Tasha 911: Долгая дорога в Закат

Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Долгая дорога в Закат
Автор:	Tasha 911
Бета:	Jenny и Linnaren
Рейтинг:	NC-17
Пейринг:	Рокэ Алва/Ричард Окделл, Гейл Хоторн/НМП, Закатные твари
Жанр:	Crossover (x-over), Drama, Romance
Отказ:	Все герои принадлежат В.В. Камше и Сьюзен Коллинз, но мы оставляем за собой право сделать их немного счастливее.
Вызов:	Фандомная Битва 2013
Аннотация:	Что ждет героев? Закат? Возможно, все не так просто, и на пути к нему им придется пережить еще одно большое приключение.
Комментарии:	кроссовер с "Голодные игры". Написан на ФБ 2013г.
Каталог:	нет
Предупреждения:	AU, OOC, слэш
Статус:	Закончен
Выложен:	2013-12-20 08:31:19
	просмотреть/оставить комментарии

Глава 0. Пролог

Человек был крохотным. Он тяжело дышал, царапая окровавленную грудь левой рукой, ведь правая у него была сломана после падения, так же как хрупкий тоненький позвоночник. Как давно ни одному из нас не доставалось теплой и живой плоти? Обычно в подземелья попадали лишь серые тусклые души, в которых не оставалось ничего, кроме стремления к свету костров. Этот человек был другим, невероятно вкусным, его мысли были запутанными и хаотичными, но я ощущал их живую дрожь и первозданную сладость, от которой по клыкам текла слюна. Жадно сглотнув, я зарычал, отгоняя сородичей, которых дурманил тот же сладкий запах, что привел меня на эту сочную жатву.

— Гахар… — выли они на языке изначально Чуждого, не понимая его, но стараясь встряхнуть себя этим боевым кличем. Я его помнил, несмотря на то, что дурная, измененная «Теми» кровь во мне запрещала об этом думать, наполняя все тело звенящей болью.

Первым кинулся самый крупный, я сбил его лапой и порвал горло. Демонстрируя собственную силу, высосал его досуха, хотя пить сородичей было мучительно, пасть будто обжигало кислотой, а сознание мутнело, наполняясь «Его» ужасом. Тьма жила во мне. Когда-то я был частью Чужого и Чуждого всему живому. Служил составляющим тысяч тварей, что рвали зубами мерцающее во тьме Ожерелье миров, осмелившееся своим зарождением и существованием бросить вызов великому Ничто.

— Изначальные твари! — Как же я ненавидел себя за этот выкрик. Ненавидел их за прижатые к голове чешуйчатые уши и согнутые лапы. Раньше у нас было иное имя, гортанное, данное повелителем, что был отцом, матерью и сердцем, но они забыли его. «Те» заставили всех нас забыть, но ведь их больше нет! Нарекшие себя «Вечными хозяевами» всю свою силу и власть уступили свету Ожерелья и ушли в огонь Этерны. Осталось только проклятье, впечатанное ими в само наше естество. Оно порождало страх и пожирало память, не позволяло выбраться из подземелий и творить то, ради чего мы были созданы. Мои сестры и братья, одичалые и покорные, уже не помнили истинное свое предназначение. Они бросились на меня всем скопом, желая отвоевать хоть кусок еще теплых от живительной влаги жизни мыслей.

Как оголодавшие звери, мы боролись за плоть того, кто для нас прежних был лишь забавой. Пили друг друга досуха, опустошали… Не знаю, сколько осталось от моей тьмы, когда я вышел из схватки победителем. Физическое тело уменьшилось почти вдвое, но я чувствовал, что драгоценная находка восполнит все. На шатающихся лапах я приблизился к человеку и приник к его теплому телу, запустив язык в кровоточащую рану. Мой мальчик был соленым от пота и крови, он горчил на вкус, как порох, но я упивался его страхом, становясь все сильнее и сильнее. Сколько же прекрасной в своей жестокости тьмы было в его голове! Я сливался с ней, чувствуя, как гаснут в моей крови вспышки света, порожденные «Теми». В нем чувствовался вкус одного из них, слабый, разбавленный временем, но он не отравлял меня, заставляя отступиться, а все сильнее пьянил.

Вцепившись зубами в плечо человека, я потащил его по тоннелю. Из темноты на меня смотрели десятки лиловых глаз, но никто не решался приблизиться. Слишком много силы я взял из темной души моего человека. Сейчас я не просто готов был порвать за свою добычу любого, они чуяли, что я способен это сделать.

Только одна из тварей посмела сунуться. В драку она не полезла, покорно выползла из коридора, почти прижав лапы к земле, и превратилась в крохотного человеческого детеныша с пушистыми ушами и длинным хвостом. Из щек этого существа торчали жесткие усы.

— Если хочешь сохранить своего человека, ты должен отнести его к Другим.

Я насмешливо фыркнул:

— Сохранить? Я утащу его в свое логово и доем его мысли, пока они теплые.

Трусливая тварь испуганно дрогнула, становясь почти прозрачной, но не отступила в темноту.

— Человек уже погибает. Твой пир будет недолог, если не отнесешь его к Другим.

Я недовольно рыкнул. Другие были сильными и опасными, но совершенно тупыми. Они охраняли свое, не страшась уйти в небытие. Других боялись даже серые души, кроме тех, что несли на себе печать ключа.

— Хочешь помочь мне, а затем присоединиться к трапезе? Не выйдет.

— Просто помочь. — Тварь покорно сложила лапы, трансформированные в человеческие конечности.

Верить этому отступнику не хотелось, но в одном он был прав. Человек издыхал. Его сладость утекала сквозь дыру в груди, даже моя слюна не помогала, хотя собственную кровищу я останавливал запросто.

— Веди! — приказал я. — Если обманешь, глотку перегрызу.

Мой проводник кивнул и, обратившись в ящера, скользнул в один из боковых туннелей. Чуть цапнув его за хвост для острастки и взвалив отвоеванного человека на спину, я посеменил следом.

Глава 1. Часть 1

— Вставай.

— Отвали!

У Джоанны резкий неприятный голос и татуировка на шее в виде двух скрещенных топоров, скрывающая шрам, оставшийся после операции на связках. Я никогда не спрашивал ее, что случилось. Мы вообще практически не разговаривали. Она появлялась раз в полгода, лгала, что соскучилась по Битти, но отчего-то оказывалась не в его, а в моей постели. Потом, через два-три дня исчезала. Мне было все равно, чем она занимается. Я знал, что ее лицо несколько раз мелькало на телевидении, но в последнее время это происходило все реже. Никто не хотел вспоминать прошлое, а победители — неотъемлемая его часть.

— Вставай!

Она накрыла голову подушкой, чтобы не слышать меня и спрятаться от утреннего солнца. Мы оба заслуживаем большего. Я мог бы найти себе девушку, которая не напивается, прежде чем лечь со мной в постель, а она — выбрать любовника, у которого будет вызывать меньшее раздражение. Но мы проснулись вместе.

— Мне через полчаса нужно быть в ставке командования. Если хочешь позавтракать…

Она раздраженно села.

— Разве что в постели. Знаешь, нормальные мужчины внимательны к таким мелочам.

— Это те, кому Сноу продавал тебя в Капитолии, были так заботливы? — Подушка полетела мне в голову. Рад ли я, что у нее под рукой не оказалось ничего тяжелее? Не знаю. Мне все равно, что она чувствует. — Столовая работает с восьми до десяти. Если ты хочешь голодать до обеда — это твое право.

Джоанна ничего не ответила. Я — всего лишь ее привычка заботиться о себе. Она не умеет любить, ее давно избавили от иллюзий, что между мужчиной и женщиной может быть что-то, помимо взаимовыгодной сделки. Вот только иногда Джо накрывает волной паники, ощущением собственной беспомощности, и тогда она вспоминает старые трюки. Шепчет во сне, повторяя чужие слова: «Пока ты востребованная шлюха, с тобой ничего не случиться, дорогая». Я — ее иллюзия собственного выбора защитника, или кому-то в Капитолии не дает покоя то, что творится у меня в голове? Мне наплевать на причины, по которым она уезжает. Узнала все, что хотела, или ее гонит отвращение к себе? Разве ответ так уж важен?

Чтобы избавиться от ее общества, я пошел в душ. Воду в «Орешке» так же, как и еду, подают по часам. Странно: в Тринадцатом дистрикте я сильнее других выходцев из Двенадцатого ненавидел извечные расписания, но, став командиром крепости, первое, что сделал, это ввел строгий распорядок дня для всех служащих. Сначала это было обусловлено перебоями в поставках продовольствия, сейчас стало привычным способом поддерживать дисциплину и личным методом не забивать себе голову лишними мыслями. Джоанна и ее редкие визиты — единственная спонтанность, которую я себе позволяю. Не то чтобы ей было по силам выбить меня из привычной колеи, но утренний душ занимает на три минуты больше обычного, приходится осторожнее намыливать предплечья, на которых острые ногти моей любовницы оставили кровавые борозды. Интересно, какой бы в постели оказалась Китнисс? Если Джоанна хоть чем-то и напоминает ее, то бешеным темпераментом, который не спрятать под длинными ресницами.

Стоит этой непрошеной мысли мелькнуть в моей голове, как я гоню ее от себя, безжалостно орудуя мочалкой. На снимках, что однажды привез мне Плутарх, была уже не отчаянная девочка, на улыбку которой я готов был променять целый мир, а женщина с ранней сединой и потухшим взглядом. Она умерла на площади перед президентским дворцом вместе с Прим. Нет, не просто умерла. Мы убили ее. Я убил. Не Койн своей жаждой власти и реванша. Не толстяк Плутарх, решивший добавить рейтингов чужой победе. Меня они в свои планы не посвящали? Жалкое оправдание. Что чувствует оружейник, когда кто-то берет в руки его детище и спускает курок? Я не чувствовал ничего. Собирая пистолет, ты знаешь, что рано или поздно он выстрелит. Я вложил в нашу победу все, даже жизнь. Трудно быть жадным, когда ты уже мертв. Мне довелось погибнуть раньше Китнисс. Я сгорел вместе с Двенадцатым дистриктом, вот только она этого не заметила, и мы оба за это жестоко поплатились. Возможно, сложись все иначе… Но не сложилось. Ей было кого в этом винить, а мне нет.

— Ты решил утопиться?

Всего три лишних минуты, а сколько в них глупых сожалений. Я смотрю на Джоанну и не могу отрицать, что она красива. Золотистая даже в голубоватом свете неоновых ламп кожа, стройные ноги и высокая грудь, что так удобно ложится в ладонь. Сейчас в ее взгляде только раздражение, и я уже не вижу сходства с Китнисс, а может, просто не хочу его искать. Ночь больше подходит для самообмана, она всех кошек окрашивает в серый цвет.

— Тебе бы этого хотелось?

Глупый вопрос. Чтобы избавить от него нас обоих, я кидаю ей губку, она ловит ее на лету и спешит занять мое место в душевой кабине. До отключения горячей воды осталось не больше семи минут.

— Знаешь, Гейл… — Я уже в дверях вытираю голову полотенцем и не вижу причин останавливаться, но ее голос догоняет меня даже в спальне. — Если бы ты принимал участие в Голодных Играх, в Двенадцатом стало бы больше на одного победителя, а в мире — на одного подонка.

В ответ я могу только усмехнуться:

— Уже стало. Для этого мне не пришлось даже играть.

***

Когда я вхожу в столовую, гомон голосов резко смолкает. Я не знаю, ненавидят ли кого-то во Втором дистрикте больше, чем меня? Разумеется, это дело рук Лайм, но я не виню ее. Формально никто не имел право разглашать решения военного совета повстанцев, но она родом из этих мест. Росла среди людей, злость которых так и не смогла принять, поэтому поспешила оправдаться. Некоторым проще жить или даже умирать, предварительно переложив ответственность за собственные действия на кого-то другого. Мне это не нужно. Я был инициатором того, чтобы превратить Орешек в смертельную ловушку, в которой почти у каждого из присутствующих кто-то погиб, потому что все сотрудники не смогли выехать на одном поезде, выторгованном для них Китнисс. Мой план приговорил даже тех, кто поддерживал повстанцев, и мне совершенно нечего было предложить этим людям взамен их отцов, братьев, мужей или просто знакомых. Свободу? Ее не так уж просто почувствовать. Я лишь самому себе обещал, что новой войны у них не будет. Хотя зачем вообще содержать армию, если мечтаешь о мире? Но она была, хоть и называлась силами правопорядка. Все еще был я, генерал крепости, которая теперь на самом деле стала неприступной. Черный жнец Гейл. Сколько бы оскорбительных прозвищ мне ни давали во Втором дистрикте, прижилось только это.

Мне стоило бы избавить этих людей от своего присутствия? Возможно, но я безжалостен к ним так же, как к себе. Это было и будет залогом всех моих решений. Никогда не стану требовать от других то, на что не готов пойти сам, вот только у меня огромная фора. Я мертв, а они все еще живы.

— Генерал.

Как только я подошел к собственному столу, мой адъютант тут же вскочил на ноги, отодвигая для меня стул. Один из неизбежных атрибутов моей власти. Странный тип. Раньше он подчинялся Лайм и поддерживал идеи повстанцев. Его сестра погибла на Играх, маленькая двенадцатилетняя девочка, наслушавшаяся сказок о славе и доблести и вызвавшаяся добровольцем. Заменил бы он ее, как Китнисс заменила Прим, если бы правила это позволяли? Я думаю, что да. Вот только желание отомстить за сестру стоило этому парню отца, служившего в Орешке. Когда я вызвался приехать сюда и возглавить группу, разбиравшую завалы, он пытался меня убить, но я решил не придавать значения этому инциденту, а просто взял его с собой в крепость. Даже защитные костюмы и противогазы не спасали от смрада смерти, но хуже всего было смотреть даже не на трупы, а на то, в каких скотов превращает людей отчаянье. Следы кровавых битв рядом с резервуарами с запасами воды и хранилищами продуктов. Заблокированные люди в отсеках, из которых выкачали весь воздух, чтобы поддержать жизнь на других этажах, где нам даже удалось обнаружить выживших. Не слишком исхудавших людей, радовавшихся своему спасению среди обглоданных до костей тел. Когда Роб выстрелил в одного из них, обезумевшего от жажды, с красными от чужой крови губами, я решил, что смогу с ним сработаться. Для парня согласие на мое предложение означало всеобщее презрение, но, кажется, у него уже не осталось людей, чье мнение хоть что-то для него значило.

— Сегодня отвратительное пюре.

Личный пресс-секретарь, навязанный мне вездесущим Плутархом, выглядел этим утром немногим лучше Джоанны. Я так и не смог преодолеть свое отвращение к людям, рожденным в Капитолии, и сразу дал этому типу понять, что никаких поблажек не будет. Он не спорил, хотя за год так и не смог привыкнуть к ранним подъемам и завтракам по расписанию. Утром ему вся еда казалось дерьмом, а часовые докладывали, что после отбоя эта зараза часами шатается по коридорам, страдая бессонницей.

— Тогда не бери добавку, Ксандр.

Он бросил на меня злой взгляд. Я знаю, что парень приходится каким-то дальним родственником Плутарху Хевенсби, и зовут его Александр. «Для друзей — Алекс», — сказал он мне в день прилета, и я сразу дал понять, что никогда его так не назову. «Александр» мне тоже не нравится: слишком красивое и сильное имя. Я бы мог так назвать сына, если он у меня когда-нибудь будет. «Ксандр» подходит этому избалованному мальчишке больше. Он не знает, что такое голод, каково это — решать, замерзнуть тебе на холоде или обменять свои запасы на теплую одежду и смотреть, как твои братья засыпают с пустыми животами, пряча в подушку разочарование и слезы. Наверняка в детстве у него были дорогие игрушки и немые слуги, которые приносили сладости всякий раз, когда он просил. Хотел ли я, чтобы наша победа изменила его мир, заставив поблекнуть его яркие краски? Да, наверное, хотел. Мне нужна была месть, я жаждал стереть с сытых самодовольных лиц жителей Капитолия их снисходительные улыбки. Потом отпустило. Когда мы с Китнисс и остальными бродили по улицам столицы, превратившейся в смертельную ловушку, я понял, что ничье отчаянье никогда не будет меня радовать.

— Какой разумный совет… — нахмурился Ксандр, растягивая слова на капитолийский манер. Сейчас говорить, подчеркивая свое происхождение, не слишком умно, но, если честно, у меня большие сомнения во вменяемости собственного секретаря. — Может, мне тогда лучше вообще не есть? Если я поголодаю недельку, вы сочтете возможным иногда прислушиваться к моему мнению, генерал?

Любому другому я бы давно дал в глаз, продемонстрировав, какие именно между нами могут сложиться отношения при любых обстоятельствах, но на Ксандра рука не поднимается. Не из-за того, что он тощий, а сражаться может разве что хлесткими словами. Ксандр действительно похож на Китнисс. У него такая же белая кожа, полные бледные губы и немного резкие линии бровей, но хуже всего глаза. Необыкновенно светлые, в окружении темных ресниц, они такие же чистые и прозрачные, как талая вода, но им достает и упрямства горного потока, готового смести все на своем пути. Я ненавижу это лицо, но мне слишком нравится на него смотреть, чтобы что-то в нем испортить. Глупая ловушка судьбы, которая часто стоит мне аппетита.

— Что у меня запланировано на сегодня, Роб?

График, как обычно, плотный. Я стараюсь запомнить все, не люблю, когда мне напоминают о чем-то незавершенном. Когда адъютант говорит, что после обеда нужно присутствовать на тренировке личного состава, Ксандр его прерывает:

— Не выйдет, приезжают телевизионщики.

— Совместим. Они могут снимать меня на полигоне.

Новое правительство, само захватившее власть силой, опасается возможных восстаний в Первом и Втором дистриктах. Здесь неплохо жилось и под властью Капитолия. Президент Пэйлор справедливо полагает, что людей могут удержать в узде не только надежды на будущее, но и примитивный страх. В Первом дистрикте используют метод пряника. Строят новые заводы по производству микросхем, для изготовления которых необходимы благородные металлы, чтобы дать людям работу и удержать от мятежа. Со Вторым дистриктом, больше других пострадавшим от действий повстанцев, так не получится. В городе построили несколько консервных заводов и ткацкую фабрику, но настроения в дистрикте неспокойные, а если учесть, что большинство жителей — бывшие военные и прошли соответствующую подготовку… Впрочем, даже эти люди боятся Черного жнеца Гейла. Ублюдка, готового заплатить за свою победу тысячей чужих жизней. Им все время напоминают, кто я такой, через что прошел и на какие решения готов пойти. Не вижу причин отрекаться от своей дурной славы, она правдива, а о собственных грехах и потерях я не собираюсь забывать.

***

Плотный график не оставляет мне времени на нормальный завтрак. Покончив с безвкусным пюре и сосисками, в которых ливера больше, чем мяса, я ухожу, оставив своих помощников вести переговоры о том, как лучше выполнить мои указания. Хочется надеяться, что Битти угостит меня кофе, я пристрастился к этому напитку и без чашки-другой по утрам не чувствую привычной бодрости. К Битти я тоже по-своему привык, мы с ним понимаем друг друга, даже если я вижу в нем не человека, а средство решения задач, которые перед собой ставлю. Несмотря на то, что он видит во мне сложную схему, нуждающуюся в ремонте, это единственная дружба, которой каждый из нас обзавелся на этой войне. Для любой другой уже нет времени.

У лифтов столпились служащие, закончившие завтракать пораньше, чтобы оказаться на рабочих местах до начала смены и не получить штраф за опоздание. Передо мной не расступаются, освобождая дорогу, а скорее шарахаются в стороны, но я не обращаю внимания. Человек привыкает ко всему, даже к враждебности. Когда разобрали завалы и крепость снова начала работать, мы с Битти ее изучили и усовершенствовали. Меня никто не загонит в смертельную ловушку. Рабочим, которые рыли дополнительные туннели и новые шахты лифтов, скорректировали память. Пэйлор считала эту меру слишком жесткой, но я настоял, прежде чем согласиться остаться в Орешке. Хороший охотник никому не выдаст своих тайных троп, полные карты подземных этажей есть только у меня. Просто еще один козырь. Пережившие обвал знают, в чьих руках сосредоточено их спасение, если подобная ситуация повторится.

В одной из боковых колон, которая проходит через всю цитадель, спрятан мой личный лифт. Стоит поднести браслет к считывающему табло и набрать код, который я меняю каждое утро, двери послушно разъезжаются. В узкой кабине с трудом поместились бы и два человека, но я никогда не гнался за комфортом.

— Минус двадцать второй. — Датчик распознает голос, и я начинаю свое падение вниз.

Удивительно, как много не знали об «Орешке» его прежние хозяева. Мы обнаружили под ярусом, который считался самым нижним, еще семь этажей подземных катакомб — жилых помещений и заброшенных лабораторий, наполненных неплохо сохранившимся оборудованием. Битти был счастлив, когда я отдал ему весь этот хлам для исследований. После нашей находки ни о какой другой работе для него уже и речи быть не могло. Я рад, что он остался, особенно теперь, когда мы столкнулись с загадкой, которую мне самому не решить.

— Минус двадцать второй, — отчитался приятный механический голос. Я вышел из лифта в темный коридор, освещенный мигающими лампами. У дверей меня уже ждала Ив, доктор, присланная из столицы во главе бригады медиков в помощь персоналу лаборатории.

— Доброе утро, генерал.

— Как ваш пациент?

— Без изменений, но мы завершили последние пересадки кожи. Кости полностью срослись, хотя раздробленный коленный сустав все же пришлось заменить.

— Кожа искусственно выращенная?

— Да, но материалы прекрасно прижились. Уверена, что с реконструкцией лица я не ошиблась и пострадавший выглядит в точности как раньше.

— Что ж, давайте с ним познакомимся.

— Ну, представиться он пока не может, — вздохнула Ив. — Мы проводим множество анализов, но так и не подобрали антидот к токсинам, воздействию которых подвергся пострадавший.

Жестом она предложила мне проследовать в больничное крыло. Официально госпиталь крепости находится на верхних этажах, внизу мы отстроили лишь несколько боксов рядом с заброшенной лабораторией. Ив с Битти еще не до конца разобрались, как пользоваться большей частью техники, оставшейся от прежних хозяев катакомб, и я выписал им самое современное оборудование из Капитолия. Нагромождение старых и новых машин выглядело несколько хаотично, мне пришлось пробираться между гигантскими приборами к застекленному окну первого бокса. За столом перед ним сидел заспанный парень, неотрывно наблюдавший за экраном, на который приборы передавали данные о состоянии пациента. Он с надеждой взглянул на Ив. Та стукнула себя ладонью по лбу.

— Встретила генерала и совсем забыла. Лора! — Миниатюрная девушка, изучавшая провода внутри одной из старинных машин, отложила в сторону отвертку. — Ты не могла бы принести Мартину кофе?

— Могла бы. — Девушка скрылась за дверью.

Я нахмурился.

— Вам не хватает персонала? — Все, что касалось катакомб, я лично отнес к секретной информации, и президент с этим согласилась, несмотря на вопли Плутарха, которому не терпелось сделать из наших находок сенсацию. С появлением человека в палате его азарт и жажда быть допущенным к нашим исследованиям стали уже одержимостью. Я подозревал Ксандра в шпионаже в пользу вездесущего родственника, но допустил его к проекту. Лучше пусть будет один известный шпион, ты можешь контролировать, какая информация попадает ему в руки. Хуже — если придется подключить новых людей, у меня слишком мало времени, чтобы следить за каждым из них.

— Это сегодня, — поспешила успокоить меня Ив. — Битти забрал пару человек из смены для каких-то своих исследований.

Она родом из Третьего дистрикта, как и Битти. Не знаю, насколько доверительные между ними отношения, но, когда нам понадобился не просто хороший врач, а медик-ученый, он предложил ее кандидатуру. Ив я почти доверяю. Но не Мартину, который ведет себя слишком вольно для рядового члена медицинской бригады и несколько раз связывался с президентом, но не из моего кабинета, а из дома мэра. Мы все еще делим мир на своих и чужих, а политика — игра, разобраться в которой намного сложнее, чем в тонкостях охоты на животных и людей. Но я оказался талантливым учеником, в отличие от Китнисс. Интересно, как она там с Питом? Этот парень стоит того, чтобы ради него цепляться за жизнь. Я — нет. Покойники не добавят друг другу смысла существования. Ну почему у этого утра лицо Китнисс? Я, кажется, несколько месяцев уже не вспоминал о ней так часто и перестал вздрагивать, когда Ксандр входил в мой кабинет. Если дело в Джоанне, то от нее лучше избавится. Сейчас у меня нет времени на то, чтобы захлебываться своим одиночеством.

— Хорошо. Так я могу взглянуть на проделанную вами работу?

— Конечно. — Ив поднесла свой браслет к табло на двери в бокс и, распахнув ее, удержала, чтобы я мог пройти вперед.

В палате была стерильная чистота. Мерно, почти успокаивающе гудели какие-то датчики. Это был до странности усыпляющий звук, и мне с трудом удалось подавить зевок. Может, стоит поставить какую-то громкую музыку, и тогда наш больной проснется раньше? А то я бы на его месте не торопился. Приглушенный свет, прекрасная возможность выспаться… Это многих подкупает.

— Вы что-то способны разглядеть в таком полумраке?

— Сейчас. — Ив коротко коснулась сенсорного выключателя, и яркий свет начал резать глаза. — Так лучше?

— Так я могу оценить результат вашей работы.

Наш подопечный лежал на узкой высокой койке, напоминающей операционный стол, опутанный проводами многочисленных датчиков и трубками капельниц. Ив действительно гений: окровавленный кусок мяса, что мы нашли в зоне «А», очень отдаленно напоминал человека. Медикам пришлось несколько месяцев колдовать над раздробленными костями, пытаясь воссоздать лицо и заменить то, что уже не подлежало восстановлению имплантами. До окончания многочисленных операций о том, чтобы привести в порядок кожу, и думать было нечего, но теперь, когда процесс заживления ран завершился, Ив смогла наконец придать своему пациенту человеческий вид. На мой взгляд, она со своей склонностью к перфекционизму даже несколько перестаралась. Легкий эффект загара в сочетании с болезненно исхудавшим телом выглядел немного нелепо. Сбритые во время операции волосы пациента пробивались через искусственную кожу жестким ершиком темно-русого цвета. Я невольно улыбнулся, глядя на сведенные к переносице «щеточки». Если этот человек и видел сны, то приятными они не были.

— Полагаю, мы теперь никогда не узнаем, сколько ему лет. — Новая кожа была неестественно гладкой.

— Судя по показателям жизнедеятельности и изношенности внутренних органов, ему не больше двадцати, — возмутилась Ив. — Я это уже в первых отчетах указывала и никакой необходимости делать его старше не вижу. Вот шрамы, если они у него и были, сохранить не удалось. Я, конечно, могла бы отметить место, откуда извлекла пулю…

— Не стоит.

— В остальном биоматериал прижился отлично. Волосяной покров восстанавливается. Ноги, пах, подмышечные впадины и лицо — все в пределах нормы.

— Меня больше волнует, очнется ли он когда-нибудь.

Ив помрачнела.

— Как я уже говорила, токсины… Никогда не сталкивалась ни с чем подобным. В лабораториях Капитолия производили массу ядов с психотропными свойствами, но этот намного сложнее. У него слишком много факторов воздействия. С одной стороны, этот препарат похож на стимулятор. Он словно замораживает жизненные силы человека, не давая им иссякнуть. Не будь этот мальчик отравлен, он, скорее всего, скончался бы от болевого шока, но яд поступил в его организм своевременно.

— Наркотик?

— Скорее да, чем нет. Мозговая активность пациента сильно повышена. Он продолжает мыслить, но полностью отрезан от реальности. Мы перепробовали множество стимуляторов, но ни один не дал результата. Иногда мы наблюдаем изменения в его состоянии, сильное волнение, но оно вызвано не уколами, а тем, что сейчас творится в сознании этого человека. Я сказала бы, что он все еще способен пробудиться, но это зависит не от нас. Хотя мы с Битти не теряем надежды решить эту сложную задачу.

Мне почти жаль пациента. Он — моя находка, трофей, странный подарок Орешка, и я чувствую к этому куску плоти, одержимой какими-то внутренними демонами, почти отеческие чувства. Словно, заботясь о нем, я ищу какие-то ответы для самого себя, даже если мои возможности ограничены собственным невежеством. За то время, что считаю его личной ношей, я прочел больше книг, чем за всю жизнь, но этого все еще мало. Мне не хватает даже знаний Битти и Ив. Нужно что-то еще… Словосочетание «Без изменений» меня больше не устраивает. Этот человек, само его существование означает одно: есть что-то за рамками жизни, которая стала для меня лишь привычкой. Вряд ли находка станет подарком, скорее всего, я просто окажусь вынужденным ее принять, но это не важно… Мы хуже или лучше, чем о себе думаем? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, найти его уже ценно.

