От растерянности Шурик что есть силы надавил на кнопку вызова:
– Привет. А я думал, ты в Питер уехал.
– Не сложилось, – Тальберг невесело, как-то по взрослому усмехнулся, а потом начал наматывать на ладонь плотный кожаный шнур поводка.
Тоже без перчаток на улицу выскочил. Странно, у всех нормальных людей руки от мороза краснеют, а у Вальки – бледнеют, почти до синевы. Хотя он и без того прозрачный. Темно-коричневая дорожка шнура пролегла через валькину ладонь, пересекла еле заметные линии – жизни и смерти, что ли... В общем, те, по которым гадают.
Блэк переступил лапами, а потом ткнулся мордой в шуркин пакет. Валька не обратил на это никакого внимания.
– У меня там продукты, – почему-то виноватым голосом произнес Шурик.
– Да это он просто так... Можно подумать, его дома не кормят, – Тальберг выговорил это предложение с трудом, запинаясь и втягивая в себя воздух. Он вообще выглядел каким-то запаренным и усталым: на волосах морось от мгновенно растаявших снежинок, на щеках темные пятна, под глазами синева. А над верхней губой, там, где у самого Шурика начала пробиваться золотистая щетинка, у Вальки поблескивали искорки пота. Ничего себе.
А лифт все не ехал и не ехал.
– Ты чего, за псом по Яузе гонялся что ли? – сквозь криво застегнутую куртку был виден клочок знакомого серого свитера и кромка пушистого полосатого шарфа. Наверняка теплого, по предположению замерзшего Шурика.
– Почему гонялся? В аптеку ходил, – Валька сильно вздрогнул и облизал губы. Они сейчас были не просто припухшие, а совсем мягкие. Очень влажные и какого-то леденцового оттенка, как будто Валька их накрасил.
– Мать попросила, да? Мои меня за майонезом отправили, – где-то наверху раздалось знакомое щелканье и желтый огонек перескочил на цифру "семь".
– Да нет, я для себя. Думал, до завтрашнего вечера аспирина хватит, а он взял и кончился. Блэк, уймись, сейчас уже дома будем, – Тальберг тоже не сводил глаз с прыгающего квадратика.
– Ничего себе. Ты один что ли болеешь?
– Ну да. Поэтому и не поехал никуда, – Валька снова поморщился.
– А мама? – совсем уже изумленным голосом спросил Шурик. Нельзя сказать, чтобы у него были такие уж безоблачные отношения с предками, но им бы, наверное, в голову не пришло свалить куда-то, если бы он заболел. Мать до прошлого года старалась брать на работе больничный. И Шурик, хоть и отбивался от этого изо всех сил, все равно как-то млел от такой заботы.
– В командировке, – откликнулся Тальберг и глянул на своего собеседника с таким видом, будто тот – полный дебил и не понимает элементарных вещей. А Шурик реально не понимал.
Огонек перескочил на "двойку".
– Так сейчас же праздники.
– Это у нас тут праздники, – еще более снисходительно произнес Валька и клацнул зубами, – а... в Европе вполне себе нормальный рабочий день.
Дверцы лифта вздрогнули, потом распахнулись. Из них выскочила очкастая тетка с восьмого этажа, державшая на поводке вислоухого щенка спаниеля. Щенок упирался всеми лапами, а тетка, пахнущая потом, коньяком и духами, бодро тащила его на улицу.
– Добрый вечер, мальчики, с праздничком вас. Ренаточка, поздоровайся с Блэкочкой, сейчас пойдем с тобой под куууустики.
Ренаточка неуклюже махнула обрубком хвоста и выскочила из кабины лифта.
Шурик не удержался и хмыкнул. Тальберг, кажется, тоже. Даже меланхоличный Блэк, который все это время смирно сидел у валькиных ног, сделал вид, что рычит. Наверное, тоже усмехался, но по-собачьи.
– Мне на десятый, – быстро произнес Валька, прислоняясь к темно-оранжевой стенке лифта и закрывая глаза.
– Я знаю. А мне на одиннадцатый, – Шурик быстро тыкнул в нужные кнопки.
Валька ничего не ответил, только почему-то начал расстегивать молнию плотной куртки. К влажной щеке прилипла прядка, казавшаяся сейчас не белобрысой, а какой-то темной.
Шурик, почти неожиданно для себя, уперся ладонью в замусоленную стенку лифта – чтобы поддержать Тальберга, если тот вдруг начнет заваливаться. Пластиковая обшивка чуть вибрировала под пальцами – то ли от сложных лифтовых механизмов, то ли оттого, что Валька, кажется, дрожал.
Тальберг, все так же не открывая глаз, начал рыться в боковом кармане джинсов. Выудил мобильник-раскладушку, какую-то карточку, связку ключей на брелке в виде крошечной компьютерной "мышки". Обхватил длинный ключ – наверное, от железной двери – и что есть силы зажал его в ладони.
А потом молча вышел из лифта, не говоря Шурику ни слова. Лохматый Блэк стремительно проследовал за хозяином.
