Собрание Пожирателей Смерти. Вдруг двери распахиваются, на пороге появляется Гарри Поттер с автоматом.
- Где здесь Северус Снейп?
Испуганные Пожиратели выталкивают Снейпа прямо к нему. Поттер перезаряжает автомат и говорит:
- Пригнись, любимый.
Динамит падает из рук, шашки раскатываются под ногами, тихий треск фитилей отсчитывает мгновения до взрыва. «Последние секунды жизни, — думает Гокудера, — предсмертный бред. Спасибо Тебе, Господи!»
Есть за что благодарить. Ему не больно — вернее, боль где-то далеко, очень далеко, едва различимым призраком маячит на границе сознания. Он использовал свой последний шанс: взорвал машину Ирие, теперь прошлое и кольца Вонголы в безопасности. А в подаренном ему в последние мгновения бреду — Десятый.
«Гасить-гасить-гасить-гасить» — тощий мелкий пацан мечется между раскатившимися шашками, голыми руками обжимая горящие фитили. Взгляд не успевает за ним — так быстро; на лбу бьется пламя, всего несколько лепестков, слабое, но чистое — уже тогда чистое, с самого начала. И у Гокудеры ноет сердце, потому что он слишком хорошо помнит сегодняшнего босса, но, оказывается, почти забыл — вот этого.
А собственные руки — Гокудера замечает случайно, мельком, потому что он не может оторвать взгляда от мечущегося перед ним мальчишки — собственные руки дрожат, непривычно худые, бледные, и всего два кольца. Гокудера невольно вздрагивает: он помнит эти кольца, самые обычные, железные. Носил их когда-то, чтобы удар в морду ощутимей получался. Еще до Вонголы…
Десятый гасит последний фитиль, и тут же затихает пламя на его лбу. Он замирает, спрашивает жалобно и неверяще:
— Неужели я еще жив?
Его взгляд бьет под дых — растерянный, совсем детский. «Еще жив»… Гокудера падает на колени, выдыхая больное, восторженно-счастливое, горькое, родное:
— Десятый!
Горло сжимает, Гокудера судорожно сглатывает, не в силах выдавить больше ни слова. В лицо упирается взгляд Реборна, черный, опасный: Гокудера ощущает его, как два пистолетных дула, нацеленных в лоб, и это верное ощущение. В писклявом голосе — совсем не детский намек:
— Он отдает свою жизнь в твои руки.
— Э-э, может, не надо? — Цуна пятится, Реборн отвешивает ему пинок — еще одно забытое, глупо-ностальгичное.
— Побежденные подчиняются победителям, таково правило их семьи. Теперь он твой подчиненный.
Взгляд Реборна требует, чтобы Гокудера раскрыл, наконец, пасть и включился в процесс собственного принятия в Семью.
— Мы что, не можем быть просто одноклассниками? — паникует Цуна.
— Не можем, — отрезает Гокудера. «Что ты говоришь, босс, какие «просто одноклассники»! Мы — Вонгола. Ты — Вонгола!»
Он смотрит в ошалевшие, знакомые до мельчайших перепадов настроения глаза так жадно, как пил бы воду после недели пути по пустыне.
— Я пойду за тобой хоть на край света. Я буду с тобой до конца.
Это правда и не совсем правда. Гокудера Хаято был с боссом до конца, но Десятый погиб, а он уцелел. Потому что так хотел Десятый, и потому что оставалось еще одно дело, последний долг. Теперь Гокудера Хаято отдал этот долг и умирает с чистой совестью. Может, именно поэтому память подкинула ему перед смертью самое начало?
К Цуне подходит Ямамото. Тоже — живой. Тоже — совсем еще мальчишка. Гокудера на мгновение зажмуривается, под веками плывут клочья розового тумана, развороченная машина Ирие, напоминающая общипанную белую хризантему, собственные пальцы, сведенные судорогой боли: кольца системы С.A.I. и тонкая незагорелая полоска там, где столько лет было кольцо Вонголы. «Я еще жив», — почти равнодушно отмечает Гокудера.
— Цуна, ты просто чумовой парень! Возьми меня в свою компанию, ты ведь босс, да?
«Ямамото… Да, вот так все и начиналось».
— Теперь у тебя двое подчиненных, радуйся, Цуна!
— Я сто раз говорил, что не хочу быть боссом!
«Вот так все и началось…»
***
Десятый, кажется, рад компании Ямамото, а вот на Гокудеру косится испуганно. Так оно и было поначалу, вспоминает Гокудера. Тогда это его бесило. Сейчас — нет. Все еще будет, все еще впереди.
Ноги сами несут по дороге, затверженной до последней выбоины на тротуаре. Каждый шаг — воспоминание. Здесь не успел подоспеть Десятому на помощь, когда на него накинулись собаки. Стыдно было — не передать, как. Здесь столкнулись с хулиганами; до сих пор неловко вспомнить, что больше хотел выпендриться перед Десятым и показать свое умение, чем просто защитить. Здесь подрался с Ямамото; а тот ведь так и не понял, из-за чего. Приревновал бейсбольного придурка к Десятому, к его вниманию, к восторженному «Ямамото очень крутой! Правда, Гокудера-кун?»
