Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Пробуждения

Автор: paulkorotoon
Бета:нет
Рейтинг:NC-17
Пейринг:ДМ/ГГ
Жанр:AU, Angst, Drama, POV, Romance
Отказ:Мир создала Роулинг. Я лишь его изучаю.
Цикл:Из грез надколотых сердец [1]
Аннотация:Драко Малфой давно перестал на что-то надеяться. Его мир разрушен — и продолжает мало-помалу распадаться: день за днем, год за годом. Но Малфой привык.

Вот только однажды, ввалившись в очередной бар, он замечает за стойкой Гермиону Грейнджер... И вдруг оказывается, что девятнадцать лет дерьмового брака, сгоревших надежд и медленного безумия способен перечеркнуть один-единственный вечер.

А позже они узнают, что пробуждаться всегда очень, очень больно.
Комментарии:Слегка переработанная ролевая игра, которую веду с одной замечательной девушкой, пожелавшей остаться анонимной. Спасибо, М. — за регулярное вдохновение и за то, что препарирование малфоевского сердца помогает мне разбираться и в себе самом.

Новые главы будут появляться по мере продвижения нашей игры.
Каталог:Пост-Хогвартс, Упивающиеся Смертью, AU, Психоделика
Предупреждения:AU, ненормативная лексика
Статус:Не закончен
Выложен:2019-02-03 17:00:29 (последнее обновление: 2019.03.06 08:34:25)


«Родство и схожесть целительны; все мы врачи и целители друг для друга. Верный и преданный друг — это врачеватель жизни. Мир — это госпиталь, где не переставая происходит врачевание».

Оливер Сакс «Пробуждения»
  просмотреть/оставить комментарии


Глава 1.

Каждый, вот, мать его, каждый раз после третьего-четвертого бара я остаюсь один. Остальные расползаются по новым компаниям, уходят с очередной одновечерней пассией или просто засыпают, уткнувшись рожами в стойки. Оскальзываюсь на чем-то, не хочу знать даже, на чем, и выбираюсь из темного тесного проулка под фонарь в другом таком же тесном отростке улицы.

Один. Даже в такие вечера один.

— Рад, папаша? — запрокидываю голову и кричу в низкое городское небо. — Это ты учил меня никому не верить! Чтоб тебе неудобно лежалось и век не гнилось, блядь!

А я, может быть, хочу верить. Но кого там ебет, чего я хочу? Тори вот не ебет, она со своими дурами покатила в очередной новый ресторан. Максимум ее участия — это: «Милый, ты сегодня какой-то хмурый. Не переживай так». Ага, спасибо. Вот теперь не буду.

О, еще один бар. Не припомню его. На часах... ага, полвторого. Заканчивать еще рано. Зайдем-ка. Пинаю дверь коленом и тяжело вваливаюсь внутрь. Ничего так. Уютно. Выбираю угол потемнее и заказываю сразу три «дракона». Первый стакан залпом, выгнать изнутри сырость. Второй несколькими глотками, оттаять, расслабиться. Третий уже понемногу, медленно-медленно. Насладиться.

Вот только в этот раз насладиться не получается, потому что я сбиваюсь с дыхания и закашливаюсь. Мать его, это что, Грейнджер?! За стойкой, одна, тет-а-тет с бутылкой? Между прочим, уже явно не полной. Та-а-ак...

Знаете, я всегда хотел ее трахнуть. Да, грязновкровку. Потому и хотел. Как-то в детстве, еще до школы, я бродил по лугам и познакомился с дочкой местного пастуха. Эстер. Не пастушье имя... Слышали бы вы, как орал папаша, когда я заикнулся о ней за ужином. А потом — как ревел я, стоя в углу с тяжеленными кандалами на ногах. Да. Эстер...

Как обычно, наглость побеждает страх, и я, покачиваясь, иду за стойку. Усаживаюсь на соседний стул. Вот только, заглянув ей в лицо, моментально забываю, что хотел сказать. Я видел такие глаза. В том числе и в зеркале. В которых плещется целое море обиды, и боли, и разочарований, и черт знает чего еще.

Нервно отхлебываю. Осторожно касаюсь ее плеча:

— Эй, Грейнджер. Ты еще здесь?

— Ма-а-алфой, — протягивает она пьяно. — Мне стоит поздороваться? Или мы пропустим это и перейдем сразу... А к чему? Что ты вообще тут делаешь?

