Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
На перекрёстках весны | |
Автор: | Solli |
Бета: | нет |
Рейтинг: | PG-13 |
Пейринг: | Один/Лафей |
Жанр: | AU, Drama |
Отказ: | всё принадлежит студии Marvel и богам Асгарда |
Цикл: | Необыкновенное лето [1] |
Аннотация: | однажды в поисках кофе Один случайно встречает Лафея, и эта встреча заставляет его подвергнуть переоценке все былые ценности. |
Комментарии: | Посвящается filichita Примечание 1: это приквел к фанфику "Необыкновенное лето", на который ты меня тоже когда-то вдохновила своей любовью к Лафею Примечание 2: немагическое AU |
Каталог: | нет |
Предупреждения: | слэш |
Статус: | Закончен |
Выложен: | 2018-01-07 19:10:58 |
Вьётся надвое дорога... Слышишь? Правый путь ведет на пристань, Путь окружный - в горы к югу, Но на свете нет дороги, Чтобы нас Вела друг к другу. ("Мельница". Дороги) | |
просмотреть/оставить комментарии |
Глава 1. Перекрёсток первый. Поезд на Ванхейм У него были тёмные вьющиеся волосы и глаза точно угли – чёрные, обжигающие. Вот всё, что Один запомнил о нём в тот день. Позднее к этим двум ярким росчеркам на шероховатой поверхности его памяти добавились и другие: бледное лицо, изящные небольшие руки, улыбка, всё время немного отстранённая, словно её вызывали какие-то глубоко спрятанные от глаз движения души, а внешний мир не мог проникнуть под его оболочку, как солнечный свет не достигает дна омута. Впрочем, было же и ещё что-то? Приятный, точно бархатный, голос, неспешность, рассудительность в словах и жестах: он казался старше, хотя был моложе Одина на два года. На дворе был конец апреля, в Асгарде всё цвело и благоухало – самые лучшие деньки, когда летний зной еще не впитался в мостовые, не протравил стены домов, не проник под своды арок. Одину недавно исполнилось девятнадцать, он оканчивал третий курс экономического факультета Университета Международных Отношений, самого престижного вуза Асгарда, и считался лучшим студентом на курсе, а по совместительству – самым молодым сотрудником Министерства сельского хозяйства при Правительстве Верхнего мира. В вуз он поступил сам. В министерство его устроил дед, и Один, страшно стесеняясь этой протекции, весь год из кожи вон лез, чтобы доказать всем свою состоятельность. Это не осталось незамеченным – подчиненные Мимира вскоре полюбили трудолюбивого и ответственного юношу и охотно доверяли ему сложные дела. Одним из таких как раз и была эта поездка на Первомайскую сельскохозяйственную конференцию в Ванхейм. Весь облик Одина в тот день демонстрировал благополучие и незыблемость асов: безукоризненно отглаженный серый костюм, собранные в хвост волосы, дорогой кожаный портфель – подарок деда – приятно оттягивал руку, в его чреве лежал доклад на добрую сотню страниц. Мимир и Один трудились над ним несколько месяцев. Никто не понимает в сельском хозяйстве лучше ванов, так что убедить их в необходимости внедрения новой системы земледелия было поистине грандиозной задачей, но именно на этой основе Мимир предполагал посеять и взрастить свои грядущие реформы. Дела удержали его в Асгарде в последний момент – необходимость остаться в Вальгалле на Бельтейн едва не поставила его планы под угрозу срыва, пока кабинет министров не выдвинул в качестве представителя от асов кандидатуру его внука. Именно это привело Одина в тот апрельский день на железнодорожный вокзал. В благословенном всеми богами Ванхейме как раз началась первая страда, и Асгард, как перевалочный пункт, наводнился крестьянами и фермерами, далёкими от политических вопросов. В первую очередь их волновало, где найти рабочие руки, во вторую – куда сбыть собранный урожай. Трассы заполнили обозы с наёмными рабочими, билетов на железной дороге было не достать, поезда уходили с большим опозданием – словом, царил традиционный апрельский хаос. Один как представитель министерства ехал первым классом фирменного поезда и выезжал заблаговременно – за несколько дней – однако даже он испытывал беспокойство, оказавшись в беспорядочно движущейся вокзальной толпе. Он хмуро разглядывал табло, на котором то и дело возникала надпись "Поезд на Ванхейм задерживается. О прибытии будет объявлено дополнительно". Какая-то женщина с большой корзиной едва не сбила его с ног, рабочие в штопаных куртках неодобрительно разглядывали его щегольский костюм. Один решил, что пора передислоцироваться – служащий вокзала как раз распахнул двери, чтобы впустить очередную пёструю толпу, навьюченную тюками со скарбом и готовую растоптать всех на своем пути. Возмущение на их лицах ясно свидетельствовало о том, что весть об очередном опоздании поезда застигла их уже на перроне. Небольшой и явно тесный зал ожидания еще зеленел несколькими свободными креслами, но в последний момент, под действием импульса, Один свернул в вокзальный буфет. Он не был голоден, однако нынче утром произошло одно незначительное, казалось бы, событие, повлекшее за собой череду случайностей, которые в конечном счете и привели его в персональный рай, или, быть может, ад. С первого дня в министерстве Один, маниакально зависимый от привычек и помешанный на стабильности, заложил традицию начинать день со стаканчика кофе. В холле на входе разместился большой старинный кофейный аппарат, объединявший вокруг себя ежедневно великое множество служащих и посетителей. Как Один быстро заметил, это место в течение дня становилось для многих своего рода оазисом, где можно было на несколько минут отключиться от насущных проблем, или, напротив, в неофициальной беседе с глазу на глаз ускорить решение своих вопросов. Итак, Один начинал свой день с кофе, но тем утром, когда он вышел от Мимира, вручившего ему доклад, а вместе с тем и судьбу своей грядущей реформы, оказалось, что кофейный аппарат не работает. Еще до начала службы, спеша на вызов министра, он не услышал запаха кофе и не увидел привычной для этого часа небольшой группы кофезависимых представителей разных народностей и возрастов. Однако в тот момент, поглощенный грядущим разговором с Мимиром, он не придал этому факту должного значения. Каково же было его разочарование, когда его взору предстало погасшее табло. Аппарат был безмолвен и равнодушен ко всему, как большое мёртвое животное. Эта история оказала на Одина влияние даже большее, чем он готов был признать: в этом он увидал дурное предзнаменование для своего дела. Этим в первую очередь и объяснялась его нервозность, когда он ходил по зданию вокзала в ожидании поезда: прежде равнодушный к приметам и суевериям, он против воли теперь признал некое допущение, поколебавшее его уверенность в себе. Это обострило его нервы, и, в смутной надежде обмануть судьбу, Один решил выпить кофе в вокзальном буфете. Апрель выдался по-летнему жаркий и душный. Высокие, от пола до потолка, окна были раскрыты настежь, но ветер еле-еле шевелил шторы. В спертом воздухе стоял гул голосов, жужжание кофемашины, запах подгоревшего масла, асы и гости города шелестели газетами, работали челюстями, между столиков носились дети и официанты. В зале яблоку негде было упасть. Получив свой кофе и крепко сжимая в руке дешевую керамическую кружку, с помощью которой он намеревался восстановить мировую гармонию, Один без особой надежды огляделся по сторонам. Впрочем, удача ему улыбнулась: неподалеку, у самого крошечного столика, он заметил свободный стул. Однако еще не сделав и первого шага в нужную сторону, он уже понял - не свободное место сработало как сигнал, нет, первопричиной стала яркая обложка книги в руках у юноши, примостившегося за этим столиком. "Двенадцать избранных мыслей о земледелии" – книга Мимира, его деда. Она вышла из печати только два дня назад, хотя в министерстве ее уже прочли в рукописях, а оппоненты министра даже успели зло окрестить "Апрельскими тезисами". Разумеется, Один тоже читал ее в рукописном варианте, но первый авторский экземпляр, прямо из типографии, восхитительно пахнущий краской, Мимир торжественно вручил именно ему. С дарственной надписью на форзаце: "Одину, моему внуку, наследнику, единомышленнику". Увидеть кого-то с этой книгой среди желтых газет и бульварных романчиков вокзального буфета казалось совершенно невероятным, и Один поспешил к столику, все еще сомневаясь, не ошибся ли он, приняв сочетание красок за знакомый рисунок. Имя Мимира на обложке развеяло остатки сомнений. Что ж, если Один ждал знака судьбы, то ничего более выразительного и придумать было нельзя. - Простите, могу я здесь присесть? – спросил он, и юноша с книгой поднял голову. Это было как откровение, как вспышка, как прыжок в воду с большой скалы – у Одина на миг захватило дух. Перед ним сидел совсем ещё мальчик, в фигуре и жестах которого пока сохранялся след подростковой, почти женской, хрупкости. Однако пронзительный взгляд чёрных глаз говорил о горячности натуры, скрытой за этими тонкими чертами. Печать истинного аристократизма лежала на его юном лице с резкими скулами - печать, которую Один опознал сразу, однако не мог соотнести ни с одной известной ему кастой: никто из асов, ванов или альвов, с которыми ему приходилось иметь дело, не был похож на этого гордого отпрыска неизвестных кровей. Сказать по правде, ему вообще не доводилось встречать людей с такой иссиня-бледной кожей, в чьем взгляде плескалась бы терпкость и горчинка, как в его кофейной кружке. Юноша несколько мгновений пытливо смотрел на Одина, словно ему не сразу удалось вырваться из плена книжных страниц и соотнести себя с реальным миром и внешним раздражителем, который сейчас являл собой для него Один. Наконец вертикальная складка между его бровей исчезла, губы разомкнулись, и он мягко предложил: - Пожалуйста. Один отметил про себя, что это был не просто дежурный ответ – он произвёл на мальчишку некоторое впечатление, и это странным образом польстило ему. С первым глотком кофе по крови разлился огонь, чем ещё Один мог бы объяснить, что, приняв свою самую небрежную и эффектную позу, поинтересовался тоном светского льва: - Что вы читаете? Мальчишка молча продемонстрировал ему книгу, но Одина больше привлекал любопытный взгляд чёрных глаз поверх яркой обложки. - Интересуетесь земледелием? – спросил Один, механически делая ещё глоток. Ему казалось неправильным так пялиться, но он ничего не мог с собой поделать: едва уловимая игра эмоций на лице мальчика завораживала его. - Только как хобби, – ответил мальчишка с деланным легкомыслием и прикрыл глаза, словно заметив, как легко Один считывает его мысли. – Там, где я живу, земля не плодородна. Етунхейм, – уточнил он со скрытым вызовом. - Наслышан, – поспешно отозвался Один, хотя в министерстве этот регион упоминали крайне редко и всегда в негативном ключе. Впрочем, сейчас, при взгляде на одного из представителей этого далёкого северного края из памяти Одина моментально испарилось то дурное, что ему говорили о ётунах. – Меня зовут Один, – представился он и протянул руку. - Лафей, – ответил мальчишка после секундной заминки, словно еще не верил, что сосед по столику действительно желает продолжить знакомство, узнав его происхождение. - Лафей, – повторил Один и улыбнулся. Имя было как пирожное - ласкало губы и таяло на языке. – Что привело в Асгард? - Собираюсь поступать в ремесленное училище, – отозвался Лафей. Его плечи немного расслабились. - А это? – Один снова кивнул на книгу, которую тот теперь отложил на столик. – Судя по заглавию, не похоже на развлекательное чтиво чтобы скоротать время. Готовитесь к вступительному экзамену? - О... нет. Это для общего развития. Пригодится, когда я соберусь изменить мир, - Лафей произнес эти слова с протяжной интонацией, сообщавшей им некоторую торжественность, однако сопроводил свои слова лёгкой иронической улыбкой, которая позволяла расценить сказанное как шутку. – К тому же, – добавил он, не меняя тона, – всегда интересно узнать мысли великих. - У вас на родине тоже почитают Мимира? - Скорее, почитывают, – усмехнулся Лафей. – Мне импонирует его практичность, но кое в чём он мыслит чересчур узко. И никогда не учитывает духовную составляющую. Эта книга - его видение основ мироустройства, – пояснил он, касаясь обложки кончиками пальцев. – Но все миры он причёсывает под асгардскую гребёнку. А земледельческий культ ванов? Или, скажем, Етунхейм. У нас очень консервативные порядки, – продолжил он, словно оправдываясь, что позволяет себе выносить суждения о премьер-министре Асгарда. - Те законы, которые выходят из Вальгаллы, может быть, и работают здесь, но чем дальше на север, тем всё неоднозначнее. У нас ещё сильнее, чем даже в Ванхейме, сохранился авторитет религии, которая в схеме Мимира не занимает вовсе никакого места. Он просто оставил её за скобками. Я знаю, нас привыкли считать обочиной мироздания, но придёт тот день, когда все Девять миров о нас заговорят, вот увидите! Вы что-нибудь слышали про Храмовый город? - Нет, – ответил Один. Он был так заворожен этой пламенной речью, покушавшейся на то, чтобы составить реальную конкуренцию "Апрельским тезисам" деда, буде она когда-нибудь издана, что совершенно забыл про свой кофе, и кружка теперь неотвратимо остывала в его руках. - Храмовый город – легендарное Место Силы, – сообщил Лафей пафосно. – Там зарождалась культура. Там начало всего. Ответы на все вопросы. Когда-то там были богатейшие сады. Когда-то именно жрецы Храмового города научили ванов земледелию, а цвергов - кузнечному делу. Но теперь Етунхейм весь, с юга до востока, с севера до запада затянут льдами. Как думаете, почему? Один сделал неопределенный жест. Лафей склонился ниже над столом, принуждая своего собеседника поступить так же, и шепотом договорил: - Земля что-то защищает. Я полагаю, в ее недрах скрыто что-то, что никогда не должно увидеть свет. Прежде историки находили окаменелые сады под толщей льда, пока жрецы не запретили им всяческую деятельность. Я знаю это доподлинно - мне доводилось говорить со жречеством. Но они говорят обиняками. Что там происходит на самом деле, одной вельве известно! Так что намерения Асгарда пробраться в недра Ледяной земли не просто недальновидны - они могут вызвать катаклизмы, к которым никто в Девяти мирах не готов. - Лафей, сколько вам лет? – спросил Один изумлённо. Мальчишка нахмурился. - Семнадцать. Почти, – ответил он. - Думаю, я должен рассказать вам кое-что. Я никому прежде этого не рассказывал, потому что ни разу не встречал собеседника, готового говорить на эту тему. Мысли, которыми я с вами поделюсь, впервые посетили меня, когда мне было почти семнадцать, как вам – около двух лет назад. Моя теория... – Один быстро огляделся по соронам, но вокруг них продолжала жить своей жизнью вокзальная толпа, и никого не интересовали два юнца, склонившихся над чашкой остывшего кофе, поэтому он продолжил, по-прежнему негромко: – Моя теория касается происхождения мира и нашего предназначения. Говоря "нашего", я не делю сейчас на асов, ётунов, ванов... Мы все как будто в одной упряжке. В наших знаниях есть очень большие лакуны. Я нашел свидетельства того, что до возвышения Асгарда (которое официальная история до сих пор не готова признать, уверяя, что Асгард изначально входил в когорту Верхних миров) у каждого народа был свой язык и своя мифология. Не та, которую сейчас принято считать официальной. Оставим её. В нашей Национальной библиотеке Асгарда есть хранилища, куда никого не пускают. Они доверху набиты документами, свезёнными со всех уголков света. Документами, о которых никто никогда не слышал. - И вы там были? – спросил Лафей отрывисто. Один покачал головой. - Нет. Но однажды, совершенно случайно, получил доступ к каталогу. Там тысячи карточек, покрытых неизвестными знаками. Я был чертовски глуп тогда, но даже мне хватило ума заметить повторяющиеся элементы и понять – это была письменность. Понимаете?! У ванов, цвергов, Светлых альвов до возвышения Асгарда, очевидно, была письменность! То есть мы, асы, не принесли свет знания в остальные, отсталые, миры. Мы, возможно, украли у них свет, чтобы вместо него дать им слабый огонек свечи и уверить, что даруем им высшее благо! Глаза Лафея