Выходя на следующем этаже, Шурик расслышал осторожное лязганье и все тот же хриплый голос:
– Сейчас, подожди... Да не крутись ты под ногами, а?
Шурик очень долго и очень старательно звонил в дверь. По коридору прошелестели мамины шаги, потом раздалось знакомое мурлыкание "Если любишь милого в погонах, полюби разлуку навсегда".
– Сашка, ты сильно замерз? – мама забрала у него пакет с продуктами, привычно прижала указательный палец к шуркиной щеке, проверяя, холодная она или нет. – Что ж ты без шарфа-то, а? – от нее немножко пахло шампанским и очень сильно отцовскими сигаретами. Шурик с тоской вспомнил, что так и не подымил на площадке, как собирался. – Давай проходи, сейчас поужинаем. Сереж, воду на огонь поставь?
Из ванной доносилось привычное жужжание электробритвы – значит, отец только что вылез из-под душа. Конспираторы, блин... Шурик заулыбался. Потому как все это – и шум бритвы, и невыветрившийся запах от картошки и вареных яиц, и мокрая отцовская куртка, от которой привычно несло бензином, табаком и лесом, оно было до такой степени родным и правильным, что просто... Ну, как понимание того, что днем светло, а ночью темно. И сложно было поверить, что у кого-то оно бывает совсем по-другому. Шурик на секунду представил себе их квартиру – только пустую и темную. Прикинул, как бы он себя чувствовал, если бы тоскливую тишину нарушало только капанье воды из-под крана и мягкое постукивание собачьих лап. А потом, как на экране телевизора, увидел кружку, где шипел растворимый аспирин, и тонкие руки Тальберга, который неуклюже тянет это пойло в рот. А пальцы дрожат, и лекарство проливается на рукава зимней куртки.
– Сашка, ты далеко?
– Да в гости, мам...
Мама наверняка хотела что-то возразить, но отец жизнерадостно крикнул из кухни:
– У парня увольнительная. Сань, если задержишься – ты позвони.
– Ладно, – и Шурик с облегчением хлопнул дверью.
На площадке между одиннадцатым и десятым этажом он притормозил. Неуклюже чиркнул зажигалкой, сделал пару тяжек, а потом отправил длинный бычок в прикрученную к перилам жестяную банку из-под зеленого горошка. Ноги стали какими-то негнущимися и деревянными. Шурик неловко спустился еще на семь ступенек вниз, а потом тыкнул в кнопку звонка возле двери, на которой переливалось вязью число 116.
6.
Привычного звона или клекота из-за двери слышно не было. Шурик вновь потянулся к плоскому звонку. А потом почувствовал, как кто-то разглядывает его сквозь выпуклый окуляр глазка.
– Это я... Валь, я тут один, – почему-то добавил он.
– Я уже понял, – хрипло отозвался Тальберг и заскрежетал задвижкой. – Ну, проходи, раз пришел.
В коридоре было темно. Из ближайшей комнаты, очевидно Валькиной, било знакомое неоновое свечение. И из-за этого, а может из-за непривычной тишины и вообще от смущения, Шурику вдруг показалось, что они с Валькой находятся где-то на сцене. Или на съемочной площадке. И сейчас придется произносить дурацкие, совершенно не им принадлежащие слова.
Валька тоже был какой-то... Одновременно похожий и не похожий на себя, как артист в гриме. И дело было, наверное, не в том, что из-за температуры у него оказались широко распахнутые влажные губы и темные, будто тушью подкрашенные ресницы. Было очень непривычно видеть Тальберга таким... Ну, не в "приличном костюме" и не в спортивной форме. Домашним, что ли?
На Тальберге были заляпанные грязью серые джинсы, те самые, в которых он выгуливал Блэка, и черная футболка с какой-то надписью. Буквы Шурик не разобрал. Не из-за темноты, а потому, что футболку, а заодно шею и чуть ли не уши, закрывал огромный шарф. В широкие серые и зеленые полосы.
– У тебя что, горло болит? – неожиданно брякнул Шурик, забыв про заготовленное "Я тут подумал – может, тебе плохо". Брякнул и тут же проклял себя за дурацкое любопытство. Он и без того за сегодняшний вечер уже задал Вальке кучу вопросов. Но Тальберг, против обыкновения, не стал огрызаться:
– Уже нет. Просто холодно.
В коридор, мягко стуча лапами по странному скользкому покрытию, вошел Блэк. Уставился на Шурика и выжидательно махнул хвостом.
– Тихо ты.. Это свои. Это... – Тальберг почему-то запнулся, – это Саша.
Шурик удивился. Таким полуофициальным именем его называли, в основном, только учителя. Для пацанов он был Санек или Санька, в крайнем случае – Елизарыч, или, в процессе совместного трепа на "решетках" – Сан Сергеич, "че, как Пушкин, да?". А Шуриком его когда-то звали в детском саду – у них там было трое Сашек в группе, вот их и именовали по-разному, чтобы не путать.
У Вальки это "Саша" прозвучало как-то странно, как будто там в середине не "Ш", а почти "Ч". Непривычно-угловатое, как сам Тальберг.
