-Почему люди, которые летают на фестралах, реже попадают в несчастные случаи, чем те, которые летают на мётлах?
-Потому что те, которые летают на фестралах, полагаются не только на свой разум.
Если ты ненавидишь — значит тебя победили. Конфуций
Сон — безусловное добро. Сон лечит; после сна разум проясняется, и часто наутро приходит здравое решение проблемы, накануне казавшейся неразрешимой. Утро вечера мудренее, но с другой стороны, в самых сложных ситуациях просветленный мозг сообщает: решения нет. В ночи, в горячечном бреду или в плену сильных чувств рождается безумная надежда. Утро безжалостно её рушит.
Проспав четырнадцать часов кряду, Драко открыл глаза и несколько секунд изучал непривычную обстановку гостиничного номера, прежде чем на него обрушились события минувших суток и он осознал безнадёжность своего плана. Драко со стоном закрыл лицо руками, словно надеясь проснуться заново. Не вышло.
Сейчас, при беспощадном свете нового дня ему в голову приходили новые мысли. Отец трахнул другую женщину. Да не женщину, девочку... Едва совершеннолетнюю. Он стал у неё первым и, очевидно, единственным; и после такого Драко сильно сомневался, что у Грейнджер остались какие-либо желания. Особенно по отношению к нему — Малфою. Она сказала: «С меня достаточно Малфоев, ты не находишь?» Он находил. Однако выхода у него не было, была лишь цель — и путь к ней. Рассказ Гермионы о его появлении на свет ещё больше утвердил его намерение. Но от этого цель не становилась достижимой.
Зайдя в тупик, Драко заставил себя подняться с кровати и отправился в душ.
Подставляя ноющее тело горячим струям, он тщетно пытался ни о чем не думать. Избавиться от лезущих в голову воспоминаний не получалось. Как и отделаться от мысли, что он хотя бы борется с собственными воспоминаниями, а Грейнджер переполнена чужими. Только сейчас до Драко начало доходить, что она, вероятнее всего, помнит о нем, и помнит многое. В худшем случае — все, что знал о нем Люциус. В памяти вихрем проносились самые позорные моменты: вот он, уже первокурсник Хогвартса, неизвестно почему обмочился в постель среди ночи и бежит к матери, не доверяя домовикам; сгорая от стыда, шепчет ей, но отец все равно просыпается, всегда спал чутко. Вот он застал Драко онанирующим на колдографию в «Стрипвейле», и тот с перепугу долго не может натянуть штаны, а уши пылают так, что вот-вот вспыхнут... Вот Драко на рождественских каникулах рассказывает отцу гадости о Поттере и его свите, додумывая на ходу несуществующие подробности, и завирается так, что Люциус снисходительно поднимает брови и качает головой, и Драко сбивается и краснеет, и ненавидит врагов ещё сильнее, и это видно по горящим от злости щекам...
Это было глупо, и как-то мелко, и явно мало заботило Грейнджер, но Драко бросало в жар от такой возможности. Он чувствовал себя перед ней голым, как сейчас. Он не знает о ней почти ничего, она о нем — почти все. Если бы наоборот, ему было бы легче воплотить в жизнь задуманное.
Ему адски не хватало Люциуса, каждый день с тех пор, как его не стало. Когда тот шагнул в Арку, время для Драко остановилось. Этот момент снился ему сотни раз — ещё до того, как начал сниться отец. В Комнате смерти он думал, что больше всего боится за маму, и лишь потом понял, что боялся увидеть, как уходит отец. В последний раз встретиться с ним глазами. В последний раз вглядеться в его фигуру, вбирая каждую мелочь, стараясь запечатлеть в памяти навечно. Люциус Малфой — его кумир и бог, единственный, кому Драко прощал все и всегда. Он хотел бы воспитать своих детей так же. Но отец уже не расскажет ему — как. Он просто не успел, были дела важнее, например, служба Темному Лорду и война за власть чистокровных. Драко и хотел бы не простить, но не мог. Отныне ему предстояло самому решать, как жить и дышать.
Высушив волосы, Драко бросил взгляд на часы и ощутил тревожную потребность связаться с Грейнджер. Они расстались около трёх ночи, она наотрез отказалась от предложения проводить. И вот минули почти сутки после встречи в «Кукабаре», а Драко даже не знал, добралась ли она до дома. Он совершенно не доверял Грейнджер в её бредовом состоянии. Поэтому, торопливо одевшись, покинул номер и отправился искать совятню.