— Я? — допиваю «дракона», показываю бармену «повторить» и роняю на стойку неожиданно невеселый смешок. Аккуратно, чтобы никто не вляпался, смахиваю его рукавом на пол. — Я, Грейнджер, здесь, ровно как и ты, надираюсь. «Поздороваться» мы оба сегодня, вижу, успели уже как следует.

Первый залпом, чтобы справиться с шоком. Грейнджер, сильная Грейнджер, смелая, правильная, даже сказал бы — «железная» Грейнджер. Здесь. Накачивается до путевки в Мунго, давайте будем честными, господа.

Пьет чёрно-отчаянно, как пьют те, чьи миры основательно пошатнулись или рухнули с опор. Как я. Но у меня-то мир рушится регулярно и безостановочно, я привык. Впрочем, кто сказал, что я непременно единственный и неповторимый? Это раньше в подобное охотно верилось. Второй «дракон» тоже уходит залпом.

— Для начала предлагаю перейти в мой славный темный угол вон там, — взмахиваю рукой. — Не знаю, как тебе, а мне что-то не хочется завтра в газетах читать о беспробудно воюющей с алкоголем героине Войны.

Говорю это совершенно спонтанно и вдруг понимаю: действительно не хочу. Черт, ну должно же оставаться в вечно рушащемся мире хоть что-то устойчивое! Что, если не Золотая Тройка? Герои, успешные, лучащиеся улыбками с каждой колдографии. Счастливые. Счастливые же, а?

Да, я эгоист. Срать мне на честь и достоинство Грейнджер. Не дожидаясь ее ответа, сползаю с места у стойки и направляюсь под покров моей слепой зоны местного освещения.

— Ладно, пойдем, — невнятно доносится сзади. Оглядываюсь. Героиня подливает себе огневиски. Встает — и тут же, качнувшись, хватается за спинку стула, чудом не выплескав содержимое стакана. Да уж... По всей видимости, Грейнджер до сих пор пила разве что медовуху. Она прихватывает и бутылку и, пошатываясь, идет следом. Падает в свободное кресло напротив, с громким стуком обрушивая стакан на полированное дерево стола.

— Ну, и? — спрашивает кисло и делает глоток, после которого закашливается. — По какому поводу пьешь?

— Вот так сразу, в лоб? Хотя мне нравится твой подход, — неизменная точка-«Грейнджер» почему-то отказывается выстрелить из обожженного коктейлями рта. — Только учти, откровенность за откровенность.

Не то чтобы меня тянет открыться... но это как с алкоголем: стоит только начать. В конце-концов — и к концу долгого ряда бутылок от сливочного — она узнает все.

Об отце, медленно и страшно умиравшем в Мунго и изводившем нас с таким остервенением, будто боялся не успеть. О Тори. Тори, Тори. Тори, которой срать на сына. Тори, которая так любит швыряться деньгами, что мне пришлось попросить гоблинов наколдовать на ее счет лимит (и вытерпеть чудовищные истерики сначала самой жены, а потом ее матери). Тори, у которой через пару-тройку месяцев после свадьбы начались таинственные неизлечимые головные боли. По вечерам, разумеется. О миссис МакДона и ее чудесных девочках, визиты к которым еще через пару месяцев стали регулярными — кто я такой, чтобы вставать между женщиной и ее головной болью?

О себе. Измельчавшем, слившемся с толпой, старательно избегающем всякого ненужного или невыгодного внимания. Полюбившем вечера алкогольного угара с его золотой дымкой забытья, одинокие прогулки по улицам, магическим или магловским, неважно, случайные аппарации и однажды даже влюбившемся в совсем юную проститутку. Которая, впрочем, быстро перебралась из баров и притонов в постели министерских главных. И, конечно же, забыла меня как выброшенные чулки.

Странно: пока рассказывал, протрезвел. Да и Грейнджер, смотрю, отошла. Вот только теперь мне слегка страшновато. Дернуло ж, блядь, за язык... Пугают чужие секреты. Слишком много ответственности.

Но я же ебаный Малфой. Мы жрем собственный страх и просим еще, блядь. Давай, детка, расскажи, да пожестче.

Но откровенничать она пока не торопится:

— Круто. По сравнению с тобой у меня не жизнь, а «Сладкое королевство», — фыркает, давясь собственным смешком. — У меня все проще: я с Роном развожусь.

Вот так-так. Золотая Тройка окончательно распадается. Вот так всегда со мной: только понадеешься хоть на что-то, как этому приходит пиздец. Впору заняться наведением порчи за деньги. Цирк разрушительных надежд Драко Малфоя, блядь.