казались огромными на бледном лице. - Они явно недооценили вас, если позволили увидеть картотеку, и вы до сих пор живы, - сказал он, и было не понять, шутит он или говорит всерьез. Один криво улыбнулся. - Никто не принимает тебя всерьез, когда тебе шестнадцать. - Это верно, – согласился Лафей. – И что вы собираетесь делать? Он спросил это так, будто речь шла о каком-то заговоре, плетущемся прямо здесь, в сердце Девяти миров, и информацией о котором располагали только они двое. Что ж, в каком-то смысле так оно и было: Один действительно ни с кем не говорил об этом. Он не мог бы даже утверждать, что сделал что-то с тех пор, когда по недосмотру служителей библиотеки выдвинул эти ящики в Иторическом Архиве. Но теперь, глядя в глаза Лафею, он сказал твердо, будто давал обещание: - Я буду вести собственное расследование. Возможно, оно затянется на годы. Но я не остановлюсь, пока не докопаюсь до истины. Одобрение на лице Лафея оказалось для него неожиданной, и от того тем более приятной наградой. Они проговорили об этом, не замечая времени, пока репродуктор, укрепленный над входом в буфет, не зашуршал, заговорив женским голосом. - Вниманию встречающих, – произнес голос надтреснуто. – Состав из Етунхейма прибыл на двенадцатый путь. Повторяю. Состав из Етунхейма прибыл на двенадцатый путь. Лафей встрепенулся. - Я должен идти, – сказал он с нескрываемым сожалением. – Надо встретить отца. Он приезжает, чтобы приглядывать за мной на время вступительных экзаменов. - Конечно. Удачи на экзаменах, Лафей, – ответил Один и протянул руку на прощание. Лафей задержал его ладонь в своих пальцах на несколько мгновений дольше формального рукопожатия, затем сунул подмышку свою книгу и вслед за вокзальной толпой устремился к выходу. Один смотрел ему вслед. Уже в дверях Лафей обернулся и скользнул взглядом по его лицу, чтобы через миг раствориться в пестром потоке. Один подпер лоб ладонью, как будто у него заболела голова, и сделал глоток. Кофе совсем остыл и осел на губах вязкой горечью. Глава 2. Перекрёсток второй. Лафей-воробей В этом году осень пришла в Асгард рано, сентябрьские дни уже были отмечены первыми дождями, то и дело поднимался холодный ветер и кружил облетевшую листву. Поднимаясь по главной лестнице в кабинет Мимира, Один мучительно размышлял, как начать разговор. Дед был мудрым и дальновидным политиком и враньё распознал бы сразу. Впрочем, лгать не пришлось. Мимир первым дал ему аргументы, заговорив о том, что внуку необходим небольшой отпуск. - Ты все лето трудился, – сказал он. – Я доволен тем, что ты осознаешь важность своего дела и не гнушаешься никакой работой. Все, что ты сделаешь – это, в первую очередь, опыт. Без него ты никто. Однако мне не хотелось бы, чтобы ты забывал об учебе. Я освобожу тебя на пару дней. Посидишь на лекциях, сходишь в библиотеку, составишь себе учебный план на семестр. Что-то еще? – добавил он, видя, как внук переминается с ноги на ногу. Один решил, что это его шанс. - Мне нужны списки первокурсников ремесленных училищ, – сказал он, стараясь не выдать голосом своего волнения. Он знал, что Мимир уже сказал всё, что собирался, и теперь слушает в полуха. – Вот, тут я оформил запрос, – он быстро достал бумагу из портфеля и передал деду. – Это нужно для того, чтобы подобрать будущие кадры для одного проекта, который... - Хорошо, хорошо, – рассеянно отозвался Мимир и, не читая содержимого записки, размашисто написал в левом верхнем углу "Прошу предоставить" за своей подписью. – Ступай к Ньёрду, он сделает. И тут же, забыв о существовании Одина, погрузился в свои бумаги. Наверное, затеял очередную реформу. Один попятился и тихо, как мышь, чтобы не спугнуть его вдохновение, выскользнул из кабинета. Час спустя, опустив стёкла автомобиля, Один ехал по стылым улицам. Тучи висели низко над домами, грозя и всё никак не находя сил пролиться дождем. Один бросил взгляд на пассажирское сиденье, чтобы свериться с адресом, – там поверх карты автомобильных дорог Асгарда лежали списки ремесленных училищ, которые он получил от Ньёрда, секретаря Мимира. Всего училищ в Асгарде было пять, и Один взял все бумаги, хотя нашел Лафея на первом же листе – у того был высокий проходной балл. Один знал, что училище, в которое поступил Лафей, считалось лучшим среднеспециальным учебным заведением своего профиля – помимо учебного здания у них были собственные общежития, мастерская, библиотека и спортивная площадка, объединенные в студенческий городок, за стенами которого начинался огромный старый парк, больше похожий на лес. С ранней весны до поздней осени парк был излюбленным местом прогулок и свиданий, недавно его привели в порядок, организовав там дорожки для велосипедистов и беговые трассы, а зимой по этим же трассам прокладывали лыжню и проводили соревнования. На опушке к Йолю заливали каток. Даже Один несколько раз бывал в этом парке с Фьёргюн и остальной компанией, хотя и не особо любил пустую трату времени, к каковой он относил и прогулки. Он плохо знал этот район, поэтому несколько раз сбился с пути и едва не въехал под запрещающий знак. Наконец, оставив автомобиль в одном из ближайших переулков, он поплотнее запахнул пальто и стал спускаться по брусчатой мостовой, держа курс на здание кампуса. Учебный корпус первогодок располагался ближе всего к воротам, о чем свидетельствовала заботливо установленная на входе схема городка. Он приехал как раз к перерыву между занятиями – ученики высыпали во двор и разбредались кто куда, на ходу жуя свои сандвичи. Кто-то уже играл в карты прямо на крыльце, небольшая стайка потянулась за угол учебного здания: курение на территории студенческого городка не поощрялось. Повертев головой по сторонам и не добившись никаких явных результатов, Один остановил первого попавшегося бедно одетого мальчишку, который неряшливо доедал свой бутерброд. - Послушай, любезный, где я могу найти Лафея? – спросил он. Мальчишка с нескрываемым интересом оглядел его дорогое пальто, а потом мотнул головой в сторону. Оглянувшись, Один заметил на высокой изгороди фигурку, нахохлившуюся, точно большой воробей, и направился туда. Он чувствовал себя странно. Впервые в жизни он пропускал занятия в университете не по уважительной причине – потому что нужен был деду в министерстве, а потому что... Он и сам не знал, почему. Просто в апреле в его душу проникло беспокойство, прожило там, затаившись, всю весну и все лето, а теперь, осенью, вместе с листвой осыпались и остатки его сомнений. Он хотел найти Лафея. Увидеть его, поговорить с ним. О чем, зачем?.. В своем былом круге общения он перестал находить понимание, и ему казалось теперь, по тем воспоминаниям, что остались у него от встречи на вокзале, что в Лафее он мог бы обрести родственную душу, которая, оказывается, была так нужна ему. Возможно, именно тоска по родственной душе толкнула его на поиски Лафея – мальчика, которого он видел раз в жизни, так что даже не запомнил толком его лица. Он остановился возле изгороди и поднял голову. Вихрастый подросток, чьи кудри беспорядочно торчали из-под низко надвинутого на глаза картуза, уставился на него в ответ. Несколько мгновений они разглядывали друг друга. Узнавание пришло к обоим одновременно: как раз в тот миг, когда в кровь Одина как будто плеснули кипятка, на губах Лафея появилась удивленно-радостная улыбка, и он спрыгнул с изгороди на землю. - Один! – воскликнул он и сделал жест, будто хотел раскрыть объятие, но в последний момент только потряс протянутую ему руку. – Какими судьбами? - Здравствуй, Лафей, – испытывая невероятно облегчение, ответил Один. – Я... просто заезжал в училище по поручению... моего деда. И подумал, может быть... – он запнулся, не зная, что еще соврать. – Одним словом... Ты свободен сейчас? - Занятия только что закончились, – снова улыбнулся Лафей, оживленно блестя глазами. - Пройдемся? – предложил Один. - С радостью. Лафей свистом подозвал к себе одного из мальчишек, отдал свою связку книг и пошел в ногу с Одинам к воротам студенческого городка. Он молчал, сбоку поглядывая на своего спутника, словно вдруг усомнился, не сон ли это. - Вижу, вступительные экзамены прошли успешно, – заметил Один, чтобы что-то сказать. Он ощущал одновременно и радостное волнение, и такое умиротворение, словно нашел какую-нибудь редкость. Сомнения, мучившие его еще с утра, окончательно рассеялись. Лафей узнал его, Лафей не забыл его за это время, как и он сам не забыл Лафея. - Отец до последнего отговаривал меня, – признался тот, слегка хмурясь. – Он считает, я слишком молод, чтобы уезжать так далеко от дома... К тому же, ему не по душе Асгард. Здесь не очень любят етунов, – пояснил он. - Времена меняются, – заверил Один. – Асгарду как никогда необходима свежая кровь... Что за обстановка у вас в училище? - Вполне мирная, – пожал плечами Лафей. – Ни одного аса, все приезжие. Так что все равны в возможностях. Дальше всё будет зависеть только от нашего усердия. - И все же, если тебе когда-нибудь понадобится помощь, что бы это ни было, ты всегда можешь обратиться ко мне. Я дам тебе свой номер, – он остановился прямо посреди улицы, написал в блокноте цифры, выдернул листок и протянул Лафею. – Зайдем? – добавил он, потому что заметил рядом вывеску кафе-кондитерской. Время было за полдень, а Лафей наверняка еще не обедал. Он выглядел похудевшим, скулы его заострились еще сильнее, чем при их первой встрече, так что Один решил устроить ему настоящее пиршество. Они набрали пирожков и сладостей и устроились за столиком у окна с видом на старинную улочку, на которой красные кирпичные здания молчаливо выстроились в два ряда, как почетный караул, перед воротами фабрики - её труба виднелась из-за крыш. Фабрика давно не работала. Теперь в этом районе обитали в основном студенты – иногородние из числа тех, кто побогаче, снимали квартиры в этих домах. Порыв ветра, налетая, сбрасывал красную листву с нескольких старых буков, растущих тут не первое столетие, так что и мостовые тоже казались красными. Один и Лафей набивали рты пирожками и болтали обо всём на свете как старые приятели. Одину было удивительно легко с ним. Незаметно пролетело несколько часов, и только когда осенний день стал клониться к закату и на фабричную улочку опустились сумерки, они поняли, что пора уходить. - Так где ты работаешь? – уточнил Лафей, когда Один со словами "Я угощаю" забрал у него из-под носа счет. - В министерстве сельского хозяйства, – ответил Один туманно. - И чем ты там занят? – настаивал Лафей. - Всем понемногу, – и Один перевел разговор на какие-то пустяки. – Ещё увидимся? – спросил он, придерживая дверь, пока Лафей пытался на ходу попасть в рукав пиджака. Он говорил будничным тоном, но внутренне весь сжался, ожидая ответа. Лафей наконец одолел непокорный пиджак и поднял взгляд. - На той неделе? – предложил он. – Тебе удобно в среду? Теперь моя очередь угощать. Давай, я напишу тебе адрес. Один снова извлек из портфеля блокнот, и Лафей быстро нацарапал в нём пару слов. - Я буду ждать тебя в семь, – сказал он и снова на несколько мгновений дольше обычного удерживал его пальцы в своей руке. На том они и простились. Один ждал, пока Лафей скроется за углом, и только после этого побрел на поиски своего автомобиля. Пристегнув ремень безопасности, – чего он раньше обычно не делал, просто сейчас хотелось чем-то занять руки – Один некоторое время сидел без движения: домой совсем не хотелось, как будто волшебство этого вечера могло рассеяться, стоило лишь завести мотор. Он включил свет над приборной панелью, открыл блокнот и прочел написанные острым почерком слова: "У Трюма". Название было незнакомым. Один хорошо знал все кафе и рестораны в центре города, в шаговой доступности от министерства. Для встречи с Лафеем ему предстояло вновь, как сегодня, сойти с привычного маршрута – но ведь и само это знакомство было весьма непривычным. Однако Один испытывал небывалый душевный подъем, и даже бледный свет фонарей в тумане опустившейся на город ночи казался ему в этот день преисполненным особого значения. Глава 3. Перекрёсток третий. В "Трюме" - А потом он решил построить мельницу. Понимаешь? Мельницу. В Ётунхейме. - Что же он собирался там молоть? Лафей смахнул выступившие от смеха слёзы, но произнёс совершенно серьёзно: - Я думаю, кости своих врагов. Один перевел дух и сделал еще один большой глоток пива. - Должен тебе сказать, Лафей, ты рос в достаточно нездоровой атмосфере, – сообщил он. - С годами я тоже пришёл к такому выводу, - подтвердил Лафей. – Почему, ты думаешь, я здесь? - Тогда за правильные выводы, – предложил Один, салютуя почти пустой кружкой. Они сидели в странном заведении, расположившемся в полуподвале и соединившем в себе демократичность круглосуточного кафе и антураж винного погребка. Здесь пахло сыростью и дровами, но почему-то это не раздражало, а приглушённый свет, живая музыка и небольшое количество посетителей делали это место почти камерным. Официант принёс ещё пива. Один сдул пену и искренне сказал: - Мне нравится это место. - Я тут часто бываю, – откликнулся Лафей, и Один ощутил после этих слов нечто похожее на укол ревности. Пока он с удивлением прислушивался к себе, Лафей вытащил из сумки какие-то бумаги и, отодвигая посуду, разложил их на столе. - Чуть не забыл! – воскликнул он, обходя стол и пересаживаясь на лавку рядом с Одином. – Я тут размышлял на досуге о том, что ты мне рассказывал, и решил немного помочь твоему исследованию. Смотри, я поискал в энциклопедиях и зарисовал примерную схему изменения некоторых официальных гербов. Видишь, – он постучал пальцем по странице с неровными квадратами, заполненными мелкими деталями. – В гербах Ванхейма, их печатях и символике всегда преобладал растительный элемент. Вот, тут у них яблоки и прочая ерунда, а по краям затейливый орнамент. Если ты посмотришь в энциклопедии, убедишься, – он не изменился за сотни лет. Тот же набор растений по окантовке. Я пытался понять закономерность их сочетаний, даже отыскал справочник по ботанике…. - И? – спросил Один, склоняясь над листом: в зале было темновато, да и Лафей в процессе перерисовки, вероятно, не слишком церемонился с материалом, но закономерности повторения деталей действительно угадывались. - Я закопался на третьей же странице, – признал Лафей. – Слишком много незнакомых терминов. В Ётунхейме растут преимущественно хвойные, и с ними всё как-то проще. - Да, я понимаю, – пробормотал Один, не отводя взгляда от рисунков. Что-то шевелилось в его сознании, какая-то мысль… – Лафей! – воскликнул он возбужденным шепотом. – Мне кажется, это какая-то формула. Рецепт или что-то в том духе. Смотри, яблоко внизу как будто означает начало, а эта вязь дальше… Разрази меня гром! Знаешь, на что это похоже? Фраза! Их девиз или что-то в том роде! Логично же, что на гербе должен быть девиз? Они заговорщицки переглянулись. - Как думаешь, сможешь расшифровать его? – спросил Лафей. - Не сам, возможно. Попробую найти кого-то, кто сможет. Я и сам не силён в ботанике… А что с другими гербами? - Вот, – Лафей подвинул ему следующий лист. – У цвергов всегда какая-то воронка. Колодец? Горнило? - Ага, похоже, – согласился Один. – А что у твоих соотечественников? - С нами вообще всё сложно. В Ётунхейме каждая провинция имеет свои гербы, однако наш официальный герб навязан Асгардом и используется только во внешних делах. Тут труднее всего сделать какие-то выводы. Единственное, что я могу сказать тебе по внутренним гербам – в их основе лежит простой геометрический рисунок – квадрат, вписанный в треугольник. - Что это может значить? - Должно быть что-то очень простое и всем понятное, что объединяло бы разрозненные племена. Лично я для себя решил, что треугольник – это гора. Правда, никакой похожей горы в Ётунхейме нет. Возможно, это просто символ устремлённости вверх. Соперничества с Верхним миром, ведь Ётунхейм принадлежит к числу Средних земель… Но я уверен, что все ответы есть там…. – он почти коснулся губами уха Одина, задевая его дыханием: – В тех документах. - Пока будем довольствоваться тем, что уже имеем, – решил