А любовь это или отрава —
Я никогда не мог определить.
Борис Гребенщиков
«Хогвартс-экспресс» уже подошел к вокзалу Кингс-Кросс, а Драко пребывал все в том же сумрачном состоянии духа. Вдруг отчаянно захотелось никуда не выходить, а просто дождаться, пока поезд пойдет обратно, и вернуться в школу.
Он уныло наблюдал через приоткрытое окно, как близнецы Уизли встречают Рона и Джинни. В кои-то веки рыжее семейство не поднимало шум на весь вокзал: сдержанно-тихая четверка быстро и молча покинула платформу 9 и 3/4. Потом мимо окна протопали Крэбб с Гойлом. В поезде они Драко не нашли, и, к счастью, им не пришло в голову караулить его снаружи. В конце концов стало ясно, что пора идти. Драко со вздохом взял сумку и клетку с филином, снял с двери заклятие и вышел.
На платформе уже почти никого не было. Он отошел в сторонку, поставил вещи на землю и принялся расхаживать туда-сюда с мрачным видом, скрестив руки на груди. Он знал, что выглядит нелепой пародией на Снейпа, но ему было все равно.
Вдруг сзади послышались шаги, и не успел Драко обернуться, как на глаза легли две узкие прохладные ладони. Потом его притянули к себе и легонько чмокнули в затылок.
— Мама, — Драко силился изобразить упрек: дескать, что за манера лобызать его на глазах у людей, как пятилетнего. Ничего не вышло, ибо мешала ухмылка до ушей, вполне достойная Чеширского кота. Скверное настроение немедленно испарилось, будто и не было его.
— Скоро придется вставать на цыпочки, чтобы до тебя дотянуться, — улыбнулась Нарцисса, разворачивая сына лицом к себе. — Соскучился?
— Еще бы, мам. Как ты? — он чуть не брякнул: «без меня», но вовремя успел сдержаться. Уж конечно, ей невесело одной в огромном поместье, где все напоминает об отце...
Нарцисса, казалось, была в курсе этих нехитрых переживаний.
— Все в порядке, родной. Ты же знаешь, я не из тех, кто любит целыми днями сидеть без дела и жалеть себя. Бери свои вещи и дай мне руку.
Драко повиновался. Нарцисса накрыла его руку своей, позаботившись, чтобы ее массивный мужской перстень-печатка касался обоих, и скомандовала:
— Домой.
Порт-ключ сработал, и оба перенеслись в просторный холл Малфой-мэнора.
— Драко, ужинать будем через два часа в Зеленой гостиной. Так что у тебя есть время привести себя в порядок и разобрать вещи. Сегодня и завтра мы отдыхаем, а в понедельник с утра нас ждут нотариус и гоблины «Гринготтса».
Драко кивнул и отправился к себе. Первым делом он швырнул сумку в угол, а потом выпустил из клетки своего филина.
— Брысь в совятню, Клавдий, — сказал он, распахнув окно. — Нечего тебе тут делать.
Филин согласно ухнул и улетел.
Минуту-другую Драко стоял у окна с закрытыми глазами, подставив лицо щедрым на ласку лучам. Теплый ветер трепал отросшие за год волосы, пахло горячей землей, солнцем, юной травой — в Уилтшире безумствовала новая весна. Острое ощущение счастья на мгновение опьянило его — и исчезло, оставив вместо себя смутное предвкушение чего-то неведомого, неощутимого и невероятного.
Он отвернулся от окна и вдруг заметил на письменном столе небольшой сверток. Нечто прямоугольное, завернутое в матовую зеленую бумагу, с привязанной поздравительной карточкой.
Убедившись, что на сверток не наложены никакие чары, Драко осторожно взял его. На карточке было написано мелким аккуратным почерком:
«Моему мальчику, который уже вырос.
Мама»
Он нетерпеливо развернул обертку — и в его руках оказалась книга в бархатном темно-синем переплете. Книга была явно не нова, ткань кое-где вытерлась, а серебряные буквы заглавия почернели. На обложке значилось: «Классика европейского сонета».
