Короткие истории из жизни польского короля Владислава IV Вазы, рассказанные Сыном Филифьонки

…Ночь, тёмная, густая, реет под сводами, заглядывает в окна, встаёт у изголовья кровати; как тьма, как черные птицы, страшные горгульи, по замку летающие, спускается из-под потолка, темнотой подступает к голове ребёнка; давит на грудь, вызывает слёзы;
Разбросав ногами подушки, лежа посреди кровати, обозвав нянек дурами, собираясь заплакать - вот-вот на грани слёз - ребёнок напряжённо вглядывается в чёрную темноту - и вокруг суетятся люди, но не те, кого он ждет;
И сжимается сердце, и задавленный крик обрывается в груди, и тёмный потолок готического замка пугает его, и неоткуда прийти спасению…

- …Значит, вопрос со шведской политикой ясен? - Король Сигизмунд в чёрном бархатном камзоле с кружевным воротником стоит в своём кабинете у стола, постукивая пальцами по столу.
- Да, ваше королевское величество.
- Может ли ваше королевское величество уточнить позицию по поводу распространения истинной религии в восточных землях?
- Я собираюсь придерживаться прежней политики, - устало отвечает король. - Думаю, что орден иезуитов поможет нам в этом вопросе.
И лёгким кивком король отпускает министров; разворачивается и уходит из кабинета через другую дверь. У стены в коридоре ждёт его старшая фрейлина покойной жены, Урсула фон Мейерин, выступив из полутьмы, тревожно ловит его взгляд, смотрит в лицо. Король останавливается. "Что такое?"
- Опять раскапризничался. Не спит, плачет. Зовет вас, - Свистящим шепотом говорит она, и в голосе ее едва заметны нотки оскорбленного достоинства.
Король глядит в ее лицо, и мгновенный испуг сменяется облегчением, отпуская, истаивая, уходя в пол сквозь ноги. Господи. Не болен. Не умирает.
Лицо фрейлины под белым чепцом в коридорном полумраке кажется старым, отечным, прорезанным морщинами. Сигизмунд испытывает секундное раздражение от её трагического тона. Если б не её проверенность и верность королевскому дому, не стал бы терпеть её при дворе. Но только ей одной можно доверить ребенка.
- Я сейчас приду, - говорит он, и гулкий коридор отдается под его шагами, когда он идёт в сторону восточного крыла, где расположена спальня сына, которого он не видел уже три дня. И хотя от сердца отлегло, какая-то часть тревоги остается затаенной в глубине души. Не болен, не умирает, не... - да мало ли что может случиться с единственным наследником королевского престола? Спешащие шаги короля гулко отдаются в глухой тишине замка.

Наследник трёх королевств и княжеств, надежда будущего государства лежит на широкой кружевной кровати с пологом, напряженно вглядываясь во тьму. Слезы подкатывают к груди, готовые вырваться наружу; страх сжимает, заставляет биться сердечко. Вокруг него суетятся няньки, пламя свечи сонно мерцает мутным огоньком, оставляя полумрак и темные пляшущие тени на стенах.
Мальчик знает: они все дуры, они всё делают неправильно. Вокруг него всегда много нянек, но ощущение родного тепла - только от родителей. Смутно помнится - тонкой ниточкой в памяти - что когда-то давно ушла и никогда больше не вернулась мама. Смутный, неясный страх, что когда-нибудь может вот так же уйти и не вернуться отец, вкрадывается в пробуждающееся, начинающее мыслить сознание.
Вместо мамы теперь появилась тётя. Тетя Констанция. Она тётя, но она вместо мамы. Владек не может, никак не может назвать её мамой. Да его не особо и заставляют.
…Сигизмунд входит в комнату, проходит между испуганно суетящихся, расступившихся нянек и прислужниц - стайка женщин в белых платочках - к кровати и садится на край постели.
- А что у нас тут случилось такое? - вполголоса спрашивает он у мальчика. Делает ему козу, щекочет сквозь рубашку, и королевич, ещё сквозь слезы, улыбается, показывая дырки от выпавших зубов.
Сигизмунд протягивает руки.
- Ну, идём на ручки к папе. - И мальчик, всхлипывая, выдыхая, опускает голову на плечо к отцу, так долго не приходившему.
Ходить по комнате можно долго - она большая, и свет свечки пляшет по стенам, оставляя огромные размашистые тени. Кровать на возвышении стоит в одном ее конце, там тихо возятся прислужницы, шепчутся, а здесь, в другом конце, где стоит изразцовая печка и часы с узорами, тени ползают по стенам, черная темнота скопилась в углах, но на руках у отца это все не так страшно, и родное тепло успокаивает и защищает. Щеку чуть царапают жесткие кружева на воротнике отца.
Сигизмунд подносит его к окну, откидывает тяжёлую штору из темной бархатной ткани. За окном густая темень; не видно ни леса, ни реки, и только рассеянные по городу огоньки видны издалека то там, то здесь.
- Видишь там огоньки? - говорит Сигизмунд сыну. - Видишь, это - Польша, и она твоя. Она всегда будет наша…
Ребенок глубоко, прерывисто вздыхает, обхватив руками шею отца.
- Чщь-чщь-чщь, - шепчет Сигизмунд, целуя светлые волосики.
Три года назад, после смерти королевы Анны, трехлетний Владислав стал бояться оставаться один по ночам: плакал, не спал, успокаивался только рядом с отцом. Сигизмунд приходил по вечерам в детскую, носил его на руках, укачивал перед сном. Иногда относил к себе в спальню и укладывал спать с собой. Умерла тогда же и старшенькая, принцесса Анна-Мария, чудная беленькая девочка, звоночек-ангелочек.
- Ляжешь в кроватку или пойдешь спать с папой? - поцеловав пухлую маленькую ручку, спрашивает Сигизмунд.
Ребенок, утыкаясь лбом в его плечо, мотает головой, сонно уже, чуть сжимает пальчиками пальцы отца, и Сигизмунд без слов понимает: Владек будет спать у себя в кровати, Владек уже большой и не боится, надо только побыть с ним рядом, пока он заснет.
Он несёт сына к постели, услужливо взбитой тремя няньками, кладёт мальчика, у которого уже слипаются глаза, на мягкие подушки, под большое распятие, что висит в изголовье, садится на край кровати - тот уже сонно дышит - и сидит рядом, глядя в лицо спящего ребёнка.
- Свечу не гасите, - полушепотом говорит он женщинам. - Останьтесь с ним кто-нибудь на ночь. - Крестит его и, не глядя на испуганно выстроившихся нянек, выходит из комнаты…