Когда Лафей, беспрестанно поминая цвергов, отправил Локи в горячую ванну, а Тору велел завернуться в плед и сидеть у камина, когда близнецы прекратили вопить по поводу своих изорванных и испачканных сажей курток, а Нарви - причитать, что никто в этой семье не уважает его старость, в доме, наконец, воцарилась относительная тишина.
Теперь, когда напряжение наконец отпустило Лафея, он позволил себе уронить голову на руки - в такой позе и застал его на кухне Один - на плите булькало какое-то адское варево, густо пахло травами. На звук шагов Лафей встрепенулся и при виде Одина выдавил кривую улыбку.
- Головы бы им всем оторвать! - сказал он устало.
- Не ругай их, - ответил Один. - Без маяка нам пришлось бы совсем худо. Может быть, мы бы до сих пор еще блуждали во мраке по бездорожью. Да, это было опасно и безрассудно, но и я на их месте сделал бы то же самое.
- За что мне такое наказание, мой ребенок - весь в своего отца, - отозвался Лафей.
Оба нервно рассмеялись, варево зашипело. Лафей вскочил и быстро снял крышку, но часть зеленой, похожей на тину, жидкости все-таки пролилась через край.
- Что это такое? - спросил Один. - Выглядит.... - поймав взгляд Лафея, он кашлянул и сказал совсем не то, что собирался: - ...очень аппетитно.
- Именно, - подтвердил Лафей. - И тебе выпала честь попробовать это первым, - он зачерпнул жижу глиняной кружкой и протянул Одину. - Микстура от простуды. Да не бойся. Это не страшнее, чем встретиться с вёльвой.
Один, обжигаясь, сделал глоток и закашлялся.
- Какая гадость! - воскликнул он искренне.
- Когда-то тебе нравилось, как я готовлю, - заметил Лафей.
- Я бы предпочел жареную фасоль, - насладившись недовольным выражением лица Лафея, Один привлек его к себе и жадно поцеловал. - Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего? - прошептал он, но Лафей напрягся в его объятиях, и Один понял, что на кухне они уже не одни. Он обернулся - действительно, в дверях стояла та маленькая черноволосая женщина. Теперь Один имел возможность разглядеть ее вблизи - она была худой и невзрачной, жесткие прямые волосы были собраны в простую скромную прическу, серое, почти монашеское платье только подчеркивало бледность ее лица, - она принадлежала к тому типажу, кого он предпочитал не замечать: слишком правильная и добродетельная, эдакий "синий чулок" - рядом с такими ему всегда было неловко, словно они своей нравственной чистотой оттеняли его собственную порочность.
- Здравствуйте... - тихо сказала она и обратилась к Лафею: - Я знаю, мое присутствие здесь тебе неприятно, не беспокойся, я сейчас уеду.
- О, во имя Имира! - воскликнул Лафей страдальчески. - Вот только ты не начинай! Вы сегодня как будто сговорились свести меня с ума... Ты хотя бы представляешь, который теперь час и что происходит снаружи?
- Лафей больше суток провел за рулем и немного устал, - вмешался Один примирительно. - Он хотел сказать, что ваше присутствие делает честь этому дому, и мы будем рады, если вы вместе с нами отметите наше возвращение.
Женщина выглядела теперь испуганно, словно ждала, что после этих слов Лафей сдетонирует, как небрежно установленная бомба. Повисла пауза. Лафей потер лоб и сказал:
- Да. Прости, Герд. Я был груб, выдалась трудная неделя. Конечно, никто не позволит тебе уехать в такой буран. И ты не чужая здесь, это дом твоих сыновей, значит, и твой дом тоже.
Герд не шелохнулась, только на лице ее вместо страха проступило изумление. Теперь она смотрела на Лафея так, будто на ее глазах он обратился зеленым драконом и вылетел в форточку.
- Кофе хотите? - предложил Один, берясь за турку, поскольку на кухне, похоже, грозили образоваться два столба.
- Да, спасибо. И добавь каплю рома, - отмер Лафей. - А я пойду, проведаю Локи.
Он ретировался так быстро, словно за ним гнались, а Герд задержалась еще на мгновение, чтобы шепотом сказать Одину: "Спасибо вам".