— Выпьем, в общем... — она чокается с горлышком моей бутылки пива, которое мне уже просто некуда заливать, и немедленно отправляет огневиски в рот. Блядство. Смотрел бы на это вечно. Такое зрелище стоит того, чтобы как следует запечатлеть в памяти.

— А как остальные? Забини, Паркинсон, с кем ты там ещё общаешься?

— Вот с ними и общаюсь. И с Булстроуд, как ни странно. Все изменились. Все изменилось...

На меня накатывает очередной приступ наглости:

— Слушай, Грейнджер, а пойдем отсюда? Тут неподалеку сдают комнаты. Я там часто бываю. Не особо-то хочется последнее время оставаться в имении ночью.

Последнее время — это года так два. Но об этом говорить уже не обязательно.

— Приставать не буду, — ухмыляюсь и, картинно запрокинув голову, допиваю-таки последние пару глотков пива.



Глава 2.

Сразу за порогом, едва за нами закрывается дверь, подхватываю Грейнджер под локоть и, помедлив секунду, чтобы собраться с духом — и заодно приструнить желудок, — аппарирую. Уф, обошлось. Никого не стошнило, все на ногах, части тела на месте.

Мистер Мелкин встречает нас радушной улыбкой:

— Мистер Малфой, сэр! Что за прекрасная юная мисс с вами?.. Как обычно, угловой на последнем этаже?

— Да, господин Мелкин. Люблю смотреть на Лондон в дождливые ночи.

Едва переступаю порог комнаты, как алкоголь, до поры притаившийся где-то в потайном уголке меня, подло, исподтишка шибет в голову. Подгибающиеся ноги, однако, исправно доносят до кресла, а рука с палочкой и непослушные губы успешно выводят заклинание Негаснущего Огня. Камин вспыхивает, освещая номер. Грейнджер усаживается на кровать.

Удобное кресло, горячий камин, что там в баре... ага, магловский виски, — приятная собеседница... Чем не хорошее окончание вечера?

Стоп. Приятная? Ты это серьезно, Малфой? Блядь. Похоже, что да.

Впрочем, в рухнувшем мире возможно и не такое. Как говаривал папаша, если не можешь ничего изменить, наслаждайся процессом. Наслаждался пыточными от Лорда, а, отец?..

— Садись, чего застыла. Будешь? — Вопросительно приподнимаю второй — мой уже налит — стакан.

— Буду, — Грейнджер приманивает его к себе палочкой. — За что пьем?

Смеюсь во все горло, так, что в итоге закашливаюсь и расплескиваю часть выпивки на ковер:

— За семейное счастье, Грейнджер. За счастливую семейную жизнь!

Салютую ей стаканом, забрасываю в себя виски и сразу наливаю еще. Левитирую бутылку по воздуху к Грейнджер. Тепло и выпитое расслабляют. Глаза пытаются закрыться, но хрен им. Когда еще я проведу вечер с такой собеседницей?

Только ли собеседницей, Малфой? Ну, давай, скажи это себе еще раз. Да, да, блядь. Я все так же ее хочу. Но у меня есть правило: никогда не смешивать женщин, бухло и работу. Так что не сегодня, дорогой Малфой.

— Ну, и что думаешь делать дальше?

— Дальше? Ничего. А мне надо что-то делать? — лениво отвечает она, стягивая ботинки и забираясь в кресло с ногами. — Разведусь, верну себе свою фамилию, постараюсь сосредоточиться на работе. Ты?

— Тебе знать, надо или нет. Я просто спросил.

Откровенно разглядываю ее ноги. Хороши. Годы еще не успели. Впрочем, насколько я знаю женщин (а знаю я их хорошо, уж поверьте), такие, как Грейнджер, не стареют, а красиво увядают. Как розы, наверное.

А вот как ответить на вопрос, не знаю. Ай-яй-яй, Малфой. Простой ведь вопрос. Да пошел ты к черту, придурок. Как будто мы с тобой не знаем, что на простые вопросы отвечать труднее всего.

— Я?.. — Тяну время в ожидании, пока слова тягуче пытаются вынырнуть из глубин вечновоспаленного разума. А впрочем... — Не знаю. Я ни хрена больше не знаю, Грейнджер. Мы учились, воевали, теряли, а теперь долгожданно стали взрослыми — и что?

Хочу долить виски, но бутылка неким чудесным образом оказывается пустой. Отбрасываю ее куда-то в угол. Глухой стук.