Шурик смутился и начал расшнуровывать тупоносые стоптанные "бульдоги". И при этом почему-то упорно таращился на Валькины босые ноги. Тальберг осторожно пнул коленкой Блэка, вздумавшего положить лапы Шурику на плечи.
– Чаю хочешь?
Шурик не хотел, не смотря на то, что все-таки замерз на улице. В горле как будто прыгал упругий резиновый мячик – из тех, которыми младшеклассники играют на переменах. Сама мысль о том, что придется что-то глотать, вызывала отвращение, как будто он уже успел заразиться от Тальберга.
Валька, не дожидаясь ответа, ушел в кухню. Щелкнул кнопкой чайника.
– Тебе с сахаром или с лимоном?
– Не знаю.
– Тогда и с тем, и с другим. Ой, блин... – Тальберг неожиданно метнулся в темную прихожую и рванул на себя круглую ручку двери в ванную. Оказывается, там лилась вода, только ее не было слышно из-за уплотненных стен.
– Чуть соседей опять не залил. Они и без того маме все нервы измотали, пока ремонт шел. Из ванной тянуло теплом и чем-то незнакомым, но очень приятным. Как сдобой в кондитерском магазине. Валькин голос отдавался эхом и звучал не так хрипло, как пару минут назад.
Валька вышел обратно, стягивая с себя шарф, конец которого уже намок и даже побывал в пушистой пене.
– Ты мыться что ли хотел? – спросил Шурик, в очередной раз за вечер ощущая себя идиотом. Он вообще почему-то в присутствии Тальберга казался себе до ужаса неловким и тупым.
– Ну да... Слушай, давай ты пока чаю попьешь, а я согреюсь и сразу вылезу.
Шурик кивнул и послушно прошел на кухню, изо всех сил стараясь не присвистывать от удивления.
Ему снова показалось, что он попал на съемочную площадку. То ли какой-то передачи про кулинарию, то ли просто – в декорацию к телесериалу, который смотрела по вечерам мама. Все было блестящее, лакированное, новенькое и даже пахнущее... Ну, как страница в свежем глянцевом журнале. А на дверце холодильника вместо привычной белой панели с магнитами было фотоизображение незнакомого ночного города – с размазанными огнями машин и пестрыми рекламными всполохами.
Наверное, Валька решил, что он пялится на холодильник, потому что голодный.
– Там клубника была, я ее сейчас выну.
Не небрежным, а совершенно привычным жестом, которым сам Шурик вытаскивал из недр холодильника масленку, Валька поставил на поверхность стола большой пластиковый контейнер с крупными и тоже какими-то рекламными ягодами.
– Она уже мытая, ты ешь, а я сейчас. Бля...
Слышать от невозмутимого Тальберга мат было странно. Но Шурик даже не успел этому удивиться – из ванной раздавался плеск и довольное фырканье.
– Ну, Блэк, ну, зараза... Он купаться любит, как я не знаю кто, – Валька уже выскочил из кухни. А еще через пару секунд по коридору с оскорбленным видом прошествовал мокрый пес.
– Ну все, он в мамину кровать сушиться пошел. Высохнет, а потом ко мне придет спать. Блин, теперь только под душ. Пока она заново наполнится – я совсем закостенею, – судя по шуму, Валька вытащил из ванны затычку. Шурик, ухватив пальцами холодную, на ощупь напоминавшую снежок, ягоду, застыл в кухонном проеме.
– Валь, а как ты с ним гуляешь-то, если болеешь?
– Да никак, – Тальберг остановился на пороге ванной, пригладил руками намокшие волосы. – Ночью с ним мама гуляла, как раз перед самолетом, а днем – Галина. Ну, домработница. Она к нам два раза в неделю приходит. А я думал, что мне вечером нормально будет. Я бы с ним пять минут у подъезда постоял и все. И завтра утром тоже. А вечером уже мама прилетит...
Валька еще что-то объяснял, но Шурик уже не мог разобрать ни слова. Потому что Тальберг говорил и одновременно раздевался. Совершенно спокойно, как перед физрой. А Шурик смотрел на него и не замечал, как отчаянно сжимает в кулаке скользкую клубничину.
Из-за царившей в ванной духоты или от поднявшейся температуры валькина кожа была не только привычно бледной, но еще и скользкой. То есть – Шурик был уверен, что она окажется именно такой, если провести по острым плечам Тальберга пальцем или губами. Осторожно-осторожно, чтобы не поцарапать Вальку еле заметной щетиной. И при этом, словно невзначай, задеть языком тусклую серебряную цепочку, наверняка теплую. А потом втянуть в рот выпуклый и такой же непривычно-розовый сосок. Сперва один, потом другой. Ощутить языком и, возможно, зубами, мягкую, ни на что не похожую кожицу. И скользнуть вниз, по еле заметной "блядской дорожке", которая, как ни странно, была не белесой, а дымчато-золотистой. Даже не волоски, а почти пушок, исчезающий под жесткой тканью джинсов. Потом, когда валькины пальцы пропихнули сквозь петли расхлябанные серебристые "болты", оказалось, что под джинсами скрываются серые и крайне выпуклые плавки с неброским узором – не то в виде ящерок, не то в виде змеек.
