pir8fancier, пер.: Jules: This Boy's Life

Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

This Boy's Life
Оригинальное название:	This Boy's Life
Автор:	pir8fancier, пер.: Jules
Бета:	tany2222
Рейтинг:	NC-17
Пейринг:	Гарри Поттер/Северус Снейп
Жанр:	Drama
Отказ:
Аннотация:	Снейп - Шахерезада.
Комментарии:
Каталог:	Пост-Хогвартс, Альтернативные концовки
Предупреждения:	AU, слэш
Статус:	Закончен
Выложен:	2020-09-08 19:43:04 (последнее обновление: 2020.12.01 03:40:45)
	просмотреть/оставить комментарии

Глава 1.

Октябрь, 1999

Своё свободное время я трачу весьма однообразно. Говоря по-правде, я просто сплю. И поскольку свободное время — это всё, что у меня осталось, я сплю дни и ночи напролёт, просыпаясь только затем, чтобы справить нужду, изредка принять душ и, когда это становится совершенно необходимым, наведаться в супермаркет. Процесс принятия пищи стал не более, чем тяжкой повинностью и, если бы я мог прекратить есть совсем, я бы это сделал. Я безумно устал. Так, будто за всю свою тридцатидевятилетнюю жизнь я ни разу не сомкнул глаз.

Снова пришло время вздремнуть. Судя по холоду, проникающему сквозь разбитые окна моего дома в Паучьем Тупике, зима будет суровой. Я снова согреваю комнату заклинанием, поплотнее укутываюсь в свитер и поглубже вжимаюсь в расщелину моего дивана.

Вынужден признать, что происходит нечто очень странное — маггловский врач, наверное, назвал бы это причудами разбалансированной психики, — но мне всегда снится один и тот же сон. Без вариантов. Я стою посреди самой совершенной в мире лаборатории для варки зелий. Позади меня полки, уставленные пробирками, коробками и бутылями с ингредиентами, подписанными моим каллиграфическим почерком и выстроенными в алфавитном порядке. Я просматриваю их, чтобы убедиться, что каждый ингредиент находится именно там, где ему положено быть. Затем перехожу к полке с зельями. Я собственнически провожу рукой по двум моим любимым: Глотку Живой Смерти и Сыворотке Правды. Все предметы неизменно стоят на своих местах, да я и не жду ничего иного. Моя радость усиливается каждый раз, когда я убеждаюсь, что то, чему положено стоять в том или ином месте, именно там и стоит, а чему не положено — нет. Затем я оборачиваюсь и вижу сверкающие чистотой котлы, выстроившиеся строго по ранжиру в одном углу, а в другом — весы, отполированные до зеркального блеска. Комната рассечена надвое длинным рабочим столом с поверхностью иссиня чёрного мрамора. Надо ли говорить, что стол идеально подходит для человека моего роста?

Если мне удаётся увидеть сон целиком, начиная с инспекции каждого ножа и заканчивая осмотром ручки каждого ящика, он начинается снова, что отнюдь не умаляет моей радости.

А вы хотели бы проснуться хоть когда-нибудь, если бы со всех сторон вас окружало подобное совершенство?

Декабрь, 1999

Не может быть, чтобы это был стук. У кого может возникнуть желание явиться сюда? Наверное, это хлопнула дверь где-то наверху. Без сомнения, ещё одно окно разбило ветром. Я перевернулся на другой бок, натянул одеяло на замёрзшее плечо и уже собрался было снова погрузиться в сон — я только-только достиг полки с пробирками идеально сваренного Глотка Живой Смерти. Они стояли, выстроенные в шеренгу, словно бравые маленькие солдаты. Если повезёт, я вернусь ровно в то же место и дойду до конца алфавита… но нет, теперь у меня не осталось никаких сомнений. Входная дверь подалась с натужным скрипом, и через порог перешагнул Гарри Поттер, неся с собой промозглую декабрьскую сырость. Всё-таки это был стук. Вернее, его поттеровская разновидность. Мне следовало догадаться по агрессивно-тяжёлым ударам кулака по дереву.

— Закрой дверь! — проревел я.

Он послушал, в кои-то веки. Я неподвижно уставился на него. Какого чёрта он здесь делает? Поттер замотал головой, отряхивая остатки дождя с прилипших ко лбу прядей.

— Ты спишь? Уже больше одиннадцати... э-э… утра. — В его голосе звучало такое удивление, будто он застал меня за вязанием салфеток крючком в чём мать родила.

— Метко подмечено, мистер Поттер. И почему я не удивлён? Вот уже в который раз вы демонстрируете потрясающие способности к наблюдению. Способности, которые по какой-то причине так и не смогли проявить себя в моём классе. Ни единого раза. Да. Я сплю. А вы мешаете моему сну. Не припомню, чтобы я посылал вам приглашение. Ещё один ужасающий пробел в вашем воспитании. Вы не должны заваливаться к людям без предупреждения, и уж тем более, притаскивать с собой семнадцать метрических тонн воды.

— Это всего лишь дождь, — пробурчал Поттер этим своим капризным тоном, который он держит исключительно для меня. — Или мы боимся растаять?

Я не намерен вступать с ним в пререкания.

— Убирайся. И когда будешь уходить, постарайся не обрушить на мой облезлый ковёр ещё семнадцать метрических тонн воды.

Я повернулся на другой бок и снова резким движением натянул на себя одеяло.

— Они не дают мне спать... днём. Они говорят, что это вредно.

— Кто? — буркнул я.

— Гермиона. Рон. Плюс Скримджер заставляет меня таскаться в свой чёртов кабинет каждое утро. Проходить идиотские тесты.

— Пошли их всех на хер. — Этот молодой человек больше не был моим учеником. Необходимость ломать комедию отпала, в мои обязанности больше не входило следить за языком в его присутствии. Я плюнул на эту глупую возню с тех пор, как на моих глазах стая оборотней разорвала на куски Драко Малфоя. — Ты заслужил свой сон. Так же, как и я — свой. Теперь заткнись и убирайся. Да, и на обратном пути подбрось дров в камин. — Надежда вернуться в тот же самый отрезок сна была утеряна навсегда, но перспектива начать всё с начала тоже была не лишена приятности. Я уснул под звук полыхнувшего пламени.

Проснулся я спустя три часа и обнаружил Поттера спящим, ссутулившимся в кресле моего отца и укрытым снятой со спинки засаленной накидкой, превращённой в одеяло. Он подставил обе руки под подбородок, будто в молитве. Судя по ритмичности его тихих посапываний, Поттер пребывал в своём персональном царстве грёз. Его недавнее нытьё относительно любящей покомандовать девчонки Грейнджер и этого рыжеволосого кретина Уизли (тусклая лампада в семье относительно ярких индивидуальностей, даже эти воистину дьявольские близнецы, и те были интеллектуалами), заставило меня гадать, не предпочитал ли Поттер сны реальности так же, как и я.

Мы не общались с мая. Со времени последней битвы. Думаю, теперь я могу сказать с абсолютной уверенностью, что Тёмный Лорд наконец-то мёртв. Откуда я знаю? Умерла моя Метка. Она как-то сморщилась, скукожилась, высохла, придав коже совершенно неживой вид. Я не проверял, но думаю, что мог бы приложить к ней раскалённую кочергу и при этом ничего не почувствовать.

Не один месяц ушёл на то, чтобы вдолбить в тупую башку Поттера, что я не убивал Альбуса, а всего лишь исполнил его волю, тем самым разделив с Поттером тяжесть вины (оказывается, тот заставил Альбуса пить яд, чтобы добыть этот проклятый хоркрукс). Моё полное неверие в способности Поттера, равно как и неверие Поттера в мою преданность Светлой стороне достигли апогея в момент смерти Драко Малфоя. Это стало мощным толчком к пробуждению для нас обоих. Будь мы разобщены, мы бы погибли. Мы были вынуждены, сцепив зубы, терпеть присутствие друг друга во имя победы над Тёмным Лордом. Правда заключалась в том, что Поттер обладал необходимой властью, но не имел знаний, тогда как у меня были знания, но не было власти.

Поттер всхрапнул. Я проверил кухонный шкаф. Мягко говоря, не густо. Чая не осталось совсем. Только банка яблочного пюре. Горбушка хлеба, настолько железобетонная, что даже я не решился бы её грызть. Ничего не попишешь, завтра придётся собраться с силами и потащиться в супермаркет. Я съел яблочное пюре и начисто облизал ложку. Это слегка притупило чувство голода. Не более того.

Даже такая скромная двигательная активность оставила меня совершенно без сил. Я улёгся на диван лицом к Поттеру. Моя возня на кухне должно быть потревожила его, поскольку он скинул с себя одеяло. Не знаю, что ему снилось, но это явно было нечто сексуально-похотливого толка: он кусал нижнюю губу, упираясь ладонью в промежность. Боже милосердный. У Поттера стояк.

Я закрыл глаза, но план превосходно оснащённой лаборатории так и не возник перед моим взором. Нет. Безнадёжно. Даже соблазнительные бутыли, стоящие на идеально точном расстоянии друг от друга, не смогли составить конкуренцию сонным извиваниям этого юнца, надавливающего ладонью на весьма заметную выпуклость. Клянусь, если на этом безмерно нервирующем меня болване окажется нижнее бельё, я съем свою накидку для кресла.

Я открыл глаза, твёрдо намереваясь прекратить этот балаган. И поймал на себе его взгляд.

— Вон.

Мой голос был не громче шёпота, но мне нравилось сознавать, что за эти годы я достиг совершенства в умении посылать сигнал о смертельной опасности одним единственным словом.

Он аппарировал, всё ещё прижимая руку к промежности.

* * *

На следующее утро Поттер уже торчал у меня, дожидаясь моего возвращения. Он сидел в кресле моего отца перед ревущим пламенем камина, сбросив с себя плащ и свитер, оставшись в одной футболке и, при ближайшем рассмотрении, в тех же неопрятного вида поношенных джинсах, которые были на нём вчера. Минус нижнее бельё. Опять. Он должно быть наколдовал очень мощные согревающие чары, поскольку окна ни черта не спасали от ледяного ветра, дующего с улицы. Я только что вернулся из магазина, и каждый шаг стоил мне огромных усилий. Единственное, что заставляло меня идти, это мысль, что когда я наконец вернусь домой, я устрою себе первоклассный отдых. Перспектива, делавшая поход за продуктами почти что сносным.

— Я не зря поставил на дом защиту, — зло бросил я, резкими движениями палочки отправляя по местам банки с яблочным соусом, жестянки с чаем, молоко, хлеб и лоток яиц. — Как, чёрт подери, ты сквозь неё проник?

— А как ты думаешь? — ответил он, зевая. — Заклинание первого курса, нет?

Моё внимание на секунду рассеялось, и яйца хряпнулись на пол. Я подлатал их и направил в холодильный шкаф.

— Ты применил Алохомору?

— Ну да. Что же ещё.

Поттер без понятия, всё как обычно. Но Поттер, наделённый мощнейшими магическими способностями... Да поможет нам Мерлин.

Я пропустил мимо ушей его развязнo-пренебрежительный тон, поскольку мне необходимо было обдумать нечто гораздо более важное. Магия, лежавшая в основе моих охранных чар, датировалась пятнадцатым веком. Сомневаюсь, что даже Люциус Малфой (уступающий пальму первенства в этом предмете разве что мне) смог бы их снять. Теоретически, они едва затрагивали Тёмную магию, но Альбус запретил бы мне пользоваться ими в любом случае, разве что обстоятельства были бы совсем уж серьёзными. Что ж, я отношусь к своему личному пространству чрезвычайно серьёзно.

Но теперь Поттер мог встать перед моей дверью и, подобно Моисею, разверзнувшему воды Красного моря, заставить её подчиниться совершенно детскому заклинанию. Но дверь поддалась не заклинанию. Она поддалась ему.

Мои прежние подозрения относительно Поттера только подтвердились. Спустя секунду после поражения Тёмного Лорда, я стал свидетелем удивительной сцены. Пучок яркого света вырвался из палочки Тёмного Лорда и устремился прямо к шраму Поттера. Честно говоря, я был удивлён, что Скримджер тут же не упрятал Поттера в Азкабан. Но Скримджер не был идиотом. Этим объясняются практически ежедневные разборы полётов. Само собой, встаёт вопрос: как посадить за решётку человека, чья магическая сила равна магической силе сотни волшебников? Я почти пожалел Скримджера.

Дьявол, нам всем крышка. Какова вероятность, что молодой человек вроде Поттера сможет справиться с такого рода мощью, при этом стремительно не скатившись в сумасшествие, которое даст фору сумасшествию его бывшего заклятого врага? Где возьмёт необходимые навыки? Его, да и наши шансы на благополучный исход стремились к нулю.

Так что, говоря по правде, я мог избавиться от присутствия Поттера с той же долей вероятности, что и полететь в космос. Это выматывало.

Я выпью чай позже.

Плюхнувшись на диван, я повернулся к нему спиной, сладко вытянулся, пару раз взбил подушку и приготовился к долгому и заслуженному сну.

— Снейп! — рявкнул Поттер. — Не спи. Мне нужно с тобой поговорить.

Его голос стал ниже с тех пор, как закончилась война. Я не знал, было ли всему виной страшное переутомление или же он наконец созрел физически. Отрочество явно не торопилось покидать Поттера. Его одноклассники возвышались над ним годами. Даже эта ужасная Грейнджер в какой-то отрезок времени была выше него. А потом, сразу же после того, как я убил Альбуса, тело Поттера будто получило сигнал к действию. Он вырос на шесть дюймов за лето. Позже Молли рассказала мне, что была просто не в состоянии его прокормить. Его запястья стали крупнее, а плечи словно вырвались на свободу из лопнувших швов этих его огромных поношенных рубашек. Он вырос, чтобы пойти на войну.

— Тебе не нужно со мной говорить, — бросил я, не открывая глаз, и повернулся на другой бок. — Мы временно отвлеклись от нашего взаимного отвращения по одной простой причине. Мы оба были нужны, чтобы его убить. Браво, миссия выполнена. Необходимости притворяться больше нет. Можешь спокойно продолжать ненавидеть меня со своим неизменным юношеским пылом. Единственные и последние слова, которые я надеюсь от тебя услышать — это «всего» и «хорошего».

— Я мог бы тебя заставить.

Не так уж он наивен, как оказалось. Чёрт.

Я сел и открыл глаза.

— Да. Бесспорно, — мой голос звучал устало. — Чаю?

Он кивнул.

Мы сидели в тишине за моим кухонным столом, пока пронзительный свист чайника не принёс наконец желанное облегчение. Как только я налил ему чашку, он огляделся в поисках сахара и молока. Я призвал их. Он бухнул себе в чай три ложки сахара и полчашки молока. Наверное, родственники заставляли его пить чай без ничего. Я обнаружил, что почти все странности Поттера являлись прямым результатом издевательств, которым подвергали его дома.

Несколько успокаивающих глотков, и я развёл руки в стороны, давая понять, что можно начинать торговаться. Его самодовольно расправленные плечи, полуулыбка, с которой он потягивал чай, указывали на то, что он даже не рассматривал возможности наличия каких-либо условий с моей стороны. Как же он ошибался.

— Я хочу услышать истории о моей матери.

Похоже, я начал терять форму. Я почти поперхнулся. Какого чёрта он себе вообразил?

— Не неси чушь. Определённо, это территория Люпина, — фыркнул я. В самом деле, что я помню о Лили Эванс... — Кого ты спрашиваешь, слизеринца?

— Ремус умирает. Я не могу поселиться возле его кровати и потребовать от него рассказов. Слагхорн сказал, что вы были друзьями.

Я одарил его свирепым взглядом, припасённым для полных идиотов. С этим взглядом он был довольно хорошо знаком.

— Гораций ошибся, к тому же он слабоумный кретин. У меня не было друзей.

Я опустошил свою чашку и отлевитировал её в раковину. Вымою потом.

— Я мог бы тебя заставить, — повторил Поттер, и в этот раз в его голосе послышалось отчаяние.

— Макгонагалл...

— Она её учила, это совсем другое.

— Люпин... — снова попытался я.

— Чёрт подери, Снейп. Пойми, он умирает. Ему осталось не больше двух месяцев и эти два месяца по праву принадлежат Тонкс. Я мог бы тебя заставить, — угрожающе произнёс он в третий раз.

— Так заставь! — заорал я, потому что мне осточертело, пропади оно все пропадом, осточертело пресмыкаться перед более могущественными волшебниками. Мне хватило на всю оставшуюся жизнь. — И не забудь вызвать воспоминание об Альбусе, когда будешь насиловать мои мозги Непростительным, уж не знаю, каким из них ты соблаговолишь воспользоваться. — Я указал пальцем на свою голову. — Ни в чём себе не отказывай, Поттер.

Год назад он бы впал в напряжённое молчание, и только один удар секундной стрелки отделял бы его от какого-либо ужасающего всплеска ярости. Взывание к фантому Альбуса Дамблдора как правило обуздывало худшие приступы его гнева. Не успевало имя Альбуса слететь с моих уст, как Поттер тут же брал себя в руки, остывал несколько секунд, а затем аппарировал из комнаты с резким хлопком. Мы прошли через множество подобных сцен, и было чудом, что он не прикончил меня за несколько месяцев до то того, как прикончил Тёмного Лорда. Хотя в отсутствии желания недостатка не было.

— Какой же ты мерзавец, — выплюнул он в ответ, после чего тоже развёл руки в стороны. Чудо чудное. Поттер повзрослел. Значит, торги возобновились. Весьма прискорбно для него, поскольку в мои намерения никоим образом не входило торговаться. На предмет чего бы то ни было.

— У тебя нет ничего, что могло бы меня заинтересовать, так что всё это не имеет никакого смысла. Можешь применить ко мне Империус или уйти. — Почему бы мне не пойти ва-банк? Даже без упоминания Альбуса, сомневаюсь, что он решится накладывать Непростительные на человека, которого хоть и ненавидел лютой ненавистью, но который, тем не менее, сыграл решающую роль в спасении его оставшихся друзей. Стоит признать, что их осталось немного, но Уизли и Грейнджер выжили, плюс эта вертихвостка, младшая Уизли. Я бросил взгляд на его безымянный палец. Нет, их бракосочетание пока что не состоялось.

— У меня есть я.

Наверняка мне послышалось. Я снова призвал свою чашку и очень твёрдой рукой налил себе чаю.

— Мне кажется, я не расслышал.

— Ты можешь смотреть. На меня. Я позволю тебе смотреть на меня. Если ты расскажешь мне о моей матери.

Убийство что-то делает с душой. Ты обнаруживаешь, что совершаешь сделки, которых раньше никогда бы не совершил, и кажется, что не существует ничего, что не могло бы стать предметом купли-продажи. Но Поттер, выставляющий себя на панель?

— Только не прикасайся, — добавил он.

— С чего ты взял, что я захочу на тебя смотреть и тем более прикасаться? — Я был весьма горд собой. Это было сказано с моей привычной фирменной гримасой. Превосходно.

— Ты устал. — Он впервые взглянул на меня с тех пор, как сделал мне это безумное предложение. — Я знаю, что это за чувство. Когда ты так устал, что тебе всё по херу. Абсолютно.

И в самом деле, тёмные круги у него под глазами могли посоперничать с моими. Я посмотрел на него очень внимательно, возможно, впервые за долгие месяцы, а может и годы. Просто, его присутствие служило таким сильным раздражителем, что я перестал его видеть. Цвет его лица походил на цвет дохлых земляных червей, а кожа туго обтягивала скулы — вся усердная кормёжка Молли пошла насмарку. Да, видимо, он знал, как это бывает, когда смертельная усталость пожирает тебя изнутри. Ненасытная, всепоглощающая усталость.

— Должно быть, для тебя это в сто раз хуже. Ты годами держал защиту. Но всё равно, я знаю, что это такое. Я тоже устал. Я постоянно боюсь выдать себя при Скримджере. Ты выдаёшь себя постоянно. Показываешь то, чего раньше никогда бы не показал, — произнёс он будничным тоном.

Я не ответил.

— Я видел, Снейп, — его голос набирал силу. — Как ты на меня смотрел. — Он снова уткнулся в чашку, а его щеки вспыхнули яростным румянцем. Но это не был румянец насмерть перепуганного юнца, обнаружившего, что его сальноволосый профессор испытывает к нему физическое влечение. Ну, может, самую малость. Скорее, это был искушённый румянец, виноватый румянец того, кто точно знал, что чувствует человек, испытывающий такого рода голод. Я поставил чашку на стол. Меньше всего я ожидал подобного поворота. Эта война, несомненно, развратила нас на всех мыслимых и немыслимых уровнях. Интересно.

