Исповедь темного волшебника

— Папа, а почему ты скрываешь свою истинную силу? — спросил меня старший сын, с восторгом наблюдая, как повинуясь моему желанию принимает задуманную форму крупный изумруд. Камень висел на уровне моих глаз и неспешно поворачивался вокруг своей оси, словно бы желая отыскать положение, в котором он будет наиболее выигрышно смотреться. В это же время, из слитка белого золота вытягивалась ровная тонкая проволока и самостоятельно сворачивалась в крупные кольца, укладываясь на каменную поверхность рабочего стола.
— Не ото всех, — возразил я. — Твоя мама знает на что я способен и твой второй отец тоже в курсе.
— Ну, да, — протянул мальчик, нахмурившись. — Но от остальных-то это секрет!
— Ты ведь тоже кому попало всего о себе не рассказываешь, правда? — вопрос заставил ребенка ненадолго задуматься, а потом кивнуть, и я ободряюще улыбнулся ему. — Вот так и я.
— Я не рассказываю, потому, что вы объясняли, что это может быть опасным, — Абрахас был явно заинтересован в получении ответов на свои вопросы, вот только откуда они у него взялись? Именно это я и пытался понять, внимательно его слушая. — Когда я был совсем маленьким, я просто верил вам, а теперь…
— А что теперь? — уточнил я, оглядев сына.
— А теперь я хочу еще и понять, а не только верить.
— Понимаю, — кивнул я ничуть не кривя душой. Я и сам предпочитал понимать мотивы людей, с которыми сталкиваюсь, также как и причины тех или иных явлений. Но в моем случае — это благоприобретенное недоверие и исходящая из него привычка докапываться до сути вещей, а моим отпрыском руководила жажда знаний. — Давай сделаем так: я посоветуюсь с мамой и отцом и, если мы решим, что пришла пора посвятить тебя в некоторые семейные тайны, я расскажу тебе одну длинную и поучительную историю. Завтра. А если мы придем к выводу, что еще рано, то эту историю ты услышишь в день своего совершеннолетия.
Абрахас насупился. Ему нравилось, что с ним договариваются как со взрослым, с одной стороны, а с другой — он явно расстроился, осознав, что есть вещи, до которых он еще не дорос.
— Обещаешь? — наконец спросил он.
— Обещаю! — торжественно кивнув, ответил я.
Сын ушел, а я, вместо того, чтобы вернуться к работе, погрузился в воспоминания, невольно разбуженные невинным детским вопросом.

***

Идея посоветоваться с супругами была для меня лишь отсрочкой перед долгим и тяжелым рассказом. Я ни на минуту не сомневался в том, что и Гермиона, и Северус будут только рады переложить на меня эту беседу. Мы втроем уже не раз обсуждали что и как открыть детям, и пришли к выводу: рассказывать нужно все, притом, до того, как это сделает кто-нибудь другой — слишком многое в прошлом нашего семейства до сих пор вызывала неоднозначную реакцию обывателей и обросло страшноватыми слухами. Нас троих не трогали, а вот в то, что не найдется какой-нибудь доброхот и не постарается “надуть в уши” детям, настраивая их против нас — не верилось. Возможно, нам так казалось, но мы точно знали: если у вас паранойя, это еще не значит, что они за вами не следят.
Полночи я бродил по дому, припоминая в подробностях собственное прошлое, и с удивлением понимал: по прошествии стольких лет я сам воспринимаю его как занимательный рассказ. Да, местами страшный, местами трагичный, все еще завораживающий, но уже не вызывающий бури эмоций и страстного желания вернуться на три десятка лет назад, отыскать всех виновных во множестве злоключений, и покарать их страшными карами. Даже старого манипулятора Дамблдора уже не хотелось выкопать, оживить, убить и закопать по-новой. Осознав это, я вдруг понял: как бы то ни было — все, что случилось — уже случилось и именно оно привело к тому, что сейчас я счастлив, есть люди которые любят меня и которых люблю я, есть семья, друзья, любимое дело, дом полная чаша и все прочее, составляющее мою нынешнюю жизнь.
С этой счастливой мыслью я и заснул, прокравшись в спальню и тихонько устроившись рядом с мирно спящими Гермионой и Северусом.
Проснулся я когда солнце было в зените и, приведя себя в надлежащий вид, отправился искать старшего сына. Абрахас отыскался в конюшне и то, как любовно мальчишка оглаживал скребком своего любимца, подало мне прекрасную идею:
— Сын, седлай коней, — велел я. — Мы с тобой поедем в леса на пару недель.
— Хорошо, — кивнул он, на удивление не набросившись на меня с расспросами, а я, скормив морковку жеребцу, бегом направился в сторону дома. Раз уж решено отправиться в поход, нужно подготовиться.

***

Между маггловским и магическим мирами существует так называемый “Барьер”. Типичная иллюстрация этого явления — колонна на вокзале Кингс-Кросс, сквозь которую можно попасть на платформу девять и три четверти. Таких точек перехода, сколько маги себя помнят, было то больше, то меньше, некоторые из них существуют постоянно и известны с древних времен, некоторые — появляются лишь в определенные дни. Теоретики утверждают, что в совсем древние времена в одном пространстве сходилось больше миров, но со временем остались переходы только между двумя и когда-нибудь настанет день, когда и они закроются. Разница между двумя мирами, на первый взгляд, не слишком велика, но, при ближайшем рассмотрении — существенна. С нашей стороны Барьера настолько силен магический фон, что порох взрывается гораздо сильнее и не работают маггловские электрические и электронные приборы. Принесенная за Барьер батарейка превращается в бесполезный комплект частей из которых она сделана, а, например, телевизор — имеет все шансы взорваться. География волшебного мира тоже отличается, например, пролива Ла-Манш не существует и территория, на которой в маггловском мире находится Англия — является частью континента. Есть разница и в геологии двух миров, во флоре и фауне — и там, и там существуют растения, животные, рыбы и минералы, не встречающиеся в соседнем мире. Естественно, вследствие отличий в географии, климат тоже не идентичен.
