– Тебе хорошо, – говорит Цуна. – Вы с Ямамото никуда друг от друга не денетесь.
Он стоит, прижавшись лбом к оконному стеклу, и не видит лица Гокудеры, но в голосе того – растерянность на грани паники.
– Десятый?..
За окном, внизу, Кёко садится в машину. Кёко невероятно красивая сегодня, – хотя, разумеется, свадебное платье ни одну девушку в мире еще не сделало уродиной.
Вслед за Кёко рассаживаются по машинам остальные. Рёхей в костюме выглядит непривычно серьезным. Хару оглядывается, прижимая к груди букет невесты. Бьянки отмахивается от Шамала. У них весь праздник впереди, и Цуна не собирается портить его.
Он честно улыбался все это время. Поздравил. Сказал:
– Желаю вам счастья.
Добавил, глядя на несмелую улыбку Кёко:
– Ты извинишь меня, если я…
Запнулся, не зная, как продолжить. Кёко смущенно опустила взгляд, сказала тихо:
– Я понимаю, Цуна-кун. Извини меня.
– Тебе не за что извиняться, – он выдавил это через силу, сквозь ставшее вдруг чужим горло, и смутно удивился тому, каким странным кажется собственный голос. – Ты ничего мне не обещала, никогда. Я рад, что ты счастлива. – Повернулся к жениху, то есть уже мужу, мельком подосадовав, что не нашел в себе сил познакомиться поближе. Сказал: – Берегите ее. Вам очень повезло. Она лучшая.
И сбежал.
То, что он чувствовал на самом деле, не имело ничего общего с радостью.
– Десятый…
Тихая паника в голосе Гокудеры наконец-то пробивается сквозь притупивший восприятие Цуны барьер. Цуна оборачивается рывком, готовый к любым неприятностям:
– Что?
Ничего. Опасности нет, в комнате никого, кроме него, Гокудеры и Ямамото. Тихо, только слышно, как внизу отъезжают машины.
– Вы давно знаете, Десятый?
В лице, глазах, голосе Гокудеры – смятение. И это давно позабытое «вы»… До Цуны доходит, что именно он ляпнул. Кровь приливает к щекам, Цуна готов схватиться за голову, только вот сил на резкие движения уже не осталось.
– Гокудера-кун… Ямамото… простите, я не должен был…
– Это было неожиданно, – Ямамото улыбается слегка напряженно. – Мы не думали, что кто-нибудь знает.
Гокудера щелкает зажигалкой, его пальцы слегка дрожат.
– Никто не знает, – с непонятно откуда взявшейся уверенностью говорит Цуна.
В пальцах Гокудеры ломается сигарета. «Десятый, а вы?» – написано на его лице так внятно, что не прочтет, наверное, только слепой.
– Хороший босс, – говорит появившийся словно ниоткуда Реборн, – знает о своих подчиненных все.
Цуна все-таки хватается за голову.
– Реборн! Они просто мои друзья! И почему ты здесь?!
– Меня нет, – говорит Реборн, – это голограмма. Зря ты не поехал с нами, глупый Цуна. Отвергнутой любовью сыт не будешь, а свадебный торт хорош.
Цуна садится на пол и утыкается лицом в колени. Его трясет. Теплая ладонь Ямамото ложится на плечо:
– Цуна… Отвезти тебя домой?
Цуне все равно.
В машине он сидит, закрыв глаза, и глубоко дышит, пытаясь успокоиться. Он благодарен друзьям, простившим неосторожное замечание, и не хочет случайно сделать еще какую-нибудь глупость.
– Спасибо, что остались со мной, – говорит он, когда Гокудера, слишком резко затормозив, сворачивает в их двор.
– Я, как твоя правая рука, обязан… – Гокудера запинается и умолкает.
– Тебе было слишком плохо, – просто говорит Ямамото. – Ребята поняли, не переживай. Никто не в обиде.
Дом полон воспоминаниями. Сегодня здесь тихо – так тихо, как не было, наверное, никогда со времени появления Реборна. Цуна останавливается посреди коридора, не зная, куда свернуть. Везде здесь слишком много Кёко.
Шесть лет она приходила сюда запросто. Делать уроки, пить чай, варить шоколад…
– Я должен радоваться, – глухо говорит Цуна. – Обыкновенный парень, будет делать карьеру в университете и жить мирной жизнью. Со мной ей было бы слишком опасно, всю жизнь опасно. Она и так столько раз могла погибнуть из-за меня…
Проклятая мафия, думает Цуна. Я ведь не хотел, никогда не хотел.
Но она все равно не была бы со мной, думает Цуна, босс я или нет, без разницы. Мы просто друзья. Так было и так будет, если я все не испорчу.
Я просто слишком долго о ней мечтал, думает Цуна. В груди как будто натягивается что-то, больно, тяжело дышать и нет больше сил сдерживаться; Цуна нашаривает непослушными пальцами чью-то рубашку, рывком притягивает к себе и утыкается лицом в чье-то плечо.