— Что вы знаете о такого рода взглядах, мистер Поттер? — промурлыкал я. — Может быть, мне стоит отправить сову мисс Уизли, разузнать у неё...

— Замолчи, — потребовал он и принялся без устали взъерошивать рукой шевелюру. — Там всё кончено, так что не беспокой её. Что до взглядов... Не твоё собачье дело. Я просто знаю и всё.

— Личный опыт? — Должен признать, я был заинтригован. Я умирал от любопытства. — Порочное увлечение?

— Что именно во фразе «не твоё собачье дело» тебе непонятно? Там не было ничего порочного или грязного. Просто один случай заставил меня усомниться... в некоторых вещах. И прежде, чем ты разойдёшься и начнёшь обзывать меня извращенцем, или пидором, или петухом, или голубым, или что там ещё есть в твоём арсенале оскорблений, который у тебя всегда под рукой — я не знаю, кто я на самом деле. Думал, что гетеро, но... Я всё ещё многого не понимаю, но одно я знаю наверняка: тебе понравилось то, что ты увидел. — Это утверждение было подкреплено звонким ударом чашки о блюдце. — Я хочу услышать истории о своей матери, и ты единственный из её одноклассников, не считая Ремуса, кто всё ещё жив. — Он замолчал.

— И, возможно, ненадолго. Что если меня обнаружит какой-нибудь сумасшедший пожиратель или враждебно настроенный член Ордена, не верящий в мою невиновность? Что тогда? — Его молчание было красноречивее всяких слов. — Ты мне отвратителен.

Это вызвало невесёлый смешок и поднятые к потолку глаза.

— Взаимно. И я был бы полным идиотом, если бы этого не понимал. Просто, чтобы между нами не было недомолвок. Объясняю. У меня нет выхода, Снейп, иначе меня бы здесь не было. Чёртов отморозок, — пробормотал он себе под нос. — Я собирался заставить тебя силой, но... я не могу. Я думал, что смогу, но нет. Зато теперь у нас есть предмет для торга. Тебе противно это, — он быстро провёл рукой от шеи до макушки. — Но не это, — и расправил плечи.

Согласен. Вряд ли я сказал бы это неделю назад, но, с другой стороны, неделю назад я ещё не видел Поттера, сжимающего рукой промежность. Рукой, утратившей, наконец, мальчишескую хрупкость, и приобретшей привлекательную твёрдость мужской. Я резко встал из-за стола и, вернувшись в гостиную, снова уселся на диван. Как по мне, так торг был окончен.

Прошло как минимум две минуты, прежде чем он осознал, что выиграл этот раунд. Я услышал, как его стул медленно царапнул потрескавшийся линолеум. Он прошаркал в комнату в своей обычной манере, и я едва сдержался, чтобы не проклясть его ступни, пока он стоял передо мной, на безопасном расстоянии, видимо, на случай, если я окончательно озверею и начну его хватать.

— Не прикасаться, — напомнил он. — Только рубашка.

Я насмешливо поднял бровь. Я был в курсе. Взмахом палочки он снова оживил огонь в камине. Я готов был поклясться кровью десяти единорогов, что румянец на его лице вспыхнул вовсе не от тепла, мгновенно затопившего комнату. Он снял очки, без сомнения, чтобы не видеть моё лицо. Интересно, чего он ожидает? Неконтролируемого слюноотделения и учащённого дыхания? Насмешек? Его футболка была снята в спешке и крепко зажата в кулаке; другая рука с тем же остервенением сжала палочку. Он закрыл глаза.

— Какой же ты больной ублюдок, Снейп, — пробормотал он. — Бог мой, я тебя ненавижу. Лови свой мерзкий кайф. Извращенец. Не могу поверить, что ты был моим учителем. Дрочил, наверное, после каждого урока...

Это было так утомительно. Ожидаемо, но всё равно раздражало.

— Заткнись ради Мерлина, Поттер, или даже вероятность того, что ты отсосёшь у меня на коленях, не убедит меня в необходимости продолжать это безумие.

Как я и рассчитывал, это его заткнуло, его губы мучительно искривились, выдавая абсолютное отвращение и стыд. Ужасающая перспектива орального секса со мной, наверное, лишила его способности говорить на пять лет вперёд.

У него было изумительное тело, несмотря на излишнюю худобу. Не безупречное, стоит отметить. Шрамы от проклятий крест-накрест исполосовали его живот, а один, особо глубокий, рассёк надвое левое плечо. Но это делало его ещё красивее. Его юность явила своё совершенство в резко очерченном конусе мышц, спускающемся от талии к стройным бёдрам, в зардевшихся сосках, в многочисленные рубцах — вечном свидетельстве его честно исполненного долга и безграничного самопожертвования. В эту минуту он мне почти нравился. Впервые за восемь лет.

Однако совершенство совершенством, но...

— Повернись. Пожалуйста.

Мой голос оставался безучастным. Он звучал небрежно, как если бы я попросил налить мне ещё чаю. Будничный тон слегка разбавил его крайнее напряжение. Его плечи тут же опустились, а жилы на шее стали не так заметны. На спине шрамов было немного. Не больше полудюжины, и, скорее всего, лет через пять от них останутся лишь воспоминания. Ничего удивительного. Все эти годы я оскорблял Поттера весьма разнообразными словами — и надо сказать совершенно справедливо, — но за всё это время я ни разу не назвал его трусом. Храбрость солдата определяется количеством шрамов на его теле. Храбрость Поттера никогда не вызывала сомнений. Не то чтобы я не считал, что причиной половины его храбрых поступков была непроходимая тупость и неспособность оценить, с какого рода опасностью он имел дело, но к чему придираться?

Когда он повернулся ко мне спиной, он перестал быть похожим на Поттера. Да, он стал похож на весьма соблазнительного темноволосого мальчика, из тех, что мне иногда удавалось снять в более сносной части Лютного переулка. Плечи достаточно широкие, чтобы не вызвать привкуса школьного класса, но в то же время достаточно узкие, чтобы сразу же стало ясно — он всё ещё очень юн, и намёк, всего лишь намёк на задницу, скрытую за покатой поверхностью брюк.

— Подними руки. — Я снова произнёс это мягким тоном, настолько непринуждённо, насколько это было возможно. Он поколебался, но уступил. Пока он стоял с поднятыми кверху руками, я впитывал в себя каждую рябь, возникшую на поверхности его кожи, каждый мускул, каждую напряжённо натянутую жилку.

Мысль о том, чтобы уравновесить собой эту восхитительную спину... твёрдо положить одну руку на бедро, а другой сжать его запястья и, держа их у него над головой, легонько коснуться языком верхнего края этого ужасного шрама, скользнуть вдоль плеча, перекатывая бёдра вверх и вниз медленными дразнящими движениями...

Несовершенный Адонис...

В этот момент он издал особенно нетерпеливый вздох и всё испортил, поскольку не возникало никакого сомнения в том, кому именно принадлежало это характерное фырканье. Показателем того, сколько времени мы были вынуждены провести вместе, была моя полная уверенность, что этот раздражённый вздох мог исходить только от Поттера.

Я лёг, отвернулся от него, плотно замотался в ветхий серый кардиган моей матери и натянул одеяло до подбородка.

Должно быть он услышал скрип пружин и шуршание поправляемых мною грубых одеял. Наверняка он решил, что я раздеваюсь и вот-вот на него наброшусь. Я бы отдал всё своё годичное жалованье (в те времена, когда я действительно что-то зарабатывал), чтобы увидеть выражение его лица. Неуверенность, отчаяние, возможно, даже страх. Он продержался гораздо дольше, чем я рассчитывал.

Я уже почти заснул, когда раздался вопль: — Ты что делаешь, мать твою? А рассказ?

Я даже не потрудился открыть глаза.

— Зачем покупать корову, если молоко отдают даром? — процедил я сквозь зубы, воспользовавшись особо вульгарным маггловским выражением. — Может быть, завтра, если оно наступит, тебе следует определиться с условиями. Как обычно, всему виной твоё безрассудство. Советую в следующий раз подождать, пока я не расскажу тебе то, что ты хочешь услышать, а потом уже раздеваться. Тогда у меня, возможно, появится стимул для бодрствования. Но не сейчас.

Я замолчал и принялся ждать. Потому что я в самом деле думал, что он меня проклянёт. Возможно, даже прикончит. И тогда правомерность моих опасений наконец-то получит подтверждение. — Почему мы на него рассчитываем, Альбус? Он непредсказуем. Он впадает в бешенство по малейшему поводу. Он никогда не сможет обуздать эту дикую импульсивность, которую вы называете смелостью. Он пороховая бочка, начинённая обидами и недовольством. Однажды, Альбус, попомните моё слово… — Шесть лет директор оставался глух к моим бесчисленным мольбам. Возможно, сегодня наступил тот день, когда моя правота будет доказана. Я больше ему не нужен. Поддастся ли он, наконец, искушению и убьёт меня, как хотел все эти годы? Странно, я обнаружил, что мне по большому счёту всё равно.

Он меня не проклял. Вместо этого он устроил довольно громкую детскую истерику.

— Грёбаный мудак. Король мудаков. Чего я ожидал? Сволочь высшего разряда. Отпетый мерзавец. Мне следовало знать, что так будет, потому что именно так и поступают мерзкие злобные ублюдки вроде тебя. Что ж, ладно, завтра снова будет день. Я свой урок усвоил, паскуда ты конченая. Тварь.

И так далее, и тому подобное, десять минут такого же рода бессмысленной брани. Затем свист пламени, согревающие чары, снова ворчание, и.. храп. Я обернулся.

Поттер свернулся клубком под одеялом и спал.

Хлопок аппарации разбудил меня, когда он покидал дом.

Глава 2.

Вообще-то, я был удивлён, когда он вернулся, но, с другой стороны, вы ведь в курсе, что говорят о настырности гриффиндорцев. Поттер-старший проявлял завидное упорство в словесных и физических издевательствах надо мной, так почему я должен недооценивать его сына?

Я в самом деле был измучен. Ещё год назад я никогда бы не допустил подобной бессмыслицы.

Разбудил меня аромат жарящегося бекона. Нет, я не придумываю. Поттер стоял у меня на кухне и поджаривал на сковородке — я взглянул на часы — поздний завтрак. Невольно в памяти всплыла картина кошмарных воскресных завтраков моей юности. Адова трапеза, и, хотя все приёмы пищи были невыносимыми, но почему-то воскресное утро несло на себе особое фирменное клеймо. Будучи уже взрослым, я понял, что субботние вечера в пивной, где отец вливал в себя столько виски, что его хватило бы, чтобы удержать Армаду на плаву, возможно, играли решающую роль в его утреннем воскресном «дружелюбии». Бекон всегда недостаточно хрустел. Или был подгорелым. Помидоры были отвратительными на вкус. Или они были слишком сладкими. Или он хотел омлет. Или он ел яичницу, только, если яйца смотрели желтками вверх, сука грёбаная, дебилка. Утро считалось удачным, и я употребляю слово «удачным» с изрядной долей иронии, если он не швырял тарелку через всю кухню так, что она врезалась в противоположную стену. В самом деле, я до сих пор могу видеть вмятины в штукатурке там, где в течение стольких лет тарелки встречались со стеной.

— Ты встал, — заметил он. — Уже почти готово.

— Что ты делаешь?

Поттер слегка обернулся, наколол на вилку ломтик бекона, помахал им вместо объяснений и закатил глаза, прежде чем вернуть его обратно на сковородку.

Где он взял бекон? Да я с него три шкуры спущу за такую наглость. Однако не раньше, чем опорожню мочевой пузырь.

Закончив утренние омовения, я зашёл на кухню и обнаружил, что стол накрыт, а на чайник для заварки надета грелка. Как он посмел явиться сюда и нарушить... Какая разница? Я бы не смог остановить его даже при желании.

— Вот. Надеюсь, ты любишь омлет. Случайно разбил желток и.. — он пожал плечами.

— Спасибо. Чаю?

Он кивнул с набитым до отказа ртом. Он вгрызался в еду отчаянно, почти что с яростью. Я помню это чувство голода. Вопреки легенде, я был вполне нормальным подростком, с обычными подростковыми аппетитами и желаниями.

Я смог проглотить всего несколько кусочков омлета и ломтик бекона. К помидору я не притронулся. Я придвинул к Поттеру свою тарелку. Ему потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы отполировать её до блеска, после чего он поджарил себе ещё один тост. Вернуться бы в свои девятнадцать, чтобы получать такое же удовольствие от еды.

— Бекон и помидоры? — поинтересовался я.

— Я их купил. В твоей грёбаной берлоге хоть шаром покати. Несколько яиц, хлеб, пара жестянок чая. Это всё, чем ты питаешься?

Я пожал плечами. Это было не его дело.

— В настоящее время мой аппетит на нуле. Годы пожирательства меня избаловали. Стоит один раз насладиться ножками маггловских младенцев, всё остальное бледнеет в сравнении. Пальчики были особенно восхитительны.

— Ты реально больной, Снейп.

По крайней мере мне показалось, что он сказал именно это, поскольку он бубнил, уплетая отвергнутый мною помидор.

— Ты довольно неприхотлив, — заметил я. Это было встречено выразительной гримасой.

— Мне всегда ужасно хочется есть после дневного цирка у Скримджера. И я не хотел возвращаться обратно к себе... Зашёл в магазин и что-то быстро сварганил.

Он замолчал и налил нам обоим ещё чая.

— Они тебя проверяют. — Это не было вопросом, и он не воспринял это как вопрос.

— Министерство убеждено, что я новый Тёмный Лорд. Скримджер требует от меня поджигать комнаты и прочий бред, а после измеряет силу моей магии.

А я-то думал, что у Скримджера в самом деле есть мозги.

— Ты мог бы, не моргнув глазом, накрыть огнём всё Министерство. — Опять-таки, это была констатация факта.

— Да, — согласился он, но в его голосе не было торжества. — А что толку? У меня есть вся эта сила, но она никого не вернёт назад. На самом деле я её ненавижу. Она просто делает меня ещё большим уродом. Хотя я не думал, что это возможно. Волдеморт всё же успел посмеяться напоследок. — Его рука слегка задрожала, когда он протянул свою чашку за ещё одной порцией чая.

Внезапно в окно начала долбиться сова. Я приподнял бровь, поскольку почта была явно не для меня.

— Ради всего святого! — взорвался Поттер, толкнув свой стул назад с такой силой, что тот опрокинулся. Он решительно распахнул окно, сорвал записку с лапы птицы и снова с треском хлопнул оконной рамой, оставив сову без угощения. Быстрое Инсендио и записка тут же превратилась в кучку пепла. Он вернул стул в вертикальное положение, найдя в себе достаточно такта, чтобы покраснеть. — Чёртова Гермиона.

Я налил нам ещё по чашке чая.

— Она знает, что ты здесь? — Это меня удивило.

— Да. Извини. Она никак не уймётся, понимаешь? — Его лицо потемнело. — Неважно, я с ней разберусь. Я пришёл, чтобы услышать свою историю. И давай больше без этих твоих штучек. Сделка есть сделка.

— Тогда твои условия?

— Сначала ты рассказываешь. Если я почувствую, что ты надо мной издеваешься, клянусь могилой Дамблдора, я тебя, тварь, придушу. Голыми руками. Когда ты закончишь, я проделаю... эту штуку с рубашкой. В общем, ты понял. Но сегодня сука, никакой рубашки, ты мне должен.

— Хоть я и считаю, что бранные слова иногда бывают очень кстати, твоё довольно беспорядочное их употребление совершенно выхолащивает их потенциал и всего лишь подчёркивает тот факт, что ты просто-напросто вульгарный юнец, чей язык может соперничать с языком портового грузчика.

— Пошёл на хер, — произнёс он, широко улыбнувшись.

Именно то, чего я ожидал. Та малая толика зрелости, которую я увидел раньше во время наших переговоров, так и осталась малой толикой. Да и тот факт, что он не обговорил условия с самого начала, являлся ещё одной иллюстрацией того, насколько наивным он всё ещё был. Поразительно. Казалось бы, вся эта врождённая доверчивость должна была умереть в день, когда я убил Альбуса.

Я кивнул.

— Посмотри на меня. — Он поднял голову, его глаза — одни зрачки, тёмные зрачки бунтаря, полные этого постоянного вызова, этого вечного «пошёл ты... », так хорошо знакомым мне с самого первого дня. — Это мои воспоминания и ты отнесёшься к ним с уважением. Ты не будешь сомневаться в их правдивости, не будешь называть меня лжецом, не будешь швырять в меня проклятья, если услышишь что-то, что тебе не понравится. И уверяю, тебе не понравится многое. Ты меня понял? — Он кивнул. — Как долго это будет продолжаться? — с раздражением спросил я.

— До тех пор, пока я не скажу.

Наши стулья одновременно скрипнули об пол.

* * *

Я улёгся на диван, на спину. Он снова рухнул беспорядочной кучей в кресло моего отца. Меня всегда поражала его неуклюжесть, ведь на метле он был сама грация. Я указал пальцем на камин: — Будь так любезен. — Мелькнула палочка, и комнату накрыло волной горячего воздуха. Языки пламени лизнули наружную поверхность камина.

— Умерь свой пыл. Ты хочешь изжарить нас живьём?

— Извини, — пробубнил он. — Всё ещё пытаюсь привыкнуть.

Я закрыл глаза.

— Хотя твоя мать и попала на Гриффиндор, на самом деле она не принадлежала ни к одному из факультетов, и я бы не удивился, узнав, что Сортировочной Шляпе пришлось чертовски нелегко, когда подошла её очередь. Она обладала интеллектом рэйвенкловца, смелостью гриффиндорца, верностью хаффлпаффца и твёрдостью слизеринца. Первый раз я увидел её на платформе...

— Она... Она была красивая? — спросил Поттер жалобным голосом. — У меня есть несколько её фотографий, но на них она старше.

— Не перебивай. Да, она была на редкость красивой девочкой, но самое удивительное, я обнаружил это позже, она была начисто лишена всякого высокомерия. Она также была не из тех, кто по мере взросления утрачивает свою детскую красоту и вырастает совершенно обыкновенным. Она была очаровательным ребёнком. Она стала очаровательной женщиной. Её волосы были мягкого рыжего цвета — не раздражающе рыжего, как у твоего мистера Уизли, а её глаза остались такими же потрясающе зелёными — единственный атрибут, который ты унаследовал от неё, насколько я могу судить. Никто не вспоминает об этом, но у неё была чудесная улыбка. По прошествии лет из улыбки счастливого ребёнка, которого легко было развеселить и порадовать, она превратилась в щедрую и доброжелательную улыбку уверенной в себе молодой женщины. Была и другая улыбка. Правда, она ни разу не была адресована мне, но время от времени, она склоняла голову набок, украдкой смотрела по сторонам, а затем слегка приподнимала самые уголки рта — весьма кокетливая улыбка. В сущности невинная, но с едва заметным обещанием близости. Улыбка, способная пленить сердце даже такого отъявленного бандита как твой отец.

Из кресла возмущённо фыркнули.

— Ни звука больше. Она не была идеальной. Её вспыльчивость и своенравие были довольно впечатляющими. В этом она была похожа на Минерву, обе любили приправлять свой гнев остроумием и сарказмом. Минерва, само собой, старалась сдерживать себя в общении с учениками. У твоей матери не было такой привычки, и в свою бытность старостой школы, она часто раздавала наказания, сопровождая их словесными издёвками, которые могли составить конкуренцию даже моим.

— Но эти откровения пришли позже. А тогда на платформе я видел лишь то, как она прощалась с твоей семьёй. Твои бабушка с дедушкой непрерывно обнимали её, не обращая внимания на нетерпеливое пыхтение паровоза, означавшее что поезд вот-вот тронется. Твоя тётя стояла сбоку, зло поджав губы. Её зависть была настолько неприкрытой, что даже я, незнакомец, мог видеть её и почти что осязать. «Почему мне не достались эти рыжие волосы? Эти зелёные глаза? Почему они так сильно её любят?» Естественно, я кое-что знал о зависти, поскольку сам был недолюбленным ребёнком. Я знал эту ожесточённую линию рта. Я смотрел на неё в зеркало каждое утро. Значение слова «несправедливо» почти утратило смысл, поскольку несправедливость была во всём. Несправедливость была привычным состоянием бытия.