«Правда, босс. Ямамото очень крутой. Он не подвел тебя ни разу. Даже когда ты приказал ему бросить тебя ради того, чтобы прикрыть меня. Ты просто сказал: «Так надо». Он всегда был круче меня, он справился. Потом он удерживал отряд Гаммы, пока я устанавливал взрывчатку, и снова справился, дал мне ровно столько времени, сколько я просил. Надеюсь, твоя смерть была легкой, Ямамото Такеши, прости меня за ту последнюю ненависть».
— Пока, Цуна! До завтра, Гокудера!
Ямамото сворачивает к дому. Гокудера провожает Десятого, привычно держит под контролем пространство вокруг, все триста шестьдесят градусов. Взгляд Реборна неприятно давит; так он смотрит, когда чего-то не понимает и ему это не нравится.
Сейчас ему не нравится Гокудера, и это странно: с чего бы?
— Д-до завтра, Гокудера-кун.
Гокудера останавливается, будто грянулся с разбегу лицом о стену — о тот самый забор, серый, бетонный, шершавый, что огораживает дом Савады. Десятый неловко, натянуто улыбается и почти бегом скрывается за дверью. Гокудера так и остается стоять посреди улицы, глядя на закрывшуюся дверь, на крыльцо, на дорожку от калитки до двери. Он думает вдруг, что бред слишком затянулся: с такими ранами, как у него, давно пора было сдохнуть. Гокудера смотрит на свои руки — тонкие мальчишеские пальцы, неприятно грязные ногти, сбитые в драках костяшки, два простых железных кольца, напульсники с клепками, защищающие запястья. Щиплет себя за предплечье — больно, с вывертом. Эта боль, смешная и детская, намного реальней той, предсмертной, которая все еще ощущается где-то на периферии сознания. Руки дрожат. Из открытого окна доносится веселый голос синьоры Савады, в доме дальше по улице слишком громко играет радио, над головой насмешливо каркает ворона, лицо греет летнее солнце, по-японски нежаркое. Все слишком реально. Гокудере становится страшно.
Он разворачивается и идет прочь — медленно, через силу. Дорога отсюда к съемной квартире, в которой он жил шесть лет, исхожена настолько, что по ней можно пройти с закрытыми глазами. Здесь тоже каждый шаг — воспоминание; но теперь Гокудере не до воспоминаний. Острое, тревожащее до паники чувство неправильности захватывает все сильней. Где-то на половине дороги паника зашкаливает, и Гокудера срывается на бег. Нужно спешить, нужно выяснить; правая рука босса Вонголы не может себе позволить не понимать, что происходит!
Едва не сшибив по пути соседку, заработав с десяток неодобрительных взглядов, позорно запыхавшись, Гокудера влетает к себе. Прислоняется к косяку. Собственное дыхание кажется оглушительным, сердце бьется так, что вот-вот разворотит грудную клетку. И это тоже — слишком реально.
— Я жив, — говорит Гокудера. Закрывает глаза. Все то же: слегка светящийся в темноте подземелья розовый туман, развороченная машина Ирие, собственная рука перед глазами. Пальцы скребут по усыпанному щебнем и обломками бетону, но это движение не кажется сознательным. Он умирает. Гокудера Хаято, правая рука Десятого босса Вонголы, Савады Цунаёши, умирает глубоко под Намимори, под обломками разрушенной базы Мелоне, выполнив свою последнюю миссию. Все правильно. Но…
— Я жив, мне четырнадцать, сегодня мой первый день в одном классе с… — Не договорив, Гокудера разворачивается и бьет кулаком в стену. Руку простреливает болью — настоящей, не призрачной. — Черт! Что происходит?!
— Вот именно, Гокудера Хаято, что происходит?
В дверях стоит Реборн, и пистолет в его руке совсем не кажется игрушечным.
Это уже не воспоминания, да и на бред не слишком похоже: Гокудере Хаято слишком мало дела до давно погибшего Реборна, чтобы мозг выдал в бреду его, а не босса. Кажется, пора признать, что вокруг самая что ни на есть настоящая реальность. Гокудера отталкивается плечом от стены и делает шаг в глубину квартиры:
— Проходите, Реборн-сан. Если происходит то, что я думаю, наш разговор будет долгим. И важным.
Реборн поправляет шляпу дулом пистолета, кивает:
— После тебя.
Направленный в спину ствол — самое меньшее, что тревожит сейчас Гокудеру. За десять лет он изучил Реборна от и до, как и всех прочих, кто постоянно или время от времени находился рядом с Десятым. Реборн вполне может убить его, но сначала вытряхнет ответы на все свои вопросы. Ответы — вот что интересует Гокудеру. Они с Реборном сейчас на одной стороне, как и все эти десять лет.
Вещи еще не разобраны: Гокудера вселился только вчера. Посреди комнаты распахнутый чемодан, горой свалены джинсы, футболки, мятые рубашки — утром выбирал, что надеть по погоде. Рядом наспех вскрытый ящик с динамитом; на него, быстро оглядевшись, и запрыгивает Реборн. Указывает дулом пистолета на кровать:
— Садись и рассказывай.
