– Подрался! – фыркнул я. – Громко сказано. Он мне съездил по носу, вот и всё.
– Что у вас там случилось?
Я зажмурился, прогоняя непрошенные злые воспоминания о том, что у нас там случилось.
– Ты сама ведь всё знаешь, раз Рон дома. Иначе бы не звонила.
Молчание. И после:
– Я сейчас приеду к тебе, никуда не уходи.
– Да куда я денусь.
Минут через десять Джинни, в домашних тапках и пальто поверх пижамы, выскочила из такси на нашу лужайку. Лицо её в свете фонаря было неестественно бледным.
– Ты как? – спросила она почему-то шёпотом.
– Ну так, – ответил я, разглядывая асфальт под ногами.
– Это правда, то что Рон рассказал? Всё правда?
В голосе её было что-то жалкое, умоляющее, и мне мучительно захотелось ответить: «Нет», но я понял тут же, что, если солгу ей сейчас, правды не смогу сказать уже никогда, а она никогда и ни в чем больше не сможет мне поверить.
– Угу, – сказал я невнятно.
– Ясно, – ответила Джинни.
Я ожидал, что она развернётся и уйдет, а, может быть, даже влепит мне пощёчину, но она уселась рядом со мной на край бордюра и спросила немного недоуменно:
– Гарри, как же так?
– Не знаю, – ответил я.
После короткого молчания она сказала:
– Нос болит?
– Угу.
– К врачу надо.
– Не, пройдет.
Мы ещё немного помолчали.
– У тебя есть кто-нибудь?
Я покачал головой.
– У меня была ты.
Она тихо усмехнулась или, быть может, просто резко выдохнула.
– Я имею в виду, кто-то ещё?
– Я понял.
– И?..
– И что?
– Чёрт, Гарри, ну зачем ты?.. – начала она с досадой, но оборвала себя на середине фразы и замолчала, закусив губу.
Этот досадливый тон, такой знакомый, поднял во мне привычную волну раздражения.
– Было раз пять или шесть, точно не помню, – выпалил я, и волна тут же схлынула, оставив меня удивляться самому себе, но сказанного не вернёшь.
– И давно это началось?
– Год… Может, два, не помню.
– О боже.
Джинни уронила голову на колени, и я осознал вполне отчётливо, что это наш последний с ней разговор, что вот прямо сейчас, прямо здесь я остаюсь один, но не почувствовал совсем ничего – ни боли, ни страха, ни отчаяния. Одна пустота.
– Я не думала, что всё будет так, – заговорила Джинни. Голос её звучал глухо, точно издалека. – Думала, стану кричать, злиться, плакать… Но знаешь… я так устала.
Я кивнул.
– Знаю.
Она подняла голову и положила её мне на плечо. Мы сидели рядом, молча, выдыхая в прохладный воздух белёсые облачка пара, пока не стало совсем холодно. Тогда она поднялась и сказала: «Пойдем».
Мы дошли до ближайшей заправки, тёмной и безлюдной, где в обмен на монетку светящаяся машина с грохотом, чудовищным в ночной тишине, выплюнула бутылку воды. Джинни лила воду мне на руки, а я скрюченными, сведёнными холодом пальцами смывал с лица запёкшуюся кровь. Потом я проводил её домой.
Мы остановились возле дорожки, сворачивавшей с главной улицы к дому Уизли.
– Куда ты теперь? – спросила Джинни.
– Пойду на вокзал, подожду первого поезда до Лондона.
– Понятно, – сказала она. Голос её где-то на середине слова надломился, и тут только я заметил, что она плачет.
– Ты чего? – спросил я.
Она засмеялась нервным вздрагивающим смехом.
– Я ужасно устала, Гарри, совсем измучилась. Но я так… – она задохнулась, не закончив фразы, и несколько раз шумно втянула ртом воздух, прежде чем продолжить. – Мы были вместе, это была моя жизнь. А теперь это закончилось, понимаешь? Навсегда.
Закрыв рот ладонью, она всхлипнула, и плечи её беззвучно вздрогнули.
Я понимал. Понимал отчётливее и страшнее, чем можно было бы подумать, взглянув на мое бесстрастное лицо. Мне захотелось тоже заплакать, разделить с ней этот последний момент, но я был такой пустой и высушенный внутри.
В последний раз мы виделись несколько дней спустя у меня дома. Я вернулся с работы и застал её в дверях, с огромным чужим чемоданом.
– Гарри, – сказала она, глядя мимо моего лица, – хорошо, что ты пришел. Вот, возьми ключи. Хотела в ящик бросить, но так всё же спокойнее.
– Куда ты? – спросил я, неловко принимая ключи из её рук.
– Поживу у друзей.
– Каких это?
– Ты не знаешь.
– Ясно.
Я замолчал, смешавшись.
– Ну, пока, – сказала Джинни, каким-то отчаянным взглядом окидывая всё вокруг. Губы её дрогнули. – Если я забыла что-то…
– Заходи, конечно.
– Угу.
Она открыла дверь и, подхватив чемодан, с видимым усилием выставила его за порог.
– Давай помогу, – спохватился я. – Тяжелый ведь.
Она замотала головой, но я уже поднял чемодан и потащил его вниз по лестнице.
– Гарри!..
– Ничего! – отдуваясь, крикнул я. – Не тяжело.
– Гарри, пожалуйста, стой.
Я остановился.