— Должен признать, что я очень завидовал способности твоей матери бурно выражать свои чувства, с лёгкостью отдавать их, и получать. Моя собственная мать стояла рядом со мной, одетая в этот самый кардиган. Он совершенно не спасал от резкого ветра, продувавшего платформу со всех сторон, но тёплое пальто она надевала только в крайних случаях, стараясь чтобы оно прослужило как можно дольше. Нам нечего было сказать друг другу. Для меня было так же невозможно выразить радость, наполнявшую всё моё существо оттого, что мне предстояла передышка в целых девять месяцев — возвращаться домой на каникулы я не собирался, — как и выразить мою печаль от расставания с ней. Поэтому мы молчали. Время от времени она смахивала с моего плеча несуществующую пылинку.

— Когда раздался финальный свисток паровоза, она в последний раз отряхнула мои плечи и шепнула мне на ухо: — Учись прилежно, Северус. — А затем ушла. Я повернулся, чтобы зайти в вагон, и увидел, как твоя мать с теплотой обнимала твою тётю. В предвкушении того, что твоя мать наконец уедет, твоя тётя буквально расплылась в улыбке. Впервые за всё это время.

— Мы ехали в одном купе. Как потом оказалось, в первый и последний раз. Твоя мать была весьма наблюдательной, она играла с выбившейся прядью волос, делая вид, что не замечает тощий сэндвич, который мне приготовили в очень долгую дорогу. Она была щедрой. Она купила несколько тыквенных пирожков, затем заявила, что объелась, и умоляла меня их съесть. Стыдно сказать, но я согласился. В те дни мне постоянно хотелось есть. Вечером на торжественном пиршестве в Хогвартсе я впервые наелся по-настоящему. Первый раз в жизни я почувствовал себя сытым.

Поттер отчего-то резко вздохнул. Я взглянул на него, вопросительно приподняв бровь, но он промолчал, только сильно закусил губу и взмахом руки предложил мне продолжить.

— Почти всю дорогу мы проболтали. Я вёл себя как совершеннейший монстр.

— Как неожиданно, — еле слышно пробормотал он.

— Ещё одно слово, мистер Поттер, и на этом всё закончится. Вам понятно? — предупредил я. Он одарил меня своим привычным дерзким взглядом, но всё же кивнул.

— Я был грубым, резким, бесцеремонным, и до сих пор остаётся тайной, почему она не взяла меня за шкирку и не вышвырнула из окна. Позже я узнал, что она не придала этому значения, просто решила, что я скучал по дому. Хотел бы я, чтобы это было правдой. Нет, она не была легковерной или наивной, просто у неё хватило здравого смысла не делать никаких серьёзных выводов на основании одной единственной поездки. Я был несказанно счастлив уехать из дома, и моё поведение объяснялось безумной застенчивостью, проявлявшей себя в грубости. Безусловно я был грубым и резким по природе, но тогда она была готова дать мне шанс.

— Весь мой предыдущий жизненный опыт убедил меня, что ты либо хищник, либо добыча. Третьего не дано. Моё пребывание в Хогвартсе, как в качестве ученика, так и в качестве учителя, не изменило моих взглядов, и всю мою жизнь я прожил в соответствии с ними. Я обнаружил только два исключения из этого правила: Альбус Дамблдор и твоя мать. Они были единственными в этом мире, кому я когда-либо доверял. В том, что они оба предали меня, заключена бесконечная ирония.

Я остановился полностью опустошённый, не в силах произнести больше ни слова. Если он хотел от меня чего-то ещё, ему придётся меня придушить.

Я повернулся, чтобы уснуть.

— Она была очень красивой? — снова спросил он.

Я кивнул. Лили Эванс была красивым ребёнком. Правда, тогда я этого не знал. По извращённой и жестокой привычке, свойственной детям, я замечал только тех, кто не был привлекательным или красивым так же, как остальные замечали это за мной. Как говорил мой отец: «Лицо, которое сможет любить только мать».

— И только гораздо позже я смог оценить, насколько прекрасной была Лили Эванс, и как ребёнок, и как молодая женщина.

Потерявшись в собственных мыслях, я неожиданно для себя обнаружил, что Поттер уснул. Его тяжёлое размеренное дыхание заглушало шипение камина. Я открыл глаза. Его щёки блестели от беззвучных слёз, рот был слегка приоткрыт. Я снова развёл огонь и закрыл глаза.

Когда я проснулся, его уже не было.

* * *

Не может быть, неужели это... да, свист… и аромат... Свиных отбивных? Поттер снова занял позицию у моей плиты и в самом деле жарил свиные отбивные, насвистывая рождественскую мелодию. А именно: «Украшайте залы веточками остролиста».

Я прошёл в ванную, сделал свои дела, понюхал подмышки, наложил на себя весьма мощный Скурджифай, а затем вышел к столу. Я принципиально ненавижу рождественские песнопения, однако испытываю слабость к свиным отбивным.

— Сегодня отбивные, устраивает?

Как будто я мог сказать «нет».

Мы ели в тишине. В самом деле, нет ничего вкуснее свиных отбивных с молодым картофелем и зелёным горошком. И даже при всём при этом, я едва смог съесть несколько кусочков, и оставил за Поттером право закинуть в себя остальное. Что он и сделал с превеликим удовольствием.

— Ты был сегодня у Скримджера?

— Он отпускает меня на выходные. Я свободен и сегодня, и завтра.

Что ж, это объясняет художественный свист.

В воздухе витал запах палёной бумаги. Я принюхался:

— Похоже, я проспал сову от мисс Грейнджер. Она неутомима.

— Ты просто не представляешь, — проворчал он. — Могу я кое-что у тебя спросить?

Я отлевитировал посуду в раковину, немного на рассчитав усилие. Одна тарелка разбилась. Поттер починил её молча.

Я раздумывал, не пропустить ли мне вопрос мимо ушей, ведь в конце концов это не было условием нашей так называемой сделки. Я говорю «так называемой», поскольку с его стороны это было обычным вымогательством, хотя и вымогательством с компенсацией. Но это ничего меняло. Моей задачей было рассказывать ему о Лили Эванс и ничего больше.

— Пожалуйста. Всего один вопрос.

Возможно, славно зажаренная отбивная того стоила.

— Один, — сказал я, придав голосу крайнее недовольство, дабы уничтожить все сомнения.

— Какой была твоя первая встреча с моим отцом?

Я ответил не сразу.

— Он был довольно крупным для своего возраста, тогда как я был весьма тщедушным. В те дни соперничество между факультетами не было таким ожесточённым, как во время твоей учёбы, но вражда между Гриффиндором и Слизерином была достаточно сильной. Я слышал сдавленные смешки с гриффиндорской стороны, когда Минерва назвала моё имя, и Сортировочная Шляпа отправила меня на Слизерин, почти не раздумывая. Когда я выходил из Большого зала, твой отец подставил мне подножку. Я успел заметить красное и золотое на его галстуке, когда полетел головой вперёд и ударился о камень, отколов край зуба. Я отказался идти к мадам Помфри, и, да будет тебе известно, каждое утро, когда я чищу зубы, — я оскалился ему в лицо, — я вспоминаю, каким он был невообразимым мерзавцем. Как я узнал, что это был твой отец? Я слышал, как Блэк сказал с этой своей надменной аристократической медлительностью — сколько бы он ни старался замаскировать эту свою манеру разговора, ему это так и не удалось: «Отличная работа, Джеймс. Мерлин, ну и имя. С таким носом, думаю, мы должны назвать его Сопливусом и дело с концом». Так они и сделали. На следующие семь лет. Вот к чему приводят твои вопросы.

Не глядя на меня, он поднялся из-за стола, развёл огонь в камине и так же беззвучно сел.

Я тоже не смотрел на него, пока устраивался на диване.

— Если у тебя есть малейшее намерение отомстить мне за вчерашнее, уверяю, это будет последний раз, когда я открою рот.

Он явно прикидывал возможность оставить меня без сладкого в отместку за вчерашний «урок», поскольку я получил ворчливое: — Да, да. Не тяни резину.

— Просто, чтобы между нами не было недопонимания, — предупредил я.

В ответ он посильнее развёл огонь, да так, что протяни я руку, она бы тут же была объята пламенем. Я промолчал.

— Уверен, тебе интересно, почему я так презрительно обходился с твоей мисс Грейнджер. Почему я никогда не отдавал ей должного, а наоборот, наказывал её. Систематически. Можешь винить в этом свою мать. Каждый раз, когда я видел самолюбование и выпендрёж Грейнджер, я не мог не вспомнить другую маггловскую девочку, обладавшую таким же блестящим интеллектом. Так же выросшую у маггловских родителей. Которая так же не знала о том, что она ведьма до тех пор, пока сова не принесла ей письмо из Хогвартса. Девочка, у которой не было этой поистине жалкой потребности заявлять о своём превосходстве каждую секунду своей маленькой закомплексованной жизни. Которая, когда её спрашивали, всегда давала правильный ответ, но делала это так небрежно, словно это была всего лишь счастливая случайность, будто ей только что пришло это в голову. «Простите, я не ошиблась?» Которая никогда не демонстрировала свой интеллект всем и вся, используя для этого любую возможность, слово в слово пересказывая содержимое школьных учебников. Которая буквально не подпрыгивала на стуле при каждом вопросе учителя, чуть ли не выворачивая руку из сустава. Меня просто мутило, когда я слышал её визгливое: «Гарри, Рон, мы должны готовиться к СОВам, до них осталось всего триста лет!»

Это вызвало довольный смешок.

Я бросил на него свой фирменный взгляд.

— Что? Мне нельзя смеяться? — возмутился Поттер. — Ты дал ей совершенно точную характеристику, просто в яблочко попал. Иногда она бывает жуткой занудой.

— Согласен. Твоя мать никогда не отдавала свой интеллект на откуп собственному тщеславию, как это делала Грейнджер. Или делает. Война ничего не изменила. Было невозможно не восхищаться этой чертой твоей матери, равно как и не презирать Грейнджер за её отсутствие.

— Не сомневаюсь, что Гораций щедро потчевал тебя рассказами о выдающихся способностях твоей матери. Мне нечего к этому добавить. Она в самом деле была одарённой. Её ум был из тех, что способны совершить скачок от А до Я за долю секунды. Я ухитрялся делать так, чтобы меня ставили с ней в паре при каждой возможности. У нас получалось работать вместе. Она никогда не принимала мою грубость близко к сердцу, сомневаюсь, что я был для неё настолько значим, чтобы её это трогало. Но я уважал её за ум, и она это знала.

— Я тоже был весьма одарённым учеником. Мы ценили это друг в друге. Если ты хоть немного обратил внимание на эту комнату, ты догадался, что моё детство прошло в полной нищете. Моя одежда была поношенной, порции мизерными. — Это почему-то вызвало вздох. — Единственное, чего хватало с избытком... — Я сделал широкий жест в направлении стеллажей с книгами. — Со временем я понял, что только благодаря книгам моя мать за все эти годы не лишилась рассудка. С их помощью она, образно выражаясь, могла сбежать в викторианскую Англию, или в Россию, или во Францию, или даже в Америку двадцатого столетия. Бедная женщина, тот факт, что она читала американских маггловских авторов, чтобы забыть о своём бедственном положении, наверняка означал, что она была доведена до отчаяния. — Я замолчал на секунду. — О, прошу прощения. Позволь представить тебе эти, без сомнения, инородные для тебя предметы. Это книги. Они, как правило, собраны в кожаные переплёты и состоят из листов бумаги, на которых напечатаны слова.

— Он был лучшим из мерзавцев, он был худшим из мерзавцев, — произнёс Поттер одним уголком рта.*

— Туше, Поттер, туше. Я говорю это только потому, что до твоего шестого курса я не встречал ни единого свидетельства того, что ты вообще знал, как выглядит книга, не говоря уже о том, чтобы её прочесть. Представь, как я удивился, когда ты набрёл на мой учебник по зельям за шестой курс и даже смог прочитать написанное. Один из немногих случаев, когда тебе удалось меня удивить. Странно, что ты не соперничал в учёбе с Грейнджер, учитывая, кто были твои родители, но, полагаю, бесполезно спорить о причудах генетики. Как бы я не ненавидел твоего отца, должен признать, что он обладал исключительными способностями. Он их разбазарил, конечно. Всю свою энергию он пустил на изобретение розыгрышей, создание хитроумных сглазов и порч и изготовление навозных бомб улучшенной конструкции.

Я ждал некоего взрыва, но Поттер лишь зыркнул на меня со своим обычным презрением.

— Это сводило с ума, наблюдать, как твой отец тратил большую часть классного времени, обмениваясь бесконечными записками с Блэком, и если я видел его в библиотеке больше двух раз в год, это было абсолютным чудом. Аллергия на чтение — ваша общая черта. Меньше всего его заботила учёба. Квиддич и шалости занимали главенствующее место в его повестке дня, а позже, это место заняла твоя мать. Так было всегда. Но как это ни прискорбно, когда подходило время СОВ или ЖАБА, он получал самые высокие отметки. Он был очень способным. Конечно, не до такой степени, как твоя мать, но он, несомненно, был умён. Правда, пользовался он этим умом как совершеннейший ублюдок. Вечно над кем-нибудь издевался или подкалывал. Таланты Блэка были не менее значимыми, хотя и немного другими. Твой отец блистал в трансфигурации, думаю, тем фактом, что ты сумел вызвать Патронуса в относительно юном возрасте, ты обязан ему, а Блэк преуспевал в чарах. Оба были безнадёжны в зельях, поскольку не имели ни капли терпения. Продолжительность концентрации внимания у них была не больше, чем у мушек дрозофил.

— Я не раз наблюдал, как твоя мать отвергала бесконечные уговоры твоего отца помочь ему с зельями. Она обламывала его безжалостно: — Отвали, Поттер. Ты пролетаешь с зельями, потому что слишком занят всякой фигней. — Затем она поворачивалась и прямо у него на глазах предлагала помощь кому-либо, кто на самом деле в ней нуждался. Обычно тому самому человеку, которого твой отец не более десяти секунд назад унизил за непонятливость.

— Что же до меня, то вдобавок к своей одарённости, я был исключительно любопытен.

Чего я не сказал Поттеру, так это того, что моё любопытство поначалу было сродни любопытству его тёти. Только я не задавался вопросом, почему все так любят мою младшую сестру. Мои вопросы были несколько более мучительного толка. «Почему мой отец пьяное быдло? Почему моя мать вышла за него замуж? Почему мы такие бедные? Что будет с матерью, когда я уеду в школу»? На эти вопросы не было ответа. Я задавал их себе годами, но в четырнадцать лет я был так же далёк от истины, как и в четыре. Но Поттера всё это не касалось.

— Если ты ребёнок, привыкший задавать вопросы, ты замечаешь, что остановиться довольно трудно. «Что будет, если добавить кровь единорога чуть раньше? Если я помешаю зелье ещё раз, как это отразится на результате»? Я был наделён потрясающей памятью и исключительной сноровкой. И вдобавок вкалывал как зверь.

При этих словах от Поттера донёсся кашель, странно напоминающий слово «миона».

— Не смей сравнивать меня с невыносимой всезнайкой. К тому же я был очень наблюдательным. Я развил это качество с годами, и скорее в целях самосохранения, чем для чего-либо ещё.

— Когда мне было всего пять, я научился улавливать момент, когда отец переставал выговаривать отдельные звуки или когда его рука начинала попадать мимо стакана, потому что это означало, что пришло время незаметно ускользнуть в свою комнату и закрыть уши подушкой. Видимо, это сделало меня чем-то вроде вундеркинда в искусстве защиты от тёмных искусств. Как-никак, а половина успеха заключается в знании слабых сторон противника.

— Поначалу великодушное отношение твоей матери ко мне ставило твоего отца в тупик. С его точки зрения, меня можно было только презирать. Затем появилось внутреннее неприятие. Какой бы сообразительной она ни была, сомневаюсь, что она знала, что каждая случайная беседа, каждая улыбка, брошенная в моём направлении, тщательно коллекционировались твоим отцом, подогревая его негодование, поскольку в ограниченном понимании незрелого подростка, улыбки, которые доставались мне, не доставались ему. То, что эти улыбки ничего для неё не значили, были всего лишь проявлением дружелюбия с её стороны, было выше его понимания. Он знал только, что она улыбалась не ему. Последствия никогда не заставляли себя ждать и становились всё серьёзнее по мере того, как его подростковая влюблённость перерастала в сильное влечение, а затем в любовь. К этому времени он меня по-настоящему ненавидел. Травля больше не была для него обычным спортом. Всё. С меня хватит.

С меня действительно хватит. Я не смог бы выдавить из себя ещё одного слова, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Эти воспоминания были невыносимы. Все счастливые моменты моей школьной жизни — и поверьте, их было не так уж много — были необъяснимым образом связаны с поистине ужасными, которые мне пришлось пережить по милости Джеймса Поттера и его банды.

Боже праведный, сколько дней это будет продолжаться? Сколько дней от меня будут требовать вспоминать, каким я был несчастным ребёнком, и душевно, и физически? И моё убеждение, что несчастными не рождаются, а становятся, ничуть не помогло сгладить эту болезненную ожесточённость, ставшую моим фирменным клеймом. Из обездоленного ребёнка я превратился в обездоленного взрослого. Я всегда помнил, что моё относительное счастье в Хогвартсе могло считаться таковым только в сравнении с моим совершенно ужасающим домом, поскольку в школе мой собственный факультет меня всего лишь терпел, а все остальные презирали.

Мои мысли были прерваны сердитым: — Ну давай уже.

Я сел.

Он стоял уже без очков и рубашки. Румянца сегодня обнаружить не удалось. Без всякой подсказки с моей стороны он повернулся ко мне спиной. Я перевёл глаза с одной лопатки на другую. Затем внимательно проследил за стройным «конусом», спускающимся от плеч к бёдрам. Сосчитал позвонки не спине. Всё время, пока я пожирал его глазами, единственным звуком в комнате было потрескивание огня в камине.

— Повернись. Пожалуйста.

Он подчинился, сжимая в руке футболку и глядя куда-то в сторону. Тем не менее, я мог видеть едва заметное движение его губ и понял, что он считает. Считает секунды до окончания пытки. Я подавил смех. Стоили ли мои воспоминания тридцати секунд пыток? Наверняка больше, он обожал своих родителей, неважно, что он их не знал. Они заслуживали по меньшей мере шестидесяти секунд ада с жутким и извращённым Снейпом. У меня осталось совсем немного времени. Я собирался восхититься линией, идущей от его лопаток к тазовым костям, изучить цвет его сосков, их форму. Затем перейти к его пупку, затем...

Я резко остановился. Как странно, его соски были тугими, а ведь здесь было чуть ли не пекло. Шрам у края его правого соска привлёк моё внимание, а затем я потерялся. Я водил глазами от одного края каждого шрама к другому. Как безжалостно они избороздили тело, слишком юное, чтобы нести на себе печать подобного зла. Шрам на плече наверняка был ужасно болезненным. Беллатрикс была виртуозом в такого рода проклятьях. Её мерзкий почерк отчётливо прослеживался и здесь. Шрамы беспорядочно, крест-накрест перечёркивали его торс, некоторые были свежее остальных. Они были ещё одним свидетельством того, как долго длилась эта война и в скольких сражениях ему пришлось побывать. К моему пущему отвращению, всё происходящее перестало быть сексуальным и превратилось в демонстрацию его безграничной смелости и самопожертвования.

Это был один из тех случаев, когда ругательство было бы более чем уместным.

— Одевайся, — коротко сказал я и отвернулся. Он аппарировал прочь.

_________________

* Подражание вступительной строке в диккенсовской «Повести о двух городах»: It was the best of times, it was the worst of times...

Глава 3.

Когда он явился на следующий день, на плите уже стояла кастрюля с супом. Я понял, что его стряпня ослабляет мои позиции. Я согласился ответить на его вопрос исключительно из любви к свиным отбивным. Альбус повеселился бы от души. Один Мерлин знает, что бы я сделал, если бы Поттер поставил передо мной ростбиф и кусок йоркширского пудинга.

Я указал пальцем на плиту и объявил:

— Перловый с говядиной, — однако настойчивый стук совы в кухонное окно заглушил мой голос.

На этот раз обошлось без драм. У него в кармане даже обнаружилось совиное лакомство. Но это письмо постигла та же участь, что и предыдущие, оно рассыпалось в пепел.

— Она не отвяжется. Ты собираешься рассказать мне, в чём суть этих посланий, поскольку моё спокойствие, похоже, находится в прямой зависимости от твоего нежелания отвечать на них? — я разлил суп по мискам и передал ему хлеб.