Несколько мгновений Гокудера собирается с мыслями. Если принять как данность, что происходящее с ним реально, то есть лишь одно приемлемое объяснение.
— Вы знаете о десятилетней базуке Бовино, синьор Реборн? — подслушивать здесь некому, но Гокудера все же переходит на итальянский. Ему не нужны случайности; в конце концов, Бьякуран и война — следствие именно случайности, настолько нелепой, что трудно в это поверить.
Реборн неопределенно хмыкает:
— Откуда ты о ней знаешь, Гокудера Хаято?
Он выделяет «ты», вкладывая в него всю степень до крайности возросшего недоверия. Пистолет, вроде бы свободно лежащий на пухлой младенческой ножке, на самом деле нацелен Гокудере в сердце.
— Если наши сведения верны, примерно в это время запас зарядов к ней попадет не в те руки. Удивительно не в те: наверное, к единственному человеку в мире, который будет способен усовершенствовать эту технологию до предела. В итоге через десять лет Вонгола разгромлена, аркобалено мертвы, миром правит сумасшедший маньяк, Цуна погиб, а я… Видимо, мое сознание отшвырнуло на десять лет назад, в это тело. Других объяснений я не вижу.
Пауза почти незаметна, но она есть: тишина становится острой и колкой, как битое стекло.
— Подробнее, — требует Реборн.
Гокудера рассказывает о Бьякуране, Ирие Шоичи и его машине, о тринисетте, нон-тринисетте и уничтожении колец Вонголы. Реборн слушает молча; непроницаемое, спокойно-равнодушное выражение смотрится жутковато на детском лице, но Гокудера давно привык. Пока что спокоен и он, только на моменте о кольцах дрогнул голос: не отболело.
— Цуна приказал уничтожить кольца вскоре после того, как ваши пустышки оказались у Бьякурана. Мы спорили, конечно. Это значило остаться практически безоружными перед врагом, который и так намного сильнее нас. Но Цуна настаивал… доказывал, что это единственный способ не дать психу с манией величия собрать тринисетте и получить абсолютную власть. Тогда стало уже очевидно, что нам не выжить. А потом наш человек, у которого был доступ к Мильфиоре, добыл информацию о машине и о том, что Бьякуран хочет захватить кольца Вонголы здесь, в прошлом.
— Очевидно, вы должны были уничтожить машину и ее изобретателя.
— Да. — У Гокудеры сами собой сжимаются кулаки, а в горле встает колючий ком, сплетенный из горя и ненависти. — Это был наш последний бой. Вероятность возвращения в расчеты не закладывалась.
***
Информацию по базе Мелоне сумел добыть Мукуро. Сложность оказалась в том, что первым делом следовало добраться до Ирие: под его руководством база становилась непроходимой. А чтобы добраться до Ирие, следовало пройти в самое сердце непроходимой базы.
Ирие Шоичи был гением. Худшей разновидностью гениев, как сказал Ямамото, смеясь и поглядывая на Гокудеру: очкариком-задротом, учитывавшим любую мелочь. Гокудера вызов принял. Неделю он просидел над досье Ирие Шоичи и планом Мелоне, а потом пришел к Цуне.
— Ты придумал, — сказал тот, едва взглянув на его лицо.
— Да.
Цуна подошел ближе, мягко взял за плечи:
— И тебе не нравится то, что получилось?
Гокудера только кивнул. Говорить было слишком тяжело.
— Пойдем, — Цуна потянул его к себе, повел в комнату за кабинетом: именно там они привыкли обсуждать самое важное. Там стоял низкий мягкий диван, широкий и уютный, два кресла, чайный столик и ничего больше.
Гокудера шагнул к креслу, но Цуна потянул его на диван. Сел рядом, к Гокудере лицом, поджав одну ногу и закинув локоть на мягкую диванную спинку. Смотрел молча, слегка сведя брови, с тем сочетанием решимости и расслабленности, которое в последнее время стало для него обычным. Как будто все знал заранее, ко всему был готов и все для себя уже решил.
— Я не переиграю Ирие Шоичи в тактике и стратегии, — признался Гокудера. — Не на его поле. Мелоне — гениальное сооружение.
— Не завидуй, — слегка улыбнулся Цуна, когда Гокудера снова замолчал.
Гокудера фыркнул: вот еще, завидовать! Но стало немного легче.
— Единственное, чего он не сможет учесть, фактор, не поддающийся расчетам — это наша решимость. Мы должны идти напролом. Вложить все силы в атаку, не заботясь о защите и путях отхода. Это безумие, но там только у безумия есть хоть какие-то шансы. Прости, Десятый. Я не хотел так…
Он заметил, что кулаки судорожно сжаты, только когда Десятый обхватил их ладонями. Будто согревая.
— Какие у нас шансы?
— При успехе отвлекающего маневра — пятьдесят на пятьдесят.
— Это же отлично! — лицо Десятого ожило, став по-детски восторженным. — Сам знаешь, у нас давно не было таких приличных шансов. Давай же, рассказывай!