Владения нашей семьи располагаются в восьмистах милях от ближайшего перехода. Это долина, по площади чуть большая, чем национальный парк Йеллоустон (площадь этого парка 8983 кв.километра), окруженная со всех сторон неприступными горами. Отыскали ее мы с Северусом, полгода целенаправленно совершая облеты магических земель. Попасть сюда можно либо, как мы в первый раз, по воздуху, либо преодолев очень неприятный перевал, который зимой засыпает снегом. Нашу долину пересекает река Брендивин; название реке дала Гермиона, впервые попав в Долину. Начинается она высоко в горах на севере, по мере течения в южную сторону в нее впадают три крупных притока, названных Быстрым, Изумрудной и Серебрянкой. Заканчивается наш Брендивин озером Глубоким в южной части долины. Оно относительно невелико по площади, но действительно очень глубоко. Наши исследования показали, что вода из него, протекая по подземному тоннелю, вновь выходит на поверхность за горным кряжем. Тоннель узок и извилист, а мы, обживаясь на новом месте, еще и перегородили его в паре мест крепкими решетками, усиленными кровной магией, чтобы уж наверняка закрыть от нежелательных гостей.
В Долине, помимо нашей семьи, живет еще несколько вассальных и дружественных семей, решивших по тем или иным причинам перебраться подальше от барьера. Все они, также как и мы, обосновались вблизи геотермальных источников, которые были приспособлены для отопления жилищ, а Брендивин служит основной транспортной магистралью между поселениями: летом по нему вверх и вниз регулярно ходят плоты, движимые и управляемые магией, а зимой по льду прокладывается дорога, и по ней запускаются большие сани.
Первая волна переселения волшебников за Барьер была довольно длинной и началась в начале XII века, через несколько лет после того, как папой Иннокентием III был учрежден особый суд католической церкви под названием «Инквизиция». Она достигла своего апогея к концу XV века; тогда по всей Европе полыхали костры, на которых жгли всех, кого подозревали в колдовстве. Магов тогда пострадало сравнительно немного, но магглы перестали казаться подходящими соседями.
Вторая волна началась с введения Статута о секретности и переселяющиеся, естественно, принялись обживать территории, прилегающие к постоянным точкам перехода. Но до сих пор мало кто отваживается без крайней необходимости сунуться в места, столь же удаленные от точек переходов, как то, в котором обосновались мы. Впрочем, таких решительных с каждым годом становится все больше и больше. Плотность населения, обитающего на землях неподалеку от Барьера, давно не позволяет развернуться во всю ширь. Обширными землями недалеко от него располагают лишь старые рода, давно выбравшие эту сторону в качестве места постоянного проживания. Остальные же ютятся на небольших участках, площадью едва ли в два десятка акров, но постепенно те волшебники, кто не обделен силой и удачей, отвоевывают у дикой природы участки земли в глубине магического мира, осваивая его древние леса, горы и долины. То тут, то там вырастают укрепленные форты, между ними прокладываются дороги и возникает движение грузов и людей. Еще десяток лет назад, на пять сотен миль вокруг нашей Долины не проживало ни одного мага, теперь же, до ближайших соседей всего-то полторы сотни миль по прямой.

***

— Спрашивай, — разрешил я, когда мы с сыном, помахав вышедшей на крыльцо Гермионе, тронулись в дорогу. Мальчишка хоть и пытался казаться невозмутимым, просто-таки умирал от любопытства.
— О чем? — озадаченно спросил он, поравнявшись со мной. Я понимал, что вопросов у Абрахаса было множество и, предоставив ему возможность выбора, с интересом ожидал о чем же он хочет узнать в первую очередь.
— Ну, не знаю… — протянул я, кинув на наследника взгляд. — О том, куда мы едем? Или, может быть, о том, зачем мы туда едем? А, возможно, еще о чем-то?
— Вчера ты обещал рассказать некую историю, — напомнил ребенок. — А еще мне и вправду интересно куда и зачем мы направляемся.
— В верховья Серебрянки. Я обещал Северусу собрать там некоторые растения для его зелий, а еще там можно найти интересные для моей работы камешки.
— Можно было бы аппарировать.
— Не спорю, — согласился я. — Но так мы совместим полезное с приятным: и дело сделаем, и времени, чтобы поговорить у нас будет предостаточно. А еще, может быть, завернем в гости по дороге.
— Понятно, — сын кивнул, а потом нахмурился. — А о чем эта история?
— Обо мне, о твоих матери и отце, о Второй магической войне, о магглах… В общем, о жизни. Но, прежде, чем я начну свой рассказ, я хочу тебя попросить: то, что ты услышишь, не стоит обсуждать с кем ни попадя. Это не запрет на разглашение, а именно просьба думать кому и что ты рассказываешь.