– Саш, ты телевизор включи, если скучно, – невозмутимо сказал Валька, перешагивая через штаны.
– Я лучше книжку, ладно? – одними губами произнес Шурик.
– Там в комнате много и на стеллажах в коридоре. Только мы еще не все разобрали, – Тальберг решительно потянул на себя дверь ванной.
7.
Ни до каких книжек Шурик, разумеется, не добрался. Сперва он тупо стоял в кухне и рассматривал сквозь стеклопакет темное здание школы, островки машин и облетевшие березы. Все совсем как из его окна, только там угол зрения немножко другой и обувной магазин виден целиком, а не по кусочкам. На подоконнике в компании двух крошечных кактусов и подставки для радиотелефона тикал будильник с прозрачным корпусом. Отщелкивал секунды. Отодвигал все дальше и дальше такую простую и спокойную жизнь Шурика.
То, что произошло с ним в коридоре, пока он пялился на полуголого Тальберга, нельзя было назвать привычным словом "стояк". Потому что одно дело – возбуждаться при виде мелькающих на экране ящика порноактрис с огромными грудями и выбритыми лобками. (А Пашка Тарханов начинает громко сопеть над ухом, а потом уматывает в туалет). Или пролистывать в физкультурной раздевалке порядком замусоленный журнал с такими же девицами, еще позапрошлогодний. (А потом к ним неожиданно ввалился Александр Борисович и начался большой скандал с вызовом в школу родителей и клятвенным обещанием классной – "выставить всю вашу шарашку после экзаменов в колледж.")
Все это было вполне понятно. Ну, неловко, запретно, почти неприлично, но при этом нормально. О таком можно было разговаривать на "решетках" или даже с родителями. По крайней мере, отец пару раз рассказывал Шурику о своем боевом курсантском прошлом, которое кончилось свадьбой на пятом курсе военного училища.
А тут вот… Шурик растерянно шарил взглядом по соседскому дому и пестрым кафельным плиткам пола, и пытался понять – что же это за хрень такая, почему с ним такое происходит. Ответ нашелся на удивление быстро: это из-за того, что у Шурика никогда никого не было… Ну, в этом плане. Он даже не целовался ни с кем. Вот поэтому и готов дрочить на что угодно. В том числе и на Вальку Тальберга, у которого, оказывается, волосы под мышками почти не растут, а на впалом животе есть крошечная родинка, прямо над пупком. А до него тоже очень хочется чем-нибудь дотронуться… Например, мизинцем.
В паху снова начала сворачиваться и разворачиваться раскаленная пружина, а ладони стали вялыми и удивительно липкими, как перед экзаменом. Шурик, наконец, вспомнил про чертову клубнику, оказавшуюся на вкус какой-то ненастоящей, как фигурное глицериновое мыло. Понял, что надо бы отмыть пальцы, но потом глянул на странно изогнутый кухонный кран и решил не соваться. Просто вытер руки о джинсы, с трудом сдерживаясь, чтобы не провести ладонью по ширинке.
А потом, вспомнив о Валькином приглашении, двинул в коридор. Смотреть на стеллажи. Книги – и совсем новые, и потрепанные, из тех, которые называют "семейная библиотека", – выстроились на полках неровными рядами. На корешках время от времени встречались надписи на английском, а на маленьком столике у зеркала высилась целая стопка каких-то женских журналов. Тоже нерусских.
Шурик сунулся дальше, но из дверного проема, ведущего в большую комнату, послышалось беззлобное, но достаточно громкое рычание. Видимо там, на кровати валькиной матери, просыхал после халявной ванны невозмутимый Блэк.
Заходить в комнату Тальберга почему-то было боязно. Это было все равно, что разглядывать в упор самого Вальку. Шурик потоптался на пороге, заметил разобранный диван с двумя сбитыми в комок пледами и матовое сияние ноутбука, лежащего прямо на простыне. На письменном столе был еще один комп, но темный, выключенный. А возле зеркального шкафа валялась дорожная сумка. Кажется, та самая, которую Валька притащил в сентябре в школу.
Со стены на Шурика смотрела черно-белая фотография, совершенно обычная, как те, что у них дома. Три плохо пропечатавшиеся фигурки – мужчина, женщина и пацан с букетом гладиолусов. В полутьме невозможно было разобрать лица. Шурик подумал, что это, скорее всего, Валька с родителями. У него дома тоже был такой снимок, на обороте которого мама когда-то сделала надпись "Саша, 1 сент. 1992".
Шурик застеснялся и отступил назад, в коридор, уставился на книги. И почти сразу вздрогнул от резкой и смутно знакомой мелодии, которая зазвучала из валькиной комнаты. Мобила. А в качестве мелодии на мобиле – старая композиция "Рамштайн", только, разумеется, без слов.