– Десятый… – растерянно шепчет Гокудера. Цуна всхлипывает – и отпускает себя. Глухо воет, содрогаясь от сухих, без слез, рыданий, вцепившись в рубашку Гокудеры, как в спасательный круг, в соломинку, способную удержать на плаву. Гокудера и держит – крепко и бережно обняв за плечи, прижав к себе и даже, кажется, слегка укачивая, как ребенка. Почему-то Цуна знает: Гокудера сейчас кусает губы и смотрит на Ямамото. И Цуне, черт бы все побрал, Цуне завидно.
Слезы наконец-то прорываются, становится легче, как будто лопнула, отпустив, пережатая сверх меры пружина. Потом Гокудера ждет, пока Цуна умывается, и ведет его на кухню, а Ямамото готовит чай. А потом они втроем пьют чай, молча и медленно, и руки у Цуны уже почти не дрожат. Голос, наверное, дрожал бы. Хорошо, что можно молчать.
– Все пройдет, – говорит Ямамото.
– Она просто дура! – сердито бросает Гокудера.
Цуна качает головой и протягивает Ямамото чашку. Ничего не пройдет, а Кёко не дура, просто любви не прикажешь, вот и все.
– У них все будет хорошо, – говорит Цуна. Голос не дрожит, он просто сел. – Спасибо, что остались со мной, – повторяет Цуна. Он вдруг понимает, что в одиночестве не пережил бы этого дня.
Следующие несколько дней проходят в оглушающей, бьющей по нервам тишине. Реборн, Бьянки и почему-то И-пин уехали в Италию, у Рёхея финал, а остальные… Цуна улыбается, он спокоен, честно, спокоен, но с ним почему-то все очень осторожны. Говорят неестественно бодро и смотрят сочувственно, как будто в доме покойник. Хару улыбается через силу и уводит Ламбо играть в парк развлечений. Фута постоянно настороже, будто ждет чего-то плохого. Мама качает головой и готовит что-то вкусное, только Цуна не чувствует вкуса. Кёко уехала в свадебное путешествие, и это хорошо: Цуна совсем не уверен, что смог бы улыбнуться, встретив ее на улице, и сказать, как прежде: «Доброе утро, Кёко-чан!» Но теперь у него есть время привыкнуть. К ее возвращению он должен стать таким, как раньше, иначе… иначе все станет совсем плохо.
Гокудера постоянно рядом, и Цуне слегка неловко от этого. Неловко перед Ямамото: он знает, что нарушил сложившийся у друзей порядок жизни и, наверняка, планы на каникулы. Но Ямамото улыбается, заходя, угощает суши, рассказывает, как доволен отец, что у сына есть время помогать ему в ресторане. Дни похожи один на другой, Цуна их не считает: лето едва перевалило за середину, и безделья впереди еще слишком много. Занять себя решительно нечем, разве что торчать в тире, пока плечо не начнет ныть от отдачи. Цуна не любит стрелять, но Реборн настоял на тренировках: перчатки, кольца и коробочки не всегда уместны.
Цуне кажется, что он тонет в установившейся вокруг него монотонности, но это не так уж плохо. Когда мир словно весь состоит из серой мутной ваты, в этом есть один несомненный плюс: не о что разбить голову.
Монотонность разбивает Гокудера. В один из дней он врывается в дом, размахивая билетами на самолет, и с порога вопит:
– Десятый! Собирайся! У меня каникулы, у Ямамото отпуск, а ты, как положено боссу, приглядишь, чтобы твои подчиненные хорошо себя вели!
Цуне все равно, отпуск так отпуск. На сборы уходит полчаса. В эти полчаса успевает прийти Ямамото с сумкой через плечо. Улыбается:
– Море, пляжи, пальмы, прекрасные туземки и прочие соблазны тропического рая – все для нас!
– Ламбо тоже хочет! – орет Ламбо.
– Ламбо не дорос до прекрасных туземок, – смеется Ямамото.
Цуна мельком радуется, что Хару сегодня не зашла: девушка смотрит на него взглядом покинутого пса, от этого тяжело, ее жалко, но что он может сделать? Любви не прикажешь.
– Ты взял мяч? – спрашивает он Ямамото. Просто так, чтобы разбавить внезапную тишину. Ямамото смеется и кивает. Гокудера счастливо улыбается.
В машине, когда они трогаются с места и провожающие остаются позади, улыбка сползает с лица Гокудеры.
– Я получил сообщение от Девятого, – говорит он. – Девятый просит, чтобы кто-нибудь из нас проверил управляющего на его курорте. Дела там в последние месяцы идут не так хорошо, как надо бы. Туда нужен человек, не засвеченный в Италии. Десятый, прости, что я решил все без тебя. Но это дело плевое, а тебе и правда надо развеяться.
– Надо, – соглашается Цуна. До него только дошло, что Кёко должна вернуться уже завтра.