Один. – Начнём с наших ближайших соседей ванов, а там, глядишь, доберёмся и к тебе на родину. - Я был бы рад, если бы ты действительно побывал у меня на родине, – сказал Лафей немного смущенно. - С недавних пор поездка в Ётунхейм стала одной из целей моей жизни! – заверил Один, обнимая Лафея за плечи и с удивлением замечая, как на бледных щеках ётуна проступает лёгкий румянец. Глава 4. Перекрёсток четвертый. Забытый день рождения Что-то переменилось в его жизни. Поначалу ни дожди, ни облетевшая листва, ни ранние сумерки не омрачали его дней. По утрам он просыпался окрыленный: кто-то верил в его подростковую теорию, и эта вера внезапно оказалась важна для него. Даже если он просто придумал всё это, притянул за уши сообразно своему богатому воображению – пусть его теория была мифотворчеством чистой воды, ему все равно невероятно радостно было обсуждать ее с кем-то, в ком он находил столь живой отклик и даже, пожалуй, обрел… соавторство. Но на этой почве возник водораздел с его прежней жизнью, а значит, усилился и холод в отношениях с прежней компанией. Он чувствовал вину за то, что не может, как прежде, разделять с ними свои мысли, не хочет участвовать в их затеях. В день своего рождения он вышел из министерства и, вместо того, чтобы идти в ресторан, где Фьергюн и все прочие ждали его на вечеринку, отправился бродить по улицам. В воздухе висела изморось, он скоро промок и настроение его окончательно испортилось. Он подходил к своему двадцатилетию с раздвоенностью в душе, какой не ощущал никогда прежде. Он знал, что меняется, знал, что больше не может и не хочет соответствовать ожиданиям друзей, семьи, преподавателей – они как будто все еще остались во вчерашнем дне и не желали перешагнуть вместе с ним в какой-то совершенно новый мир – и сердился на них за это. Они делали его заложником обстоятельств: Мимир обещал ему новую должность, Фьёргюн ждала, когда он сделает ей предложение, и откладывать дальше казалось неприличным: у них уже была физическая близость, что очень не приветствовалось в их кругах до свадьбы. Друзья и родители не могли знать этого наверняка, но подозревали их, и удостовериться не составило бы им труда… Но Один уже не был уверен, что хочет всего этого – карьеры в министерстве сельского хозяйства, свадьбы… Одолеваемый мрачными мыслями, он брёл, не разбирая дороги, и ноги сами привели его к «Трюму». «Судьба», – решил Один и толкнул тяжёлую дверь. У него не было никаких гарантий, что он встретит тут Лафея, но в этот момент он взмолился всем богам, чтобы случилось чудо. Боги оказались милосердны (или, возможно, безжалостны) – у барной стойки он заметил знакомый вихрастый затылок. В радостном возбуждении Один поспешно пересёк зал. - Привет, – сказал он, положив руку Лафею на спину между лопаток. Тот слегка отклонился назад, перенося вес тела на руку Одина, словно проверял на прочность, а затем обернулся. - Какие люди! Один! – воскликнул он, и от этой жизнерадостной интонации у Одина потеплело на сердце. - Рад, что застал тебя здесь, – сказал он, устраиваясь на соседнем стуле. На лицо Лафея набежала тень. - У тебя что-то случилось? – спросил он. - Нет, с чего ты взял? - Можешь не говорить мне, если не хочешь, – сильнее нахмурился Лафей. – Но врать ни к чему. Один вздохнул. - Выпьешь со мной? – предложил он. Лафей утвердительно склонил голову. Они взяли по кружке пива (неизвестно, что пил Лафей до этого, но Одину нужно было с чего-то начинать) и перебрались за столик в углу. - Ничего определенного не случилось. Просто я недоволен собой, – признался Один после нескольких глотков. – Совершенно не понимаю, что правильно, а что нет. Не знаю, куда мне идти… - Ну, куда-то ты уже пришёл, – заметил Лафей с мягкой улыбкой. – Мой отец в таких случаях цитирует кого-то из великих и говорит: «Если не можешь на что-то решиться, представь, что нынче вечером ты умрёшь, и сомнения оставят тебя». Один сокрушенно пожал плечами. Эта выдуманная ситуация не решала его проблем, - напротив, укрупняла их: если бы он узнал, что сегодня его не станет, ему следовало бы не прохлаждаться тут с Лафеем, а бежать в министерство, завершать или передавать кому-то все свои незаконченные проекты, делегировать свои обязанности в том секторе, за который он отвечал весь прошедший год – и отвечал неплохо! – и главное, как-то решить вопрос с Фьергюн, по-хорошему, жениться на ней прямо сейчас, ведь оставить её вдовой было бы не стыдно, в отличие от того, чтобы оставить её опозоренной. Лафей, видя мучительную умственную работу на его лице, невесело усмехнулся. - Похоже, я дал тебе плохой совет, – сказал он, накрывая руку Одина своей. – Лучше представь, что ты получил отсрочку и сегодня можешь вообще ни о чем не думать и не заботиться. Позволь себе забыться на один вечер и дрейфуй на волнах. Разве не за этим ты пришёл к Трюму? - Да, ты прав, – согласился Один, с трудом отгоняя беспокойные мысли. – Сегодня я хотел бы, чтобы в моей голове наступила тишина, и сделаю всё для этого! – он залпом допил пиво и подозвал официанта. *** - Официальная наука лжива, как продажная женщина, – говорил Один, низко склоняясь к уху Лафея. Кудри щекотали ему нос, и он боролся с ними, пытаясь говорить как можно тише. Вечер в «Трюме» перетёк в ночь, зал постепенно наполнился посетителями и потонул в сигаретном дыму, разговорах, музыке, доносившейся с танцпола. Перед ними на столе выстроился уже целый ряд кружек – Один категорически запретил убирать их, чтобы контролировать свое состояние – однако ощущал, что контроль ускользает сам собой. Лафей щурился, как кот, его лицо плыло в дыму, а разноцветные отсветы фонариков только сильнее рассредоточивали эту нечёткую картину. Один сбивался с мысли, терял нить, подхватывал ее снова, кое-как дрейфуя в океане смыслов. – Вот послушай, – он слегка повысил голос, чтобы перекричать музыку. – Недавно я обнаружил очередную лакуну. Мы часто говорим «Прогремел на все Девять миров» или «Такого во всех Девяти мирах не сыщешь», но откуда взялось это выражение? Если взять известные нам земли и посчитать их… – чтобы не сбиться, Один поднял руку и стал загибать пальцы: - Асгард, это мой дом… Утгард – твоя родина… Ванхейм, будь он неладен… Свартальвхейм, Льесальвхейм… Даже если мы прибавим сюда выдуманные миры… Нифльхейм, Муспельхейм, Мидгард… и... что я забыл? - Хельхейм, - подсказал Лафей. - И потом, Мидгард уже признан... - Возможно, – легко согласился Один и снова пересчитал по пальцам: – Итого, пять... шесть реальных и, вероятно, три придуманных… Лафей пожал плечами. - Может быть, это просто поэтическая формула? – предположил он. – Девять – магическое число. - Именно! – кивнул Один и снова ощутил, какой тяжелой стала его голова. Он уже не мог с уверенностью определить, был ли источником шума гомон голосов вокруг, или это шумела кровь у него в ушах. – Поэтическая формула, или, возможно, что-то большее. Какое-то звено, существовавшее прежде и, возможно, выпавшее по каким-то причинам. Или реальные миры, связь с которыми была утрачена. Быть может, погибшие цивилизации? Это опять приводит нас к вопросу о происхождении вселенной и ее вик… вик… векторе. Он вдруг понял, что отключается, и потряс головой. - Один. Ты совершенно не умеешь пить, – сообщил Лафей ласково, опуская руку ему на плечо. – Постарайся не уснуть, пока я ищу для тебя такси, – с этими словами он поднялся из-за стола, и пальцы Одина, пожелавшего непременно обнять приятеля в ответ, зачерпнули лишь воздух. Глава 5. Перекрёсток пятый. Связующая нить На следующий день после той попойки у Одина невероятно болела голова, и Фьергюн, естественно, устроила ему скандал – только по этому он определил, что вчерашняя вечеринка у Трюма ему не приснилась. Насчет всего остального он был не уверен. Действительно ли он встретил там Лафея? После этого он не однижды заходил в это кафе, но никакого Лафея там не было и в помине. Несколько раз ему казалось, что он видит в толпе спину своего приятеля, но каждый раз его ждало разочарование. Ничего не дали и посещения ремесленного училища. Лафей исчез без следа. За это время Один успел передумать уже множество самых тёмных мрачных мыслей. Минуло несколько месяцев, прежде чем он решился переговорить с барменом в "Трюме". - Лафей уехал, – охотно сообщил здоровенный рыжий детина за стойкой, протирая стаканы. Был ранний вечер, "Трюм" ещё пустовал. – Сказал, что дела отзывают его на родину. При этих словах Один внезапно припомнил, что, кажется, нечто подобное Лафей говорил и ему, когда усаживал его, изрядно набравшегося, в такси. Разумеется, Один благополучно забыл об этом разговоре, и только теперь какие-то обрывки информации всплыли в памяти и соединились в связную мысль. Но о чем именно шла у них тогда речь? Не просил ли Лафей помощи? Не нуждался ли в поддержке?.. - Думаете, он ещё вернётся в Асгард? – спросил он с надеждой. Бармен прищурился. - Ну, формально, он не уволен, так что, полагаю, да, вернётся. - Не уволен? – повторил Один. – Он... работает здесь? - Скорее, подрабатывает, – усмехнулся бармен. – Официантом. Это против правил, ведь он ещё несовершеннолетний, – бармен многозначительно помолчал. – Но хозяин сделал для него исключение. Лафей милый мальчик, работает на совесть, вежлив с гостями и не ворует чаевые. В Асгарде таких поискать. - Когда же он вернется? – спросил Один все еще растерянно, пытаясь осмыслить всю свалившуюся на него информацию. - Кто знает? – пожал плечами бармен и вдруг прищурился: – А ты, должно быть, Один? - Мы знакомы? – удивился Один. - Сомневаюсь... Но Лафей говорил о тебе. Вот, – рыжий исчез под барной стойкой и мгновение спустя вынырнул оттуда с листом бумаги в руках. – Он оставил для тебя записку. Как знал, что ты придешь сюда! Один спрятал бумагу в нагрудный карман и наугад заказал первое, что попалось в меню – большой глогг. Пряный йольский запах ударил ему в нос, он осушил весь бокал разом, кинул деньги на барную стойку и вышел наружу. Напиток был почти детский, но Один пребывал сейчас в таком взбудораженном состоянии, что решил не садиться за руль. Тем не менее, он все равно забрался в машину и неверными руками извлёк из кармана записку. Стоило развернуть бумагу – он сразу узнал острый почерк Лафея. "Друг мой, возможно, ты станешь искать меня, и я не хотел бы оставить тебя в неизвестности, – написал ему Лафей. – Некоторое время мне придется провести у себя на родине, но ты можешь прислать мне письмо, если пожелаешь". Дальше следовал адрес и простая подпись в виде буквы "Л." Один некоторое время боролся с шумом в ушах, который почему-то всё нарастал, как большая морская волна. Наконец его плечи дрогнули от беззвучного рыдания, и, не в силах больше справляться с собой, он поднес записку к лицу и прижался к ней губами. *** "Друг мой... Вернешься ли ты? Наша дружба, пусть и недолгая, дала мне так много. Смогу ли увидеть тебя снова? Услышу ли когда-нибудь твой голос? Или нам суждено теперь говорить только при помощи этих записок?.. Но я не должен гневить богов, ропща на судьбу - я благодарен и за эту радость наших уже случившихся встреч, за возможность писать тебе письмо, за мои мысли о тебе... Я желал бы быть рядом, чтобы разделить с тобой бремя твоих забот или ликование твоих сбывшихся надежд..." Письма уходили одно за другим, чтобы затеряться где-то там, в ледяных землях Утгарда – и таким же ледяным было ответное молчание. Время, тянувшееся для Одина невыносимо, постепенно вновь приобрело свой размеренный ход. Он больше не заглядывал в почтовый ящик. Внутри у него всё как будто выгорело. Внешне же он продолжал механически делать то, что делал всегда – то есть выполнять свои обязанности – и чуть-чуть сверх того: производить впечатление благополучного аса. Вскоре Мимир, как и обещал, дал ему должность старшего помощника министра, а через некоторое время после этого они с Фьёргюн сыграли свадьбу. На шумном пиршестве, под весёлые выкрики друзей, он ненадолго забылся от своей тянущей и грызущей душу тоски. В разгар праздника у нему подошёл Мимир с полным кубком грога и отвёл внука в сторонку, на открытую террасу, где их мог подслушать разве что ветер. - Я хочу сказать кое-что тебе с глазу на глаз, Один, – заговорил он. – Чтобы это осталось с тобой навсегда. Сегодня ты заложил первый настоящий кирпичик своего будущего. Я хочу, чтобы ты запомнил этот день, и каждый раз, добившись чего-то в жизни, возвращался мыслями сюда и сверялся с этим днём, как с компасом. Ты повторяешь мой путь, шаг за шагом, и повторяешь блестяще, мой мальчик. Я горжусь тобой сегодня и хотел бы гордиться впредь. Теперь ступай к друзьям, но завтра я жду тебя в министерстве, – добавил он, поднимая бокал. Вечеринка окончилась, последние гости разъезжались, и Один, вышедший их провожать, подумал, что, может быть, всё действительно происходит правильно, ведь ему едва исполнилось двадцать, и к этому времени уже не раз довелось слышать похвалу от премьер-министра Асгарда. И то беспокойство, та пустота, которая все время жила у него в груди, может быть, просто детская блажь. Пришло время окончательно повзрослеть. Утром он тихо, чтобы не разбудить жену, оделся и выскользнул из спальни. Внизу, в столовой, уже ждал завтрак – Нанна приготовила ему кофе и тосты, и там же, на подносе, оставила для него письмо. Один невольно поморщился - в ближайший месяц ему предстояло отвечать на десятки поздравлений с бракосочетанием, от дальних родственников, коллег и деловых знакомых, по тем или иным причинам не попавших на церемонию, и от этой нудной обязанности у него уже заранее болела голова. "Нужно поручить это Фьёргюн", – подумал он, налил себе кофе, откусил тост и со вздохом взял письмо. Но с первого взгляда на имя отправителя его рука дрогнула, в нервной судороге сминая конверт. Он бросил тост на поднос и машинально вытер масляные пальцы о свежевыглаженные брюки своего министерского костюма. Письмо было из Утгарда. От Лафея. *** "Друг мой. Я должен попросить у тебя прощения за столь длительное молчание. Поверь, ты не забыт мной и не оставлен моими мыслями... Я только теперь получил твои письма, и тотчас пишу ответ. Твои слова согревают мне сердце... Не так давно закончилась Полярная ночь, на это время почти всякая жизнь в Утгарде замирает. Едва только возобновилось сообщение с районными центрами, мне доставили, наконец, всё, что ты отправил, и я могу тебе отвечать...". Слова вертелись в голове, липли к сознанию, как листья – к мокрому от дождя лобовому стеклу его автомобиля. Асгард заливало, и Одину казалось, что он не едет по асфальтированной дороге, а плывет на утлой лодчонке по бурной реке. В министерстве, едва зайдя в кабинет, Один заперся изнутри, распустил галстук и сел к столу - писать ответ Лафею. Его переполняла какя-то истерическая эйфория, от которой руки ходили ходуном, а строчки прыгали, как у больного или пьяного. Уже запечатав письмо, Один вспомнил, что не сообщил Лафею о своей свадьбе, и малодушно решил отложить этот разговор до более подходящего случая. Всё, что не имело отношения к Лафею в его жизни, казалось ему сейчас несущественным и неуместным. Когда Мимир час спустя вызвал внука к себе, он был удивлен его рассеянности и ответам невпопад. Однако старый ас списал это на любовную лихорадку. - Поезжай домой, к Фьёргюн, – сказал он ласково. – О делах поговорим завтра. Назавтра Один, действительно, был уже спокойнее, однако с этого дня он завел себе новую привычку - писать письма Лафею. И ещё одну – связанную с нею и столь же приятную: получать ответные письма. Глава 6. Перекрёсток шестой. Тайное имя Возвращение Лафея произошло так же внезапно, как и его отъезд. Очередное письмо Один получил уже из Асгарда, в нём содержалось только предложение встретиться и поговорить, на что Один ответил запиской, состоящей из одного слова: "Согласен". И в этом слове было столько чувств, что, если бы бумага способна была передавать эмоции, она должна была бы вспыхнуть и сгореть у Лафея в руках. Они снова встречались в "Трюме". День был самым обычным, мир не перевернулся, просто всё это время Один был как