Телефон звонил долго и отчаянно громко. Шурик то подходил к двери ванной, чтобы постучать, то, наоборот, торопливо возвращался обратно в коридор. Наконец, когда он совсем было занес кулак над полированной поверхностью двери, мобильник заткнулся. И тут же завопил снова.
Спустя полминуты из ванной вылетел мокрый и почти голый Тальберг. Задел Шурика влажным плечом и умотал в комнату. А потом, судя по звукам, забрался на диван и, уже разговаривая с кем-то по телефону, начал закутываться в одеяло:
– Алло, ага. Да нет, я в ванной был, не слышал. Ну, ты чего. Да нормально все. Нет. Ну, тридцать семь, честное слово. Ма, ну хочешь, я специально померю, а потом тебе эсэмэску пришлю?
Шурик хотел отступить на кухню, но не мог. Наоборот, словно приклеился на месте. Только вывернул шею, чтобы как следует рассмотреть Вальку.
Тальберг вытянулся на диване, высунул из-под пледа мокрую голову. Одной рукой прижимал к уху трубку, а второй шарил по полу, что-то искал. На запястье поблескивали капельки воды, искрились под светом лампы, как крошечные хрусталики.
– Да не переживай ты. Нет, мы совсем немного гуляли. Да в шарфе, в шарфе. А у вас там холодно? Мам, ты не волнуйся. А какой рейс? Хорошо. Мне ему прямо сейчас звонить или завтра можно? Хочешь, я тоже приеду?
Валька изогнулся и просунул пальцы в щель под диваном. Волосы свесились тонкими сосульками, закрыли лицо. Знакомый крестик звякнул об пол.
– Мам, а ты… Завтра купишь? Ага, спасибо. Нет, еще немного в Сети посижу и спать лягу. И молоко тоже.
Шурику вдруг резко захотелось, чтобы Тальберг так же весело и хрипло произнес что-нибудь вроде "Мам, ну все, пока, у меня тут Саша сидит". Или просто "Саша". С неправильной "Ш".
Валька, наконец, выкатил из-под дивана знакомый пластиковый тубус для градусника, закинул его куда-то на подушку и снова закопался в плед. На пол шмякнулось влажное полотенце в бело-зеленую клеточку. То самое, которое несколько секунд назад плотно обхватывало выступающие косточки на валькиных бедрах.
В ногу Шурику ткнулось что-то большое и теплое. Блэк. Пес прошел в комнату и медленно забрался на диван. Устроился между Тальбергом и стенкой, вытянул лапы, положил морду на подушку. Валька немедленно запустил пальцы свободной руки в густую собачью шерсть.
– Ага, Блэк. Будет всю ночь со мной лежать как грелка. Ладно. Мам, я сейчас не хочу, а утром погрею. Ладно, суп тоже погрею. Ну, ты чего. Я тебя тоже, мам.
Тальберг щелкнул панелькой телефона, опустил его на пол. Повернулся на бок и как-то неуверенно спросил:
– Саша? Ты не ушел?
– Я тут, – обрадовано и почти так же хрипло, как Валька, произнес Шурик.
– Я сейчас… – Валька снова извернулся, пристроил голову на спине Блэка, как на подушке. Из-под пледа на секунду высунулась острая коленка.
– Ты лежи. Давай я тебе сюда чай принесу. И клубнику тоже, – Шурик никак не мог отвести глаз от клетчатой шерстяной ткани.
– Ладно, – Валька с хрустом потянулся, а потом стал развинчивать футляр. Блэк неожиданно повернул морду и лизнул хозяина в ухо. – Ну, чего ты целоваться лезешь, скотина? Я, может, до сих пор заразный, – Тальберг фыркнул, зажимая под мышкой сосульку градусника.
Чай успел остыть. Шурик посмотрел на высокие кружки, расписанные светофорами и смешными двухэтажными автобусами. Потом слил половину чая в раковину и плеснул сверху кипятка. С недоумением глянул на контейнер с клубникой. Зашарил по кухне глазами в поисках подноса, а потом сдернул с крючка широкую разделочную доску. Составил на нее посуду и осторожно, чтобы ничего не расплескать, двинулся в комнату. Ему было одновременно неловко и отчаянно хорошо. И жутко приятно оттого, что Тальберг, оказывается, умеет разговаривать не только медленно и небрежно, но и совсем по-другому. Как обыкновенные люди.
8.
Кажется, за эти две минуты Валька вообще напрочь забыл о существовании Шурика. Он взгромоздил на колени ноутбук и сосредоточенно возил пальцем по блестящему квадратику на клавиатуре. Устроившийся под боком Блэк терпеливо исполнял роль диванной подушки.
– Куда чашки ставить? – Шурик перевел взгляд с письменного стола на зеленое компьютерное кресло.
– Да прямо на пол. Сейчас, подожди, я почту проверю, – Тальберг нетерпеливо облизал губы.
– Электронную? – автоматически переспросил Шурик, пристраивая импровизированный поднос рядом с мобильником. Он сел по-турецки и обхватил ладонями шершавую кружку.