Гокудера раскрыл нетбук и вывел схему атаки. Он смоделировал бой со всеми вероятностями, прогнал его в разных вариантах раз сто, не меньше — все надеялся спасти хотя бы Десятого. Теперь он уже не хотел смотреть в экран. Поэтому смотрел на босса.
Цуна исхудал и осунулся за последние месяцы, только глаза стали как будто еще ярче. С тех пор, как он отдал приказ уничтожить кольца Вонголы, у них не оставалось времени на отдых, на разговоры не о делах, на что-то личное. Затянувшаяся агония, бой без шансов. Гокудера знал, что Десятый понимает всю безнадежность ситуации, как никто другой. Они дрались не за победу, а за минимизацию ущерба для мира, но и в этом прогнозы были неутешительны.
Этот груз камнем лежал на совести Десятого, и Гокудера не мог его облегчить. Мог только быть рядом.
Цуна так и не убрал ладонь с рук Гокудеры. Он оставался спокойным; только в момент, когда помеченная его именем точка смела огнем стену центра управления Мелоне и переместилась в отбой вместе с точкой, отмеченной как Ирие Шоичи, его пальцы сжались крепче.
— Я не хотел так, — повторил Гокудера.
— Все отлично, — быстро возразил Цуна.
Когда последняя точка, «Гокудера Хаято», дошла до машины Ирие Шоичи, он спросил:
— Мукуро сможет найти и уничтожить документацию по машине?
— Он не обещает, — пожал плечами Гокудера, — но ты же знаешь, он никогда ничего не обещает.
— Хибари уже посмотрел?
— Нет. Ты первый. Но ему понравится.
— Я думаю, да, — Цуна негромко рассмеялся. — Отличный план. На самом деле отличный. Ты учел и использовал как раз то, о чем не может знать Ирие Шоичи — всех нас. Ты гений, Хаято, правда. Я и не мечтал продать наши жизни настолько дорого.
— Если получится…
— Получится. Я знаю.
Гокудера смотрел в глаза Десятого, и ему хотелось выть. От безнадежности, от понимания, что не спасет и не имеет права спасать.
— Хаято, — Цуна обнял его, притянул к себе. — Успокойся, пожалуйста. Другого пути нет. Ты ведь не думаешь, что я буду рад жить, зная, что за мою жизнь заплачено вашими? Да и сколько останется той жизни, в любом случае.
— Я понимаю, — Гокудера повозился, обнимая Цуну в ответ, и затих, вжавшись лбом в его плечо, вдыхая родной запах, ощущая затылком тихое дыхание. Было больно. И совсем не легче от понимания, что Цуна прав.
— Я буду рад закончить именно так. Правда, Хаято.
***
Реборн молчит: это не сочувствие, конечно, но, может быть, понимание. А может, он воспользовался молчанием Гокудеры, чтобы самому все обдумать.
— Того, что я окажусь здесь, мы тоже не предвидели, — добавляет Гокудера. — Иначе попытались бы раньше. Отсюда еще можно все изменить, исправить…
У него захватывает дух, стоит только представить: снова все хорошо, Цуна жив, ребята, девочки, Бьянки… никакого Бьякурана, никакой войны…
— Главное, не пори горячку, Гокудера. Если ты пойдешь убивать по списку будущих врагов, это может вызвать войну на десять лет раньше.
— Не такой же я дурак! — возмущается Гокудера. — Я никогда не стал бы так подставлять Вонголу! Хотя, если убить только Бьякурана…
— Нет.
Это «нет» весомо настолько, насколько вообще может быть у Реборна. Гокудера медленно выдыхает, успокаиваясь.
— Я подумаю, что можно сделать, — это означает «Предоставь все мне и не лезь», но Гокудера не согласен. Если Реборн воспринимает его как глупого и горячего подростка…
— Я тоже подумаю, — с холодным спокойствием отвечает Гокудера. Интонации, отработанные для трудных переговоров, ему самому кажутся смешными и нелепыми, когда он слышит их вот так, искаженными мальчишеским ломким голосом. Но Реборн понимает. В конце концов, кому понять, как не ему, тоже запертому в детском теле.
— Хорошо, — соглашается он, — подумай. Обсудим это через несколько дней. А пока постарайся не выдать себя перед Цуной. Ему незачем все это знать.
«И попробуй только возразить», — читается в темном пристальном взгляде. Но Гокудера не намерен возражать. Тринадцатилетнему Саваде Цунаёши, не желающему иметь ничего общего с мафией, знание о будущем не принесет ни радости, ни пользы. Лучше Гокудера сделает так, чтобы это будущее не настало.
— Не проспи школу, — бросает Реборн напоследок.
«Твоя забота — Десятый», — мысленно переводит Гокудера. Вот уж с чем он никогда не стал бы спорить.
