Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Рабский утёс

Оригинальное название:Bound Skerry
Автор: Frayach ni Cuill, пер.: evenover
Бета:Toffana
Рейтинг:R
Пейринг:ГП/ДМ
Жанр:Angst, Darkfic
Отказ:Наш только англо-русский словарь
Аннотация:у Гарри есть секрет, который он прячет на самом отдаленном из Шетландских островов.
Комментарии:Это повторный перевод, но автор дала разрешение
Каталог:нет
Предупреждения:нет
Статус:Закончен
Выложен:2009-05-22 21:50:42 (последнее обновление: 2009.05.22)
  просмотреть/оставить комментарии
Каждый Белтейн, когда земля начинает свое медленное волнообразное вращение навстречу лету, Поттер появляется на Рабском Утёсе. Как надолго он останется, известно только ему одному. В один год это был месяц, а в другой – лишь день. Как я пытаюсь не слишком уж лихорадочно предвкушать его приезд, так же я стараюсь не слишком сильно страшиться его отъезда. И над тем, и над другим у меня совсем мало власти, да, пожалуй, её и вовсе нет. Иногда ветер приносит снег из Арктики. Иногда – песок из Сахары. И как раз в то время, когда из трещин в камнях моего дома на свет выползают ростки башенницы со своими синюшными листочками и маленькими белыми цветками, мертвенно мерцающими в сумеречном свете, ветер приносит и Поттера. Он шагает по скалистому берегу Грустного* острова, и его черная мантия сворачивается и разворачивается, как парус на ветру. Я стою на обрывистом краю своей тюрьмы и смотрю, как тюремщик приближается ко мне подобно кораблю, сбившемуся с курса. Как птица, порывом ветра отброшенная от стаи. И кровь в моих жилах плещет с тем же звуком, с каким волны под моими ногами бьются о камни в своих подземных гротах. В лишенных солнца застенках, где обитает маленькая душа этого острова.

Уже давно я избавился от стыда. В основном, хотя и не полностью, из-за того, что само понятие стыда потеряло тот малый смысл, который когда-либо имело для меня. Это чувство требует контекста: стыд перед лицом семьи, общества, господа Бога. Но, как и многое из того, что я привык чувствовать, безжалостный, словно наждак, ветер унёс прочь весь стыд, как он рвёт на куски и уносит британские флаги, которые почтмейстер Бедного* острова упорно заменяет на новые. Клочки красного, синего и белого цвета улетают в Северное море как странные бессловесные послания. Я однажды слышал от моряков, только что высадившихся на берег после месячной погони за сельдью, об истрёпанном куске, который они поймали в сети. Это было в пятистах лигах к северу, на Фарерских островах, в пабе Клаксвуйка, и истории было всего три дня сроку. Истории про кусок «Юнион Джека», скачущий по волнам вместе с их драгоценными селедочками. Они высушили его и доставили обратно домой. Уже больше ста лет женщины из Исторического Общества Забытых* Островов шьют из таких находок лоскутные одеяла, золотыми нитями вышивая на них дату и морские координаты.

Это занятие кажется мне довольно необычным, но здесь оно вполне уместно. Возможно, я и свожу как-нибудь Гарри посмотреть на них. Но с другой стороны, какой в этом смысл? Вылезти из-под одного одеяла, чтобы посмотреть на другое? Да кроме того, я сомневаюсь, что он поймёт, зачем я хочу ему это показать. Сентиментальный маггловский артефакт, созданный старухами и девицами из частичек дома, которые вернули им их мужчины, просто как напоминание о том, что расставание не только опасно (потрёпанная и побитая штормами ткань свидетельствует об этом красноречивее множества слов), но и просто невозможно. Тебя всегда найдут и вернут обратно.

Я лично понял это в один прекрасный момент, во время первого года заточения, когда попытался сбежать. Он настиг меня в Торсхавне, как раз накануне дня зимнего солнцестояния. Вихрь его аппарации, как штормовой ветер Норвежского моря, хлестнул мне в лицо сухим снегом, обжегшим щеки. Одетый в черную мантию и с еще более черным от злости лицом, он заклинанием бросил меня на колени и схватил за волосы, откидывая мою голову назад, и внезапно, каким-то наитием, осознание пронзило меня. Никто не знает об этом. Я – маленький секрет Поттера. Я сглотнул, отдавая себе отчет, по какой рваной траектории движется мой кадык в арке горла.