будто пятым колесом невесть куда мчащейся по бездорожью телеги, а в тот момент, когда Лафей вынырнул из полумрака кафе ему навстречу, он словно попал в привычную колею. Его приятель выглядел повзрослевшим, – он вытянулся и как будто еще сильнее похудел. Но чёрные кудри и улыбка были прежними. И он по-прежнему сжимал руку Одина в своих руках чуть дольше, чем того требует официальное приветствие. Момент их встречи был похож по ощущениям на то, как Один распечатывал конверт с очередным письмом из Етунхейма – но только сейчас это было ещё ярче и острее. В "Трюме", где он не был с тех самых пор, как получил записку от Лафея, ничего не поменялось: вечер вступал в свои права, звучала живая музыка, на танцполе уже кружились редкие парочки. Один принёс напитки и подсел на диван к Лафею. Как будто и не было этих месяцев расставания – и всё же Лафей неуловимо изменился. Оба молчали, искоса разглядывая друг друга. - Не самое лучшее место для разговоров, – сказал Один после первого глотка. - Пожалуй, – согласился Лафей, щурясь. – Поднимемся на крышу? - Поднимемся. Лафей подошел к бармену и, перегнувшись через стойку, обменялся с ним парой слов, после чего получил ключ и сделал Одину знак идти следом. По темной железной лестнице они вскарабкались на чердак, и Лафей привычным движением отыскал замочную скважину. - Держись за перила, – предупредил он Одина. - Как ты умудряешься что-то видеть в такой темноте? – пропыхтел тот. - Я же етун, – откликнулся Лафей и распахнул двери. Свежий ночной воздух бросился им в лицо. Крыши соседних домов пригибались под тяжестью опирающегося на них высокого звездного купола. Один и Лафей подошли к краю и, облокотившись на перила, некоторое время смотрели вниз на поток автомобилей и фигуры спешащих по улицам пешеходов. Никто не поднимал головы и не знал, что за ними сейчас наблюдают сверху. - Поневоле задумаешься, какие мы все крошечные, – пробормотал Один. - Да, это хорошо прочищает мозги. Раньше я часто забирался сюда. Помогало справиться с тоской по дому. - Ты тосковал? – удивился Один. – Мне казалось, Асгард легко принял тебя. - Легко, – подтвердил тот. – Теперь мой дом здесь, и я точно так же скучал по нему там, в Ётунхейме. По "Трюму", по липовым аллеям... и по тебе, – Лафей смотрел теперь на Одина, потеряв всякий интерес к жизни города. Один тоже перевел взгляд на его бледное сосредоточенное лицо. - Я рад, что ты вернулся, – сказал он мягко. – В какой-то момент мне показалось, что я потерял тебя насовсем. - Теперь ты всегда сможешь найти меня, – ответил Лафей, улыбаясь странной кривой улыбкой. - Достаточно просто позвать меня моим тайным именем, – с этими словами он приблизился к Одину вплотную и, касаясь дыханием его уха, прошептал: – Наль. Он отстранился, и Один одними губами, так, чтобы слово не прозвучало вслух и не было подхвачено ветром, повторил: "Наль". Он опустил руку поверх руки Лафея, лежащей на перилах, и слегка сжал его холодные пальцы. - Красивое имя, – сказал он тихо. – Это что-то значит? - Это значит "игла", – ответил Лафей хрипло. Руку он не убрал. - Очень подходит тебе, – сказал Один. Он сам приблизился на шаг, так что теперь они снова оказались очень близко друг к другу. – Теперь моя очередь, – добавил он, не меняя тона. – Моё имя Вотан. Глаза Лафея расширились. - Ты... мог не говорить мне, – произнес он тихо. - Я хотел этого, – возразил Один. – Теперь мы по-прежнему на равных. Он неохотно выпустил руку Лафея из своей. Они смотрели друг на друга теперь совсем иначе. Обмен тайными именами был знаком наивысшей духовной близости. Один никому прежде не называл свое имя, и потому чувствовал себя радостно и немного растерянно. Они как будто побратались: но младшие братья Одина были ему и вполовину не так дороги, как Лафей. *** Что-то происходило, что-то витало в воздухе, и Один опять последовательно набирался. Они выпили за встречу, за Асгард, за Етунхейм, за первомайскую солидарность всех земледельцев, за электрификацию всей страны, потом все тосты смешались, потом Лафей сказал, что им обоим уже достаточно, и заказал чай. Потом они шли в обнимку по ночному городу, и Один всё более невнятно излагал свои взгляды на современную науку, перекладывая на Лафея весь свой немалый вес. На очередном повороте они оказались на какой-то маленькой улочке, под цветущими липами, что бросали на мостовые в свете фонарей неверные узоры из сплетений своих круглых листьев. Запах ударил в нос, и Один замер, глубоко дыша и принуждая Лафея также остановиться. - Я не хочу домой, – сказал он наконец не слишком разборчиво – судя по тому, как Лафей посмотрел на него с вопросительным выражением на лице. – Не хочу домой! - повторил он. – Давай будем бродить до утра! - Бродяга из тебя сейчас никудышний, – заметил Лафей. – Пойдем ко мне. Здесь недалеко. С ощутимым усилием они преодолели еще пару кварталов и остановились у небольшого двухэтажного особнячка в старинном стиле, чей фасад украшала лепнина из цветов. Этот же мотив повторялся в решётке полукруглого балкона. Казалось, здание только ждало подходящего момента, чтобы перетечь из каменных форм в живые и подвижные. Лафей отворил дверь и, придерживая Одина за плечи, увлёк его вверх по лестнице. - Будь как дома, – пропыхтел он, когда они ввалились в его жилище. Лафей оказался обладателем чудесной уютной квартиры с высокими потолками и большими окнами, за которыми шелестели листвой деревья. Занавески трепетали на сквозняке им в такт. В центре комнаты красовалась огромная кровать, и Один вновь, как когда-то прежде, ощутил укол ревности и вдруг подумал, что решительно ничего не знает о личной жизни Лафея, несмотря на то, что они так плотно переписывались всю зиму и весну. На эту самую кровать Лафей и сгрузил его, после чего потянулся с видимым облегчением. - Если нужно, ванная комната там! – показал он на дверцу, скрытую за плотной шторой, а сам скользнул в другую дверь и загремел там тарелками. – Хочешь чего-нибудь? У меня есть остатки пиццы, салат... и... хм... коробка пончиков. - Нет, я не в силах больше смотреть на еду, – заверил Один, кое-как сбрасывая ботинки и заворачиваясь в покрывало. – А у тебя тут миленько. - Отец был недоволен. Сказал, что слишком дорого и пафосно. И далеко от училища. Но я настоял, – Лафей появился из кухни, ловко удерживая в руках две кружки и несколько тарелок – должно быть, наловчился носить такое количество посуды, работая у Трюма. – Не хотел жить в общаге. Туда не вернешься во сколько захочешь... в компании кого захочешь! – договорил он. В сердце Одина вонзилась еще одна игла ревности. - И часто ты приводишь сюда кого-то? – выпалил он, пытаясь за резким тоном скрыть страдание. Лафей оценивающе посмотрел на него. Наверное, сейчас, завернутый в покрывало, с всклокоченными волосами и лихорадочным блеском в глазах, Один представлял из себя смехотворное зрелище. Но Лафей не засмеялся. Он просто сгрузил тарелки на постель и протянул Одину стакан. - Залпом до дна, – посоветовал он. – Вкус дрянной, зато эффект практически моментальный. Один послушно проглотил жидкость, вернул стакан и откинулся на подушку. Потолок, украшенный по периметру и центру затейливой лепниной, был покрыт потёками и мелкими трещинами. Дом был стар и нуждался в ремонте. Но Лафей удивительно гармонично вписался в этот интерьер, влился в тёплый свет лампы под старинным абажуром с кистями... В таком неярком свете обнаженное тело должно выглядеть точно бархатное. Скольких девушек приводил сюда этот хитрец? Что он плёл им? Как касался их? Как расстёгивал на них блузки, поднимал юбки, стягивал с ножек чулки?... Один посильнее натянул на себя покрывало – по телу прокатилась волна возбуждения, но при мысли вовсе не о женской ножке, а о ласкающих её тонких пальцах Лафея. От этого он стремительно протрезвел и ужаснулся сам себе. Цверги бы побрали его неуёмное воображение! К счастью, его легендарная выдержка была все ещё при нём и помогла ему подавить стыдное желание коснуться себя под одеялом. Наконец в запахе цветущих лип и под тихое шуршание Лафея чем-то в глубине квартиры Один погрузился в сон. Глава 7. Перекрёсток седьмой. Под липами Пробудившись, Один не сразу мог понять, где он находится. Пахло липами, за окном свистали соловьи, состязаясь в своем певческом искусстве. Он огляделся – комната была просторной, и сквозь неплотно задернутые шторы ее заливал серый свет раннего утра. Наконец можно было завершить дрейф по волнам памяти и бросить якорь осознания: на соседней подушке обнаружилась кудрявая голова Лафея. Следуя ётунской привычке кутаться, Лафей завернулся в одеяло как в кокон, оставив снаружи одну макушку. Почему-то эта картина вызвала у Одина прилив нежности. Он протянул руку, чтобы погладить Лафея по волосам, запоздало одернул себя, что это неприлично. Рука замерла на полпути от цели и безвольно упала на покрывало. Через какое-то время он снова проснулся, уже окончательно. По стенам комнаты двигались пятна солнца. Левая половина кровати пустовала, из кухни доносился шум закипающего чайника. Лениво выбравшись из постели, Один направился туда. - Как спалось на новом месте? – жизнерадостно приветствовал его Лафей. Он был в белой футболке, оттенявшей смоль его кудрей, и в штанах странного полувоенного покроя. На кухне уже во всю кипела работа – на небольшой плите теснились чайник и сковородка с омлетом, над раковиной поднимались разноцветные пузыри мыльной пены. Один попытался пригладить растрепанные волосы и неловко сел к столу на табуретку. Лафей смотрел на него с добродушным любопытством – он и правда никогда прежде не видел холёного франта Одина в трусах, майке и со вчерашней щетиной на физиономии. - Выспался отлично, – отчитался Один. - Желание загадал? – спросил Лафей. – У меня всегда сбываются. - Это, наверное, особая ётунская магия, – возразил Один и благодарно кивнул, принимая тарелку с омлетом. – Ты, вроде, сказал, там оставалась пицца? Они завтракали и болтали о какой-то чепухе, и Один всё диву давался, как такое могло случиться с ним: как он, человек привычек и незыблемых правил, мог чувствовать себя настолько расслабленным и счастливым здесь, в этом месте, - но ему казалось, он знает Лафея всю жизнь. Часы во второй, крошечной комнате, заставленной книжными полками до самого потолка, которую Один заметил лишь мельком, пробили час. - В институт уже не успею, поеду сразу на работу, – рассуждал Один, пытаясь придать рубашке приличный вид и повязывая галстук перед маленьким зеркалом в прихожей. – А ты? - Я, наверное, останусь дома, всё равно сегодня пары скучные, – ответил Лафей, лениво потягиваясь. Еще одна волна нежности затопила сознание Одина, и он не сразу смог найти слова, чтобы проститься. Они не сделали никаких договорённостей, Один просто сказал "Увидимся", а Лафей кивнул в ответ. Только в холле министерства Один понял, что не предупредил ни о чём Фьергюн, и она, должно быть, с ума сходит от беспокойства. "Но женщина и создана, чтобы ждать и беспокоиться, – подумал он жестоко. - Коли она согласилась назваться моей женой, пускай сидит в моём доме и ждёт меня, сколько понадобится". Естественно, у Фьёргюн было иное мнение на этот счёт. Когда вечером после совершенно бестолкового дня в министерстве, где он ни на чём не мог сосредоточиться и только бездумно перекладывал бумаги, Один приехал домой, в передней его поджидала изрядно разгневанная жена. - Где ты был? – сразу закричала она, вызвав у него приступ головной боли. Вслед за её репликой снаружи, как в греческой трагедии, прозвучал удар грома. День был ясным, но к вечеру небо стало затягивать тучами, так что к дому Один подъезжал в темноте. Над садом стояло марево, и птицы тревожно перекрикивались, летая над верхушками деревьев. Такое же странное, предгрозовое марево опустилось на душу Одина и не давало ему вздохнуть. И дело было вовсе не в назревающем семейном скандале. - У меня много работы, – буркнул он, обходя Фьёргюн и направляясь на второй этаж. - Я был сильно занят. Эта ложь далась ему так легко, словно он всю жизнь только и занимался тем, что практиковался в её искусстве. Голос Фьёргюн нагнал его уже на середине лестницы. - "Много работы"? "Сильно занят"? – ещё пронзительнее произнесла жена. – Один, ты в своём уме? Ты что, теперь и ночевать будешь в министерстве? А я?! Он замер, пытаясь понять, как прекратить эти крики. - Ты же знаешь, скоро конец квартала, – начал он, и Фьёргюн, ободренная его замешательством, напустилась на него с удвоенной силой. - Что ты несешь?! Конец квартала у тебя был месяц назад! Она явно подозревала его в чём-то, и он понимал, что легко отделаться в этот раз не выйдет. Он спустился вниз, и его обдало жаром её гнева. - Пойми, – начал он спокойным и почти скучающим тоном, потому что именно эти эмоции, и еще отчасти досаду, он сейчас и испытывал, - я должен работать, чтобы мы жили достойно, чтобы ты могла покупать всю эту мебель, устраивать все эти вечеринки.... - То есть, это моя вина? – ещё сильнее взъярилась Фьергюн. - Моя дорогая, роскошь стоит денег! – заметил Один примирительно. - Да плевать мне на роскошь! – всплеснула руками Фьёргюн. – Я согласна жить даже в маленькой квартирке на четвертом этаже и питаться одной чечевицей... Она умолкла, понимая, что перегнула палку, и Один воспользовался этой брешью в обороне противника. - Хорошо, в таком случае возьми газеты и просмотри объявления о найме квартиры твоей мечты. Я готов перебраться в ночлежку хоть сейчас, вещей у меня немного. А вот от твоих придется избавиться – квартиры там размерами не больше домика садовника. Только потом не жалуйся! – закончил он жестко, вышел на улицу и сбежал с крыльца. В тот момент, когда подошвы его туфель коснулись гравия садовой дорожки, на листву упали первые капли дождя. И сразу же принялось лить как из ведра. Один поднял вверх разгоряченное лицо – струи воды как будто смывали дурные мысли. В глубине души он понимал, что виноват перед женой, но это знание нисколько не задевало его сердца. Он не был злодеем, не наслаждался ее страданиями, просто между ними всегда существовала стена, которую он предпочитал не замечать прежде. Теперь же она приобрела поистине грандиозные размеры. - Напрасно я женился, – подумал Один вслух. Сверкнула молния, над садом пронесся очередной раскат грома. Костюм промок насквозь и прилип к телу. Один стоял посреди сада и невидящим взором смотрел на пригибающиеся к земле кусты. Перед ним одна за другой разворачивались картины его прежней жизни. Как будто всё это происходило с кем-то ещё, не с ним. Университет, министерство, его друзья, Фьёргюн, свадьба... которую он затеял так поспешно, а ведь Мимир советовал ему подождать до получения диплома... Затеял для того, чтобы... "Что-то доказать Лафею!" - подсказал противный внутренний голос, и Один обхватил себя за плечи, поражённый внезапным откровением. Он сделал это, сделал ВСЁ ЭТО, когда исчез Лафей, ПОТОМУ ЧТО исчез Лафей. В его душе образовалась тогда такая пропасть, что больше всего на свете он хотел доказать себе – и Лафею! – что это его совершенно не трогает, что это ему безразлично, что он сильный и независимый. Сам того не понимая, он разваливался тогда на куски, и не жена, не работа, а только возвращение Лафея в его жизнь - его письма, его очередное появление в Асгарде и их тайный разговор на крыше над "Трюмом" помогли Одину вновь, камень за камнем, выстроить себя настоящего, обрести свое истинное "я". - Что же это такое? Что со мной? – спросил Один у куста магнолии. На него вдруг навалилось всё разом – солнце в складках штор на втором этаже старинного особняка, цветущие липы, гул поездов, звон дешевой посуды в вокзальном буфете, дребезжащий звук старенького пианино, дымный сумрак "Трюма", волнистые пряди волос Лафея, падающие на его высокий чистый лоб, его лукавый взгляд, его улыбка, направленная как будо внутрь себя... его острый почерк, его кошачьи жесты... и все постыдные мечты и желания, что так долго копились внутри... Об этом состоянии Один ничего не знал до сегодняшнего дня, только читал в книгах, но теперь как будто прорвало