Тальберг кивнул и застучал пальцами по клавиатуре. Одной правой рукой. Левая была плотно прижата к телу. Из острой подмышечной складки выглядывал стеклянный корпус градусника.
– Ты клубнику будешь? – напряженно поинтересовался Шурик примерно через минуту.
– Нууу... Она, наверное, холодная? – Валька в последний раз провел пальцами по клавиатуре, а потом плавно сместил ноут на диван.
– Да я не знаю, я как-то не понял.
Толстая ткань пледа укрывала Тальберга по пояс. Ну, может, чуть повыше. Так что плечи, руки и грудь оказались на уровне глаз сидящего Шурика. Буквально сантиметрах в двадцати, а то и меньше. Сейчас Шурик отчаянно завидовал лохматому Блэку, который мог спокойно ткнуться мордой в руку хозяина или даже полезть к нему целоваться. И ему бы за это ничего не было. Почему-то подумалось, что леденцовые валькины губы на вкус должны оказаться не приторными, а, наоборот, солеными, как красная икра.
– Слушай, а может ее в чае погреть? – выпалил Шурик.
– Или тогда уж сразу компот сварить? – насмешливо откликнулся Тальберг. Но потом все же потянулся к ягодам. Полупрозрачные пальцы мелькнули в яркой полосе света – совсем как у пианиста на концерте.
– Валь, а ты в музыкальной школе никогда не учился?
– Нет, конечно. Но это и не нужно, – Тальберг сосредоточенно закидывал в кружку ягоды, – когда звук режешь, оно неважно.
– Какой звук? – Шурик смотрел, как Валька вытирает о простыню перемазанные в соке пальцы.
–Ну, акустическую запись, если шумы убираешь или электричество сверху накладываешь, – теперь Тальберг помешивал всплывшие на поверхность клубничины ложечкой. А Шурик так и не притронулся к своему чаю, хотя в горле все ссохлось давно и намертво.
Слова "акустика" и "электричество" сразу вызвали в памяти воспоминания о концертах в "Олимпийском" и "Лужниках". Но Тальберг как-то не был похож на человека, который ходит в такие места.
– Ты звукооператором хочешь стать?
– Типа того, – Валька привычно смотрел на стену за спиной Шурика. Хотя нет, не на стену, а на большой комп.
– А то, что ты сейчас.. ну, режешь... Дай послушать, а?
– Там еще сводить до фига... Запись-то клубная, ее пока очистишь – задолбешься, – по валькиной руке – от запястья к локтю – плавно скользила забытая мутно-розовая капля. – Давай я тебе на мыло ссылку кину, ты дома послушаешь, там пара треков приличных есть, а то, если я сейчас комп включу – до утра просижу, просто стопудово.
– У меня компьютера нет, – как можно небрежнее произнес Шурик.
– Да ты что? – сейчас в голосе Тальберга было почти сочувствие. И какая-то брезгливость, как будто Шурик только что признался, будто у него протез вместо ноги. – Слушай, ну давай тогда, я не знаю... В общем, я когда закончу – то тебе скажу.
Шурик кивнул, почти не врубаясь в то, что ему сейчас говорят. Вроде бы Тальберг только что дал понять, что он совсем не против шуркиных визитов.
Валька сдвинулся чуть поудобнее, поставил кружку на скрытое под пледом колено. Волосы у него сохли удивительно быстро. И сейчас вместо темно-серых сосулек на плечах Тальберга лежали знакомые летучие пряди. Шурик тоже сдвинулся, так, чтобы слегка почувствовать совершенно нереальный запах. Хотя чего там нереального: крепкая заварка, лимон, подтаявшая клубника, собачья шерсть. Какой-то шампунь или гель для душа. И еще что-то. Совершенно неуловимое. Почти как магазинные запахи на новенькой валькиной кухне. Словно сам Тальберг – с его фарфоровой кожей, острыми ресницами, жилкой на шее, натянутой, как гитарная струна... В общем, как будто Тальберг тоже какой-то не совсем настоящий. Как будто он из рекламы или из кино. Из порнофильма или триллера.
Валька подцепил ложечкой ягоду, дотронулся до нее губами, а потом приоткрыл рот, позволяя клубнике проскользнуть внутрь. Потом плотно зажал ее между щекой и языком. На секунду зажмурился. Совсем как для поцелуя.
– И правда согрелась...
Шурик подумал о том, что буквально два или три дня назад, когда он сидел этажом выше у себя в комнате, стараясь не слушать родительские вопли, Тальберг как раз трясся и задыхался на этом диване. Проваливался в болезненную дремоту, когда стирается грань между сном, бредом и воспоминанием, которое почему-то лезет в тяжелую и отчаянно ноющую голову. Конечно, сейчас Валька явно пошел на поправку. Но все равно еще не до конца. Круги под глазами так и остались, а сами глаза блестят и кажутся не серо-зелеными, а почти черными из-за расширившихся зрачков. И глотать ему тяжело. И...