Оставшись наедине с собой, он задумчиво склонился над туркой. Зрение еще не в полном объеме возвратилось к нему, но он сам теперь смотрел на мир совсем другими глазами. Многое, что прежде он воспринимал лишь краем сознания, как смутные образы, тени, теперь вдруг проявилось так выпукло и ясно, будто пелена упала.
"Наверное, приближается старость, - подумал он. - Вот почему Мимира ничем невозможно было удивить - он жил так долго и был так мудр, что любой узор мог достроить по одному фрагменту".
Он снял турку с огня и перелил напиток в чашку, не разбавляя. Лафей вернулся и повел носом.
- Отправил Тора в ванную греться, - сообщил он, дождался, когда Один нальет в кофе ром, и с благодарным кивком забрал чашку, но пить не спешил, просто держал ее обеими руками и вдыхал аромат. Глаза его были прикрыты, но переносицу никак не хотела покидать вертикальная морщинка.
- Ну, что такое? - спросил Один мягко. - Сердишься из-за Герд?
- Причем тут Герд, - фыркнул Лафей. - Ты слышал Локи? Там, возле маяка. Он назвал меня мамой. Меня! Мамой! - он выпил кофе в один глоток и с раздраженным стуком поставил чашку на стол.
- Ну, технически... - начал Один.
- Ни слова, - подняв палец, коротко предупредил Лафей. - Просто налей мне еще рома. И можно без кофе.
После всех перипетий все наконец собрались за столом на поздний ужин и даже зажгли электрические свечи на йольской ёлке. Локи отказался от еды и перебрался поближе к камину. Тор подсел к нему с миской орехов и сушеных ягод, как верный оруженосец - завернутый в одеяло, как в мантию, Локи поистине царским жестом иногда выставлял руку, чтобы Тор положил в нее очередной орех. Вскоре в игру включились и близнецы, но сидеть смирно они не могли, поэтому ползали вокруг старших братьев на четвереньках и издавали пронзительные крики.
- Бюлейст! Хельблинди! - не выдержал наконец Нарви.
- Мы не Бюлейст и Хельблинди, мы морские котики! - пропищал Бюлейст.
- А похожи! - хмыкнул Фарбаути.
- Никакого сходства, - нахмурился Лафей. - Как известно, морские котики - очень умные существа.
- Что правда, то правда! - поддержал Фарбаути. - Иной раз встречаются такие смышленые животные, что диву даешься. Вот у моей бабки был кабан...
- Настало время охренительных историй, - протянул Локи вполголоса, и они с Тором прыснули, поймав суровый взгляд Лафея.
Фарбаути, очень оживившийся с момента появления Лафея в доме, некоторое время солировал и после истории с кабаном своей бабки вспомнил, как Хельблинди забрался в его дровяной сарай и там уснул, а его искали всем поселком.
- А еще, помнишь, твои дети как-то рассказали, что встретили в лесу говорящую белку, и потом за деньги водили всех желающих ее увидеть на ту опушку... - размахивая ручищами, продолжал Фарбаути. Нарви жизнерадостно хохотал, Герд боязливо поглядывала на расшумевшегося етуна, Лафей мрачно хмурился. Хронологически рассказы Фарбаути опасно приближались к истории с тыквами.
У Одина разболелась голова. Видит Имир, етуны нравились ему, некоторые - даже очень нравились, некоторые были ему дороже всех на свете, но выдерживать етунов, когда их собиралось в помещении больше двух, было довольно непросто.
Он выбрался из-за стола и подсел к Тору и Локи.
- Я ведь еще не поблагодарил вас за наше чудесное спасение, - сказал он. Тор нахмурился, ожидая выволочки, Локи, напротив, довольно улыбался.
- С нами в команде была бутылка керосина, - сказал он скромно. - Без нее бы мы не справились.
- Как же ты смог разжечь маяк с бутылки керосина?
Локи хитро взглянул на него из-под ресниц.
- Ну... Я немного поворожил.
- Ничего себе, немного!
- А я бил в гонг! - вмешался Тор.
- И спас мне жизнь, - сразу посерьезнел Локи. - Если бы не он, может, никто из нас не возвратился бы сегодня домой.