— Головоломки для того и существуют, чтобы их решать.

Я постучал кончиками пальцев по сморщенному лбу пациента. Наверное, к нему можно было бы отнестись как-то бережнее. Потрепать по волосам, словно охотничьего пса по холке. Увы, у меня никогда не было собаки, только моя Китнисс. В Шлаке домашние животные не приживались: слишком многим приходилось растягивать скудные запасы еды от пайка до пайка. Помню, у Мадж была собака. Крохотный смешной песик с яркой ленточкой на шее. Однажды он сорвался с поводка, погнавшись за бумажным пакетом, а она не смогла его поймать. Мадж плакала, мэр обещал заплатить любому, кто найдет собаку. Мешок муки — желанная награда, особенно в голодную зиму. Мы с парнями и девчонками из школы оббегали все улицы, но ничего не нашли. Только затемно, провожая до дома Китнисс, я заметил тлеющий костер рядом с брошенными под навесом ящиками. Старые доски были покрыты толстым слоем угольной пыли. Если бы до них добрались искры, то могло нешуточно полыхнуть. Мы с Китнисс подошли, чтобы закидать угли снегом, и увидели обглоданные кости и куски окровавленной шкуры. Рядом с ними валялась мятая грязная ленточка.

— Никогда не буду привязываться к животным, — процедила Китнисс сквозь зубы. — Пойдем, расскажем, что случилось. Хотя мешок муки нам за такую новость не дадут.

Всю дорогу к дому мэра она держалась холодно и отрешенно, но, стоило Мадж открыть нам дверь, будто онемела, комкая в руках грязную ленту.

— Вот, — она протянула ее так, словно эта тряпка могла сказать больше, чем мы оба вместе взятые.

Не знаю, что тогда на меня нашло.

— За забор у Луговины зацепилась. Похоже, твой пес в лес убежал.

Мадж нам вежливо улыбнулась.

— Спасибо. Все могло быть гораздо хуже, да? Он умный, справится. Там же можно жить, да?

Тогда я поклялся себе, что однажды убегу. Вот подрастут братья, и пошло оно все… Потому что в лесу действительно можно было жить, а в Двенадцатом дистрикте — только выживать. Это понимала даже Мадж с ее красивыми платьями. Мадж, которая не поверила ни единому моему слову, потому что больше никогда не спрашивала, не видел ли кто-нибудь ее собаку. Но она была благодарна мне за ложь, а Китнисс — за правду, которую прочла в ее глазах. Правду о том, что ей не все равно, что ей больно, что мы притворяемся, будто живем, хотя на самом деле каждый день что-то в себе убиваем. Китнисс не могла принять такой выбор, не способна была смириться, потому что в ней было слишком много любви. После смерти отца и слабости матери, которую она сочла предательством, для нее по-настоящему существовала только Прим. Ради сестры она готова была на все. Меняться, побеждать и убивать, бросать вызов людям и бесам. Вот только лгать она так и не научилась.

Никто не понимал этого, кроме меня и Мадж. У меня дома не было телевизора, мать загнала его на блошином рынке, и я каждый день ходил на площадь во время трансляции. Никто не заставлял нарядную дочку мэра стоять рядом со мной, но она все время была там. Когда нам показали поцелуй в пещере, я почувствовал прикосновение холодных пальцев к своей ладони и стиснул их так, что она поморщилась от боли, но не вскрикнула. Китнисс могла обмануть кого угодно, но не нас двоих. Этот Пит уже значил для нее больше, чем мы оба хоть когда-нибудь будем. Вот только мне не хватало решимости принять выбор судьбы, я боролся и злился вместо того, чтобы поступить, как Мадж, — смириться.

Мне не нужно было спрашивать о том, что она чувствует. Я просто знал. Ложь, что мужчины безнадежно глупы и ничего такого не замечают. Мы все чувствуем, я не мог не ощущать ее тепло и немного растерянный от безысходности взгляд. Она не умела противостоять тем, кого любит. Я нравился ей, но и Китнисс тоже. Мадж не могла бороться с этим «тоже». Не способна была радоваться тому, что ее соперница оказалась в ловушке собственных чувств. А я… Мне уже тогда было понятно, что мой главный соперник — не парень, которого целует Китнисс Эвердин, а сама Китнисс. Девушка, которая приютила бездомного кота вопреки собственным обещаниям и своему огромному страху потерять еще хоть что-то, даже эту уродливую тварь. Потому что радость ее сестры была важнее чувства потери, а жизнь какого-то Пита — дороже той боли, которую я мог почувствовать, наблюдая за тем, как крепко он сумел привязать ее к себе. Китнисс была из тех, кто всегда рвется из оков, но она иногда совершенно не желала замечать, что попала в ловушку. Такая честная в своей слепоте девочка и такая упрямая! Чем же она живет сейчас, когда стала наконец зрячей?

— …сложности задачи. — Похоже, я пропустил целый монолог Ив. Отвратительное утро. Такое ощущение, что я тону в собственном прошлом и не в силах сосредоточиться на настоящем. Мне стоит отказаться от визитов Джоанны. Больше никаких воспоминаний о Китнисс или Голодных Играх. Я слишком важен здесь и сейчас. Для «пациента», в которого превратился найденный мною освежеванный щенок, я сейчас — сама жизнь, потому что ритуальный костер уже разложен. Десятки лабораторий Капитолия жаждут исследовать обнаруженный нами с Битти феномен, сделать «пациента» «подопытным», разложить на атомы и каждый из них детально изучить. Вот только я слишком ненавижу этот город, чтобы хоть в чем-то ему уступить. Сам того не желая, я принес ему в жертву Прим и проиграл Китнисс. Он снова бросает мне вызов, но на этот раз победа будет за мной. Моя битва — с городом. Не за человека на столе. Любая война ведется, по сути, лишь ради самой войны.

Глава 2.

Я сидел, уныло повесив хвост. Мой человек назвал бы это чувство тоской. Ну что за гадость! С каких это пор у меня появилось что-то свое? Наверное, стоило прислушаться к тому, что говорил убогий, бежавший тогда передо мной по коридору.

— Живой человек — это прекрасно, брат. Сок Другого поможет тебе сохранить его.

— Ты-то откуда знаешь?

— У меня тоже был свой человек. Давно. — Ушастый нахмурил свое уродливое подобие лица, как будто стараясь вспомнить, когда именно ему было хорошо и сытно.

— Ты сожрал его? — проявил я ненужное любопытство.

— Нет, он ушел. Туда…

— Костры больше не горят.

— Тогда еще горели. Мой человек прошел через них, я знаю, чувствую, что он где-то есть.

Что возьмешь с отрекшегося от собственно облика? Мы наконец пришли к огромной темной пещере, где с потолка падали крупные капли воды. Там росло Другое. Гигантское растение, почуяв живого, потянуло к нему свои склизкие щупальца.

— Сейчас ядом плюнет, — предрек Ушастый и оказался прав. В меня полетел огромный сгусток слизи. Он прошел сквозь мое тело и полностью накрыл человека. — Теперь забирай его, — посоветовал Ушастый. — Такое количество яда остановит кровь и погрузит добычу в глубокий сон. Но большое количество отравы его убьет.

Я забросил человека на плечо и побежал. Другое плевалось нам вслед, но не попадало. Только добравшись до своего логова, я заметил, что Ушастый все еще трусит следом на своих убогих человечьих ногах.

— Все же хочешь кусок? — недовольно зарычал я, бросив добычу на каменный пол. Сам не знаю, почему я был так жаден. Он помог мне сохранить человека. Тот больше не стонал и дышал ровно.

— Немного. Только чтобы вспомнить.

Я посторонился, наблюдая за тем, чтобы эта тварь не хватила лишнего, но Ушастый был осторожен. Кончиком хвоста обвил запястье человека и неглубоко нырнул в его мысли. Соединение длилось всего мгновение. Как-то жалобно заскулив, Ушастый отполз.

— Мой был лучше.

Заладил! В еде для нас, темных, главное — чтобы сытная оказалась, а в моем мальчике сомнений и страхов было так много, что я чувствовал себя пьяным от силы, которой он разбрасывался так щедро.

— Покарауль, чтобы не мешали.

Я лег рядом с человеком, смешивая наши сознания. Он погрузился в собственный кошмар. Сердце, в которое уже проник яд, билось медленно и ровно, словно мальчик провалился в глубокий сон, но я чувствовал его теплую дрожь. Я видел его, стоявшего в комнате, с ужасом разглядывающего свои руки, и ревниво понимал, что в тот момент им владел кто-то другой, огромный, серый и сытый. Я недовольно рыкнул. Серый был похож на зажравшегося паука, я считывал его след с души моей добычи, чувствовал холод его мыслей. Я слизал его тень и понял, что след серого в чужой душе на вкус был как тухлятина.

— Успокойся, — приказал я мальчику, впитывая его страх. — Это всего лишь гадкий труп.

— Изменница.

Я еще глубже погрузился в его сон.

— Предательница.

Мы оба стали темнее, он не пытался оттолкнуть меня своей волей, щедро кормил кошмарами, а я глотал их, благодарно зализывая ноющие раны в его душе, потом впивался в них зубами, делая еще глубже, потому что только это давало чувство насыщения. Он был почти моим, почти пустым…

Чувство, которое я испытал, когда меня отшвырнуло, выбросило из его души, было даже хуже, чем в тот миг, когда Великое чужое породило меня, исторгнув в этот мир.

— Проводник, — с шипением вырвалось из груди.

Когда-то сюда приходили живые люди, потомки Тех. Они знали, как обуздать нас и помочь душам мертвых Повелителей добраться до костров. Некоторые из них возвращались потом назад, другие тоже входили в огонь, принимая служение, но это было очень давно. Тогда костры еще горели, а дети хозяев помнили о своем долге и поганой власти над нами, но такого Проводника мне никогда не доводилось видеть. Он был словно тень, сотканная из синего вечернего неба, не человек даже, отголосок воли, но в этом осколке души была сосредоточена сила ключа. Я видел, как упал на колени Ушастый, мои лапы дрожали, но я устоял. С рыком бросился на тень, но был снова ею отброшен. Он слеп, понял я с торжеством, граничащим с безумием. Он не видит нас, тени для этого недостаточно, Проводник лишь чувствует опасность.

С бессильной злобой я смотрел, как из тела моего человека сочится густая струйка духа.

— Слеп, — внушал я ей из последних сил. — Он слеп и не способен тебя спасти, никто не сможет.

Душа дрогнула, меняя свою форму. Моя добыча была красива и свежа даже с дырой в груди, но сейчас из нее просто волнами било живое дрожащее тепло. Оно меняло все вокруг, мое логово превратилось в кабинет с трупом на полу. Проводник ждал: путь выбирает идущий, а не сопровождающий. Я мог лишь радоваться тому, что добыча меня услышала. Поселенный мною в ее душе страх лишил Проводника способности видеть.

Душа и тень о чем-то говорили между собой, мой человек безжалостно вытягивал из своего Проводника силу духа, питая ею собственную волю. Он хаотично двигался, цепляясь за свои воспоминания, и что-то говорил. Выдумывал действия, которые, как ему казалось, могли быть его спасением. Проводник ждал, он был из тех, что чтит старые традиции, даже если не понимает их значения. Его долгом было предложить освобожденной из плена душе уйти в одиночестве, но он сделал это так ловко, что мальчишка не смог даже обдумать свой выбор. Сам! Сам вцепился в протянутую ладонь, заключая договор. Может, со слепотой я прогадал? Людишкам только дай возможность поиграть в благородство, горы свернут, лишь бы самим себе понравиться!

— Тело еще теплое, — сказал Ушастый, пока я смотрел, как они уходят. — Ты пока не проиграл, брат. Идем следом! Он еще может стать твоим. Из тьмы нас не разглядят.

Я кивнул, позволив ему взвалить тело мне на спину. Проводник был дурак каких поискать. Он вел свою добычу к кострам, не зная, что они давно погасли. Впереди их ждал лишь путь в Закат, на пиршество наших свободных братьев, но до их жадных клыков еще нужно было добраться. Коридоры кишели Другими. Нас и духов они не чувствовали, но еще живое тело на моей спине вызвало у них голодный ропот. А может, их привлекла сущность носителя ключа?

Готовясь вступить в схватку за свое, я почти желал, чтобы они сожрали Проводника, но тот почувствовал угрозу и запел. Слова, слетавшие с его губ, сплетались в старые заклятья. Другие расползались с их пути, уступая тому, кто был рожден, чтобы вызывать в них ужас.

Он был здесь раньше, понял я без тени сомнений. Он уже шел этим путем, и тварь, что семенила за моей спиной, это знала.

— Кто он? — Я вцепился лапой в горло Ушастому. — Говори.

Тело едва не свалилось с моей спины на каменный пол.

— Последний, — прохрипел предатель, задыхаясь. — Предсказанный Теми до их исхода. Из его рта текла струйка крови, смешанной с дымящейся слюной.

Я отбросил жалкую тварь в сторону.

— Ты хоть понимаешь, что он единственный, кто стоит между нами и свободой? Нужно позвать остальных.

— Те еще помнишь, что такое свобода? И что ты сделаешь? — Ушастый, пошатываясь, поднимался с пола. — Здесь лишь воля его. Он заберет человека и уйдет от нас, если вмешаешься. Хочешь лишиться даже тела своей добычи, зови остальных, но это будет жалкое пиршество, брат.

— Я не брат тебе. Не знаю, что за утроба тебя породила, но ты предал отца, который нам мать! Предал ради «Тех»! Не лги, я вижу, что Проводник уже был здесь. Он помнит заговоры древних и знает дорогу. Может, ты научил его этому?

— Нет. Просто отвел нашим глаза, когда он впервые пришел сюда.

Я удивился:

— Умеешь такое?

— Мой человек научил.

Я расхохотался, сбивая его с ног.

— Ты сказал, что он ушел в огонь. Глупец! Теперь он — Одинокий! Враг Чужого, который даже памяти о какой-то там жалкой закатной твари не сохранил.

— Лжешь! На Последнем из его рода есть метка, он пахнет его силой. Человек сказал, что он придет, и не солгал мне.

— Что дальше? — Я наступил на спину этого ничтожества, чувствуя, как потрескивают под моей лапой его кости.

— Он отведет меня к дороге, которой ушел мой человек. Только духи могут ее найти. Я хотел, чтобы меня отвели другие, но их всех сожрали.

— Зачем это тебе?

Он не успел ответить. Мы услышали страшный грохот с той стороны, куда ушли люди.

— Что это?

— Ловушка, которую поставили «Те». Она позволяет избавиться от тварей, что живут в этой части подземелий. Не волнуйся, я знаю, как ее обойти. — Его глаза сверкнули в темноте. — Мне не нужен твой человек. Как только они выведут нас к дороге, можешь забирать его и уходить.

Никогда раньше я не видел, чтобы подобные мне твари страдали одержимостью, но этот был безумен. Впрочем, убить его я бы всегда успел.

— Веди.

Мы нагоняли людей, пользуясь такими узкими лазами, что мне приходилось толкать тело моего человека перед собой. Когда наконец мы выбрались в широкий прямой коридор, я заметил впереди зеленое марево.

— Это и есть путь?

Ушастый довольно кивнул:

— Да.

— Так почему медлят люди?

— Он бесконечно долог, а Проводник устал. Если бы он был здесь в человеческой форме, то продержался бы, а так его сил не хватает, чтобы защититься от тех из нас, что еще ждут впереди.

Проводник действительно отдыхал, рухнув на камни. Мой человек не замечал ничего, он воображал, что находится в уютной комнате, где сладко пахнет цветами, а не в круге чужой воли, которая заставляла меня недовольно прижать уши к голове.

— Ну, я пошел, — заторопился Ушастый.

— Нет. — Мои когти полоснули его по спине, оставляя дымящиеся кровавые борозды. — Мне — добыча, тебе — дорога.

— Посмотри на них. — Я перевел взгляд на двух людей, греющихся у несуществующего огня. — Проводник становится все слабее. Думаю, его физическое тело тоже не в лучшей форме. Такое отделение части духа выматывает. Тебе остается только подождать.

— Значит, мы ждем, — рыкнул на него я, отсекая любые возражения.

Ушастый недовольно завертелся, пытаясь разглядеть раны, что я ему нанес.

— Зачем Проводник тянет время? Ожидание ему сил не прибавит.

Если предатель и знал ответ, то промолчал, отскочив от меня на безопасное расстояние. Чужая воля сковывала меня все меньше. Я смог дотянуться до души моего человека. Сначала это было лишь короткое прикосновение, позволившее почувствовать, что тот растерян и одинок. Он так хотел быть значимым, чтобы его любили и им гордились, но Проводник не давал этого. Все, что он говорил, как будто выстраивало еще один, внутренний барьер воли, защищавший уже не от меня, а его самого от того, кого он пытался спасти.

Я отступил назад, собираясь с силами. Еще один рывок сквозь чужую волю. Копаясь в душе моей добычи, я нашел тот образ, что переливался в его сердце искорками. Он был яркий, как фальшивая драгоценность, я слился с ним, потянулся за этой надеждой и понял, что пробрался внутрь.

Проводник почувствовал меня, попробовал отбросить, но его воля лишь больно толкнула в грудь. Если моя добыча присоединит к ней свою силу духа, мне не победить, но я уже принял решение рискнуть. Мое тело дрогнуло, принимая человеческие очертания. Ненавижу такие жалкие превращения, но мне нужно было подчинить добычу.

Я все украл из его памяти: образ, манеру держаться, слова, что могли вытолкнуть его из круга света прямо в мои лапы. «Идем, — звал я не только словами, но всей своей сущностью. — «Ты нужен только мне, по-настоящему нужен. Хороший, вкусный…» Это не было ложью: чем больше сомнений я рождал в его душе, тем сильнее становился. Обманывать и лгать — такова моя природа. Проводник, будучи не в силах изгнать меня, мог просто позвать человека, зачерпнуть из чужой души силу, но он не снизошел до обмана. А может, дело было в ином? Я почувствовал в нем это… Боль, граничащую с упрямством и гордыней. Он больше не станет просить, не признает своей нужды ни в ком. Проводник хотел, чтобы человек выбрал его по своей воле, он не желал замечать того, что в добыче ее попросту нет. Может, не было никогда, или серый, оставивший свой след, пожрал слишком многое. Мне-то как раз до этого дела не было.

Я смотрел на Проводника, он ощупывал меня своими чувствами, словно руками. Каждый знал, что перед ним и за кого идет сражение. Я наступал, а он молча сдавал позиции, с равнодушием, граничащим с ложью, которой, как он считал, не было в его словах. Но я ее чувствовал, хорошо хоть добыча ничего не знала. Может, именно она и была по-настоящему слепа? Нет. В ней всего было много — боли и сомнений, странного отчаянного жара, от которого меня мутило. Он хотел остаться, знал, что должен это сделать, но ему нужно было хоть что-то — крошка тепла, жалкая подачка от судьбы. А Проводник упрямился в своем нежелании протянуть руку. Он упивался чужим смятением, отчего-то веря, что оно его отрезвит, а не вскружит голову. Я медленно тащил добычу из-под власти его воли, а она, мятежная, еще противилась, страдала.

— Идите или оставайтесь. Для меня это ничего не изменит.

Слепец. И впрямь слепец… Если бы он видел, как треснул свет внутри моего человека, разлетаясь осколками! Как, сделав шаг за пределы его воли, он обернулся, пытаясь удержать в себе хоть частичку своего жара, стремясь броситься назад…. Но Проводник исчез, оставив после себя лишь тьму, а я все стоял, не в силах скинуть свое постылое обличие, и что-то врал. Зачем? Был ли смысл убеждать уже завоеванную добычу, что сделанный ею выбор верен? Может, мне было неприятно смотреть, как гаснут яркие и сочные краски чужой души? Среди нас попадались психи, которые считали, что тьма истинно вкусна лишь тогда, когда хоть немного приправлена светом. Но ведь я-то не из таких? Ведь нет?

Глава 3.

Весь столик рядом с кофеваркой был завален микросхемами, какими-то деталями и подтаявшими кубиками сахара. Битти трясло от волнения. Едва я появился в лаборатории, он выставил за дверь двух бледных от усталости медиков и восторженно ударил меня по животу какими-то распечатками. Его единственная проблема — никогда не может вовремя заткнуться. Он даже не винит себя, что рассказал Койн о разработанных нами ловушках. Нет, Битти может копить в себе какие-то открытия и строить планы, но лишь до определенного предела. Чем ближе он к решению какой-то задачи, тем сильнее шквал его эмоций. Я чувствую себя почти садистом, когда приказываю:

— Запри лабораторию и проверь, нет ли жучков.

Он раздражен, как будто я обвиняю его, что он занимается сексом с собственным компьютером, но, слыша, как за спиной цокает замок, понимаю: предосторожность не была лишней. Когда Битти зациклен на какой-то идее, он перестает замечать камни, которыми вымощена его собственная дорога в ад. Мы оба ненавидим Капитолий, саму систему власти, от которой каждый, кто дорвется до нее, уже не в силах отказаться. Мы оба не верим в победу. Но он готов отдать жизнь за надежду. Я — другой. Когда бомбили Двенадцатый дистрикт, я ненавидел повстанцев, сорвавших Игры, проклинал себя за то, что готов был потерять Китнисс, но не тысячи людей, что умирали на моих глазах, отчаявшиеся, беспомощные, испуганные. Я сам едва не стал таким — бесполезным, запаниковавшим трусом. А потом просто сдох вместе со своим страхом. Мои личные Голодные Игры. Только я не засовывал себе ядовитые ягоды в рот, чтобы продемонстрировать решимость, а орал, срывая голос, бегал по домам людей, большинство из которых сочли меня сумасшедшим. Толкал тех, кто услышал мои вопли, в пропасть. В лес, который легко мог прокормить меня, но не восемьсот человек половина из которых женщины, дети и раненые. Всего три дня без надежды. Три дня паники, которую никому не преодолеть. Даже опустошив наш с Китнисс тайник, беглецы были плохо вооружены для охоты. Двадцать четыре часа, а женщины уже позабыли своих мертвых и дрались у котлов за право на пробу хлебнуть бульона из пойманной рыбы. Один из тех, кому я отдал запасной лук, пришел с охоты всего лишь с тремя кроликами. Кто-то нашел в его колчане больше перепачканных кровью стрел, другие выследили, куда он ходил ночью, и нашли тайник с припасенным впрок мясом. Парня чуть на куски не порвали. Я не осознавал всю меру своей ответственности за этих людей, пока его не приволокли ко мне на суд. Никто не осмеливался спорить со своим спасителем, но и замечать, что у парня жена на сносях и припрятывал он мясо для нее, боясь, что после всех ужасов без нормальной еды его девочка не выносит ребенка, они тоже не желали. Тут всех можно было понять. У придравшихся к парню беженцев тоже были голодные дети.

— Убейте его. Тот, кто прикончит парня, будет делить свою ежедневную пайку пополам с женой этого глупца. — Желающих не нашлось. Мои собственные Голодные Игры…. Не отыщи нас люди из Тринадцатого, стал бы я менее жесток? Нет. Трупы не вправе рассуждать о собственной чувствительности.

Я не верю, что новая власть намного лучше той, которую мы свергли. Просто она пока заигрывает с толпой. Это ненадолго. Я слишком хорошо уяснил правила игры, чтобы в этом сомневаться.

— Ты мне не поверишь! — Кресло Битти проехало пару метров к стене, полностью увешанной экранами. — Этот человек на столе — переродок! Ив не смогла понять, но я разобрался! — Представляю, какие глаза были бы сейчас у Китнисс, но мне не удалось изобразить на лице ужас. — Если исследовать его кровь, она кажется обычной, в ДНК тоже внешне никаких отклонений, но если пренебречь молекулами и перейти на уровень атомов, картина полностью меняется. Над ними кто-то очень хорошо поработал.

— Ради чего?

— Я еще не до конца разобрался, — угрюмо признался Битти. — Скажем так: у этого человека должны были существовать определенные особенности, способности, которые окружающие могли бы счесть… — он замолчал, не в силах подобрать подходящее слово.

— Магией? — Мое предположение заставило его фыркнуть. Битти — фанатик науки и старается каждый феномен объяснить с ее помощью.

— Странностью. Но это невероятно, Гейл! Понимаешь, в лабораториях Капитолия переродков создавали, перепрограммируя ДНК. То, что можно работать еще тоньше... Это просто прорыв в науке. Я не знаю, к каким именно изменениям стремились те, кто его создал. Возможно, он псих или маньяк-убийца, но я хотел бы в этом убедиться. Ты не представляешь, какое это огромное поле для исследований.

Ну отчего же, я все понимал, вот только азарт Битти вызывал вопросы.

— Не твоя сфера интересов. Парень — не машина, но я вижу, что ты покорен.

— Переписать программу для компьютера или для человека? Ты видишь разницу? Я — нет. В людях, конечно, больше недостатков, чем в приборах, но не у многих появлялась возможность их исправить. Представь, что может произойти, если мы научимся это делать... Можно будет избавиться от таких чувств, как ярость и страх. Уничтожить болезни! Гейл, это могло бы стать настоящей победой человечества. Мы перестанем быть озлобленной толпой, которая стремится к самоуничтожению.

Вот теперь я почувствовал страх. Если об открытии Битти станет известно, то скольким в Капитолии придет в голову мысль о том, какую огромную власть предполагают найденные им сведения. Уколы человеколюбия? Ха! Тот, кто щедро поставит их другим, наверняка забудет сделать прививку самому себе.

— Ты говорил кому-то о своих догадках?

— Что я, дурак? Только тебе.

Мне льстит доверие Битти, но в некоторых вопросах он немного наивен. Я бы на его месте с самим собой не слишком откровенничал. Мы больше не охотимся на общих врагов. Теперь у каждого своя война.

— Лаборанты, которых ты одолжил у Ив, могут прийти к тем же выводам?

— Как ты правильно заметил, я не самым лучшим образом разбираюсь в медицине. Они разложили для меня кровь на составляющие и обратили внимание на некоторые странности, но я пока не рассказал им, что обнаружил, в чем дело.

Значит, парни уже побежали со своими открытиями к Ив, а там Мартин, и это скверно. Пэйлор не должна подозревать о том, что я не намерен делиться с ней своей добычей, придется написать более подробный отчет, чем мне бы хотелось.

— Ладно. — Я давно стал осторожен даже в разговорах с Битти. — Поумерь свой пыл и не хвастайся успехами. Я не хочу, чтобы твою игрушку забрали в столицу или здесь начали хозяйничать ученые из Тринадцатого дистрикта и Капитолия.

— Согласен. — Я задел его за живое. — Тебе рассказать можно?

Улыбаюсь:

— Мне нужно.

Он что-то недовольно пробурчал себе под нос, увеличил изображение на одном из экранов и ткнул пальцем в какие-то черные точки.

— Ив считает, что наш пациент не приходит в себя из-за воздействия на его организм каких-то токсинов, но я вижу проблему не в этом. Похоже на сбой в его генетической программе. Я понятия не имею, как его устранить, потому что нет образца неповрежденной версии, но буду пробовать разные варианты. Не на парне, конечно, на его крови.

Я тоже. Эти черные точки мне не нравятся. В моей жизни в последнее время слишком много черного, а ничего хорошего этот цвет не символизирует.

— Это все твои догадки?

Судя по довольному лицу Битти, я задал верный вопрос.

— Пойдем еще раз взглянем на камни. Только предупреждаю: прогулка будет долгой. У тебя есть на нее время?

— У меня ни на что нет времени, но я иду с тобой.

***

За последние месяцы увлеченный новым делом Битти сильно похудел. Мне ничего не стоило поднять его и переместить в доспех из металла, пластика и проводов. Он нажал на какие-то кнопки, стальные ленты обвили его неподвижные ноги, а заодно грудь и руки.

— Побегаем? Поборемся? — Он радовался своему изобретению, как ребенок.

— Не сегодня, здоровяк.

Машина, вернувшая ему способность двигаться, работает хорошо, но вот ее размеры делают Битти крайне неповоротливым. Он все собирается ее усовершенствовать, но исследования оставляют мало времени.

За время, что мы шли к лифтам, я понял, что скрежет его тяжелой поступи начал меня раздражать. Не люблю я лязг металла по камням, охотник должен двигаться бесшумно. Битти заметил, как я морщусь.

— Ну, прости. Завтра смажу детали.

Битти воспользовался общим лифтом, доставшимся нам по наследству вместе с базой, потому что в моей кабине поместиться не мог. Я спустился быстрее.

