Глава 26. Третий (не)лишний, Олаф Кальдмеер/Ротгер Вальдес, кэцхен, romance, PWP, NC-17
Название: Третий (не)лишний Пейринг: Олаф Кальдмеер/Ротгер Вальдес, кэцхен Жанр: romance, PWP Рейтинг: NC-17 Краткое содержание: Вальдес не решается сделать первый шаг. Предупреждение: неграфичная псевдогрупповушка :) Примечание: Написано на ФБ 2014.
Ведьмы не знают усталости.
В канун Излома и несколько дней после они всегда особенно игривы. Кэцхен приходят куда хотят и когда хотят, принося с собой ощущение полета, сладкий дурманный туман и легкость во всем теле, к утру оборачивающуюся тяжелым похмельем. Тем похмельем, которое не кажется ни расплатой, ни карой, а лишь скромной ценой за ночные грезы и беспредельную, нереальную свободу.
После Изломных плясок на горе Хексберг моряки приходили в себя довольно долго, да и многие офицеры и солдаты гарнизона еще с неделю ходили, чуть не врезаясь в стены. Но и в эти дни ведьмы, по-прежнему не снисходя к слабости смертных тел, все так же навещали город вообще и дом Ротгера Вальдеса в частности.
Потрепанная боем эскадра и политическая возня, в которую за какими-то кошками закопался Альмейда, не занимали столько времени, сколько хотелось бы. И вечера Вальдес, сам того не замечая и почти того не желая — а может, напротив, желая этого слишком сильно, — встречал в обществе своих то ли пленников, то ли гостей. Шутка перестала казаться смешной еще до Излома, и до Излома же перестала быть шуткой: как-то незаметно для самого себя Вальдес и в самом деле начал воспринимать Олафа Кальдмеера как гостя. Стерлись казавшиеся незыблемыми границы, отгремел шторм, и даже колкие замечания канули во тьму времени, как будто несколько коротких недель вобрали в себя месяцы, а то и годы. Остался только спокойный, открытый взгляд глаз цвета штормового северного моря, ровный, звучный голос, в котором время от времени грозовыми раскатами гремела спящая сила, да то и дело пролегающая между бровей — свидетельство то ли физической, то ли иной боли — глубокая морщинка. Которую все сильнее хотелось разгладить — мягкими, невесомыми прикосновениями пальцев или губ. Это безумие родилось неожиданно — из внезапно договоренных собеседником фраз, из невзначай угаданных слов, из понимающей усмешки и воспоминаний о собственных потерях. Это безумие родилось неожиданно — и крепло день от дня. Вечер от вечера. А ночами приходили ведьмы.
Не то чтобы Вальдес не понимал, что с ним происходит, — скорее, просто не успел понять. Кэцхен показали ему правду раньше, чем в голову пришла хотя бы мысль о такой возможности. Но, как бы там ни было, уже не первую и не вторую ночь Вальдес целовал твердые губы, изучал вязь шрамов под своими ладонями — ведьмы умели быть невесомыми, бесплотными, умели оставлять для своих избранников лишь контур ожившей мечты, но умели они и обратное, — и прикасался к коже, на которой, как и на его собственной, оставили свои следы волны и морские ветра. Девочки постарались для своего любимца, и все казалось отчаянно настоящим, как будто с ним и в самом деле была не ведьма, а Олаф: не привычный кэцхен смех, а тихие усмешки, не стоны, а хриплое, почти злое рычание. И пальцы, до синяков сжимающие плечи и бедра. И только серо-голубые глаза смеялись так, как никогда не будут те, другие, и что-то незнакомо и горько сжималось внутри от этого взгляда. «Что с тобой? — пела ведьма. — Не бойся. Не вспоминай, не жалей, не думай. Танцуй!» И — да — они танцевали.
А потом снова наступал вечер.