Они с Тором переглянулись, и по тому, как Тор смотрел на Локи, Одину вдруг на миг показалось, что...
Он не успел додумать эту мысль, поскольку невольно отвлекся на Фарбаути - разгоряченный выпивкой, етун уже в полный голос вещал:
- Да вспомни ты! Это было в тот год, когда у Бюлейста и Хельблинди резались зубы, и поэтому ты не смог пойти с Локи на школьный праздник урожая!
"Время охренительных историй", - повторил Один про себя услышанную от сына фразу и с досадой ушел на кухню.
"Нужно еще кофе".
Он достал турку, насыпал две ложки, подумал и добавил третью. Наверное, он просто устал и был не вполне адекватен сейчас. Но в его жизни так давно не случалось ревности, что он почти забыл, каково это. Он вообразил, будто вся предыдущая жизнь, все эти годы, не имеют никакого значения. Но нельзя было отрицать - не только он пятнадцать лет прожил без Лафея - Лафей тоже пятнадцать лет прожил без него, и эти годы были бездонной пропастью с отвесными стенами, по которым Одину предстояло еще долго карабкаться вверх. Всё это напоминало марафон, в котором финишная черта бесконечно отдалялась - стоило лишь Одину подумать, что он знает Лафея, что он хорошо изучил его, как появлялись какие-то истории, события, факты, о которых знали все, все вокруг, исключая его. В жизни Лафея он слишком долго был чужим.
Он замер над туркой, не замечая, что кофе уже кипит и плещется через край.
- Ну, чего надулся, как мышь на крупу? - рядом, будто из воздуха, материализовался старый Нарви. - Пропустил много интересного!
Один не ответил, и Нарви хитро прищурился.
- Послушай меня, сынок, - начал он вкрадчиво. - Вот еще одна история, более важная, чем все те, которые вспоминали нынче вечером, и которая не прозвучит там, - он махнул рукой в сторону комнаты, откуда доносились голоса и смех. - Тебе ведь уже рассказывали про украденные тыквы, верно? Так вот. Мой внук Хельблинди, когда Лафей поймал их, возвращавшихся домой с добычей, сказал: "Победителей не судят".
- А что Лафей?
- Он так смеялся, что не смог их наказать. Велел отнести тыквы в подпол, и мы едим их до сих пор.
"Это история о том, что в Етунхейме прощается воровство?" - хотел было съязвить Один, но взглянул в лицо Нарви и осекся.
- Семья, - произнес он медленно.
Нарви кивнул.
- То, на чем держится наша религия и наша духовность. Знаешь, как называют вельву в Храме?
- Ува эманта, - слова пришли раньше, чем Один успел осознать их.
- Hyvä emäntä, - подтвердил Нарви. - Великая мать.
В комнате раздался грохот и визг.
- Цверг побери, - прищелкнул языком Нарви. - Кажется, Фарбаути все-таки уронил ёлку.
**
Локи храбрился до последнего, но, когда его щеки загорелись лихорадочным румянцем, скрывать свое состояние он уже не мог. Лафей, заметив это, тяжело вздохнул.
- Марш в постель, герой, - велел он, дотрагиваясь губами до лба сына. - У тебя жар.
Локи и правда чувствовал себя скверно. Он улегся в кровать, и простыни показались ему до того холодными, что его пробрал озноб. Лафей принес ему микстуру, погладил по волосам и ушел - им не нужно было ничего говорить друг другу. Потом заглянул Один, посидел на краю его постели, сказал, что всегда будет любить его и беречь, и поцеловал его глаза, как делал Лафей, когда Локи был совсем маленьким.
Последним явился Тор, Локи сразу узнал его шаги и хрипло сказал из-под одеяла:
- Запри дверь.
Щелкнул ключ в замке, потом кровать прогнулась под весом Тора.
- Что, снова вылезем в окно? - спросил он.
В другой раз Локи, может быть, рассмеялся бы, но сейчас ему было не до смеха.
- Полежишь со мной? - спросил он тихо, и Тор прямо в одежде забрался к нему под одеяло. Микстура уже начала действовать, от нее слипались глаза.
- Ты сегодня мог погибнуть из-за меня, - сказал Локи.