Тальберга жутко хотелось замотать во что-нибудь теплое, а потом чуть ли не с ложечки отпаивать лекарством. Или кормить клубникой. Или просто трогать его – совершенно без разницы, чем именно – пальцами, губами, языком или даже... Сделать с Валькой что-то серьезное Шурик бы вряд ли посмел, даже если бы случилось чудо, и Тальберг позволил бы к себе притронуться. А вот ласкать... Не так, конечно, как Юрка Матросов обнимал вчера на "решетках" Коробейникову, и совсем не так, как это происходило час назад у шуркиных родителей. А совсем по другому. Но беда была в том, что Шурик не умел вообще никак.
Ягоды в валькиной кружке закончились. Тальберг нагнулся, чтобы поставить ее на пол. Волосы с неуловимым шелестом скользнули вниз, а потом опять упали на плечи. На ткани пледа остался почти незаметный кружок от днища кружки.
– Ну ни фига себе... – Валька, прищурясь, вертел в пальцах термометр. – А я реально думал, что тридцать семь. Еще понять никак не мог, чего мне так спать хочется.
Градусник был удивительно теплым и приятным на ощупь. Серебряная нитка ртути подобралась к 38.
– Может, он испорченный? – с надеждой произнес Шурик. – Дай я проверю, – и резко, стараясь ни о чем не думать, потянулся ладонью к валькиному лицу.
Сложно было понять, горячий у Тальберга лоб или наоборот, ледяной. Он был странно нежный на ощупь и совершенно чистый – без каких бы то ни было следов от угрей, прыщиков и прочей дряни. Валька снова зажмурился. Послушно и как-то доверчиво. Почти приглашающе.
С нарастающим ужасом Шурик понял, до какой степени у него сейчас вспотели ладони. Просто трындец.
– Да нормально вроде, я чего-то не пойму, – он схватился за кружку с совсем уже холодным чаем и начал глотать его с такой поспешностью, что чуть не захлебнулся.
"Заметил? Не заметил?"
– Я и сам не пойму. Только спать и правда хочется, – спокойно сообщил Валька и переложил на пол ноутбук. А потом начал взбивать вытащенную из-под Блэка подушку.
Шурик понял, что за ним сейчас будут закрывать дверь.
– Ну ладно тогда... Спасибо за чай, что ли, – подниматься с пола жутко не хотелось. Если бы было можно, Шурик остался бы в этой комнате. Затаился и смотрел бы на то, как Валька, заперев за ним дверь, перетряхивает простыню, задергивает дымчато-салатовые шторы, ищет в шкафу какую-нибудь майку с непривычным рисунком. Или разглядывает себя в вытянутом зеркале шкафа-купе. Или, отодвинув с дивана Блэка, лежит, раскинув ноги, и скользит пальцами по леденцово-розовой кожице.
– Да на здоровье, – пожал плечами Тальберг. – Ты дверь просто закрой, я сейчас встану и запру.
Шурик обреченно натянул "бульдоги", даже зашнуровывать не стал. Стянул непослушными руками куртку с вешалки. Хотел спросить что-нибудь про валькины записи – когда можно будет прийти послушать, но не смог.
– Спокойной ночи.
На лестничной площадке привычно пахло мусоропроводом и табачным дымом.
– Ага, и тебе тоже. Блэк, ну куда ты опять лезешь, а?– напоследок донеслось из квартиры.
9.
На часах, оказывается, было пол-одиннадцатого вечера. Шурик удивился. Он был твердо уверен, что сейчас глубокая ночь. Или вообще почти утро. И что родители, наверное, ругают его на все корки и названивают по знакомым номерам – Пашке Тарханову, Юрке или на мобильник Женьки Каховского.
Хотя, честно говоря, про родителей он не думал. Просто, когда ковырялся ключами в замке, прикидывал, будут ли на него ругаться или спустят все на тормозах.
И удивился, поняв, что в коридоре горит яркий свет, а на кухне бормочет телевизор.
– Саш, как погулял-то? – мама – спокойная, в своем старом халате с васильками, – выплыла из ванной, сжимая в пригоршне поролоновые бигуди. – Я там тебе сосиски оставила и салат, даже в холодильник не убирала. Чаю налить?
"Тебе с сахаром или с лимоном?"
– А? Нет, не хочу...
– Ты чего так хрипишь? Замерз? – бигуди перекочевали в карман халата. – Саш, а у тебя куртка сухая. Вы в подъезде, что ли, сидели?
Блин, оказывается, привычка постоянно задавать дебильные вопросы – это от матери.
Шурик кивнул. И почти бегом отправился в ванную – вымыть руки, почистить зубы и в кровать. И чтобы к нему в комнату никто не входил.
– Саша, ты что делаешь? – мама заглянула в ванную, когда он сплевывал зубную пасту. – Саш, вы там что, травку курили? Или пили чего? Ну-ка дыхни.
– Ага, и пили, и курили, и дышали, – жизнерадостно подтвердил Шурик. А потом, улыбнувшись как можно спокойнее, по слогам произнес – Син-хро-фа-зо-трон.