— А Скорпиусу можно? — немного подумав, поинтересовался Абрахас. Он дружил со старшим сыном Драко Малфоя и, конечно, сохранять тайну от лучшего друга было бы очень тяжело.
— Можно, — улыбнувшись, разрешил я.
Каждый из чистокровных родов воспитывает детей в соответствие со своим Кодексом. Кто-то, например, те же Малфои, с самого рождения посвящают наследников во все тонкости и суть уклада, некоторые вообще ничего не объясняют. Мы решили, что воспитывать наших детей следует так, чтобы они знали о традициях родов, представителями и наследниками которых они являются, соблюдали их, а смысл — объясним тогда, когда они начнут задавать вопросы.
Некоторое время мы ехали молча.
— Скажи, — прервав молчание, я обратился к сыну. — Каков мой титул?
— Странный вопрос, — непонимающе глядя на меня, отозвался Абрахас.
— Это только на первый взгляд он странный. А если подумать?
— Лорд Поттер, лорд Блэк, — неуверенно ответил сын и, подумав, добавил. — Если учесть, что ты равноправный супруг лорда Принса, то еще и лорд Принс.
— Правильно, — одобрительно улыбнувшись, кивнул я. — Но это, так сказать, официально. Еще я являюсь лордом родов Слизерин, Гонт и Мракс. Об этом знает очень узкий круг посвященных волшебников и некоторые гоблины.
Ребенок задумался. По выражению его лица было видно, что он пытается что-то просчитать, но концы с концами у него никак не сходятся.
— Но как так может быть? — наконец, спросил он. — Я, конечно, досконально не помню генеалогические древа, но на уроках истории нам рассказывали, что последним наследником Слизеринов, Гонтов и Мраксов был Воландеморт, а ты убил его. Титулы перешли тебе как к победителю в дуэли?.. Но тогда это было бы известно всем, да и как таковой дуэли-то между вами не было…
— Логически — ты размышляешь правильно, — вмешался я в ход мыслей Абрахаса. — Да, если бы дуэль была и произошла бы она из-за спорного имущества, то я, выиграв, получил бы это имущество. Но так нельзя получить титул и, тем более, родовые дары, что намного важнее и интереснее. А я ими в той или иной степени обладаю. Занимаюсь я в основном тем, что интересно лично мне и доставляет удовольствие, но, чтобы родовые таланты не пропали даром и достались моим детям, мне пришлось приложить массу усилий, чтобы наследия, что мне достались, не разодрали меня в клочья. Противоречащие друг другу дары пришлось заблокировать, оставив возможность передачи по крови, а оставшиеся — взять под контроль и довести до определенного уровня.
Абрахас глядел на меня со все большим удивлением, а я… А мне было жаль ребенка. Сейчас мне предстояло разрушить его картину мира практически до основания. Единственное, что меня утешало: разрушалась иллюзия.
— Дело в том, что я не совсем тот, за кого меня принято считать. Если сказать точнее — совсем не тот. А вот о том, как так получилось и будет та история, которую тебе предстоит услышать.
— Ты хочешь сказать, что… — начал было сын, но я прервал его.
— Даже не пытайся, все равно не угадаешь. 31 июля 1980 года в Годриковой лощине родился мальчик Гарри Джеймс Поттер. 31 октября 1981 года темный могущественный волшебник пришел в дом его родителей и убил их. Ребенок при этом каким-то образом выжил, а вот Воландеморт — нет. Он умер в этот день.
— Развоплотился, — уточнил Абрахас.
— Нет, именно умер, — возразил я. — С этого момента существуют как бы две истории. Официальная, та, которую преподают вам в школе и настоящая, та самая, о которой знает лишь горстка посвященных. Так вот, я — выжил, а тот Воландеморт, о котором сейчас написано в учебниках — нет. Дамблдор отправил меня к родственникам матери. Точнее — он оставил меня на пороге дома родственников матери, но вот незадача: эти самые родственники были в отъезде, и утром меня, почти насмерть замерзшего, нашел почтальон. Он вызывал полицию, та вызвала службу опеки, меня отправили в госпиталь. Естественно, я простудился, меня долго лечили, а когда я выздоровел — отправили в приют. Там я пробыл недолго: одна из семей, желавших усыновить ребенка, оформила опеку и забрала меня в свой дом. Только и в этой семье я не задержался. Приемные родители довольно быстро обнаружили, что у меня ужасная аллергия на моющие средства и синтетические ткани. Ухаживать за таким ребенком оказалось очень непросто и они вернули меня в приют. Таких пытавшихся усыновить меня семей было немало, но каждый раз я вновь оказывался в приюте. Когда мне исполнилось три года, мои последние английские опекуны решили переехать в Норвегию. Это были хорошие, добрые и любящие люди и, наверное, если бы они не погибли в автокатастрофе, я бы и вырос у них, но… они погибли, а четырехлетний я оказался на попечении норвежской службы опеки — Барневарн. Я осознаю себя с трехлетнего возраста, поэтому очень хорошо помню и приемную семью и то, что было потом.
Я задумался о том, стоит ли в подробностях рассказывать о времени, проведенном в норвежских приемных семьях, а сын, воспользовавшись образовавшейся паузой, задумчиво произнес:
— А считается, что ты вырос у маггловских родственников.