Его губы растянулись в тонкую улыбку, и он провёл две минуты, терзая свой хлеб ножом, намазывая на него как минимум дюйм масла, прежде чем сформулировать ответ. Я чуть было не поддался искушению узнать, не хочет ли он ещё кусочек хлеба к маслу, но прикусил язык, опять же из-за этих чёртовых отбивных.

— Она входит в министерскую команду по восстановлению Хогвартса. Хочет, чтобы я помог. Я... Я не могу туда вернуться. Не сейчас.

Я оттолкнул от себя тарелку. Потому что я никогда бы не смог вернуться. Никогда не смог бы вернуться домой. Он воспринял это как неодобрение.

— Я устал! Они хотят слишком много и постоянно о чём-то просят. Постоянно! — запротестовал он.

Я был в его шкуре. Я выполнял одну просьбу за другой, пока моя душа не превратилась в лохмотья и не стала проклятой в моих собственных глазах, окончательно и бесповоротно. Любовь и прощение Альбуса обошлись мне слишком дорого. Старая мудрость о постели, которую ты сам себе постелил, подходила здесь как нельзя лучше. Жестокая ирония заключалась в том, что я вынужден был оставаться человеком, которого ненавидел всей душой. Моим наказанием, согласно Дамблдору, было продолжать исполнять функции Пожирателя Смерти. Продолжать совершать действия, наполнившие меня таким презрением к себе, что я встал перед выбором: либо повеситься, либо отречься от Тёмного Лорда и молить Альбуса о прощении. Что я и сделал. На коленях. Так что да, я знал кое-что о требованиях, которые никогда не кончаются.

— Ешь свой суп. Я подожду. — Я вышел из-за стола. Ждать пришлось недолго.

* * *

— Мой первый год. Он был чудесен, а второй... До крайности отвратителен. Посредственный ум моего отца всегда чувствовал угрозу со стороны одарённого сына. Казалось, он должен был гордиться моими достижениями, но они не внушали ему ничего, кроме страха, особенно когда он осознал, что я волшебник. Что зараза передалась от матери к сыну. Ну так вот, первый год в Хогвартсе, когда вместо того, чтобы дать затрещину за правильный ответ, меня хвалили за сообразительность и давали баллы моему факультету, и вправду был чудесным. Школа была единственным местом, где меня не осуждали за то, что я был самим собой, замкнутым, странным ребёнком с незаурядными способностями и, к тому же, волшебником. Если, конечно, не считать тайных поглаживаний и улыбок, которыми награждала меня мать, когда он не видел... В общем, Хогвартс был местом, где меня, более или менее, принимали. По крайней мере, учителя. Он стал моим домом. Что касается летних каникул, думаю, они были такими же ужасными, как и твои.

Я взглянул на него, желая получить подтверждение, и он кивнул. Возможно, это было первым признанием, что, по меньшей мере, в одном мы были похожи. Да чёрт возьми, разве только в этом…

— Несмотря не умозаключения Горация, мы с твоей матерью никогда не были друзьями, но она была магглорожденной с весьма ограниченными знаниями о магическом мире, а у меня отец был маггл, а мать ведьма. Я жил в мире магглов. Тупик Прядильщика не всегда был местом-призраком. Когда-то он был закопчённой рабочей окраиной, заполненной до краёв озлобленными пьяницами, вроде моего отца, всё существование которых ограничивалось фабрикой, пабом и дверями их дома. Я знал, как преодолеть гигантскую пропасть между магглом и волшебником, и она это ценила.

— В тот первый год она могла подойти ко мне после Зелий, подловить меня в библиотеке, остановить в коридоре и спросить этим своим прохладным голоском: «Снейп, это правда, что волшебники отправляют почту только с совами? И что такое вопиллер?», «Объясни мне, пожалуйста, правила квиддича. Выглядит очень глупо, но все просто сходят с ума», «Что вообще такое чистокровка?» «Поттеры и Блэки — это очень старые семьи?», «Трудно было расти с отцом-магглом и матерью-ведьмой? Ей разрешалось заниматься магией?», «Твоя семья со стороны матери была чистокровной?», «Сколько лет Дамблдору? Он и правда самый могущественный волшебник нашего времени?»

И конечно же: «Кто такой Тот-Кого-Нельзя-Называть?»

Многое из этого она бы узнала в любом случае из школьной программы, но она была нетерпелива. Вопросы просто сыпались у неё изо рта. Не буду отрицать, мне нравилось отвечать на них. Я знал ответы. Несмотря на то, что мы учились на разных факультетах и на мой, уже тогда начинавший давать о себе знать, тяжёлый характер, она мне доверяла. Не прошло и недели, а она уже знала, что не может доверить свои вопросы ни твоему отцу, ни Блэку. В некоторых вещах они разбирались гораздо лучше меня, но они никогда бы не смогли понять, каково было стоять одной ногой в маггловском, а другой — в магическом мире. Не говоря уже о том, что они застряли в стадии дёргания косичек, и мы знали, что спроси она их, они бы посмеялись над её невежеством. Так что ситуация была выгодна нам обоим. Я ласкал своё эго, делясь с ней информацией, а она осваивала азы магического мира.

— Значит, вы всё-таки были друзьями, — упрямо произнёс он.

Я резко поднялся.

— Нет. Это было просто удобно. Мне нужен был кто-то, с кем я мог бы делиться своими знаниями, а ей не терпелось как можно скорее стать ведьмой, занять своё законное место в школьной иерархии. Она понимала, что умна, и, не прошло и пары недель, как она осознала, что, к тому же, обладает незаурядными магическими способностями.

— Ну, а второй год?

— Само собой, твой отец и его дружки сыграли не последнюю роль. Так же как вам с мистером Малфоем, нам, похоже, было суждено ненавидеть друг друга лютой ненавистью, однако я не могу винить только их. Кроме того, была там одна история с Оборотным зельем. Но я оставлю её на завтра.

Он поколебался, а затем занялся обычным уже ритуалом: развёл как следует огонь в камине, снял с себя рубашку и очки, повернулся, сосчитал до шестидесяти, снова повернулся, снова сосчитал до шестидесяти, а затем встряхнул рубашку, собираясь её надеть...

— Пососи большой палец. Пожалуйста, — и опять это было сказано с тем же пылом, как если бы я попросил его передать мне соль.

— Щас-с, больной ты мудак, — ответил он и стал надевать очки.

Так не пойдёт.

— Тебе понравится. Обещаю. Если нет, то завтра тебе не придётся делать ничего.

Он застыл, очки в одной руке, рубашка — в другой. Он так и не научился искусству управлять своими эмоциями. Они ясно читались на его лице: любопытство, отвращение, неуверенность.

— Дай слово, — потребовал он. — Если мне не понравится. Дай слово.

Как будто слово Пожирателя Смерти чего-то стоило, однако я кивнул.

Он слегка замялся, потом вложил очки и рубашку в одну руку, а с другой сделал то, что я просил. Если вы отделите рот Поттера от него самого, то получится очень даже симпатичный рот. Его длинная нижняя губа слегка присобралась, пока он втягивал в себя палец.

— Теперь проведи мокрым пальцем по соску.

Его глаза испуганно распахнулись. Сомневаюсь, что он меня видел. Благодаря нашему тесному общению в конце войны, я понял, насколько слеп он был без очков. Что пришлось очень даже кстати, поскольку теперь уже я сжимал влажной ладонью свою эрекцию.

— Тебе понравится, — напомнил я.

Он подождал, потом подчинился, наверное, только затем, чтобы доказать мою неправоту. Пусть ему станет противно и тогда, в течение следующих десяти минут, он будет песочить меня за мою распущенность.

Его сосок начал сжиматься, откликаясь на размеренные, кругообразные движения. Голова откинулась назад, он полностью отдался удовольствию.

— Довольно. Убери палец.

Почувствовав прикосновение воздуха к влажному возбуждённому соску, он зашипел.

— Другой.

Я тихо усмехнулся, потому что на этот раз обошлось без колебаний. Он с готовностью поднёс палец ко рту и принялся сосать, старательно работая губами и языком, пока палец как следует на увлажнился, а затем вытащил его изо рта и немедленно поднёс ко второму соску. В этот раз нерешительности не было. Напротив, он легко прошёлся пальцем по ареоле, затем принялся мерно тереть сосок, сморщенный и тугой от возбуждения. Капельки пота выступили у него на лбу. Наверное, у него очень чувствительные соски, а его невинность безгранична, если судить по смеси восторга и удивления на его лице. Он убрал палец, застонал и обмяк, инстинктивно подавшись вперёд.

Но мы ещё не закончили. По крайней мере, я так не считал.

— Теперь ущипни их. Сначала легко. Обеими руками. — Мой голос был гладким, как льющаяся патока. Он наморщил лоб, явно борясь с собой, возможно, не совсем понимая, что происходит, закрыл глаза, швырнул очки и рубашку в сторону кресла, а затем сделал то, о чём я просил. Его рот безвольно приоткрылся, пока пальцы неутомимо трудились над сосками, бёдра начали слегка подёргиваться взад и вперёд, член отчаянно искал разрядки, тщетно толкаясь в ткань джинсов.

О, боже милосердный... Это было... Это... Я сильнее сжал руку.

— Сильнее. Ущипни сильнее, — потребовал я этим своим вкрадчивым голосом, и одному Мерлину известно, чего мне стоило сохранять этот ровный, спокойный тон, когда моя собственная линия лба стала влажной и капли пота выступили вдоль всего позвоночника. — Чуть сильнее. Тебе нравится? Удовольствие или боль?

— Да, да, — задохнулся он и застонал, резко отворачиваясь в сторону.

Пояс его джинсов, до сих пор висевший свободно на перекладине из тазобедренных костей, натянулся вокруг поясницы.

Я лёг, отвернулся к стене и закопался собственной рукой в глубинах халата.

Мы оба выросли в спальнях в окружении других мальчиков. Какое-то время единственным звуком в комнате было шлёпанье наших ладоней о влажную плоть, пока мы трудились над оргазмом, каждый над своим. Он кончил первым, я услышал «вжих» его коленей, рухнувших на сидение кресла, затем слабые стоны пружин, пока он устраивался поудобнее. Поскольку никакого Silencio я не услышал, я предположил, что он слушал, как я дрочу. Я никуда не торопился. Это была моя первая мастурбация за долгие месяцы, и я, чёрт возьми, намеревался насладиться каждым её мгновением. Мой оргазм был неслышным, но от этого не менее восхитительным.

Я уже засыпал, когда услышал его полушёпот и, несмотря на то, что он говорил очень тихо, я отчётливо различил удивление:

— А у тебя очень красивый голос, — пауза, потом с рыданием: — Я ненавижу тебя как никогда. Извращённый мудак, — затем он аппарировал.

* * *

Я решил, что с меня довольно. Этой ночью мне не снилась самая совершенная в мире лаборатория для варки зелий. Сюрреалистичные картины следовали одна за другой: Альбус и Поттер танцуют в Большом зале под какофонию Роковых Сестриц, мы с Альбусом идём, держась за руки по Запретному лесу, мы с Поттером варим зелья. Вдвоём! У меня в подземельях! Удивительно, что я не проснулся от собственного крика. Мало того, что всё это было невозможно в принципе, Альбус был мёртв, Хогвартс лежал в руинах, а Запретный лес обуглен до основания в результате последней битвы, но, чтобы мы с Поттером варили зелья? Довольно. Я произнёс это вслух. Дважды.

Я ждал его, когда он аппарировал. Я сидел за кухонным столом, приканчивая второй заварник с чаем. И хотя на его лице не осталось и следа от вчерашнего смущения, я заметил, что он уже не действовал мне на нервы так, как раньше. Он стоял в дверях кухни, не зная, входить ему или нет. Вчера мы зашли слишком далеко. Сомневаюсь, что я ему снился, но, тем не менее, даже он знал, что мы открыли запретную дверь. Дверь, которая не имела ничего общего с профессором Снейпом и его бывшим учеником Гарри Поттером, зато имела много общего с дверью, открывающейся между двумя мужчинами, каждый из которых преследует собственные цели, возможно, отдельно друг от друга, но в тандеме.

— Можешь взять себе чашку чая, но после я вынужден попросить тебя уйти. Возвращаться не нужно. — Я постарался сформулировать просьбу так, будто давал ему выбор. — Это зашло слишком далеко, — добавил я и сдержал дрожь, вспомнив сон, где мы с Поттером плечом к плечу варим, что бы вы думали? Афродизиак!

Само собой, моё требование возымело обратный результат. Вся его нерешительность улетучилась, и он уверенным шагом прошёл на кухню и уселся за стол.

— Я хочу услышать историю про Оборотное зелье, — твёрдо сказал он. Призвав чашку, он раздражённо бухнул ею о блюдце.

— Эта чашка принадлежала моей бабке, последняя, которую не успел разбить мой папаша в пьяном угаре. Разбей её, и я за себя не ручаюсь.

С немного пристыженным видом, он приподнял чашку и аккуратно поставил её обратно на стол, будто ребёнок, впервые узнавший что такое осторожность.

— Мы договаривались, — произнёс он с надутым видом. И вся его дерзость, и злость тут же вылезли на поверхность. Как обычно.

— Ты не только тупой, ты ещё и глухой, — протянул я в лучшей «снейповской» манере. — Всё, что я помню о твоей матери...

— Я позволю тебе наблюдать. Ну, ты понял. За мной, — он сделал неприличный дёргающий жест рукой. За этим предложением последовал стремительно вспыхнувший румянец. Моё сердце остановилось. Затем забилось с удвоенной силой.

— Так, — я сосчитал до пяти, смакуя его видимую неловкость, пока он ёрзал на стуле. — Возможно, мне стоит произнести это вслух, чтобы между нами не было недоразумений? Мастурбация. Ты позволишь мне наблюдать за тем, как ты мастурбируешь?

Он налил себе чаю и шумно втянул в себя почти всё содержимое чашки, сделав унылое лицо, поскольку там не было ни сахара, ни молока. Затем едва различимо кивнул, ни разу не взглянув мне в глаза.

Теперь пришла моя очередь пялиться в чашку.

Возможно, вам это покажется странным, но в эту минуту я ненавидел его больше, чем когда-либо. Потому что мне не нужно было раздумывать дважды. Все мысленные возражения были не более чем вздором перед лицом голода, который я испытывал при виде его тускнеющей невинности и резко обозначенной талии. Я рассеянно прикинул, чего мне будет стоить сказать «нет».

Моей единственной и очень слабой попыткой остановить это безумие стало предупреждение, которое, я был уверен, он пропустит мимо ушей. Трудно сказать, кто из нас выглядел более жалким: я, готовый выставить на панель свои воспоминания в обмен на десятиминутный сеанс мастурбации с юнцом, которого я терпеть не мог, но желал физически или он, готовый отдаться в сексуальное рабство за несколько хвалебных фраз о женщине, которую он любил, но не помнил.

— Ты отдаёшь себе отчёт, что твоя мать, твой отец, и я необъяснимым образом связаны вместе? Что всё хорошее, что я буду рассказывать о ней, будет поводом предать его ещё большей анафеме?

И опять мне достались едва заметные кивки. Я решил встать из-за стола. Он остановил меня, крепко взяв за запястье.

— Эти истории. Это правда?

Что я должен был ответить?

— Для меня — да. Если бы их рассказывал твой отец или Блэк, дифирамбы твоей матери были бы более бурными, а они выступали бы совсем в других ролях. Я был бы скользким, омерзительным змием, который заслуживал всё, что получил. Ты можешь толковать эти истории как угодно, но я задам тебе один вопрос. Неважно, что именно плохого я им сделал... что бы это ни было, ты считаешь, я заслуживал быть раздетым на глазах у всей школы? Представь, что кто-то сделал бы это с тобой. Позволил тебе болтаться в воздухе в одних трусах. Что тебе было бы пятнадцать и как бы ты себя при этом чувствовал.

— Малфой делал со мной то же самое, — вызывающе ответил он.

— Это не так. Не скажу, что он не пытался. Но у тебя были друзья, которые пришли тебе на помощь и спасли от худших проявлений его неприязни. У меня их не было. Тем не менее, ты подтвердил мои слова. Ты сравнил издевательскую тактику твоего отца и Блэка с тактикой Драко Малфоя. Не объявить ли нам выговор всем троим?

Я не стал ждать ответа, вырвав руку из его тисков.

Мы заняли наши обычные места: я на диване, он — в кресле моего отца, уткнувшись подбородком в колени.

— Не думаю, что твой первый год чем-то отличался от моего в плане того, как развивались отношения в группе. К концу второго месяца мы все более или менее определились с ролями, которые нам предстояло играть все последующие шесть с половиной лет. Когда я говорю, что у меня не было друзей, я не преувеличиваю. Слизеринцы никогда не отличались терпимостью по отношению к нечистокровным волшебникам, а уж с Люциусом Малфоем, который правил Слизерином железным кулаком — можешь себе представить. Когда мы прибыли, он был старостой факультета, а потом и старостой школы. Только благодаря моим неординарным способностям — Люциус заметил их немедленно — я не был тут же проклят до полусмерти. Люциус гордился чистотой крови, но он был далеко не дурак. Он сдерживал палочки наиболее воинственно настроенных слизеринцев.

— Несмотря на разницу в происхождении, наши с Люциусом взгляды на жизнь были похожи, мы оба делили людей на хищников и жертв. Я, поскольку рос жертвой и поклялся никогда не быть ею снова, он, потому что его растили хищником. Уже тогда, будучи активным Пожирателем Смерти, он без труда определил потенциального новобранца. Он не выпускал меня из вида, убеждая других оставить меня в покое. Я не представлял для него угрозы. Наше соперничество за благосклонность Тёмного Лорда началось гораздо позже. Конечно, мы оба были оставлены далеко позади этой абсолютно сумасшедшей Беллатрисой, которая заняла место его верховной жрицы. Это очень тяжело, соперничать с безумием.

— Его сын... — презрительно начал Поттер, не желая оставить меня в покое.

— Растерзан волками. Ты считаешь, что хоть один из его грехов заслуживал подобной смерти?

Он покачал опущенной головой. Ему хватило такта выглядеть пристыженным.

— Я отвлёкся. Счастливо или нет, но все мы определились с ролями, в которых нам предстояло существовать следующие семь лет. У вас было по-другому?

— Точно так же, — согласился он. — Те, кто мне завидовал, так и не избавились от зависти, а те, кому я нравился с первого дня, продолжали любить меня до конца. Рон... в общем, Рон всегда оставался Роном. Гермиона была гениальной, но иногда невыносимой занудой. Невилл добрый и преданный с первого дня... — его голос затих, потому что Невилл Лонгботтом в конце всё же доказал, что родство с ним делало честь его семье, хотя конец этот был ужасным. Алиса с Фрэнком могли бы им гордиться.

— Я оставался одиноким, нелюдимым слизеринцем, но при этом блестящим учеником, твой отец и Блэк объединились с Люпином и Петтигрю, чтобы сеять хаос и разрушения, а твоя мать была в дружеских отношениях со всеми. И в тоже время ни с кем. Я никогда об этом не задумывался, но на самом деле, её единственным настоящим другом был твой отец.

Он улыбнулся.

— Бедная женщина. Как я уже говорил, твоя мать как правило не обращала внимания на мои мизантропские настроения. В конце концов Гораций усадил нас вместе, поскольку она была единственным человеком, который не жаловался во всеуслышание, работая в паре со мной. Я с трудом выношу идиотов.

— Неужели? — Поттер расширил глаза в притворном удивлении.

— Скандальная новость, я знаю. Пожалуйста, никому не рассказывай.

Как ни странно, это вызвало смех.

— Как-то в ноябре на втором курсе, когда я рылся в кладовой в поисках нужных ингредиентов — Гораций закидывал туда всё как попало...

— Что ты, несомненно, тут же исправил, когда стал профессором Зелий, — хитро добавил Поттер.

— К твоему сведению, первое что я сделал, это нанял армию домашних эльфов, чтобы они выскребли классную комнату от пола до потолка. Она была загажена до предела. В общем, мне в руки попал учебник шестого курса. Тот, с которым ты так хорошо знаком. Гораций использовал его как подпорку для полки, из которой выскочил гвоздь. Я наколдовал гвоздь — трудно представить, что Слагхорн был волшебником — и бегло пролистал книгу. Мысль о том, чтобы сварить эти зелья, привела меня в восторг. Ты так и не оценил искусства варки зелий. Оно не вяжется с твоим менталитетом слона в посудной лавке. Бросок и напор защиты подходят тебе гораздо больше. Но зелья? Это хрупкая магия. Магия, идеально подходящая для застенчивого и странного ребёнка, магия, которая совершается за закрытыми дверями, где нет никого, кто мог бы критиковать и насмехаться. Защита требует присутствия другого человека. Зелья — это бастион одинокой души. Я нашёл своё призвание.