плотину, и в его горячечную душу хлынула свежая вода. - Я влюблён, – сказал он, поражённый. Он больше не замечал струй дождя и ветра, терзающего сад. Он словно обнаружил себя в центре какого-то нездешнего, прекрасного мира, которым всё это время был он сам. Ветка хлестнула его по щеке, но боль не отрезвила, а только ярче зажгла пламя его восторга. Он раскинул руки, и ему казалось, что бушующая вокруг него стихия – лишь слабый отголосок его собственной внутренней бури. *** Чтобы не оставаться утром дома наедине с обиженной Фьергюн, Один отправился в университет и даже отсидел там несколько пар. Материал был ему давно знаком и неинтересен, и он рассеянно чертил на полях тетради геометрические фигуры, то и дело поглядывая на часы. В полдень он все-таки не выдержал и, сорвавшись, поехал в ремесленное училище. Машину бросил прямо у ворот, хвалёная выдержка сегодня отказывала ему раз за разом так быстро, словно и не было всех этих лет суровых тренировок воли. Первогодок как раз распустили на перемену, и они высыпали во двор. Один остановился, привалившись спиной к створке ворот: ему понадобилось перевести дух, как будто он только что пробежал несколько миль в хорошем темпе. Лафея он заметил почти сразу – тот в числе первых сошел с крыльца и не видел Одина. Его отросшие вихры торчали из-под фуражки, шейный платок сбился набок, пиджак был небрежно расстегнут, что придавало ему вид форменного хулигана. Наверное, если бы Один не знал его и случайно встретил на улице, принял бы за ту шпану, что исписывает глупыми лозунгами стены домов и пешеходные переходы. Подмышкой Лафей нес крендель, точнее, то, что от него осталось – судя по всему, на последней паре он не только успел пообедать сам, не отрываясь от производства, но и угостил товарищей. Один негромко позвал его, поскольку Лафей уже готов был пройти мимо. Услышав свое имя, Лафей вскинул голову, и лицо его озарилось радостью напополам с удивлением – как в тот осенний день, когда он спрыгнул с изгороди навстречу Одину. - Ты здесь откуда? – спросил он, улыбаясь и смущенным жестом спрятал покусанный крендель за спину. - Приехал за тобой, – сказал Один честно. – Нужно поговорить. Взгляд Лафея сразу стал настороженным. Они забрались в автомобиль, Один завёл мотор и вырулил в сторону парка. Он не очень хорошо представлял себе, что следует говорить и делать, но почему-то природа и всё такое показались ему подходящим романтическим антуражем для этого разговора на тему, на которую он ни с кем прежде не говорил. Он так волновался, что завернул не там, где нужно, и они тут же встали в пробку на каком-то перекрестке, – честно говоря, Один по-прежнему плохо знал этот район и не слишком ориентировался здесь, особенно теперь, когда пребывал в смятении. Пробка, похоже, возникла давно, авария, или что-нибудь в том духе, или эти идиотские дорожные работы – кто вообще придумал проводить их в будни в самый час-пик?.. Один с бессильной досадой ударил по рулю. Лафей теперь выглядел расстроенным. - Что у тебя случилось? – спросил он. От его тона Один еще сильнее разозлился на себя, за то, что все кувырком, что он расстроил Лафея и заставил подозревать что-то дурное. Романтика их встречи испарялась на глазах. Он уже корил себя за эту затею ехать в парк, за свое волнение и неспособность разрешить такую, в сущности, простую проблему. - Ничего плохого! – заверил он нервно. Лафей с сомнением покачал головой. Пробка стояла мёртво, секунды падали, как свинцовые шарики. Молчание в автомобиле становилось всё более неуютным, нервы натянулись, как струны, и, похоже, не у одного Одина. Держать паузу дольше было нельзя. Один опустил стекло, впуская шум города, чтобы хоть немного расслабиться. Снаружи пахло цветущими липами и бензином, и два этих далеких друг от друга запаха сплетались в причудливый узор. - Я хотел тебе сказать кое-что, – произнес Один, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, но от волнения у него едва только не стучали зубы. – Помнишь, я приезжал в училище тогда, осенью? В общем... у меня не было тогда никаких поручений от деда. На самом деле я... искал тебя. Только не подумай ничего, я просто... Лафей сделал движение, как будто хотел отстраниться, и Один в панике схватил его за руку. Оба замерли. Лафей смотрел на пальцы Одина на своей руке, потом поднял взгляд, и там было всё... всё, о чём Один и мечтать не смел. Оно там было, возможно, всегда. Как будто в открытой книге, в которой безграмотный видит лишь непонятные значки. Какой же он дурак!.. Напряжение ушло разом, всё, целиком и полностью, как отлив на морском берегу. На душе стало легко и звонко, Один молча привлек Лафея к себе и поцеловал в губы. Лафей ответил на поцелуй, и они оба растворились, потерялись в нём, настолько, что не видели, как пробка впереди наконец исчезла, не слышали, как им сигналили машины сзади и как, не добившись ничего, стали объезжать их, – они на своем автомобиле дрейфовали посреди улицы как остров в океане. Липовый цвет сыпался на крышу и капот, как лепестки роз – на ложе новобрачных. До вечера они ходили по парку, отыскивая самые уединенные аллеи, и, когда уже совсем стемнело, отправились к Лафею. О том, чтобы разлучиться с ним сейчас, у Одина не было и мысли. - У меня в холодильнике шаром покати, – сказал Лафей виновато, когда они остановились у парадной уже знакомого особнячка. – Вот, – он достал ключи и протянул Одину. – Ты иди, а я схожу, возьму что-нибудь... Я быстро, – он кивнул в сторону освещённой витрины кафе неподалёку на другой стороне улицы. - Пиццу, – заказал Один и, удержав его за рукав, привлек к себе и легонько прикусил его нижнюю губу. – Я буду скучать, – добавил он, отстраняясь. Улыбкой Лафея можно было бы топить вечные льды. И Один тоже улыбался, как дурак, наощупь взбираясь на второй этаж и отпирая дверь. Он включил весь свет в квартире и направился в ванную. Там он освободился от одежды, бездумно скинув ее прямо на пол, – как, должно быть, освобождалась от морской пены новорождённая Афродита, – открутил краны и шагнул под тёплые струи воды. Вчера в этот же час он стоял на дорожке в своём саду, и точно так же сверху на него лилась вода. Как бесконечно далёк он был от себя вчерашнего. До этого дня он и понятия не имел о том, что такое счастье, жил как будто во сне, и вот, наконец, появился тот, кому суждено было разбудить его. Скрипнула дверь, штора качнулась, по разгоряченной коже мазнуло сквозняком. Значит, Лафей вернулся. Отправляясь в ванную, Один нарочно не стал запираться, поэтому теперь он отодвинул занавеску и предстал перед замершим на пороге Лафеем в своей неприкрытой наготе. И протянул к нему руки. Лафей наугад пристроил на тумбочку яркую коробку, перевязанную бечевкой, и, будто завороженный, двинулся навстречу. Их руки соединились. Один сильнее сжал его пальцы, и Лафей, как был в брюках и рубашке, перешагнул бортик ванной. Один толкнул его к стене и прижался всем телом, целуя и в процессе расправляясь с его пуговицами. - Послушай, – пробормотал он, когда они отстранились друг от друга, чтобы перевести дыхание. – Я никогда раньше... не был с мужчиной. - Это ничего. Я покажу, как нужно, – отозвался Лафей, взглядывая на него из-под слипшихся от воды ресниц, и голос его прозвучал так бархатно-волнующе, что за одну только эту интонацию Один готов был жизнь отдать. Комнату постепенно заволакивало паром – душ они так и не выключили – так что скоро плафоны ламп запотели, а может быть, у Одина просто от удовольствия потемнело в глазах. Это был не просто его первый раз с другим мужчиной, не просто первый раз с Лафеем, это была первая в его жизни настоящая ночь любви. Весь его прежний опыт отношений оказался несущественной шелухой, которая осыпалась с него прямо сейчас, и из-под нее все яснее проявлялось то большое чувство, на свет которого его душа и пришла когда-то в этот мир. Глава 8. Перекрёсток восьмой. Лето в Утгарде - Мне нужно уехать, – сказал Лафей и кивнул в сторону телеграммы, приколотой кнопкой к дверце кухонного шкафа. – Отец хочет, чтобы я провёл каникулы с ним. За окном липы уже во второй раз за это жаркое лето набирали цвет. Первый асгардский липовый мёд был прозрачным и таял на языке, второй - густым и терпким, почти восковым. Крохотные облачка висели в небе, не двигаясь с места. Город от рассвета до зари дремал в мареве. Экзамены были позади, и даже министерство распустили на кратковременные каникулы. Лафей и Один обыкновенно брали с собой кувшин лимонада и уезжали в лесопарк, где можно было расстелить плед и лежать в траве под густой сенью вековых сосен, тем самым спасаясь от жары. Иногда зной был таким невыносимым, что не хотелось даже добираться до парка. Тогда они включали маленький старый вентилятор и лежали на постели, в одних трусах, стараясь лишний раз не шевелиться. Так они планировали провести и сегодняшний день. Лафей готовил лимонад, Один сидел рядом без дела, просто чтобы составить компанию. Производимый вентилятором сквозняк дергал Лафея за волосы, будто дразнился. Одна прядь прилипла к его вспотевшему лбу. Как коренной северянин, Лафей не очень хорошо переносил асгардское лето – в часы самого сильного зноя его взгляд становился совсем мутным, грудь тяжело вздымалась. Тогда Один плотнее задёргивал шторы на окнах, заворачивал в полотенце кусочек льда и укладывал Лафею на лоб. Вечер всегда, каким бы знойным ни был день, приносил прохладу. Деревья начинали перешёптываться. У Лафея прояснялся взгляд. Если Один оставался до утра, их ночи были куда более жаркими, чем полуденный зной. - И когда ты едешь? – спросил Один. Лафей закончил с лимонадом, подхватил кувшин и понес в комнату. Один последовал за ним. Они устроились на постели и некоторое время лежали, разглядывая лепнину на потолке. - Не хочу, чтобы ты уезжал, – сообщил Один гипсовой яблоневой ветке. Порыв невесть откуда взявшегося ветра хлопнул рамой, надул занавеску как парус, и исчез. Снова стало тихо, только иногда шелестели шинами проезжающие за окном редкие автомобили. Один повернулся на бок и оперся на руку. Лафей лежал на спине, разметав по покрывалу свои чёрные кудри. Один потянул его за прядку, накручивая её на палец. Лафей не реагировал. Тогда Один стал легонько дуть ему на лоб и делал это до тех пор, пока тот не открыл глаза. - Перестань... – пробормотал Лафей с улыбкой. – Почему ты на меня так смотришь? - Потому что ты мой ненаглядный, – ответил Один ласково. – И потому что мне придется отпустить тебя в Утгард. - Не отпускай, – предложил Лафей, по-прежнему улыбаясь и снова прикрывая глаза. - Не могу же я приковать тебя наручниками к каминной решетке, – возразил Один. - Угу, – отозвался Лафей. – Но ты мог бы поехать со мной. - Это было бы самое романтичное путешествие в моей жизни, – хмыкнул Один. – Четверо... или сколько? Пятеро? Пятеро суток по железной дороге с одними и теми же холмами и сопками за окном, серое постельное белье с запахом дешевого мыла, паровозные гудки вместо звонка будильника, чёрный дым на перегонах... и... ох. Лафей. Ты серьезно? – перебил он сам себя. Лафей повернул к нему лицо, взглядывая из-под густых ресниц. - Так ты поедешь со мной? – спросил он тихо, облизывая губы, как делал всегда, когда волновался. - О боги Асгарда! Конечно, да! – воскликнул Один. – Куда угодно, когда угодно, лишь бы с тобой! Лафей протянул руку и мягко опустил ладонь ему на затылок, ероша волосы. - Тогда едем на вокзал за билетами, – сказал он. – Но сначала можешь поцеловать меня, если хочешь, – добавил он с лукавой улыбкой. Разумеется, Один хотел этого и много чего ещё, так что на вокзал они приехали только поздно вечером и все-таки ухитрились взять последнее свободное купе в ближайшем поезде перед самым закрытием кассы. *** Семье Лафея принадлежала небольшая одноэтажная хижина, которую делили сын с отцом, причем в последнее время, видимо, именно делили, – отношения у них были достаточно напряженными. Едва они только переступили порог, как Нарви, этот еще нестарый, крепкий ётун, в чьих черных волосах проблескивала первая седина, уставился на Одина так, словно у того во лбу росли рога или еще что похуже. - Это мой друг Один, из Асгарда, – представил его Лафей после обмена традиционными приветствиями. - И чем же занимается Один из Асгарда? – спросил Нарви с непонятной интонацией. - Разной ерундой в министерстве сельского хозяйства... Ношу бумажки из кабинета в кабинет, – попытался, как и с Лафеем, отшутиться Один, но Нарви был далеко не так прост и наивен, как его сын. - О, думаю, я даже догадываюсь, из какого кабинета и в какой кабинет, – отозвался Нарви со все более ярко выраженной иронией. – Если судить по сходству черт вашего лица с некой не последней в Асгарде персоной, можно сделать вывод, что ваши бумажки – точно не накладная на канцелярские товары. Давно служите? - Два года, – отозвался Один, чувствуя себя все более неуютно. Он так и не открыл Лафею свое родство с Мимиром, и вовсе не хотел, чтобы оно обнаружилось сейчас. Но он должен был признать, что недооценивал Нарви: невзирая на предостережения, он ожидал увидеть едва ли не простолюдина, а встретил хитрого и умного политика, чей облик совершенно не вязался с убогим антуражем приморского поселка. – Во всяком случае, я честно начинал карьеру с младшего помощника, – добавил он с вызовом. - Ах, эта лестница, усыпанная лепестками роз, – поцокал языком ётун. - Какой бы эта лестница ни была, я-то намерен пройти её всю, – вернул шпильку Один. От Лафея он уже знал, что его отец – представитель жречества, одной из древнейших и обособленных каст Утгарда. Считалось, что когда-то это было коренное население Ледяной земли, до того, как сюда стали ссылать всякий сброд. Жрецы и их потомки обитали в Храмовом городе, и то, что Нарви оказался оторван от их сообщества, свидетельствовало, что в его жизни что-то явно пошло не так. Это был грубый намёк, но Один, привыкший всем нравиться и со всеми общаться любезно, сразу вспыхнул, стоило лишь столкнуться со столь вербально выраженной неприязнью к его лучезарной персоне. - Похвальная целеустремленность, - хмыкнул Нарви. - Мы не можем оказать вам приём, к каким вы, вероятно, привыкли, но в остальном, прошу, будьте нашим гостем. Он сделал приглашающий жест, и Один, стараясь удержать негодование, в витиеватых фразах поблагодарил его за гостеприимство, хотя им тут и не пахло. Лафей с удивлением вертел головой, следя за их неявной перепалкой. Нарви с видом, говорившим о его полном безучастии к происходящему, исчез в своей комнате, предоставив сыну самому заниматься гостем. Один был уверен, что это лишь негласное начало войны, и подозрения его оправдались. *** В честь приезда Лафей взялся за приготовление национального блюда - оленины с тыквой. Чтобы быть полезным, а также занять себя чем-то до вечера, когда они с Лафеем, наконец, смогут остаться наедине, Один предложил свою помощь по хозяйству: наколоть дров, тогда как Лафей с отцом занялись обработкой мяса. Уходя в дровяной сарай, Один неплотно прикрыл за собой внешнюю дверь, и ветер распахнул ее, поэтому по возвращении, замешкавшись в сенях, он услышал слова, явно не предназначавшиеся для его ушей, и невольно затаился. Он оставлял семейство ётунов в мирном расположении духа, однако за четверть часа, что он отсутствовал, беседа между ними успела перерасти в яростный спор. Один не мог сразу решиться обнаружить свое присутствие, поэтому отчетливо слышал, как Нарви говорил: - ...