«Ты», прохрипел он, дёргая мою голову еще дальше. «Ты».

Нет, стыда уже давно не было.

Двигаясь по крошечным комнатам своего дома, открывая окна и стряхивая пыль с подоконников, я чувствую, как земля наклоняется вдоль своей оси в сторону света, жизни и тепла. Я улыбаюсь, зная – эта магия насколько древняя, что все попытки людей управлять ею остаются тщетными. Проще управлять погодой или круговоротом приливов, чем весенним поворотом на Белтейн. Даже здесь. Здесь, где ничто не смеет нарушать единение земли и неба, кроме тонкого как кожа шифера и мокрой соломы. Здесь, где жизнь может быть выварена до густого бульона из коротких слов. Скалы. Травы. Песок. Море. Здесь, где настолько мало насекомых, что остовы морских птиц обгладывает до костей непогода. Зубы Бога, так поселяне говорят в ответ на всё. Даже после полутора десятков лет, проведенных на этих заброшенных островах вместе с ними, я всё еще не знаю, является ли эта фраза приветствием, наставлением или просто признанием природы вещей. Не имеет значения. Эти слова всегда несут тот смысл, который требуется выразить.

«Как ты ладишь с магглами, Малфой?», однажды спросил Поттер, давно, когда он только осознал, что ему нет нужды унижать меня, чтобы заставить подчиняться его приказам. Мало того, что бессмысленный, этот вопрос был еще и глупым. Я быстро понял, что каждый из шестидесяти шести обитателей Забытых Островов является по меньшей мере наполовину волшебником. Ведь я, будучи лишен своей палочки и возможности пользоваться разрешенными Министерством заклинаниями, стал сам как минимум наполовину магглом. Я просто пожал плечами. В конце концов, то короткое время, которое мы могли провести вместе, не стоило тратить на что-то тривиальное вроде слов.

Пока, конечно, эти слова не становятся командами, вроде «Иди сюда».

Наклонись.

Смотри на меня.

Удовлетворяет ли он эту страсть в другое время года? Или что-то в самом пробуждении земли взывает к нему? Песнь Сирены, которой он не может сопротивляться и которая несёт его как обломок кораблекрушения к берегам моего тела. «Позволь мне», сказал он в тот первый раз, неловко путаясь пальцами в верёвке, пылая обветренными щеками. Он довольно неуклюже привязал меня к изголовью кровати, и угол явно был неправильным. И несмотря на то, что он не смог войти в меня, Гарри всё равно кончил. Стон глубоко из горла и струя, хлынувшая на матрас между моих ног, вторили дождю, хлеставшему по стеклу маленького окошка. Моё возбуждение и расторможенность от недостатка кислорода, который едва пропускал его импровизированный кляп, вынудили меня изогнуться и шире раскинуть ноги, и я кончил на его пальцы, которые он наконец использовал как надо, скользнув ими внутрь, поворачивая костяшками вдоль чувствительного кольца и задевая (без сомнения, неумышленно) ту точку глубоко внутри меня. На какое-то время я потерял сознание, а когда пришел в себя, Поттер был испуган, и ревностно и униженно просил прощения. Он потерял контроль . . . он не хотел . . . о боже, он знает, что не должен, но пожалуйста, нельзя ли это повторить?

Изоляция взращивает самые невероятные любовные чувства, и после стольких лет я уже не чужд той печали, которая захлестывает меня, когда выдры со своими детенышами возвращаются в зимние убежища под пирсом Бедного острова после лета, проведенного в приливных водоемах Рабского Утёса. Туда, где их ждут вожделенные подачки из рыбьих кишок, которые коптильщики выбрасывают полными ведрами в масляную от бензина воду гавани. Как не чужд и радости, которая переполняет меня при виде ласточек, возвращающихся в свои гнезда под соломенными крышами. Так может ли удивить кого-то тот факт, что я немного влюбился в Поттера? В того Поттера, который неловко стоит у меня в дверях, более смущённый, чем школьник, и склоняет набок голову, когда я вручаю ему чашку с чаем, и заливается румянцем от ничем не прикрытой откровенности своего желания.