— Но ты всегда хотел преподавать защиту, — возразил он.

— Да, тупица. Потому что я знал, как никто другой, что Пожиратели Смерти, возможно, проиграли схватку, но главное сражение было ещё впереди. И если Тёмный Лорд был мёртв, в чём я всегда сомневался, то его место занял бы кто-то другой. Они отведали власти, Поттер. Они всё ещё были голодны. Безумно голодны. Поражение Тёмного Лорда не убило этот голод. Они ждали. Ждали прихода кого-то достаточно смелого, кто мог бы взять инициативу в свои руки. Возможно, они ждали, пока ты вырастешь и, если бы Дамблдор не отправил тебя к этим ужасным магглам... Бесполезно гадать, но из-за того, что должность преподавателя защиты была проклята, Хогвартс выпустил несколько поколений волшебников, которые не могли отличить боггарта от мантикоры. Одного лишь этого было достаточно, чтобы понять, что новость о кончине Тёмного Лорда была сильно преувеличена. Если бы он в самом деле был мёртв, проклятие было бы снято. То, что мы знаем сейчас... — Я вздохнул. Сколько можно было сделать, если бы мы только знали… Я потёр бесформенный, сморщенный участок кожи, который когда-то был моей Меткой.

— Ты хочешь сказать, что не было никого, кто мог бы сразиться с ним в случае его возвращения, потому что все хогвартские профессора защиты были полными кретинами? Кроме Ремуса, конечно.

Мерлин, какой болван.

— Ты, как всегда, мастер констатировать очевидное. За исключением Люпина, я, так и быть, с тобой соглашусь, с тех пор как Тёмный Лорд наложил проклятье на эту должность, все преподаватели защиты были идиотами. Апогеем этого маразма стала Амбридж. Министерство, в который раз, спороло феноменальную хуйню. Я употребил это замечательное слово, чтобы показать тебе, что когда оно используется к месту, то даёт гораздо больший результат. Трудно не оценить гениальность Тёмного Лорда и дилемму Альбуса. Всё закончилось тем, что бремя победы над Тёмным Лордом было взвалено на тебя одного.

Я ожидал обычного обвинительного монолога о том, как несправедливо, что судьба магического мира была свалена на хрупкие плечи ребёнка, проведшего половину жизни в маггловском мире. Я слушал эту чушь неоднократно последние несколько месяцев, предшествующих поражению Тёмного Лорда. Конечно, это было несправедливо. В этом мире никогда и ничего не бывает справедливым. Я приготовился выслушать неминуемую тираду. Он меня удивил.

— Я... Я не был один. Мне помогали. Дамблдор, Ремус, Гермиона, Рон, Орден… то, что от него осталось, — за этим последовало неизбежное взъерошивание шевелюры. Если бы он привык собирать мысли в нечто связное, вроде полноценного предложения, но увы. — Ты, — добавил он тихо.

Это было первое спасибо, которое я услышал от него за всё время, пусть и завуалированное. Я склонил голову в знак признательности.

— Вернёмся к учебнику Зелий. Я немедленно показал его твоей матери...

— Ты стащил его из кладовки? — его глаза чуть не выскочили из орбит.

— Подберите челюсть с пола, мистер Поттер. Я всего лишь одолжил его на время, — хмыкнул я.

— Украл, — произнёс он со злорадством. — Ты его так и не вернул.

— Одолжил. В каком-то смысле насовсем, — я метнул на него убийственный взгляд, поскольку это было не его собачье дело, каким образом я достал эту книгу и почему оставил её у себя. На неё не нужно было тратиться. Моим родителям не нужно было лишний раз спорить из-за денег. Мне не нужно было выбрасывать из головы ещё одно воспоминание. Что я должен был сделать, так это поставить эту шпану на место. Да как он смеет? — Чья бы корова мычала, мистер Поттер. Вы последний человек, который может кинуть в меня камень за кражи из кладовой.

Он не покраснел, но дерзко улыбнулся одними губами, почти как его мать.

— Возможно я как-нибудь расскажу тебе историю.

— Я бы предпочёл не слышать рассказов о твоих подвигах. С первого дня я считал тебя и твоих друзей первостатейным хулиганьём. Не думаю, что твои признания что-либо изменят.

— Не смею возражать, — произнёс он, видимо полагая, что удачно воспроизвёл мою манеру говорить — он ошибся, — и дерзкая улыбочка переросла в ухмылку от уха до уха.

Ну вот опять. Этот толчок. Это неясное чувство, будто Поттер превратился в мужчину и тащил меня, упирающегося руками и ногами, вместе с собой, заставляя признать этот факт. Если физически эта мужественность проявлялась в резко очерченных руках, то ментально — в переговорах, в требованиях (с магической силой или без), в мимике, в насмешках, так, будто мы были равны. Или по меньшей мере оба были мужчинами. Чёрт. Нет. Нет. Я не позволю ему обвести меня вокруг пальца. Он всего лишь мелкая шпана, импульсивный упрямый болван, угроза, какой он был всегда, и лучше бы мне об этом помнить.

Я поднял бровь, что по моему мнению означало: «У меня нет больше никакого желания продолжать это ребячество», и встал.

— Мерлин, сядь ради бога, — проворчал он. — У тебя совсем нет чувства юмора.

В моей жизни было только два человека, которые могли позволить себе сказать подобное и остаться целыми и невредимыми. Позже я понял, что это был переломный момент. Конечно, он со мной спорит. Он говорит, что перемена произошла после драки, когда я швырнул его об стену, но опять же, он совершенно не чувствует оттенков. До него не доходит, пока его не ткнёшь носом, и, думаю, так будет всегда. Что же до меня, то вместо того, чтобы отвернуться и выйти из комнаты, я повернулся к нему и произнёс:

— Не смею возражать.

Он рассмеялся. Чёрт, это был уже не просто толчок. Я не смог ничего поделать. Я позволил себе внутренне улыбнуться. Я сел, он снова развёл огонь, и я потерялся. Правда, тогда я ещё об этом не знал.

Глава 4.

— Одним из самых любопытных и сложных зелий в книге было, конечно же, Оборотное.

— Это да, — согласился он и тут же спохватился, — по крайней мере, я слышал.

— Не держи меня за идиота, — я бросил на него свирепый взгляд. — Твоей матери было так же любопытно, как и мне, а состояние кладовой Горация позволяло целеустремлённому ученику вроде меня более или менее распоряжаться её содержимым. Положение дел изменилось, как только я занял эту должность. — Я слегка наклонил лоб вперёд и устроил ему беззвучный выговор одними глазами. У него хватило наглости нацепить на себя самое невинное выражение из всех, какие мне только доводилось видеть. — Благодаря попустительству Горация мы с твоей матерью имели возможность варить зелья, намного превосходящие школьную программу, но не наши способности. Так же, как твоя мисс Грейнджер.

Он чуть не подавился, но весьма мастерски сымитировал кашель.

— Не делай из меня идиота, — повторил я. — Во время рождественских каникул я выучил заклинание и к тому времени, как твоя мать вернулась после праздников, знал его наизусть. Готов признать, это было полным безрассудством, однако мы были о себе очень высокого мнения. Мы не понимали, что сложность магии заключалась не только в количестве необходимых операций, но и в том, что приём зелья вроде Оборотного мог привести к непредсказуемым последствиям. Нам не хватало зрелости, чтобы понять.

Я замолчал. Почему я выбрал именно это воспоминание?

— Как зеркало Еиналеж? — вмешался Поттер. — Я нашёл его и не мог, просто не мог от него оторваться. Дамблдору пришлось его спрятать, он боялся, что я убью на него всё своё время. Возможно, так бы и случилось. Я их видел, — ему не нужно было объяснять, кого «их». — Я бы просто смотрел и смотрел. Бесконечно, — добавил он с грустью.

— Да, одержимость опасна в любых формах. Я безумно хотел, чтобы мои способности были оценены по достоинству и смотри, к чему это привело, — отозвался я. — Но сварить Оборотное зелье было не столько одержимостью, сколько любопытством. Однако...

— Ты знаешь, ты единственный из всех, кого я встречал, кто бы на полном серьёзе употреблял слово «однако», — перебил он.

— Если это косвенный способ сообщить мне, что твоим знакомым катастрофически не хватает образования и эрудиции, я не возражаю. Камин, будь любезен.

— Если это косвенный способ сообщить мне, что ты замёрз, я не возражаю, — пробормотал он себе под нос.

— Ты всё сказал? — грозно спросил я.

Он непринуждённо махнул палочкой в сторону камина, который тут же полыхнул, как преисподняя, демонстративно не обращая внимания на мои слова. — Так что насчёт зелья? — спросил он, восстановив статус-кво.

— Я признаю, что было бы гораздо разумнее экспериментировать с этим заклинанием в более старшем возрасте, учитывая возможные последствия, но к счастью, мы были уже не совсем детьми.

Он выглядел сбитым с толку. С этим взглядом я был более чем знаком.

— Мы с твоей матерью обменялись телами.

Он издал протестующий звук, видимо означавший «о, нет!», но весьма трудно различимый за яростным фырканьем.

Я кивнул.

— Н-но, — заикаясь произнёс он, — ты был мальчиком, а она...

— Девочкой. Я согласен, это было глупо, и будь мы постарше, это бы граничило с сексуальным домогательством. Правда, учитывая мои природные наклонности, искушение прошло мимо меня.

— Значит… тебя не интересовало...

— Содержимое её трусов?

Он метнул в меня испепеляющий взгляд, чего я, несомненно, заслуживал. Речь шла о его матери.

— Не будь таким скабрезным, — отчитал он меня. — И тебе не было... любопытно? Совсем? — он чуть не поперхнулся последним словом.

— Абсолютно. Что должно было, по меньшей мере, навести меня на мысли. Но я всего лишь отметил, что мой центр тяжести немного сместился, а зубы, в кои-то веки, стали ровными. Да, и мои волосы порыжели.

Он заметно расслабился. — А потом?

— Я уже сказал, мы были глупы. Не представляю, какого чёрта мы себе думали. Я надеялся потратить этот день, собирая компромат на твоего отца и Блэка, чтобы с помощью шантажа вынудить их оставить меня в покое. Твоя мать? Не знаю, зачем ей это было нужно. Наверное, хотела почувствовать, каково это быть слизеринцем, не сознавая, что меня не жаловали даже на моём собственном факультете.

— Что же случилось?

Я закрыл глаза, потому что так легче говорить о некоторых вещах. Глупая попытка укрыть их от слишком яркого света.

— Я сказал, что мы были амбициозны. Мы сварили достаточно, чтобы хватило на весь день. Я узнал, что значит быть самой популярной и всеми любимой девочкой в школе. Она — что значит быть объектом всеобщего презрения. Затем мы вернулись к нашей обычной маленькой жизни. Думаю, она испытала огромное облегчение. Хотел бы я сказать то же самое о себе.

Рассказывать дальше, означало бы открыто признаться Поттеру, что это был второй по глупости поступок, который я когда-либо совершал. Весь оставшийся год был настоящей пыткой. Моя учёба не пострадала, учителя ни о чём не догадывались, но я-то знал. Если раньше, я более или менее мирился со своей участью, — ребёнком, я никогда не пользовался популярностью, меня травили и отвергали даже магглы, — то сейчас эта явная несправедливость неустанно подпитывала огонь моего недовольства и обид, раздувая его до гибельных размеров.

Если вам неведомо, что значит нравиться, то вы не способны оценить и степень ненависти к себе. В обличье Лили Эванс меня принимали безо всяких усилий. Достаточно было улыбнуться. Ещё хуже было то, что я даже не сумел воспользоваться своей вновь обретённой индивидуальностью. Я не пытался вызвать на разговор ни Поттера, ни Блэка, просто сидел в гостиной Гриффиндора, жадно впитывая всё это дружелюбие, как изголодавшийся щенок, готовый отдать всё за кроху внимания. Единственное, что я вынес из этой авантюры, это пароль к гриффиндорской гостиной. И понимание, что я был чем-то вроде слизеринской золушки, и что не будет никакого принца, готового прийти мне на помощь, ничего, кроме того, что в полночь я вернусь в своё обычное состояние, вновь превращусь в стеснительного, странного, чудаковатого Снейпа, благодарного за то, что его не замечают, поскольку интерес к его персоне обычно означал удар в ухо или проклятие. Но моя истинная природа страстно желала внимания и признания моих способностей.

С этого дня похвалы учителей утратили былую привлекательность. Я жаждал признания сверстников. Будь я старше, я мог бы оценить ситуацию по-другому. Но тогда во мне пробудился голод, который годами не находил удовлетворения, а предательство Дамблдора разожгло его ещё сильнее. Этот голод съедал мою душу до тех пор, пока мне не исполнилось восемнадцать, и Тёмный Лорд не посадил меня справа от себя и не сказал:

— Я слышал о тебе так много, Северус. Самый одарённый ученик-зельевар за последние пол века. — Тёмный Лорд знал мою единственную слабость. И бил наверняка.

— А моя мать?

Ну конечно, Поттера интересовало только то, что вынесла из нашего опыта Лили. Я мысленно встряхнулся.

— Она жалела меня. Я ненавижу, когда меня жалеют. Она провела день, уворачиваясь от проклятий твоего отца и Блэка, а что до остальных, то они либо не замечали её, либо смотрели с неприязнью. Встань, — приказал я. Хватит. Пора заняться делом. Он получил свою историю, теперь я получу то, что положено мне.

Он поднялся с испуганным лицом.

— Наша сделка, мистер Поттер. Надеюсь, вы не забыли?

Он издал нечто нечленораздельное и густо покраснел. Отлично.

Повернувшись ко мне боком, он принялся медленно расстёгивать брюки.

— Рубашку тоже.

Он открыл рот, чтобы возразить, и тут же закрыл снова. Сняв очки, он быстро выскользнул из рубашки, затем дал упасть брюкам. Он не переступил через них, а оставил лежать вокруг щиколоток. Это странным образом подкупало.

Безусловно, он знал, что я на него пялюсь, но он отвернул лицо в сторону книжного шкафа. Я видел, как слегка шевелились его губы, он снова считал. Раньше это забавляло, теперь же стало мешать. Я усилием воли оторвал взгляд от его чудесной нижней губы. Его пропорции были правильными, ноги крепкими и мускулистыми от многолетней игры в квиддич. Интимная растительность была такой же тёмной как у меня и густой, и поднималась к животу перевёрнутым конусом. Я был бы не против исследовать её ртом сверху донизу, а затем провести языком по всей длине его члена. Он был среднего размера, ничего, о чём бы стоило писать в «Ведьмополитен». Яйца тяжело свисали у него между ног и были покрыты пушком. Он не был возбуждён. Это меня не удивило. Я крепко сомневался, что он вообще смог бы довести себя до оргазма в моём присутствии, но он был достаточно красив, так что я был согласен брать, что давали.

— Сядь, — мой голос был чуть громче шёпота.

Он споткнулся, слегка запутавшись в штанинах, но затем всё же сел. Его соски затвердели от холода. Я поднял палочку и сильнее развёл огонь. Комнату затопило теплом. Моя доброжелательность только смутила его, и он нахмурил брови.

— Дотронься до себя, — сказал я тихо. Его подбородок слегка приподнялся. Не с вызовом, в кои-то веки, а так, будто он пытался меня расслышать.

Он осторожно поднёс руку к промежности.

— Нет, сначала соски. Забыл? — Я не упрекал. Нет. — Помнишь, как это было чудесно?

Он кивнул с жаром, и его член начал увеличиваться, слегка приподнимаясь над гнездом лобковых волос. Он поднёс пальцы ко рту и, спешно облизав, принялся с силой щипать левый сосок. Слишком сильно, слишком быстро.

— Нет-нет, сначала медленно. Только большим пальцем. Затем дай воздуху... — он издал нетерпеливый вздох, но подчинился. Сперва один сосок, потом другой.

— Медленно, Поттер, медленно.

Его соски напряглись и стали набухать, пока он катал их между пальцами взад и вперёд. Его член потёк. Неслышное заклинание и пуговицы моего халата расстегнулись, а рубашка раскрылась на груди. Я быстро втянул в рот большой палец и начал под него подстраиваться, дразнить себя так же, как и он.

— Снейп, — простонал он в знак протеста, и его правая рука медленно потянулась к промежности.

— Ещё немного, поверь мне, — быть девятнадцатилетним и доведённым до отчаяния. Болезненно хотеть разрядки. Сможет ли он кончить, даже не прикасаясь к себе? Его грудь порозовела, он тяжело дышал. Быть таким нетерпеливым. Мерлиновы яйца, он был великолепен. Глубокая морщина на лбу выдавала напряжение, с каким ему давалась эта игра, эта продолжительная дивная пытка. Это ожидание. — Снейп, — снова простонал он.

— Теперь плюнь в руку, — сказал я, отпуская его, и плюнул в собственную, чтобы присоединиться к нему, как только...

Услышав это, он остановился. Я зашёл слишком далеко. Он аппарирует отсюда, никогда не вернётся...

Но хлопка аппарации не последовало. Я услышал: «Ассио, очки».

Он надел их, затем плюнул в руку.

— Покажи мне.

Ещё одна граница была перейдена. Я раскрыл халат. Мой член был абсолютно твёрд. Я вытащил его наверх так, чтобы не мешали ноги. Я позволил Поттеру себя рассмотреть. Его плечи слегка упали, и он издал тихое восклицание при виде твердокаменного орудия, лежащего у меня в ладони. Я поднёс большой палец к головке и помассировал, распределяя смазку по всему своду. Он сделал то же самое. Я неторопливо оттянул член и накрыл ладонью яйца, и он в точности повторил мои движения.

Он тянул и ласкал одновременно со мной, оповещая мир об удивлении и восторге хриплыми стонами. Я не был так терпелив в девятнадцать. Я дрочил быстро и грязно, потной рукой, засунутой в штаны или украдкой за занавеской моей кровати. Судя по его мольбам и стонам — «Твою мать, сейчас, Снейп, сейчас?» «Ещё нет, Поттер» — он не слишком от меня отличался. Но мне было тридцать девять, и у меня были годы, чтобы овладеть искусством самоудовлетворения. Я знал, что разница между четырехминутной и двадцатиминутной мастурбацией огромна и восхитительна, и что удовольствие, извлекаемое из неспешной игры, гораздо более изысканно и окупается сторицей.

Он кончил раньше меня, разумеется. В конце концов, ему было только девятнадцать. Не думаю, что когда-нибудь смогу забыть красоту его исступлённо откинутой назад головы, тонкую линию горла и подбородка. Когда он наконец открыл глаза, его лицо всё ещё горело, дыхание было неровным, он сел, наблюдая за тем, как я сдался на милость собственного оргазма, не сводя глаз с руки, которой я ласкал и массировал себя до самого конца.

Когда я открыл глаза, он заправлял рубашку в штаны и застёгивал ширинку. Он взглянул на меня в последний раз прежде, чем аппарировать. Ненависть. Неприкрытая ненависть. За то, что этот патлатый ублюдочный профессор довёл его до самой восхитительной разрядки, какую он когда-либо испытывал в своей жизни.

* * *

Я не ожидал, что он появится вновь. Я готов был на коленях благодарить небо за то, что теперь я смогу вернуться к моему прежнему существованию. К моим снам, где жизнь была совершенна и упорядочена. К сожалению, я обнаружил, что сон не спасает меня от пустоты, которую он оставил после себя. Теперь я был лишён даже этой малости. Я был по-прежнему измучен, но к усталости добавилось беспокойство, какое-то сверлящее чувство, которое меня неотступно преследовало. Мои ступни притоптывали, ноги тряслись. Я уронил чашку, разбил тарелку. Я пытался читать. Я брал книгу за книгой, пробегал глазами несколько глав только затем, чтобы закрыть её с отвращением и, спустя пять минут, потянуться за новой. Издавна любимые произведения казались пресными, сюжеты избитыми. Если раньше я мог проспать восемнадцать часов кряду, то теперь я сражался с ужасной бессонницей. Пробирка зелья Сна без Сновидений была единственным способом, время от времени спасавшим меня от того, чтобы не сойти с ума от нервного истощения.

Он вернулся через неделю. Как обычно, без стука. Аппарировал на мою кухню, как к себе домой.