Остаток дня и вечер заняты делами: разобрать вещи, купить сигарет и чего-нибудь поесть. Гокудера не может справиться с напряжением, ему слишком трудно убедить себя, что сейчас не нужно опасаться слежки и нападения. Привычка к опасности въелась в него намертво; хотя четырнадцатилетний Гокудера Хаято тоже постоянно настороже. Он контролирует пространство вокруг себя почти автоматически, на рефлексе. И не зря — вылазка в магазин заканчивается дракой с местной шпаной, решившей отобрать деньги у «белобрысого хиляка». Гокудера не достает динамит, с возрастом он привык не шуметь там, где можно все сделать тихо. Важна не эффектность, а эффективность, по удару на рыло вполне хватит, если знать, куда и как бить. Он даже не успевает выработать весь скопившийся в крови адреналин, и это досадно: сбросить пар было бы совсем не лишним.
— Слабаки, — Гокудера небрежно отворачивается от поверженных противников. Он был бы даже доволен попытке ударить в спину: повторное нападение даст право оторваться в ответ по полной. Но побитые им ублюдки то ли трусливые, то ли слишком умные.
Дома, забросив сумку с покупками в крохотную кухоньку, он идет смыть кровь с рук. И вот тут, перед зеркалом, случившееся в полной мере настигает его. Гокудера смотрит на слишком бледное лицо, тощую шею, взъерошенные волосы и не узнает себя. Мальчишка. Сопляк. Он много о себе воображал в четырнадцать, Гокудера это помнит. Но каким же он был…
Гокудера коротко смеется, зажимает себе рот: если дать смеху волю, легко сорваться в истерику. Слишком тяжелый день. Бесконечный, мать его. В полночь Хибари запустил свой отвлекающий маневр, в полпервого Десятый, Гокудера и Ямамото пошли на штурм Мелоне. Все ударные силы, какими располагала на тот момент Вонгола в Намимори. Безумие.
— Я не буду вспоминать, — Гокудера рывком открывает кран и сует голову под хлещущую ледяную струю. — Не сейчас.
Холод пробирает его почти мгновенно, готовая подступить истерика откатывает.
— Завтра, — обещает себе Гокудера. И не только себе. — Завтра, Десятый.
Сейчас нужно поесть и отдохнуть. Гокудера не уверен, что сможет заснуть, но попытаться он должен. Хотя бы ради того, чтобы завтра в школе не спать. У него много дел, и главное из них — Десятый, у которого все еще впереди.
— Все будет не так, — Гокудера возится с пакетами, включает чайник, достает и роняет сигареты, а сам все повторяет и повторяет, не в силах остановиться: — Все будет не так, Цуна, слышишь? Я тебе обещаю. Я все исправлю, все будет хорошо, все останутся живы. Ты останешься жив.
С громким щелчком выключается вскипевший чайник, Гокудера дергается: звук слишком похож на выстрел из пистолета с глушителем. Как ни странно, именно это приводит его в себя. Он ужинает спокойно и сосредоточенно, не позволяя себе никаких лишних мыслей. У него появился шанс все исправить, переиграть Бьякурана еще до начала игры. Вот о чем он должен думать.
***
— Доброе утро, Десятый!
Утро доброе хотя бы потому, что закончилась ночь с бесконечным кошмаром. Стоит закрыть глаза, и Гокудера видит одно и то же: клочья розового тумана, собственное тело, изломанное боем и взрывом, и непонимающие детские глаза на привычно взрослом лице. Машина Ирие, как и базука Бовино, работает на принципе обмена. Вместо взрослого Гокудеры Хаято умирает мелкий шкет, понятия не имеющий о Бьякуране и войне, привыкший выживать в одиночку, не узнавший Вонголу и Десятого, не успевший стать членом Семьи, правой рукой, лучшим другом. Чудовищно несправедливо. Цуне бы не понравилось.
Мелкий Цуна смотрит испуганно, и Гокудера давит горечь, напоминает себе: так и было с самого начала. Будущий Десятый Вонгола боится не Гокудеры Хаято, а всей мафии в его лице. Это пройдет. Нужно просто улыбаться, быть рядом и ждать. Быть собой, но немного придерживать хулиганские повадки. Помогать с уроками.
— Сегодня контрольная…
— Я помогу, Десятый!
Отвлечься на математику, на драку с Хибари, на что угодно, лишь бы не сравнивать навязчиво этого Цуну и того, не глядеть жадно и голодно, не тянуться пощупать: жив! Не думать о том, что сам занял чужое место. Цена выпавшего ему шанса больше жизни хоть одного Гокудеры Хаято, хоть двух.
Всю перемену он разжевывает Цуне формулы, с трудом удерживая раздражение. Ничего, подтянет. Десятый совсем не так глуп, как кажется сейчас, просто он никогда не любил школу.
Контрольная слишком легкая даже для прежнего Гокудеры. Сдвинув на край стола лист с готовым тестом, он достает блокнот и задумчиво вертит в пальцах карандаш. Задача, которую ему нужно решить, сложней всех школьных тестов, вместе взятых.
«Б.» с крылышками — Бьякуран. Где его искать — неизвестно. В этом времени еще и слышать не слышали о Джессо, собранные в будущем досье тоже отчаянно неполны. Первая достоверная информация в них — университет.
Но даже если получится найти, что с ним делать, если не убивать? Десятый умеет превращать врагов в друзей, но Бьякуран — абсолютно не тот случай. Подпустить его слишком близко к Вонголе — еще один способ самоубийства.