Чем ближе подходил назначенный день отъезда дриксенцев и Джильди в Придду, тем горше становилась сладость ночей, которые Вальдес проводил в объятьях своей ожившей фантазии. Он никогда не забывал, на каком находится свете, и иллюзорность, ирреальность происходящего с каждым днем, а то и с каждым часом все сильнее била под дых — словно на берег сокрушающим валом обрушивались штормовые волны. И через пять, четыре, три дня ничего нельзя будет изменить: что-то, чему не получается дать название, что-то, что горит манящим светом в глубине серо-голубых глаз, уйдет, затеряется на покрытых снежным ковром дорогах, и останется только память о длинных зимних вечерах и собственных руках, с силой сжатых на подлокотниках кресла в отчаянной попытке удержать на привязи безумное, горько-сладкое желание.
И все же Вальдес, в глубине души посмеиваясь над собственной нерешительностью, с которой, казалось, навсегда расстался еще в бытность унаром, никак не мог собраться с духом и хотя бы постучать в закрытую, но, разумеется, не запертую — Олаф не упускал случая напомнить, что, несмотря на гостеприимство и длинные вечерние разговоры, не забыл о своем статусе военнопленного, — дверь. Вот и сегодня в какой-то момент невмоготу стало смотреть на худое перечеркнутое шрамом лицо и гадать, что за выражение появится в серо-голубых глазах — единственное, что не под силу скопировать ведьмам, — если он проведет по этой отметине рукой, а потом повторит тот же путь губами. Тогда Вальдес оставил своего пленника и гостя в гостиной — Олаф поправлялся на удивление быстро и уже мог самостоятельно подняться по лестнице — и отправился к себе на встречу с кэцхен.
Ночь выдалась лунная. Искрил на карнизах недавно выпавший снег, и по комнате гулял вкусный морозный воздух, но Вальдесу было, скорее, жарко. В паху сладко потягивало, и от воспоминаний о внимательном, строгом и странно горьком взгляде кровь в жилах убыстряла бег, срывая в галоп пульс и кружа голову. Вальдес сбросил мундир и растянул ворот рубашки — собственное случайное прикосновение к коже послало вдоль позвоночника стаю мурашек.
Безумие.
— Ты ждешь, — пропела ночь. — Чего ты ждешь?
Вальдес вздрогнул, не столько от неожиданности, сколько от самого вопроса. Следовало бы куртуазно ответить: «Тебя», — но он помнил, на каком находится свете, а потому только хрипло рассмеялся и прислонился к столбику кровати, впитывая возникшую из ниоткуда картину: худощавое тело в проеме окна, игра теней на строгом лице, чуть заметная усмешка на подрагивающих губах — Олаф улыбается точно так же... Проклятье!
Сильные руки легли на плечи — он и не заметил, когда кэцхен успела подойти так близко, — погладили спину, притянули ближе. В ушах зашумело, и Вальдес схватился за ночного гостя, чуть не потеряв равновесие, и коснулся губами плотно сжатых губ. Этажом ниже у окна гостиной сидел Олаф и вертел в руках бокал с «Кровью» — лекари рекомендовали ему пить больше красного вина, но он не любил красное. А может, он уже поднялся к себе, оставив на столе недопитый бокал, и сейчас что-то тихо говорит своему адъютанту, слегка склонив голову к больному плечу. Но к чему гадать? Лучше просто целовать желанные губы и, закрыв глаза — взгляд не подделаешь, он выдает с головой, — растворяться в умелых, горячих прикосновениях ведьмы.
— Пойдем, — кэцхен взяла его за руку и повлекла за собой. — Ты хочешь. Все будет так, как ты хочешь. Там, где ты хочешь.
— Там, где я хочу? — переспросил Вальдес, пытаясь выбросить из головы лунный свет, лившийся в окно этажом ниже и мягкими всполохами ложившийся на лицо Олафа. Потом он понял: — Не надо. Это не то, что ты…
Но они уже стояли у дверей гостиной. Знакомое ощущение: с кэцхен время теряло последовательность, то растягиваясь так, что сладкие секунды казались часами, то убыстряя бег, выхватывая из происходящего минуты, и уже не получалось вспомнить, как они оказались в этом конкретном месте и оказались ли — может, перенеслись на чаячьих крыльях ветра?