Я ничего не сказал. Не считая единственного взгляда, я не обратил на него внимания. Я налил себе ещё одну чашку чая и вернулся к своей книге, которой, по иронии судьбы, оказались «Большие Надежды», история ещё одного сироты. От сирот не было спасения.

Я продолжал его не замечать, пока он совершал обход моей кухни и гостиной, разводил огонь в камине, что-то невнятно бормоча себе под нос, перемывал посуду, скопившуюся в раковине, накладывал чары на окна, чтобы те не пропускали холод и ветер. По вызывающему тону его бормотаний, самоуверенной манере держаться и всё более агрессивным и резким движениям руки, я видел, что его бешенство нарастает, будто с каждым заклятием он лишался чего-то очень и очень важного. Его магия затрещала и заискрилась, вырвавшись из палочки. Я ждал.

Я ожидал от него проклятия, каких-нибудь вредоносных чар, но нет. Он резко отодвинул назад мой стул и встал передо мной, ткнув свою промежность прямо мне в лицо.

— Хочешь его, Снейп? Я знаю, что хочешь, — произнёс он с издёвкой.

Не совсем то, чего я ожидал, но за свои двадцать лет шпионства я натренировался как следует. Я всего лишь повернул голову и спокойно ответил:

— Нет, — и собрался встать. Он толкнул меня обратно.

— О нет, ты хочешь. Я наблюдал за тобой. Ты хочешь, мать твою. То, как твои глаза... И твой... — Он снова сунул промежность мне в лицо. Я чувствовал острый запах его возбуждения. Он, как всегда, не смог сформулировать свою мысль, но его голос звучал уверенно. Неважно, что именно он говорил, главное, как он это делал. Будто от него зависела моя судьба. Вопрос о том, смогу ли я послать его окончательно, больше не стоял.

Да как он посмел?

— Убирайся, — потребовал я.

Сначала он решил, что я шучу.

— Ну да, конечно, — ухмыльнулся он.

Я оттолкнул его к столу, промаршировал из кухни к входной двери и распахнул её. Он шёл за мной следом с криками:

— Снейп! Эй, Снейп! — на улице было мерзко, туман был таким густым и холодным, словно город накрыло мокрым колючим одеялом. Я толкнул дверь с такой силой, что она ударилась о стену.

— Убирайся, — повторил я. — Или я вышвырну тебя сам.

Его самоуверенность дала сбой, он моргнул и слегка опустил плечи. Момент был благоприятным, и я тут же им воспользовался. Я спикировал на него, как ястреб. Схватив за воротник свитера, я с силой швырнул его об стену. Его палочка со стуком покатилась по полу.

— Никогда. Никогда не смей обращаться со мной, как с добычей, Поттер. Ты меня понял? Никогда! — прошипел я ему в лицо. Я скрутил его воротник в руке так, что он едва мог дышать. — Давай посмотрим, кто кого хочет на самом деле? — Я упёрся коленом ему в промежность и нажал. — Кто, — шепнул я ему в ухо, увлажняя его языком, — хочет кого?

С рыданием он толкнулся мне в бедро. Я издал нечленораздельный звук и выпустил из руки его свитер. Меняя положение, пока грудь не прижалась к груди, а член к члену, мы принялись скоблиться друг о друга, как пара паршивых кобелей. В этом действе не было ничего утончённого, ничего обходительно-неспешного, каким подобает быть настоящему соитию. Это было грубо и необузданно. Поттер вцепился мне в плечи, я тёрся об него, а мой рот впивался в его горло и ключицу. Стоны, доносящиеся из его открытого рта, вторили моему животному рычанию, пока мы скреблись друг о друга, в отчаянном поиске более тесного контакта. Его было недостаточно. Изловчившись, я схватил его обеими руками за задницу. Наши промежности встречались снова и снова, пока он пытался подстроиться под мой исступлённый ритм. Вскоре его спина изогнулась, и он закричал. Этот крик, его пальцы, впившиеся в мои лопатки так, что это причиняло боль, заставили меня тут же последовать за ним. Его ноги подкосились. Мы сползли вниз по стене и очутились на полу, подпирая собой друг друга. В комнате стало так холодно, что наше дыхание превращалось в пар, пока мы пытались отдышаться в послеоргазменной истоме. Собравшись с силами, я захлопнул дверь, пока мы не замёрзли до смерти.

Я гадал, какого чёрта должно случиться дальше, но тут Поттер залез мне на колени, обнял за шею и спрятал голову в укромном месте между моим ухом и плечом. Я обхватил его обеими руками и держал, не отпуская.

Через несколько минут он призвал палочку и поднял температуру в комнате. Затем снова прижался ко мне и сказал:

— Извини.

— Я подумаю.

— Я не понимаю... многих вещей. Когда я ушёл неделю назад, я ненавидел тебя больше всего на свете... А этот гад Скримджер заставил меня... Я очень устал, — прошептал он.

Я погладил его по спине. Он был слишком худым и, похоже, с прошлой недели похудел ещё сильнее. — Ты ужинал?

Он покачал головой, не отрывая её от меня.

Я освободился от него и встал.

— Чай, а потом спать, — настойчиво сказал я и протянул ему руку.

Мы пили чай в тишине. Он был не единственный, кто не понимал, что происходит. Я занял себя приготовлением тостов, это было очень кстати, так как помогало не думать о недавнем жарком совокуплении. В доме не было почти ничего, кроме хлеба, но я поджарил его весь и намазал толстым слоем масла и джема. Он съел всё это молча.

— Пойдём наверх, ты можешь лечь в моей старой спальне.

Спальней это было назвать довольно трудно, поскольку комнатка была ненамного больше чулана, но там стояла одиночная кровать и после того, как я бросил на простыни быстрые очищающие чары, она была готова принять Поттера. Я спал здесь редко, а после войны — ни разу. Я предпочитал диван.

Он последовал за мной по тёмной узкой лестнице. Я попытался заглушить память о том, как я бежал наверх по этим самым ступеням так быстро, насколько позволяли мои маленькие тощие ноги, спасаясь от её рыданий, его криков, бесконечных скандалов. Я остановился наверху, парализованный. Какого же чёрта я сюда вернулся?

— Снейп? — раздался за спиной обеспокоенный голос.

— Извини, — сказал я. — Что-то попало в глаз. — Я свернул налево. — Комнатка крошечная, но с более-менее сносными Чистящими, кровать должна быть приемлемой.

— Ерунда, она вряд ли будет хуже, чем... — он замолчал, как только я открыл дверь. В комнате и в самом деле не было места ни для чего, кроме кровати. Мой комод стоял в углу коридора.

— Думаю, когда-то это был тепловой шкаф, он находился прямо над кухонной плитой. Но когда появился я... Поттер, что случилось? — его пальцы вцепились мне в плечо и сжимали его так, будто от этого зависела его жизнь. Он отвернулся, чтобы я не мог видеть его лицо.

— Всё в порядке, — соврал он, всё ещё отворачивая лицо. Спустя минуту он повернулся ко мне, более-менее успокоившись. — Останешься со мной?

Заметив мой кивок, он наколдовал Согревающие чары. Впервые за неделю мне не понадобилось зелье Сна без Сновидений.

* * *

Когда я проснулся, было ещё темно. Он не спал, его дыхание было почти неслышным и обдавало теплом мою шею. Мы были переплетены друг с другом, правда, у нас не было особого выбора в этой крошечной кровати, но всё же. Он не отпрянул, когда понял, что я не сплю. Напротив, он нашарил мою руку и поднёс её к губам. Затем поцеловал кончик моего большого пальца.

— Можно? — спросил он.

Вместо ответа я провёл пальцем по его нижней губе. Это вызвало удовлетворённый вздох. Он повернул голову, чтобы поймать мой палец ртом и принялся сосать его с таким неистовством, что мой член тут же заныл в предвкушении. Почувствовать на себе этот рот… Задрав другой рукой рубашку, он поднёс мой теперь уже мокрый палец к своему соску. Я играл с ним недолго, поскольку, если один лишь палец был способен заставить его извиваться от счастья, что с ним будет, если я сделаю это ртом? Я увлажнял и сосал его соски, играл с ними зубами. Я поцеловал каждый шрам. Провёл языком вдоль каждой отметины, каждого свидетельства его бесстрашия. Он толкнулся грудью мне в рот, отдавшись мне целиком и полностью, в какой-то момент сорвав с себя футболку и притянув мою голову обратно к себе. Я кусал и посасывал его, пока он не начал издавать нечленораздельные звуки, изнывая от желания. Возможно, это были первые счастливые звуки, которые когда-либо слышала эта комната. Я знал, что как-только я возьму его в рот, он кончит немедленно. Сильными руками я прижал его бёдра к кровати и позволил ему толкнуться в меня раз, второй, и это всё, что ему понадобилось.

Вскоре после этого он уснул, чтобы проснуться от моих попыток достичь собственного оргазма.

— Нет-нет, — запротестовал он и взял меня в руку. Ему явно не хватало опыта, но его удивлённые восклицания и вновь возникшая эрекция — что бы я отдал, чтобы вернуть свои девятнадцать — с лихвой скомпенсировали долгий список погрешностей. Вскоре наши члены удобно устроились рядом, я держал его в руке, замедляя темп, пока мы не привели друг друга к финалу.

— Это было чудесно, — прошептал он спустя несколько минут.

— Мы в темноте. Нам легко притвориться, что мы не те, кто мы есть на самом деле. Сомневаюсь, что это было бы так же чудесно при свете дня, — заметил я. Ему не следовало забывать об этом так же, как и мне.

— Возможно, — согласился он. — И всё равно чудесно. Разве нет?

— Да, — согласился я, едва удержавшись, чтобы не погладить его по спине.

— Я думаю, я гей.

— Я думаю, всё указывает в этом направлении.

— Я думаю, ты издеваешься, — упрекнул он, но его голос не был сердитым, возможно, даже слегка игривым.

— Я думаю, ты прав. Ты девственник?

— Нет.

— С женщиной не так чудесно, я полагаю.

— Не так, — согласился он. — Даже близко.

— Представь, как чудесно будет делать это со сверстником, — сказал я, и поскольку он был занят тем, что дразнил мой сосок, и кто-то из нас должен был оставаться реалистом, я добавил: — А не с тем, кого ты презираешь.

Он остановился. Пружины скрипнули, он пробормотал: «Ассио, палочка!», а затем: «Люмос!». Опёршись на локоть, он принялся меня изучать. Я не смутился.

— И всё равно это было чудесно.

Я не смог сдержать улыбку.

— Ты самый упрямый ребёнок из всех, кто когда-либо рождался на свет.

— Уже не ребёнок, — напомнил он мне. — Ты расскажешь, как Дамблдор тебя предал?

Я закрыл глаза от света.

— Всё это не вернёт назад твоих родителей. И твоя мать никак не участвовала в этой истории.

Он не ответил, но бросил ещё одни Согревающие чары, что, как я полагаю, и было его ответом.

Глава 5.

— Мои третий, четвёртый и пятый годы в Хогвартсе были всего лишь повторениями второго. Мы с твоей матерью продолжали работать в паре при каждой возможности, твой отец и его дружки продолжали травить меня при каждой возможности, а слизеринцы продолжали меня не замечать. И хотя Люциус уже окончил школу, его влияние по-прежнему оставалось сильным. Примерно раз в три месяца он приглашал всех ключевых слизеринцев провести день в Малфой-мэноре, среди них были Лестрейндж, Макнейр, Крэбб, Гойл. И я. За столом он сажал меня по правую руку, говорил со мной так, чтобы все это видели, показывая тем самым, что я нахожусь под его защитой. Жизнь текла своим чередом, за исключением того, что с каждым годом становилось всё труднее не замечать надвигающейся войны. Ученики начали кидаться фразами, вроде: «Вот когда начнётся война...». Никто даже не сомневался, что это случится, вопрос был только в том, когда именно.

— В начале шестого курса каждый, у кого были глаза, мог видеть, что твой отец без памяти влюблён в твою мать. В день отъезда в Хогвартс я уже нашёл себе место в купе, когда увидел, как он стоял на платформе Кингс-Кросса, неподвижно глядя на неё, пока она прощалась с родителями. Блэк стоял рядом, болтая с твоими дедушкой и бабушкой и иногда обращаясь к твоему отцу. Но ему было всё равно. Блэк мог бы наколоть его на свою палочку, и думаю, он бы этого даже не заметил. То, что он ждал этой минуты с самого июня, считая часы, отчаянно желая увидеть её хотя бы мельком, явно читалось на его лице. Его черты расслабились от смеси облегчения и желания, будто он не мог вздохнуть всё лето и смог только теперь. Блэк пытался с ним заговорить, но он не обращал на него никакого внимания, надеясь встретиться взглядом с твоей матерью. В это время на платформе появились Люпин с Петтигрю. После летних каникул Люпин всегда выглядел так, будто его три месяца держали взаперти и морили голодом. Теперь мы конечно знаем, чем он занимался. Видимо, ему стоило немалых усилий не съесть своих родителей. Ни слова, мистер Поттер. И пока проходила бурная встреча старых друзей и твой отец ненадолго отвлёкся от твоей матери, я наблюдал за Блэком.

— На его лице я увидел то же облегчение. И это был Ремус Люпин, чьи измождённые черты — прошло всего четыре дня после полнолуния — он пожирал глазами. Я привстал, чтобы закрыть окно купе, когда Блэк поднял глаза. Наши взгляды встретились. Я посмотрел на Люпина, затем снова на него. Я ухмыльнулся, приподнял брови и с треском захлопнул окно. Я увидел достаточно. Теперь я был вооружён весьма серьёзным знанием: Блэк питал страсть к Ремусу Люпину, не менее пылкую, чем твоей отец к твоей матери. И он знал, что я знаю. Даже сквозь блики стекла я видел, как его лицо вспыхнуло сначала от стыда, потом от ярости. Фраза «если бы взглядом можно было убить» заиграла новыми красками.

— Жаль, я недооценил всю силу этой злобы, но что делать, мне было только шестнадцать. Долго ждать не пришлось. Спустя три недели он попытался скормить меня Люпину во время очередного полнолуния. О силе его ненависти можно было судить по тому, что он ни на секунду не задумался, что могло случиться с Люпином, если бы его мерзкий план удался. Скорее всего, Люпин был бы умерщвлён, застрелен серебряной пулей, а Дамблдор снят с поста директора и предан анафеме за то, что пустил оборотня в школу. Интересно, как бы развивались события, удайся его план? Дамблдор был бы освобождён от должности. Я был бы мёртв. Люпин — поставлен к стенке. Блэк — брошен в Азкабан.

— А тогда я продолжал за ними наблюдать. Блэк изобразил на лице натянутую улыбку. Люпин, как всегда без понятия, положил руку ему на плечо и наклонился вперёд, видимо, пытаясь узнать, что случилось. Блэк резко передёрнул плечами, и рука Люпина упала. Гвалт от их прибытия привлёк внимание семьи твоей матери, и обе группы, Поттеры и Эвансы, двинулись навстречу друг другу, обмениваясь вежливыми «здравствуйте» и «как поживаете».

— Твоего отца, увы, ждало разочарование, поскольку твоя мать всего лишь холодно взглянула в его сторону, зато с энтузиазмом помахала рукой Люпину. С Блэком и Петтигрю она поздоровалась неким подобием улыбки, обычная дань вежливости. До войны у неё никогда не хватало времени на Блэка, она была одной из немногих девочек в школе, которым не было дела до его шарма. Что же до Петтигрю, вряд ли она хоть раз вспомнила о нём за все девять лет, что они были знакомы. Он был ничем не примечательным учеником и единственное, что отличало его от остальных, это близкая дружба с Поттером и Блэком. Это всё, чем он мог похвастаться. Ныне известный своим невообразимым предательством, тогда же он был всего лишь «другом Блэка и Поттера». У него даже не было имени. Однако даже самые незначительные личности могут оказать огромное влияние на ход истории. В голову приходит голландский мальчик с пальцем в плотине.

— Люциус Малфой, будучи старше и мудрее, наблюдал за тем, как Петтигрю превращался в профессионального подхалима под опекой Поттера и Блэка, а затем представил его Тёмному Лорду. И в самом деле, он дослужился до более высокого ранга среди Пожирателей Смерти, нежели в шайке твоего отца. Из всех четверых, он был самым малозначительным и стал значить ещё меньше после того, как твой отец женился, а Блэк с Люпином стали жить — и трахаться — вместе в этой совершенно убогой квартирке в Лютном переулке. Будучи главным лакеем Тёмного Лорда, Петтигрю стал значить чуть больше. Остальное, как говорится, история.

— Я часто думал, что бы было, если бы твоя мать проявила к нему хоть чуточку внимания, Блэк не подкалывал его так немилосердно, а Поттер не изрекал бы «Пит» в этой своей снисходительной манере каждый раз, когда произносил его имя. Может быть, Петтигрю по меньшей мере подумал бы, прежде чем предать своих единственных друзей. Но ему так отчаянно не хватало признания, что он, чуть ли не спотыкаясь, помчался к Тёмному Лорду и принялся ползать у его ног. Но, с другой стороны, разве только он. Он был не единственным молодым человеком, которого не замечали и который страстно желал быть признанным. И хотя трудно было найти двух более разных людей, чем я и Петтигрю, наш голод имел одну и ту же природу.

— Но почему? Почему ты пошёл к Пожирателям? Что такого ужасного сделал Дамблдор? — настойчиво спросил он.

Я открыл глаза и сел.

— Он ничего не сделал! — крикнул я, и Поттер прижался к стене. Я взял себя в руки. — Нет, я не прав. Он выбрал их. Не меня. Так же, как Тёмный Лорд, он собирал собственную армию. Дамблдор не мог наказать Блэка, как он того заслуживал, поскольку Блэк как минимум был бы исключён из школы, Люпин разоблачён и возможно уничтожен, а твой отец возненавидел бы его навсегда. Честно говоря, Альбус не мог позволить себе роскошь их потерять. Он уже начал сколачивать Орден. Они были ему нужны. Он встал перед выбором: я или они. Выбор был очевиден. Жалкий замухрышка-изгой против внушительного союза этих трёх. Он знал о моих неопределённых связях с Люциусом, знал, что я с большой долей вероятности стану глиной в руках кого-либо вроде Тёмного Лорда. Возможно, он пожертвовал мной не по своей воле, но сделал это без малейших сожалений.

— Нет! — запротестовал он. — Я уверен...

— Ты ни в чём не уверен. Я там был. Даже ты не можешь не признать, что за подобную выходку Блэка по меньшей мере должны были исключить из школы, и даже не думай возражать. Он пытался меня убить. Я же не увидел никакого наказания, кроме обычных субботних отработок. Но Блэк и так никогда из них не вылезал. Видимо, попытаться убить одноклассника, это всё равно что украсть девичьи бюстгальтеры из школьной прачечной и развесить их на гриффиндорской башне. Я всё ждал какого-то возмездия. Блэку было шестнадцать, он был достаточно взрослым, чтобы понимать, что случается с теми, кому не повезло встретиться с оборотнем на узкой тропинке. Ты видел Люпина во всей его звериной красе. Как ты себя при этом чувствовал?

Поттер не мог говорить, его глаза наполнились слезами.

— Конечно, кого волнует, что будет со стариной Сопливусом? Что я получил, так это письменное извинение от Блэка, состоявшее из четырёх предложений, и беседу с Альбусом несколько месяцев спустя. Мы встретились в его кабинете и, не успел я усадить свою задницу в кресло, как я уже знал: он не собирался делать ничего. Он не мог ничего сделать. Вкратце это звучало как «прости, мой мальчик, но у меня нет иного выхода, кроме как закрыть глаза на то, что произошло. Лимонную дольку?» С тем же успехом он мог тут же собрать мои вещи и вручить мне портключ к Тёмному Лорду. Я стал всё чаще бывать в Малфой-мэноре. К концу седьмого курса Люциус Малфой без колебаний сдал меня в пользование новому хозяину. Не в физическом смысле, как ты понимаешь. К тому времени удовольствия плоти стали для него не важны. Стремление к безграничной власти было его единственным афродизиаком.

— Но ведь мой отец...

— Спас меня и был произведён в старосты школы только за то, что один единственный раз проявил хоть какое-то сострадание и здравый смысл. И пока ты не решил, что этот поступок каким-то образом обелил его в моих глазах, скажу, что моя ненависть к нему только выросла. Я стал обязан человеку, которого ненавидел больше всех в Хогвартсе. И если мне казалось, что серьёзность подобного преступления наконец отрезвит эту четвёрку, я очень ошибался. Я будто был наказан за то, что выжил. Они возненавидели меня ещё сильнее.