Не выпуская книги из рук, Драко опустился на кровать, открыл книгу на середине и принялся читать первое попавшееся стихотворение.
Когда часы делящая планета
Вновь обретает общество Тельца,
Природа видом радует сердца,
Сияньем огненных рогов согрета...
* * *
Гермиона сидела в библиотеке над тем самым трехфутовым эссе по зельям. Правда, по большей части она ничего не писала, а задумчиво смотрела куда-то в пространство, машинально водя пером по пергаменту. Внушительного вида лист был исписан едва ли на четверть.
Школа почти опустела, большинство студентов разъехались по домам. Остались десятка два человек: в основном пятый и седьмой курсы — те, кого волновали экзамены в конце года. Как правило, они не слишком жаждали общения, и Гермионе легко удавалось их избегать. В результате девушка целые дни проводила в библиотеке, и времени на размышления было больше чем достаточно.
Пока Гарри не погиб — так ужасно и так бессмысленно! — Гермиона и не подозревала, как много он на самом деле для нее значил и насколько был ей близок. Он легко улавливал нюансы ее настроения, точно знал, грустит она, сердится или обижается, и нередко даже мирил ее с Роном. Он не всегда понимал причины ее поведения, это правда. Зато он был готов принимать ее такой, какая она есть, и никогда не пытался ее переделать.
С Роном, к несчастью, дело обстояло гораздо хуже. Он начал всерьез за ней ухаживать еще в начале весны, и до той трагической субботы Гермионе казалось, что у них есть все шансы. Но теперь, увы, приходилось признать, что это, скорее всего, не так. Да, Рон изо всех сил старался ей помочь. Но он абсолютно не понимал, что именно ей нужно. Он пытался разговаривать, когда она мечтала, чтобы ее оставили в покое, и упорно молчал, когда ей хотелось услышать что-нибудь ласковое. За последние две недели она ссорилась с ним больше, чем за все предыдущие годы.
Гермиона вздохнула и сдула упавший на нос локон. Она была уже почти уверена: надо как можно скорее поговорить с Роном откровенно. Чем раньше он перестанет питать ненужные надежды, тем лучше. Но как ему об этом сказать? И как сделать так, чтобы они не поссорились окончательно?
В довершение всех бед у нее, как нарочно, не шел из головы Малфой. Что за причуда воображения? Она так растерялась, поняв, что тогда, на квиддичных трибунах, слизеринец все время молча наблюдал за ней. Почему он сидел там один? И с чего ей вздумалось поздравлять его с днем рождения? Ах да, она просто не знала, как закончить этот непонятный разговор. Собственно, о том, что у него день рождения, она узнала случайно — услышала разговор трех слизеринок в ванной старост. Визгливым восторженным голоском Панси Паркинсон обсуждала с двумя подружками, что ему подарить на совершеннолетие. И потом, всю последнюю неделю Малфой так странно себя вел... Или ей показалось?
— Крайне любопытный орнамент, мисс Грейнджер, — раздался у нее над ухом знакомый вкрадчивый голос. — Правда, на мой взгляд, он скорее подошел бы к эссе по ядам, а не по обезболивающим снадобьям.
Гермиона вздрогнула и посмотрела на свой лист пергамента: все его поля были покрыты извивающимися змейками. Она подняла голову, но Снейп уже отошел от ее стола и неторопливо удалялся к Запретной секции. Через несколько шагов он обернулся и добавил:
— На вашем месте я бы почаще заглядывал в словарь. В вашем сочинении как минимум две орфографические ошибки.
Закусив губу, расстроенная Гермиона принялась перечитывать написанное.