Черная лилия — Джильо Неро. Ария. О боссе аркобалено позаботится Реборн, а Гамму и прочих придется оставить на Арию, согласен с этим Гокудера или нет. Он не имеет права вмешиваться в дела чужой Семьи.
Коробочки. Верде, Кёних и Инноченти. Верде тоже придется оставить на Реборна. Но информация — другое дело. Теперь приоритет на новое оружие будет не у Бьякурана. Если дон Тимотео и Савада Емицу не перехватят изобретателей и не засадят под теплое крылышко Вонголы, то грош им цена. А уж цену девятому поколению Гокудера знает прекрасно.
Ирие Шоичи. Козырная карта Бьякурана. Он ровесник Десятого, и сейчас он в Намимори. Обычный школьник. Выяснить, в какой школе он учится, будет несложно. А дальше?
Ирие Шоичи — ключевая фигура всей игры. Джокер. С него все началось, и без него вряд ли обойдется: гении такого уровня редко остаются незамеченными. Он пригодится Вонголе, и если Верде, Кёниха и Инноченти умней оставить старшему поколению, то позаботиться об Ирие Шоичи придется им. «Это дело для тебя, Десятый», — Гокудера оглядывается на Цуну. Тот занят контрольной, и не похоже, что потраченная на объяснения перемена сильно ему помогла. Гокудера грустно улыбается: «Математика никогда не станет твоей сильной стороной, босс. Зато ты умеешь дружить и делать друзей из врагов. Ты справишься с Ирие Шоичи — кто, если не ты?»
***
Несколько дней проходят спокойно. Главная проблема Цуны — математика и откровенно нервирующий его Гокудера, главная проблема Гокудеры — ночные кошмары и Реборн, делающий вид, что ничего не знает. Прежнего Гокудеру раздражал трущийся рядом с Десятым Ямамото, но теперь вечная улыбочка Такеши успокаивает. Хочется хлопнуть его по плечу и сказать: «Эй, придурок, я чертовски рад видеть тебя живым!»
Гокудера объясняет математику им обоим. Кажется, удачно: на повторном тесте Ямамото получает вполне приличный балл, да и Десятый не проваливается.
Еще есть Кёко и Хана, Рёхей, Хибари — Гокудере стоит определенных усилий обращать на них не больше внимания, чем на прочих школьников. Где-то в Намимори — Миура Хару. Семья Десятого только начинает собираться. Гокудера смотрит на мелкого Цуну и думает о нем взрослом: «Что ты сказал бы мне сейчас? Не впутывать их? Пожертвовать всем тем прекрасным, что у нас было, ради призрачного шанса уцелеть для тех, кто не будет связан с Вонголой? Нет. Это трусливое решение, а главное — оно все равно никого не спасет. Ты сказал бы, что веришь в меня, что мне на месте виднее и что я справлюсь».
Но пока что справляться приходится только с бессонницей. Реборн, когда удается выловить его без Десятого, говорит зло и веско:
— Из Цуны в любом случае нужно сделать босса. Теперь даже больше, чем раньше. Я все помню, Гокудера, не мешай мне и не дергайся.
А потом появляется Ламбо.
Он такой же, каким Гокудера его помнит — крикливый, наглый, раздражающий тупой теленок. Но сейчас все намного хуже, чем раньше, потому что при виде Ламбо Гокудера не может отделаться от мыслей о базуке. Настоящий джокер в их истории совсем не Ирие Шоичи, а вот это вечно орущее и ворующее конфеты недоразумение.
— Я убью тебя, Реборн!
На линии огня оказывается Цуна, и Гокудера — взрослый Гокудера, прекрасно знающий Реборна, уверенный, что каждое их движение точно рассчитано и никаких случайностей не предвидится, — абсолютно неосознанно, на рефлексе прикрывает Десятого и швыряет в мелкую дрянь динамит.
Сквозь грохот взрывов и визг тупого теленка он отчетливо слышит перепуганный вздох Цуны и довольный смешок Реборна. А потом динамитный дым сменяется розовым туманом, и Гокудера снова оказывается взрослым.
У него раздроблены в хлам ноги и пробита какой-то гнутой железкой грудь, но это не важно: все равно он бы отсюда не ушел. Даже не будь выход завален обрушившимися перекрытиями, хватило бы ждущих снаружи мильфиоровцев. Не важно. Он сделал то, что должен был, ради чего они затеяли эту безумную, гибельную вылазку. Ради чего погиб Цуна… «Я буду с тобой», — шепчет Гокудера. На мгновение он удивляется: с такими ранами невозможно оставаться в сознании. Потом вспоминает: школьный двор, Цуна, Реборн, мелкий Ламбо, базука… Чертова машина, закоротило ее взрывом, что ли? Или все же бред?
«Если не бред, если я был в прошлом и вернулся, — думает он, — то, по крайней мере, Реборн все знает. Может быть, сумеет исправить…»
Он отключается, не успев додумать.
И приходит в себя в школьном медпункте. Рядом сидит Цуна, и в его лице Гокудера видит новое: не страх перед Гокудерой Хаято, а страх за него.