— Наше поколение разбито. Наголову. Скажешь, нет? Одни мертвы, а кто жив, в большинстве вряд ли этому рады. Расползлись по работам, детские мечты остались под руинами школы. Семьи, дети. Ни хрена не знаю и не понимаю, Гермиона.

Она ехидно улыбается:

— Мерлин, Малфой, я не верю свои ушам. Неужели ты запомнил мое имя спустя двадцать шесть лет после знакомства?

— Иди к черту, — смеюсь. — Дурацкая привычка со школьных времен называть вас по фамилиям. Но даже Малфои рано или поздно меняются, представь себе. Почему не сегодня?

— Ну, я думаю, что ты все равно сгущаешь краски. Есть те, кто счастливы. Гарри и Джинни, к примеру, — ее рот кривится в подобии улыбки. Любопытная реакция... Да, Поттер счастлив. Ну, он-то точно заслужил это. Больше всех. Хотя мог бы найти и кого получше, чем эту рыжую сучку. Не знаю, как в жизни, а в работе она стерва еще та. Пересекались.

— А вообще я очень удивлена тем, что ты рассказал. Мне казалось, что семейство Малфоев обладает уникальным умением приспосабливаться к любым условиям и устраивать свою жизнь наилучшим образом. Твой отец — яркий тому пример. Скажешь, я не права?

— Одного примера маловато, не находишь? Да-да, их больше одного, — увидев, что она готова возразить, показываю ей ладонью: «погоди». — Тем не менее, хуевых примеров куда больше. А мой... отец, — слово вылетает плевком, а моя спина невольно выпрямляется, — был просто гнидой. Не надо равнять всех Малфоев по нему.

— Не стану спрорить. Хотя точно не ожидала услышать такой его характеристики от тебя.

— Ожидания... — Стаскиваю себя с кресла, двигаюсь было к бару, но на полушаге передумываю. К черту, хватит. Подумав, подхожу к Грейнджер и усаживаюсь на ковер перед ее креслом, скрестив перед собой ноги и устроив сцепленные руки локтями на коленях. Поза «Хромой лотос», ага.

— Ты сам любил рассказывать о своих родственниках, древности и чистокровности... Ты лучше меня знаешь. Расхаживал по школе павлином, серьезно, — она говорит, но я почти не слышу, захлестнутый внезапный приливом старой боли.

— Ожидания, х-ха. А я ожидал, что в свои тридцать восемь буду мелким чиновником с залысинами и беспросветной дурой-женой? Я, Малфой, блядь! Аристократ, мать их! — Речь получается горькой. Куда более, чем хотелось бы. — А хотел ведь жениться на Дафне. Не дали, суки. На тебе малолетнюю сопливую идиотку и место под министерским столом. И не отсвечивай, а то все припомним. Какие тут уже ожидания, Гермиона?

Она запрокидывает голову и смеется, на несколько мгновений становясь похожей на ту Грейнджер, которую я помню со школы:

— Переживаешь за состояние своих волос? Ты неисправим... А каким ты видел себя в таком возрасте? Чего ты ждал в плане той же самой профессии? — медленно сползает на пол, облокачиваясь на мягкий край кровати.

Ее ноги упорно притягивают взгляд. Хочется прикоснуться. Хочется поцеловать эти маленькие пальцы, утопающие в ворсе ковра... Здравствуйте, меня зовут Драко Малфой и я футфетишист. Ну, слегка. Спокойно, Малфой. Не сегодня. Да, да, знаю. Не еби мне мозги.

— Не поверишь. Я всегда хотел заниматься зельеварением, — потягиваюсь и, подумав секунду, ложусь на ковер, забросив за голову руки.

— Зельеварением и коммерцией. Открыть свою лавку, экспериментировать... Я ведь с детства постоянно терся рядом со Снейпом. Он часто бывал у нас. Наверное, единственный, кого мой отец действительно ценил, уважал и с кем дружил. Самые счастливые моменты детства — когда я крутился возле профессора, — мой голос неожиданно сбивается и вздрагивает, будто пес, — пока он варил что-нибудь. Он ведь на самом деле прекрасно умел объяснять, ты знала? Просто... личные счеты со школьных времен для него так и остались в школе. Вот и отыгрывался на всех...

Приподнимаюсь на локтях и пытливо взглядываю в грейнджеровские глаза. Глубокие... Так, прекращай, уебок.

— А ты? Занялась в итоге чем хотела? Или тоже... как я?..