В холле отеля имелся роскошный большой камин, но в домике Грейнджер он камина не заметил.
Заблудившись в трёх пальмах, Драко разозлился на собственную тупость. На кой черт ему сдались письма, если нужно просто приехать и своими глазами убедиться, что она в порядке? По крайне мере, жива. Спустя двадцать минут, он стоял перед знакомой стеклянной дверью, вдыхая мерзкий запах, доносящийся из щелей.
Не дождавшись ответа на стук, Драко толкнул дверь, оказавшуюся незапертой, и очутился в палате больницы Святого Мунго. Стены цвета лютика, шафрановый пол, одуванчиковый потолок. Лимонные шторы — с улицы он не заметил их пронзительной яркости. И бледно-желтое покрывало на кровати, под Грейнджер. Словно здесь, в эпицентре желтого безумия, её силы иссякли. Драко подошёл к кровати, обуреваемый дурным предчувствием. Гермиона лежала, накрыв лицо мокрым желтым полотенцем, и не подавала признаков жизни. Непонятно откуда, но изо всех углов, словно прямо из воздуха неслась незнакомая песня на испанском языке, заставляя морщиться от будоражащей вульгарности. И нестерпимая луковая вонь. Её он почуял ещё на крыльце.
Подумав, Драко осторожно коснулся руки, свисающей с кровати обломанной веткой. Рука показалась ему горячей, суставы — слегка опухшими. Он тихо позвал Гермиону по имени, и она отозвалась невнятным мычанием. Драко сдёрнул полотенце и сразу об этом пожалел.
— Проклятье... Грейнджер? Что, черт возьми, с тобой произошло?
Она с трудом приоткрыла глаза-щелки, сфокусировалась на нем и со стоном отвернулась, закрыв лицо рукой.
— Грейнджер. Ты выглядишь кошмарно. Можешь объяснить, какого дьявола... Тебя что, избили?
Драко сел на кровать, бесцеремонно подвинув Гермиону.
Она шумно вздохнула через рот.
— Я почти не могу говорить.
Он едва разобрал её речь. От звуков голоса у него заслезились глаза. Гермиона собралась с силами и добавила:
— Он мстит.
Драко напряженно соображал, что делать дальше. Её вымученных реплик явно не хватало для понимания. Чертова музыка била по ушам; от лука щипало в носу.
— Чем тебе помочь? Как привести тебя в чувство?
Гермиона вдохнула поглубже и снова шумно выпустила воздух.
— Не могу... дышать. Либо дышать, либо говорить. Он мстит. Твой отец. Нужно сделать что-то... с моим носом. Отек... все заложено. Сделай что-нибудь.
Драко растерялся. Судорожно перебрав в голове известные ему лечебные заклинания, он, кажется, наткнулся на подходящее и занёс над ней палочку.
— Спиритус Либерум*!
С полминуты ничего не происходило. Он уже собрался повторить, но у Грейнджер заклокотало где-то между горлом и носом. Она схватилась за грудь, пытаясь продышаться. Драко замер в брезгливом ужасе, от души надеясь, что не убил её только что. Гермиона хрипло втянула воздух и оглушительно чихнула — с такой силой, что её отбросило на подушки. Она скорчилась на боку, не пытаясь подняться, и снова чихнула. И ещё раз. И ещё.
Драко опомнился, когда на бледно-желтом покрывале заалели яркие пятна. Преодолев неприязненный страх, он сгрёб Грейнджер в охапку, помогая ей сесть, и она, наконец, вдохнула через нос. Не хотел бы он слышать подобных звуков больше никогда. Как и видеть что-нибудь похожее на то, что из неё вылетало. Однако Гермиона снова дышала, и это показалось ему единственно важным.