— Я никогда не понимал дальнейшей враждебности твоего отца, ведь в конце концов он меня спас. Даже я это признаю. Возможно, они боялись, что я обращусь в Министерство через голову Дамблдора. Разоблачу Люпина. Не знаю. Спроси у него. Он расскажет тебе их версию случившегося. Я знаю лишь то, что словесные и физические издевательства продолжились. Они старались проклясть меня при первой возможности. Альбус делал всё, что мог, видимо, его не оставляло чувство вины. Люпин, будучи старостой и более-менее приличным человеком, удерживал их от использования наиболее сильных проклятий. Кроме того, в наши комнаты не мог проникнуть никто, кроме слизеринцев, это приносило некоторую долю облегчения. Но в коридорах я всегда был доступной мишенью. Удивительно, но они знали замок, как свои пять пальцев. Я всё ещё не понимаю, откуда им всегда было известно о моём местонахождении, иногда мне казалось, что у них есть какая-то карта.

— Двадцать лет спустя всё повторилось снова. Он не исключил и тебя, когда ты чуть не выпотрошил Драко Малфоя. Мне всегда казалось довольно жутким, что события, происходящие с ключевыми персонажами этой грустной истории, были обречены повторять друг друга. Ты был ещё одним шестнадцатилетним мальчишкой, совершившим непростительную глупость. Тебя тоже следовало исключить за заклинание, которым ты никогда не пользовался и защиты от которого не знал. Если бы я не оказался рядом, Драко Малфоя бы не стало. И тем не менее, всё, что ты получил, это лекцию о том, что в будущем нужно чуть лучше соображать. Если раньше Драко Малфой хоть немного сомневался, идти ли ему по стопам отца, сомнения испарились именно там и тогда. Как только ты бросил это проклятие, вопрос его служения Тёмному Лорду был окончательно решен.

Я замолчал. Больше сказать было нечего. Я встал перед Альбусом на колени и умолял его о прощении, как только узнал, что Поттеры были убиты. Что Лили умерла, пытаясь спасти сына. Поскольку это был Альбус, он тоже упал передо мной на колени, прося прощения у меня. И тем не менее, пятнадцать лет спустя он поступил точно так же, сделав выбор в пользу одного мальчишки за счёт другого.

— Прости, — прошептал Поттер.

Я не смог найти слов. Я потянул одеяло и накрыл его худое плечо.

— Ш-ш-ш.

Он погасил свет тихим Нокс.

* * *

Я не ошибся, полагая, что при свете дня мы будем чувствовать себя ужасно неловко.

Как только стало светать, я выбрался из постели и уже поглощал пятую чашку чая, когда он появился на кухне. Он стоял, не говоря ни слова, и я подозревал, был в совершеннейшем ужасе от нашей ночной акробатики. Он непрерывно запускал пальцы в волосы, его лицо пылало, и только огромным усилием воли я заставил себя не стать таким же пунцовым, как и он.

Наконец он выпалил:

— Скримджер! Я опоздаю. Мне нужно принять душ и...

Я кивнул и сделал отрывистый жест в направлении входной двери.

Он не ушёл, невыносимый щенок, а обнял себя обеими руками и принялся перекатываться с пяток на носки. Неловкость стремительно нарастала.

— Холодно сегодня утром, — заметил он.

Я снова кивнул. Интересно, была ли у меня надежда убрать его из кухни, не произнося при этом ни слова.

— Хочешь меня трахнуть?

Мерлиновы яйца, ещё никто не бесил меня до такой... Я продолжал безмолвствовать.

— Между прочим, сейчас день, но я всё ещё... Это очень, очень странно. Чёрт. Но. Да. Я хочу, чтобы ты... В общем, я просто хотел спросить, не хочешь ли ты... Это странно.

Довольно незамысловатая оценка происходящего, но весьма точная. С тем же успехом я мог бы просто достать верёвку и повеситься. Я начинал понимать Поттера, даже когда он нёс абсолютно бессвязный бред. Столь смелое признание заслуживало ответа.

— Да, это странно, и да, я хочу, — согласился я.

— Но ты... ты ведь не из мести?

Не такой уж необоснованный вопрос и очень по-слизерински. Я задавался тем же вопросом, прислушиваясь к его дыханию этой ночью, лихорадочно пытаясь найти хоть какое-то разумное объяснение, почему мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и почему он вцепился в мою руку с такой жадностью, и я отвечал ему тем же. Озарение не спешило являться, но после нескольких часов душевных поисков я мог с уверенностью сказать, что, когда я клал ладонь на его задницу, мой член разбухал далеко не из чувства мести. Я никогда бы не простил Джеймса Поттера и Сириуса Блэка. Они оставили на мне такое же клеймо, как и Тёмный Лорд, но я сосал член сына не для того, чтобы разделаться с грехами отца. Или крёстного. Я желал его ради него самого. Увы. Месть была бы гораздо более мудрым решением.

— Нет.

— И ты не... Ты не чувствовал... С ней?

Да, в нём было не так уж мало от слезиринца.

— Меня влечёт к своему полу, и только к нему. Я никогда не испытывал сексуального влечения по отношению к твоей матери. Равно как и к любой другой женщине. В отличие от меня, у тебя есть выбор. — Я невольно содрогнулся при этой мысли.

— Я вернусь?

Его голос звучал неуверенно. Я мог закончить всё прямо сейчас. Всё, что мне нужно было сделать, это сказать одну безжалостную фразу. Один убийственный комментарий насчёт его отца или, если я в самом деле хотел удостовериться, что он не придёт никогда — матери.

— Я схожу в магазин, пока вы со Скримджером займётесь вашими интеллектуальными игрищами. — Он нахмурился. — Ты ведь прекрасно понимаешь, что он знает. Но ему нужны доказательства. Твоя задача не дать их ему. Колбаски с пюре тебя устроят?

Он кивнул.

— Я принесу ёлку. Этой дыре нужно немного праздника. Иначе можно повеситься от тоски. Не знаю, как ты это выдерживаешь. — Затем он аппарировал.

* * *

Он вернулся спустя пять часов с небольшой ёлкой в руках и мрачнее тучи.

— Где ты хочешь её поставить? — вызывающе спросил он.

Я раздумывал, не растрощить ли ёлку заклинанием и не бросить в огонь, но острый аромат свежей хвои наполнил комнату, явив собой довольно приятную противоположность привычному запаху плесени.

— Во-первых, я не хотел её изначально, но она должна уместиться вон в том углу. Подальше от огня, учитывая, как энергично ты обращаешься с палочкой в последнее время.

Я закрыл книгу:

— Есть хочешь?

— Немного, — пожал он плечами.

Он последовал за мной на кухню, но даже перспектива вкусной еды не улучшила его настроения. Пока я возился у плиты, он пинал ножки стола, теребил солонку и перечницу, опрокидывался назад на стуле, пытаясь бросить вызов земному тяготению, в общем, вёл себя как пятилетний ребёнок, готовый вот-вот устроить истерику.

— Кто тебя накрутил? Скримджер? — спросил я. — На, разомни картошку, заодно сбросишь избыток энергии. В таком состоянии твоя магия в любую секунду может взбеситься и убить нас обоих.

— Не Скримджер, — отозвался он и принялся разминать картошку с таким неистовством, что я быстро нашептал укрепляющие чары в надежде, что миска всё же выдержит.

— Тогда кто? Спасибо. Сопротивление картошки полностью сломлено. Уверен, теперь она признается в чём угодно.

— Гермиона, — хмуро ответил он. — Эта штука с Хогвартсом.

Не успел он закрыть рот, как в окно постучала сова с вопиллером в клюве.

— Не впускай её...

Я промаршировал к окну и распахнул его. Сова уронила вопиллер Поттеру на колени и покинула кухню так быстро, насколько позволяли её небольшие крылья.

«ГАРРИ ДЖЕЙМС ПОТТЕР! ТЫ МНЕ БЕЗУМНО ПРОТИВЕН! КАК ТЫ МОГ БРОСИТЬ НАС СЕЙЧАС, ПОСЛЕ ВСЕГО, ЧЕРЕЗ ЧТО НАМ ПРИШЛОСЬ ПРОЙТИ? НЕУЖЕЛИ ТЕБЕ ПЛЕВАТЬ, ЧТО БУДЕТ С ХОГВАРТСОМ? АЛЬБУС ДАМБЛДОР ПЕРЕВОРАЧИВАЕТСЯ В ГРОБУ!»

Интонации мисс Грейнджер был настолько визгливыми, удивительно, что не потрескались оконные стёкла. Я должен буду послать Рональду Уизли открытку с соболезнованиями, поскольку очевидно, что он пошёл по пути большинства мужчин и собрался жениться на собственной матери.

Затем вопиллер взорвался, покрыв слоем пепла лицо Поттера. А заодно и мой кухонный стол.

— Не хочешь объяснить? — спросил я, возвращая кастрюли на плиту. Я быстро наколдовал Очищающие и сел. — Не представляю, чтобы мисс Грейнджер послала тебе вопиллер, не имея на то веской причины.

— Эта штука с Хогвартсом, я тебе говорил. — Он снова принялся теребить солонку и перечницу. Я отнял их у него и отправил в шкаф.

— Сделай над собой усилие и употреби какое-нибудь другое слово кроме «штука». Я не говорю на Поттере.

Он пожал плечами в своей обычной раздражающей манере, будто хотел сбросить меня с себя.

— Или аппарируй отсюда, или объясни в чём дело, — потребовал я. — Время половинчатых решений прошло.

— Я же тебе сказал, — фыркнул он. — Гермиона отвечает за восстановление Хогвартса. Она хочет, чтобы я помог, потому что у меня есть... ну, ты знаешь… эта сила, а они тратят кучу времени даже на мелочи. Волдеморт практически полностью истощил магию замка, когда захватил его в конце войны. Они будто заново изобретают колесо. Она достаёт меня не один месяц. А если не она, так Скримджер. Я думал, что как только уничтожу его, на этом всё кончится. Но они продолжают меня жрать. Чёртовы людоеды. Я устал. Уж кто-кто, а ты должен меня понять. Я сделал достаточно.

Если бы он не был так измучен, думаю его гнев не уступил бы гневу мисс Грейнджер. Я понимал их обоих. Понимал его запредельную усталость. Я её разделял. Но это...

— Я не думал, что всё настолько серьёзно. Сколько времени займёт восстановление без твоей помощи? Не лги мне.

— Десять лет, — пробубнил он.

— А если ты поможешь?

— Гермиона говорит, что год. Я думаю, она врёт, чтобы заманить меня туда. Если я соглашусь, назад дороги нет.

Я встал и начал ходить взад-вперёд. Десять лет. Останутся только Дурмстранг и Бобатон. Не считая этих третьесортных американских заведений, которые и школами-то трудно назвать. Что-то вроде закрытых пансионов. Ситуация будет в сто раз хуже, чем десять лет идиотов, преподающих Защиту. Учителей не останется совсем. Конечно же, те, кто поумнее, будут обучать своих отпрысков на дому или отправят за границу. Хуже не придумаешь, поскольку Дурмстранг не был нашим союзником в войне. И если бы не эта смехотворная слабость Крама по отношению к Грейнджер... Не говоря уже о французах... Полные ничтожества.

— Ты больше не будешь прятаться здесь, есть мою еду и предаваться дармовому сексу. Ты им поможешь. — Это не было просьбой. Он замер на месте. — Ты пообедаешь. А после вернёшься в Хогвартс.

Он покачал головой.

— Не вернусь. Не могу.

А я уж было решил, что он повзрослел.

— Ты похож на двухлетку, который устраивает бунт, отказываясь спать днём. Когда я справлялся последний раз, Долохов всё ещё был на свободе, равно как и Макнейр. Тебе известно, что в данный момент им терять нечего? Они уже приговорены к смерти. В этой войне, как и в любой другой, было много таких, кто готов был помочь Тёмному Лорду, но чьи палочки оказались недостаточно испачканы для Азкабана. Долохову с Макнейром нужно всего лишь дождаться своего часа.

— Десяти лет им хватит с головой, чтобы подготовить ещё одну армию Пожирателей. Конечно, ни один из них не обладает таким же мощным интеллектом или силой как Тёмный Лорд, но им это и не нужно. Потому что десяти лет без единого ученика, выпущенного из Хогвартса, будет вполне достаточно. Когда самым сложным заклинанием, на которое будет способно большинство юных волшебников, будут чары для бритья. А когда Хогвартс откроется, если он в самом деле откроется, пройдёт ещё как минимум пять лет, прежде чем студенты будут обучены хотя бы минимуму защитных заклинаний, не говоря уже о нападении. Конечно, некоторые британские маги имеют связи с Дурмстрангом и отправят своих детей туда.

— Но ведь Дурмстранг… — произнёс он испуганно.

— Да, я уверен, ты помнишь, каким полезным был их директор во время войны. Для Тёмного Лорда, конечно. Не для нас, — ухмыльнулся я.

— Я не могу туда вернуться. Не сейчас, — настойчиво произнёс он.

— Почему?

Он молчал, упрямо и хмуро.

— Ты не уйдёшь из этого дома, не выйдешь из-за стола, пока не объяснишь, почему ты обрекаешь три поколения волшебников на верную смерть, по причине их полного невежества. Почему?!

— Потому что там Дамблдор, сволочь! И я не сделал всё, что мог! Доволен? Слишком много убито, и я не смог... Чарли. Невилл. Симус. Дин. Хагрид. Луна... Как я могу смотреть ему в глаза, когда он так... Наверняка там будет его портрет, и что я ему скажу? — У Поттера в глазах стояли слёзы. — Что я скажу?

Моё терпение лопнуло. Я стащил его со стула, одной рукой схватив за воротник, а другой разорвал его свитер с помощью заклинания.

— Несчастный маленький страдалец! Ты не скажешь ничего! Ты покажешь ему свои шрамы, свой дивный живот и плечи, изрубленные и изрезанные проклятьями! Вот этот, к примеру, выглядит так, будто кто-то пытался разодрать тебе грудь когтями. Я не представляю, что ещё вы могли сделать, мистер Поттер, кроме как умереть! Да Альбус будет рыдать, глядя на тебя! — Я толкнул его обратно на стул. — Можешь пестовать свои комплексы все выходные. А потом иди и отстраивай школу. Ты либо хищник, либо добыча.

Я опустился на стул. Почему эти словесные перепалки так изматывают?

— Воспользуйся этой феноменальной властью, которая досталась тебе от него, чтобы искупить его же грехи.

Он сделал странное движение головой, нечто среднее между качанием и кивком.

— Холодно, — пробормотал он и попытался стянуть вместе края порванного свитера.

— Ради всего святого, — не выдержал я и починил свитер заклинанием.

— Спасибо. Это никогда не кончится, да? — его голос был грустным и таким юным. Он потянулся через стол, взял мою руку в свою и сжал. Я сжал его руку в ответ.

— Похоже, что нет.

Несколько минут мы сидели в тишине, слушая как ветер хлещет сквозь разбитые окна на чердаке.

— Расскажи, что у вас произошло с моей матерью. Что она тебе сделала, что ты пошёл к Волдеморту с пророчеством?

Я отстранился от него. Это было неизбежно, рано или поздно он захотел бы узнать. Узнать то, что я поклялся никогда ему не рассказывать, как бы он не угрожал, что бы не сулил. Не всё ли теперь равно? Возможно, он имел право знать. Тем не менее, я не считал зазорным прибегнуть к небольшому шантажу.

— Если я соглашусь, ты вернёшься в школу?

Он поколебался несколько секунд, затем кивнул.

— Ты не поверишь, но предательство твоей матери и тот факт, что я пошёл с пророчеством к Тёмному Лорду, никак не связаны.

— Называй этого мудака по имени. Если я должен буду позволить им отрывать от меня по кусочку, ты, по меньшей мере, можешь называть его по имени, — прошипел он.

— Волдеморт, — выдавил я. — Счастлив? Предательство твоей матери было простым. Она вышла замуж за твоего отца. — Я замолчал. Всё было просто как день.

— Ты... подонок! Ты сказал, что тебе было всё равно... Только потому, что она вышла замуж...

Его ярость была ослепительной. Он изо всех сил ухватился за край стола в бесплодной попытке справиться с собой. Все окна в доме разлетелись вдребезги. Тарелки раскололись пополам. Чашка моей бабки дезинтегрировалась на крошечные кусочки.

— СКАЖИ, СКАЖИ МНЕ, ТЫ, МЕРЗКОЕ, ОТВРАТНОЕ НИЧТОЖЕСТВО, НЕДОСТОЙНОЕ ХОДИТЬ ПО ЭТОЙ ЗЕМЛЕ! — крикнул он. — СКАЖИ, ЧТО ПРИЧИНА БЫЛА НЕ В ТОМ, ЧТО ОНА ТРАХАЛАСЬ С МУЖИКОМ, КОТОРОГО ТЫ НЕНАВИДЕЛ! ПОТОМУ ЧТО ТЫ НАСТОЛЬКО МЕЛОЧНЫЙ, НАСТОЛЬКО ЗЛОБНЫЙ, НАСТОЛЬКО НИЗКИЙ…

Казалось бы, я должен был прийти в ужас, но этого не случилось. Напротив, я был взбешён не меньше него. Я пришёл в такое бешенство, что у меня перед глазами повисла красная пелена. Не из-за него, его можно было понять. Я был зол на своих ущербных родителей и их злополучный брак, полный жестокости и насилия, породивший несчастное дитя. Зол на Поттера и Блэка за те чудовищные розыгрыши и проклятия, которым они меня подвергали. Зол на Альбуса за то, что он выбрал не меня. Никто и никогда не выбирал меня, кроме Волдеморта, патологического извращенца, который знал, как завладеть душой почти такого же извращённого юнца. Убийцами не рождаются, ими становятся, и я стал убийцей благодаря им.

Сквозь грохот бьющейся посуды я заорал:

— ДА ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ЗНАЛ, ЧТО ПРОРОЧЕСТВО КАСАЕТСЯ ТЕБЯ! ОНА БЫЛА МОИМ ЕДИНСТВЕННЫМ ДРУГОМ! ТЫ В САМОМ ДЕЛЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я БЫ ПОДСТАВИЛ ЕЁ ПОД АВАДУ ТОЛЬКО ЗА ТО, ЧТО ОНА ТРАХАЛАСЬ НЕ С ТЕМ МУЖИКОМ??

В ту же секунду поток необузданной магии иссяк.

Я взглянул на пол, на раздробленные кусочки фарфора, которые не так давно были чашкой моей бабки.

— Я был не из тех, кто мог похвастать большим количеством друзей, не так ли? Позволь тебе напомнить, что хранителем тайны Поттеров был не я. Их предал человек, считавшийся их другом. Я говорю это не за тем, чтобы обелить себя, я сыграл немалую роль в гибели твоих родителей, однако список моих грехов и без того достаточно внушителен, чтобы добавлять к нему ещё и грехи Петтигрю.

— Учитывая, что Волдеморт был помешан на чистоте крови, я предположил, что пророчество имело в виду Лонгботтомов. Мне даже в голову не могло прийти, что он попытается убить тебя, сына магглорожденной ведьмы и чистокровного волшебника. Хотя, конечно, он и сам был сыном маггла и чистокровной ведьмы, так что этот безумный цикл, соединивший ваши судьбы, имеет вполне логичное объяснение. Я был одинаково наивен, полагая, что он не посмеет тронуть чистокровные семьи. Я ошибся в обоих случаях.

— Как только я узнал о смерти твоих родителей, я пришёл к Альбусу и упал перед ним на колени, умоляя меня убить. Ирония из ироний, и да, возможно, лет через пятьдесят я смогу оценить её по достоинству. Он этого не сделал. Он простил меня. Как обычно, он винил себя. Он признался, что ошибся в случае с Блэком. Он знал, что его решение оттолкнёт меня, знал, что Люциус Малфой истекал слюной при мысли, что человек с моими способностями вольётся в ряды Пожирателей Смерти.

— Я согласен, что обречь Невилла Лонгботтома на Аваду Кедавру было не менее омерзительно, но ты должен мне верить, когда я говорю, что никогда и ни за что я не обрёк бы на неё твою мать. Даже ради Лорда Волдеморта.