- Вот еще, - хмыкнул Тор. - Ты недооцениваешь мою мощь, - он повозился. - Мне так хочется обнять тебя, - сказал он шёпотом. - Но я боюсь, что начну к тебе приставать.
- Приставай, - разрешил Локи, слушая, как бьется сердце Тора. - Мы же сюда не в шахматы играть пришли.
И уснул сном младенца прежде, чем Тор успел что-нибудь ответить.
***
Бюлейст и Хельблинди уже клевали носами, но не уходили в надежде подслушать что-нибудь из разговоров про Храм. Лафей же нарочно говорил о пустяках и наконец велел им идти наверх.
- Ваша комната выглядит сейчас хуже Филиппинской свалки, - сказал он. - Приберитесь, пока я сам это не сделал.
Близнецы, уже не раз видевшие сегодня отца в гневе - а двухдневная щетина и хмурые брови придавали ему еще более зловещий вид - не рискнули спорить и удалились, следом за ними ушла и Герд, так что к полуночи в гостиной осталась сугубо мужская компания.
Один налил всем глогга, они подвинули кресла к камину и некоторое время молчали, слушая, как трещит пламя и воет ветер за окном.
- Ну, теперь, когда лишних ушей нет, расскажите, что там ваша поездка? - спросил Нарви, зевая и почесывая бока.
- Как обычно, толчея и показной пафос, - с деланым равнодушием ответил Лафей - ему не хотелось ничего говорить при Фарбаути. - Но архитектура Одину понравилась. И со Скримиром они поладили.
- Хвала богам, - кивнул старик. - У моего кузена непростой характер, но в Храме его уважают.
- Мы имели весьма интересную беседу на религиозную тематику, - подтвердил Один. - И я надеюсь поближе познакомиться с обрядами Етунхейма, раз уж мы теперь в родстве.
Он взял Лафея за руку, у Фарбаути вытянулось лицо, и тот поспешно уставился в свой бокал.
- Ваше почтение к традициям турсов похвально, молодой человек, - довольно ответил старик. - Помнится, ваш многоуважаемый предок начисто игнорировал эту сферу.
- Мимира не интересовала религия, - подтвердил Один. - И в этом он был неправ. Он никогда не стремился понимать соседей, думая, что всё можно навязать силой. Мне эти взгляды не близки, и я предпочел бы подышать одним воздухом с турсами или ванами, прежде чем печься об их так называемом благе. Вполне возможно, что они вовсе не нуждаются в моей опеке.
Лафей одобрительно сжал его пальцы, а Нарви отсалютовал бокалом.
- В юности ты казался мне пустомелей и балованным мальчишкой, - заметил он. - Но теперь я должен признать, что из тебя вырос мудрый правитель.
- Не правитель, уже нет, - возразил Один. - Я подал в отставку и хочу посвятить себя науке... и семье, - добавил он, улыбнувшись Лафею.
Фарбаути шумно допил свой глогг и поднялся.
- Пойду, налью еще, - буркнул он.
- Бедный мальчик, - прокомментировал старик, когда ётун, раздражённо топая, удалился на кухню.
Лафей закатил глаза, но ничего не сказал. Зато Один, воспользовавшись тем, что в комнате остались только свои, быстро спросил:
- Нарви, вы сами когда-нибудь встречались с вёльвой?
- Однажды, - пожал плечами старик с деланым равнодушием. - Давно.
- И как она выглядела?
- Да ничего особенного. Седая, сварливая старуха. Уже много лет прошло, - он показно зевнул и принюхался. - Ну вот, уже курит. А ведь говорил, что бросил. Нервы, нервы...
- Составлю ему компанию, в кои-то веки проявлю гостеприимство, - сказал Лафей, поднимаясь и незаметно указывая Одину взглядом на Нарви.
Стоило им остаться вдвоем, как старик занервничал.
- Ладно, спрашивай, - буркнул он. - Понимаю же, мне от тебя не отделаться.
- Правильно понимаете, - кивнул Один. - Я виделся с вёльвой. Говорил с ней наедине в Верхнем храме, - он выдержал паузу, ожидая, пока смысл его слов дойдет до старика. Эффект превзошел все ожидания, Нарви помрачнел и ссутулился.
- Чего она от тебя хотела? - спросил он.
