На зов скорби

Стена памяти около «Миллениум-Центра» возникла стихийно, через пару недель после того, как жители Кардиффа вернулись домой и похоронили своих мертвецов. Сначала это были стойки, на которые люди клеили листочки с именами погибших, а потом мэр спохватился и попросил установить специальные стенды. Теперь каждый мог написать на них имя близкого человека, не пережившего Дня злых чудес. Волонтёры следили за тем, что бы у стендов всегда имелся запас разноцветных маркеров, убирали засохшие цветы и ставили новые в вазы с водой. Удивительно: за прошедшие годы никто не устраивал у Стены памяти демонстраций. Люди подходили, писали имена или приносили букеты — гвоздики, незабудки, лилии — и зажигали свечи. Молча, склонив головы в знак уважения и скорби.

Она тоже так делала, ночью, потому что обычно в эти часы площадь была пуста. Но не сейчас. Мужчина в шинели времён Второй мировой — она видела похожую форму у своего дедушки на фотографиях — писал в неверном свете фонарей на свободном месте у края Стены. На последнем имени его рука дрогнула, и буква получилась растянутая, как хвост кометы. Мужчина дотронулся до неё, вздохнул и наконец-то ушёл прочь от Стены и залива, исчез в безлунной темноте.

Фигурой он чем-то походил на Чарли. Тот умер незадолго до того, как День чудес закончился. Но его имени на Стене никто бы не нашёл. Она ни за что не написала бы его рядом с именами родителей. Чарли работал на правительство, он мог бы помочь, мог бы спасти её отца, не отправлять его в печь. Как будто обширного инфаркта было мало. Господи, в чём они все провинились, что четыре года назад живых мертвецов и всех несогласных сжигали, как в концлагерях? Чарли мог бы помочь, но не стал. Он заслужил смерть. И забвение.

Она провела кончиками пальцев по именам тех, кого потеряла.

Роберт. Алисия. Папа. Мама. Любимые, единственные, ушедшие навсегда.

А потом взяла маркер и решительно вывела внизу своё имя.

Маргарет Бейтс.

Мэгги.

***

Когда она вернулась домой, уже светало. Солнце ещё не поднялось из-за горизонта, но небо постепенно окрашивалось в нежный розовый цвет. Такого цвета были розы, которые когда-то росли в её саду. Их посадил Чарли, и после его смерти Мэгги вырвала их с корнем и сожгла на заднем дворе.

Она вошла внутрь; не закрывая дверь, стянула с себя шерстяное пальто и привычно стряхнула на крыльцо мёртвых чёрных мотыльков. Последнее время Мэгги находила их везде: в ванной под раковиной, в кухне на подоконнике, в детской на полу. Она спокойно сметала их веником на совок и выбрасывала во двор – в еду эти странные насекомые не лезли, а остальное Мэгги мало волновало. Она сняла ботинки, сунула ноги в растоптанные, разваливающиеся от старости тапочки и прошаркала в детскую.

Кэти-Энн не спала. Она сидела на полу около кровати и закрашивала фиолетовым маркером лепестки цветка с кроваво-красными прожилками на черном фоне. Мрачный рисунок для четырёхлетки, и Мэгги невольно порадовалась, что никто из соседей его не увидит. Миссис Десмонд и так не нравилось, что Кэти-Энн всё ещё не начала говорить.

— Сколько вашей девочке лет? Четыре с половиной года, если я не ошибаюсь? — поджав губы, произнесла она, когда две недели назад Мэгги и Кэти-Энн столкнулись с ней в булочной. — Вы не собираетесь показать её врачу? В таком возрасте дети уже болтают, не закрывая рта.

— Это не ваше дело, — огрызнулась Мэгги и выволокла Кэти-Энн из магазина, ничего не купив. За время разговора девочка не издала ни звука.

Мэгги помнила, как радовался Чарли, узнав, что она беременна. Имя для ребёнка придумал тоже он. Кэтрин звали его бабушку, а Анной — бабушку Мэгги.

— Мне всегда хотелось дочку, — признавался Чарли с застенчивой, мягкой улыбкой, а Мэгги хотелось расцарапать ему лицо.

Он умер за два месяца до рождения Кэти-Энн. Мэгги поначалу собиралась дать ей другое имя. Что-нибудь простое, вроде Эммы или Нины. Но потом решила оставить имя, выбранное Чарли. В этом было что-то от поэтического правосудия. Он подарил дочери имя, она носила его фамилию, но сам Чарли лежал в могиле. Он не знал, на кого похожа Кэти-Энн, никогда не держал её на руках, не наблюдал за тем, как она растёт. Не имел понятия, что у неё его серо-голубые глаза и каштановые волосы. И уже никогда об этом не узнает.

— Тебе пора спать, — сказала Мэгги. — Сколько раз тебе повторять, что в девять часов ты должна лежать в кровати?

Кэти-Энн молча отложила маркер и забралась под одеяло. На мать она даже не взглянула. Прежде чем погасить свет, Мэгги посмотрела на фотографию Чарли в чёрной траурной рамке, стоявшую на книжной полке. Её губы искривились в улыбке, полной злого торжества.

По рамке полз чёрный мотылёк. Мэгги стряхнула его на пол и раздавила с брезгливой гримасой. Тихонько притворила дверь и направилась в кухню.

В ожидании, пока закипит чайник, она глядела на заросший бурьяном сад. Наверное, пора им заняться. Выполоть сорняки, снова посадить розы. Белые, чайные. Не розовые. В субботу можно поехать на рынок, купить саженцы. И клубничную рассаду. Когда-то она любила клубнику.

Мэгги налила кипяток в кружку, сунула туда пакетик с заваркой, насыпала три ложки сахара. Она терпеть не могла чай в пакетиках, но возиться с заварочным чайником было лень.

Молоко закончилось, как и кукурузные хлопья. Чёрт, завтра придётся идти в продуктовый, здороваться с соседями, общаться со словоохотливой кассиршей…

В окно постучали: громко, отрывисто. Мэгги вздрогнула и чуть не выронила кружку из рук. По другую сторону давно немытого стекла стоял Чарли, измазанный землёй. Кровь из раны на голове текла на грязную щёку; разбитые, распухшие губы силились что-то прошептать.

Мэгги взвизгнула и отшатнулась. Горячий чай из кружки брызнул на пальцы ног.

— Ты мёртв! — закричала она. — Мёртв, слышишь?!

Чарли улыбнулся, очевидно, не соглашаясь с этим утверждением. В движении его губ Мэгги опознала своё имя. И имя Кэти-Энн. А также что-то, напоминающее «Впусти меня».

Мэгги торопливо поставила кружку на стол. Задёрнула занавески и выключила свет. Сползла на пол, зажимая ладонями рот, чтобы не завыть от неконтролируемого, рвущегося наружу ужаса.

Почему-то Чарли не стал вновь стучать в стекло, но Мэгги казалось, что она слышит его дыхание — свистящий, болезненный звук. Чарли продолжал стоять там, под её окном, и она чувствовала, что добровольно он не уйдёт.

Мэгги свернулась в клубок, подтянув колени к груди, и беззвучно заплакала.

В конце концов, она заснула так, под столом на полу, и прежде чем провалиться в душную, тяжёлую дрёму, понадеялась, что Кэти-Энн не проснётся и не увидит жуткого призрака из прошлого, которое Мэгги не смогла отпустить.