— Это слабое утешение, но твоя мать умерла не напрасно, — я ненадолго умолк. — День, когда я вступил в ряды Пожирателей Смерти, был самым счастливым днём в моей жизни. Мне оказывали почести, меня уважали, а некоторые чуть ли не боготворили. Только нечто настолько ужасное как её смерть и моё участие в ней заставили меня упасть на колени перед Альбусом. Что-то вроде возвращения блудного сына. Благодаря ей, я стал превосходный шпионом и спас много жизней. Это не оправдывает моих поступков. Я даже не уверен, что это искупает мою вину. Альбус верил в искупление. Я придерживаюсь более кальвинистских взглядов. Око за око. Если бы ты убил меня сейчас, разумеется, я бы не стал тебя осуждать.

Я взглянул на него первый раз за всё это время.

— Прости меня.

Он заслуживал гораздо большего, но это всё, что я мог ему дать.

Его глаза стали такими же, как глаза его матери в день фиаско с Оборотным зельем, после того, как мы вернулись в свои тела. Ослепительно-зелёными, светящимися жалостью и невыплаканными слезами.

Хлопок, и он исчез.

— Не возвращайся. Мне больше нечего тебе рассказать, — произнёс я, обращаясь к пустой кухне.

Глава 6.

Я потратил два дня, чтобы починить окна и разбитую посуду. Чашка моей бабки была утеряна навсегда. Есть вещи, которые не способна починить даже магия.

К концу второго дня я рухнул на диван совершенно без сил. Похоже, я наелся Репаро на всю оставшуюся жизнь. В воздухе витал тёплый сладковатый запах магии. Какого дьявола я собираюсь делать дальше?

* * *

Он вернулся под Рождество.

Было уже довольно поздно, и я прикидывал, что лучше: выпить или лечь спать. Удовлетворённый результатами, которых мне удалось добиться за день — я упорядочил свои учительские записи и набросал черновой план новой рукописи — я решил вознаградить себя стаканом отменного французского бренди. Последний рождественский подарок Альбуса. Я никогда не встречал хоть сколь-нибудь стоящих волшебника или ведьму французов, но они безусловно знали толк в крепких напитках. Не успел я наполнить стакан на пару дюймов, как охранные чары завибрировали, а затем раздался стук в дверь.

Это мог быть только он.

Я открыл дверь мановением палочки. Не поворачиваясь к нему, я спросил:

— Бренди, Поттер?

— Как ты узнал, что это я? — в его голосе звучало удивление.

— Ради Мерлина. Хотя я понятия не имею, зачем тебе понадобилось стучать. Обычно ты входил с помощью аппарации. Чему я обязан этой шокирующей демонстрации хороших манер?

— Да, я хотел бы выпить и… не знаю. Просто подумал, что стоит постучать, — признался он.

Я вручил ему бренди и уселся на диван.

— Что случилось с креслом? — поинтересовался он.

Комната выглядела довольно пустой без обшарпанного кресла моего папаши.

— Я порубил его на куски и сжёг в камине.

— А как насчёт Согревающих? Тебе было холодно?

— Абсолютно нет. Оно принадлежало моему отцу. Сделал себе ранний рождественский подарок.

Он сел рядом со мной.

— Хорошо. Наверное, я понимаю. Если подумать, я бы тоже не отказался порубить на куски кресло моего дяди Вернона, — признался он и поднял стакан. — Теперь понятно, почему здесь воняет жжёной овчиной.

— Твоё здоровье, — отозвался я. — Выглядишь как полное дерьмо. Ты помнишь наш разговор о бранной лексике? Если я употребляю слово «дерьмо», значит, оно подходит к данной ситуации как нельзя лучше.

— Дела идут не очень хорошо. Говоря по правде, херово. И это слово подходит к данной ситуации как нельзя лучше. Почему ты не нарядил ёлку? — Он махнул рукой в сторону полузасохшего дерева, валяющегося в том же углу, в котором он его оставил.

— С какой стати?

— Так делает большинство людей. Покупают ёлку. Вешают на неё украшения и гирлянды. Хо-хо-хо и всё такое.

— Я не большинство людей.

— Тут я спорить не стану, — пробормотал он себе под нос. Рано или поздно он раскроет причину своего визита, а пока я решил насладиться стаканом чудесного бренди.

У Поттера есть одна особенность. Он интуитивно чувствует, как вызвать у меня максимум раздражения. Не успел я поднести стакан ко рту, рассчитывая на несколько минут покоя, как он тут же выпалил: — Я не могу это делать один. Ну то есть… мы не можем.

— Кто «мы» и о чём идёт речь? — проявлять терпение с ним бесполезно.

— Мы. Гермиона, Минерва и все, кто работает над замком.

Я сделал большой глоток, пытаясь ментально взбодриться. Я знал, что за этим последует.

— Нет, нет и нет. Этого не будет.

— Пожалуйста.

— Говоря языком человека, имя которого мы не будем называть, я сделал достаточно. Я планирую писать учебники по Зельям. Раньше, с моей учительской нагрузкой у меня не было на это времени. Теперь же, я собираюсь воспользоваться своей свободой. Думаю, ты согласишься, что большинство учеников слишком незрелы и в целом непригодны для моих преподавательских методов...

— Ну да, — фыркнул он. — Преподавательские методы, пыточные методы. Главное, не перепутать.

— Поэтому, я начал писать учебник, в основе которого лежит программа первого курса. У меня нет времени на...

Он грохнул стаканом о стол.

— Говоря языком человека, имя которого мы тоже не будем называть, если ты нам не поможешь, на восстановление школы уйдут годы. Твой грёбаный учебник будет совершенно бесполезен, потому что некого будет учить. Послушай меня. Гермиона нашла книгу в библиотеке Малфой-мэнора. Тёмные искусства по самое не хочу. В сущности, это руководство, как поиметь человека с помощью магии — надо же, кто бы мог подумать — и одно из заклинаний используется для кражи магических способностей.

Я приподнял бровь. Шестерёнки начали вращаться в моей голове.

— Да, я знал, что ты сразу поймёшь. Гермиона считает, что наша проблема отчасти связана с тем, что замок утратил свою магическую силу, он ведёт себя неадекватно. Поэтому мы возьмём излишки моей магии, излишки, которые мне не нужны, и отдадим их замку. Помоги мне. А если не хочешь помочь мне, вернись и помоги Минерве. Гермионе.

Я встряхнул содержимое стакана. О да, воистину, Тёмные искусства. Один шаг до Непростительных, потому что, украсть магию волшебника всё равно, что украсть его душу.

— Сила, но не знания, — пробормотал я.

— Что?

— Ничего. Интересное предложение, но я намереваюсь работать дома, писать мой...

— Это не дом! — выплюнул он. Широким жестом он указал на облезлый ковёр, потрёпанные шторы и полузасохшее дерево в углу. — Это... это всё равно, что жить в аду, или в преддверие ада. Что тебе больше нравится. — Он схватил меня за плечи и встряхнул, правда, не очень сильно. — Снейп, я тебя умоляю. Гермиона не может разобраться в рунах. Мы пытались, много дней подряд. Нужен кто-то, кто понимает в Тёмных искусствах, кто сам был...

— На стороне Тьмы, — закончил я за него.

Внезапно он сжал мои плечи сильнее и притянул к себе так, что его рот оказался рядом с моим ухом.

— Помоги мне, Снейп, — взмолился он, и его шёпот граничил с истерикой. — Ты должен мне помочь. Если я сохраню всю эту магию, я сойду с ума. Я не хочу. Ты не представляешь, какой силой я обладаю. Я могу сделать всё, что угодно. Мне даже заклинания не нужны. Мне достаточно подумать о дожде, ткнуть палочкой в небо, и пойдёт дождь. Достаточно представить светящиеся гирлянды, ткнуть палочкой, и они появятся. — Дерево, лежащее в углу, внезапно озарилось светом. — В один прекрасный день я разозлюсь на кого-нибудь из-за ерунды, например, из-за того, что они угробят ёлку, которую я для них купил, и я посмотрю на них, и в считанные секунды их мозги вытекут у них из ушей, — у него всё же началась истерика, он вцепился в меня, его голос становился всё более отчаянным, пока он наконец не разрыдался. — Никто, ни один человек не должен иметь такой власти. Пожалуйста, помоги мне. Я так боюсь причинить кому-нибудь вред. Понимаешь, разозлиться и потерять голову...

Он был прав. Никто не должен обладать такой властью.

Решение пришло в одну секунду. Я вздохнул и в последний раз взглянул на стопку записей, над которыми я так усердно работал весь день. С книгой придётся подождать. Я обнял его и принялся успокаивающе гладить его по спине. Провидение, по воле которого я стал мальчиком на побегушках у двух самых могущественных волшебников двадцатого столетия, похоже, твёрдо решило заставить меня сыграть эту роль в третий раз. Я не смог спасти Лили Эванс, но я могу спасти её сына.

По крайней мере, Поттер сказал «пожалуйста». Больше, чем можно было требовать от Волдеморта.

— Ш-ш-ш. Я не знаю, из-за чего ты так себя накрутил. Похоже, терять голову это твой излюбленный вид спорта. Ты предпочитаешь его даже квиддичу. А теперь успокойся. — Он начал смеяться и плакать одновременно. Я продолжал гладить его по спине, пока тихие рыдания и хихиканье поочерёдно сменяли друг друга. Когда всё стихло, я отстранился от него.

— Ассио, носовой платок. Теперь послушай меня. Я помогу тебе, но ты должен понять, что я буду безжалостен. И это не просто слова. Мы будем спорить...

Он хмыкнул в платок.

— Мы всегда спорим. Разве нет?

— Сражение с Волдемортом покажется тебе пикником в сравнении с тем, что нам предстоит. Речь идёт о Тёмных искусствах. Потребуется вся твоя сила и все мои знания. Я буду гонять тебя до седьмого пота. А в перерывах ты не будешь делать яичницу из моих мозгов или чьих-либо ещё. Это понятно?

— Я знаю. Ты будешь полной сволочью, — произнёс он с грустной улыбкой. Затем схватил мою руку и поцеловал её несколько раз. — Спасибо. Спасибо.

Думаю, что сначала, он просто хотел выразить свою благодарность, но потом его поцелуи стали менее иступлёнными и более продуманными, сопровождающимися нежным посасыванием костяшек пальцев. Не может быть... Он ведь... Необъяснимый жар, вспыхнувший между нами в тот день, когда мы напрыгивали друг на друга, как бешеные кобели, полыхнул у меня в промежности. Он отпрянул, и судя по тому, как сбилось его дыхание, он чувствовал то же, что и я.

Было бы безумием даже предположить, что...

Он подался вперёд.

— Это ошибка, — предупредил я. — Мы на пороге бесконечно трудного...

— Статус-кво, ладно? Мы можем пойти наверх?

Я отнял у него руку с полным намерением не поддаваться ни на какие...

Он поднял руки высоко над головой и потянулся, сладко зевая, выдернув рубашку из штанов и оголив полоску живота.

Я с трудом подавил стон.

— Ненасытный щенок, — прорычал я. Это вызвало гортанный и, о, Мерлин, смилуйся надо мной, чувственный смех.

— Мне девятнадцать. А у тебя какие оправдания?

— Тебе девятнадцать, — усмехнулся я. — Ты сделал это нарочно.

— Правда? — поддразнил он. — Пойдём. Кто знает, сколько это продлится? Надо ковать железо пока стоит.

Я встал.

— Легкомыслие тебе не к лицу.

— Просто у тебя нет чувства юмора.

* * *

Он шёл впереди, яркий конец его палочки освещал нам путь, ведущий по узким ступеням в спальню. Он пробормотал что-то едва различимое перед тем, как открыть дверь, а затем бросил Люмос. Передо мной возникла внушительных размеров комната, с пылающим камином и широкой кроватью. Изголовья кровати было почти не видно за множеством подушек, на одеяла он тоже не поскупился. Замёрзнуть нам не грозило в любом случае.

Я поднял брови в беззвучном вопросе.

— Почему бы не воспользоваться этой грёбаной магией в мирных целях?

В самом деле, почему?

Я взялся за палочку, чтобы погасить свет, но не успел я произнести слово Нокс, как он приложил палец к моим губам.

— Нет, — сказал он. — Ты меня видел. Я тебя нет. И ещё, — он замолчал и наклонил голову, но я успел заметить, как вспыхнули его щёки, — я хочу, чтобы ты знал, кого ты трахаешь. И кто трахает тебя.

— Болван, — не смог удержаться я.

Иронично мотнув головой, он приблизился ко мне и принялся гладить ладонями мои плечи и грудь.

— Мерлин, я тащусь от тебя. И я, — он поцеловал меня в шею с одной стороны, — не болван. Он поцеловал другую сторону шеи. — Интересная штука генетика, — хмыкнул он, принявшись расстёгивать мой халат. — В моей семье издавна существовала традиция спать со сволочами.

Я издал резкий вздох, когда его пальцы прекратили атаковать мои пуговицы и чувствительно ущипнули меня за соски.

— Один раз ничего не...

— Ш-ш-ш, — мягко упрекнул он. — Меньше замечаний, больше секса.

Ему удалось расстегнуть ещё три пуговицы до того, как он окончательно потерял терпение. Внезапно наша одежда улетучилась. Его челюсть слегка отвисла, и он закрыл рот рукой, не то от удивления, не то от отвращения. Он что, никогда не видел голого мужика с эрекцией? Я предполагал, что за всё время, что он провёл в школьных раздевалках, он должен был привыкнуть к виду обнажённого мужского тела. К слову сказать, демонстрировать эрекцию в раздевалке школы закрытого типа было исключительно неразумно; пялиться на неё было бы равносильно самоубийству. Его сомнения относительно своей ориентации привели меня к мысли, что его связи во время войны были короткими и малочисленными. Не удивительно. По моему опыту военные связи почти всегда были быстрым и грязным делом в темноте, обычно у стены или дерева.

— Повернись, — прошептал он.

Я подчинился.

— У тебя шрамов даже больше, чем у меня, — произнёс позади меня тихий голос.

Я попытался взять палочку. Я верну свою одежду и спущусь вниз. Заснуть теперь будет невозможно, но...

— Нет, — выдохнул он. Влажной рукой он схватил меня за запястье, притянул к кровати и затащил на неё, уложив рядом с собой. Мы лежали плечом к плечу. Я не дрогнул под его пристальным взглядом.

— Этот, — он провёл пальцем по шраму, который начинался от бедра и полностью пересекал торс. — Кто это сделал?

— Шеклболт.

— А этот? — Он поцеловал особо гадкое скрещение выпуклых рубцов.

— Артур Уизли.

— Этот? — Он потёрся щекой о след очень давнего разъедающего проклятия, слегка царапая его щетиной.

— Волдеморт. Неудачи не приветствовались.

— Мы... — Он прикусил нижнюю губу.

— Да. — Я принялся перебирать его волосы.

Он прижался к моей руке на секунду, а потом впервые меня поцеловал. Странно, что поцелуй даёт ощущение большей близости, чем рука на твоём члене. Он слегка прижался губами к моим губам, затем отстранился и посмотрел на меня, будто спрашивая разрешения. Я разомкнул губы. Он снова прижался, лизнул мою нижнюю губу кончиком языка, а затем верхнюю, уже гораздо увереннее. К этому времени я уже не мог себя контролировать. Я взял его нижнюю губу, губу, которая нещадно дразнила меня последние три недели, своими губами и укусил.

Я услышал придушенный стон, а затем его рот раскрылся для меня. Схватив меня за задницу, он рывком затащил меня на себя так, что наши члены встретились и стали тереться друг о друга. Позже я буду подтрунивать над тем, каким напористым пассивом он был, но сейчас было не время. Я весьма неравнодушен к поцелуям, и это было единственное, в чём ему не требовался инструктаж.

У меня никогда не было такого щедрого любовника. Конечно, галеоны могут купить практически всё, и я покупал секс довольно часто. Ещё были холуи, наивно полагающие, что, нагнувшись для меня, они заслужат благосклонность Волдеморта. Но это?

Я был рад, что мы не сделали этого раньше. Иначе наш первый раз навсегда остался бы для меня чем-то вроде платежа в обмен на воспоминания. Но то, что происходило сейчас, не было сексуальной услугой. Сейчас... Каждая уступка была добровольной: похотливо раздвинутые ноги, нетерпеливое сосание пальцев, колено, подтянутое к груди, благодарный стон, когда я как следует разложил его и вскрыл.

Моё имя было упомянуто не раз, чтобы у меня не возникло никаких сомнений в том, что он точно знал, с кем он делит постель.

— О да, Снейп. Ещё. Ещё. Да, вот так. Так хорошо, Снейп.

Я лежал на нём, ожидая, когда линии у него на лбу разгладятся, сигналя о его готовности, и о том, что можно начинать толкаться в него всерьёз — завершающее и самое восхитительное действо в этом сексуальном танце. Бог мой, что может с этим сравниться. Тяжесть его ног, закинутых мне на плечи, ленивые движения его руки, медленно ласкающей его собственный член. Его волосы прилипли ко лбу влажными прядями, на щеках горели красные пятна размером с галеон. Он был прекрасен.

Он распахнул глаза. Я замер.

— Снейп. Сейчас. Трахни меня сейчас. Я выбираю тебя, гад ты невозможный, — и он начал двигаться мне навстречу, не отрывая своих глаз от моих, кроме нескольких последних секунд, предшествовавших его оглушительному оргазму.

Спустя час мы лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу. Липкий и насытившийся, прислушиваясь к тихим звукам его дыхания, я отказывался гадать, как долго это будет продолжаться. Слова, брошенные во время секса, не несут в себе ни правды, ни значимости. Наша естественная неприязнь и совершенно разные привычки, не говоря уже о суровом испытании, которое нам предстояло, сулили этой связи не больше нескольких недель. Даже если предположить, что она переживёт первоначальную страсть, в конце концов он встретит ровесника, кого-то, кто не будет колючим и язвительным и с кем будет легко и... А, ладно. Я пересеку этот мост, когда подойду к нему.

Его дыхание стало глубже, и я понял, что могу встать, не опасаясь его разбудить. Я быстро оделся и, воспользовавшись камином, перенёсся в гостиную дома на Тисовой улице. Было нетрудно определить, какое из кресел принадлежало его дяде, я пошёл на запах застарелого пота и крема для обуви. Я раздумывал, не бросить ли на этого олуха какие-нибудь компрометирующие чары, но потом всё же сдержался, поскольку знал, что он обвинит в этом Поттера. Однако не существовало ничего более дьявольского, чем заставить его проснуться рождественским утром и не обнаружить своего любимого кресла. Жаль, что я не мог наколдовать ему пару ослиных ушей, но я смягчил свою неудовлетворённость тем, что написал записку и оставил её на каминной полке.

«В этом году ты вёл себя очень плохо, Вернон».

Нет чувства юмора. Позвольте с вами не согласиться.

* * *

Когда не следующее утро Поттер скатился вниз по лестнице в гостиную, он выглядел на десять лет моложе, видимо, оттого, что смог, наконец, как следует выспаться.

— Почему ты меня не разбудил... — его глаза чуть не выпрыгнули из орбит.

— Счастливого Рождества, мистер Поттер. Ассио, нож! — скомандовал я и трансфигурировал его в небольшой топорик. — Отрывайся.

* * *

Пока Поттер радостно махал топором, превращая кресло своего дяди в щепки и пух, я решил, что нам не помешает выпить чай и позавтракать. Я поставил на плиту чайник и большую кастрюлю воды для овсянки. Нам необходимо было как следует подкрепиться, впереди нас ожидал длинный день. Я позволю ему провести час в Норе, не больше, а после мы вернёмся в замок.

Первым делом нас ждёт обязательная остановка перед портретом Альбуса и неизбежное посыпание головы пеплом. Мне придётся вынести как минимум полчаса напоминаний о том, что он всегда говорил, что Поттер не был Тёмным Лордом в обучении, и что, если дать ему хотя бы небольшой шанс, он не подведёт. И так далее и тому подобное. Для Альбуса не существовало большего счастья, чем доказать мою неправоту.

После этого мы отправимся в мои апартаменты. Они пережили осаду замка, но от пыли, накопившейся за два года, необходимо было избавиться. Хм-м, я могу просто попросить Поттера подумать «чисто», направить палочку и вуаля! Почему бы не воспользоваться этой феноменальной силой, пока у нас есть такая возможность. Кладовая. Я буду бесконечно удивлён, если Волдеморт не выпотрошил её подчистую. На то, чтобы укомплектовать её заново уйдут месяцы. Я пошлю сову этому пройдохе Круксу и потребую значительных скидок абсолютно на всё. К счастью, я знал кое-что о Круксе...

Я улыбнулся.

Я возвращался домой.

"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"