– Оставь. Прости, но я сейчас… не хочу ни видеть тебя, ни слышать, – она закрыла глаза, попыталась сделать глубокий вдох, но он вышел нервным, рваным. – Я сама.
Я отошёл в сторону, давая ей пройти. Ничего ей не сказал тогда, а после мы не говорили пять лет. Поэтому теперь, глядя на нее с трусливой надеждой, я ждал нетерпеливо, так, как будто все эти пять лет прошли в ожидании.
– Я простила тебя, – сказала Джинни, и брови её чуть приподнялись, точно сама она удивлялась собственным словам. – Ещё полчаса назад бы не поверила, что так скажу. Но вот увидела тебя, и…
Она пожала плечами как-то неловко, виновато. Отвернулась.
– Я приехала, чтобы тебя увидеть.
Я опешил. Повисла пауза, нелепая среди музыки и шелеста чужих разговоров. Джинни смотрела на меня и всё как будто ждала чего-то, пока, наконец, не выпалила, утомившись этим ожиданием:
– Гарри, я замуж выхожу.
Мне показалось, что всё стихло вокруг, только звучит – звенит – одна эта выброшенная боевым знаменем фраза.
– Э-э-э, – проблеял я, пытаясь отыскать в памяти подходящие к случаю слова. – В смысле… Ого! Круто! Поздравляю! Когда свадьба?
Джинни рассеянно кивала моим картонным восторгам и продолжила кивать, когда я замолчал – каким-то собственным мыслям.
– Я в тебя была влюблена с шестого класса, – сказала она вдруг. – Официально.
– Официально? – переспросил я.
Джинни усмехнулась.
– Ну, знаешь, шестой класс. Если не гуляешь ни с кем, то надо хотя бы быть влюбленной – чтобы как положено. Я тебя выбрала.
– Почему?
– Не помню, – Джинни слегка виновато улыбнулась. – Наверное, потому что мы дружили уже, виделись каждый день, просто было удобно. А потом помнишь, как классе в десятом все решили вдруг, что мы встречаемся?
– Ага.
– Я никого не стала разубеждать, и ты тоже. Мы даже во дворе за руки держались специально, помнишь?
– Помню.
– А потом, непонятно как, всё вдруг стало серьёзно, как будто мы и правда пара. Мы вместе пошли на твой выпускной. Мне с тобой было очень хорошо и спокойно, но я всё не могла отделаться от мысли, что это не по-настоящему. Как будто я себя убедила, что влюблена в тебя, чтобы никого не разочаровать. А потом ты уехал. Тебя не было несколько недель, и я была сама не своя и, когда ты приехал в первый раз на выходные, пришла тебя встречать на вокзал. Ты помнишь? – спросила она как-то особенно напористо, точно вся жизнь её зависела теперь от моего ответа.
Я кивнул. Помню. И Джинни тоже кивнула, разом успокоившись.
– Ты вышел из поезда, я тебя увидела и… у меня коленки просто подогнулись, понимаешь? Я стояла, прислонившись к стене, и мне так хотелось побежать тебе навстречу, но я боялась, что рухну по пути, ноги не удержат. И я тогда поняла, что всё это по-настоящему. Что ничего настоящее у меня и не было.
Она замолчала, поджав губы. Я понимал, что должен сказать что-то, но тоже молчал – невыносимым растерянным молчанием.
– В июне, – сказала, наконец, Джинни.
– Что? – переспросил я.
– Свадьба в июне. Хочешь прийти?
Я смутился. Разве я могу согласиться? Но как можно сказать нет?
– А ты… точно хочешь меня там видеть?
Она какого-то другого ответа ждала. Это видно было по тому, как она отвернулась торопливо, по долгому шелестящему выдоху. Чего она ждала от меня, я не знал, но мне сделалось вдруг мучительно стыдно всем тем непрожитым стыдом, который я после нашего расставания отложил в долгий ящик, сосредоточившись на самом себе, да так и оставил.
– Нет, – Джинни уже снова смотрела на меня, и в её голосе была жёсткая, едва ли не враждебная уверенность. – Не хочу. Ты прав, не хочу тебя видеть. Не позову, даже не проси.
Она коротко рассмеялась каким-то чужим, острым звенящим смехом.
– Я очень за тебя рад, – сказал я невпопад. – Желаю вам счастья.
– Спасибо, – ответила Джинни, глядя в сторону. – Знаешь, я, наверное, домой пойду. Меня ждут. Рада была повидаться.
– Да, я тоже.
Она поцеловала меня в щёку, сухо и коротко, мы обменялись еще парой обязательных прощальных фраз, а потом она ушла, и я остался один, придавленный этим разговором.
Она ведь меня простила, сказала, что простила, – это была правда, я точно знал, – и мне как будто должно было стать легче, но вышло совсем наоборот. Мне бы, может, было проще, узнай я, что она меня ненавидит. Так, по крайней мере, было бы честно, это я заслужил. А того, что получилось, мы оба не заслуживали. Ни я, ни, тем более, она.
Я стоял, нелепо глядя ей вслед, и мне казалось, что пока она не ушла, ещё можно что-то исправить, догнать её, сказать все слова, которых она ждала, но так и не услышала от меня, солгать бессовестно, лишь бы не чувствовать теперь этой безжалостной ответственности. А потом двери открылись и захлопнулись снова, и всё между нами случилось окончательно, и ничего уже нельзя было изменить.