На самом нижнем ярусе постоянно стоит невыносимый гул. Звукоизоляция не позволяет ему подняться на другие этажи. Я прошел в комнату, где мы оставили все необходимое для таких прогулок, надел наушники и закрепил на воротнике микрофон. Битти хорошо поработал. Мы сможем нормально говорить друг с другом и не сходить с ума от гула. Передатчик гасил посторонние звуки, но оставалась еще вибрация. Стена, к которой я прислонился спиной, дрожала. Странно, что весь Орешек не ходит ходуном, но если подняться всего на пару этажей, вибрация полностью исчезает. Ни к этому, ни к звукоизоляции мы не имеем никакого отношения. Битти разобрал несколько стен и нашел в камне прокладку из какого-то необычного материала — еще один предмет его исследований. Кто-то когда-то позаботился о том, чтобы люди наверху не догадывались, что происходит под землей.

Когда Битти присоединился ко мне, он уже избавился от шума. Передатчик и наушники встроены в его костюм, нужно лишь нажать пару кнопок. Он гуляет по этим катакомбам чаще меня. Иногда я завидую. Здесь, среди древних загадок и таинственных переродков, все намного проще, чем наверху.

— Проверка связи.

— Порядок. — Я снял с крючка маску со встроенным фильтром для воздуха. — Идем.

Когда мы оказались в коридоре, Битти поехал впереди меня на встроенных в подошвы его искусственных ног колесах. Мой ученый приятель посмеивался, предлагая поднять меня на руки, как расшалившийся мальчишка, довольный, что вырвался из-под присмотра строгих родителей. Это странно, но он начинает тяготиться своими увечьями, только когда избавляется от них хоть на миг. Его подвижность — это всего лишь провода и схемы. Не замечать этого, притворяться, что все отлично… Почему, это кажется ему таким важным?

Я покачал головой, отказываясь использовать его в качестве личного транспорта, и потратил положенные пять минут на то, чтобы добраться до гигантской двери. Она настолько тяжелая, что даже двадцати физически сильным мужчинам в первый раз было трудно ее открыть, но механический доспех Битти справился с этой задачей играючи.

Укрепленные сталью руки сдвинули засов, весивший не меньше тонны, и начали вращать ручку лебедки, которую я сам не сдвинул бы и на миллиметр. Круг из тяжелого сплава отъехал вбок. Из тоннеля вылетела каменная пыль, и я поспешно надел маску. Битти нажал еще пару кнопок, и прозрачный щит прикрыл его лицо. Мы прошли в дверь и оказались на балконе, окруженном ржавыми поручнями. Когда я впервые стоял на нем, то видел лишь узкий, кажущийся бесконечным тоннель, вход в который закрыт силовым полем какого-то тошнотворно мерцающего зеленого цвета. Битти так и не смог его отключить, хотя и обнаружил излучатели на полу и в потолке. Второй похожий барьер располагался в нескольких километрах от него и торчал на страже не один, а с не менее ярким партнером. Мы выяснили это машинами, прорубив в стене проход, позволявший обойти это зеленое марево, оказавшееся таким плотным щитом, что пробиться сквозь него было невозможно. Еще через несколько километров обнаружились такие же излучатели и пара преград через пять метров друг от друга. Битти продолжал рыть свой проход, но картина не менялась. Тоннель уходил глубоко под землю, однако все в нем оставалось прежним. Несколько километров — новая пара сияющих щитов. Я думал только о безопасности вверенной мне крепости, когда приказывал продолжить бурение, чтобы выяснить, куда ведет этот коридор.

Сначала никакой вибрации и нарастающего гула не было. Но однажды все изменилось. Саперы как раз взрывали по моему приказу оставшиеся вокруг Орешка горы, пуская каменные лавины в противоположную от крепости сторону. Я не собирался оказаться в ловушке, которую сам же придумал. Это было бы, по меньшей мере, глупо, поэтому я сам руководил подрывными работами, когда пришло сообщение от Битти, который продолжал исследования техники, обнаруженной в катакомбах. Он никогда не был склонен к истерикам, поэтому его невнятные вопли о том, что, кажется, сама природа разгневалась на нас за вандализм, я выслушал с насмешкой, но, памятуя о его обычной уравновешенности, поспешно вернулся в Орешек. То, что он показал мне, противоречило бы всем законам логики, если бы я не был в Капитолии и не видел собственными глазами установленные его учеными ловушки. Камни с ужасающим грохотом, крошась и поднимая облака пыли, ползли вверх по узкому тоннелю. Щиты не были для них препятствием. Они, не пререкаясь, пропускали каменных странников, а те всего лишь обрушивались в узкий желоб прямо под балконом, иногда, если их было слишком много, толкаясь, сбиваясь в кучу, которая вырастала до самых перил, но никогда не поднималась выше. Словно что-то решало поставленную перед камнями задачу непременно нырнуть в лаз.

— Может, мы своими взрывами запустили какую-то древнюю ловушку? — кричал мне, стараясь переорать грохот, Битти.

Я бы согласился с ним, если бы творящийся внизу ужас хоть как-то затрагивал обитателей крепости, но уже парой этажей выше шум и вибрации от наступления на нас каменного воинства полностью исчезали. Да и сами булыжники были слишком серыми. Во Втором дистрикте почва была красноватая из-за большой примеси меди, горы на закате и вовсе казались пурпурными, так что эти камни пришли издалека. Когда я сказал об этом Битти, он немного успокоился и, прихватив пару булыжников, провел их спектральный анализ.

Я оказался прав. Наши незваные гости прошли большой путь. Тогда все происходящее не показалось мне таким уж важным. Мы пригласили экспертов из Капитолия. Один из них в специальном защитном костюме несколько раз спускался в желоб вместе с камнями, но ему всегда недоставало длины троса, чтобы понять, куда они деваются. Только когда на установленной нами гигантской лебедке накрутили больше десяти километров прочнейшего волокна из легких сплавов, исследователь добрался до еще одного поля, расположенного глубоко под землей. Камни как будто проваливались в него и исчезали, чтобы отправиться дальше и не вернуться. Это мы выяснили, пометив множество из них и снабдив этих «шпионов» датчиками. Увы, сигнал исчезал, едва камни уходили в зону действия подземного поля. Несмотря на то, что мы вели постоянное видеонаблюдение за этим каменным потоком, ни один из окрашенных специальной люминесцентной краской булыжников так и не вернулся с той стороны, откуда они явились впервые. Ученые из Капитолия еще немного повоевали со сложной задачей и, сочтя ее внутренней проблемой Орешка, удалились. Опасности, по их мнению, камни не представляли, закрывать крепость нужды не было. Я давно заметил: рисковать чужими жизнями намного проще, чем своей собственной.

— Гейл, о чем задумался? — прозвучал в моих наушниках голос Битти.

— Вспомнил, какое лицо было у Плутарха, когда мы нашли пациента.

Он хмыкнул. Да уж, ночка тогда выдалась… Я не помню, почему мне не спалось. Зная, что Битти предпочитает работать по ночам, я спустился в лабораторию, и мы с ним распили несколько бутылок вина. Он уже клевал носом, и я, отправив его спать, решил прогуляться по коридорам. Вход в тоннель был открыт. Машины продолжали бурить почву даже ночами, потому что я хотел получить ответ на вопрос, откуда приходят камни. Стоя на балконе и следя за их монотонным движением, я заметил, как через барьер проходит огромный кусок окровавленного мяса. Камни тащили его к желобу. Не успев обдумать свои действия, я уже бежал к лестнице, чтобы стащить тело с этого смертоносного конвейера. Вызванный в срочном порядке врач рассматривал мою находку с изумлением. Я удивился не меньше, когда в госпитале из парня достали допотопную пулю. Через пару часов, убедившись, что из моих сотрудников никто не пропал, я проверял кровь пациента по общей базе граждан. Даже после отмены Игр регистрацию проводили каждый год, чтобы подсчитывать население и распределять продовольствие. Такой человек не значился среди жителей Второго дистрикта. Его вообще не существовало. Через несколько часов в моем кабинете уже сидели Плутарх и Пэйлор. На находку они уже налюбовались и теперь решали, что с нею делать.

— В Капитолии, да и в Тринадцатом, давно предполагали, что в Диких землях может кто-то жить. Побеги из дистриктов время от времени случались, — пожимала плечами президент.

— Но это же сенсация! Такую новость можно запустить, — дрожал от возбуждения Хевенсби.

— Мне кажется, что все необъяснимое больше пугает людей, чем вдохновляет. Мы все еще не знаем, откуда приходят камни, а теперь и этот парень. Хотите, чтобы среди моих подчиненных началась паника? Я как-нибудь без этого обойдусь. Давайте попробуем вылечить парня, получить от него какие-то сведения, а затем решим, что с ним делать.

К счастью, Пэйлор предпочла прислушаться к моим словам. Нам с Битти позволили и дальше самим заниматься этим исследованием, но в моем окружении появился Ксандр, а приглашенная Битти Ив немного растерянно представила нам Мартина, которого ей в последний момент навязали в помощники.

— Ну, от этого его бы точно перекосило. — Битти поманил меня рукой к закрепленной у перил камере и нажал на несколько кнопок. Над нею всплыли экраны, передающие изображение. Одну из записей я уже видел. Битти играл в мяч. Бросал его в нескольких километрах от главного зала и наблюдал, как камни тащат его через барьеры к желобу.

— Ну и? — Он хмыкнул и перемотал запись.

На экране появилась большая белая крыса. Она царапала барьер со стороны Орешка, но, как и люди, не могла сквозь него пройти.

— Я отвез эту крысу вглубь тоннеля к третьей паре преград и посадил ее на камни. — Он указал на нужный экран.

Странный конвейер затащил крысу в силовое поле, она снова глупо побилась о светящийся барьер, и тогда Битти пересадил ее между полями. Я ожидал повторения увиденного, но произошло совсем иное. Камни доволокли крысу до второго барьера и втащили в него, спокойно продолжая свой путь. Вот только животное исчезло.

— Твою мать!

— Смотри. — Битти указал на соседний монитор. — Это то, что происходило у следующей пары заслонов.

Крыса появилась из зеленого свечения, спокойная, но немного дезориентированная. Она повертела головой, пока каменный конвейер тащил ее к очередной преграде, и снова исчезла. Я понял, что будет дальше. Третья камера зафиксировала появление крысы рядом с балконом. Она вышла из щита и, несмотря на то, что выглядела одурманенной, сообразила, что в желоб лучше не падать. Она сбежала с каменного конвейера и скрылась в коридоре.

— Ты понимаешь, что это значит, Гейл? Один барьер — выход, другой — вход. Посмотри на время! Мгновенная телепортация из одной точки в другую. Если мы сможем изучить и воссоздать эту технологию, больше никаких поездов и планеров! Короткая прогулка — и вот ты уже в соседнем дистрикте! Похоже, у этих штук есть определенный радиус действия, но ты подумай! Три километра за тысячную долю секунды! Гениально. На камни и мячики барьеры не действуют, но они переносят не только биоматериал, иначе пациент прибыл бы к нам без пули в теле. Наверное, это зависит от каких-то настроек…

Битти продолжал говорить, а меня вдруг осенило. Вибрация! Пока мы увлеченно разглядывали мониторы, пол у меня под ногами перестал трястись. Я вскинул голову, понял, что камни неподвижны, и сорвал наушники. В тоннеле стояла какая-то жуткая тишина. Никогда не думал, что мне станет недоставать привычного грохота.

— Что? — Битти тоже поднял глаза и поспешил уточнить: — Крысу я вчера запускал, это не из-за нее.

Странное чувство. Я был уверен, что причина этим изменениям вот-вот появится передо мной, и не ошибся. Из зеленого света вышел длинноволосый человек, бросивший в нашу сторону настороженный взгляд. Кажется, Битти в его стальном костюме произвел на него некоторое впечатление, потому что незнакомец потянулся за богато украшенной шпагой, не похожей на тренировочные рапиры, что хранились в оружейной комнате Орешка. Я вцепился в поручни перил так, что от напряжения побелели пальцы.

— Привет. — Более не подходящей для улыбки ситуации не было, но я улыбался.

Человек посмотрел на меня, как на психа, а потом пожал плечами и улыбнулся в ответ, что-то ответив на незнакомом певучем языке. В дистриктах всегда говорили на едином, если не считать легких акцентов, но я понял, что это именно речь, а не бессмысленный набор гортанных звуков. Что ж, мы искали ответ, и, кажется, он сам к нам пришел.

Глава 4.

— Сидишь? — Усатый гад проскользнул в белую комнату, прижав к голове уши. — Совсем отощал, а ведь вокруг столько еды.

Он виновато скривил свою уродливую морду, но я рыкнул, стоило ему сделать шаг к моему человеку.

— Чего тебе?

— Другие звали наверх. Я им не нравлюсь, в отличие от тебя. Они не понимают, как такой сильный раттон может питаться отбросами, когда вокруг столько живых, с их сочными пороками.

— А ты, значит, понимаешь, — оскалился я, капая на пол слюной. — Прекрати цепляться за свою убогую форму, может, и поладишь с ними.

Мне не было дела до Других. Даже когда спали оковы «Тех», вернулись все воспоминания о великом отце, моем истинном имени и предназначении, я не чувствовал в себя сил подняться на все четыре лапы и воинственно выгнуть спину. Страх… Разве в таком признаешься? Мой человек его не чувствовал. Даже не помнил, как над нами разверзлись каменные своды, высвобождая Зверя. Узревший всю мощь его не забудет, не искоренит ужас из своего сердца, потому что есть вещи, которые пугают даже саму тьму. Я выл под сыпавшимися на меня камнями, вцепившись зубами в отвоеванную душу, бежал в единственное свое убежище — израненное, отравленное ядом Других тело. Как мы выжили, не помню, не понимаю. Остались только воспоминания о том, как к нам втиснулся этот предатель, радостно что-то мурлыкавший себе под нос. Как я сохранил хотя бы подобие себя? Не знаю… Не помню, словно сущность мою опалили давно погасшие костры и я сам стал Одиноким.

— Тварь.

Ушастый попятился от моего злобного рыка, но, кажется, догадался, что я не о нем говорю.

— Говорю же тебе, Проводник этого сделать не мог. Ему не под силу было бы разбудить Зверя. Для этого нужна кровь. — Он взглянул на человека на столе.— Видимо, его кровь оказалась вполне подходящей.

— Но он натравил его на нас. Поэтому отпустил того, кого хотел защитить, так легко! И он все еще здесь…

Я втянул носом воздух и снова ощутил дрожь ужаса. Еще ниже под землей жил мой страх. Я сам — ненависть и злоба, мне доводилось порождать ее в людях, но никогда раньше не приходилось испытывать самому. Нуждаясь в покое, я прикоснулся к мыслям человека, но он мне больше не помогал. Я хотел воскресить в нем любые воспоминания. Жгучую боль предательства, страх убийцы, но он будто замер на пороге несуществующей комнаты. Все глядел и глядел в слепые глаза своей судьбы, не давая мне прогнать этот образ.

В комнату, не замечая нас, вошли другие люди. Женщина меня не волновала, она была непригодна в пищу. Нет, я чувствовал какие-то мелкие грешки и сомнения. Можно было бы немного подуть на эти тлеющие угольки и отхватить кусок ее души, но слишком маленький, а дальше она меня бы не пустила. Да и не люблю я женщин. Они слишком эмоциональные. На вкус — кислятина.

Второго я знал, он тоже часто заходил. Мы Ушастым прозвали его Пустым. Я как-то сунулся внутрь. Не человек, а оживший кошмар раттона. Фу… Не душа, а серое пепелище. Я даже сперва подумал, что кто-то из наших братьев постарался, но нет, он это с собою сделал сам. Кошмарная добыча, с такой с голоду издохнешь.

Люди о чем-то говорили, обсуждая моего человека. Я выскользнул за дверь. Шугнул пару мелких тварей, вившихся вокруг парня за столом, и нырнул в его мысли. Слишком просто. Зависть, тревога… Ешь не хочу. Сытная закуска, но не слишком изысканная. Такого даже подталкивать к Закату не надо, он сам к нему бежит. Впрочем, силы я восстановил, и на том спасибо.

— Ну что, идем, брат? Ты же хотел свободы, так вот она.

И чего он ко мне привязался? Хочет, чтобы я признал, что мне страшно отходить от человека? Один раз он защитил меня от Зверя. Может, мне и дважды повезет?

— Иди куда хочешь.

— Понравился он тебе?

— Выбрал добычу, изволь ее стеречь, — огрызнулся я.

Он мерзко хихикнул:

— Ну да, конечно.

***

Ксандра раздражало, что я оставил ему мало времени на подготовку к интервью, Роба удивляло мое отсутствие на совещании, которое я сам же назначил, но ни один из них не посмел спросить, где же, собственно, носило их начальство. Злым я выгляжу не так уж редко, но сейчас пребывал в бешенстве. Как все не вовремя! У меня совершенно не было желания красоваться на экране, но нужно было выиграть время. Хотя бы полдня для Битти и Ив. Потом мне придется доложить в столицу, и кто знает… Это сломанную игрушку мне оставили, целую могут и отнять.

— Что вы творите? — Ксандр оттолкнул мои руки и сам застегнул пуговицы на мундире. Видимо, сегодня я не попадал в петли. — Что-то случилось?

Возмущение в его голосе сменила забота. Мне хотелось ударить его по красивому лицу, но я все еще не мог.

— Нет. Тебе нечем заняться? — Нужно взять себя в руки. Привычно не обратить внимания, что мой резкий ответ его обидел. Хочет сладких речей — пусть проваливает к своему родственнику.

— Есть. — Все же у Ксандра имелся в наличии некоторый характер. Кисточка, которой он наносил пудру, скрывающую мою бледность и следы усталости, больно хлестала по щекам и норовила ткнуть меня в глаз. Роб пытался спрятать улыбку. Чертов предатель. — Я гений.

Закончив работу, Ксандр убрал салфетку, которой прикрыл мундир, чтобы его не испачкать. Форма была похожа на ту, что я носил во времена повстанцев, но она еще более мрачная. Черный жнец должен соответствовать своему звучному прозвищу.

— Брошку.

Он приколол мне золотую сойку-пересмешницу у самого горла и отошел, позволяя разглядеть себя в зеркале. Ну что сказать, женщины и телевизионщики всегда на меня заглядывались и будут это делать еще не один год. Я красив и не вижу смысла это отрицать. Ксандр тоже не видит, но, в отличие от большинства капитолийских льстецов, его моя привлекательность раздражает. Он не любит смотреть на мое лицо. Всегда отворачивается, едва закончив работу. Что ж, только в этом мы и похожи.

— И для кого ты так нарядился, дорогой?

Какие черти принесли Джоанну? Кажется, она снова пьяна, хотя в платье изумрудного цвета выглядит просто роскошно. По крайней мере, Роб покраснел, бросив взгляд на ее откровенное декольте, за что получил в награду очаровательную улыбку.

— Думаю, наши поводы похожи.

— Неужели ты позволишь мне покрасоваться перед журналистами?

Идея настолько хороша, что мне сейчас действительно захотелось поцеловать Джоанну, и я, поднявшись со стула, не отказал себе в этом удовольствии. На Играх у нее была репутация лживой изворотливой сучки, меня считают маньяком, одержимым местью за свой разрушенный дистрикт. Как ни посмотри, у нас есть все шансы стать парой года. Плутарх любит сенсации, так пусть лучше лезет ко мне в постель, чем в подвалы.

— Если это доставит тебе удовольствие.

Джоанна выбралась из моих объятий и поспешила к зеркалу, чтобы поправить макияж. От идеи она в восторге, потому что боится забвения сильнее, чем дурной славы. Как будто если о ней перестанут говорить, больше не появится мужчина, готовый прикрыть при случае ее роскошный зад, а ведь он время от времени попадает в неприятности. То, что я этого делать не собираюсь, она знает. По крайней мере, догадывается.

— Тут нужны мятные пластинки, а не тени, — хмыкнул Ксандр, недовольный тем, что кто-то без разрешения роется в его косметичке.— От вас за версту несет перегаром.

— Не ревнуй, деточка. Ты ему не понравишься, даже если сделаешь себе две симпатичные грудки. — Джоанна улыбнулась, но не отказалась от предложенной Робом конфеты с резким эвкалиптовым запахом. Хотя аромат от нее теперь исходит… Я поморщился. Тяжелые духи, конфеты и коньяк. Да уж, по-моему, полуразложившаяся дохлая белка — и та воняет приятнее.

— Стерва!

— Педик.

Роб расхохотался:

— Девочки, не ссорьтесь.

Потом до него первого дошло, в чьем присутствии они устроили эту безобразную сцену, и адъютант вытянулся по стойке смирно с несколько озадаченным выражением лица. В комнате повисла настороженная тишина. Я не понял, в чем дело, а потом, почувствовав на себе три изумленных взгляда, осознал, что давно должен был прекратить эту перебранку. Подобных вольностей в своем присутствии я не позволял. Черт! Мои мозги определенно остались в катакомбах.

— Джоанна, мне одному пойти к журналистам?

— Нет.

— Тогда сделай что-нибудь со своим запахом. Ксандр, я думал, в обязанности моего пресс-секретаря входит подготовка к интервью. Ты согласовал все вопросы? Проверил, что и с каких точек будут снимать?

— Почти.

— Так займись. Роб?

— Да, генерал.

— Твое мнение меня интересует только тогда, когда речь идет о работе.

— Простите.

— Все вон.

Вот теперь я в норме. Привычное амплуа — как броня, она не дает никому усомниться в моей ублюдочности и полном равнодушии к окружающим. Оставшись один в комнате, я нажал сенсоры, встроенные в браслет на запястье. Появился маленький экран, демонстрируя мне пьяное от восторга лицо Битти.

— Ну что?

— Он тоже переродок, но его кровь без изъяна. Не человек, а идеальная генетическая программа. Думаю, теперь я знаю, как починить первого, если у нас отнимут второго.

— Вот об этом точно не стоит никому говорить.

Битти кивнул.

— Я — могила.

Оборвав связь, я спросил себя: меня все еще волнует парень в палате или на сломанную куклу стало наплевать, когда появилась новая игрушка? Я все еще хочу его сохранить? Странное чувство. Я ничего не желаю уступать Капитолию. Никогда не думал, что я такой жадный. Откуда во мне такая уверенность, что я нуждаюсь в этих людях даже больше, чем они во мне?

***

Я не видел Эффи Бряк с момента окончания войны, но, признаться, не скучал по этой женщине ни минуты. Для многих жителей Двенадцатого она была предвестницей рока, глупой, абсурдной, но оттого не менее ненавистной.

— …никогда не думала, что буду скучать по старому выпивохе.

— Мотор! — скомандовал режиссер, и ее противный голос начал задавать вопросы о боеспособности регулярной армии. Я скупо отвечал. Солдаты маршировали по плацу. Почему никто не задается вопросом, зачем войска тем, кто кричал, что сражается за мир?

— Снято!

— …Плутарх настаивал, но Китнисс категорически отказалась. Крайне невежливо с ее стороны, а ведь могла получиться такая хорошая программа в память обо всех наших жертвах.

Наших? Что пожертвовала войне эта женщина? Пару своих париков?

— Мы хотели бы сделать еще несколько дублей. — К нам подошел режиссер, низкий человек с вытатуированной на щеке молнией.

— Нет. Я не стану гонять людей всю ночь ради ваших удачных кадров. Довольно.

— Но…

— Вы можете взять интервью у мисс Мейсон. — Джоанна выросла из-под земли, словно диковинный гриб. Она была еще менее трезва, чем днем, и казалась совершенно равнодушной к происходящему. Переменчивая женщина. Впрочем, роль беззаботной стервы ей удавалась блестяще.

— Вы же переночуете в крепости? А завтра можно снять еще несколько кадров. — Она взяла под руку режиссера. — Но сначала ужин. Кормят в Орешке не так плохо, как можно судить по кислому лицу его командира.

Хозяйка она не самая гостеприимная, но я наконец свободен. Дал отмашку офицерам, и те распустили солдат. Я направился к лифтам, в коридорах было пусто, если не считать часовых. Большинство сотрудников сейчас на ужине, потом часть обслуживающего персонала и солдат отправятся спать по домам или в казарменные помещения. Я бы сейчас не уснул за все богатства мира. Мое настроение испортилось, едва двери лифта разъехались в стороны. Ксандр стоял, прислонившись спиной к стене, его лицо выражало какие-то не до конца понятные мне эмоции.

— Стоило догадаться еще утром, мой генерал. — Губы скривила усмешка. — Вы были сами на себя не похожи. Надеюсь, доложили обо всем в столицу? — Мое молчание было красноречивее любого ответа. — Однажды вас убьют. Всех нас, а мне этого совершенно не хочется.

— Тогда пойди и свяжись с Плутархом.

— Утром.

Как же он меня бесит.

— Я не нуждаюсь в твоих подачках. — Слова слетели с языка раньше, чем я успел их обдумать.

— Я заметил. Вам вообще ничего от меня не нужно, генерал Хоторн. Ни ненависти, ни уважения. Только вот ведь незадача, мне на это наплевать. Я делаю то, что считаю нужным.

Не один я веду себя странно. Ксандр не такой самоуверенный, как обычно. В его глазах — непонятная мне робость и одновременно безразличие. Как будто он ждет, что я его ударю, но заранее решил не придавать этому значения. Это из-за слов Джоанны? Я никогда не был сплетником и не интересовался, кто с кем спит. Ксандру со дня его приезда часто мыли кости, но казалось, что слухи и насмешки Роба его не задевают, тогда в чем же дело? Если не в вопросах ориентации, то в том, что его обвинили в попытках понравиться мне? Почувствовать себя оскорбленным? Лишнее. Если это правда, то мальчишку можно использовать в своих целях. Да, я именно такой подонок. Четности в политике не бывает. Эти Голодные Игры не прекращаются ни на минуту.

— Делай.

Он хотел сохранить невозмутимость, но вздрогнул, когда я подошел почти вплотную. Ксандр попытался улизнуть. Поздно. Мои ладони прижались к холодному камню, лишая возможности бежать.

— Ну?

Я понятия не имел, как он поступит. Сейчас мальчишка был совершенно не похож на Китнисс, она никогда не выглядела такой напуганной. Я понимал, что он боится не меня, а того, что происходит в его собственной голове. Мы молчали почти минуту, я словно слышал, как двигается секундная стрелка, а потом Ксандр сорвался. Я был почти шокирован невинностью его поцелуя. Он был влажным и неумелым, язык ласково тыкался в мои упрямо сжатые губы. Узкие ладони скользили по талии, не решаясь обнять. Он был таким робким, что я чувствовал себя так, будто бросил вызов ребенку.

— Довольно. — Он послушно отпрянул, вжавшись спиной в стену. — То, что ты считаешь нужным делать, меня не впечатляет.

Уважение? Ну что за бред. Теперь я заработал абсолютную ненависть.

— Да пошел ты! — Удар в грудь был почти болезненным. — Отпусти.

Я не двигался.

— Вы. Да пошли вы, генерал Хоторн. Не помню, чтобы отменял правила субординации.

— А не засунуть ли вам их туда же, куда вы отправили мой поцелуй, генерал? — Он поднырнул под мою руку. — Рад, что позабавил, спокойной ночи.

— Отставить. — Пусть эта сделка будет честной. Мартина Ив до утра загрузит работой, он не сможет отлучиться, а этого я, пожалуй, оставлю при себе. Родственничек впоследствии не обвинит его в халатности. — Ты идешь со мной.

Я направился в палату пациента. Это скорее привычка, ведь сегодня меня больше волновал второй гость. Мартин спал, опустив голову на скрещенные руки. Никакого волнения. Я переоценил шпиона Пэйлор, или пора начинать бояться этого парня?

— Показатели?

Он вздрогнул от моего голоса и выпрямился, тупо уставившись в монитор.

— Да в норме, вроде.

— Не спите на посту.

— Скажите это тому, у кого есть надежда хоть через двое суток смениться.

— Если работа не устраивает, всегда можно найти себе другое занятие.

На мои слова он ответил вызывающей усмешкой:

— Простите, я погорячился. Больше никаких жалоб.

Опасен… Он опасен для меня так же, как я для Пэйлор. Неправда, что общие предательства роднят. На самом деле они разобщают. Трудно держать подле себя человека, который доподлинно знает, какая ты сволочь. Вот истинная причина, по которой я сослан в Орешек. Только надежда, что Второй дистрикт меня сожрет, не оправдалась. Кроме Роба, нашлось еще немало смельчаков, но я чую заговоры, как собака кость. Опытный охотник всегда обойдет чужие ловушки. Она думала, я не понимаю, зачем телевидение делает из меня мстительного беса? Всегда найдется дурачок, желающий его изгнать. Но на моей спине множество шрамов, оставленных кнутом, поэтому те, что от удара ножа, уже не заметны. Нельзя убить человека дважды. Я все еще дышу назло всем, включая себя самого.

— Мне жаль его. — Ксандр стоял, прижавшись лицом к стеклу. Он впервые видел пациента после полного восстановления кожного покрова. — Такой молодой…

Да он, по сути, сам всего лишь избалованный маленький мальчик. Жалость? Мне она кажется дикостью. Мартину, тоже, судя по написанному на его лице недоумению.