привлекательный, но как человек он не хорош. Ветреник. Не видит ничего кроме себя. У вас с ним нет ничего общего. Как такое вообще могло с тобой произойти? - Ну... у него голубые глаза, – медленно отвечал Лафей. – И он... весь светится. Даже когда не в духе, все равно он светится изнутри, понимаешь? - Не валяй дурака! – взорвался Нарви. – Что за чушь?! Послушай сам себя. Лафей сердито засопел. - У нас все серьезно, – сказал он через некоторое время. – Я готов отдать за него жизнь. Нарви раздраженно фыркнул, так ожесточенно стуча ножом, словно хотел продолбить насквозь крышку стола. - Он ведь женат, – сказал он, стараясь скрыть досаду, но та все равно звучала в голосе и поневоле выдавала его состояние. - Какая мне разница? – огрызнулся Лафей. – Мы любим друг друга. И он ещё не был женат, когда мы встретились. - Это не делает его твоим, – осадил Нарви. Лафей промолчал. - Он не бросит жену ради тебя, – на это Лафей снова ничего не ответил, и Нарви повторил с нажимом: – Не бросит. А скоро у него появятся и дети. Политическая карьера обязывает. - Но он любит меня, а я люблю его. - Это будет для него последним аргументом, когда придется сделать выбор... Вот увидишь. Последние слова отца, похоже, лишили Лафея самообладания, он со стуком вонзил нож в крышку стола и воскликнул: - Ты напрасно думаешь, будто его чувства так мало весят! И я тоже могу родить ему детей! Он сказал мне своё тайное... В этот момент одно из тяжелых поленьев, которые Один держал в охапке, выскользнуло и полетело на пол, так что Одину пришлось поспешно шагнуть в дом. - Вот и мой вклад в общее дело! – сказал он, стараясь говорить весело и беспечно, хотя внутри у него все клокотало от негодования, и свалил поленья на пол возле печи. – Чем еще могу быть полезен? – он подошел к Лафею и демонстративно обнял его сзади за пояс, назло Нарви. - Уйди, грязнуля! – шутливо толкнул его локтем Лафей. – Если хочешь, сядь пока вон там и наблюдай. Один устроился у окна поодаль, выбирая приставшие к свитеру щепки. Он видел, что Нарви еще сильнее насупился, но видел также, что складка на переносице Лафея разгладилась. Они теперь украдкой переглядывались, улыбаясь друг другу. Когда мясо под золотистой тыквенной корочкой было готово, уже наступил вечер: они накрыли стол в самой большой комнате - для такого ужина и антураж требовался торжественный. Один вел себя как обычно, ничем не выдавая, что слышал тот разговор, но его неприязнь к Нарви возросла, точно так же, как и степень его симпатии к Лафею. Больше всего его раздражало, что в глубине души он признавал правоту слов ётуна. За ужином они немного поспорили о политике, Лафей по большей части отмалчивался. Посреди трапезы раздался негромкий стук в окно в прихожей. Лафей выглянул из комнаты и тотчас вернулся обратно. - Это Герд, – сообщил он. - Кто? – не понял Один. - Иди, скажи ей, меня нет дома! – обратился Лафей к отцу. - Я тебе не швейцар, – возмутился Нарви. - Но согласись, будет странно, если я сам открою ей и скажу, что меня нет дома! – тоже завелся Лафей. - Оставишь ее стоять под дверьми из-за собственного эгоизма? Или просто пожалел для нее кусок вяленой оленины? – подначил отец, и Лафей закипел ещё сильнее. - Я не звал ее сюда! Это наш семейный ужин! - Бедная девочка. Ты для нее что свет в окне. Она смотрит на тебя как на божество... И потом, семейный ужин нисколько не исключает возможных будущих родственников, – он ухмыльнулся и бросил многозначительный взгляд на Одина. Лафей продолжил терзать ни в чем не повинное мясо. Стук повторился еще несколько раз и стих. Повисла тишина, нарушаемая лишь недовольным сопением Лафея. Одину не терпелось расспросить друга о странной посетительнице, но он не хотел дать Нарви ни малейшего повода продемонстрировать свое превосходство. Впрочем, он понимал, что злокозненный ётун так просто не успокоится. Действительно, через пару минут, пропустив стаканчик грога, Нарви привязался к Одину. - Вам, наверное, непривычно ужинать в простом обществе? Уж простите, что мы не во фраках, – начал он, взмахивая пустым стаканом. – Вы, должно быть, трапезничаете всё больше среди чиновников? Может, так вам будет привычнее? – он дотянулся до журнального столика, схватил с него газету и поднял так, чтобы на месте его лица оказалась передовица с крупным портретом Мимира. - Отец! – воскликнул Лафей раздраженно. Нарви хохотнул и поставил газету шалашиком на стол. - Вот теперь у нас по-настоящему семейный ужин, – сказал он с насмешкой. – Где вы обыкновенно сидите? По правую руку от него, я полагаю? Как ближайший наследник? Бор не занимается политикой, но вы-то не разочаруете дедушку? Один открыл рот, но не издал ни звука. Лицо Лафея побледнело от злости. - О боги! Отец! Да что на тебя нашло? – воскликнул он. - Тысяча извинений! Это всё от застенчивости! – заверил Нарви глумливо, наливая себе еще. – Не каждый день имеешь честь ужинать с внуком премьер-министра Асгарда! Лафей уставился на Одина широко раскрытыми глазами. Казалось, в этот момент в его голове запустился в ход какой-то большой механизм и теперь работал так напряженно, что можно было, прислушавшись, уловить стук его шестерёнок. На кухне отвратительно громко тикали ходики. Один медленно поднял вилку, словно она весила целую тонну, наколол на нее кусочек мяса и отправил в рот. - Я нечасто бываю на банкетах, – заговорил он, прорываясь сквозь заполнившую комнату вязкую тишину. – Для этого у меня слишком маленькая должность. Но одно могу сказать с уверенностью – никогда в жизни я не пробовал ничего вкуснее этой оленины с тыквой. Я хотел бы поднять бокал за хозяев дома и за этот ужин, – добавил он, откладывая газету на край стола, словно она служила источником раздора. – Я как-то говорил Лафею, что мечтаю побывать у него на родине, и сегодня эта мечта, наконец, осуществилась. За вас! Лафей словно очнулся от транса и тоже взял свой бокал, а уж Нарви и вовсе был не дурак выпить, и готов был повторять эту процедуру даже без тостов. Они пригубили обжигающе-терпкий грог, Один принялся рассказывать историю о большой попойке в Ванхейме после Первомайской конференции, и напряжение, возникшее в гостиной, как-то незаметно сошло на нет. Правда, Лафей еще несколько раз взглядывал на Одина с нескрываемым изумлением, но тот сделал вид, будто не понимает значения его взгляда, а один раз даже послал ему воздушный поцелуй. Так что ужин завершился без происшествий, а потом они с Лафеем вдвоем перемыли всю посуду. *** Перед сном, раздувая меха маленькой комнатной печи – по ночам в доме было холодно, – Лафей спросил: - Так ты правда внук Мимира? Один вздохнул, гадая, что за этим последует, и с тяжелым сердцем ответил: - Да. Правда. Снова повисло тяжелое молчание. Один мысленно ругал хитреца Нарви последними словами. Лафей прикрыл заслонку и обернулся к нему, словно рассчитывал обнаружить на лбу какой-нибудь знак принадлежности к властьимущим. Один приглашающе поднял край одеяла, и Лафей забрался в постель. Немного повозился, удобнее устраиваясь под боком у Одина, и сказал совсем не то, чего тот ожидал: - Значит, ты действительно женился из-за карьеры? Это дед тебе приказал? Такой поворот событий был весьма неожиданным, но выгодным для Одина, и он тотчас подтвердил: - Дед. Я делаю всё, как он велит, следуя его плану. Это называется политикой. Игры, построенные на лжи и двуличии. Единственное настоящее, что есть у меня в жизни, это ты, – добавил он и с облегчением увидел, что Лафей ему верит. - Что ж. В таком случае, мне очень жаль, Один, – сказал Лафей и продолжил, отвечая на немой вопрос друга: – Скорее всего, тебе придётся похоронить ту научную теорию, которой ты собирался посвятить жизнь. Слишком уж она... не вписывается в систему. - Я не собираюсь отказываться от нее. Как и от тебя! – заверил Один. – Даже Мимир не может меня заставить... - Бунтарь, – подначил Лафей, позволяя себя обнять. – За Мимиром – Асгард. Что же ты, пойдешь против всего Асгарда? - Если потребуется, – отозвался Один. Лафей затих. - Ты уже спишь? – спросил Один через некоторое время. - Нет, – пробубнил из-под одеяла Лафей. – Думаю. - О чём? - У меня что-то не складывается. Как она могла узнать?.. Мы ведь только что приехали. - Она? – переспросил Один, и в тот же миг понял, о чем речь. – Герд! Кто она такая? Твоя знакомая? - Что-то вроде того. Жили по соседству ещё детьми. Голос Лафея звучал так равнодушно, словно на всём свете не было темы скучнее этой. - Она тебя любит? – догадался Один. - Я не знаю этого. И знать не желаю, – Лафей вывернулся из его объятий и выглянул из перин. Кудри его встали дыбом. – Я считаю женщин лживыми существами! - произнес он пафосно. – Никогда не имею с ними дел. - У тебя никогда не было отношений с женщиной? - уточнил Один. - Меня всегда больше привлекали мужчины. Но мой отец... Он не хотел отпускать меня в Асгард... Думал, я женюсь, осяду здесь, с ним рядом... в этой глуши, ха-ха. Нет уж, – пробормотал Лафей себе под нос и пояснил: – Мой отец – однолюб, он так и живёт в одиночку после смерти мамы. Я не сторонник таких консервативных взглядов. Он считает брак атрибутом стабильности и зрелости характера. Так что я для него сплошное разочарование. - А мне нравится, что ты такой, – сказал Один с улыбкой. – Нравится твоя независимость, твоя смелость в обращении с традициями. Зачем цепляться за нафталин? Мир давно изменился. - Возможно, не так уж сильно он изменился, – вздохнул Лафей. – Ладно. Давай спать. Завтра, если распогодится, возьму тебя на подлёдную рыбалку. Это наша национальная забава. - Доброй ночи! – сказал Один, гладя его по волосам и рассчитывая, что разговор про сон был уловкой на случай, если отец Лафея подслушивает под дверью. Но Лафей откатился в сторону и снова с головой нырнул в перины. Вероятно, слова отца расстроили его сильнее, чем он показывал. Один решил не торопить его, дать время примириться с самим собой. Это оказался стратегически верный ход: утром, когда он будил Лафея поцелуями, тот ответил на его ласку с прежним пылом. Что ж, этот тур у старого ётуна Один всё-таки отыграл. Конечно, Нарви был прав во всём, но Один не готов был отпустить Лафея. Он эгоистично хотел видеть его рядом, говорить с ним, встречать его тихую улыбку, ощущать жар его тела, погружаться в него, обладать им безраздельно. Какими бы ни были планы Нарви на сына, он собирался помешать им. *** Лето в Утгарде сильно отличалось от того, что было принято называть летом на родине Одина. Здесь погода стремительно менялась несколько раз в день - небо, с утра чистое, к обеду заволакивали тучи, которые могли либо уйти, не выбросив никаких осадков, либо принести дождь, а иногда и снег. Направление ветра могло также поменяться несколько раз за день. Заниматься в рабочем поселке было решительно нечем - небольшая площадь, клуб да несколько улиц. Из-за особенностей погоды не развлекало ни купание - речка текла с гор, и вода в ней была ледяная, ни прогулки по лесу. Так что основным видом досуга было сидение в четырех стенах. Правда, в доме нашлась небольшая библиотека, еще у Лафея был проектор, и они, завернувшись в пледы, крутили на чердаке старые фильмы. Когда установилась более-менее ясная погода, они рискнули погулять по окрестностям поселка. Вскоре за домами начинался хвойный лес, чем-то похожий на их асгардский парк, только сосны здесь были более мощными, узловатыми, словно замершими в напряженном ожидании стужи. Они бродили, то и дело сбиваясь с тропы, и держались за руки, как школьники. Иногда Один вспоминал о Фьергюн - он сказал ей, что уехал на конференцию, и его поездка затягивалась уже неприлично долго, но он не мог найти в себе силы (и желание) вернуться домой. Впрочем, и его пребывание в Утгарде едва ли не с первого дня было весьма двусмысленным. Нарви продолжал корчить недовольные физиономии, и уже перед самым отъездом Один слышал, как он прошипел, обращаясь к сыну, будто в продолжение какого-то затянувшегося спора: - Счастью твоему срок – полгода, не больше. - Пусть будет так, – ответил ему Лафей. Когда срок выдуманной командировки подошёл к концу и надо было возвращаться в Асгард, Лафей провожал его на поезд, и Один демонстративно поцеловал его на перроне, бросая вызов всему Ётунхейму. Остаток лета он провёл в нетерпеливом ожидании: его беспокоил Нарви, беспокоила Герд, но когда Лафей наконец приехал и они встретились после недель разлуки, Один понял, что переживал напрасно. Лафей по-прежнему смотрел на него так, будто Один был всем его миром. Вопреки пророчествам старого ётуна, ни через полгода, ни через год их чувства не ослабели. Напротив, они как будто крепли с каждым днём. Лето сменилось теплой осенью, осень – короткой снежной зимой, потом снег растаял и вновь зацвели сады. Лафей легко вписался в компанию Одина, легко нашел общий язык с его друзьями: в его присутствии даже Идунн стала замечать кого-то ещё, кроме своего обожаемого Браги. Лафей встроился в жизнь Одина, в его быт, в его вечера, в его ежеминутные мысли. Лафей был его отдушиной. Куда бы ни вели их дороги, им по-прежнему было по пути. Один уверовал, что был рождён под счастливой звездой и что так будет всегда. Глава 9. Перекрёсток девятый. Бог и его мальчик Фьёргюн стояла у зеркала и придирчиво разглядывала себя со всех сторон. В своем новом синем платье, с распущенными по плечам белокурыми волосами она выглядела бы хорошенькой, если бы Один дал себе труд хоть иногда смотреть на нее. Они только что вернулись из ресторана, где с друзьями отмечали годовщину свадьбы, и она, конечно, ждала продолжения приятного вечера. Один остановился за её спиной, не приближаясь. - Ты иди, – предупреждая ее реплику, сказал он. – Я сегодня лягу в гостевой комнате – не хочу дышать на тебя перегаром. Их взгляды в зеркале встретились. Глаза Фьёргюн метали негодование, но она смолчала и, прикусив губу, ушла наверх. Один занял ее место у зеркала – собрал распущенные волосы в хвост и осмотрел себя с нескрываемым самодовольством: костюм отлично сидел на нем, глаза его блестели и придавали всему облику живости. Кажется, он становился всё менее ветреным в любви и всё более приверженным сексу с одним партнёром. К большой досаде Фьёргюн, этим партнёром была не она. *** - Один, о чем ты думаешь? – спросил Мимир терпеливо. Кажется, дед что-то говорил ему перед этим, но Один прослушал. - Э... Прости. Ни о чём, – ответил он. - Я заметил, – подтвердил дед хмуро. – А пора бы уже задуматься. О будущем. О карьере. О детях. - Детях? – повторил Один эхом. – А зачем мне дети? - Тебе лично, может быть, и незачем. Но это часть карьеры. Чтобы двигаться в политике, ты должен производить впечатление благополучного члена общества. Обзаведись потомством. Начни проявлять интерес к детским вопросам. Вступи в какую-нибудь общественную организацию или учреди собственную. Ты уже не мальчик, пора браться за ум. Ты подготовил доклад? - Не совсем, – промямлил Один. - У тебя было двое суток. Чем ты занимался?! - Ну... если помнишь мою теорию о Девяти мирах... Я тут посидел над одной рукописью... – начал Один, и Мимир поднял руку, призывая его умолкнуть. - Выбрось из головы всю эту ерунду. Я ничего не хочу слышать. Если тебя привлекают псевдо-фантастические бредни, можешь с чистой совестью заниматься ими... на пенсии! А сейчас соберись. Я даю тебе ещё одни сутки. Завтра в этом же часу мне нужен от тебя готовый доклад. Ты всё понял? – дождавшись кивка, Мимир удовлетворенно хлопнул себя по коленям и поднялся: – А теперь ступай. Советы деда всегда были дельными и безукоризненно точно вели вверх по служебной лестнице, пока Один механически следовал им. Но с тех пор в механизме что-то вышло из строя. Вот и сейчас, вместо того, чтобы перелопачивать список общественных организаций Асгарда, который вручил ему Ньёрд, он бездумно колесил по городу. Весна была в самом разгаре, цвели и благоухали липы. Он остановился в каком-то крошечном переулке, опустил стекло и подставил лицо теплому ветру с ароматами цветов. Он столько лет прожил канцелярской крысой, а потом познал радость другой жизни, и радость та была столь велика, что отказаться от нее было сродни тому, чтобы отрезать себе руку. Поэтому, поразмыслив, он отправился не в архив, чтобы подготовить доклад, и не домой, чтобы выслушать очередной град упрёков от супруги, а в Ледовый дворец. Новое здание из голубого стекла и бетона, достопримечательность и гордость Асгарда, поднимало свою островерхую крышу над кронами цветущих деревьев. Бросив автомобиль под одной из лип, Один легко взбежал по ступенькам, пересек холл, в эту пору пустынный, и прошёл в зал. От двери сразу плеснуло холодом. Внизу, на льду, всего несколько фигур, каждая в своем углу, выделывали пируэты. Лафея