— Ну, сделать, чтобы так считалось было хоть и непросто, но не невозможно, — пожав плечами, отозвался я, решив все-таки не расписывать в подробностях все, что мне пришлось пережить. — Следующие полтора года были настоящим адом. У меня начались стихийные всплески магии и магглы стали бояться меня. Из-за их страха я несколько раз оказывался на пороге смерти, испытал голод, пережил всяческие издевательства и прочие ужасы, а когда в четвертый раз я попал в больницу после побоев, медики констатировали клиническую смерть. В общем, в тот раз Гарри Поттер как таковой — умер. Из-за порога смерти вернулось совершенно другое существо, или, если угодно, личность. До сих пор ни я, ни кто-то другой, не можем объяснить, что именно произошло и как это получилось, но в теле пятилетнего ребенка оказалась этакая смесь из Гарри Поттера и лорда Воландеморта. Это очень сложно объяснить, но… Первые несколько суток, после того, как я пришел в себя, в голове у меня была ужасная каша. Наверное, так со стороны выглядит сумасшествие: я помнил все, что происходило и с Гарри Поттером, и с Томом Реддлом. Личность двоилась и магглы, видимо, что-то заподозрив, стали колоть мне препараты, погружавшие меня в сонное оцепенение. Сколько времени это продолжалось — не знаю, но, в конце-концов, личность Гарри полностью растворилась в личности Тома.
— То есть, получается, что ты, по сути, и есть Воландеморт?! — выдохнул сын, глядя на меня большими круглыми глазами.
— В общем, да, — совершенно спокойно и буднично согласился я.
— Но ты… — продолжая рассматривать меня так, словно бы видел в первый раз в жизни, пролепетал Абрахас. — Ты не страшный, — наконец, подобрал слова он. — И не злой. И выглядишь как нормальный человек, а не как не пойми что с красными глазами.
— Ага, — хохотнув, подтвердил я. — А еще я не раскидываюсь круциатосами направо и налево, не крошу магглов пачками, не собираюсь захватывать мир. Не сказал бы, что я добрый, но веду я себя весьма прилично.
— Но… Почему?! — выпалил Абрахас и, осознав, что его вопрос может быть истолкован произвольным образом, развернул его: — Почему считается, что ты… ну, в смысле, Воландеморт — зло?
— А почему бы и нет? — добавив в голос порядочную толику ехидства, вопросом на вопрос ответил я. — Какая разница, что думают о вымышленном персонаже? О Гарри Поттере некоторые, вон, думают, что он святой. И что? Мне теперь отрастить крылья и обзавестись нимбом?
— Но ты же сражался с Воландемортом и убил его? — крайне растерянно спросил Абрахас.
— Было дело, — согласно кивнул я. — Но давай я расскажу все по-порядку. Так будет гораздо понятнее.
— Ладно, — ответил мой ребенок, унимая свое любопытство.
За время всего этого разговора мы, двигаясь по дороге, ведущей к одной из пристаней на Брендивине, отъехали довольно далеко. Сад, раскинувшийся вокруг дома, закончился и начался чистый и прозрачный сосновый бор. Запахло смолой и мхом, откуда-то из далека послышался стук дятла.
— До слияния Брендивина и Серебрянки доберемся на плоте, — поделился я планами, давая сыну время утрясти в голове полученную информацию. — А пока будем его ждать — пообедаем. Мама нам сэндвичей наделала и пирог с яблоками упаковала.
— А ты снасти для рыбалки взял? — поинтересовался Абрахас. Он был страстным рыбаком и признавал только маггловские способы ловли рыбы. Как по мне — так довольно-таки скучное занятие: есть куда-как эффективнее способы рыбной ловли. Я знал, что это занятие радует сына, поэтому прихватил все, что ему может понадобиться.
— Конечно, — ответил я. — И даже целую банку флоббер-червей на наживку у Северуса экспроприировал.
Некоторое время мы ехали в тишине, а потом я решил продолжить свое повествование:
— Когда две личности слились, получилось так, что взрослое сознание, опыт, умения и все прочее оказались в теле малыша. Очень странные ощущения и крайне интересное переживание. Повторить, правда, не тянет, но как часть жизни — весьма любопытно. Впрочем, я отвлекаюсь. Тогда моей основной задачей было убедить магглов, что я нормальный. Оказалось, что у норвежских магглов существуют весьма специфические представления о норме и они никак не совпадали с моими. Детство Тома Реддла прошло в маггловском католическом приюте, и я рассчитывал, что это мне поможет лучше и быстрее адаптироваться. Но весь этот опыт оказался совершенно бесполезен. Даже более того - вреден! Это было очень неприятным открытием. Большая часть вещей, которая считалась вполне естественной в тридцатых годах XX века перестала быть таковыми к восьмидесятым. Требования, предъявляемые к детям, мне показались мало того, что крайне странными, так еще и противоречивыми. Например, если мальчишка дрался со сверстниками — он считался буйным и его темперамент усмиряли специальными препаратами, при этом, если это был тихий, спокойный и усидчивый ребенок — это тоже выбивалось из маггловских представлений о норме. Кроме того, интересоваться книгами ребенку в пять с половиной лет было чем-то граничащим с преступлением. Проявлять самостоятельность или любопытство — тоже. Не знаю, что они хотели воспитать из детей, но, по моим представлениям, ничего путного из такого воспитания не могло получиться по определению.