– Сашка... это еще что за глупости? – мама охнула, а потом засмеялась. Видимо вспомнила, что сама рассказывала Шурику про такой "тест на трезвость", который они придумали в пединституте. – Ладно, если есть захочешь, то все на кухне.
Шурик нетерпеливо лязгнул дверью.
До этого он был твердо уверен, что дурацкое выражение – "до утра глаз не мог сомкнуть" бывает только в литературе, а не в жизни. А оказалось – ничего подобного. Он и вправду не мог заснуть до самого утра.
Сперва – это понятно. Жалко, конечно, что родители еще не спят, так что хрена с два в ванную пойдешь руки помыть. Ну и ладно. В конце концов, это... Ну, в общем, тоже почти нормально, если, разумеется, не знать, кого именно Шурик сейчас видит перед глазами.
Он понятия не имел, что у него такая отличная память на все просмотренные фильмы. И те, что были у Пашки Тарханова дома, и те, что крутили по ящику в три-четыре часа ночи. Но в этом, в принципе, тоже не было ничего особенного. Ну, наверное. Если только... В общем, все то, что делали с собой и друг с другом актрисы на кассетах, в шуркиных глюках происходило с ним сами и с Валькой Тальбергом. Причем Валька, который, честно говоря, больше был похож на девчонку, вытворял с высоким и даже, в принципе, почти небритым Шуриком какие-то совершенно запретные вещи. И Шурик с невероятным удовольствием подчинялся, замирал от сладкого озноба, оттого, что ему позволено дотрагиваться до Тальберга. А потом просыпался и торопливо вытирал пальцы о простыню.
Это пиздец какой-то. Вот иначе и не скажешь. Надо будет утром зайти к Юрке Матросову, посоветоваться. А с учетом того, что вокруг его ненаглядной Коробейниковой вечно ошиваются Спивак и Рудзиевская, то... Ну, в общем, через пару дней вся эта проблема должна пройти, закончится. Грипп же заканчивается, рано или поздно, правда?
Часов в пять Шурик прокрался на кухню и с чувством выполненного долга уничтожил оставленный ужин. Привычно запил холодным молоком – прямо из пакета, забрызгав при этом себя и клеенку. А потом вновь забрался под одеяло. И долго ворочался там, слушая скрежет снегоуборочных машин и шкрябанье дворниковых лопат.
В семь двадцать за стеной закурлыкал мамин будильник. Шурик прислушался к знакомым осторожным шагам и подумал, что через сорок минут путь будет свободен. Даже жалко, что сегодня ему не надо вставать вместе с мамой и сонно собираться в школу.
Видимо он все-таки задремал. Потому как следующим звуком, который он услышал, был скрип дверного замка. А на часах уже было восемь ноль три.
В прихожей, под телефоном, привычно лежали "Желтые страницы" за прошлый год. Шурик нетерпеливо раскрыл их в самом конце. Там, на страницах "Для записей" маминым почерком были выведены всякие нужные и полезные телефоны. "Детская поликлиника", "Управа", "Надежда Петровна" и, – вот, наконец-то – "Соседи". "Таня (120)", "Образцовы (115)" и суховатое "116" – фамилию тех алкашей никто в подъезде толком и не помнил. В первые два раза Шурик отчего-то набрал номер собственной квартиры. Потом спохватился и начал внимательно тыкать в кнопки. Занято. Ну-ка, еще раз – занято. Блин, а время-то идет. С кем Тальберг может разговаривать в каникулы в восемь утра? Может, он врача вызывает? Елки, да это же интернет. Точно.
Шурик начал обрадовано и судорожно одеваться.
Он опять забыл про шарф. И про перчатки тоже. И даже про шнурки. Черт бы с ними.
Тальберг открыл дверь довольно быстро. Видимо и правда уже не спал и сидел в интернете. А может сам собирался на прогулку.
Такое ощущение, что сегодня было вчера. Потому как на Вальке опять оказались джинсы, черная майка и серо-зеленый шарф. Только джинсы, вроде бы, другие. Но это не важно.
– Доброе утро, – совершенно спокойно произнес Тальберг.
Значит, сегодня – это сегодня.
Шурик сглотнул. И уставился на отутюженные штанины, карман, из которого торчал мобильник, и блестящие серебристые "болты".
– Слушай, я тут подумал. Валь, а давай я с Блэком погуляю, а? А то у тебя температура. И вообще.
Тальберг недоуменно пожал плечами.
– Он с чужими не пойдет.
Ну вот, все...
"Спасибо", – почему-то подумал Шурик. Нет человека, нет проблемы. Какая к черту разница, заметил Валька вчера вечером что-то или нет?
Точно, со Спивак. Или с этой, как ее... Рудзиевской, что ли?
Или вообще. Просто домой. В душ, под одеяло. Под одеяло, в душ.
"Если я сейчас под воду не залезу, я просто окостенею".
И при этом он все еще стоял на пороге. И Валька стоял на пороге. Просто по другую сторону.
– Знаешь, Саша... Может, ты меня подождешь? Я сейчас соберусь, только на одно письмо отвечу... – впервые за все это время Валька Тальберг смотрел ему прямо в глаза.