- Вы прекрасно знаете, чего. Не потому ли вы много лет скрываетесь здесь, в глуши, отказавшись от привелегий своей касты, не потому ли порвали все родственные связи и страшитесь каждого шороха? - Один говорил почти наугад, но с каждым словом его уверенность в собственной правоте крепла: - Ваш сын - единственный наследник роскошного замка в столице Утгарда, но всю жизнь бьется, как рыба об лёд, пытаясь заработать жалкие гроши на не менее жалких проектах - не потому ли, что вы внушили ему мысль о его никчемности? Я не глупец, Нарви, и вижу, как вы методично ставите ему палки в колёса - и это можно пытаться объяснить чем угодно, но из всех объяснений я вижу лишь одно реальное.
За время своей речи Один поднялся и теперь нависал над стариком, растерявшим всю свою показную браваду и смотревшим на него снизу вверх, как смотрит простой смертный на действующего премьер-министра Асгарда. Он подслеповато моргал и выглядел сейчас таким жалким, словно Один забивал в него гвозди. И разгоревшейся было злости в сердце Одина уступило место сострадание. Он глубоко вздохнул и сел, так, чтобы снова оказаться с Нарви лицом к лицу.
- Вы же любите его до безумия, - сказал он тихо. - Сколько бы лет ему ни исполнилось, для вас он всегда будет тем слабым крохотным младенцем, которого вы в первый раз взяли на руки. Вы пытались контролировать всю его жизнь - хотели выбрать ему профессию, дом, женщину, которая родит ему детей... Хотели, чтобы он был на расстоянии вытянутой руки, потому что думали, что сможете так защитить его.
В глазах старика стояли слёзы, и Один, склонившись, примирительно коснулся его плеча.
- Нарви, я ведь тоже отец, - произнес он. - И испытал сейчас те же чувства, что и вы когда-то. Вы не отдали своего сына Храму.
- Нет, - хрипло отозвался Нарви. - Я не смог. Он был моей единственной отрадой и утешением. Я должен был... и не смог.
Слёзы покатились по его щекам, и Один крепче сжал его плечо.
- Теперь они хотят моего сына, - сказал он. Старик испуганно вскинул голову, и Один твёрдо встретил его взгляд. - Нет, разумеется, они его не получат. Но тогда они придут снова, уже за его сыном, не так ли?
Нарви молчал, но Одину и не нужен был ответ.
- Послушайте меня, - сказал он терпеливо. - У нас с вами общий враг. Вы последний, кто хоть что-то знает о Храме. Вы ничего не рассказали Лафею, думая, что неведение защитит его. Но оно не защитило. Сегодня Храм пришёл ко мне, завтра он придёт к Локи. Я не могу этого допустить. Нужно порвать с этой организацией раз и навсегда.
- Мой мальчик, ты наивен, - с грустью покачал головой старик. - Шаманы - это не "организация", это орден, и "порвать" с ним нельзя. Храм - живой организм, ему необходима подпитка. Поддерживать в нём жизнь могут только члены ордена, прямые потомки Имира. Их сила, их магия не даёт Храму умереть. Их плоть становится его плотью, их кровь становится его кровью.
Один прижал руку ко рту, чувствуя приступ тошноты. У него на мгновение потемнело в глазах от захлестнувшей его ярости.
- И когда вы собирались рассказать об этом Лафею? - спросил он прерывающимся голосом. - До того, как эта секта пришла бы отобрать у него Локи - или уже после?
Нарви дернул плечом и надул губы, явив тем самым невероятное сходство с Бюлейстом и Хельблинди, когда те бывали чем-то обижены.
- Вы скверный инфантильный старикашка, - сказал Один устало. - Вы лишили своего сына его призвания, заставили его жить в дыре и жениться на женщине из простолюдинов, чтобы детям не передалась его чистая кровь... Но я не вправе осуждать вас: вы защищали свою семью как умели, теперь это буду делать я. Может быть, вам не понравятся мои методы, как и мне не нравятся ваши, но дайте мне слово, прямо сейчас, что больше не станете решать за меня и Лафея, что нам можно знать, а что нельзя. Поклянитесь, что любые сведения о Храме, о его слабых местах, о его вентиляционных шахтах и чёрных лестницах - обо всём, что позволит мне нанести по нему удар - вы передадите мне с максимальной правдивостью. А я в свою очередь поклянусь, что не посягну на религию ваших отцов, что буду хранить и оберегать ее как свою собственную.