Абрахас, видимо, попытался себе представить “нормального норвежского ребенка”. На его лице отразилась целая гамма переживаний. Ему было пятнадцать и он был старшим ребенком в семье, где растет еще трое детей, младшему из которых на данный момент четыре года. Я полагал, что он вполне способен сравнить поведение своих братьев и сестры с тем, что услышал, сделать выводы и озвучить их. Мне было очень и очень интересно до чего он додумается и, судя по выражению его физиономии, надежды мои оправдались в полной мере.
Тринадцатилетний Марк обожал читать, научившись этому года в четыре и с тех пор буквально проглатывал любое печатное слово, которое попадалось ему под руки, не важно - оказывался это какой-нибудь справочник, стянутый у Северуса или у меня со стола, дамский роман, которые иногда почитывала Гермиона, или пухлая папка с очередным судебным разбирательством, над которым работал Драко Малфой. Он был спокойным и уравновешенным ребенком, но когда у него вдруг случалось плохое настроение или его кто-нибудь всерьез обижал он преображался, больше напоминая извергающийся вулкан, чем что бы то ни было еще. К лидерству Марк не стремился, обиды помнил долго, но, если уж прощал — то целиком и полностью, не держа камня за пазухой.
Десятилетняя Аурель обладала весьма непростым характером. Напрягаться особенно она не любила, но если какое-то дело ей действительно приходилось по душе — была способна посвятить себя ему целиком, полностью сосредоточившись и не отвлекаясь ни на что постороннее. Она не очень любила оказываться в обществе, а если уж попадала в него, старалась держаться в тени, но не на вторых ролях, а именно что очень отстраненно, дескать — вы сами по себе, а я — сама по себе. Чувство юмора у этой юной леди было весьма специфичным, шутки иногда доходили до жестокости. Друзей она находила тяжело и доверяла очень немногим.
Четырехлетний Даниэль рос непоседой и драчуном. Он обожал прятаться и устраивать засады, в компании ровесников всегда яростно отстаивал свои вещи и старался силой добиться лидерства. Выглядело это забавно, но в будущем обещало принести немало проблем как ему, так и нам. Учился новому он легко, но, если занятие требовало усидчивости, оно очень быстро надоедало маленькому непоседе и он начинал капризничать.
Сам Абрахас души не чаял в животных и способен был найти общий язык с любой, даже самой тупой и злобной тварью. А еще он очень легко ладил с людьми, любил что-нибудь рассказывать и делал это настолько хорошо, что его историями заслушивались не только сверстники и младшие дети, но и взрослые. Он казался открытой книгой, но так выглядела лишь внешняя сторона этого мальчика. Внутри он обладал очень жестким стержнем, памятливостью, четко делил людей вокруг себя на “своих” и “чужих”. Отношения с обидчиками предпочитал решать с помощью сложных многоходовых интриг, иногда выливавшихся в ситуации, когда получалось, что он сам себя перехитрил. Впрочем, это-то как раз со временем пройдет, в этом не сомневался никто из тех, кто с ним хорошо знаком.
— Но ведь дети очень разные! — наконец, озвучил свои выводы Абрахас.
— Безусловно, — согласился я, ожидая, что сын развернет свою мысль.
— А предъявление таких требований, как ты описал… — мальчик задумывался, подбирая слова, — делает всех… Ну… Серыми?
— В точку, — кивнул я, гордясь способностью сына делать верные выводы. — Как ты думаешь, зачем?
Абрахас нахмурился, окинул быстрым взглядом лес, по которому мы ехали и пожал плечами.
— Если бы я был правителем страны и решил воспитать абсолютно управляемых подданных — я бы, пожалуй, выбрал подобные методы, — выдал он, вглядываясь в мое лицо.
— Верно, — улыбнувшись, ответил я. — Если с детства прививать массу запретов и комплексов, искусственно ограничивать развитие интеллекта и характера — получится этакий биоробот. Это существо будет способно ходить на работу, по команде поднимать руку, голосуя за какую угодно муть, не задумываясь о том, что же оно таким образом выбирает, худо-бедно размножаться и в огромных количествах потреблять то, что диктует мода. Такое воспитание напрочь отучает думать и брать на себя ответственность даже за свои собственные выборы и поступки.
— И так воспитывали всех-при-всех детей?! — ошарашенно вопросил сын.
— Конечно нет, — пожав плечами, ответил я. — Так воспитывали большинство. Стадо. А у любого стада есть пастухи. Вот их воспитывали и воспитывают по-другому. Но, есть одна проблема: и тем, и другим с самого раннего детства очень доходчиво объясняют, что самое ценное и самое главное в этой жизни — деньги. Чем больше у кого-то денег — тем он лучше других. Успешнее. Выше в иерархии. У того больше возможностей и власти.
— Но жить с деньгами гораздо лучше, чем без них, — возразил Абрахас.
— Хочешь пожевать галеон? — ехидно поинтересовался я. — Деньги — это инструмент и договоренность между людьми. И не более того.
— Объясни? — просил мальчик.
— Проще показать на примерах, — отозвался я. — Смотри: наша семья владеет Долиной. На нашей земле, в устье Изумрудного, живет клан пантер. В обществе, где деньги мерило всего, они выплачивали бы нам некую арендную плату в виде денег и на этом наши взаимоотношения заканчивались бы. В нашем же случае — они живут, охотятся, возделывают землю, а когда нужна их помощь, мы всегда можем к ним обратиться, и они не откажут нам. И они могут обратиться к нам за помощью. Помнишь, как мы помогали им строить дома?
Абрахас кивнул.