— Ну, с моей работой... Ладно, тут я примерно как ты. Отдел магического обеспечения работы Министерства Магии. Не удивлюсь, если ты о таком даже не слышал. Бесполезное отделение с кучей отчетов, которое, по сути, и существует-то только на бумаге.

— Надо же. Коллега по бессмыслице. А я торчу в отделе разбора архивов. Малфой-архивариус, — невеселый смешок бесшумно падает на ковер возле моей щеки. — Пыльный мешок. Знала бы ты, сколько там чуши. Хотя попадаются и крайне любопытные документы... Ты знала, что юный Риддл успел поработать в Министерстве? Причем не на какой-нибудь забытой Мерлином должности, как мы с тобой, — подобно заправскому актеру, выдерживаю драматическую паузу: — Отдел по связям с магловским миром. Представь себе. И, к слову, он выдвигал весьма и весьма разумные перспективы. Вот только, насколько я могу судить из тех документов, что нашел, хода ему не давали. Причем и наши, и маглы...

Снова ложусь, чтобы не пялиться на ноги Грейнджер. Малфой, еб твою душу. Тебе же не шестнадцать! И нечего списывать это на алкоголь, я прекрасно знаю, что на твой самоконтроль он никак не влияет.

— Я не знала, что Риддл успел добраться и туда, но вот то, что ему не давали хода... Ну, скажем так, это меня не удивляет, — она фыркает и отхлебывает виски. Да уж. Кто работал в Министерстве, того мало чем удивишь.

— Так а чего ты хотела, Гермиона? О чем мечтала?

— Я сильно тебя удивлю, если скажу, что пределом моих мечтаний был мир всеобщего равенства? — с каким-то неловким смехом произносит Грейнджер. — И профессионально я хотела работать в этой сфере, только это тоже пустая формальность. Потом думала пойти на юриста, но мы решили, что я просто не смогу все успевать. В итоге я там, где я есть. Кстати, почему ты так и не открыл собственную лавку? Я не увидела конкретной причины. Тебе же не могли запретить заниматься индивидуальным предпринимательством...

— Ты серьезно? — Я даже отрываю затылок от ковра. — Я же Малфой. Упивающийся. Забыла об этом? — Закатываю рукав и показываю пятно белесой ноздреватой кожи на месте Метки.

— И не просто Упивающийся, а один из самых, блядь, знаменитых.

Встаю и начинаю ходить туда-сюда. Камин — бар — шкаф — камин. Пальцы нервно сжимаются, и мне требуется немалое усилие, чтобы их остановить. Контроль, Малфой, контроль.

Но как же больно. Как же, сука, обидно и больно. До сих пор.

— О, наш прекрасный закон не ограничивает раскаянных. Но ты ведь не девочка, Грейнджер. Не хуже меня знаешь, как эти пидоры в чиновничьих мантиях умеют отказывать и ставить препоны.

Не сдерживаюсь и обрушиваю кулак на ни в чем не повинную дверцу старого платяного шкафа:

— Четыре года! Четыре года я, как последнее чмо, ходил по кабинетам, просил, сулил деньги, гнул спину. Я, Малфой! — Дыхание перехватывает. Некоторые раны никогда не заживают. — Всюду отказы. Отказы, отказы, отказы.

Плюхаюсь на пол рядом с Грейнджер и откидываю голову на кровать. Держи себя в руках, слабак. Пошел нахуй. Это ты слабак. А я всю жизнь пинаю тебя и тащу на загривке. Трусость твою ломаю, слабость твою. Молчи, сука. Убью. Не убьешь. Я это ты. Нет. Я — не ты. Ты просто призрак в моей голове. Заткнись.

— Я сдался, Гермиона, — голос съеживается в хриплый усталый шепот. Так разговаривал отец после собраний Ближнего Круга, когда ему доставалось. — Я устал. Не хочу ничего. Плыву по течению реки жизни, регулярно подслащивая ее бухлом. Добро пожаловать в светлое будущее без Волдеморта, блядь.

Все. Я пуст. Слова выплеснулись и оставили тянущую глухую пустоту. Добеседовался, блядь. Так плевать на все, что даже не хочется открывать глаза.

— Малфой, ты меня пугаешь. Ты просто не можешь сдаться, — в ее словах явно различаются нотки неуверенности. — И давно у тебя... такие ощущения?