в черном трико и водолазке он заметил сразу и невольно замер, любуясь его ладной фигурой и уверенными движениями. Некоторое время он разрешил себе просто смотреть, а потом сбежал вниз, к бортику. - Лафей! – позвал он, и тот, обернувшись на голос, поспешил к нему. Полозья его коньков стучали о лёд гулко, как любящее сердце. - Ты всё-таки приехал, Один! – сказал Лафей, улыбаясь. Его волосы, влажные от пота, завивались колечками на лбу и висках, и это зрелище всегда бросало Одина в жар, с той самой ночи их первой близости. - Я соскучился, – сказал Один, привлекая его к себе через невысокий бортик, отделяющий каток от зрительских кресел, и поцеловал. – Ты закончил тренировку? Поужинаем? - Давай. Поедем к "Трюму"? – Лафей нетерпеливо провёл рукой по волосам, отидывая их назад. – Подождешь меня? Мне нужно 10 минут, чтобы переодеться. - Хоть все одиннадцать, – великодушно разрешил Один. – Я буду ждать тебя на улице. Выйдя из промороженного зала под жаркие лучи весеннего солнца, Один некстати подумал, что Фьёргюн копалась бы целый час, если бы им предстоял выезд в свет (пусть даже этим светом была обыкновенная кафешка-погреб). Не означало ли это, что Лафей незаметно заразил его своей предубежденностью против женщин?.. *** - Люблю этот сюжет, – сказал Один, кивнув на "Похищение Ганимеда". В ожидании официанта он от нечего делать разглядывал картины на стенах. – Зевс взял то, что захотел. Вот что значит быть богом: пока другие лишь робко желают, этот получает всё. - Завидуешь ему? – поддразнил Лафей. - Нисколько, – возразил Один. – У меня уже есть свой мальчик, и покрасивее Ганимеда. Лафей опустил ресницы. Один с удовольствием отметил, что все еще способен вызвать своими словами краску смущения на его бледных щеках. - Выходит, бог здесь не он, а ты? – сказал Лафей. - Выходит, я, – согласился Один, склоняясь к его губам. – Он должен завидовать мне!.. Я и сам себе завидую, – добавил он, забирая у официанта тарелки. – Над чем работал сегодня? - Над тройным тулупом, – ответил Лафей гордо. Губы его были еще влажными после поцелуя и магнитом притягивали взгляд Одина к себе, но сам Лафей уже смотрел не на него, а на большую пиццу на доске, занявшую едва ли не половину стола. - Придешь ко мне на соревнования? – спросил Лафей. – Мы разработали сложную программу, успеть бы только выучить. - Как назовешь ее? – спросил Один, убирая с его лба вьющуюся прядь волос. Он все время ощущал тактильный голод - ему хотелось касаться Лафея. - Это будет нечто выдающееся, – пообещал Лафей с хитрой улыбкой, принимаясь за пиццу. – "Сон Одина". По сюжету, юноша засыпает в саду и грезит неведомыми мирами, дальними странствиями и таинственной любовью, которая ждет его где-то в пути. - У этой истории счастливый финал? – спросил Один. Лафей покачал головой. - Его надеждам не суждено сбыться. Он открывает свою душу для счастья, но любовь проникает туда как отрава – ведь скоро его ждёт пробуждение. Он осознаёт, что всё было лишь сном. Его сердце в этот миг разрывается от горя, и он падает замертво. - Ты жесток к своему герою! – воскликнул Один. - Он слаб, потому что не готов жить в реальном мире, – возразил Лафей. – Бегство в грёзы – не выход, но только там он способен быть счастливым. Смерть становится для него избавлением от бремени, в ней он соединяется со своей мечтой. Оба помолчали. - Я приду, – сказал наконец Один. – Не могу пропустить такое зрелище. - Знаю, – самодовольно отозвался Лафей, позволяя ему увлечь себя в очередной поцелуй и не утоляя, а лишь сильнее разжигая его чувственный голод. *** После ужина они поехали к Лафею, и Один начал раздевать его прямо в подъезде, а Лафей посмеивался, говоря: "Какой ты нетерпеливый!" и "Твоё счастье, что после тренировки я сходил в душ". "Я бы трахнул тебя и в душе!", – прорычал Один, прижимаясь к нему всем телом, пока Лафей отпирал дверь. В прихожей ключи полетели на пол, Один избавил Лафея от остатков одежды и усадил его на тумбочку, сам еще полностью одетый. Ему нравился контроль и то, как Лафей подчинялся ему каждый раз. Расстегнув ремень и приспустив брюки вместе с бельем, он достал возбужденный член и прижал к животу Лафея, удобно устраиваясь у него между ног. У Лафея сбилось дыхание, и от этого Один чуть не кончил. Стараясь вернуть себе контроль над остатками разума, он взял оба их члена, сжал их и задвигал рукой. В момент подступающего оргазма он поймал ртом приоткрытые губы Лафея и жадно смял их. Он нарочно вел себя грубо, чтобы не показать свою слабость - на самом деле ему хотелось нежных поцелуев, хотелось медленно распалять Лафея, роняя над ним слёзы счастья. У него даже сейчас, несмотря на показную жёсткость, немного щипало глаза. Наверное, Лафей хотел того же. После разрядки он уткнулся в плечо Одина вспотевшим лбом и прошептал: - Останься со мной сегодня. Он был таким тихим, таким податливым и покорным, что Один сразу лишился воли – словно из него вынули хребет. Он взял Лафея за руку, увлекая его вглубь квартиры, к постели, и на ходу снимая с себя то, что еще не успел снять. Он старался отогнать мысль о том, что скажет завтра Фьёргюн и какую сцену она опять ему устроит... Как бы ей не пришло на ум пожаловаться Мимиру... Но в этот момент Лафей опустился на него всей тяжестью своего разгоряченного тела, и сознание Одина сразу очистилось ото всего, что осталось за стенами этой комнаты. Глава 10. Перекрёсток десятый. Семейные радости Один почуял неладное, едва только переступил порог. В доме несносно пахло цветами, Фьёргюн встретила его в каком-то радостном нетерпении, на десерт Нанна вынесла к столу торт и не спешила уйти из столовой. - Что происходит? – спросил он подозрительно, комкая салфетку. Все это походило на какие-то новости, а новости означали перемены, которые он ненавидел (если, конечно, речь не шла о повышении по службе). Фьёргюн и Нанна переглянулись с заговорщицкими улыбками. - Дорогой, сейчас ты услышишь, возможно, самые лучшие слова на свете. Ты скоро станешь папой! – воскликнула Фьёргюн бархатным грудным голосом. - А? – спросил Один, невольно вставая и роняя салфетку. - Потерял дар речи от радости, – пришла ему на выручку Нанна, подвигая стул. – Присядьте-ка. Один снова послушно сел. - Оставьте его пока... Говорят, некоторые мужчины от этого могут на время умом тронуться, – сказала Нанна Фьёргюн. – Сейчас принесу ваше вязание... Коньяка, сэр? – немного повысив голос, обратилась она к Одину. – Вам бы выпить рюмочку, за радостные новости. - А? Да, конечно, – рассеянно пробормотал Один, ковырнул вилкой торт и принялся жевать, не чувствуя вкуса. Фьёргюн обиженно надула губы. До вечера они не обменялись ни словом, впрочем, в этом смысле их вечер ничем не отличался от других таких же семейных вечеров. *** - Да что с тобой сегодня? – спросил Лафей, бросая карты. – Тебя бы сейчас обыграл и ребенок. В каких облаках ты витаешь? Один откинулся на постели, разглядывая лепнину на потолке. - Фьёргюн беременна, – сказал он наконец. - И? – спросил Лафей. - Я буду отцом. Всё как хотел Мимир. - И? – повторил Лафей. – Теперь хотя бы с этим вопросом они от тебя отстанут? Что дальше по плану? Пост министра сельского хозяйства? - Послушай, – сказал Один, прикрывая глаза рукой. – Я заставил ее надеть черный парик. Я шептал про себя твое имя. Трахал ее и думал о тебе. Как мне жить с этой раздвоенностью? Моя душа как будто раскалывается пополам! - Ну, раньше же тебе это не мешало, – заметил Лафей, тасуя карты. – На вот, сдвинь левой рукой к сердцу. Одии неохотно отнял руку от лица и мазнул наугад по колоде. Карта упала на покрывало, Лафей быстро схватил ее и продемонстрировал, подняв вверх. - Пиковый валет, – сообщил он. - И что это значит? - Ничего, – неожиданно рассердился Лафей. – На игральных картах не гадают. Он бросил колоду, встал и ушел на кухню, где принялся недовольно греметь посудой. «Ему-то хорошо, – подумал Один. – Для него все просто. Он может позволить себе делать что захочет. А у меня жена, карьера, дед на меня рассчитывает… Почему Лафей такой черствый? Почему не хочет понять меня, поддержать? Мы столько лет вместе, а он ведет себя так, будто я ему чужой!» И вообще, какого цверга он должен оправдываться? Так сложилась жизнь. И не Один тому виной, он такая же жертва обстоятельств, как Фьёргюн или Лафей. - Ты же должен понимать, – сказал он, выходя на кухню вслед за Лафеем и подсаживаясь к столу. – Если бы я принадлежал только себе, то, клянусь, в моей жизни не было бы ничего этого, – он неопределенно махнул рукой куда-то за окно. – Только ты. И это правда. Ты – всё, что мне нужно. Всё прочее было мне навязано. Но не могу же я вычеркнуть из моей жизни… всю мою жизнь! - Это очень удобная позиция, – ответил Лафей, перемешивая что-то лопаткой на сковородке. – Но что, если… – рука его взлетела, пальцы бездумно пробежались по баночкам со специями, так ни на чём и не остановившись. – Что, если тебе ПРИДЁТСЯ выбирать? - Кто мог бы поставить меня перед таким выбором? – воскликнул Один. – Мимир? Фьёргюн? Лафей отложил лопаточку, сел на соседнюю табуретку и вперил в Одина тяжелый взгляд. - Я, – сказал он. Один сморгнул. Это что, шутка? Да нет, не похоже – Лафей смотрел без тени улыбки. Тогда, вероятно, он бредит. Иного слова тут не подобрать. - Ты не сделаешь этого, – сказал наконец Один, прерывая игру в гляделки. – Ты меня любишь и не хотел бы причинить мне страдания. - А ты? – спросил Лафей. - И я тебя люблю. И всегда любил. И всегда буду. Ты же лучше, чем кто-либо еще в Девяти мирах, знаешь, как мне трудно. И всё равно смеешься. - Ты думаешь, это смешно? – поднял брови Лафей. – Я не шутил с тобой. - Ради Имира! – поморщился Один. – Давай не будем ссориться. Мне ещё дома выслушивать всякое. - Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса, – язвительно прокомментировал Лафей и вернулся к своей сковородке. На его переносице по-прежнему держалась вертикальная складка. – Фасоль готова. Будешь? - Давай! – согласился Один. – Скажу Фьёргюн, что поужинал в министерстве. В ответ Лафей наградил его очередным мрачным взглядом, но смолчал. *** С появлением ребенка энтропия вселенной Одина только увеличилась. Детские крики мешали спать по ночам. Фьёргюн уставала и злилась. Она и слышать не хотела о няне, и сколько Один ни спорил с ней, твердила, что ребенка должны воспитывать родители. Один же пока не видел, что там можно воспитывать. Белобрысый крупный младенец кричал недовольным баском всё время, когда не был занят едой или сном. Этот несознательный элемент напоминал тех не до конца изжитых министерских тунеядцев, которые всю жизнь сидят на маленькой должности, не принося решительно никакой пользы своей стране, и еще имеют дерзость роптать на начальство. - Не о чем тут плакать. Какие у тебя заботы? – говаривал Один тоном Мимира, стоя над кроваткой. – Да я бы большую государственную печать отдал за возможность хотя бы неделю жить как ты. Лежи себе на боку, наедайся до отвала и спи. Младенец Тор затихал, смотрел на отца большими синими глазами, а потом снова открывал рот и начинал вопить. - Фьёргюн! Иди, я с ним не справляюсь, – и Один спешил ретироваться. Государственная служба, определённо, давалась ему куда лучше, чем отцовство. *** - Господа! – провозгласил Один, поднимая бокал. – Мой первый тост… Чтобы произнести его, мне понадобится краткий экскурс в историю государственности. - Весьма любопытно, – перебил Хёнир, – почему Один называет этот тост первым, когда я явственно вижу под его стулом пустую бутылку. - Стыдно, братец! – воскликнула Идунн. – Кто начинает вечеринку заранее, тот первым уйдёт с пира. - Нужно же было разговеться! - Совсем распустился без жены и сына! – заметила Идунн с незлой насмешкой. – К их возвращению ты тут совсем сопьешься. Попроси хотя бы Лафея присмотреть за тобой. - С Лафеем скучно, он не пьёт, – отмахнулся Один, салютуя бокалом Лафею, о чем-то заспорившему с Браги на другом конце стола. – Так вот, возвращаясь к истории государственности… - Чем ещё гордиться Асгарду, как не своими политиками, – фыркнул Лафей, вставая. – Пойду на воздух. - Действительно, пойдемте все в сад! – поддержала Идунн, и компания потянулась из гостиной к выходу на террасу. Один остался за пустым столом, осушил бокал и вышел следом. Толпа отправилась к озеру, шумно переговариваясь. На террасе остался только Лафей, сидел прямо на перилах, на коленях у него стояла коробочка с разноцветными пилюлями. Выбрав несколько по одному ему понятной логике, он отправил их в рот. Заметив, что Один наблюдает за ним, он поспешно убрал коробочку в карман. - Что это было? – спросил Один. - Поверь, я и подумать не мог, что они так быстро подхватятся, – ответил Лафей с деланным раскаянием. – Ну, прости. Испортил тебе тост. Но мне кажется, старина Хёнир попал в точку – это далеко не первый твой бокал сегодня. - Я не об этом, – терпеливо дождавшись финала его глумливого спича, произнёс Один. – Эти таблетки. Что это такое? - Просто лекарство, – пожал плечами Лафей. - Разве ты болен? - Да. И давно. - Ты никогда не говорил… - Я говорил тебе каждый день. - Что за шутки, Лафей? – Один потряс головой, понимая, что уже достаточно набрался и что, действительно, надо бы уже прекращать. Лафей потянулся, прогибаясь назад. Один подошел вплотную и обнял его за пояс, удерживая. Их бедра прижались друг к другу. Тело Одина отреагировало мгновенно. Он не стал скрывать этого, потому что Лафей тоже был вполне откровенен с ним. - Так ты скажешь, чем болен? – спросил Один, задевая дыханием его губы и подбородок. - Разве ты до сих пор не понял? – прошелестел Лафей. – Тобой, Один. Тобой. Все чёртовы пять лет. Он был таким горячим, что, казалось, о его кожу можно обжечься даже через одежду. Сквозь кусты было видно пруд и пеструю компанию их приятелей на берегу. - Ну… Эта болезнь… Не опасна… – пробормотал Один, опуская руки на задницу Лафея и сильно сжимая ее через брюки. – Я мог бы… помочь тебе… с лечением. - Тут нужна интенсивная терапия, – заверил Лафей хрипло. - И отдельная палата, – подхватил Один. – Пойдем. Здесь они могут нас увидеть. - Думаешь, тоже захотят пройти курс твоего лечения? – спросил Лафей с усмешкой. Они переглянулись, и Один, обняв Лафея за плечи, увлек его за собой в дом. - Только не спальня твоей жены! – предупредил Лафей, когда они поднялись на второй этаж. - В гостевую комнату, – решил Один и, затолкав Лафея внутрь, поспешно запер дверь. Руки его дрожали от нетерпения, колени подгибались. Опьянение Лафеем действовало на него куда сильнее, чем терпкое асгардское вино. *** Закатное солнце легло оранжевыми бликами на листву деревьев за окном. Повеяло вечерней прохладой. Их, наверное, давно хватились и ищут по всему саду, но Одину было всё равно. Слишком редко они с Лафеем теперь бывали наедине, чтобы терять зря драгоценные минуты. - Лафей, – позвал Один, ощущая, как на него накатывает, словно морской прилив. - Я сейчас... скоро... я уже хочу... Что мне сделать для тебя? - Скажи моё имя... Моё тайное имя! - прошептал Лафей. Один попытался сфокусировать взгляд на его лице, чтобы дать ему понять, что он услышан, но ничего не получилось, поэтому он просто совершил последние несколько резких движений и, достигнув пика блаженства, выдохнул "Наль" и упал головой на грудь Лафея. Лафей тихо произносил слова на незнакомом языке. Один хотел спросить его, что это значит, но по комнате плыл какой-то фиолетовый туман, и он на мгновение как будто отключился. Весь оставшийся вечер он был словно в дурмане, отвечал невпопад на вопросы, и Идунн снова посоветовала ему заканчивать с алкоголем. Утром он не помнил ничего из произошедшего накануне, кроме отличного секса, и после тоже довольно долгое время не замечал, что в настроениях Лафея произошла перемена. Глава 11. Перекрёсток одиннадцатый. Отчуждение Они не виделись почти две недели: заканчивался квартал, и Один пропадал на работе. А Лафей сказался больным. Когда Один наконец сдал все необходимые отчёты и приехал к нему, не сразу мог узнать квартиру Лафея: здесь как будто прошло полчище цвергов – грязь на полу, разбросанные