— Он не чувствует боли.

— Да разве в ней одной дело? Посмотрите на эти морщины на его лбу. Опущенные уголки рта. Что бы ему сейчас ни снилось, приятными эти видения не назовешь. Даже если в порядке тело, то есть еще душа.

— Ее существование научно не обосновано, — огрызнулся Мартин. — То, что мозговая активность далека от нормы, это факт, а остальное — чушь.

Мне ничего не хотелось добавить к его словам, но я зачем-то спросил:

— Была ли эта душа у тех, кто устраивал Голодные Игры, создавал переродков и ставил смертельные ловушки на себе подобных? — Ксандр не нашел слов, чтобы ответить, и я кивнул сам себе: — Если да, то я без нее определенно обойдусь.

***

Битти был влюблен. Это невозможно было не заметить по тому, с какой скоростью его кресло нарезало круги вокруг стула, на котором сидел наш гость, чье оружие и одежда были разложены на столе. Лора только что поскоблила скальпелем клинок, прежде чем поместить пыль под микроскоп и восхищенно ахнуть. Остальные лаборанты с не меньшим трепетом разглядывали грязную ткань и какие-то странные пистолеты. Незнакомец следил за их действиями со снисходительным любопытством, его совершенно не смущала собственная нагота, едва прикрытая тонким пледом, но стоило мне появиться, как он насторожился. Поднес к лицу какое-то устройство, которым снабдил его Битти, и что-то проговорил в него своим певучим голосом. Когда его тонкие пальцы нажали на кнопку, я услышал перевод:

— Считается, что Леворукий выглядит несколько иначе, а его кошки не носят штанов. Я был готов присягнуть в правдивости мифов, потому что видел их воплощение своими глазами, но чувствую, что начинаю сомневаться.

Битти был в восторге:

— Мы потратили на это целый день. Сначала он указывал на знакомые предметы и называл их, потом я все анализировал и, кажется, разобрался в алфавите его странного языка и логике построения фраз. Даже успел написать программу-переводчик на базе команд, написанных для переродков, у которых при внесении генетических изменений страдает речевая функция. В общем и целом отлично получилось, да?

Битти вроде не сказал ничего лишнего, но мне не понравилось само упоминание переродков. Присутствующие, за исключением Ксандра, и так знали о его исследованиях больше, чем мне бы хотелось.

— Если все так идеально работает, то почему наш гость несет откровенную чушь?

— До твоего появления он вроде говорил нормально. Правда, Ив? — Битти склонен паниковать по пустякам. — Может, какой-то сбой, или я ошибся в паре словосочетаний?

— А возможно, мы имеем дело с косноязычным идиотом. Ив?

Вид нашей докторши меня несколько удивлял. Она была малиновая, как свекольный суп со сметаной. Глаза блестели, обычно мятый халат был заменен на свежевыглаженный, а вместо карандаша или скальпеля, которые она вонзала в пучок на затылке, в зависимости от того, что первым утром подвернется под руку, — в волосах виднелась какая-то причудливая заколка. Вздрогнув от того, что я к ней обратился, она как-то особенно гортанно проворковала:

— Нет-нет, никаких психических отклонений.

На лице гостя появилась усмешка. Он записал весь наш разговор и, прослушав его, ухмыльнулся, диктуя прибору ответ:

— Обвиняя человека в безумии, стоит хотя бы представиться. Чтобы было кому бросить вызов.

— Гейл Хоторн.

— Рокэ Алва. — На этот раз обошлись без переводчика. — Думаю, еще не раз ваши слова покажутся мне не меньшим бредом, чем вам мои. Но я готов удивляться, а вы?

Каким-то образом он решил, что должен договариваться со мной. Не с Битти, который подарил ему возможность всех нас понимать, или Ив, наверняка полностью его ощупавшей, прежде чем начать колоть иглами и просвечивать рентгеном.

— Всем выйти.

Битти попытался возмутиться:

— Но Гейл…

— Быстро.

Как ни странно Ксандр показал пример того, что мои приказы следует выполнять. Лаборанты отрывались от своих исследований неохотно. Битти сердито фыркал, Ив продолжала краснеть. Когда мы остались одни, я нажал несколько кнопок на своем браслете. Думаю, мой приятель не раз пожалеет о том, что встроил в него заглушку любого сигнала передачи. Мониторы погасли, автоматические двери намертво заклинило. Прибор в руках моего гостя, к счастью, был автономным и продолжил работу.

— Кто вы и откуда?

— Бессмысленный вопрос. Я впервые слышу о таком государстве, как Панем, а вы, скорее всего, понятия не имеете о Талиге и Олларии.

— Значит, мы одинаково удивлены.

— Вы правы. — Битти специально настроил свою программу на голос этого человека. Он у него был чарующим, каким-то почти гипнотическим. Меня немного укачивало на волнах его обаяния, хотя парень я не впечатлительный. Хуже были только его глаза. Неестественно яркие, синие, как море перед грозой. Я всего однажды побывал в Четвертом дистрикте, но океан запомнился мне именно таким — ярким и опасным, хмурым и волнующим.

О чем я должен был спросить этого человека-стихию? Где расположена эта его Оллария? После катастрофы считалось, что иных людей, кроме тех, кто уцелел и стал частью Панема, уже не осталось. Однако передо мной сидел больше чем беглец в Дикие земли. Человек, у которого была своя страна, свой народ и даже серебристая шпага. Вот только ее было мало. Как бы он ни старался контролировать собственные эмоции, я не мог не заметить, что его руки ощупывают незнакомый материал машины-переводчика, стараясь понять, из чего она сделана. Взгляд пытается сосредоточиться на мне, но скользит по пробиркам и прибором в немом недоумении.

Переродки с прописанным кем-то генетическим кодом кажутся чудом. Они могут перемещаться за долю секунды через барьеры и, наверное, приказывать камням, но, кажется, мы сильнее. Я должен был почувствовать гордость, но вместо нее пришел страх. Потому что теперь моей армии было с кем воевать и кого завоевывать. Возможно, планеры до неведомой Олларии не долетят, но тут, прямо у меня под задницей, была дорога. Пока в один конец, но Битти умный, он разберется, как перенастроить излучатели. Я с каким-то отчаяньем понял, что почти ненавижу этого человека. За всю ту муть, что он поднял с самого дна моей души. Да будь Ксандр проклят вместе со своими словами!

— Что вам делать со всем этим, решайте сами. О чем думать — тоже. — Я устал. Битти сделал все возможное, чтобы испоганить этому человеку жизнь. Дав ему право говорить, он обрек этого Рокэ на уйму благодарных слушателей. Хватит ли ему ума молчать? Я не знаю. Понятия не имею, что за человек передо мной. Кто он и откуда. Одно понимаю: я давно перестал уважать свою человеческую природу и больше ей не верю. — Чего вы хотите?

— Я вам не интересен? — Алва выглядел одновременно удивленным и довольным.

— Нет. Но другим будете. — В этом я уверен. — Оцените нас, прежде чем принять решение, с кем и о чем говорить. — Я отдам его Плутарху, а не Пэйлор. Так у него останется шанс стать модной игрушкой нашего общества, изломанного всевластием правящих идолов, очередной забавой, в которой кто-то умрет, чтобы другие победили. — Мне повторить свой вопрос?

Кажется, он понимал, что все еще находится в аду.

— Штаны, Окделла и возможность вернуться.

Похоже, у нашего пациента на столе появилось имя. Что ж…

— Могу предложить только штаны. Вы можете увидеть парня, но он теперь принадлежит мне.

Алва ухмыльнулся:

— Вы в этом уверены? Трудно представить более непредсказуемое существо. Если он очнется…

Битти слишком много болтает, но знает свое дело.

— Когда очнется, — пообещал я, и теперь эти слова держат нас, как лук стрелу. Они натянуты, словно тетива. — Что касается вашего дома, не знаю, где он и каков он, но любая ваша попытка вернуться внесет в него неизбежное изменение. Нас.

Мне хотелось верить, что мир этого человека лучше, но Алва прекрасно понял значение моих слов.

— Я не стану торопиться с решением.

Глава 5.

— Убей! Убей! Убей!

Я без сил метался по лаборатории. Нырял в одно сознание и, выбравшись из него, рычал от отчаянья, чтобы погрузиться в другое. Ну почему люди такие идиоты и любопытство в них зачастую побеждает страх?

Присутствие Проводника я почувствовал сразу. Потом исчез запах Зверя, просто растворился в исходящем от каменных стен холоде и, наверное, мне должно было стать лучше, но я чувствовал только ненависть. Он явился, чтобы забрать мою добычу! Сейчас мы не в подземельях «Тех». Мне у него так просто не выиграть. Даже если он по-прежнему будет делать вид, что битва ему не нужна. Мерзавец, ну что за мерзавец! Захлебнуться ему Закатом!

Одно радовало: в физическом теле Проводник не мог чувствовать мое присутствие, но знал о нем. Это больше походило на людскую интуицию, он просто бросал настороженный взгляд именно на того человека, которого я в этот момент уговаривал выпустить из него кишки. С целительницей почти вышло, она даже на миг представила, как, терзаемая жаждой знаний, вонзает скальпель в его кожу, но потом Проводник улыбнулся ей, и глупая самка побежала прихорашиваться, наполнив свою голову совсем другими мыслями. Я мстительно напомнил ей, что она никогда не была особенно нужна мужчинам, но куда там… В ее тупой голове все позвякивало колокольчиками несбыточных мечтаний.

Я почти отчаялся, когда двери разъехались. Пришел Пустой в сопровождении бледного Александра. Он тоже не раз спускался в подземелья, но я предпочитал держаться подальше. Сильный, черный, как сажа, раттон, шагавший рядом с ним, никому не собирался уступать свою добычу.

— Пришлый. — Раньше надменная красноглазая тварь не удостаивала меня даже взглядом, но сейчас чуть обнажила клыки в знак приветствия.

Я воинственно приподнял чешуйки на загривке. Сейчас мне такого противника не порвать, и он об этом знает, но лучше лишний раз не показывать слабость. Местные раттоны в войне друг с другом замечены не были, тут на всех хватало людей, но я выходец из мест, где за добычу приходилось драться. Пусть поостережется.

— Брат.

— Тебе не нравится новый человек, — констатировал он, заметив следы моей пляски с чужими душами. — В чем причина?

— А?

— Мы рождены губить миры. Сеять семена отца своего. Второй… — Он гневно ударил хвостом демонстрируя свое пренебрежение к Ушастому. — Он рассказывал о вашем пленении. О невольном служении узревшим истину. Все в прошлом, брат. В этом человеке слишком мало света, чтобы счесть его врагом. У него нет ни штанов, ни власти.

Тоже мне проповедник от сил тьмы нашелся. Я мог бы придумать речь и торжественнее. Может, стоило попробовать?

— Ты ошибаешься, брат. Этот человек опасен. Он — создание тех, кто нас поработил. Явившись в этот мир, он может так же поступить и с вами.

— Эта жемчужина Ожерелья почти погасла. Мы славно постарались, разрушая мир изнутри. Проиграли маленькую войну, но сердца людей уже не обратить к свету.

Про «проиграли» мне понравилось.

— Некоторым хватит и вспышки, брат. Попробуй овладеть этим человеком, и ты поймешь, о чем я.

Воля, что сковывала меня в катакомбах, пока не ослабла, въелась в шкуру. Второй раз я бы не рискнул с ней связываться. Ушастый предупреждал, что в физическом теле Проводник станет еще сильнее. Черный, видимо, не привык проигрывать и мой вызов принял. Когда его первый раз швырнуло о стену, я изобразил на морде подобие сочувствия, но красноглазый был упрям. Попытки с седьмой ему удалось сунуть в человека лапу, на десятой снаружи остался один хвост. Я был изумлен и зол. Местные раттоны действительно такие ловкие, или это магия «Тех» превратила меня в слабака?

Выбравшись наружу, Черный отряхнулся. Особенно сытым он не выглядел, но на морде было написано самодовольство.

— У каждого человека есть трещина, через которую можно пробраться, брат. — Черный перестал скалиться. — Но ты прав, он силен и опасен.

— Скажешь об этом нашим сородичам?

— Зачем? — Он подошел к бледному красавцу и обвил его руку хвостом. — Человек убьет его, если потребуется.

— Твой человек? — Не хватало мне только еще одного извращенца.

— Добыча чужой не бывает, брат. Если она сочна, то делиться уже не хочется. Нашему роду присуща жадность. Человек теряет смысл, когда в его руках остается слишком мало власти, ну или будучи выпит досуха. Следуй за мной, я кое-чему тебя научу.

Ушастый выбрался из-под стола, где с равнодушием к моим попыткам уничтожить Проводника вылизывал собственный хвост.

— А мне с вами можно?

Черный его проигнорировал и пошел за своим человеком, который первым покинул комнату.

***

Какого черта Ксандр все еще следовал за мной по пятам? Я не отменил своего распоряжения? Да, наверное. Просто выйдя к столпившимся в коридоре людям, я приказал:

— Вы можете вернуться к работе.

Что ж, его долгом было сопровождать меня, а я просто не замечал его шагов за спиной. Только когда мы оказались в кабине лифта, сухо бросил:

— Шел бы ты спать.

— Мне не бежать с докладом?

Я слишком устал, чтобы спорить. Пусть сам решает. Предоставив это право практически незнакомому человеку, я не мог отнять его у других

Так получилось, что мы жили на одном этаже. Лишь на нем в Орешке располагались индивидуальные апартаменты командования, больше похожие на частные квартиры. Я выбрал себе самые скромные комнаты, зато рядом с лифтом и лестницами. Надежные замки и флагшток прямо под окном, по которому при желании можно было спуститься на балкон, опоясывающий нижний этаж. Никогда и никому не давал ключа, но Джоанна справилась. Скорее всего, еще утром сунула туфлю в проем, не позволяя двери автоматически закрыться. Остальное было уже просто. Вот только какого черта она решила не только ворваться в мои комнаты, но и превратить их в притон? Из приоткрытой двери лился хмельной смех. Похоже, Эффи Бряк тоже порядком перебрала.

— А я ему говорю: дорогой, вы слишком зеленый. Совершенно не сочетаетесь с моим розовым платьем.

— Да уж, мужчины — не лучшие аксессуары.

Пусть болтают. Возможно, в разговоре промелькнут новости из Капитолия, которые помогут мне с докладом. У меня привычка: выходя из комнаты, я всегда включаю запись, чтобы знать о происходящем в мое отсутствие. Это пару раз спасало мне жизнь. Но куда тогда податься мне? Обратно в подземелье? Нет, я слишком устал, чтобы наблюдать за восторгами Битти. Роб сейчас в городе у своей девушки, и его комнаты заперты. В свободных апартаментах разместили телевизионщиков, а мое появление в казармах многих удивит.

— Я ночую у тебя. — Ксандра новость шокировала. По крайней мере, он смутился. — На диване.

Пусть не питает лишних иллюзий.

— Мне-то что.

***

Я еще не был в этих апартаментах после его переезда. Наверное, ожидал, что там будет более вычурно, но парень притащил с собой не слишком много вещей. Пара фотографий на журнальном столике и картина на стене, изображающая позднюю осень, в остальном все как у меня: удобно, но уныло.

— Выпить хотите?

Ксандр пытался строить из себя гостеприимного хозяина.

— Нет. Я в душ и спать.

— Там есть чистые полотенца.

— Хорошо.

Когда я направился в ванную, он налил себе полный стакан вина. День определенно выдался нервным. Я чувствовал усталость, но одновременно и легкое возбуждение. Так частенько бывало после удачной охоты. Я больше не хожу в лес, но люди — не менее занятная дичь.

Стоило переступить порог, как датчики отреагировали на движение и в ванной загорелся свет. А вот и первое отличие капитолийца от дикаря из Двенадцатого. К стене прикреплен нагреватель для воды, душевая кабина просто огромная, а в роскошной джакузи при желании можно устроить оргию. Мерзнуть под ледяной водой, следуя собственным правилам, или отчитывать Ксандра за расточительность я не собирался. Выставил температуру воды и, раздевшись, встал под обжигающе горячие струи.

А остыть мне бы не помешало. Кровь прилила к паху, мысли в голове стали тягучими. Почему нет? Я прислонился к стене и, закрыв глаза, опустил ладонь на член. Попытался представить Джоанну, в голове пронеслась целая вереница образов, но ни один, даже самый соблазнительный, я не смог удержать. Дверь кабины отъехала в сторону. Мне нужно почувствовать себя смущенным? У Ксандра было такое испуганное выражение лица, будто он сам не понимал, зачем пришел. Вот только глаза… В них были голод и жажда. Он хотел меня так сильно, что потерял контроль над собой, прямо в одежде шагнул под душ и упал на колени. Я убрал ладонь, чтобы ему не мешать. Похоже, этот парень только целовался неважно. Меня почему-то начала раздражать эта мысль. Как я позволил себе обмануться? Его рот был слишком умелым для такого юного создания. Член у меня не маленький, но он полностью погрузил его в горло, касаясь носом моего живота, потом резко подался назад и игриво заскользил языком по уздечке. Удовольствие выбило из моей головы любые мысли. Еще утром казалось, что Джоанна выпила меня досуха, но он был так хорош, что долго я не продержусь. Я положил ладонь ему на затылок, предлагая притормозить, но Ксандр упрямо замотал головой. Учитывая, что в этот момент мой член был в его потрясающе узком горле, оргазм был похож на удар под дых. Колени задрожали от напряжения, мое тело со стоном покинули остатки воздуха. Ксандр судорожно сглотнул, даря мне просто феерические ощущения. Медленно выпустил изо рта мой опадающий член, вылизывая его дочиста. Ни одна из моих любовниц так качественно меня не обслуживала. Ксандр заслужил благодарность. Я потянулся к его волосам, но он попытался отодвинуться, несмотря на то, что его самого трясло от возбуждения.

— Уйди, пожалуйста. Я сам. Мне надо…

Я рывком поставил его на ноги и прижал спиной к стене. Расстегнул молнию и спустил штаны вместе с трусами. У него был небольшой аккуратный член и гладкая безволосая мошонка. В отличие от меня, он обрезан, вокруг головки — татуировка: перевитые серебристые стебли с шипами и пирсинг. Выглядит так, будто одна из колючек проткнула его член насквозь. Сделано красиво, но мне показалось, что, когда парень возбужден, эта странная серьга должна причинять ему боль. Да, в сексе он определенно не новичок. Я снова почувствовал досаду, но сжал его теплый член ладонью. Ксандр застонал и выгнулся, толкаясь в мой кулак. Мне почти ничего не нужно было делать, я просто стоял и смотрел на его лицо, чувствуя, как пирсинг царапает ладонь.

Сейчас он даже слишком красивый: мокрый, раскрасневшийся с затуманенными удовольствием глазами. Больше никогда не сочту его похожим на Китнисс. В ней никогда не было такой безудержной страсти, жажды получить наслаждение, даже если оно причинит боль, полностью тебя уничтожит. Я прижался губами к вене на его виске, и Ксандр мертвой хваткой вцепился в мои плечи, чтобы не упасть. Он почти кричал, захлебываясь стонами. Его липкое семя испачкало мои пальцы. Я медленно опустил его на пол и отвернулся, чтобы вымыть руки. Когда снова посмотрел на него, он уже сидел лицом к стене. Плечи дрожали, но голос звучал спокойно:

— Спасибо за одолжение.

Мне захотелось рассмеяться. Таким официальным тоном благодарят за удачно выполненную работу. Впрочем, это даже к лучшему. Я сбросил напряжение, но в мои планы не входит прекращать менять женщин и заводить постоянного любовника.

— Тебе нужно вымыться.

— Конечно, нужно.

Я вышел из ванной, прихватив полотенце. Вытерся уже в гостиной, рассматривая фотографии. На одной из них — роскошная женщина с волосами до колен, но на ее безупречном лице — отпечаток злоупотребления морфлингом. Мужчина — еще красивее, а Ксандр — абсолютная копия отца. Те же черные волосы, мягкие полные губы и светлые глаза. Не хочу ничего знать о нем. Стоило бы, но не сегодня. Я просто отложил в памяти тот факт, что женщина показалась мне немного знакомой.

Диван выглядел не слишком удобно, поэтому я бросил на него полотенце и пошел в спальню. Свое место в кровати я заработал, правда, она выглядела слишком узкой для двоих. Ничего, я спал и в условиях похуже.

***

Ксандр пришел, когда я уже почти отключился, обняв подушку. Некоторое время он просто молча стоял надо мной. Это раздражало. Я поднял на него глаза и увидел написанный на лице ужас. Зачем только я развалился на животе? Мои шрамы — не самое приятное зрелище.

— Больше не нравлюсь?

Не обдумав толком ответ, он покачал головой. Потом нахмурился, понимая, что практически признался в никому из нас не нужной симпатии.

— Это просто секс.

Лучшее из возможных решений.

— И его сегодня больше не будет. Спать ложись.

Он поставил на тумбочку какую-то банку и положил рядом пачку презервативов. Всерьез рассчитывал на продолжение? Я слишком устал. Ксандр, похоже, тоже, он погасил свет и, сбросив на пол халат, проскользнул под одеяло, стараясь меня не задеть. На такой узкой кровати это невозможно. Получив пяткой по голени, я, выругавшись, прижал его к себе. Он еще некоторое время вертелся, устраиваясь в моих объятьях.

— Спокойной ночи, — и целомудренно поцеловал меня в щеку.

Разве пять минут назад это не было просто сексом? Или он со всеми своими любовниками такой милый и нелепый?

Я провалился в сон и увидел море цвета глаз Рокэ Алвы. Оно укоризненно напомнило мне о том, что я занят не тем, чем должен заниматься.

***

— Ну и что в этом занимательного? — Всегда считал, что люди глупо выглядят, когда спариваются. Вкус их похоти, конечно, не плох, но я бы не стал питаться только ею, а вот Черному, похоже, нравилось, да и Ушастый глупо хихикал.

— Люди… — раттон Александра улыбнулся. С его мордой это выглядело несколько жутковато. — Они так зависимы от своих желаний. У человека, которого ты опасаешься, они тоже есть. Не скажу, что он в восторге от мыслей, которые посещают его время от времени, но это та лазейка, которую я нашел. Если твой человек придет в себя, будет легко научить его, как сделать Проводника уязвимым.

Я представил сцену в ванной в исполнении Проводника и моей добычи. Да неужели? Мерзавец определенно обойдется без награды за то, что хотел меня обокрасть.

— Сам справлюсь.

Черный продолжал скалиться.

— Ну, как знаешь. — Он посмотрел на своего раскрасневшегося человека, стоящего под струями воды, а его хвост … Что он делает с моей ногой? Если это не поглаживания, то я улитка, а не раттон. Вообще-то, мы не приспособлены к размножению и продолжению рода, вожделение нам чуждо, если ты, конечно, не дурак, который понабрался всяких глупых эмоций от своей добычи.

— Отгрызу, — предупреждающе рыкнул я. Хвост оскорбленно застучал по полу, а я предпочел сбежать. В драке сейчас не победить, а порвать кого-то на куски слишком уж хочется. Да что у меня за судьба такая — жить в окружении порождений отца, позабывших о собственном предназначении и погрязших в человеческих пороках!

Уже в коридоре у меня появилось ощущение, что кто-то смотрит мне вслед. Этот кто-то — не раттон, чешуйки встали дыбом, но вокруг было пусто и темно. Зверь ушел, ведь так? Точно ушел, я не чувствовал его запаха, но, похоже, становился параноиком.

***

У ранних подъемов свои правила. Обычно я справляюсь с плановой эрекцией в душе, но раз уж проснулся на два часа раньше, чем нужно, почему бы не выбрать более приятный способ? Ксандр спал крепко. Его маленькая теплая задница доверчиво прижалась к моему паху, не подозревая, чем ей это грозит. Я немного погладил ее, наслаждаясь гладкостью кожи, и потянулся за волшебной баночкой. Смазка оказалась густой и приятно пахла лимоном. Со спецификой анального секса я познакомился благодаря склонности Джоанны к экспериментам и поспешил применить полученные уроки на практике. Скинув на пол одеяло, я надел презерватив и щедро покрыл его смазкой. Зачерпнув еще немного, уложил Ксандра на живот и невольно удивился тому, сколько желания во мне может разбудить мужское тело. Широкие плечи, тонкая талия и длинные ноги. Этот парень мог дать фору любой красавице с пышными формами и играючи ее обойти. Разведя в стороны ягодицы, я полюбовался на розоватый оттенок складок кожи, так редко встречающийся у брюнетов и брюнеток, скользнул пальцами в податливое расслабленное тело. Ксандр издал какой-то гортанный мурлыкающий звук и немного поерзал по простыням, что я счел одобрением всех моих действий и стал двигать пальцами резче, немного сгибая их, растягивая умопомрачительно гладкие мышцы. Судя по тому, как он подавался навстречу моей руке, подготовкой можно было не увлекаться. Я подложил под его бедра подушку и толкнулся внутрь. Такие действия не заметить было уже трудно, Ксандр резко открыл глаза, заметался подо мной и, оглянувшись, посмотрел с таким ужасом и отвращением, что его взгляд подействовал на меня не хуже холодного душа. Я отодвинулся.

— Прости. Глупо вышло.

Отдышавшись, он немного успокоился и вцепился в мою руку.

— Я хочу.

— Незаметно. — Мои пальцы коснулись его вялого члена. — Не стоит переживать, это моя ошибка.

— Очень хочу. — Он придвинулся, обнимая меня за плечи. — Только не так. Давай лицом к лицу. Пожалуйста. Ненавижу, когда сзади… Когда не знаешь, кто.

Кажется, он еще не пришел в себя и готов был наговорить то, о чем мы потом оба пожалеем. Я закрыл ему рот поцелуем. Ксандр был хорошим учеником, через пару мгновений он легко подстроился под мой ритм, отвечая настойчиво и требовательно. Его руки скользили по шрамам, и это чертовски меня возбуждало. Я уложил его на спину и сжал губами крохотный сосок, вызывая стоны.

— А ты крикун.

Не считая нужным отрицать очевидное, он обхватил меня ногами. Я старался действовать медленно, но он был внутри такой узкий и горячий, так отзывался стонами на каждый толчок, что темп моих движений быстро вырос. Мне казалось, кровать не выдержит бешеной пляски наших тел. Поцелуи превратились в укусы. Ксандр оставлял на моей спине новые отметины, а я сжимал его бедра так, что на бледной коже проступили синяки. Это походило на безумие, он осыпал меня проклятиями, перемешанными с какими-то глупыми нежностями, я украшал его шею алыми метками и рычал, как кобель, дорвавшийся до течной суки. Меня сводил с ума его запах, глаза, рваные стоны… Долго выдержать эту сладкую пытку было невозможно. Когда Ксандр, коротко вскрикнув, затих подо мной, я дал себе волю и быстро нагнал его у финишной черты.

Мы лежали рядом не в силах говорить. Даже жаль, что часы на стене уже настоятельно рекомендовали мне вернуться к себе. Я, поцеловав его в губы, отправился в душ. Когда вернулся, Ксандр сидел на кровати, закутавшись в простыню.

— Гейл?

О чем он хотел спросить? Приду ли я этой ночью? Не знаю. Он слишком хорош, я могу втянуться и загнать себя в ситуацию, в которой не хочу оказаться. Обычно женщинам я в таких случаях говорю «до завтра» и забываю, на каких улицах они живут, но сейчас мы оба — заложники Орешка. Друг от друга нам не сбежать.

— Увидимся на завтраке.

Не знаю, чем ему так понравился мой ответ, но Ксандр бросился в душ, а я спокойно оделся. Форма, как и ожидалось, оказалась мятой. Ничего. Еще есть время ее сменить.

***

— Где ты был?

Джоанна выглядела раздраженной. Похмелье ее не красило.

— Если я и женился на тебе, то запамятовал, где и когда.

Она пожала плечами, наблюдая, как я переодеваюсь. Царапины на моих руках ее впечатлили.

— Горячая девочка попалась?

— Только не говори мне, что ревнуешь.

— Я? Просто подумала, а не устроить ли нам забаву на троих. Ты пробовал? Все мужчины мечтают о чем-то подобном.

— Я мечтал о семье, жене и детях, но, как видишь, не сложилось.

Она кивнула. Некоторое время молчала, а потом тихо поинтересовалась:

— Ты ведь не спал с этим ублюдком? — Ни секунды не сомневался, что она говорила именно о Ксандре. — Гейл, почему ты не веришь, что нравишься мне? Я не желаю тебе зла.

— Добра тоже не приносишь.

— От него его будет еще меньше. Ты совсем не знаешь этого человека.

— Вопрос в том, что знаешь о нем ты?

Джоанна вздохнула.

— Я не люблю о таком говорить.

— Не говори.

Она швырнула в меня подушкой. Похоже, это становилось привычкой.