Чуть позже она высушила ему брюки — бросившись к ней, Драко угодил ногой в таз с ледяной водой, стоящий у кровати, — пока он избавлял покрывало от кровавых пятен. Одному Мерлину ведомо, почему каждый занялся чужими делами, но это никого не волновало. По горячей просьбе Драко, Гермиона уничтожила гребаный лук и вернула комнате первоначальные цвета. К тому времени он вспомнил строки из украденного письма: о ненависти Люциуса к запаху лука и желтому цвету. Он мучил её, а она пыталась мстить — как могла. Это показалось Драко смешным и одновременно защемило сердце, неприятно и непривычно. Луком больше не пахло, но глаза все ещё слезились. Он не понимал захлестнувших его чувств и не хотел понимать. Но ему придется, будь он проклят, придется.
— Объясни мне вот что, — медленно проговорил он, сосредоточенно глотая кофе. Пока она его варила, ненавистный запах окончательно выветрился. — Заклинания были не самыми сложными... почему ты не применила их сама? Вряд ли ты их не помнишь.
Гермиона подняла на него глаза. Отек спадал, и она перестала походить на бродяжку, избитую магглами в тёмном переулке.
— Я не могла, — так же медленно ответила она, водя ложечкой по стенкам чашки. — Когда ты рядом, он ведёт себя иначе. Успокаивается. Ослабляет силу. Если бы ты не пришёл... — она допила кофе одним глотком и продолжила: — Он бы меня не убил, но... наказание длилось бы дольше.
Драко передернуло. Наказание. Гермиона смотрела в окно, стиснув в руках пустую чашку, а он смотрел на неё. Снова глубокие тени под глазами, заострённый нос; выпирающие ключицы в вырезе бесформенной домашней кофты; серая кожа, безжизненно свисающие спутанные волосы. Жертва тяжёлой болезни. Жертва Малфоя.
— Почему ты не связалась со мной? — Бесцеремонная музыка тихо вливалась ему в уши — Гермиона не убрала её, лишь убавила звук, — но почему-то больше не раздражала. Это его пугало. Словно и он проваливался в чёрную топь безумия. Впрочем, Драко сам — часть её безумия и косвенная причина.
— Как? Послать сову? Извини, но я бы сдохла по пути в совятню, — Грейнджер сунула руку в столовый ящик и достала мягкую пачку. Драко впал в ступор, наблюдая, как она вытаскивает сигарету, привычно закуривает и стряхивает пепел в пустую чашку. — Это ещё одна вещь, которую он ненавидит, — пояснила она, мельком взглянув на Драко, и выпустила струю дыма в приоткрытое окно. — И я тоже.
Драко шумно выдохнул, не найдясь с ответом.
— Что это за музыка?
— Не нравится? — усмехнулась Грейнджер и загасила сигарету. — Тебе, наверное, не понравится и маггловское кино. Эта музыка оттуда.
Драко не стал выяснять, что такое «кино». У него вообще отпала охота продолжать любые разговоры и накатила усталость. Реальность требовала от него действий, а он не чувствовал в себе на это сил. Грейнджер выматывала его, тянула кровь, как вампир. Или она, или чуждая сущность в ней... его отец. В Люциусе всегда это было: он словно излучал волю, подчиняя себе тех, кто рядом, кто уступал ему по силе. Драко уступал. Даже сейчас, в призрачном состоянии, отец был сильнее. А злился Драко за это на Грейнджер.
— Я пойду, — усилием воли он заставил себя подняться на ноги и не смотреть ей в глаза.
Люциус не хотел, чтобы он уходил. А Драко боялся снова раствориться в чужой воле, и не мог не поражаться силе Грейнджер, которая до сих пор умудрялась противостоять. Мелькнула мысль: может, вместе они сумеют победить. Вместе. Ему стало не по себе, мысль была крамольной. Внутри кричало, что это нечестно по отношению к отцу, похоже на предательство. «Но ведь без союза с Грейнджер мне не вернуть тебя, папа, — мрачно подумал Драко, отвечая невидимой ярости Люциуса. — Ты сам этого хотел. Без неё нам не обойтись. И это не мой выбор».
Он заметил, что Грейнджер смотрит на него странно, и понял, что как дурак стоит на месте в полной прострации. Он потёр лицо руками и повторил:
— Я пойду.
— Иди.
Звучало враждебно, но Драко уже немного разбирал её многослойный голос. По крайней мере, ноту отчаяния откуда-то из невидимых глубин настоящей Гермионы. В отличие от неё самой, Драко считал, что она не исчезла, а заперта в плену, как в подземелье Малфой-мэнора. Там были очень крепкие стены.