— У них нет ни одного сильного колдуна, способного ворочать толстенные бревна, а нам с твоим отцом это удается запросто. Северус мог бы неделями бродить по лесам в поисках нужных ему трав, вместо того, чтобы варить зелья, но пантеры избавили его от этой необходимости, регулярно принося то, что ему необходимо. Таких примеров ты сам можешь вспомнить множество.
— Но мама иногда платит за дичь, которую они приносят, деньгами, — напомнил Абрахас.
— Верно, — согласно кивнул я. — Но каждый раз это делается по договоренности. И суммы всегда разные. Вот, например, поза-вчера Итор принес пару индюшек, Гермиона отдала за них пятьдесят галеонов…
— За двух индюков?! — изумился мальчик.
— Да. За двух индюков, — подтвердил я. — Просто он объяснил, что ему нужно собирать одну из своих дочерей в школу, и был бы рад, если бы Гермиона дала справедливую цену за принесенных птиц.
— Можно было бы купить их, ну, хоть в маггловском супермаркете, — Абрахас пытался понять идею, но она пока не укладывалась у него в голове.
— Не возражаю. А теперь давай разберемся. Чтобы отправиться в упомянутый тобой супермаркет Гермионе надо было либо взять Аурель и Дэна с собой, либо попросить кого-нибудь приглядеть за ними. Северуса не было дома. Я был занят срочным заказом. Вы с Марком были на рыбалке. Домовики способны проконтролировать нашего младшенького только собравшись всей толпой, вместо того, чтобы заниматься тем, чем они обычно занимаются. Это одна сторона. Другая: на пошлой неделе пантеры принесли кабанью ногу, ворох какой-то травы и большое лукошко малины, за это они получили горку пирожков, десяток флаконов с бодроперцовым зельем и огромную благодарность. А в поза-прошлый раз они принесли косулю, не прося в качестве оплаты вообще ничего, Гермиона буквально всучила немного овощей и пару хороших платьев из которых выросла Аурель, но которые придутся в пору кому-нибудь из девочек пантер. Понимаешь идею?
— Кажется да, — задумчиво протянул сын. — Это как обмен, да?
— Правильно! — я одобрительно кивнул. — Это по науке называется “натуральный обмен”. Деньги идут в ход либо по договоренности, либо когда две или более сторон в нем участвующие, не могут полностью удовлетворить нужды друг друга. Если бы Гермиона могла дать набор книг, мантий и прочего для дочери Итора, то он поменял бы своих птиц на эти вещи напрямую. В общем, ты мне что-нибудь хорошее или полезное — я тебе. Так и живем.
— А магглы?
— А магглы давно живут совершенно другим укладом. В маггловском мире было бы так: пантеры нам дичь — мы им деньги, они нам деньги, которые получили за дичь — мы им зелья, и так далее. Это я еще о такой вещи как “кредит” молчу…
— Это все так, наверное, по тому, что нас немного и все друг друга знают, — предположил Абрахас.
— Отчасти. Я вообще-то не утверждал, что деньги, как явление, плохи. Плохо, когда ими начинает измеряться все. Вот, скажем, больница. У магглов — это коммерческое предприятие, ориентированное на получение прибыли. Каждый анализ, каждый осмотр врача, каждая процедура оценена в определенную сумму. Чем больше этих манипуляций будет произведено — тем больше больница получит денег. Самое простое следствие из такого положения вещей: больнице выгодно, чтобы пациент обращался в нее с одной и той же проблемой как можно большее количество раз. Или, например, мебель. Стол, который стоит у меня в лаборатории был сделан больше трехсот лет назад и служил не одному артефактору. В мире денег сделали бы стол, который прослужил бы несколько лет, а потом сломался, и я вынужден был бы купить новый.
— Чтобы тот, кто делает столы, мог получить больше денег, — пробормотал мальчик, пытаясь вообразить себе всю многогранность проблемы.
— Конечно, — подтвердил его вывод я. — А, заметь, для изготовления моего стола были использованы некие материалы. Допустим, дерево — вырастет новое, а вот базальтовая плита столешницы и камни, которыми она инкрустирована — уникальны. Таких больше нет и не будет. Представь себе, что было бы, если бы столы для артефакторов требовалось покупать хотя бы раз в десять лет? Ну, допустим, стол — плохой пример. Все-таки нас, артефакторов, мало. Если нас, например, пятьсот человек во всем мире, то это всего-то пятьсот столов в десятилетие. Но таким образом устроено все. Это и посуда, и все предметы быта, и мебель, и техника. Что-то изготавливается из так называемых “восполняемых ресурсов”, но что-то — нет. А этих самых ресурсов на планете довольно-таки ограниченное количество.
— И что, неужели никто не понимает, что рано или поздно они могут закончиться? — удивленно спросил Абрахас.
— Думаю, понимает, — ответил я. — В последние годы в маггловской прессе регулярно муссируется вопрос о перенаселенности. Иногда можно услышать даже откровенные призывы сократить количество живущих на земле людей. Только, если отношение к жизни никак не поменяется, людей-то станет меньше, не вопрос, а вот проблема с тем, что ресурсы могут закончится — не исчезнет, а просто отодвинется. У магглов, с их теперешним мировоззрением, есть, на мой взгляд, единственный способ выжить: осваивать космос и другие планеты, но что-то, насколько я знаю, никто к этому особо не стремится.
— Но ведь мы тоже используем разные природные богатства, — констатировал сын и я уловил в его глазах знакомый огонек желания куда-то немедленно сорваться, чтобы всех спасти.