Мы никогда не обсуждаем новости с большой земли. Я так никогда и не узнал, пережили ли мои родители заключение в Азкабане, и я не знаю, как проходит жизнь Поттер. Женат он или холост. Есть ли у него дети. Мне безразличны все эти факты, но всё равно я обнажаю свою душу перед ним и кладу кусочки себя к его ногам, словно морские раковины и отполированные волнами стеклышки. Как собака, притаскивающая выброшенные на берег доски. Чем больше я дарю ему, тем больше он забирает с собой, забирает меня, по молекуле за раз, прочь от Рабского Утёса. Когда он уезжает, я представляю его в ничем не примечательной квартире, по-холостяцки аскетичной, как он сидит и развязывает шнурки. Песок на этих островах забивается в каждую щелку и трещинку, налипает на швы в одежде и собирается на дне чашек в закрытых буфетах. С изумлением он смотрит, как сначала песок высыпается из одного ботинка, потом из другого. И каждый раз, снимая обувь, он будет думать обо мне. Крупинка памяти сама прорастёт в плоть его сердца.

Так раздражающая песчинка становится жемчужиной.

Холодный и свежий ветер дует с северо-востока. Он будет дуть ему в лицо на пути через Грустный остров, трепыхая его тёмные волосы как пламя на бледной свече. На другой стороне острова есть укромная бухта, которую он использует для аппарации. Нет необходимости аппарировать так далеко; берега Рабского Утёса дают необходимое прикрытие. Но с течением лет я пришел к мысли, что ему нужна эта прогулка. Спиной к большой земле и ничего перед ним, кроме низкорослой травы, камня и дальше – только переливающееся море. «Драко!» – зовёт он, бросая в ветер моё имя. Оно долетает до меня шепотом, и я чувствую, как моя кровь начинает понемногу таять после долгой зимы его отсутствия. Со слепой уверенностью я поворачиваю лицо в сторону заходящего солнца. В сторону дома. В сторону Гарри, тёмного и бушующего, приближающегося как наступление темноты. Спустя часы он бьётся как ураган. Такой же, как тот, что топит корабли и выплёвывает их разломанные мачты. Но я связан. Привязан и пришвартован заботливо закрепленными узлами. Я там, где он хочет меня. Прямо там, в гавани белых простыней, где пот высыхает на моем лице как соленый иней, а деревянный каркас кровати стонет от силы его толчков. Однажды он сказал мне, что перед тем как кончить, я дрожу как корабль, утыкающийся в пирс, и что если он держит меня достаточно крепко, то может чувствовать, как оргазм отдается в моих костях, подобно обшивке палубы, вибрирующей от натиска, когда стальные поперечные балки гасят внезапное столкновение моря и берега. Я доверяю его словам, потому что всё, что я осознаю в эти моменты, это блаженный миг свободы. Засовы падают и путы ослабевают. Синяки после верёвок как живое напоминание о том, каково это, хоть на мгновение, быть свободным от Рабского Утёса*.

«Драко», шепчет он, смахивая волосы с моего лица. «Вернись ко мне». Это означает «дыши». Это означает «приди в сознание». Но всё, что я слышу, это ключ, отпирающий замок, и иногда, когда я всхлипываю от ощущения потока кислорода, возвращающего чувствительность пальцам рук и ног, я не могу сказать, от того ли это, что я не хочу возвращаться. Или от того, что хочу этого слишком сильно.