— Давно ли? Черт... Я даже не помню, представляешь? Где-то вскоре после войны и покатилось все. К хуям. Свадьба эта ебаная. Первая должность. Получше нынешней. А потом, как обычно и бывает... Медленно. По капле. Там прижали, там отняли, там отодвинули. И вот я здесь, — смех больше похож на всхип, — надрался с бывшей сокурсницей, которая однажды здорово разбила мне нос, и изливаю душу. Или что там у меня от нее осталось.

Кое-как забираюсь на кровать. К сожалению, она в номере одна. Но большая. Траходром, будем честны перед собой, господа.

— Ты как хочешь, а я спать. Можешь не переживать, я не храплю и не пихаюсь.

Отворачиваюсь к стене и прижимаю ладонь ко рту. Вкусываюсь в пальцы. Спокойно, Малфой. Нужно поспать. Просто нужно поспать.

— Спокойной ночи, — кровать поскрипывает, Грейнджер задевает мою спину локтем. Как-то слишком осторожно тормошит за плечо:

— Поделись одеялом. А то замерзну, если камин погаснет.

Грейнджер, Грейнджер. Гермиона. Что стало с тобой самой?.. Это же колдовское пламя. Камин будет гореть всю ночь.


Глава 3.

Я иду по глухому каменному коридору, загибающемуся вправо долгой дугой. Конца нет и нет. Срываюсь на бег и вдруг едва не врезаюсь в тяжелую окованную дверь. Такую же, какие в подвале поместья.

Открываю — и отшатываюсь: на меня надвигается замахивающийся тростью отец.

— Ты будешь поступать так, как должно Малфоям!

Фигура отца рассыпается серым пеплом, и дверь захлопывается. Снова коридор. Справа и слева теперь двери в ряд. Мне не хочется, но противиться невозможно: заглядываю за каждую.

— Сынок... Сынок, помоги мне! — Отец, иссохший, в мятой ночной рубашке, протягивает ко мне с больничной койки дрожащую руку, в которой держит за волосы голову матери с недоуменно-обиженным выражением на странно молодом лице. — Не могу найти остальное, сынок. Помоги! Помоги! Помоги-и-и-и! — Его голос срывается на визгливый старческий вопль. Дверь захлопывается.

— Разверни, — улыбается, платина волос красиво струится на еще мощные плечи.

— Ух ты! «Старинные яды и противоядия»! Спасибо, пап! — двенадцатилетний я подпрыгивает от восторга и срывается с места, тут же осыпаясь прахом. Отец смотрит вслед и улыбается. Дверь захлопывается.

— Я люблю тебя, сынок, — стоит, слегка наклонив голову набок. Лицо обожжено проклятием, правая часть и вовсе обуглена так, что видно мышцы.

— Нет, — у меня перехватывает горло. — Не любишь. Никогда не любил.

Его волосы вдруг разлетаются радиально вокруг головы и волнуются, как трава под сильным ветром; гримаса гнева обезображивает — хотя куда уж дальше? — маску-лицо:

— Ты лжешь! Никогда, слышишь, никогда не смей лгать мне!

Вспыхивает, будто спичка. Дверь захлопывается. Открываю следующую.

— Ничего, ничего, Драко... — отводит в сторону стакан огневиски, который протягивает ему я-шестнадцатилетний. — Подумаешь, пара Круцио. Бывали собрания и похуже.

Сидит в глубоком кресле у камина, низко опустив голову. Дрожит. Нервно сжимает кулаки.

— Это огромная честь служить такому волшебнику, Драко. Наш мир гибнет, съеживается, как яблоко на солнце, исчезает в тени магловского, и Темный Лорд единственный, кому есть дело. Единственный! — Слово выходит надрывным и горячим, как признание в любви.

Поднимает голову, и я вижу, как из его глаз стекают багровые струйки крови. Только не вниз, а вверх. Капли срываются и медленно взмывают под потолок.

— Однажды ты поймешь. — Рассыпается. Дверь захлопывается.

Последняя. Открываю — и вижу Эстер. О, Эстер... Доверчиво тянет руки.

— Давай я тебя поцелую, Драко!

Давай. По щекам катятся слезы. Поцелуй меня, моя первая и единственная любовь. Но едва я отрываю подошву от пола, чтобы шагнуть к ней, как дверь захлопывается.

— Нет! Нет! — Колочу в нее кулаками, оставляя кровавые следы, бью плечом, ногами, бросаюсь всем телом. — Нет-нет-нет-нет-блядь-нет-нет-нет! Эстер! Эсте-е-ер! Эстер! Вернись!..

Вспышка. Темнота. Слезы. Эстер. О, Эстер...

"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"