* * *
К вечеру среды, когда формальности были наконец-то завершены, Драко чувствовал себя как выжатый лимон. На пятьдесят каком-то по счету подписанном документе ему страстно захотелось запустить чернильницей в стену и отказаться от наследства немедленно. Остановили его две вещи: нежелание огорчать мать и опасение, что в случае отказа придется подписать втрое больше бумажек. Впрочем, он подозревал, что все-таки обрадуется размерам своего состояния — но только после того, как хорошенько выспится.
После трех дней мучений Драко стал обладателем не только необъятных угодий в Уилтшире, но и фантастического счета в «Гринготтсе», целой кучи акций неизвестно чего (он с ужасом подумал, что когда-нибудь придется со всем этим разбираться) и прочих тому подобных ценных вещей.
Теперь он сидел в кресле у камина в угловой Медовой гостиной и вертел в руках только что полученную лицензию на аппарацию. Из всех комнат, где обычно принимали гостей, он больше всего любил именно эту — темное дерево огромного дубового стола уютно сочеталось с теплыми светлыми тонами ковров, занавесей и кресел.
— Хочешь что-нибудь выпить? — мягко поинтересовалась Нарцисса, опускаясь в кресло напротив.
— Было бы неплохо, мам, — кивнул Драко. Несколько прядей волос упали на лицо, и он с раздражением откинул их назад.
— Ты будешь носить их, как... как носил Люциус? — осторожно спросила мать, приказав домовому эльфу принести коньяк.
— Конечно, — слегка раздраженно и в то же время растерянно отозвался сын. — Если я не одобряю его... м-м-м... политических пристрастий, это не значит, что я собираюсь отказываться от родовых традиций. По крайней мере, от тех, что не противоречат моим пристрастиям. В конце концов, — он криво усмехнулся, — я уже второй час глава Дома Малфоев.
— Тогда их стоит удлинить, — Нарцисса взмахнула палочкой, и светлые прямые волосы Драко, зашевелившись, будто змеи, отросли до лопаток. Второй взмах — и пряди со лба и с висков сплелись в особый узел на затылке.
— Мама, я в состоянии это сделать сам! Мне не пять лет, — буркнул Драко и тут же добавил, смутившись: — Спасибо.
Нарцисса задумчиво смотрела на хмурого сына поверх своего коньячного бокала. С каждым годом мальчик все больше напоминал отца. Люциус, правда, крайне редко демонстрировал свои чувства, но это вовсе не означало, что у него их не было. Совсем наоборот... она грустно улыбнулась про себя. Драко же был куда менее сдержан, хотя при случае притворяться и он умел отменно.
— Мама, — Драко прервал поток ее размышлений, — могу я задать тебе личный вопрос?
По тому, как формально это прозвучало, Нарцисса поняла, что вопрос действительно очень личный. Она кивнула.
— Почему ты вышла замуж за отца? — спросил он, глядя матери в глаза.
Она знала, что когда-нибудь сын спросит об этом. И заранее знала, что ответит.
— Когда мне было четырнадцать, — медленный глоток из бокала, — я была влюблена в него без памяти. Как и все слизеринские девочки старше тринадцати лет. Он был на седьмом курсе, я на четвертом. Тогда он мнил себя рыцарем в сияющих доспехах — в рамках чистокровных традиций, разумеется. Он был слизеринским королем Артуром, и все сходили по нему с ума. Даже Северус, нелюдимый и почти незаметный первокурсник, признал в нем лидера.
— А потом Артур оказался Мордредом, — мрачно предположил Драко.
— Скорее Лотом, но это было позже, гораздо позже, — покачала головой Нарцисса. — Не знаю, когда Люциус заметил мое восхищение, но он пригласил меня тогда на Йольский бал. Весной, когда мне исполнилось пятнадцать, он официально просил моей руки у моих родителей, и мы были помолвлены. Потом он окончил школу, и три года мы виделись только на каникулах. Через месяц после того, как я получила результаты ТРИТОНов, мы поженились. А спустя еще год он совершил ошибку, которая принесла нам много горя и, в конечном счете, стоила ему жизни.