— Только мы делаем это куда бережнее, — успокоил я Абрахаса. — А с другой стороны многие из магов работают над проблемами синтеза одних веществ в другие. Например, мы научились синтезировать из древесины алмазы ничуть не уступающие по своим свойствам настоящим. Конечно, настоящий алмаз ценится больше, но, скорее, как символ. Если этот камень нужен для изготовления инструментов или каких-то артефактов, то синтезированный алмаз вполне годен. Есть среди нас и те, которые ищут возможности осваивать другие миры и другие планеты.
— И как далеко маги продвинулись в этой области? — поинтересовался сын.
— Дальше, чем магглы. Два года назад первая экспедиция совершила путешествие на Марс и обратно. Я работал над одним из накопителей магической энергии для перемещения на столь отдаленное расстояние. Надо сказать, было очень интересно. Основой служил синтетический алмаз, весом в три десятка килограмм и еще куча всего. И таких накопителей было изготовлено двадцать штук. Заряжали их полтора года все, подключенные к этому проекту… — рассказал я. — Помнится, на этом только мы с Северусом выложились напрочь шесть раз, а Гермионе мы запретили в этом участвовать — она была беременна Дэном и такой отток магии мог убить ее. В общем, участники экспедиции провели на поверхности Марса двадцать часов и вернулись обратно. Все хоть и истощены, но живы и здравствуют. Притащили с собой массу материалов для изучения, и сейчас ведутся их исследования, а в параллель готовится новая экспедиция.
За небольшой промежуток времени мой сын получил столько пищи для размышлений, что было видно — голова у него идет кругом, а я мог лишь посочувствовать ему. Мальчику предстоит вырасти и жить в реальном мире, научиться понимать суть явлений и принимать решения, от которых будет зависеть не только его собственная судьба, но и судьбы людей, связанных с ним. На мой взгляд, пятнадцать лет — вполне подходящий возраст, чтобы начинать задумываться о чем-то большем, чем школьные уроки и сиюминутные развлечения.
В молчании мы доехали до пристани и, пока Абрахас обихаживал коней, я успел разложить костер и подвесил над ним котелок с речной водой, чтобы, когда тот закипит, заварить нам чаю. Сын был прав: перемещаться с помощью магии куда как быстрее, но в таких путешествиях, какое мы с ним предприняли, есть свои прелесть и очарование. По Долине, лично я, когда позволяет время, предпочитаю ходить пешком или ездить верхом. Это прекрасный отдых после многочасового сидения за столом, да и дикая природа — превосходный источник вдохновения и новых впечатлений. Каждый листок, каждая травинка, каждый, даже самый невзрачный цветок по своему уникальны и неповторимы и я, выбираясь на свои неспешные прогулки, с огромным удовольствием запечатлеваю в своей памяти все, что попадается мне на глаза с тем, чтобы когда-нибудь повторить подсмотренное у природы, используя металл и камень, кость и дерево, жемчуг и кожу.
В принципе, артефактору для создания амулетов и талисманов вполне достаточно сложить нужные ингредиенты в мешочек, произнести несколько заклинаний и вымочить в специальных зельях. Это неказистое на вид изделие будет работать, прекрасно выполняя свои функции, но мне нравится создавать красивые вещи, а не просто функциональные. Я часами могу бродить по тихим залам какого-нибудь маггловского музея или галереи, любуясь на чудесные произведения искусства, сотворенные руками современных и средневековых художников, скульпторов и ювелиров. В домашней библиотеке моими стараниями образовалось целых три объемистых шкафа, книги и альбомы в которых, посвящены искусству, как магическому, так и маггловскому. Но все это великолепие не идет ни в какое сравнение с тем, что можно увидеть в природе.
Рассеянно наблюдая за сыном, я устроился на бревне и вытянул ноги к огню. Мальчик подошел к костру, когда вода в котелке вскипела, и я возился с завариванием чая. Никакой магии. Просто всыпать горсть заварки в воду, немного подождать, а потом окунуть в жидкость горящую обугленную палку.
— А зачем ты головню в котелок сунул? — с любопытством спросил Абрахас, принимая от меня кружку с горячим, пахнущим костром чаем.
— Так лучше заваривается чай. Во-первых, уголь горит и заставляет воду еще раз вскипеть, а, во-вторых, если вода не слишком хорошая, то уголь вытянет из нее примеси, — объяснил я, отставляя котелок и принимаясь разворачивать сделанные Гермионой сандвичи. — А еще мне нравится чуть дымный привкус, который приобретает напиток.
— Мне тоже, — согласно кивнул сын и с удовольствием откусил кусок от сандвича. Прожевав, он спросил: — И как, тебе удалось убедить норвегов в том, что ты нормальный ребенок?
— Не сразу, но — да, — кивнул я. — Поняв, что мой опыт бесполезен, я стал наблюдать за другими детьми и копировал те элементы их поведения, которые вызывали одобрительную реакцию взрослых. Довольно быстро мне перестали давать лекарства, а потом выписали меня из больницы и отправили в приемную семью. Тут следует немного рассказать об этом явлении. У нас, у магов, как ты знаешь, тоже бывает так, что дети остаются без родителей и их берут на воспитание, но у нас ребенок входит в круг семьи равноправным членом. О приемных детях заботятся, как о своих собственных, развивают их таланты, обучают всему, чему могут и, если, например, бы мы вдруг решили усыновить ребенка, а у него оказался бы, скажем, талант к целительству, которым не обладает никто из нас, мы бы нашли ему учителя, чтобы тот занимался развитием этой способности. В общем, в магических семьях приемные дети не чувствуют себя ни нахлебниками, ни обделенными вниманием и любовью, и обычно у усыновителей есть и свои ребятишки, которым приемыш становится сестрой или братом. Многие из магглорожденных приемышей вводятся в рода, таким образом получая поддержку на всю свою жизнь, а также жизни своих потомков.