— Несколько лет назад во время очередных Игр президент Сноу пригласил нас с Финником во дворец. Мы думали, планируется обычная оргия, но гость был только один. Нас пригласили в темную комнату, в центре которой стояла освещенная прожекторами кровать. Президент был с нами, но оставался где-то в темноте. Финник поинтересовался, будем ли мы снимать кино, Сноу ответил, что нет, но изучить сценарий нам придется. На постели лежало всего две страницы. Одэйр просмотрел свою роль, я прочитала, что придется делать мне. Спустя минут десять, в комнату вошел подросток, почти ребенок. Финник нахмурился и попытался спорить, но этот наглец бросил на него надменный взгляд и поинтересовался у темноты: «Я провинился? Почему сегодня только два жалких победителя? Можно было привести десяток или, как в прошлый раз, какого-нибудь переродка с кучей членов». Сноу велел нам начинать. Финник подумал, что безопасность его Энни дороже этого придурка, и принял стимуляторы, без таблеток у него на мужчин никогда не стояло. Он драл мальчишку больше часа, а тому это и правда нравилось. Он не был обдолбанным, я на всякое насмотрелась к тому моменту и могла отличить наркомана. Потом я, как и было написано в сценарии, поимела эту потаскуху рукой. Парень был так растянут, что в него можно было и две при желании засунуть. Он выл, приказывал, чтобы я трахала его глубже и сильнее, а потом, кончив, отпихнул меня ногой. «Жалкое зрелище. В следующий раз хочу тех, кто умеет трахаться». Меня больше не приглашали, но Финник ходил в особняк каждую ночь до самого отъезда, а возвращаясь, обычно напивался и рассказывал такое, что волосы на голове дыбом вставали. Личная сучка президента оказалась очень требовательной и стремилась к самым разнообразным удовольствиям. Даже я считаю себя слишком целомудренной, чтобы говорить о том, какие вещи там происходили. Это сейчас он ходит тут как сама невинность. Лживый ублюдок.

— Доказательства.

— У него такое занятное украшение на члене. Сережка и серебряная татуировка с шипами. — Я молчал и она вздохнула. — Ты спал с ним. Он наверняка хорош, с таким-то опытом? Выглядел довольным? Если да, то кто ты, Хоторн, переродок с кучей членов или могуч, как толпа пьяных мужиков? — Джоанна невесело рассмеялась. — Гейл, ему что-то от тебя нужно. Не знаю, зачем Плутарх прислал тебе сразу двух шлюх, но меня просили лишь выведать, что за секреты от него у вас с Пэйлор. А вот какой приказ у Александра?

Я удивился:

— Ты никогда меня не расспрашивала.

— А ты бы сказал? Я не глупа и понимаю, когда мужчина не болтлив, а женскими уловками его не проймешь. На этот раз мне даже выдали спецсредство, способное развязать язык любому. — Она показала мне крошечную ампулу и уронила ее на пол. — Упс. Какая досада. — Джоанна обняла руками колени. — Устала я, Гейл… Так устала от того, что в этом мире ни черта не меняется.

Что это? Попытка завоевать мое доверие, или она действительно хочет, чтобы ее вывели из большой игры, сняли со счетов и наконец спустили с поводка? Или это проверка? Способ узнать, насколько я доверяю Плутарху и к кому побегу докладывать о безалаберности его сотрудников. Может, это Пэйлор хочет узнать, сумею ли я сохранить ее тайну? Сбежать, что ли, в неведомую Олларию? Хотя, если верить пуле в теле мальчишки и напряженному взгляду этого Рокэ, там тоже не все безоблачно. Люди — дерьмо, где бы они ни жили.

— Я тоже устал, Джоанна, и не слишком благодарен тебе за откровения. Дел и без них по горло, а теперь мне придется все это обдумывать.

— Сдай меня Пэйлор или Плутарху, — она пожала плечами. — Один хрен. Эти двое — как гадюки, которым удобно в одной банке. Страдаем только мы. Людишки, которых они передвигают, словно шахматные фигуры. Ты на чьей стороне доски?

Я оставил ее вопрос без ответа. В коридоре меня ждал Роб, а в кабинете — куча дел. Покончив с договорами на поставки продовольствия, я отослал адъютанта и начал писать отчет. До завтрака предпринял семь попыток, но в голове было пусто. В конце концов, проще объясниться на словах, по голосу легко определить настроение собеседника. Пэйлор нет на месте, Плутарх, по словам его секретаря, еще даже не проснулся. Мне определенно везет. Никто не сможет обвинить меня в том, что я не пытался доложить о новой находке.

***

Когда я пришел в столовую, атмосфера вокруг царила гнетущая. Джоанна в кои-то веки решила посетить завтрак, и, судя по всему, у нее состоялась очередная перепалка с Ксандром. Если верить настороженным взглядам, которые бросали на них окружающие, ссора вышла довольно громкая. Мой любовник мог бы выглядеть великолепно со своими припухшими от поцелуев губами, если бы не смертельная бледность. Невозмутимым остался только Роб, отодвинувший мне стул. Похоже, он не испытывал симпатий ни к одному из этой парочки, если не считать, конечно, его желания забраться Джоанне под юбку.

— Что произошло?

Спорщики как в рот воды набрали.

— Мисс Мэйсон довольно громко поинтересовалась у мистера Верли, не считает ли он зазорным после президента обслуживать генерала, и переключится ли он на офицерский состав, когда вы его вышвырнете.

Многие уже закончили завтракать, но не спешили расходиться. Плохо: толпа всегда жаждет зрелищ. А на закрытой военной базе любая сплетня живет дольше, чем в оживленном городе.

— Что он ответил?

— Нет.

Ксандра губит его гордыня. Он мог бы напомнить Джоанне о том, чем ее саму заставляли заниматься. Люди любят изображать жалость, когда это ничего им не стоит, но этот идиот упрямо молчит. На лице ни стыда, ни раскаянья. Отвратителен ли он мне? По большому счету, нет. Я слишком плохо отношусь к людям, чтобы ждать от них чего-то, кроме подлости.

— Вполне лаконичный ответ. Роб, после завтрака ты поможешь мисс Мэйсон собрать вещи. Она нас покидает.

— Одна, генерал? — хмуро поинтересовался Ксандр.

— Не я назначал тебя на должность, значит, не мне и увольнять. Хотя впредь я предпочел бы, чтобы мне присылали секретарей, а не проституток.

Я сделал мальчишке одолжение: любого, кого презираю я, большинство в крепости предпочтет поощрить. Если ему нужна причина для побега — пожалуйста. Одним шпионом меньше. Лучше обходиться без секса, хотя мне не придется. Всегда есть пара грешниц, желающих раздвинуть ноги перед демоном.

Завтрак я заканчивал в полном молчании и одиночестве. Джоанна унеслась злая, как фурия, Ксандр ушел более тихо, Роб отправился выполнять приказ. Мои подчиненные, поняв, что спектакля не будет, покинули столовую разочарованными. Отличное утро. Вот только браслет навязчиво запищал.

— Он сбежал! — орал Битти.

Поправка. Было отличное утро.

***

— Кто додумался оставить этого человека в комнате без видеонаблюдения?

— Да были там камеры! — злился Битти. Судя по его тону, если наш гость найдется, ходить ему теперь с чипом в заднице. — Сначала этот мерзавец затеял какую-то возню. То стол уронит, то притворится, что ему плохо. Лора, я и Ив носились туда-сюда, а он, видимо, подмечал, с каких точек за ним наблюдают. В комнате-то всего пара слепых зон была…

— Продолжай.

— Последним к нему зашел Мартин. Он его вырубил и забрал браслет. Видел, как мы ими пользовались.

Винить нашего гостя я не стал, сам на его месте вел бы себя настороженно. Жаль только, что он не избавил меня от шпиона Пэйлор навсегда.

— Бежать ему некуда. Лифты принимают голосовые команды, лестницы вы заблокировали, значит, наш гость все еще на этаже. Отследи, какие двери открывали браслетом Мартина.

— Никаких, — отчиталась наблюдавшая за мониторами Лора. — Камеры в коридорах пару раз засекли его у вентиляции, но она интересовала нашего пришельца недолго.

Сбежать через эту шахту не получится, да и не станет он скрываться один. Ему нужен тот второй, Окделл. Я был в этом практически уверен.

— Он вернется, немного осмотревшись, или попытается захватить заложника и продиктовать нам пару своих условий.

Битти был удивлен:

— Но мы же не собираемся причинять ему зла.

В себе я не был уверен.

Глава 6.

Может быть, я на самом деле забыл, что значит быть раттоном и по воле «Тех» окончательно переродился в Закатную тварь? Люди меня раздражают. В подземельях их души были лишь добычей. Что можно сказать о еде? Она бывает вкусной или прогорклой, но ее пожирают и о ней забывают. Интриги, гаснущие миры — это все не для меня. Хаос радует Великого отца и должен быть по сердцу нам, его детям, но я ничего не чувствую. Вальяжные раттоны, которым представил меня Черный, только и говорят, что о власти над своими людьми. Хвастаются тем, что заставили их совершить, какие кошмары и злобу подняли с самого дна их душ, а мне скучно. Ну, съели и забыли, о чем тут думать?

Вот со своей жертвой мне почти хорошо. Ну и пусть он кормит меня одним и тем же бредом. Я уже привык к своему скудному меню, хотя, конечно, хочется большего. Может, он еще вынырнет из своего кошмара? Я в последнее время даже перестал его мучить, пытаясь пробудить другие сны. Пусть вглядывается в темноту столько, сколько считает нужным. Ему, нам… В общем, пока так даже спокойнее. Зверь ушел. Тот, кто натравил его на нас, тоже сбежит рано или поздно. Люди не любят покой, это я уже понял.

Несмотря на отвращение, которое вызывали у меня методы Черного, я все же попытался заглянуть в Проводника. Может, виноват был страх, что я почувствовал ночью в коридоре на верхних ярусах, но мне стало вдруг сложно оставаться одному. Не хватало живой сытной мысли, тепла чужого тела, и, поскитавшись по катакомбам, я забрел в комнату к Рокэ Алве. Наверное, пора перестать мысленно называть его Проводником, у людей есть имена, и они имеют для них какое-то значение. Мы, раттоны, не понимаем, чем они для них так важны, ведь все люди разные, их и без этих глупых кличек не спутаешь, но пусть будут.

Алва спал. Но его забытье было настороженным и тревожным. Я предпринял попытку проникнуть в его спутанные усталостью мысли и нащупал лазейку. Это были странные эмоции. Внутри последний из проклятого рода был как музыка, вроде мелодия веселая и задорная, но ты не можешь не слышать спрятанные в ней ноты печали и одиночества. Такой песней подбадривают себя в пути извечные странники, когда врут, будто их дорога не бесконечна и где-то там, за ее очередным поворотом, стоит дом их сердца с пылающим ярким очагом, у которого ждет уютное кресло, бокал вина и тот, кто скажет хриплым от волнения голосом: «Как же хорошо, что ты вернулся, Росио». Он жил в его душе, этот особняк с мягкими коврами, по которым можно было перекатывать друг другу полную бутылку вина, не опасаясь, что она разобьется.

Я видел тень предательства в его душе, женщину у огня, прекрасная и хрупкая, она менялась на глазах. Фигура раздавалась в бедрах, роскошные волосы блекли и редели, а на фарфоровых щеках, словно трещины, появлялись глубокие морщины. Когда пламя добиралось до ее юбок, и она вспыхивала, оседая на пол блеклыми горстями пепла, но никого не печалил ее уход. Она больше не была владычицей этого сердца, оставаясь лишь отзвуком былого, несколькими плачущими гитарными нотами. Отголоском старой боли, кровавой печатью рока, отметившего своего избранника.

На смену незваной гостье приходили призрачные друзья. Похожие на белесые тени, они смеялись и звенели бокалами, их шутки переливались бубенцами под каменными сводами, и раб своей судьбы улыбался, глядя на них, его песня становилась сладкой и тягучей, как весенний мед, но ей все еще не хватало страсти, а гостям этого уютного дома — красок. Слишком мало места занимали они в сердце хозяина, похоже, отвык он любить кого-то, оставаясь одиноким даже в самой шумной разнузданной компании. А потом белесые тени на миг расступились, и я увидел его. Свою добычу. Оруженосца с растрепанными волосами, чьи глаза светились хмельным блеском, а губы покраснели от выпитого вина. Он оказался так ярок, что на него было больно смотреть. Слишком много красок, энергии, бурлящей в крови жажды жизни. Струна вскрикнула о чем-то болезненном, похожем на надежду, и лопнула, оставив после себя абсолютную пустоту и тишину. Голоса смолкли, будто по волшебству. Пусть тени все еще двигались вокруг, мальчишка у камина смялся над их шутками или гневно хмурился, если чье-то замечание ему не нравилось, но хозяин дома их не замечал. Он просто сидел в кресле, разглядывая отблески огня собственной судьбы, но не в пламени, а в хмельных глазах этого взрослого ребенка. Он подносил к губам бокал, но пил не его содержимое, он глотал чужую наивность и бестолковые мечты, надежды, которым не суждено сбыться, и у вина его был соленый вкус крови и слез. Он видел в этом мальчишке самого себя и завидовал ему со скорбью, с которой прозревший иногда вспоминает те времена, когда был еще слеп, и мир, который ему было не разглядеть, представлялся чем-то по-настоящему прекрасным.

— Зачем же просто смотреть?

Я не верил, что этот человек может поддаться мне, но на секунду его рука дрогнула, и пальцы выпустили тонкую ножку бокала.

Алва резко сел на кровати, отбрасывая меня прочь. Его взгляд скользил по серым стенам комнаты, словно он искал врага, осмелившегося бросить ему вызов. Но вышвырнутый из его мыслей, я не представлял угрозы, и человек расслабился. Его губы искривила усмешка.

— Для меня это уже ничего не изменит, — тихо повторил он и откинулся на мягкие подушки.

Я бы поверил, если бы не слышал звон разбившегося бокала. Людские надежды порой приобретают самые причудливые формы. Я знал, что он пойдет к нему, мой жертве, потому что вина — странная штука. Ты можешь оправдывать себя тысячей слов, но если в глубине души веришь, что мог многое изменить в чужой судьбе, от горечи не так просто избавиться.

***

Гость обнаружился через три часа. Все время, что обыскивали коридоры, он пил, с некоторыми удобствами расположившись в кладовой, которую кто-то забыл запереть. Из старых костюмов химической защиты он подобрал себе наряд какого-то отвратительного лимонно-желтого оттенка и даже разобрался со шнуровкой прорезиненных ботинок. Кто из лаборантов и зачем спрятал среди спецодежды запас крепкой смородиновой наливки? Желающих признаться не нашлось. Дисциплина у ученых всегда была ни к черту, впрочем, с подручными Ив и Битти я мог разобраться позже.

Не скажу, что Алва выглядел мертвецки пьяным. На ноги он поднялся не шатаясь. Немного блестели глаза, на бледных впалых щеках краснели пятна нездорового румянца.

— Они отказались показать мне мальчишку. Что ж, я сбежал, вы явились и теперь отдадите соответствующей приказ.

— Если захочу.

Сказать по правде, у меня не было никакого желания наказывать его за неповиновение.

— Скольких ваших людей мне убить, чтобы вы приняли нужное решение?

— Вам список или выберете сами?

Он усмехнулся:

— Практичные люди меня одновременно восхищают и пугают. В них слишком мало страсти. Вы так молоды, а уже так…. — Он сделал рукой замысловатый жест. — Сухи. Впрочем, я раньше вашего лишился каких-либо иллюзий. Отведите меня к Окделлу.

— Кто он вам?

Алва произнес какое-то слово, но у машины возникли сложности с переводом. Тогда он попытался объясниться целой фразой:

— Человек, который должен был носить мое оружие. Он плохо справлялся со своими обязанностями.

— Идем. — Рокэ последовал со мной без каких-либо возражений. Позволил лаборантам себя обыскать и отобрать кусок проволоки, которой он обмотал костяшки пальцев. На бутылку они внимания не обратили, а зря. Что-то подсказывало, что в руках этого человека даже она — оружие. — Понравилось?

Он сделал глоток.

— Слишком сладко, но лучше… — Наверное, слово, сорвавшееся с его губ, было наименованием какой-то крепкой выпивки, но я его никогда не слышал. — Хорошо отбивает аппетит.

— Вам не нравится наша еда?

— Она отвратительна.

Продолжая нашу светскую беседу о несовершенстве рагу из говядины, в котором слишком мало мяса, мы подошли к царству Ив. Мартин с обмотанной бинтами головой лежал на кушетке в углу комнаты. Он наградил Алву гневным взглядом и отвернулся к стене. Ив начала выражать беглецу свое недовольство, но я и так потратил слишком много времени на разговоры, поэтому приказал ей открыть дверь в медицинский бокс. Алва молча последовал за мной. Мне было любопытно увидеть его реакцию на нашего пациента, но лицо Рокэ вообще не выражало никаких эмоций. Он равнодушно прикоснулся к запястью Окделла и констатировал:

— Кожа на ощупь холодная и сухая.

— Искусственная. Она полностью прижилась, но требуется немного времени, чтобы приобрела нужную эластичность.

— У него был шрам на руке. Мне пришлось вскрыть воспаленный крысиный укус, чтобы выпустить гной.

— Он и на человека похож не был, когда сюда попал. Месиво из мяса и раздробленных костей с пулевым ранением в грудь.

— Этого стоило ожидать.

— Что с ним случилось?

Алва усмехнулся:

— То же, что и со всеми юными глупцами. Он кого-то полюбил, кому-то поверил. Даже жаль, мы так хорошо начинали…

Я хмыкнул:

— Любовь и вера? Да, такое не прощается. Его тело вылечено, но мы не можем привести его в чувство. Наш врач считает, что причина в отравлении.

Алва покачал головой.

— Его разрушает собственная кровь. Те решения, которые он принял, как один из четырех ключей. — Он нес чушь или виновато было несовершенство перевода?

— Вы тоже ключ?

Он усмехнулся.

— Все намного хуже. Иногда мне кажется, что я — дверь. Могу я остаться здесь?

— Комната не приспособлена для двоих.

— О, я ни в чем не нуждаюсь, кроме выпивки и пары одеял. — Он пожал плечами. — Если прощение нельзя заслужить, возможно, вам удастся его выдумать? Я не до конца понимаю принципы тех возможностей, которыми вы обладаете, но если это поможет ему, ваша странная госпожа Ив может выкачивать из меня кровь и дальше.

Я хотел спросить его, как он оказался здесь, но не сейчас, не при свидетелях, следивших за нами из соседней комнаты.

— Вам нужно отдохнуть.

— Мне необходимо вернуться, но вы сказали, что не знаете, как это устроить. Что ж, я подожду.

Он сел на пол, сделав глоток из бутылки, словно собирался оставаться в этом положении, пока я не найду решение его проблемы. Мои дела его предсказуемо не волновали.

***

Битти был не так зол, как я ожидал. Похоже, новые загадки отвлекли его от побега нашего гостя. За то, что содержалось в его крови, он готов был простить этому человеку все.

— Этот тип — нечто невероятное! — Стоило нам оказаться в лаборатории, мониторы запестрили разнообразием картинок. — Это молекулы его крови. Внешне ничего необычного, но если копнуть глубже… Видишь эти точки?

— Ну?

— Измененные атомы. Причем, если учитывать, в состав каких хромосом они входят, эти изменения могут быть наследственными по мужской линии. То есть этот переродок…

— Алва.

Битти отмахнулся:

— Неважно. Короче, не исключено, что он — не первый их носитель. Вот эти серые точки очень похожи на атомы, что отмирают или, если угодно, погибают в теле нашего первого исследуемого. Здесь они стабильны. Немного резонируют с остальными, но функционируют.

— И что это значит?

— Понятия не имею, но если мы сможем отделить их от других и запустить в тело первого пациента, возможно, они залатают с каждым днем увеличивающееся число дыр.

— Есть и другой вариант развития событий?

— Мы убьем его, — нахмурился Битти. — Не жди от меня идеальных решений, Гейл. Я понятия не имею, с чем мы столкнулись.

Браслет на моей руке вспыхнул красным. Медлить в таких ситуациях не следовало. Роб знал, как я ненавижу этот код, и не пользовался им без крайней необходимости. Его лицо на крохотном экране выглядело растерянным. Мой адъютант не имел допуска на нижние уровни и не понимал смысла переданной информации.

— Срочный приказ из президентского дворца. Вас и вашего нового гостя ждут там в самые кратчайшие сроки. Поезд за вами уже выслан. Расчетное время прибытия на вокзал — два часа.

— Спасибо. Мы будем.

Мне не оставили времени даже собраться с мыслями. Битти почувствовал мои сомнения.

— Мартина я не выпускал из виду ни на минуту. — Правда — все, чем он сейчас мог мне помочь. — Ив сказала, что, пока велись поиски, вниз спускался Александр. Лора не стала скрывать от него нашу находку и возникшие с ней проблемы. Она талантливая девочка, но понятия не имеет, когда стоит промолчать, а этот капитолиец ей нравится.

«Ты ей тоже нравишься. Возможно, даже аналогичным неумением держать язык за зубами, когда вокруг происходит столько всего интересного», — хотелось добавить мне, но я промолчал. Сейчас не время ссориться с Битти, а любой интерес к себе женщин он воспринимает в штыки.

— Действуй.

— Ты о…

— Лучше все потерять, чем ни черта не выиграть. — Моя решимость его насторожила. Двойные стандарты. Разве не Битти минуту назад готов был прикончить парня?

— Думаешь, новую игрушку тебе вернут? Попробуем сохранить старую. Работай. Это приказ.

Если честно, то меня душила злость. Я нутром чувствовал ловушку, но пока не понимал, как ее обойти. Впрочем, я уже давно хожу по тонкому льду. Однажды провалюсь под него и кого-то утяну за собой. Это лишь вопрос времени и осознанного выбора жертв.

***

Ксандр не вызывал даже раздражения. Маленький изворотливый гаденыш, едва переступив порог моего кабинета, решительно шагнул к столу и положил передо мной конверт из плотной бумаги:

— Прошение о переводе.

Что еще делать крысе, как не бежать с корабля, который она потопила?

— Я неясно выразился за завтраком? Как только министр подпишет твое новое назначение, можешь быть свободен. Полагаю, письмо не заверено?

— На это уйдет несколько дней. — Поднимаю глаза. Выглядит он неважно, на щеке наливается синевой кровоподтек. Джоанна добралась или кому-то не понравилась история про президентскую шлюху?

— Перевод займет меньше времени, если ты отправишься со мной в Капитолий. Я завизирую прошение, однако пока оно не подписано Плутархом, у тебя все еще есть обязанности. В катакомбах тебя ждет гость. Нужно привести его в достойный вид.

— Я знаю про новую находку. — Губы Ксандра были упрямо сжаты. Он не считал нужным ничего отрицать.

— Так даже проще.

Он смотрел на меня, словно чего-то ждал, я не видел причин отворачиваться.

— Вы… Ты ни о чем меня не спросишь?

Изменил ли секс с ним что-нибудь для меня? Нет, рассказ Джоанны лишь все расставил по своим местам. Если выбился наверх, помни: стоит зазеваться — и ты снова окажешься пешкой. Терять легче, чем завоевывать, а я не возлагал на Ксандра никаких особых надежд. Это было хорошее утро, какое-то солнечное, но чего вспоминать о нем, когда большая часть твоей жизни проходит в темных казематах? Кто он для меня? Даже не крыса, после укуса которой остается гнойный нарыв. Это раньше я любил свою семью и мечтал о свободе и Китнисс. Теперь я знаю главный принцип выживания: уничтожай, чтобы не быть уничтоженным, побеждай, даже когда победа оставляет после себя лишь пепел. Чтобы выжить и перегрызть горло тому, кто пытается меня доломать, я трахнусь с чертом, если он меня захочет, а для этого сам стану переродком и отращу положенное количество членов, чтобы его как следует удовлетворить. Но разве этот мальчишка — бес? Это от него Джоанна меня предостерегала? То, что найдется тот, кто выдаст мой маленький секрет, я не сомневался. Что он скажет в свое оправдание, если сочтет нужным в кои-то веки оправдаться? Придумает какую-нибудь слезливую историю? Мне не сложно, могу и послушать, но что способно растрогать того, на чьих глазах заживо горели люди, бок о бок с которыми он прожил всю жизнь? Среди них были те, кто действительно никогда не желал мне зла. Среди них была Мадж, девочка, которая верила, что любовь не бывает злой.

— Что ты хочешь мне рассказать? Что Сноу тебя к чему-то принуждал, а Плутарх продолжает использовать в своих целях? Разве так важно, за что вы там все трахались? Ты, Финник или Джоанна? За свою или чужую жизнь? За мнимую безопасность? Всегда есть выбор. Можно откусить себе язык и послать все на хрен, но ты не пытался этого сделать. Хотя зачем умирать? Можно убить… Это намного проще, чем кажется — Он молчал. Я пожал плечами. — Ну и, конечно, некоторые выбирают терпение. Тут каждый сам решает. Поверишь, что мне наплевать, каким был твой выбор?

Ксандр кивнул.

— Я могу идти?

— Да.

В дверях он остановился.

— Гейл… Генерал Хоторн. Мне всегда было интересно, но я не решался спросить. Чем именно вы оправдываете свое существование? Заботой о своей семье? С теми, кого любят, хоть иногда видятся. За их днями рождения не просят следить секретаря. Сначала я думал, что это равнодушие показное. Вы прекрасно знаете цену любви и тому, как кто-то может использовать ее против вас. Но ведь это другое, да? Вы на самом деле не заметили, как переродились в бездушную тварь. Не подумайте, что я вас упрекаю, это зависть.

Он вышел, не дожидаясь моего ответа. Я привычно провел ладонью по глазам и резко отдернул руку, словно стряхивая с кончиков пальцев напряжение. Мои желания, стремление или интересы… Такие глупости могут занимать людей, пока они не понимают, в каком болоте оказались. Когда ты тонешь, у тебя одно желание — во что бы то ни стало выплыть.

***

Мы видим мир несколько иначе, чем его видят люди и, вроде бы, совершенно не умеем удивляться. «Те» — это ублюдки, что меня пленили. Какую одежду они носили и чем пользовались, чтобы сделать свою жизнь лучше, мне не интересно. Другие — это порождения тех, что жили в этом самом Панеме. Я в стране за много лиг от Анаксии, ставшей впоследствии Талигом, или раб еще одной бусины, нанизанной на нить миров? Кому какое дело? Это просто жизнь со своими законами и большими машинами. Люди те же. Еда — она и есть еда… Наверное.

Если я прав, то откуда ощущение, что происходит что-то ненормальное? Мой отец — великое Чужое, поработитель всего живого и господин хаоса. Мы, раттоны, — лишь малая часть его порождений, но с нами не справиться одиноким воинам костров, что ушли в Закат. Мы рождены, чтобы отравлять собой людей, и только они в силах с нами справиться. Выиграть это сражение в коридорах собственной души, бродить по которым так нравиться нам и так ненавистно им. Пока я был Закатной тварью и служил «Тем», во мне жил страх перед Зверем, величайшим порождением тех, кто превратил меня в раба. Зверь силен, учили нас прозревшие истину, в нем есть от тьмы и есть от костров первозданного света. По сути своей, воля у него человеческая, но душу в этой твари может пробудить лишь кровь. Зверь несет в себе абсолютное разрушение, он гасит огонь людских жизней и пьет даже темных тварей. Зверь есть война. Зверь есть цена, которая не должна быть уплачена. Нормально бояться воина, чье предназначение — лишь победа, купленная кровью. Даже у здешних раттонов чешуя вставала дыбом, когда Ушастый рассказывал о нем, и они едва не плясали, услышав, что Зверь ушел, но мне не становилось спокойнее.

Я искал причину своего страха, но объяснений ему не было. Сначала я думал, что причина — в Пустом. Не только я, все подобные мне держались от него подальше и отводили свои глаза, скупо признавая, что в нем для нас нет никакой еды. Разве что Ушастый испытывал к этому человеку какую-то извращенную склонность.

— Совсем нет трещин. — Он счастливо гладил пальцы генерала своим дурацким пушистым хвостом и едва не терся о его ногу. — Но ведь так не бывает, брат!

— Я тебе не…

— Да помню я. — Эта тварь совсем потеряла страх, вылизывая языком лапу. — Чувства, даже самые сильные, он может отряхнуть с рук, словно пыль. В нем только долг, обещание жить и попытка сражаться с врагом, которому даже имени нет. Словно костры снова горят… Будто человек ухитрился разжечь этот потухший огонь внутри себя. Жутко, но прекрасно.

Сумасшедшие слова, как и все в нем, но я почувствовал страх. Ушастый якшался с человеком, но не видел в нем добычу. Само существование такого урода среди моих братьев противоречило самим древним законам извечной войны. Находиться рядом с ним мне было противно, и я поспешил вернуться в подземелья. Только в белую комнату, которую именовали госпиталем, не пошел. Теперь моего человека караулил Алва, а я вместо того, чтобы драться с ним за добычу, отчего-то чувствовал себя лишним.