Дети с Бедного острова уже разожгли костры. Жирные столбы черного дыма от старых покрышек и просмоленных брёвен прочерчивают горизонт. Как и всё, что естественно, этот вид странно прекрасен. Плащ Гарри будет пахнуть этим дымом, когда он вернётся, дымом от сожжения всего, что оставила зима. Сломанного и более не нужного. Он будет неуклюже метаться, заполонив все углы моего дома, его пальцы с обгрызенными ногтями будут теребить волосы. Он нависнет в дверях, оставляя грязь на полу. Его присутствие будет так же благодатно и таинственно, как изменения в природе. Он прислонит ботинки к решетке и станет баюкать чашку, а наверху, в моей кровати, заставит жилы моего тела отзываться ему, как струны арфы, натянутые слишком туго, что поют вопреки оковам, связывающим меня, пока он наслаждается звучанием.

Я снимаю свой плащ с гвоздя возле двери и направляюсь навстречу медному свету раннего вечера, пробираясь по крутому западному берегу, чтобы постоять в тени Грустного. Всегда есть вопросы, на которые нет ответов. Прибудет ли он в этот год? Изменится ли он? Сбросит ли как ненужный свой секрет обо мне именно в этот Белтейн, как змея сбрасывает старую кожу? В этот раз, когда его пальцы будут сжимать мое горло, отпустит он их или нет? Под моими ногами волны накатывают и разбиваются о скалы, снова и снова. Звук их отступления, когда они ползут по бесчисленным голышам, подобен вздоху. Снова и снова. Я закрываю глаза и чувствую, как земля наклоняется. Я жемчужина на неровном столе. Корабль в том месте, где горизонт изгибается в море. Ветер задувает мне в лицо волосы и хлещет меня моим же плащом. Он – настолько давний мой компаньон, что легко представить его телесным. Золотая нить, сшивающая вместе тысячи частичек меня, склеивающая их точно так же, как секрет Гарри приклеивает меня к этому месту. Приковывает меня к Рабскому Утёсу.

Солнце, спустившееся к горизонту, падает в желобок между камнями Грустного острова и скользит лучом по моему лицу. Я открываю глаза, смаргивая соленую влагу, внезапно выступившую от ветра. В дюнах позади меня кричит кукушка, и этот звук полон такой тайны, что её скорбная радость, называемая гэльским словом uaigneach, не переводится на английский. Я глубоко вдыхаю и задерживаю вдох до тех пор, пока не становится больно, поскольку по гребню холма шагает Гарри, а его плащ развевается на ветру как след за кормой на всех парах спешащего судна. Инстинктивно я поднимаю руку в приветствии в тот самый момент, как его голос достигает меня.

Я чувствую, как кровь мрачно бурлит в моих венах. Bealltainn. Sanntach tarladh.**




fin.

* Здесь непереводимая игра слов: unbound – получить свободу, Bound Skerry – название острова, поэтому переводчик взял на себя смелость перевести название, чтобы отразить игру слов. Для сохранения равновесия, были переведены и другие названия:
вся группа островов Out Skerries стала Забытыми островами (от англ. out – внешний, отсутствующий, отдалённый), остров Bruray стал Бедным островом, а Grunay – Грустным, просто по созвучию (к возможным значениям в старонорвежском языке это не имеет отношения).
Skerry - это небольшой скалистый остров, обычно слишком маленький, чтобы на нём кто-то жил. Слово skerry ведёт происхождение от старонорвежского sker, что означает «скала в море».
Bound Skerry – это островок из группы Out Skerries, входящих в Шетландские острова. Это самый восточный из них, считающийся крайней восточной точкой Шотландии, в 320 км от побережья Норвегии.
Маяк, находящийся на Bound Skerry, был построен в 1857 году семьей писателя Роберта Льюиса Стивенсона. Смотрители маяка живут на соседнем острове Grunay.

** Bealltainn. Sanntach tarladh - Бьялтинн. Наконец-то.
Бьялтинн (шотл., англ. Белтейн или ирланд. Бьялтана) – кельтский праздник начала лета, традиционно отмечаемый 1 мая. Также название месяца май в ирландском, шотландском и других гэльских языках. Этому празднику придавалось особое религиозное значение. Он был посвящен богу солнца и плодородия Беленусу, которому приносили символические жертвы друиды, кельтские жрецы. Существовало поверье, что в дни праздника его можно увидеть спустившимся на землю. Праздник отмечался разжиганием костров на возвышенных местах.

"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"