— Десятый, — он невольно улыбается, не в силах сдержать нахлынувшее вдруг счастье.
— Ты в порядке, Гокудера-кун?
Гокудера приподнимается на локтях: он должен посмотреть, убедиться — ноги целы, из груди не торчит искореженный кусок железа. Цел. Тело помнит боль слабым, но ощутимым отголоском.
— В порядке, — голова бессильно падает на подушку. Он вымотан так, будто сутки дрался. — Пора на урок? Я сейчас…
— Лежи, — торопливо говорит Цуна, — никуда не нужно идти. У тебя постельный режим.
— Вот еще, что за чушь, — бормочет Гокудера. — Ладно, полежу немного.
Ему слишком хорошо сейчас, чтобы спорить. Потому что не больно, и ни одной мысли в голове, и рядом Десятый с этим новым, памятным по прежней жизни выражением.
***
Мысли приходят вечером, дома. Одиночество и неотвратимо близящаяся ночь нагоняют тоску. Гокудера курит над остывшим ужином, пепел падает в тарелку, посыпая слипшийся рис серыми хлопьями. На душе у Гокудеры такой же серый пепел.
Длинный, настойчивый и вроде даже сердитый звонок в дверь застает врасплох. Гокудера роняет сигарету в тарелку и бежит открывать. Из своих его адрес знает пока только Реборн, а соседи никогда не станут трезвонить настолько бесцеремонно.
Реборна он замечает не сразу: взгляд упирается в женщину. Еще точнее — в небольшую, но идеальной формы грудь и оранжевую пустышку. Пустышка светится; Реборн прыгает Гокудере на голову, совсем как Цуне обычно, и спрашивает ехидно:
— Подростковые гормоны?
Гокудера сглатывает, неловко пятится:
— Проходите, донна Ария. Добро пожаловать.
Она почти такая, какой Гокудера помнит ее в будущем, только взгляд еще не усталый, совсем молодой, искрящийся. У нее красивая улыбка, почему-то вызывающая в памяти Десятого. Небо…
Она проходит в кухню, спрашивает:
— Угостишь кофе?
Гокудера, морщась, вытряхивает в мусор испорченный ужин, распахивает форточку и ставит чайник.
— Простите, донна Ария, у меня сегодня был не слишком хороший день. Кофе растворимый.
— Ничего, Хаято, это ты меня прости. Ты выглядишь так, что я уложила бы тебя спать часов на двенадцать, а вместо этого у меня к тебе миллион вопросов.
— Но сначала мой вопрос, — Реборн дожидается, пока Ария сядет, и устраивается у нее на коленках. — Что с тобой произошло днем, когда Ламбо выстрелил из базуки? Было похоже на болевой шок, тебя еле откачали.
Гокудера молча расставляет чашки — две больших, одну поменьше, достает банку с кофе, сахар, вертит в руках пакет сухариков: это скорее к пиву, чем к кофе, но больше в доме ничего нет.
— Садись, Хаято, — Ария протягивает руку к чайнику и разливает по чашкам кипяток. — Не нужно подбирать слова, просто рассказывай.
Кофе отвратительно безвкусный. Гокудера достает сигареты, смотрит на гостью и прячет полупустую пачку в карман. Ее манера обращаться по имени слегка раздражает, но донна Ария со всеми такая: улыбчивая, легкая, очень мирная. Настолько сильная, что может себе позволить казаться слабой.
— Я думаю, базуку закоротило с машиной и меня на эти пять минут поменяло обратно. Одного не понимаю, почему я там еще жив?
— Расскажи все с самого начала.
Ария пьет кофе мелкими глотками, улыбается легкой, ненавязчивой улыбкой, сияние пустышки бросает теплый отсвет на ее лицо. Всем своим видом она вызывает доверие, и это парадоксальным образом будит в Гокудере паранойю. «Без нее никак не обойтись», — напоминает себе Гокудера.
Ария умеет слушать по-женски: с мягким, неназойливым сочувствием. Ей рассказывать легче, чем Реборну; а может, все дело в том, что первый острый шок после перемещения успел сгладиться. Она почти не задает вопросов, только о дочери переспрашивает:
— Что именно сделал с ней Бьякуран?
— Никто не знал точно, — отвечает Гокудера. — Говорили, будто он запер ее душу. Она поддерживала его во всем, и глаза у нее были пустые.
Лицо Арии почти не меняется, только чуть суживаются глаза, слегка хмурятся брови, но исходящая от нее аура покоя сменяется резким до озноба ощущением опасности. Гокудера понимает вдруг, что сделал правильный шаг, что это — почти победа. Теперь Бьякурану не видать союза с Джильо Неро, донна Ария не допустит такой судьбы для своего ребенка.
— Значит, тринисетте, — задумчиво говорит она, когда Гокудера умолкает.
Некоторое время тишину нарушают лишь птицы за окном и гул машин внизу. Реборн пьет кофе с таким видом, будто разговор его не касается. А Гокудере, черт его знает, почему, навязчиво вспоминается, как рыдала Бьянки, когда пришло известие о смерти аркобалено.