Бесцельно блуждая по коридорам, я вдруг почувствовал это… Холод, липкий могильный холод пробирал до костей, словно я снова был пленником, скитавшимся по бесконечным катакомбам в поисках пищи. Каменные стены давили, умом я понимал, что они неподвижны, но ощущал себя так, будто камни вот- вот меня расплющат. И этот взгляд… Внимательный, изучающий насмешливый.

— Какая уродливая собачка.

Голова раскалывалась с хрустом, как в тот день, когда «Те» взяли в плен мою волю. Поскуливая, будто и впрямь был всего лишь жалкой псиной, я бросился прочь. Коридоры привели меня к дверям в одно из помещений, приняв бесплотную форму, я проскользнул через преграду и увидел на столе несколько запечатанных колб, наполненных темно-серой жижей. Холод исходил именно от них. Несмотря на терзавший меня ужас, я попытался сбить их лапой на пол, но ее перехватили сильные пальцы.

— Плохая собака.

Человек смог прикоснуться ко мне? Единственным, кому это удавалось, был один из «Тех», и в тот момент я лишился свободы. Признаю, я струсил и бросился прочь. Что-то преследовало меня, гналось по коридорам и морозно дышало в спину. Страх не отпустил меня, даже когда я увидел людей, а «оно» убралось прочь. Никогда еще не был так счастлив видеть Алву! В моем состоянии в него было не пробиться, и я скользнул в одного из солдат выводивших его из комнаты.

Глава 7.

— Это обязательно?

Я поставил одну из заглушек Битти, но отсутствие жучков не избавляет от лишнего внимания людей. Капитолийцы в свое время забывали, что их немые слуги не глухи и не слепы. Я таких ошибок не совершаю, тем более что обслуживающий персонал теперь состоит не из рабов, а из наемников. У девицы, которая принесла вино, судя по причудливым татуировкам на лице, раньше была более благополучная жизнь. Она не смотрела в глаза, наполняя бокалы. Видимо, считала унизительным прислуживать выскочке из Двенадцатого дистрикта.

— Вы можете быть свободны. — Я намеренно игнорировал вопрос. Наручники на Алву надела охрана, присланная Пэйлор. Значит, я не вправе их снимать. То, что этот человек обедает со мной, а не сидит под замком, уже идет вразрез с приказами, полученными стражей, но они не смеют мне возражать. Толпятся в коридоре, который ведет к вагону-ресторану, возможно, один из них сейчас прижимает ухо к двери.

— Цепочка между браслетами достаточно длинная, чтобы двигаться свободно и при желании задушить ею человека. Я бы на вашем месте от такого оружия не отказывался.

— Здесь масса другого. — Он обвел взглядом ряды тяжелых графинов из горного хрусталя и взялся за столовые приборы.

Не могу избавиться от ощущения, что этот человек меня завораживает, почти гипнотизирует своим спокойствием. Он ничего не говорит о своем мире, но если наш и удивляет его, то Алва прекрасно скрывает этот факт. У него живое эмоциональное лицо, не равнодушное, просто немного усталое и изможденное. Если, скрывая свою растерянность, он повторяет что-то за другими, копируя манеры или поведение в той или иной ситуации, это не выглядит фальшью или игрой. Когда я спустился за ним в подвал, Ксандр протянул ему чехол с электробритвой. Рокэ взял его, на секунду его взгляд застыл на молнии. Он проанализировал ее, решил, что «язычок» приделан специально, и потянул за него. Если бы я не следил так внимательно за его пальцами, заподозрил бы его лишь в рассеянности, а не в сомнениях или незнании. Но были задачи, которые Алва не мог решить так стремительно. Бритва легла на стол через такой же промежуток времени, как была расстегнута молния. Он просто понял, что эту задачу ему сходу не решить, но не посчитал нужным привлекать к этому внимание, сказав: «Думаю, вы справитесь лучше». Ксандр подвоха не заметил, а он — не самый глупый представитель человеческой расы. Хотя мстительный…

Моя форма смотрелась на Алве лучше, чем на мне. Те же мрачные цвета и резкие линии. Если бы не отличие в цвете глаз, нас можно было бы счесть родственниками. Пэйлор и Плутарху это не понравится. Выглядит, будто я клеймил свою находку, желая подчеркнуть, что единственный, кто имеет на нее права. Разумеется, Ксандр хотел таким образом меня подставить, но я не стану ничего менять. Конфликт между мной и Капитолием должен был рано или поздно вспыхнуть. Сейчас для этого, по крайней мере, есть достойная причина.

— Передайте мне масло.

Пока я думаю, он ест. Если честно, я ждал упреков в том, что нарушаю наши договоренности, но их нет.

— Пожалуйста. Налить еще вина?

— Вы очень любезны.

— Оно вам понравилось?

— Слишком сладкое и недостаточно густое, на мой вкус, но приходилось пить и хуже.

Если нас подслушивают под дверью, то это кажется разговором двух безумцев. Его певучая речь и скрежет механического голоса переводчика. Сижу напротив человека, который прошел через зеленую муть из другого мира, но интересуюсь лишь его гастрономическими привычками.

Я боюсь услышать то, что он мне скажет. Нет, во мне давно не осталось страхов. Проблема одна — я совершенно не уверен, что буду знать, как к его словам отнестись, а растерянность для меня сейчас недопустима.

Закончив с едой, Адва отодвинул тарелку и вместе с бокалом перебирается на диван. Несмотря на наручники, его поза совершенно расслабленна, спина откинута на мягкие подушки, веки немного опущены. Меня не обманешь: хищник, готовый к броску, часто выглядит так, будто с минуты на минуту провалится в сон.

— Одежда довольно удобная. Ваш оруженосец проворен.

— Мой секретарь.

Он пожимает плечами.

— Возможно, перевод не точен, но для меня это слово звучит как описание человека, который хранит ваши секреты.

— Все не так.

— Я заметил. Поэтому позвольте и дальше именовать его оруженосцем.

— Если хотите.

— Вы не доверяете ему, потому что спите, или спите, потому что не доверяете? — Ксандр, подбирая одежду, не обмолвился с ним и парой слов, как, впрочем, и со мной. В лаборатории уже сплетничают? Я даже в зеркало взглянул. Мне казалось, у меня на лбу не было вытатуировано, что я безответственно отнесся к своей личной жизни. — Не подумайте, что я вас осуждаю. — Алва невесело усмехнулся. — Вспоминая о собственном оруженосце, я думаю о том, от скольких проблем я бы избавился, своевременно его совратив. Он ведь почти ждал от меня чего-то настолько безрассудного… Вы замечали, что люди всегда крайне несвоевременно проявляют благородство? Возможно, я видел в нем себя в молодости. Наивного мальчика, которого жизнь очень быстро отучит доверять и любить. Мне отчего-то не хотелось становиться причиной его разочарований и раннего взросления. Стоило привычно изображать из себя Леворукого, но вместо этого я был снисходителен, как святая Октавия. Детей иногда надо бить, если они становятся вам дороги. Другой поднявший на них руку может быть не столь милостив, чтобы смягчить удар.

Мне было не слишком интересно, но я выслушал его нравоучения. Он говорил о себе с иронией, и мне это нравилось. Человек, который не способен время от времени рассмеяться, глядя в зеркало, достоин большего презрения, чем шут.

— Кто такие Леворукий и Октавия?

Он ответил вопросом на вопрос:

— Что представляет собой этот ваш Капитолий? Впрочем, даже сказав правду, мы наверняка не поймем друг друга, но… Попробуем? — Я кивнул. — Эти двое — боги, притворившиеся людьми, или люди, которые стали богами.

На его полную чушь я ответил своей не менее абсурдной правдой:

— Капитолий — это столица Панема. Не лучшее в мире место. Если честно, то я почти уверен, что этот город обладает своей властью над людьми и сопротивляться ей способны не многие.

Он кивнул.

— Видите, кое-что нас уже объединяет. Мы оба верим в проклятья.

— И в то, что они рукотворны?

— Это бесспорно. У любого зла есть свой источник. — Он поднялся, поставив пустой бокал на столик у дивана. — Полагаю, мне стоит выспаться. Вы хотя бы примерно представляете, что принесет вам новый день. Я — нет.

— Вас проводить?

— Да, если это избавит меня от ночи в компании человека со странным оружием.

Я вытер руки салфеткой и вышел из-за стола. Оставшееся на нем количество еды удручало. Вспоминалось жесткое беличье мясо, которое мы с Китнисс считали роскошным ужином. Не знаю, чего я ждал от нового правительства. Мне не приходилось добиваться власти, но она сама шла в руки. Возможно, я принял бы ее с большим доверием к новым боссам, если бы не эта преступная расточительность. В некоторых дистриктах, включая Двенадцатый, еще были проблемы с продовольствием, и люди перебивались той едой, которую сами могли вырастить. Ужином, который подали нам двоим, можно было досыта накормить двенадцать человек. Никто не замечал, но Голодные Игры продолжались. Правительство по-прежнему решало, кому и что есть, пребывая в абсолютной уверенности, что заслуживает лучшей доли.

***

— Ты что тут делаешь?

Ушастый выглядел совершенно беззаботно, расхаживая между набившимися в узкий коридор солдатами.

— Люблю путешествия. Новые места, изысканные блюда из людской злости... Черный сказал, что мне понравится в Капитолии.

— Он тоже здесь?

— Его человек едет в столицу, а он не оставляет свое любимое лакомство без присмотра. Странно, что ты свою добычу покинул.

— Люблю приключения, — огрызнулся я, надеясь, что слишком бледный, почти лиловый оттенок чешуек не выдает моего ужаса.

Ушастый, хвала всем порождениям сумрака, ничего не заметил, ныряя то в одного человека, то в другого, чтобы немного перекусить. Откровенничать с ним я готов не был. Этот тип меня сюда завел. Свобода — это, конечно, хорошо, но я бы предпочел выбраться на волю, избежав знакомства со Зверем. Да и в крепости мне не нравилось. Слишком близка была дорога, уверен, не погаси отец костры, мы бы все почувствовали запах гари.

— Тогда нам повезло. Тук-тук, — передразнил он шум колес. — Тук-тук… в голове дурацкий стук.

Совсем спятил, идиот зажравшийся.

— Нашел бы ты себе человека. Выполнил бы волю отца.

— Один человек — это сладко, но больно. Много людей — просто сладко. — Он поморщился. — Я люблю боль, но такой, как в том путнике, ни в ком больше нет.

— Говорил же тебе, у нас нет власти над Одинокими, а у них — над нами.

Ушастый обиделся.

— Но я чувствую его. Здесь. — Он провел рукой с длинными ногтями от пупка до покрытой шерстью груди.

— Выдумки все это. Ты можешь ощутить человека, только слившись с ним.

— Но я чувствую то, что чувствую, и мне все равно, считаешь ты это правильным или нет. Мой человек близко, я знаю. Он давно зовет, я иду туда, куда должен.

— Зачем? Чтобы выпить его досуха?

Ушастый растерялся.

— Я не знаю. Просто иду.

Встречал я и раньше дурных раттонов, но этот — просто образец тупости!

— Мы созданы, чтобы служить воле отца, а не метаться в поисках неизвестно чего!

— Ссоритесь? — В коридоре появился Черный. — Не стоит, моему человеку грустно, а в этом он вкусен как никто другой. Приглашаю на пиршество. — Он кивнул в сторону Ушастого. — Даже тебя, убогий.

Видимо не желая слушать мои нотации, Ушастый исчез в одном из купе.

— Глупец!

— Не трать свое время, брат, — посоветовал Черный. — Одержимость человеком — единственная болезнь, которая может поразить раттона. Она губила лучших из нас, таких сильных, что ни я, ни ты не годились им даже на корм. Что уж говорить об этом убогом.

— Впервые слышу о такой.

Он вздохнул.

— Ты многого не знаешь, ведь был пленен, даже не войдя в полную силу. Наше предназначение — разрушать человека и его руками менять мир вокруг, погружая его во тьму. Любой раттон мечтает взять от жертвы как можно больше, а для этого она должна быть сильна. Многие не замечают, как начинают отдавать человеку частичку самого себя, чтобы за короткую жизнь он успел посеять как можно больше семян отца нашего, и толкают его уже не к гибели, а к победе. Наслаждаются ими вместе с ним, а радость людская для нас ядовита. Мы должны упиваться их муками и погибелью, а не гордиться свершениями. Поэтому самые мудрые и сильные из нас, что пришли в эти миры, когда огни костров еще пылали, предостерегают от того, чтобы связываться с одной добычей. Не больше пяти или шести лет, потом это становится опасно, и наше племя может покарать отступника.

Я нахмурился. Человек из подземелий был первым, кого я не пожрал сразу, утоляя первозданный голод. Он не был особенно сильным или полезным отцу, но мне отчего-то не нравилась мысль, что рано или поздно его придется бросить. Может, потом, когда он станет более могущественным, совершит что-то во славу моего рода…

— Ты долго со своим человеком?

Черный нахмурился.

— О таком не принято спрашивать, брат. — Я уже подумал, что разговор окончен, но он ответил: — Шестой год заканчивается.

— Значит, скоро уйдешь?

— Я чту волю древних. — Он смотрел в окно, на мелькавшие за стеклом зеленые деревья. — Я юн. Ты прожил долгую жизнь, брат, а мне немногое ведомо.

— Никогда бы не сказал, что тебе меньше семи столетий, — польстил я. — Ты удивительно силен.

Черный кивнул.

— Он сделал меня таким. Когда отец породил меня и отправил в этот мир, я был дрожащей мелкой тварью, легкой добычей для всякого раттона, который бы не стал терпеть на своей территории новичка. — Он оскалился. — Может, отец сразу предрешил мою судьбу, но место, в котором я оказался, было полно по-настоящему сильных братьев. Они решили охотиться на меня, чтобы отточить остроту своих клыков. Я убегал и прятался, пока не нашел во тьме пустых комнат такое же сломленное и испуганное существо. Попытался спрятаться хотя бы в нем, и мне это удалось, хотя позднее я узнал, что даже самые отчаянные и опытные раттоны потерпели неудачу, пытаясь захватить власть над его духом. Мой маленький человек, похожий изнутри на мешок, набитый острыми осколками, оказался удивительно силен. В его душе все еще полно мыслей, в которые мне не проникнуть, но он нуждался в силе и ненависти, как другие в надежде, и я отдал ему себя. Просто выхода было всего два: преступить закон или погибнуть, став частью более сильных братьев, и я пошел на преступление. Александр спрятал меня в себе, выносил, как мать вынашивает дитя, и сделал меня сильным. Таким могущественным, что даже у древних в моем присутствии стали подгибаться лапы.

— Ты болен?

— Нет, я просто жив и уйду, когда придет срок, но прежде я погублю его сам и отведу до границы Заката. Это дань уважения моему второму родителю, брат. Люди не созданы для тьмы, а он боится ее сильнее, чем кто бы то ни было. Его жизнь принадлежит мне, а не отцу, и я уже решил, как ею распорядиться.

— Разве это не преступление? Спасти мертвеца от Заката?

Черный оскалился.

— Ну так донеси или сам казни меня за него. Получится славная битва, брат. Готов начать ее в любое время.

***

— У меня приказ ни на секунду не оставлять вашего гостя без наблюдения. — Командир охраны вдвое меня старше, но он трус, привыкший к уличным конфликтам. Не повстанец, скорее, выскочка, которому удалось выслужиться. Плутарх обожал окружать себя именно такими людьми, но Пэйлор была жестче. От ее посланца я ожидал большей решимости.

— Ключевое слово — гость! — холодно напомнил я. — И вы сами назвали его моим, а мои гости не ночуют с охранниками. В этом вагоне всего три купе. Одно из них занимаю я, другое — мой секретарь. Ваши люди будут дежурить в тамбурах. Если мистер Алва достаточно безумен, чтобы спрыгнуть с поезда, это его единственная возможность для побега.

— Он может попытаться взять заложника.

— Кого? — я скептически приподнял бровь.

Командиру хватает ума не обвинять меня в беспомощности.

— Мистера Верли.

— И вы думаете, я ради него остановлю поезд и распрощаюсь с мистером Алвой? Охрану Капитолия формируют из людей, склонных к бреду?

Стражник вспыхивает, как рак, сжимая в руках автомат.

— Послушайте…

Я не даю ему договорить. Секунда — и оружие валяется на полу, а мой нож прижат к его горлу. Он старый… Я использовал его еще в Двенадцатом для того, чтобы освежевать дичь. Кровь так въелась в дешевую сталь, что клинок кажется багряным.

— Любой, кто работал со мной, знает, что я не прощаю две вещи: слабость и неподчинение приказам. В тамбур, немедленно.

Он смотрит на меня как на безумца и, поспешно стерев выступившую на коже кровь, с угрозами и проклятьями бросается прочь. Несмотря на громкие вопли, его опущенные плечи выдают страх. У Черного жнеца репутация опасного человека. Коридор пустеет, кто-то из солдат забирает автомат начальника. Алва, внимательно наблюдавший за этой сценой, ухмыляется.

— Вы на самом деле такой страшный человек?

Да. Я понял это, осознанно предавая девочку, которая так долго была моей силой и иллюзией свободы. Предал эгоистично, понимая, что мне она больше не принадлежит. Мой самый большой страх сбылся не в тот час, что лишил меня Китнисс, а когда я воспользовался всем, что знаю о ней, дабы вершить историю.

— А вы?

— Спокойной ночи. — Он нажал на кнопку, открывающую дверь в свободное купе. Привык к ним уже в лаборатории Битти. Я еще немного постоял в коридоре, а потом открыл окно. Ветер хлестал меня по щекам, растрепав волосы. Не хотелось сейчас думать о том, что ждет меня в столице. Мы не напивались за ужином, но я чувствовал себя так, будто перебрал крепкого самогона старушки Салли. Мир показался мне спятившим, когда сквозь стук колес начала прорываться нежная струнная музыка. Я никогда не был ценителем звучных гимнов Панема, с которых начиналась каждая смена в шахте. Мне не нравились знакомые треки к Играм или выездам трибутов. Еще больше бесили те развлекательные шоу с крикливыми полуголыми исполнителями, которыми Плутарх забил треть эфира, пытаясь заменить привычную кровавую забаву новыми формами разнузданности. Эта мелодия трогала за душу почти так же, как звук губной гармошки старика Джо. Лишившись на шахте руки, он день и ночь торчал на черном рынке, наигрывая старые, запрещенные песни. Денег это ему не приносило, но на миску похлебки для неунывающего старика кто-нибудь всегда раскошеливался. Говорят, особенно красиво, но уныло его гармонь звучала, когда горели заброшенные склады. Джо сидел и играл, а когда его попытались вырубить ударом приклада по голове, бросился в огонь. Рынок был его логовом, жизнью и последней надеждой. Оплакав его и себя той песней, он больше не видел смысла сражаться. Джо был слаб и немного безумен. Но он любил свою музыку. Нет, не так, он любил своей музыкой…

— Что вам нужно?

Если честно, я не понял, зачем пошел в это купе. Ксандр отложил в сторону гитару и отполз по узкой постели к стене, кутаясь в вязаную кофту, будто его знобило. Выглядел он и впрямь неважно, бледный, с синяком на щеке и черными тенями под глазами. Две пустые бутылки на столике, блистер из-под таблеток… Он был не только мертвецки пьян, но еще и накачал себя какой-то дрянью. Впрочем, чему удивляться. То, что мой секретарь пьет не меньше Джоанны, мне докладывали. Как и о том, что, перебрав, он страдает бессонницей и, словно лунатик, до рассвета бродит по коридорам. Просто раньше меня это не волновало, да и сейчас не слишком беспокоит. Причина быть в этой комнате оборвалась с последним аккордом.

— Ничего. — Я развернулся и уже шагнул к двери, когда почувствовал шеей его дыхание. Развернулся, готовый отразить удар, но сорвавшийся с кровати Ксандр рухнул на колени, прижимаясь лицом к моему животу.

— Останься.

Сведенные судорогой пальцы, вцепившиеся в мои бедра… Он вызывал одновременно жалость и отвращение. Я оказался готов лишь к отвращению и безжалостно его оттолкнул. Он не сопротивлялся, свернулся на полу дрожащим калачиком, пряча лицо в ладонях. Я вышел, захлопнув дверь. Прошел по коридору до своего купе, а запершись в нем, понял, что меня самого трясет от бешенства. Такое сильное и ничем не оправданное чувство. Я не удивился бы возбуждению. Ксандр был даже слишком красив для мужчины, но откуда взялась злость, такая сильная, будто мне не безразлично, что с ним происходит? В ванной я умылся ледяной водой, щеки порозовели, в голове немного прояснилось.

— Спать! — велел я своему отражению.

Тело послушно вернулось в купе. Немного постояло рядом с кроватью и рухнуло на нее, не раздеваясь. Перед глазами все еще стоял скорчившийся на полу Ксандр. Я снова и снова проводил пальцами по векам, но избавиться от наваждения не получилось. Меня отрезвил лишь шум борьбы и грохот, будто кто-то швырнул в стену что-то тяжелое. Я оказался в коридоре раньше привлеченных шумом стражей.

— Вон! — Они посмотрели на меня с некоторыми сомнениями, но скрылись в тамбуре. Я распахнул дверь в купе Алвы. Тот был в одних штанах и сидел верхом на совершенно голом Ксандре, своими скованными руками сжимая его запястья. Мой секретарь недовольно метался под ним, стуча затылком о покрытый мягким ковром пол.

— Вы вовремя. — Первое, что бросилось мне в глаза, — это уродливые шрамы на спине Рокэ, не слишком отличавшиеся от моих собственных отметин. — Я уже задумывался, какой вред вправе причинить вашей вещи?

— Моей? — Судя по внушительному стояку Верли, тот сейчас готов был дать кому угодно.

— Он вообще не соображает, где он, а между нами есть определенное сходство. — Алва был зол, переводчик, валявшийся на полу, едва улавливал его голос, отчего звук из динамиков почти заглушала естественная речь. — Понятия не имею, как тут у вас лечится сумасшествие, но хоть воды ему в лицо плесните.

— Воды? — Глядя на остатки рубашки нашего гостя, я сел на корточки рядом с удерживаемым им Ксандром и отвесил ему пощечину. Первая не слишком помогла, но от второй его взгляд немного прояснился. После третьего удара он уже пытался не посильнее прижаться к несостоявшемуся любовнику, а спихнуть его с себя. Самым странным было то, что ни стыда, ни сожаления я в его глазах не заметил. Только ярость, не меньшую, чем рвала на куски меня самого. Едва Алва скатился с него, Ксандр сел, потом с трудом поднялся, цепляясь дрожащими руками за мебель.

— Извините. — Он, не стесняясь собственной наготы, исчез за дверями.

Наш гость продолжал лежать на ковре, глядя в потолок.

— Если вы не пойдете следом, он умрет.

— Сомневаюсь.

Алва вздохнул, словно сожалея, что приходится иметь дело с таким слепцом.

— Привыкнуть можно ко многому: своему безумию, боли, всеобщему презрению, но не к любви. Она всегда приходит не вовремя и оставляет людей безоружными. Любовь — нечто большее, чем слабость или пытка. Иногда она — рок или, если вам угодно, чувство безысходности. Этот мальчик может вынести любой удар, но когда его бьете вы, вся сила, что он накопил, становится бессмысленной.

— Вы знаете его сутки! — Я снова злился.

— Да, а вы намного дольше совершенно не хотите его знать.

В этом он был прав. Я выпрямился.

— Желаете проверить, кто из нас прав?

— Не вижу смысла в подобной жестокости. Завтра вы мне скажете. Я поверю вам на слово.

***

— Твой человек безумен! — Обещанного пиршества не вышло. Отчаянье просто обязано быть сладким, но у этого был вкус орехового меда, такого горького и вяжущего, что много не отхлебнешь.

Глаза Черного мерцали в свете светильников. Когда его Александр встал с кровати и принялся снимать одежду, он незаметно подставил ему спину, ведь тот пошатнулся, едва не рухнув на пол.

— Хороший. — Ушастый смотрел на человека со странной мечтательной грустью. — Больно с ним. Почти так же больно, как с тем. Не остановишь его?

— Зачем?

— Разве в глупых порывах скорби и нежности есть что-то для отца нашего? В любви мало тьмы, каким бы проклятием она ни казалась.

— Пусть. — Черный не добавил «напоследок», я тоже промолчал, но Ушастый что-то почувствовал. Он довольно злобно распушил хвост и не стал вместе с нами идти за человеком.

Когда мы оказались в коридоре, меня вдруг взяла странная оторопь. Внутри что-то дрожало, я толкнул Александра в спину, точно зная, что он ошибется дверью. Черный взглянул на меня раздраженно, но его злость сменилась странным пониманием.

— Хочешь избавиться от соперника? Того, кому по силам наложить лапу на твоего человека?

— Берегу свою добычу.

— Люди называют это ревностью, брат. Они вообще выдумывают красивые слова, чтобы назвать ими самые мерзкие инстинкты, которые присущи и нашему роду тоже.

Я не знал, прав он или нет, просто мне хотелась, чтобы Проводник пал. Остался один в доме своей души, забыл об улыбке, что вспыхивает ярче огня в камине. Человек Черного подходил для моих целей безупречно. В нем не было света, ведь нельзя счесть им пожар из похоти и безумия.

— Я пришел…

Рокэ сел на постели и потянулся к светильнику. Несмотря на вспыхнувший свет, его лицо оставалось будто в тени. Я скрыл его, я жаждал обмануть.

— Вижу.

— Нет. — Александр подошел к постели, медленно провел рукой по чужой груди. — Сила всегда слепа, а ты сильный, Гейл. Горишь так ярко, что я тоже слепну.

Это он о Пустом? Ну что за глупый человек! В пепле можно отыскать лишь пару не истлевших искр, откуда там взяться пламени. Дурак, а не человек, ему бы с Ушастым ходить, а не кормить с руки сильного раттона.

— Вы заблуждаетесь. — Даже странно, что Алва озвучил мои мысли. — Я не ваш…

— Мой. Единственный бог, ни в какого другого я уже не верю. Мне это больше не по силам, Гейл. Все, на что хватило остатков воли, — это мое право идти за тобой.

Алва усмехнулся:

— Многие душу продали бы за возможность услышать эти слова, но в них не столько важен смысл, сколько то, кто их произносит.

— Я не нужен тебе… Конечно. Я ведь даже себе больше не нужен. Тогда прогони.

Александр бросился вперед. Завязалась короткая борьба, итогом которой стала порванная рубашка, сброшенная на пол лампа и немного грустные слова победителя:

— Таких, как вы, стоит душить до того, как они берут в плен твое сердце. Потом остается только корить себя за бездействие и повторять, что стоило убить раньше. Гнать-то уже бесполезно.

***

Правота не принесла мне ни радости, ни разочарования. Ксандр не был похож на самоубийцу. Все еще раздетый, он был занят тем, что наводил в своей комнате порядок с методичностью и спокойствием, которые граничили с сумасшествием. Как он догадался о нашем разговоре, было непонятно, но, не оборачиваясь, он бросил:

— Я ничего с собой не сделаю. Это было бы слишком просто.

— Я знаю.

Он схватил с постели простыню и намотал ее вокруг бедер.

— Уйди.

— Если ты этого хочешь.

Ксандр непривычно рассмеялся. Звонко и дерзко.

— Неужели ты готов меня выслушать? Какая снисходительность, генерал Хоторн. Я ведь приходил, чтобы объясниться… — Пустая бутылка выпала из его рук. Ксандр медленно вздохнул, чтобы успокоиться. Потом поднял ее и бросил в пакет, куда собирал мусор. — Теперь это не актуально.

Я прошел в купе, захлопнув за собой дверь. Шагнул к вмонтированному в стену креслу и, опустив сидение, сел.

— Что с тобой происходит?

Он не стал сопротивляться и не изображал ненужной бравады. Не представляю, как глубоко Ксандр засунул свою гордыню, но он опустился прямо на пол, глядя в окно.

— Мой отец… Мне многое о нем говорили, думаю, кое-что из этого было неправдой, но это не отменяет того факта, что он был глупцом, который меня любил. Жители Капитолия в дистриктах казались небожителями, но в самой столице тоже существовали сословия и касты. Мой отец был выскочкой, жаждавшим пробиться на самый верх. Ради этого он готов был переступить через кого угодно, включая самого себя. Именно такой красивый и амбициозный юнец попался на глаза Сноу. Президент был старше и женат по политическим соображениям. Он мог использовать победителей в своих целях, но трясся над собственной репутацией. — Ксандр усмехнулся. — Это не избавляло его от желания спать с кем-то, кроме своей старой и невероятно пристойной жены. Любая женщина в его окружении вызывала повышенный интерес у оппонентов. А вот мой отец был идеальной кандидатурой на роль шлюхи: молодость и жажда богатства уложили его в постель босса без особых уговоров. Они были вместе почти десять лет. Сноу никогда в это не верил, но мне кажется, отец по-своему любил его, пока не встретил маму. Она была победительницей из Второго дистрикта. Яркая и властная девица так полюбилась публике, что уже на следующий год после победы стала наставником трибутов. Ну и, разумеется, одной из личных шлюх президента.