Будь они существами из плоти и крови, ввалились бы в с силой распахнутую дверь с диким грохотом. Но кэцхен глушат все звуки окружающего мира, так, что вы остаетесь один на один с морем и небом, и вторжение получилось совершенно бесшумным. Сильные руки снова подхватили Вальдеса, почти отрывая от пола, толкнули к стене, до боли прижимая к деревянным панелям, рванули и без того растянутый ворот рубашки. Горячие губы впились в бьющуюся на шее жилку, и бедро дразняще коснулось через ткань налитой кровью плоти. Вальдес ахнул и запрокинул голову, насколько позволяла стена. Расплывшийся взгляд скользнул по темной, освещенной только лунным светом комнате — и наткнулся на свое отражение. Ведьма приглушенно рассмеялась Вальдесу в шею, провела рукой по животу. Пальцы замерли у самого пояса — а у стола с красующимся на нем недопитым бокалом — ну надо же, угадал — Олаф Кальдмеер зарылся рукой в растрепанные черные волосы, заставляя его самого — хотя, разумеется, это просто была еще одна кэцхен — точно так же запрокинуть голову, и впился поцелуем-укусом в открывшееся горло. С лица второй кэцхен на Вальдеса смотрели его же собственные глаза, и в этих тоже было слишком много смеха.
Вальдес, даже не успев толком осознать происходящее, взвыл — то ли от злости на ту ведьму, что поглаживала низ его живота, то ли от зависти к той, чью шею терзал поцелуями Олаф, то ли просто от прошившего все тело невообразимо острого желания. От этого звука, особенного громкого в мире, где раньше было место только для аккомпанемента страсти, Олаф вздрогнул, твердо, но не слишком поспешно высвободился из сильных объятий, повернул голову — и застыл на месте ледяным изваянием.
Ведьмы смеялись.
* * *
На мягком ковре расположились четыре обнаженных тела. Две идентичные друг другу пары.
Сопротивляться звездоглазому безумию практически невозможно, но ни Олаф, ни сам Вальдес и не пытались. Не в этот раз. Шумела в ушах кровь, шумел за окном ветер, и даже плеск далеких волн, казалось, подошел к самому дому. Все жарче разгорался чувственный танец, движения и стоны отражались, словно в зеркалах, — абсолютно одинаковые тембры голосов, абсолютно одинаковые прикосновения — и изгибы тел навстречу ласкающим рукам. И в те короткие секунды, когда Вальдес еще был способен думать, он задавался вопросом: неужели и в самом деле до такой степени схожи их желания, что хочется, краем глаза глядя на него и себя, протянуть руку и убедиться в отсутствии стекла? Или это просто очередная шутка его своенравных, игривых подружек? Звезды, сверкающие в глазах ласкающей его ведьмы, звезды, сверкающие в его собственных глазах на лице кэцхен, не позволяли запутаться, потеряться, забыть, чьи именно руки скользят по его телу, но Вальдес, покрывая быстрыми поцелуями знакомые грудь и плечи, косил взглядом в сторону соседней пары и наблюдал за тем, как медленно темнеют глаза Олафа, как разливаются по радужке густые, вязкие, опасные волны ночного моря, как загораются в глубине зрачков шалые огни. Взгляд подделать невозможно. Олаф же по сторонам не смотрел вовсе: то ли не знал об этой элементарной истине, то ли просто потерялся в вихре ощущений. А может, ему было все равно. И когда Вальдес впервые за эту ночь взглянул в потемневшие чуть не до черноты глаза, поначалу он просто изучал, запоминая — подрагивающие светлые ресницы, клубящийся в зрачках туман, редкие шалые искры, появляющиеся на секунду и снова пропадающие вдали, — и только потом понял, что они с Олафом остались одни.
Вместе.