— В том месте, куда я попал, как ты можешь догадаться, все было не так, — со вздохом поведал я. — Господин и госпожа Йенсен были фермерами. Своих детей у них не было, зато таких как я — приемных — было аж пятнадцать человек! В первый день, как я попал к ним, я даже обрадовался: дом был хоть и довольно прост, но опрятен, комната, которую мне выделили, была под самой крышей, но я мог остаться в ней в одиночестве, еда, которую мне дали в обед, была сытной, да и против жизни в сельской местности я ничего не имел, она нравилась мне гораздо больше маггловских городов.
Абрахас подкинул дров в костер, а я налил себе еще чаю. Сделав несколько глотков, я продолжил рассказ:
— Неприятные открытия начались через несколько дней. Я был самым младшим из детей, проживавших на ферме Йенсенов и никому до меня не было никакого дела. Понятно, что подросткам я был попросту не интересен, но взрослые… Они напрочь игнорировали меня. Кормили всех чем-то горячим раз в сутки — в обед. На завтрак выдавали кусок хлеба, на ужин — тоже. В общем-то, с таким рационом можно жить, но еда была абсолютно однообразна. Игрушек в доме не было. Книг было ровно две — библия и сборник кулинарных рецептов. Газет или журналов Йенсены не выписывали. Единственным источником информации был телевизор, который круглыми сутками бубнил в углу кухни. Мне было совершенно нечем заняться, кроме как бесцельно слоняться по двору туда-сюда, ведь если бы я принялся играть, скажем, в какие-нибудь щепки или веточки с травинками, это было бы воспринято неадекватно. Через неделю я понял, что если останусь в этом доме, то действительно превращусь в “нормального ребенка” по-норвежски, и мне стало страшно. Потом я как-то подслушал разговор моих опекунов и понял, зачем им такое количество приемных детей: за каждого из них они получали от государства порядка… — я прищурился, пересчитывая норвежские кроны в понятные Абрахасу денежные единицы: — Порядка пяти с половиной тысяч галеонов*** в год, плюс еще сотню галеонов в месяц на текущие расходы. То есть, за пятнадцать их приемышей они получали что-то около восьмидесяти двух с половиной тысяч! Но при этом никто не отслеживал куда Йенсены девают эти деньги. Они тратили их бесконтрольно и, в основном, отнюдь не на детей, за которых взяли на себя ответственность.
— Через две недели в доме появился новый приемный ребенок. Это был восьмилетний мальчик из России. Он часто плакал и рассказывал на очень плохом норвежском, что хочет к маме и, если до меня остальным воспитанникам Йенсенов не было никакого дела, то новичка они невзлюбили и принялись шпынять. Это позволило нам сдружиться… Ну, насколько такой взрослый мальчик способен дружить с таким карапузом, которого тщательно изображал я. Оказалось, что английский он знает гораздо лучше норвежского и он очень много мне рассказал о своих мытарствах. Алекс мешал норвежские, английские и русские слова и иногда понять его было неимоверно сложно, но вывод из его рассказов я сделал однозначный: надо что-то делать! Шансов на то, что при текущем положении дел с усыновлением и наличествующей системой меня возьмут в семью не ради денег — практически не было. Единственный, казавшийся мне тогда “живым” вариант: найти хотя бы одного норвежского мага, но и этот план был отнюдь не безупречен. Гарри Поттера знали как Мальчика-Который-Выжил, а я не имел понятия насколько далеко разнеслась эта слава и что сделает взрослый волшебник, обнаруживший английского героя. Да даже если меня не узнают, я знал, что в одиннадцать лет прилетит сова из Хогвартса и вот тут реакцию взрослых предсказать вообще никак не удавалось.
Абрахас слушал меня словно завороженный и, судя по выражению его лица, явно пытался примерить ситуацию, в которую я тогда попал, на себя.
— У меня такое ощущение, будто ты рассказываешь мне фантастическую историю, — честно признался он.
— Я действительно рад, что мое повествование кажется тебе плодом фантазии. Мы, волшебники, до сих пор прикладываем огромное количество усилий к тому, чтобы никому из маленьких магов никогда не пришлось пережить то, что выпало мне. Хотя, надо тебе сказать, что я в целом доволен тем, что в итоге получилось. Может быть, если бы Поттеры не погибли, вся наша современная жизнь была бы совсем другой, и не факт, что она была бы лучше.
Потянувшись всем телом, я глянул на один из двух стеклянных столбов, установленных на пристани. Эти предметы были чудом магической мысли: связанные с плотами, ходящими по реке, они показывали насколько далеко плавучая платформа находится от пристани, кроме того, эти же колонны служили накопителями, подпитывавшими движение на реке. Один из столбов “видел” плоты, поднимающиеся вверх по реке, второй — спускающиеся вниз. Нам с сыном нужно было в верховья и, судя по тому, что столб приобрел красноватый оттенок, плот приближался.