У двери он обернулся. Грейнджер сидела нахохленная, как замерзающая птица. И, по-птичьи наклонив голову, смотрела на него настороженно, будто ждала чего-то. Может, что он передумает и останется. Хотя Драко чувствовал: она ненавидит само его присутствие в своём доме и жаждет никогда его не видеть. Его слегка передернуло от её ненависти и от отвращения к ситуации, в которую они оба загнаны, как в глухой угол. Как бы ни выворачивало их друг от друга — друг без друга было уже не обойтись.
— Я вернусь, — бросил Драко и вышел, не медля ни секунды. Он больше не оглядывался.
***
Гермиона смотрела в окно, как уходит Малфой, и беззвучно плакала. Лучше бы он никогда не приходил. Она ведь справлялась со своей жизнью — с тем, во что она превратилась; кое-как справлялась с собой и с Люциусом. Жила одним днём, не отрицая, что, может быть, завтра она умрет. Они почти привыкла ждать смерти как избавления, похоронила надежду вернуть себя и носила на могилу невидимые цветы — чёрные, истлевшие, как её потерянная суть.
Драко ворвался в её убежище незваным гостем, развеяв тонкий запах тлена. От Драко Малфоя пахло можжевельником и тревогой, он нёс с собой неминуемые перемены, и Гермионе хотелось рыдать от неизбежности. Она боялась перемен, боялась возвращаться к борьбе... возвращаться к себе. Она слишком давно отреклась от веры в это.
Она сползла со стула и побрела в ванную. Теперь она ещё и боялась оставаться одна. Малфой приходил, и она ненавидела его. Теперь он ушёл, и она ненавидела его ещё больше. Люциус тоже чуял перемены и переходил в наступление. И каждая новая атака оставляла её полуживой.
Гермиона отвернула краны и уставилась на бегущую воду. Она устала от боли, невыносимо устала. Ей хотелось кататься по полу, кричать, в кровь расцарапать себе щеки, лишь бы исторгнуть из себя своего убийцу. Теперь она знала, как это нужно сделать. Драко принёс ей проклятое новое знание, и это было все равно, как если бы он с размаху всадил ей в затылок топор.
Вместо того чтобы упасть на пол, Гермиона осторожно залезла в ванну и вытянулась в горячей воде. Если бы она верила в рай для волшебников, он был бы именно таким: горячая ванна, чашка кофе, хорошая книга. И никуда больше не убегать, и никого не видеть и не слышать. И быть одной в себе самой.
Голову сдавил болезненный спазм. Гермиона сморщилась и судорожно вздохнула. «Оставь меня в покое, господи боже мой, дай передышку. Если ты убьешь меня раньше времени, ты сам умрешь, уйдёшь навсегда. Чего ты хочешь? Чего?! — она сорвалась на безмолвный крик, крепче зажмуривая глаза, надеясь прогнать нарастающую боль. — Какого долбаного хрена ты делаешь? Я умру и не буду плакать над этим, ясно? Но ты — ты умрешь со мной, ты сдохнешь, сдохнешь, наконец! Сдохни, Малфой! Сдохни! Сдохни!!! Сд...» Гермиона не успела осознать, как быстро она провалилась в истерику. Сдерживаться было поздно. Она просто отпустила вожжи, дав безумию вырваться на свободу. Она сейчас умрет, и гори все Адским пламенем, ей сладко сознавать, что он сгинет вместе с ней. Люциуса Малфоя давно пора отправить в преисподнюю, там плачут без него, вот только сгорит он или заморозит ад, это вопрос...
Гермиона с трудом разжала веки и сквозь кровавую пелену перед глазами и толщу воды различила смутную фигуру. Дьявол пришёл её забрать, как это возможно, ведь дьявол живет внутри неё.
Чьи-то руки схватили её за плечи и выдернули из водоворота, уносящего в небытие. Она сделала последнее усилие, разлепила мокрые ресницы и увидела над собой лицо Драко. Все кончено для неё, он не отпустит, не даст уйти, забыть, избавиться, прекратить, покончить. Господи, а ведь спасение было совсем близко, руку протяни. Безжалостные пальцы, впившиеся в мозг, внезапно ослабили хватку. Гермиона увидела, как шевелятся губы Драко, но в ушах стоял только рёв собственной крови. Она закрыла глаза и отключилась.