Подняла голову усталость, не свинцовая, давящая, похмельная, а томная. Человеческая. Вальдес рассмеялся, сам не понимая, чему, и прижался к тому чувствительному месту, где шея переходит в линию плеча. Шумно втянул носом воздух, впитывая запах Олафа. Пряный аромат страсти, въевшаяся в кожу соль морской воды, нежное, мягкое тепло северного солнца. Серо-голубые глаза распахнулись удивленно — из них медленно уходило пьяное марево.
— Ротгер?..
— Ш-ш-ш, — Вальдес прижал пальцы к припухшим губам. Те бездумно раскрылись, и язык легко погладил подушечки пальцев. Вальдес не сдержал голодный стон, низкий, утробный, вибрирующий во всем теле, и Олаф слегка тряхнул головой, словно пытаясь сбросить наваждение.
— Ротгер…
— Не надо, — невнятно попросил тот, целуя кожу под ключицами, легко прихватывая ее зубами. Олаф шумно выдохнул сквозь зубы. Его рука метнулась вверх, но в последний момент движение замерло.
Вальдес понимающе усмехнулся, задел горошину соска, сжимая ее пальцами, и переместился ниже. Провел языком по шраму на животе, дунул на сочащуюся смазкой головку.
— Вальдес. — Олаф, похоже, наконец собрал волю в кулак и попробовал отстраниться, но глубокая хрипотца в голосе и подрагивающий твердый член перед глазами выбили из сознания все мысли, а из тела — все возможные стремления. Кроме одного.
Вальдес, ощущая, что все больше дуреет, покачал головой, погладил бедра, коснулся языком выступающей вены на стволе, прошептал: «Простите», — и накрыл губами налитую плоть. Он сосал, вбирая член все глубже, и, почувствовав лихорадочное движение навстречу, снова не сдержал голодный горловой стон, который наверняка передался сладкой вибрацией по стволу к яйцам. Олаф зарычал, сдаваясь, и зарылся рукой в его волосы, притягивая ближе.
В голове окончательно помутилось. Вальдес коснулся влажной от пота мошонки, погладил, провел пальцем дальше, надавливая на промежность. Олаф не издал ни звука, только шире развел ноги, и мышцы под руками Вальдеса слегка напряглись. Тот отстранился, несколько резче, чем хотелось — член выскользнул изо рта с совершенно непристойным хлюпающим звуком, отозвавшимся в паху небольшим пожаром, — и внимательно посмотрел в лицо Олафа. Морщинка между бровей, закушенные губы, чуть прикрытые длинными ресницами глаза. И все же Вальдес, возможно, поверил бы, что Олаф хочет именно этого, если бы не видел чуть ранее, как яростно тот подминал под себя кэцхен, как лихорадочно, явно пытаясь сдерживаться, но неизменно проигрывая силе собственного желания, вбивался в распростертое под ним тело.
Вальдес снова понимающе усмехнулся — побери вас Леворукий, господин адмирал, с вашей тягой к подчеркиванию ненужных формальностей, — потянулся к закушенным губам и провел по ним языком, прося впустить. Поцелуй получился не столько страстным, сколько грубым — в крови вскипела ярость, нежная до полной сюрреалистичности. Вальдес сильно, до синяков сжал плечи Олафа, наклонился к его уху и почти ласково прошептал:
— Еще раз попробуете принести подобную жертву, и я вас убью, — и прежде, чем тот успел среагировать, оседлал его бедра и коснулся скользкого от слюны члена, направляя его в себя.