вещи... Сам хозяин апартаментов лежал в постели, шторы были плотно закрыты, в комнате царил полумрак. Один открыл дверь своим ключом и, пока возился в прихожей, Лафей даже не шевельнулся. - Что с тобой такое? – спросил Один, проходя в спальню. - Ничего, – ответил Лафей сварливо, голос его заглушало толстое одеяло. - Я привез тебе книжки, – сказал Один, склоняясь над постелью. – И фрукты. Хочешь что-нибудь? - Мне не надо ни твоих фруктов, ни твоих книжек… – пробубнил Лафей. – Раньше у тебя был для меня хотя бы жалкий час в день, если сейчас нет и этого, тогда вообще ничего не надо! - Не дуйся, – примирительно сказал Один, протягивая руку и наугад гладя холм из перин. – На вот лучше, съешь яблочко. - У меня все внутренности перекручивает, – сообщил Лафей гнусаво. - Ты отравился? – спросил Один обеспокоенно. - Ага, печенькой. Один вздохнул, взял пакет с фруктами и отправился на кухню. Там его ждала еще одна ужасающая картина – грязная посуда горой возвышалась в раковине, еще один горный хребет вырос на столе. Он остановился, не зная, что делать. Домашними делами он никогда особо не занимался – для этого у них была Нанна, но здесь ситуация требовала каких-то действий… Хотя неизвестно, как отреагировал бы Лафей, попытайся Один заняться посудой… Так что он отыскал относительно чистую кастрюлю, высыпал в нее фрукты, вымыл их под холодной водой и вернулся в комнату. Рельеф перин Лафея не изменился. Под ногами Одина что-то зашуршало – он увидел, что пол вокруг кровати усеян скомканными носовыми платками и конфетными фантиками. - У тебя болит живот, а ты поедаешь сладости? – изумился Один, пристраивая фрукты на тумбочку. Лафей выставил из перин красный распухший нос. - Это не твое дело, – сообщил он. Один смотрел на него в изумлении – глаза стали привыкать к полумраку. Лицо Лафея выглядело так, будто последнюю неделю он занимался тем, что лежал в постели и рыдал. - О боги, Лафей, – опускаясь на край постели, воскликнул Один. – Что с тобой? У тебя кто-то умер? - Скорее, наоборот, – зло буркнул Лафей, снова ныряя под одеяло и отодвигаясь от Одина. - Чем я могу тебе помочь? Скажи? - Ничем. Я не в настроении болтать. Часы в кухне пробили шесть. Один вспомнил, что обещал Фьёргюн вернуться пораньше, и встрепенулся. Его движение не укрылось от Лафея. - Скорее домой! А то у твоей жены возникнет вопрос, где ты был, и ты, как обычно, не найдешься, что ответить, – подначил Лафей мрачно. – Ты уже и так потерял здесь драгоценные пятнадцать минут своего времени. - Не начинай, – поморщился Один. - Это я начинаю?! – взвился Лафей и снова явил миру свое залитое слезами и полное негодования лицо. – Это, может быть, я, сидя рядом с тобой в кафе или лежа с тобой в постели, ежесекундно поглядываю на часы?! - Ты же прекрасно знаешь, какая Фьёргюн скандалистка, - вздохнул Один. – Я просто берегу свои нервы, поэтому стараюсь не ссориться с ней лишний раз. Хватит ворчать, съешь вот, лучше, – он разломил апельсин и протянул половину Лафею. Тот побледнел еще сильнее, скатился с постели и пулей помчался в сторону уборной. Дверь за ним гулко хлопнула. Один посидел несколько минут в ступоре, потом отложил апельсин и пошел за ним следом. - Лафей, – позвал он. - Я говорил тебе, что меня выворачивает от резких запахов! – раздалось из-за двери. - Когда такое было? - На прошлой неделе!!! - Не помню, – признался Один озадаченно. - Разумеется. Тебе же плевать. Лафей распахнул дверь, вышел, путаясь в подоле старомодной ночной рубашки, и, гордо неся голову, прошествовал обратно в постель. Лицо его было синевато-бледным. - Что там у тебя за книжки? – сварливо спросил он, забираясь под одеяло. - Несколько приключенческих романов, – отчитался Один, распаковывая сверток и раскладывая книги перед ним на покрывале. – И вот, «История материальной культуры Ванхейма». Я сделал заметки на тех статьях, которые мне показались любопытными. - Годится. Почитай мне, – потребовал Лафей. Один вздохнул. - Ну что ты как маленький. Знаешь же, мне нужно быть дома к семи. - Тогда проваливай. И забери свой апельсин. Он пахнет! Лафей отвернулся и накрылся одеялом с головой. Один сокрушенно вздохнул, постоял около постели и, примостив книги на тумбочку рядом с фруктами, ушёл. Глава 12. Перекрёсток двенадцатый. Клятва В последние несколько лет в теле Одина как будто соседствовали две личности. Первая из них, прежний Один, – была правильной до банальности. Это был настоящий ас во всех смыслах этого слова – честолюбивый, упорный, знающий себе цену. Он был озабочен множеством вещей – жена, сын, работа. У него был свой план, которому он следовал: в ближайшее время он собирался поступить на военную службу, это было необходимо для его карьеры. Фьергюн хотела дочку, считала, ее мальчику нужна сестренка. Что ж, почему бы и нет. У Одина не было твердого мнения на этот счет, он не слишком вникал в семейные дела – для его работы ему достаточно было только производить на окружающих благополучное впечатление и хорошо делать свое дело. Вторая его личность, проявившаяся совсем недавно, была полной противоположностью прежнему Одину. Этот новый человек, пробудившийся в нем, любил странные вещи. Он мог потратить целый день, просто колеся на своем автомобиле по городу или гуляя в парке. Он мог отменить все свои встречи и сорваться куда-нибудь в пригород полакомиться земляникой и искупаться в озере. Этот Один все более равнодушно относился к своей внешности и его никак нельзя было бы назвать респектабельным. Ему нравилось разгуливать по дому Лафея в одних трусах, с миской в руках, есть на ходу, перешагивать через прямоугольники солнечного света на полу. Ему нравилось играть с Лафеем в шахматы, или, затаив дыхание, в свете одной крохотной свечи из желтого, как масло, воска, смотреть, как Лафей раскладывает карты прямо на кухонном столе и толкует вслух, морща нос, то, что открывают ему боги. Ему нравилось пролистывать книги, они были у Лафея самые разные – справочник по физике соседствовал с фантастикой, энциклопедия насекомых – с альбомом по искусству, и путешествовать по его полкам было всегда увлекательно. Одину нравился запах лип и свет фонарей на маленьких улочках этого фабричного района, вдали от суеты городского центра. Нравилось гладить шероховатую поверхность кирпичных стен. Нравилось, как небо на закате сгорало разноцветным заревом. Нравилось, как лед крошился под полозьями коньков, брызгая в разные стороны тонкими стеклышками. Нравилось отражение ламп в чашке кофе. Нравилось, как блестели глаза и губы Лафея, когда Один целовал его. Нравилось, как волосы Лафея завивались колечками на лбу и на висках в самые жаркие их ночи. Нравилось засыпать, обнимая Лафея, и утром просыпаться с ним в одной постели. Если бы у Одина была вторая жизнь, он провел бы ее с Лафеем. Но увы, он душой и телом принадлежал пёстрой, суетной Вальгалле. Она не мыслила себя без него и так крепко привязала его к себе, что выпутаться стоило бы неимоверных усилий, он и не стремился особо, не замечая, что с каждым годом она все сильнее оплетает его, окутывает своими чарами. Вальгалла манила его, рисовала ему радужные картины будущего, и, ослепленный, он не видел, что места для Лафея там нет. Вальгалла была омутом, но любой, кто родился в Асгарде или попал сюда волею судеб, с радостью бросился бы в этот омут, обещавший блеск и триумф. Одину этот блеск принадлежал по праву рождения, так что его путь наверх – к власти – был прямым и светлым, или казался таковым. Ему было по пути со всеми, кто следовал за ним. На одном из перекрестков весны ему однажды повстречался Лафей, и это было лучшее, что с ним произошло. Иногда по дороге в министерство, стоя в пробках или на светофоре, Один думал: "Не нужно воспринимать Лафея как должное. В моей жизни он – чудо, и мне следует каждый день говорить ему об этом, каждый день целовать его руки и благодарить судьбу за то, что он был мне дан" – но светофор переключался, пробка разъезжалась, и мысли Одина заполняли повседневные заботы. Он скучал по Лафею, но они действительно виделись теперь нечастно – работы в министерстве прибавилось, Фьёргюн требовала его присутствия дома на семейных ужинах... Лафей стал мрачен и молчалив, но он не высказывал упреков, как Фьёргюн, и потому их отношения по-прежнему служили Одину отдушиной. *** Стояли последние весенние дни, уже по-летнему жаркие. Хёнир собирался в армию, и они всей компанией провожали его, заседая в кафешке. - Не теряй времени, Один, – поучал Хёнир покровительственным басом. – Не отслужишь – не видать тебе повышения. Я на шаг впереди! Один только хмыкал – с детства между ними существовало негласное соперничество, но теперь он был уже не ребенок и не велся на подначки. Они пустили по кругу кубок, каждый старался сделать глоток как можно больше, только Лафей ничего не пил и лишь слегка смачивал губы. - Мне пора, – сообщил Один, когда часы над стойкой пробили семь. – Жена и всё такое. - Я тоже пойду, – добавил Лафей, поднимаясь. - Нет, Лафей, не уходи, Лафей, останься! – закричали все наперебой. Лафей растерянно улыбался в ответ, всеобщее обожание до сих пор было для него непривычным. Одина немного задело, что к его уходу приятели отнеслись так равнодушно, он захотел отомстить им и во что бы то ни стало увести Лафея. Так что он нарочито громко сказал: - Я могу тебя подвезти. Едешь? И Лафей, простившись с товарищами, последовал за ним. Но уже на улице, возле автомобиля, Лафей коснулся его руки и сказал: - Ты поезжай, а я пройдусь. Мне что-то не хватает воздуха. Только вот что, Один... Мне нужно поговорить с тобой. Приватно. В последнее время асгардский климат окончательно принял Лафея как своего – он перестал страдать от жары, его щеки округлились и приобрели легкий румянец, на кожу лег едва уловимый золотистый загар, и сейчас, в этот миг, стоя посреди цветущей асгардской улицы и взглядывая из-под волнистой чёлки, он был так прекрасен, что сердце Одина затопило нежностью – сейчас, если бы Лафей только попросил, он без сожаления весь мир кинул бы к его ногам. Что уж говорить о такой маленькой и в сущности легко выполнимой просьбе. - Конечно, – сказал он. – Приезжай ко мне завтра. Я с утра отправляю жену к родителям, они пожелали видеть внука... В доме будет только Нанна, но она нелюбопытна, ты знаешь. Лафей кивнул. Один привычно воровато оглянулся и склонился к нему, но Лафей положил ладонь ему на грудь, отстраняя. - Не надо, – сказал он тихо. – Может, они сейчас смотрят из окна. Начнут задавать вопросы, расскажут твоей жене... - Тогда до завтра! – сказал Один, испытывая легкий укол стыда. – В районе полудня? Можем вместе пообедать. - До завтра, – эхом откликнулся Лафей и побрел восвояси. Один некоторое время смотрел ему вслед – хотел догнать его, прижать к себе и не отпускать от себя ни на шаг весь вечер... Но он вспомнил недовольное лицо Фьёргюн, со вздохом забрался в автомобиль и завёл мотор. *** Стоило Фьёргюн уехать, как в доме воцарилась приятная атмосфера спокойствия, как в глубоком детстве. Один заказал Нанне обед и в самом благостном расположении духа принялся ждать Лафея, перелистывая в гостиной какой-то дурацкий журнал. В полдень в дверь позвонили, Один крикнул Нанне: "Это ко мне" и сам пошёл открывать. Лафей выглядел бледным и утомленным, как после бессонной ночи. Он замер на пороге, словно не решаясь войти в дом и прижимая к груди свёрток в простой коричневой бумаге. - Её тут нет, заходи, – подбодрил Один. – Что это ты принёс? Надеюсь, не рыбу? У нас как раз рыба на обед. - Послушай, – сказал Лафей, прерывая его болтовню. – Я только на два слова, меня там ждет такси. Вот, возьми, это твои книги, – он протянул сверток. – Хотел сообщить тебе, что уезжаю в Ётунхейм. - Когда, зачем? Ну, выбрал время! – воскликнул Один. – Фьёргюн не будет несколько дней, мы могли бы провести их весело, как в старые добрые времена! Лафей поморщился. - Старые добрые времена ушли. У меня всего час до поезда. Было бы нечестно по отношеню к тебе не сказать этого, но я больше не вернусь в Асгард. - В каком смысле? – не понял Один. Сверток с книгами уперся ему в грудь, и он механически взял его в руки. - Я уезжаю насовсем, – выговорил Лафей с видимым усилием. – Пришел с тобой проститься. Я подумал и решил, что больше меня здесь ничто не держит. Наши отношения исчерпали себя. Я тебя всё ещё люблю, но это уже неважно. Мы в тупике. Ты не изменишься, и я тоже. У тебя есть свой путь, и он, наверное, хороший и правильный, но мы достигли того перекрестка, на котором наши пути расходятся. Он отступил на шаг и оказался за порогом. Он не шутил, Один не понял и не принял бы такую шутку, но и происходящее сейчас он не принимал тоже. У него вдруг пережалось горло, как будто кто-то сдавил его стальными руками – он хватал ртом воздух и не мог вымолвить ни звука. Лафей смотрел на него, и его взгляд был как черная дыра, как наваждение. Это длилось всего пару секунд, и, когда Один протянул к нему руку, Лафей, словно испугавшись сам себя, резко захлопнул дверь прямо перед ним. Снаружи донеслось его приглушенное "Прощай" и на мир опустилась ватная тишина. Вата забила уши, лезла в рот и в глаза. Один все еще пытался и не мог вздохнуть. Сверток с книгами упал на пол. Он шагнул вперед, неловко, как пьяный, пытаясь ухватить пальцами ручку и промахиваясь. "Ты не изменишься, и я тоже". Слова падали на него, тяжелые, как горный обвал. Тяжёлые потому, что они были правда, на которую он столько времени закрывал глаза. Правда, в один миг сковавшая его уста немотой, правда, связавшая его по рукам и ногам. Он не мог пошевелиться, не мог дышать, а потом вдруг разом все прошло. Словно порвалась какая-то пружина. Воздух хлынул в легкие, и Один на непослушных ногах добрел до подзеркальника и навалился на него всей тяжестью тела. - Клянусь, – прохрипел он, – клянусь здесь и сейчас, всем, что у меня есть, что никогда в жизни я больше не взгляну на север, с этой минуты Ётунхейм стерт из моей памяти навечно, как и все его жители, как и... - он сделал ошибку, подняв голову и поймав в зеркале свой взгляд. В первую минуту он не узнал себя, его лицо как будто оплыло и на месте его светлело бесформенное пятно. Он испугался, что сходит с ума, но это были просто слёзы, они исказили картину действительности – а может быть, как раз напротив, показали ее в истинном свете. Так или иначе, это существо с размытым лицом вызвало в Одине волну страха и отвращения, такого сильного, что он ударил по стеклу кулаком, в кровь разбивая костяшки. Поверхность тотчас затянулась паутиной трещин. Миллионы осколков отражали теперь эту уродливую оболочку, из которой только что вынули душу. Один отступил на шаг, другой, налетел спиной на дверь и медленно съехал на пол. Все его тело затряслось в конвульсиях рыданий. Таким дрожащим, в полубеспамятстве, обнаружила его на полу в прихожей Нанна. Она так и не смогла добиться от него ни слова о том, что здесь произошло, но справедливо сочла это временным помутнением рассудка. Она отправила своего молодого хозяина в постель и вызвала семейного доктора, который подтвердил ее опасения и прописал больному несколько суток покоя и постельный режим. К возвращению Фьёргюн он уже встал на ноги, а, поскольку он и прежде был с ней молчалив и не слишком приветлив, она ничего не заметила. Клятва, принесенная Одином с такой торжественностью, не имела никакой силы – ведь без Лафея в его жизни ничего не осталось. Однако Один был упрям, и, едва поднявшись с постели, начал возводить вокруг своего сердца прочные стены. Впереди его ждали долгие годы борьбы с собой, и борьбы весьма успешной, как ему казалось, но придёт день, и всего одной искры будет достаточно, чтобы разжечь пламя, которое, он поймет позже, никогда до конца не гасло. Потому что любовь, как ни банально это прозвучит, – самое сильное на свете заклинание. В день, когда он примет это, он вернётся к тому перекрёстку, откуда начал, чтобы выбрать правильный путь – и этот путь приведет его из ледяной стужи в необыкновенное лето. Конец. |
"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом" |