«Так же тихо было, — понимает он. — Только птицы и машины за окном, а мы все молчали, не знали, что сказать. И Цуна тоже чуть не плакал».
Гокудера так и не выпил свой кофе. Он думает, что надо бы выйти в магазин, но, наверное, лучше лечь спать. Он слишком устал.
— У меня есть для тебя хорошая новость, — тонкая ладонь Арии мимолетно касается его лба. — Ты спрашивал, почему ты еще жив в будущем. Это может означать только одно: там время для тебя остановилось. Тот мир замер. Значит, ты здесь уже успел что-то изменить, но пока не настолько, чтобы определилось, быть тому миру или исчезнуть.
— Смениться тем будущим, которое ты пытаешься создать здесь.
— Мы сможем узнать, когда все решится?
Ария пожимает плечами, но Гокудере кажется, что это не «не знаю», а «не хочу отвечать». Тогда он задает следующий вопрос:
— Вы останетесь в Намимори? Мы еще встретимся?
— Да, я задержусь здесь ненадолго.
«Посмотрю, как будет развиваться ситуация», — додумывает Гокудера. Пожалуй, его это устраивает. Донна Ария — вдвойне ценный союзник, как босс Джильо Неро и аркобалено.
Он провожает гостей к дверям, почти настроившись на поход в магазин: разговор его успокоил, и пустой желудок требует ужина.
— Если встретишь случайно Гамму, пожалуйста, Хаято, не швыряйся в него динамитом, — Ария улыбается, показывая: «Не принимай всерьез, это шутка, попытка ободрить тебя немного». Но Гокудера невольно напрягается:
— Гамма здесь?
— Конечно, — в улыбке Арии мелькает насмешливая нежность, — разве он отпустит меня на край света одну? Не бери в голову, Хаято, сейчас он тебе не враг.
— А с ним, — Гокудера мнется, не зная, как Ария примет его вопрос, — с ним все в порядке?
— Конечно, — брови Арии ползут вверх: «Что за вопросы?»
— Он был недалеко от меня, когда рвануло.
— Вот оно что… Нет, он такой же, как и всегда, ничего необычного.
— Тогда не дайте ему случайно попасть под базуку, — почти через силу говорит Гокудера. — А то возвращаться будет некому. Его должно было завалить.
Несколько мгновений Ария смотрит на Гокудеру молча, нахмурившись и словно что-то взвешивая.
— Не в твоих привычках спасать врагов, да?
— Это по части Десятого, — бурчит Гокудера. Сердце сжимает боль.
— Твой босс — твоя лучшая часть, да, Хаято? — губы Арии снова трогает улыбка. — Вы с Гаммой похожи, знаешь. Спасибо тебе.
— Цуна — лучшая часть всех нас, — тихо говорит Гокудера, когда Ария жмет кнопку лифта. Он знает, что она услышала и что у нее хватит деликатности промолчать.
Удивительнее, что Реборн молчит тоже.
Половина двенадцатого. Долго же они просидели.
Гокудера шлет к чертям магазин, обходится пакетом сухариков и кружкой остывшего кофе. Не все ли равно, чем обмануть голод, а куда-то идти нет сил. Сил нет даже на то, чтобы раздеться, сходить в душ и нормально, по-человечески лечь спать. Гокудера валяется одетым на не разобранной постели, пытается еще раз прокрутить в памяти разговор с Арией, но в голове только одно.
«Цуна — лучшая часть всех нас». Эти золотые слова принадлежат Ямамото — он умеет иногда сказать удивительно метко.
Умел.
От здешнего Ямамото Гокудера старается держаться подальше: наверное, это глупо, но он иррационально боится себя выдать. Бейсбольный придурок только кажется придурком, на самом деле у него хватит проницательности заметить, что Гокудера Хаято не в порядке, или ведет себя странно, или смотрит как-то не так…
Много бы он дал сейчас, чтобы посоветоваться со взрослым Ямамото. И еще больше, чтобы просто посмотреть Цуне в глаза. Он без слов бы понял, правильно ли делает, единственного взгляда хватило бы.
Смех прорывается внезапно, горький, со слезами, на грани позорной истерики. Гокудера зажимает в зубах незажженную сигарету. «Кого я обманываю? Я знаю, что все делаю правильно. Знаю все, что ты мог бы мне сказать. Я просто хочу увидеть тебя еще раз, хоть раз. Босс, Цуна. Мой Десятый».
Его Десятый остался там, в будущем, в безнадежном, обреченном бою. Искать его в мальчишке — мучительно и глупо. Десять лет — долгий срок. Они оба выросли.
Гокудера щелкает зажигалкой, долго смотрит на трепещущий язычок пламени. Сейчас, в тишине и одиночестве, он ощущает собственную неуместность в этом времени намного острее, чем в шуме и суматохе дня. «Я вернусь, Десятый. Где бы ты ни был, мое место рядом с тобой».
Встреча с Арией как будто открыла намертво заклинивший блок в памяти. Только теперь, когда «я должен» превратилось в «у нас получится», Гокудера разрешает себе вспомнить…