Олаф ахнул и рванулся вперед всем корпусом, так резко, что Вальдес чуть не потерял равновесие. Но его уже подхватили сильные руки. Вальдес запрокинул голову, опускаясь ниже, и глухо застонал — вторжение, несмотря на предыдущий раунд с ведьмами, все равно получилось слишком болезненным, но боль только добавляла удовольствию остроты. Олаф придержал его за талию, не позволяя насадиться до конца, давая привыкнуть. Между светлых бровей снова пролегла складка — слишком большая нагрузка на раненое плечо, — и Вальдес, наконец, сделал то, чего так давно хотел: осторожно провел пальцами по коже и волоскам, сглаживая, стирая боль. Олаф улыбнулся, мягко, нежно, — по прокушенной губе стекали капли крови, и в глазах цвета штормового моря маяками горели шалые танцующие огни, — и слегка толкнулся бедрами вверх. Вальдес опустился до конца, касаясь промежностью живота, и, прекрасно осознавая, насколько развратно это выглядит, и чуть не кончая от одной этой мысли, вильнул задницей, подбирая правильный угол, а подобрав, приподнялся и снова с силой насадился на чужой член. Олаф рычал в такт его движениям, и вскидывал навстречу бедра, и касался шеи и скул, а потом прижался к его рту, не столько целуя, сколько выпивая низкие гортанные стоны. Руки оставили талию, левая спустилась ниже, до боли сжала кожу на заднице, а правая втиснулась между их телами и коснулась напряженного члена. Все поплыло перед глазами, еще сильнее застучала кровь в висках, и Вальдес, чувствуя подступающий оргазм, закусил губу и замотал головой, словно пытаясь без слов объяснить, что долго так не выдержит. Но Олаф, похоже, прекрасно его понял.
— Да, — выдохнул он ему прямо в губы и хищно усмехнулся, продолжая двигать рукой в такт толчкам.
Вальдес застонал в голос, сдаваясь, снова насадился до самого основания с такой силой, будто пытался вплавить их тела друг в друга, и закричал, кончая, до боли сжимая Олафа в объятиях и чувствуя, как того почти в эту же секунду прошила дрожь удовольствия.
Когда Вальдес пришел в себя, они лежали на том же ковре, и комнату по-прежнему освещал только лунный свет, а его спину успокаивающе поглаживали уверенные руки. Вальдес приподнялся на локте, взглянул Олафу в лицо. Тот рассматривал его — скулы, ресницы, щеки, с которых еще не сошел лихорадочный румянец, шею, на которой наверняка уже проступили кровоподтеки и синяки, — как будто читал интересную книгу или разбирал незнакомую лоцию, которую непременно следовало досконально изучить.
— Олаф…
Вальдес сам не знал, что собирался сказать, но тот, повторяя давешний жест, прижал горячие пальцы к его рту. Вальдес, озорно улыбнувшись, приоткрыл губы и погладил языком подушечки пальцев. Олаф не отстранился и даже не вздрогнул, только усмехнулся каким-то своим мыслям и притянул его ближе.
— Я подумывал составить вам компанию на пути в Придду, — зачем-то соврал Вальдес. Ни о чем таком он раньше не думал, но теперь пришедшая в голову идея казалась весьма и весьма удачной.
— Что ж, — Олаф снова усмехнулся, — вы ясно дали понять, что отлично знаете, чего хотите, и не позволите сбить себя с пути истинного. — Рука спустилась с поясницы и огладила ягодицы, уточняя смысл фразы.
— Как будто вы хотели чего-то другого, — фыркнул Вальдес.
— Вы правы, — не стал отпираться Олаф. — Но что если, — он положил ладонь Вальдеса себе на бедро и подвинул ее чуть дальше, — я действительно захочу чего-то другого?
— Тогда я, как гостеприимный хозяин, не смогу не выполнить желание дорогого гостя. — Вальдес рассмеялся, хотя от этого жеста, несмотря на усталость, снова чуть заметно потеплело в паху. — У вас будет время определиться с вашими желаниями.
— Я желаю узнать о ваших. — На щеках Олафа расцвели красные пятна, но голос звучал на удивление твердо. — Хотя, — добавил он другим, более будничным тоном, — вероятно, этим следует заняться в другом месте.
— Угу, — согласился Вальдес, поудобнее устраивая голову у него на груди. — Н’пр’менно.
Он скорее почувствовал, чем увидел, как Олаф улыбнулся ему в макушку — с легкостью и безмятежностью, которые Вальдесу еще не доводилось наблюдать на этом лице.
За окном в темноте зимней ночи смеялся ветер и шелестели легкие чаячьи крылья.