- Ты сильно переоцениваешь объемы информации, которой я владею, - проскрипел Нарви, извлек из кармана своего халата большой носовой платок и шумно высморкался. - Для Храма я давно персона нон грата. Когда они потребовали у меня сына, я послал вёльву кувыркаться с цвергами. Так и сказал ей, прямо в лицо. Что поделать, я был тогда молод и горяч... После этого она несколько дней гнала меня через весь Етунхейм... Не сама, конечно. Фенрир... Её ураган, её карманный волк. И я затаился, залёг на дно. Потерял в одночасье всё, что имел - семью, друзей, достаток, положение в обществе... Но сохранил самое главное. Сын остался со мной. Спроси меня, пожалел ли я хоть на миг о своем выборе?
Один вздохнул и поднялся.
- Знаете, Нарви, у нас с вами много общего, - сказал он. - Мы оба были скверными отцами, но и вам, и мне судьба подарила второй шанс. Давайте хотя бы теперь постараемся не напортачить. И... я тоже захотел курить.
- На здоровье, - проворчал Нарви. - В кухне, пожалуйста. Не выношу, когда кто-то курит в комнатах. Кроме меня самого, разумеется.
Один примирительно поднял руки и ушел, оставив старика размышлять над тем, как ему поступать дальше.
Лафей и Фарбаути сидели за кухонным столом, пепельница перед ними уже переполнилась окурками, на подоконнике выстроились в ряд пустые бутылки.
Фарбаути был уже сильно пьян и, склонившись к Лафею и положив руку ему на колено, настойчиво, но не вполне внятно вещал:
- Да это было в тот год, когда Локи выиграл районную олимпиаду по литературе и должен был поехать в Ванхейм, но заболел ангиной!
- Ничего подобного, - возражал Лафей. - В тот год ты уже ударился в сельское хозяйство и забросил рыбалку.
- Только после того случая, как мы с тобой неделю прикармливали рыбу, а потом обнаружили там твоих детей с удочками! Они перетаскали всё ну прямо у нас из-под носа! Тут-то я и понял, что молодым... везде у нас дорога.
Он икнул и, заметив Одина, поспешно убрал руку и отстранился.
- Кажется, мне пора... домой... - пробормотал он.
- Входную дверь занесло снегом, - напомнил Лафей. - Пойдем, постелю тебе в комнате отца, там много места.
Он улыбнулся Одину, и тот кивнул в ответ.
В спальне Лафея Один опустился на широкую кровать, не раздеваясь, прямо поверх покрывала. Усталость последних дней разом навалилась на него. Лафей явился следом за ним спустя несколько минут и улегся рядом. Один обнял его, прижимая к себе так крепко, будто кто-то мог попытаться его украсть прямо из рук.
- Я так понимаю, ты узнал от отца всё, что хотел? - спросил Лафей.
- Угу, - отозвался Один ему в макушку.
- Значит, я хотя бы не зря битый час отвлекал Фарбаути и выслушивал его пьяный бред! Что ты решил?
- Что мы уедем завтра. Если понадобится, угоним поезд. Или будем ехать на снегоуборочном комбайне до самого Асгарда.
Лафей отстранился и посмотрел на Одина, в его черных глазах плескалась незлая насмешка.
- Я согласен, - заявил он. - Но только теперь ты за рулём.
В такие минуты он снова был похож на мальчишку. Один с изумлением подумал, что - по большому счету, случайно - получил в свои руки одно из самых дорогих сокровищ Утгарда, сокровищ, которое и понятия не имело о своей ценности.
- Лафей, - прошептал он. - Мне нужно сказать тебе нечто важное.
- Только давай покороче, - попросил тот. - Засыпаю на ходу. Но ради дела смогу бодрствовать еще несколько минут.
- Мне и нескольких слов хватит, - заверил Один, склонившись к самому его уху: - Родной мой, я люблю тебя.
И спрятал лицо в его тёмных кудрях, набираясь сил перед грядущим днём.