Теперь я вспомнил, где видел лицо его матери. Странно, но игра с ее участием не часто демонстрировалась в повторах. Впрочем, по мне, она ничем не отличалась от прочих победителей из Второго. Сильная, хорошо тренированная безжалостная тварь. Я стал бы таким же, выпади мой билет.

— Думаю, она была не готова к обратной стороне той славы, что обещали ей наставники. Вызвавшись добровольцем, она хотела возвыситься, а не стать чужой игрушкой. Победителям обещают богатство и свободу. Тот парень, Финник, был первым, кто во всеуслышание заявил, что из тисков Капитолия не вырваться. Отец, никогда не придававший любви особого значения, просто помешался. Настолько, что, даже зная о мстительности своего любовника, попросил его оставить эту женщину только для него. Сноу согласился. Думаю, он видел в этом еще одну возможность привязать отца к себе. Любила ли мать своего спасителя? Нет. Он был человеком, который ее купил, но лучше принадлежать одному мужчине, чем сотням. Родители встречались только во время Игр. После второго ее визита в столицу в качестве наставника трибутов на свет появился я.

— Ты вырос во Втором? — Я удивился. В личном деле Ксандра этой информации не было.

— В деревне победителей. У меня было многое из того, что отсутствовало у других детей. Хорошая одежда и дорогие игрушки, вкусная еда… Только родителей не было. Мне было, наверное, лет семь, когда мать влюбилась. Он был старше на десять лет, ничем не примечательный человек, ухаживающий за садами в деревне. Он даже жил с нами пару недель, она была счастливой, смеялась и пекла мне булочки, а потом позвонили из столицы и напомнили, чья она собственность. Мать выгнала того мужчину, неделю плакала, потом успокоилась. Я не понял, почему, мне казалось, это к лучшему, а вот бабушка ругалась. Через пару месяцев мать начала заговариваться и бродить по дому с отсутствующим взглядом, еще через три месяца она умерла от передозировки морфлинга.

В голосе Ксандра не было печали или тоски. Он равнодушно следил за убегающей от поезда луной.

— После смерти победителя его семья не может оставаться в деревне. Мы с бабушкой переехали в ее старый дом на окраине. Не скажу, что в нашей жизни многое изменилось. Матери до денег дела не было, а вот бабуля слыла скрягой и все время что-то откладывала. На еду нам хватало, не пришлось даже вещи продавать. Жаль, что ей не хватило здоровья меня вырастить. В двенадцать лет я остался один. Помню, как ходил на свою первую Жатву, а сразу после жеребьевки за мной пришли люди из столицы. Я испугался, что результаты отменили. Никто ничего не объяснял, меня повезли в Капитолий на том же поезде, что и трибутов. Только вывели в обход встречающей их толпы и отвезли в президентский дворец. Там я впервые встретил отца. Он был уже не молод и скуп на слова, но очень красив. Я робел перед этим человеком. Мы почти не разговаривали, но стали жить вместе. Он всегда со мной завтракал и отвозил в школу. Потом до глубокой ночи он принадлежал Сноу, но, возвращаясь, всегда спрашивал, как прошел мой день. Я рассказывал, он молча слушал, потом целовал меня в лоб и уходил. Через год меня снова повезли на жеребьевку. Я не понимал, что происходит, но сопровождающий объяснил, что, поскольку родители не были женаты, официально я являюсь жителем Второго дистрикта и должен подчиняться общим правилам. Это была ловушка, в которую Сноу загнал отца. Он больше не мог шантажировать его моей матерью, позднее я узнал, что после ее гибели отец прекратил личные отношения с президентом. Думаю, он не хотел сближаться со мной и подвергать опасности, поэтому оставил с бабушкой. Сноу умел ждать и никогда не выпускал из рук того, что считал своим. Он показал отцу, чем грозит ему неповиновение, притащив меня на поезде с трибутами, а потом бросил ему, словно щенка. Ждал, пока он привяжется ко мне. Когда я вернулся после второй Жатвы, виски у отца были седыми. Он действительно меня полюбил, обнял и сказал, что эта пытка больше не повторится. Отец принял участие в заговоре против Сноу. Думаю, президент не простил ему, что отец выбрал меня. Всех заговорщиков поймали и казнили, но на папу у президента были свои планы. Ему повредили голосовые связки, отрезали ноги и руки. В одной из комнат президентского дворца на постаменте среди таких же неподвижных статуй…

Ксандр перевел дыхание. Я безжалостно потребовал:

— Продолжай.

Мне хотелось приблизиться к новой для себя грани человеческой подлости.

— За его здоровьем хорошо следили доверенные слуги Сноу и его личный врач. Каждый день были процедуры и массажи, чтобы не атрофировались мышцы и все органы работали нормально. Помню, когда я первый раз увидел его, то заплакал. Хотел подбежать, но Сноу меня отшвырнул и сказал, что я не имею права трогать его вещи, а за попытку их украсть придется ответить. Он изнасиловал меня на глазах у отца. Я плакал и видел, как такие же слезы катились по его лицу. Отцу было намного больнее, чем мне, и я заткнулся. Мне хотелось, чтобы он думал, будто я сильный. Это продолжалось несколько месяцев. Меня пичкали наркотиками, чтобы сделать отзывчивее, когда я пытался сопротивляться им, мне пригрозили, что я поеду на Жатву. Результаты жеребьевки подделать просто... На лице отца был ужас. Он хотел, чтобы я жил. «Смерть — единственное, что необратимо», — читалось в его глазах. Я смирился ради него. Стал выполнять все, что от меня требовали. Мужская сила изменяла Сноу, но он не хотел слишком часто прибегать к стимуляторам потенции, они вредны для здоровья.

Ксандр пожал плечами. Кажется, он пытался рассмеяться, но не смог.

— Впрочем, отказываться от своих шоу он не собирался. Теперь в комнате почти всегда царила темнота, лишь кровать была освещена, чтобы отец мог видеть, что происходит. Сначала это были только люди, потом какие-то искусственно созданные твари, машины для удовлетворения самых извращенных фантазий, пару раз даже животные. Иногда я часами стоял на коленях, даже не зная, кто меня трахает. Сноу хотелось видеть, что я буду чувствовать, когда он позволит обернуться. Он упивался своими эмоциями и властью надо мной, но я с каждым годом давал ему все меньше и меньше. Во мне что-то умерло. Я даже точно знаю, когда. Вся моя жизнь проходила в четырех стенах, в комнате, полной статуй, одной из которых был мой отец. Днем меня водили на занятия, которые проводили в соседней комнате. Сноу не хотелось, чтобы я деградировал до состояния невежественного скота. Чем ограниченнее человек, тем сложнее его оскорбить и причинить душевную боль, а он хотел, чтобы я мучился. Ради этого нам с отцом все время показывали Игры, особенно кровавые моменты крутили снова и снова. Я не мог сдвинуть его постамент или подпорки, в которых фиксировалось тело. Поэтому становился между папой и телевизором и часами говорил об учебе, стараясь перекричать чужие крики. Ну что нам еще было обсуждать? — Ксандр хмыкнул. — Мою личную жизнь? О ней он знал во всех подробностях. Когда мне перестали давать стимуляторы, я удивился. Это означало некоторую свободу. Даже оставаясь покорным, я теперь мог не визжать, как течная сучка, насаживаясь на член. Вот только радость вышла недолгой. Когда твоя жизнь сплошь состоит из секса, тело начинает привыкать, и из пытки он становится потребностью. Будучи одурманенным, я стремился к удовольствию и знал, как его получить. Только когда наркотика не стало, я понял, что это уже не привычка, а рефлекс. Сноу никого не водил ко мне больше месяца, и я начал лезть на стену. Мое натренированное, чтобы стать чувствительным, тело требовало удовольствия. Я стал раздражительным и обозленным, старался это исправить, воздерживаясь от попыток прикоснуться к самому себе, но становилось только хуже. Хотелось бы верить, что меня так изменили препараты, которыми меня пичкали, но это правда только отчасти.

Ксандр постучал себя пальцем по виску, давая понять, что проблема у него в голове.

— Когда спустя сорок дней мне велели вымыться и приготовиться, я ненавидел себя за то, с какой скоростью подчинился. За предвкушение, с которым я на негнущихся ногах шел в спальню. Там меня ждал самый уродливый из всех переродков, что я видел, но у него было главное, в чем я нуждался: огромный возбужденный член. В ту ночь, лежа на постели, покрытой моею кровью и спермой, жестоко изнасилованный, с порванными ртом и задницей, я плакал последний раз в своей жизни. Думаю, только боль не дала мне окончательно сойти с ума, когда Сноу похлопал меня по щеке: «Хорошая сучка, я доволен представлением». Он ушел, включив свет. Я почти нуждался в презрении в глазах отца, но он смотрел на меня со смесью сочувствия и радости. Ему все еще было важно, что я жив, пусть окончательно сломленный и раздавленный, а вот для меня это больше не имело значения. Мне казалось, что я потерял последнее, что еще хранил в душе. Ты не можешь назвать себя мучеником, если так жаждешь пытки. Я больше не подчинялся приказам, мое тело всякий раз добровольно шло на казнь. Сначала Сноу получал удовольствие, наблюдая, как я испытываю оргазм от самых отвратительных вещей, которые могут происходить с человеком. Мне же было плевать на его мнение, и, к сожалению, он это заметил. Монстры исчезли из моей спальни, в ней все чаще стали появляться люди. Такие же красивые, как я сам, и покорные его воле. Они смотрели на меня с сочувствием, а потом все равно трахали. Знаешь, что самое отвратительное для раба? Жалость таких же беспомощных ничтожеств. Я их ненавидел. Бесновался, старался вытравить из их глаз это паскудное выражение, даже зная, что доставляю этим удовольствие Сноу. Особенно отвратительным был один из победителей. Такой красивый… Я с порога его отчаянно захотел, а у него на меня даже не встало без таблеток. Знаешь, его я ненавидел даже больше других. Он действовал по сценарию Сноу, но все время совершал какие-то глупости. То ободряюще поглаживал по волосам, пока сам жестоко вдалбливался в мой рот, то гладил по плечу, когда трахал. Для меня это было пыткой. Его желание показать мне, будто он понимает, чем вызваны мои слова, и не винит меня в них, что ему самому почти больно от того, как плохо мне. Я хотел никогда больше его не видеть, но Сноу заметил эту муку, и Финник Одэйр стал моим первым постоянным партнером. Каждый раз я орал на него до хрипоты, но он только сжимал зубы, оставаясь глухим к моим оскорблениям. Этот садист снова и снова давал мне свою странную нежность.

— Ты полюбил его?

Ксандр хмыкнул.

— Я никого в своей жизни не ненавидел так сильно. Был совершенно счастлив, когда он убрался, наконец, в свой дистрикт. Вот только через год он вернулся. Это были Игры Китнисс Эвердин. Сноу отчего-то сосредоточил на них свое пристальное внимание, был так увлечен процессом, что на меня практически не обращал внимания, лишь три раза сорвал на мне злость. Первый раз он трахнул меня сразу после выезда трибутов, сам, наглотавшись таблеток… — Ксандр хмыкнул. — Я почти пожалел, что не имею дело с переродком. В тот год мы с отцом впервые действительно смотрели Игры. Я сразу заметил, как похож на Китнисс из Двенадцатого дистрикта. Вот только она была чистой и сильной, а я — жалким и сломленным. Сноу хотел видеть ее такой же, насладиться процессом уничтожения, я понял это, проводя с ним ночи. Он желал эту девочку так же сильно, как жаждал ее уничтожить. Эта сумятица в собственных чувствах его раздражала. Он хотел, чтобы я по-прежнему сопротивлялся ему, чтобы доказал, что смогу стать заменой Китнисс. Он целовал меня своим зловонным ртом, ласкал, осыпая розами, но я был покорен. Покорен так, что его начало от меня тошнить. Впервые мы с отцом были забыты и не нужны. Я благодарен Китнисс Эвердин за то, что она выбила нас из его мертвого сердца, породив в нем настоящий огонь. Думаю, он ненавидел ее за тот финал. Она должна была умереть, освободив его от ненужных желаний, или выжить в одиночестве, тем самым превратив себя в его покорную игрушку. Но девчонка нашла выход, не прибегая к обычной человеческой подлости. Просто все для себя поставила на одну-единственную карту и выиграла. Победа в Играх всегда была самым важным, а Китнисс ее обесценила. Не ради своих фальшивых чувств к тому парню, а в угоду обычной человечности. Наверное, я влюбился бы в нее сильнее Сноу, если бы еще мог любить. То, что он был на это способен после всего того, что сделал с другими, вызывало во мне что-то похожее на зависть. Я почти ревновал к Китнисс Эвердин. Не ей должна была быть дарована власть над нашими судьбами. Почему мы с отцом не смогли защититься, с самого начала почувствовали себя обреченными и признали поражение? Я ненавидел Китнисс за ее волю. Ненавидел Сноу за то, что тот сам поддался ей, пожелал получить эту девчонку не силой, как меня, ему нужно было выпить ее огонь по капле, заставить стать такой же бездушной лгуньей, как все мы. У него почти получилось. Я жадно смотрел эфиры и интервью с ней. Видел вымученную улыбку, с которой она смотрела на человека, ставшего залогом ее победы, не радостью, а бременем, которое Сноу заставлял ее нести, убивая собственные чувства. А потом нам показали интервью с ее якобы родственником, который цедил сквозь зубы каждое слово, будто уговаривая окружающих презирать его за тот бред, который он нес. Этот парень был самым неумелым лжецом из всех, кого я видел, но этот человек не горел или тлел, а полыхал своей злобой. Мне казалось, что он был единственным, кто по-настоящему любит и не боится этого чувства. Для него оно стоило той боли, что может причинить, лжи и любой подлости, но никому, даже Китнисс, оно не давало власти над ним. Он понимал, что есть вещи важнее его собственных чувств, даже если те чего-то стоят. Я понял, что так способен любить и сам. — Ксандр усмехнулся. — Хуже: я понял, что хочу любить именно этого человека.

Он наконец решился посмотреть мне в глаза.

— Глупо, да?

Оставалось только согласиться:

— Да.

Ксандр кивнул.

— Я понимаю. Во мне уже не было тепла, которое я мог кому-то предложить. — Он зевнул, прикрыв рот ладонью. — Мы можем обо всем остальном поговорить завтра? Выживать — единственное, что я умею, но если не уйдешь сейчас, меня накроет. Мне не стоило с тобой спать. Прекрасно понимал, что это будет ошибкой. Жаль, что Джоанна ее заметила, вдвойне жаль, что она дала тебе возможность подчинить меня себе. Я ведь и так был твоим, без всяких оговорок. Но мне почти нравилось, что ты этого не замечал.

Если бы я не был практически уверен, что именно он поспешно отправил донесение о нашей находке в столицу, что бы это изменило? Меня тошнило от его прошлого, но я не мог его отрицать, хотя и не испытывал к Ксандру жалости. Слабость? Если честно, мне редко попадались люди упрямее и сильнее. Сломать можно каждого, возродиться из пепла способны не многие. Китнисс не смогла, или ей все еще нужно было время. Я даже не пытался, но Ксандр старался, а мне все еще необходимо было держать его под контролем. Если его глупость оставляла мне надежду в очередной раз выбраться из Капитолия живым, я пойду на обман. Если он начинал мстить мне, то лишь тогда, когда его надежды не оправдывались…

— Иди сюда. — Я похлопал себя по коленям. Он замотал головой, потому что не мог верить ни одному из нас. — Иди, взять от жизни все невозможно. Конечно, проще ничего не делать, чем потом исправлять, но бездействие не даст нам ничего. Оно вообще стирает ощущение существования.

Он поднялся, кутаясь в простыню.

— Ты можешь просто остаться на ночь? Без секса.

— Что ты там говорил про «накроет»?

— Я потерплю.

Что ж, упрямства ему не занимать.

— Хорошо.

Я встал и начал раздеваться. Он перестелил постель и свернулся калачиком у стены. Этот день его вымотал. Ксандр заснул, едва уткнувшись лбом в мое плечо, а вот мне не спалось. Я лежал и ждал рассвета нового дня, надо было сначала дожить до него, а потом решать, что с этим делать.

Глава 8.

Мы завтракали в тишине — я, Алва и Ксандр. Моему секретарю хватило решимости извиниться за свое поведение, в ответ он получил вежливый кивок. Нашему гостю достало ума не спрашивать, выиграл ли он пари.

Три человека с обостренной интуицией, каждый из которых задницей чувствует, что в будущем их не ждет ничего хорошего, это невеселая компания. Мы все тянули время и передавали друг другу масленку, пока поезд не начал останавливаться, но даже когда стол ощутимо тряхнуло, из-за него никто не встал. Я обернулся только на скрип отрывшейся двери.

— Генерал Хоторн. — Мужчина, вошедший в сопровождении солдат, был смуглым и узколицым. Даже одетый в белый плащ, он не походил на ангела. — Я Морфей Теори глава исследовательской лаборатории «Цербер».

Центр создания переродков. Они узнали о догадках Битти или это простое совпадение? Ну кому еще исследовать мою находку? Ядерным зарядам в Тринадцатом дистрикте Капитолию противопоставить было нечего, его наука давно шагнула по пути извращения всего созданного природой.

— Интересное знакомство. — Я не сказал «приятное», и он это отметил, по крайней мере, не стал протягивать руки. — Признаться, ожидал несколько иного эскорта.

— Мы прибыли за вашим гостем по приказу президента. А вас на станции ждет личный кортеж.

— Мне дадут хотя бы доесть? — Алва потянулся за сдобной булочкой. У главы «Цербера» было интересное выражение лица: «Оно еще и говорит!». Впрочем, со своим удивлением он справился довольно быстро.

— Солдаты…

— Присаживайтесь. Мы заканчиваем завтрак. — Ксандр выглядел сердитым. — Я понимаю, ученые люди занятые, но разве это повод для невежливого поведения? — Мистер Алва — живой человек, и он голоден.

— В лаборатории есть все необходимое.

— Уверен, вы предложите ему достойный обед, но зачем лишать завтрака?

— Но…

— Советую вам не оскорблять генерала Хоторна невежливым отношением к его гостю. Моему дяде тоже будет неприятно узнать, что глава «Цербера» так спешит выслужиться перед президентским дворцом, что забывает о приличиях. — Стоило мне заподозрить парня в решимости, как он вильнул, прячась сразу за двумя спинами. Мне оставалось только хмуриться, изображая грозного генерала.

Морфей Теори сел за стол, но злой прищур выдал в нем человека мстительного. На мне он отыграться не сможет, а вот Алве от него еще достанется. Тот не мог этого не понимать, однако ел булочку со спокойствием человека, который никуда не спешит, но и тянуть время особых причин не видит. Закончив, он вытер салфеткой губы.

— Было очень вкусно. — Он встал, поправил скованными руками волосы, все еще длинные, несмотря на то, что Ксандр их немного укоротил. Утром я велел снять с него браслеты, позволив переодеться, так что выглядел он вполне прилично. Алва пошел к двери. — Надеюсь, мы еще увидимся, господа. Вы оба были довольно занятны.

Одному из солдат не понравилась машинка в руках Рокэ, и он забрал у него устройство, передав его главе «Цербера». Тот покрутил железную коробочку в руках и сунул ее в карман. Со мной он простился довольно вежливо, Ксандра проигнорировал.

— Что за тип? — спросил я, когда столовая опустела.

— Работал еще на Сноу, но предпочитает этого не вспоминать и делать вид, что мы не знакомы. Подлости и таланта в нем одинаково много. Мне ли не знать, опробовав на себе столько его особых игрушек. Президент позволял ему иногда приходить и смотреть, если «мальчики», созданные им, не справлялись или что-то во мне ломали. Чтобы в будущем устранить недостатки, так сказать. — Ксандр раздраженно бросил на стол свою вилку.

— Почему он сохранил свое место?

— Специалиста его уровня найти довольно сложно, а Теори готов демонстрировать лояльность любой власти, которая его кормит и не мешает разводить переродков.

— Разве Пэйлор не издала приказ, отменяющий подобные исследования?

— Закрыли только военную программу. Лаборатории продолжают работать. Официально — на благо сельского хозяйства. Они пытаются создать модифицированных животных и растения, которые решат проблему голода. До сих пор не все дистрикты обеспечены продовольствием в полном объеме. — Он встал. — Если вы закончили есть, могу я привести вас в порядок?

Он мог быть откровенен в спальне, но на работе придерживался официального тона, даже когда мы оставались одни.

— Так плохо выгляжу?

Ксандр не смутился.

— Пара царапин на шее поднимаются выше воротника. Нужно замазать.

Утро у нас выдалось горячим. Не знаю, мстил ли он мне за свое предыдущее пробуждение, но проснуться от того, что твой член кто-то старательно ласкает языком, удивительно приятно. Не желая расходовать свое хорошее настроение вхолостую, я потянул Александра на себя, заставив оседлать мои бедра. Ему предложение понравилось настолько, что на моей груди и шее осталось несколько глубоких царапин, оставленных его ногтями. Любовником он был замечательным, но, обнимая его после сокрушительного по своей силе оргазма, я не знал, как ему об этом сказать. Наверняка любые намеки на опытность были бы ему неприятны, а невинности в нем было уже недостаточно, чтобы я ее отметил. Хотя…

— Мне нравится, как ты целуешься.

У Ксандра вспыхнули щеки. Достав из сумки тюбик грима, он вертел его в руках, как будто забыл, зачем тот ему понадобился.

— Сноу почти никогда меня не целовал. Из-за язв во рту лишние движения губами доставляли ему боль. Давать другим то, что не получал сам, он тоже не стремился. Поцелуи никогда не были прописаны в его сценариях. Иногда моих так называемых любовников заносило от удовольствия, но мне не нравились поцелуи. Они совершенно не такие возбуждающие, как секс, и смысла в них немного…

Я дернул его за воротник, заставляя наклониться ко мне через стол, и поцеловал в губы. Мне хотелось, чтобы он заткнулся. Ксандр покорно обнял меня за шею, и его сладкий язык со вкусом вишневого джема встретил мой, немного соленый и острый от соуса.

— Просто скажи, что это хорошо, — потребовал я, отстраняясь. Он кивнул.

— Да. С тобой это хорошо. — Ксандр, наконец, вспомнил о своих обязанностях и обошел стол. Когда его пальцы, покрытые кремом, коснулись моей шеи, он спросил: — Если я узнаю, кто доложил в столицу о новой находке, ты обещаешь разрешить мне остаться в Орешке?

— Зачем тебе это? Пойми правильно… — я перехватил его запястье. — Ты говоришь, что не можешь ничего никому предложить. Потом признаешься в любви, отчаянно навязывая мне это «ничего». Что я должен с ним делать? Заткнуться и наслаждаться хорошим сексом? Прости, но этого не будет. Когда сможешь сформулировать свое предложение, я обещаю его обдумать.

Ксандр вздохнул.

— Хочешь сказать, что не продаешься? — Я продавался, причем по самой глупой цене, которую смог назначить. Должен был требовать сведений, но просил отказаться от сомнений. Отвратительная сделка. С каких пор я хочу оставить его подле себя? Вижу в нем даже не любовника, а попытку собственного искупления? Это странный гость на меня так повлиял, или я просто схожу с ума? Разжать пальцы, выпуская запястье Ксандра, оказалось делом слишком сложным, но я справился. — А ты бы смог?

Полюбить его? Я не знал. Ни к кому ничего не чувствовал, кроме Китнисс. А что он, по сути, такое? Кем-то затраханный мальчишка? Не глупый, не слабый, несмотря на все то, что жизнь в нем изломала. Я не знал, смогу ли к нему привязаться, есть ли в нем вообще хоть что-то способное меня связать. Пока он не предлагал ничего из того, что мне стоило обдумать. Хотя кому и зачем я вру? Оруженосцев проще трахать, чем воспитывать. Последнее — слишком большая ответственность.

— Да.

Он резко наклонился к моему уху и горячо зашептал:

— Тебе подали открытый автомобиль. Мне велели ни в коем случае не оставаться рядом, занять место в одной из машин охраны. — Эти слова могли стоить ему жизни или были ловушкой, способной поймать меня.

— Так ты и поступишь.

— Но…

Я мог лишь добавить:

— Это приказ.

Он откровенничал с человеком, которого собирался убить, или делал это, зная, что намеревается меня спасти? Зачем Ксандр все так усложнял? Ему нужно было это «да», чтобы сохранить мне жизнь? Менять свою пустоту на чужую этот скупец был не намерен? Я как раз не собирался его испытывать. Я вообще ничего не хотел. Наверное, только так тебе и дается правда о человеке — отсутствием желания его понять. Он сам должен пожелать навязать тебе истину о себе, иначе все будет ложью.

***

Ксандру было страшно, но он не подчинился приказу. Мы сидели вдвоем в открытой машине. Безупречные мишени для снайпера. Он был бледен, я спокоен. Толпа на улицах Капитолия не приветствовала меня радостными криками, лица оставались настороженными, на большинстве из них была написана ненависть. Я напоминал себе пугало, которое везут на ритуальное сожжение. Черный жнец, официально признанное зло Панема. Это цена, которую я плачу за свободу Сойки, но она этого не знает. Я не такой мудак, чтобы предъявить Китнисс этот счет.

Верли — наоборот, юный идиот, но при шофере он ведет себя спокойно, не пытается отговорить меня от этого безумия, просто притворяется, что сидит, на самом деле немного привстав на согнутых ногах и стараясь хоть с одной стороны закрыть меня от снайпера. А я прислушиваюсь к собственному сердцу, потому что верю в судьбу. Решив отнять у меня жизнь, она не станет об этом предупреждать.

Капитолий по-прежнему безупречен. На улицах, где раньше проходили бои и стояли ловушки, уже провели восстановительные работы. Лишь немногие здания все еще затянуты голографической сеткой, имитирующей их прежний вид. Столица Панема по-прежнему сияет. Она все такая же сытая и до блеска вылизанная. Поменялись только люди. Им служат чуть меньше привычного, заставляя самих оправдывать собственное существование, а они считают это вопиющей дискриминацией.

Политику экономии и перераспределения ресурсов приписывают мне. Что ж, это правда, я не хотел, чтобы Капитолий блестел, пока дистрикты голодают, но город вспыхивает яркими огнями. Плутарх сохранил его таким, храмом, куда стремятся попасть избранные. Не город, а вечное шоу. Что поменялось? Раньше за билет на это представление платили жизнью, теперь — все больше навязчивой преданностью правительству и безупречной службой ему. Люди сгорают на заводах в дистриктах в попытке стать лучшим работником и заслужить право переехать в город, где каждый житель получает пособие, способное покрыть все его нужды. Другие доверяют свое будущее лотерее, победитель которой вправе переехать в Капитолий. Ее смотрят столько же людей, как когда-то смотрели Голодные Игры. Только они делают это добровольно, а радость победителей неподдельна. Капитолий — все еще искусственно созданный рай на земле. Я заслужил свое место в нем, но предпочел ему попытки остаться чертом в аду. Я — жнец, а не урожай на чужой жатве. В этом моя роль и мое собственное спасение.

— Генерал Хоторн…

Ксандр осекся. Мне не нужно указывать на очевидные факты. Кортеж въезжал на широкую улицу, заполненную народом. Я вижу в толпе журналистов с камерами. Что ж, публика согнана, и сейчас на потеху ей меня станут убивать. Показательно казнить за то, что осмеливаюсь не любить это фальшивое благополучие, оставаться жестоким и беспринципным повстанцем, бельмом на глазу тех, кто принял власть и смеет ею наслаждаться. Я выторговал свободу для Китнисс и Пита, предоставив Капитолию право проклясть собою меня. Машина движется все медленнее, я встаю в полный рост и поднимаю руку. Ксандр вцепившись в брючину, тянет меня вниз. Сердце пропускает удар. Я не могу услышать или увидеть выстрел, но чувствую его. Голова чуть отклоняется назад. Простреленная ладонь вспыхивает болью. Вот теперь я улыбаюсь и машу толпе окровавленной рукой. Снайпер, еще не поняв, что промахнулся, начинает стрелять по горожанам. Похоже, ему велели быть психом, а не патриотом или мстителем.

— Гейл! — Ксандр висит на мне, пытаясь прикрыть, избавить от этой безумной ухмылки. К нам непозволительно медленно бросается охрана, и я безжалостно отталкиваю его в руки одного из военных.