Драко опустил глаза. Он знал, что мать не одобряла радикальных взглядов отца и его чрезмерного увлечения Темными Искусствами, которые когда-то и привели Люциуса Малфоя к Волдеморту. Именно поэтому она в свое время не позволила перевести сына в Дурмштранг. Драко вспомнил, как сердился на мать за то, что она заставила его остаться в Англии... Ему тогда уже было четырнадцать, и он давно считал себя взрослым и самостоятельным.
Нарцисса воспользовалась повисшим молчанием, чтобы сменить тему.
— Довольно об этом, ведь мы сегодня празднуем, — мягко сказала она, поднимаясь. — Я совсем забыла про твой подарок. Закрой глаза и жди.
— Какой подарок? — удивился Драко, послушно закрывая глаза. Зажмурившись, он слышал, как мать вышла в соседнюю комнату и почти сразу же вернулась.
— С днем рождения!
На его колени опустилась гитара. Драко улыбнулся, не открывая глаз, знакомясь с ней на ощупь. Пробежался пальцами по струнам. Легкий, отзывчивый инструмент с чудесным звуком. Не сравнить с его учебной гитарой — ту ему купили в двенадцать лет, и она уже успела состариться. Не говоря уже о том, что последние пара лет в слизеринских подземельях не прибавили ей здоровья.
— Ты не могла выбрать лучше, мама... О, она уже настроена. Сыграть тебе?
— Я буду рада, — Нарцисса снова опустилась в кресло.
Драко на мгновение задумался, потом взял аккорд.
Due braccia grandi per abbandonarmi dentro
Se la notte avevo un po' paura.
Occhi profondi per cui ero un libro aperto
Senza dire neanche una parola.
Aveva mille modi buoni per svegliarmi
Quando non volevo andare a scuola.
E mi chiedevo mentre le guardavo i piedi
Questo angelo perche' non vola? Le mamme sognano,
Le mamme invecchiano,
Le mamme si amano,
Ma ti amano di piu'...
— Что это? — негромко спросила растроганная Нарцисса, когда песня отзвучала.
— Не знаю, — пожал плечами Драко. — Блез привезла ноты, когда в прошлом году ездила в Италию. Подозреваю, это что-то маггловское. Я не знаток современной музыки. Но мне понравилось.
— Блез? Блез Забини? — поинтересовалась мать. — Такая темноволосая девочка с синими глазами?
— Да. Удивительно забавное существо, — ответил Драко.
— Это благодаря ей ты так рассеян и наконец-то начал читать стихи? — подмигнула Нарцисса.
— Мама, это невозможно! — фыркнул Драко. — Блез умница, но роман с этой сумасбродной цыганкой лишит головы кого угодно. Я предпочитаю оставаться в здравом уме и твердой памяти.
— Ясно, — сказала Нарцисса, решив не настаивать. — Ты не хочешь спать, дорогой? Поздно уже...
— Да, пожалуй.
— В таком случае, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мама, — он поцеловал ее в щеку и вышел.
«А все-таки мальчик кем-то увлечен, — подумала Нарцисса, глядя сыну вслед. — Надо будет еще раз написать Северусу...»
—————————— Когда часы делящая планета... — Франческо Петрарка, сонет IX, пер. Е. Солоновича. Скорее Лотом... Король Лот — владыка Лотиана и Оркнейских островов, муж сводной сестры Артура Моргаузы, враг Утера Пендрагона и позднее Артура. Due braccia grandi per abbandonarmi dentro... — песня Тото Кутуньо Le Mamme — «Мамы». Ниже мой несколько вольный перевод. Две руки в объятьях ласковых меня сжимают,
Если ночь с собой приносит ужас.
Как букварь, глаза бездонные меня читают,
И ни слова вслух произносить не нужно.
Сколько способов меня с утра поднять,
Когда я прогулять мечтаю...
И я думал, эти ноги взглядом провожая:
Этот ангел — что же не летает? Она живет мечтой,
Становится старей,
Влюбляется порой,
Но ты дороже ей...