— Уберите это. — Сейчас он для меня бремя, а не человек, к которому я мог бы привязаться. Если он не поймет это, то ни черта не будет стоить. Они хотели моего страха? Хотели сломать жнеца, но в толпе, на которую сыплются пули, больше не ропщут, теперь люди кричат, и в их воплях реквием, но не мне.

— То здание! — Проследить траекторию пуль не сложно. Стражи порядка меня, как ни странно, слушаются. — Перекрыть все выходы, никого не выпускать.

Я, бросившись в толпу первым, оказываюсь у двери и бегу к лестнице. За мной следуют не только военные, но и телевизионщики с камерами. Прямой эфир, мне не выстрелят в спину. Плутарх переиграл себя или Пэйлор. Я не стану сенсацией, но люди, что следуют за мной, к этому морально не готовы. Всего лишь пешки, ни одна из которых не получила приказа выстрелить в меня на поражение в момент общей паники. А может, и получила, просто не решается сделать это под прицелом камер. Когда мы оказываемся у двери на крышу, она уже изрешечена пулями. Снайпер думал, что мы быстро поднимемся на лифте, а может, он ждал кого-то, прекрасно понимая, что не останется в живых.

— Считаю до трех. — Мой голос перекрывает шум на улице. Я и впрямь считаю, прежде чем распахнуть дверь. Крыша пуста. На ней валяется лишь многозарядная винтовка. Я подхожу к ограждению и вижу труп на мостовой. Не слишком молодой мужчина в расползающейся луже крови. Вряд ли он стрелял в меня из-за ненависти. Он убивал ради кого-то, так всегда проще. Киллеры, которым нужны деньги, не спасаются от ответственности прыжком с десятого этажа. На меня обращены тысячи взглядов. Я поднимаю окровавленную руку и машу ею, толпа взрывается воем странного торжества. Я с улыбкой осыпаю их рубинами собственной крови. Небо синее, дорожное покрытие — серое в ржавых кровавых разводах. Толпа пьяна ужасом и восторгом. Лишь один человек, стоя внизу, смотрит на меня со странной смесью ненависти и любви. Он пытается вырваться из рук охранника, но тот держит намертво. И хорошо, что держит. Потому что я не знаю, что сделаю, если он будет рядом. Эти оруженосцы — такие непредсказуемые твари…

***

Глаза Черного совершенно пусты. Он даже не снисходит до оскорбленного рыка.

— Я могу объяснить…

На самом деле это ложь. Он хотел убить своего человека здесь и сейчас, красиво, на потеху толпе, потому и отдал ему мужество, которым представители нашего рода не должны делиться с людьми. В нас, раттонах, нет истинного роптания перед смертью и болью. Мы не боимся исчезнуть или стать частью своих братьев, единственный страх, который мы испытываем, — это ужас не оправдать надежд отца. Что ж, Черный свой путь выбрал, куда бы тот ни завел, это была его дорога, так зачем я позволил Ушастому преградить ему путь? Ведь понятно же было, что безумный что-то задумал! Не зря он увязался за нами, крутился вокруг, и когда Черный уже готов был слиться со своим человеком и заставить его вскочить на ноги, подставляясь под выстрел, эта зараза вцепилась руками в его хвост! Я мог помешать ему, укусить, ударить в плечо, но предпочел тихо сидеть в шофере. Может, я не одобрял предательства, которое замыслил Черный, или меня поразила прыть Ушастого? Нет. Я все видел, все понимал и ничего не хотел делать. А теперь изображал фальшивые сожаления. Что ж, мы, раттоны, — лжецы, такова наша природа.

— Ты сделал то, что сделал. — Черный меня больше не замечал, глядя на того, кто беззаботно вылизывал собственный хвост.

— Хэх… — Дважды предатель некоторое время отплевывался от шерсти. — Мне не было дела до того, что ты задумал. Но когда видишь такую пустоту, не хочется, чтобы в ней появились трещины.

Он смотрел на генерала с окровавленной рукой, раздававшего короткие приказы каким-то людям, пытавшимся оказать помощь раненым или убрать с мостовой трупы. На его лице не было написано сомнений или скорби, только странная торжествующая усмешка.

Черный подошел к своему человеку, того била крупная неконтролируемая дрожь. Сейчас он был так слаб, что его мог захватить кто угодно. Он немного успокоился лишь тогда, когда раттон обвил хвостом его ногу, вливая в Александра часть собственной силы.

— Надеюсь, ты и впрямь болен зависимостью от людей, ведь только им свойственно платить за свои решения.

Ушастый хмыкнул, ничего не отрицая и не подтверждая. Я чувствовал себя лишним и отчего-то слабым, хоть и мог перегрызть этому подонку хребет за долю секунды. Может, стоило вспомнить о собственном предназначении и забыть об этих психах?

Я любил вкус войны, запах крови и музыку отчаянья. Кто из раттонов ею не наслаждается? Вот только объект для сытной трапезы я выбрал неудачный. Мне казалось, что человек, названный Черным жнецом, знает толк в торжестве, но он был пуст, спокоен и сух внутри, как древний пергамент. Что же такого Ушастый в нем нашел? Мне это было по-прежнему непонятно, а глупцом я себя чувствовать не люблю. Пришлось переместиться в булькающего от скорби мужчину, который укачивал на руках труп жены. Его эмоции меня позабавили: такая честная скорбь и внутренние размышления о том, придется ли делить с родственниками супруги богатое наследство. Люди — занятные твари, в них так причудливо намешаны свет и тьма, что иногда цвет выходит попросту серым, а он неприятен ни Закату, ни Рассвету. Вот и боремся мы за то, чтобы изменить его оттенок, и тьма зачастую побеждает. Я напомнил мужчине о его долгах и красотке, которую он тайком навещал по пятницам. Та не любила неудачников, сейчас было не время для слез, нужно обстряпать все так, чтобы стареньким родителям его супруги ничего не досталось. Немного поплавав в его сомнениях, я понял, что сыт, и снова явил себя миру: могучим, переполненным силой, но отчего-то все еще растерянным.

Глава 9.

— Тебе нужен врач.

Путь до президентского дворца я проехал все в той же открытой машине. Если я — зло Панема, то все должны видеть, что оно непобедимо. Охрана в коридорах была настолько шокирована моим внешним видом, что никто не посмел преградить путь. Распахнув двери в кабинет Пэйлор, я увидел в ее глазах страх. Всего на мгновение, но она сжала кулаки и закусила губу. Пэйлор была солдатом. Крепко сбитой женщиной с низким голосом и резкими движениями. Брюки подходили ей, как никому другому. Она носила их так, словно штаны на самом деле позволяли ей отрастить яйца. Когда-то она нравилась мне. Несмотря на разницу в возрасте, я мог бы увлечься ею, если бы Пэйлор не показала мне свое подгнившее нутро, а я не продемонстрировал еще больше собственной мерзости, воспользовавшись ее страхами и амбициями.

— Подождет. — Я подошел к ней, сдернул с ее шеи шелковый платок в цветах национального флага и перевязал им руку.

Она быстро опомнилась:

— Наглец. — Прозвучало как комплимент, но мы уже давно прошли этап предварительных ласк.

— Ну и кто так жаждет мой смерти?

Ложь в каждом движении плеч, которыми она пожимает.

— Понятия не имею. Думаю, для тебя не секрет, что последние полгода в Панеме неспокойно.

— Откуда я могу это знать, будучи запертым в Орешке? — Мое вранье более убедительно. Пэйлор довольна ответом.

— В последнее время мы столкнулись со сложностями в Девятом и Десятом дистриктах. Даже справедливое распределение ресурсов не компенсирует их нехватку. Мы могли бы расширить пастбища и земли под посевы, организовав миграцию населения, но люди из других дистриктов не жаждут переехать в зоны, наиболее пострадавшие во время войны. В Капитолии орудует несколько банд, мелкие грабители и смутьяны, но свои акции они проводят под лозунгом «Вернем прежние порядки». Раньше страже не составляло труда ловить их, но сейчас появились совсем другие люди. Небольшая группа, чьи акции куда более эффектны.

Она подошла к столу и нажала несколько кнопок. Экран за спиной Пэйлор замерцал. Одна за другой стали всплывать фотографии. Некоторых людей я знал, других видел впервые. Большинство из них можно было отнести к участникам или ярым пособникам сопротивления.

— Это жертвы. Мы получили список три месяца назад. Группа, называющая себя «Сыны Панема», сообщила, что станет убивать по одному из лидеров нового правительства или членов их семей раз в месяц в течение полугода. Если мы не пойдем на их условии, убийства станут происходить раз в неделю. Еще через полгода — каждый день.

— Два трупа уже есть?

— Три. — Пэйлор смотрит на меня вопросительно, это раздражает.

— Возьмите одного из этих ублюдков, и он сдаст остальных.

— Один раз мы поймали убийцу. Он умер до того, как его успели допросить.

— Яд?

— Нет. Его запрограммировали покончить с собой в случае опасности разоблачения, точно так же, как когда-то Пита Мелларка убедили ненавидеть Китнисс Эвердин. Что скажешь, Гейл?

— Отчаянные у вас тут бунтари. Ублюдочные и расчетливые. Хорошо готовятся. Качественная промывка мозгов занимает время. Чего они хотят добиться?

Пэйлор нахмурилась.

— Выборов президента.

Я хмыкнул.

— Не хочешь терять нагретое место?

Она фыркнула.

— Результат слишком предсказуем. Напомнить, из-за чего когда-то вспыхнуло восстание?

— Одному из президентов надоело играть в демократию, и он решил, что достоин править всю жизнь. Думаю, императором он не провозгласил себя лишь из скромности. — Рука болела ужасно, но я предпочитал не вспоминать о ней. Игнорировать тот факт, что шарф побагровел от крови. — Во время войны его убили, но тот, кто взошел на престол следом за ним, решил, что отрекаться от амбиций предшественника ему уже ни к чему. Даже радует, что до Сноу никто не продержался у власти слишком долго, смерть всегда приходила за президентами Панема раньше положенного срока.

— Даже когда у дистриктов было право голоса, представитель Капитолия всегда побеждал в выборах. Везде голосовали за своего кандидата, но у Капитолия, помимо перевеса в голосах граждан, было еще одно преимущество в виде армии и административного ресурса. Солдаты отдадут свой голос тем, кто платит им жалование. Так же поступят мэры, чиновники и управляющие заводов и фабрик. Моим предкам в Тринадцатом дистрикте это надоело, они подняли восстание, за которое Капитолий заставил платить целую нацию. Президент Койн не собиралась восстанавливать традицию выборов в полной мере именно потому…

— Что была сукой, которая жаждала получить все? Зачем вообще говорить о покойниках. Старушка Альма мертва. Что ты решила, Пэйлор?

Она медленно отошла к окну.

— Я думала об общенародных выборах, но сейчас не время. Нужен год или два, чтобы все успокоилось. Необходимо перестать делить страну на дистрикты и решить множество текущих проблем. Я сейчас просто не могу уйти, Гейл. Кто тогда победит? Капитолий разобщен, и это, с одной стороны, нам на руку. Разумеется, за меня проголосует Тринадцатый дистрикт, но он не самый населенный. Кто будет нами править? Рыбак или лесоруб? Они справятся лучше? Будут крепче спать и чаще принимать верные решения? Ты можешь мне это обещать?

Я устало вздохнул, сказывались почти бессонная ночь и кровопотеря.

— Давай ты оставишь эти страстные речи для телевидения. Я не Плутарх, «Снято!» кричать не буду. Рукоплескать тоже. Ты сама сказала, что Капитолий разобщен. Никто из тех, кто потерял детей на ступенях этого дворца, не станет голосовать за возвращение старой власти. Чего же добиваются эти ваши «Сыны Панема»? Хаоса и паники? Или у них есть свой ставленник?

Она подола к столу и нажала на несколько кнопок.

— Мы провели несколько опросов, выявляя политика, который вызывает наибольшее доверие у населения Панема. — Пэйлор могла собой гордиться, судя по первой строчке. — Во втором опросе спрашивали, чье имя у вас ассоциируется с будущим.

Она могла не показывать картинку. Человеческая память не так коротка, как о ней думают.

— Китнисс Эвердин.

Пэйлор хмыкнула. Я заставил себя взглянуть на экран и немного опешил. Картинка была подобрана как нельзя более удачно. По плацу ровным строем чеканили шаг солдаты. Темный остов башни взлетал к самому небу. Впервые я заметил то, что не замечал раньше, — сойку-пересмешницу в золотом круге, начертанную на стене. После победы знамена Панема не поменяли, сочтя слишком затратным лепить новую символику на всех официальных зданиях дистриктов. Меня это волновало мало. Оказавшись запертым в Орешке, я решил, что могу делать со своей тюрьмой все, что мне заблагорассудится.

— Гейл Хоторн. — В голосе Пэйлор звучало презрение. — Люди так привыкли жить в страхе, что путают сытость и свободу. Во Втором дистрикте не голодают. Там никто не ропщет на перебои со светом и жесткий контроль тепла и воды. Потому что выдают паек старикам и поддерживают матерей, вынужденных оставить работу, чтобы заботиться о детях. Нет грабежей и насилия, ведь один генерал решил, что его военный дистрикт должен существовать по самым суровым законам, и расстреливает за любое доказанное их нарушение. Людям все еще нужны не те, кто старается решить их проблемы, а жесткие и сильные правители, похожие на победителей в Голодных Играх. Большинство жителей Панема ставит на тебя, Гейл Хоторн. Что будешь с этим делать?

— Развенчивать мифы. Разве предусмотрен другой сценарий? Мне извиниться, что я не умер сегодня? — Я рассмеялся. — Что дальше? Отправить часть так отягощающих меня своими нуждами вдов и сирот пахать землю и растить хлеб для Капитолия? Это легко устроить, Пэйлор. Когда мне было нужно, чтобы позабыли Сойку, я строил из себя сначала героя, потом продемонстрировал свои худшие качества, чтобы никак не ущемлять твою власть и не слишком нервировать нашего вездесущего Плутарха. Что от меня потребуется еще? Признать себя лидером этих ваших «сынов»? Три месяца, три убийства, и, похоже, дырка в моей ладони — не их рук дело, не так ли? — Я встал. — Плутарх держит меня за яйца. Стоит ему намекнуть публике, кто автор тех ловушек, что сработали на ступенях президентского дворца, — и мне никогда не получить поддержки Капитолия. Ты — другое дело. Легко открестишься от Койн и ее решений. Но что насчет наших с тобой дел?

Она побледнела. Обшарила глазами комнату, словно подозревая, что даже стены станут свидетелями нашего разговора. Не доверяет своей службе безопасности? Мне все равно, к сказанному добавить уже нечего.

— Впрочем, это пустой разговор. Зачем вам мои находки? Если честно, меня это волнует куда больше здешней мышиной возни.

Пэйлор выдохлась, или она не готова продолжить этот разговор, ни с кем не посоветовавшись?

— Вы бледны, генерал Хоторн. Я приказываю обратиться к врачу. — Теперь голос почти ласковый. Такие интонации ей никогда не шли. — Мы увидимся вечером. Вам отведут ваши обычные комнаты.

Формально она все еще сверху. Я иду к двери, чеканя шаг, спина прямая, хотя меня уже тошнит от слабости. В приемной меня ждет мой оруженосец. На фоне вышколенных секретарей и охраны Ксандр выглядит особенно юным и хрупким, как рахитичная белка, которой в детстве доставалось слишком мало орехов. Он почти безобразен в пыльной одежде с немытыми волосами и в кровь искусанными губами. Вот только взгляд у него волчий. Правильный взгляд. На таких матерых хищников охотиться — одно удовольствие.

— Идем.

Его трясет, но он не отстает ни на шаг. Все время чуть позади, словно чувствуя, что я на пределе своих возможностей. Черт с ней, с болью, но своей кровью я эту проклятую землю окропил уже достаточно.

— Врач. Следить за каждым движением. — Я все еще ему не доверяю, но он многим рисковал, открывая мне правду. Надеюсь, это останется незамеченным для тех, кто предостерег его самого, иначе сейчас по лестнице спускаются два потенциальных мертвеца. Почему меня это волнует? Я пока не готов тратить остатки сил, об этом размышляя.

***

Сила для раттона важнее возраста. Понимаешь, что это заблуждение, только глядя на древнейших из братьев. Где же им еще обитать, как не в месте, сосредоточившем в себе власть над чужими судьбами?

Когда я вхожу в огромный зал, чувствую, как у меня подгибаются лапы, а чешуйки на загривке подрагивают. Гигантские раттоны занимают все пространство огромного каменного зала, люди проходят сквозь них, не замечая тварей, которые слишком могущественны или ленивы, чтобы с кем-то сливаться. Они просто слизывают с людей свет, рождая в душах настороженность и страхи, от этого даже воздух в комнате кажется стылым.

— Жди меня здесь, — приказывает генерал Александру и скрывается за дверями, над которыми восседает гигантский раттон, похожий на помесь ящерицы и жабы.

— Это и есть пришлые? — Его гигантский рот издает чавкающие звуки.

Черный чуть сгибает лапы в знак уважения.

— Ты прав, мудрейший.

Гигантский язык скользит по голове мужчины, перебирающего папки, тот вздрагивает и нервно меряет шагами комнату, прежде чем сесть на стул в ожидании аудиенции у того, кто царит за гигантскими дверями.

— Хилые какие-то.

Оскорбительно, но его глотка в семь раз больше моей пасти, а шкура так прочна, что об нее легко сломать клыки.

— Братья много пережили. — Я благодарен Черному за заступничество. Если бы еще Ушастый выглядел хоть немного посолиднее, а не крутился на месте любопытной юлой, забавляясь тем, что удлинял и укорачивал усы на своей уродливой морде.

— Мы бы послушали, — подал голос еще один из древнейших. Это был гигант с головой крысы и телом вепря, покрытый сверкающей броней, словно доспехом из закаленной стали.

— Послушали… Послушали… — прошелестели десятки голосов.

Черный брат отступил назад, кивнув мне. Несмотря на желание сбежать как можно дальше, я шагнул вперед и чуть согнул лапы.

— Моя покорность сильнейшим из рода раттонов.

Древнейшему, похожему на пылающего мотылька, я польстил.

— Достойные сыны чуждого всему живому. Сразу видно.

— Заткнись, — посоветовал ему похожий на жабу раттон, и мотылек смолк. Я понял, что даже у старейших из нас есть своя иерархия. — Говори, чужак.

— Множество человеческих жизней сменилось с тех пор, как Великий отец отправил нас в земли, имя которым Кэртиана, с единственной волей своей: погрузить во тьму людские сердца. Там обнаружили мы «Тех». Существ, отличных от других, зрячих. Способных не только видеть нас, но и побеждать. Не в коридорах собственных душ, где обретали мы силу отца, но в свете солнца их собственного мира. Тысячи братьев моих были взяты в плен и утратили свое имя. «Те» называли себя Абвениями, стражами заката. Нас они стали звать Закатными тварями, заставили позабыть о долге перед отцом, хоть и не смогли изгнать тьму из сердец наших. Были обречены мы веками охранять путь к Рубежу миров, пройти которым мог лишь тот, кто не подчинился бы власти отца, отголосок воли которого мы в себе хранили. Ибо не достоин Рассвета человек, который убоится Заката.

— Не достоин?! — проквакал тот, кого я счел главным, и голос его был похож на рокот сошедшей лавины. У меня уши от страха прижались к голове. — Закат есть наш отец, души, что уходят в его жадную утробу, исполняют свое истинное предназначение.

— Прости, мудрейший, — попытался откреститься я от собственной глупости. — Проклятые голоса «Тех» все еще звучат во мне, но я надеюсь изжить их истовым служением Чужому. Веками бились мы за каждую душу во славу отца, о котором почти ничего не помнили, и много братьев полегло в этой войне за пищу и существование. Из тысяч остались сотни, но многие людишки так и не достигли Рассвета! Я преградил им путь к кострам, что погасли по воле великого отца моего, не дал уйти сквозь Рассвет к Рубежу и стать частью воинства Одиноких.

— Это объясняет, почему Ожерелье миров все еще горит, — рыкнул раттон, закованный в броню. — Мы пожирали свет здесь, а он возрождался там.

— Но ему недолго осталось. Не все мы попали в плен, отец прислал новое воинство, оно росло и множилось, я чувствовал следы братьев, вкус их присутствия в душах, которые пожирал. Судьба мира, который создали и хотели защитить «Те», уже предрешена.

— Ты заслужил свою свободу, младший брат, — одобрил меня древний в броне.

— Значит, нам незачем торопиться на новую войну, — полыхнул мотылек.

Старшие зароптали, одни довольно, другие — сожалея о битве, что обходила их стороной. Наверное, сейчас мне стоило рассказать о Звере и Последнем, но я молчал. Будто рот кто зажал, настоятельно советуя, что с этого собрания лучше убраться, пока цел.

— Чужаки могут остаться, — вынес свой вердикт похожий на жабу и бросил жадный взгляд в сторону окна. Там, прижав руки к стеклу, стоял бледный Александр. Он делал вид, что разглядывает людей на площади, но был сейчас слишком опустошен, чтобы притворяться заинтересованным. — Твой человек по-прежнему хорош. Сколько ты уже с ним?

— Почти шесть лет, — хрипло проворчал Черный.

— Уже шесть, — насмешливо напомнил древний раттон. — Сложная добыча, но тем и вкусна. Самое время уступить ее, младший брат.

Черный сам не заметил, как ощетинился.

— Вы и раньше пытались взять его, но ни одному не удалось. Только я знаю тайные лазы в его душу.

— Ну так поделись с нами своими знаниями, младший брат, — проворчал похожий на жабу. — Отдай человека и найди себе нового. Или ты стал зависим от него? — Угрозу в голосе одного мудрейшего подхватили другие, огромный зал наполнился недовольным ропотом. Краем глаза я заметил более мелких тварей, созванных вожаками, они сочились сквозь стены и вползали в двери.

Черный сделал шаг в образованный раттонами круг и склонил голову.

— Моя добыча. Я разделаюсь с ней, когда придет срок, так, как сочту нужным.

— Увы, ты болен… — Всего один взмах склизкой перепончатой конечности — и молодняк бросился в бой. Черный был силен и дрался неистово, но противников оказалось слишком много. Дымящаяся окровавленная плоть покрывала пол и медленно таяла, поглощенная новыми бойцами, что пришли на смену павшим. Черный уже едва дышал. От его силы остались жалкие крохи, когда закованный в броню древний бросился. Он закончил все одним ударом лапы. Подцепил когтем изломанное тело и швырнул его себе в рот, заработали мощные челюсти, сизая слюна побежала по подбородку.

— Награда, — махнул он лапой в сторону человека, который больше никому не принадлежал. Наверное, лучше было бы ему умереть. Я даже не представлял себе, что станет с добычей, которую будут рвать на части десятки раттонов. Странно, но Александр устоял. Твари, многие из которых не уступали мне в силе, разлетелись в стороны, словно ударились о броню чужой воли. Немыслимо… Не было в этом юнце ничего, способного сейчас поставить такой барьер, наоборот, пережитый в городе ужас будто покрыл его трещинами, каждая из которых так и манила нырнуть в нее. Он пошатнулся, но устоял на ногах, ладонь ушла в пустоту, словно желая нащупать точку опоры, а погрузилась в сверкающий лунный свет.

Я моргнул, совершенно не понимая, откуда взялось в зале это чудовищно огромное порождение тьмы, похожее на крылатую серебряную кошку, глаза которой были черны, как сама мгла. Ее предостерегающее шипение заставило меня рухнуть на пол, те твари, что были поменьше, бросились прочь. Даже древние как-то жалко съежились, ведь каждый из них втрое уступал крылатому. Хотя не думаю, что они испугались лишь его размеров. Этот раттон был силен, мрак внутри него оказался так плотен и беспросветен, что многие из нас усомнились в том, что вообще могли раньше знать, какова по природе своей истинная тьма.

— Лишь жизнь и смерть порождают Рубеж. — Голос гиганта был хриплым, но раскатистым. — Тот, кто не ценит свою добычу, никогда не заболеет ею и не будет пленен, но и вкуса истинной победы ему не познать. Лишь воле дано порождать и гасить миры, а она рождена не из серого сумрака. Воля — в постоянной войне тьмы и света. Тот, кого вы зовете отцом, не знает цену истинному мраку, потому что он — порождение тени, что отбрасывает свет Ожерелья. Всего лишь воин Рубежа. Истовая злоба живой тьмы, что противостоит бездушному свету, знает запретную истину. Любая победа в этой битве — гибель. Смысл имеет лишь сама война, она дает жизнь вам и свободу людям, право выбора между Закатом и Рассветом. Я видел, как зажигались и гасли миры, шел за вашим господином дорогой побед и поражений. Именем моим возводились непобедимые цитадели мрака и отправлялись в алчущую пасть тьмы звезды. Я не сотворенный, но и не творец. В моей природе властвовать, но приходилось бродить и дорогой подчинения. Я открывал смертным сердце свое из любопытства, что они с ним сделают. Познал чувства и бесчувствие. Что я теперь? Всего лишь пропасть, в которую с готовностью бросаются живые. Чувство, которое не позабыть даже мертвым. Это выше всех Рубежей, которым служите вы, всего лишь мгновение, но я служу ему. Вере, что на пустоши можно вырастить прекраснейший из садов, знанию, что самую полноводную реку легко осушить одним неверным словом. Я не позволю губить творцов. Без них свет слишком чист и холоден, а тьма пуста. Война создала меня безымянным и тем благословила. Люди дали мне нелепое имя и сами прокляли его. — Крылатый недобро оскалился. — Понятия не имею, по чьим законам я живу, но тот, который вспомнил ваш Черный брат, мне нравился: «За свои решения нужно платить дань, а кому — выбирай сам. Тьме, свету…» Кажется, я задолжал лишь человеку, дитя которого вы с таким упоением пожрали. Он под моей защитой, пока не вспомнит о силе, что отравляла и хранила его все это время. Есть желающие бросить вызов?

Древние молчали, а я все еще пытался понять, что это за существо такое, пугающее и великолепное в своем безразличии к самой тьме, и откуда оно взялось. В этот момент со скрипом распахнулись двери в зал, из них вышел Пустой, и человек у окна опомнился, шагнув к нему. Ну, конечно же, он не плакал по своему раттону, люди нас вообще не замечают, наш уход никогда не наполняет их сердца грустью. Так предначертано, и это правильно. Наверное.

Крылатый кот потрусил за ним следом, с каждым шагом съеживаясь, превращаясь из по-настоящему величественной твари в ушастое ничтожество, подобострастно виляющее пушистым хвостом.

— Нет, ну какая прелесть… — Он потерся ушами о руку Черного жнеца и бросил на меня короткий взгляд. — Ты идешь?

Я взглянул на раттонов, в глазах которых плескалась смесь гнева и страха.

— Конечно.

Так я впервые пожалел о том, что был рожден.

Глава 10.

— Никакого морфлинга.

Ксандр сейчас принимает решение за меня, и я ему немного благодарен. Глава медицинской службы президентского дворца очень зол. Сначала его обыскали, раздев до белья, потом велели вскрывать новую упаковку с каждым необходимым медикаментом, а теперь оспаривают сделанные им назначения.

— Генерал нуждается в покое!

Мне он необходим меньше всего. Боль — это хорошо. Сосуды восстановлены, часть мелких раздробленных костей удалена и заменена искусственными имплантатами. Даже под повязкой рука выглядит отечной, и пальцы еле двигаются, но я завтра же начну их разрабатывать. Пусть останутся шрамы, но рубцы должны как можно скорее стать эластичными. Жаль, что я не левша, без издевательств над собственным телом не обойтись.

— Генерал нуждается в еде. — Желудок урчит, подтверждая мои слова. — Но это тоже подождет. Распорядитесь подать мне машину.

Когда за недовольным врачом закрывается дверь, Ксандр подходит ко мне и кладет руки на колени. Глазок камеры мигает под потолком. Я сижу на высокой каталке в помещении, больше напоминающем морг, чем больничную палату. Синий свет ламп меня раздражает, он делает людей похожими на странных морских чудовищ. Мы сейчас немы, словно две большие рыбы. Ксандр пару раз открывает рот, чтобы что-то сказать, но когда он, наконец, находит слова, они пустые.

— Тебе нужно переодеться. Вся форма в крови. И вот тут… — У него прохладные пальцы. — На щеке.

— Если я умру, ты станешь плакать?

— Не знаю, но я точно буду злиться.

— На кого?

— На тебя, конечно. На себя и весь мир. Я стану очень злым, генерал Хоторн. Бешеным и ничьим.

Что я для него? Острая грань свободы или привычка следовать за властным хозяином? Кому и чему этот мальчик служит?

— Идем.

Он хочет помочь мне подняться, но я отталкиваю протянутую руку.

— Мы едем в «Цербер»?

— Нет, мы идем в музей.

Ксандр бледнеет.

— Нет!

Пусть спорит сам с собой сколько угодно, главное, чтобы подчинился. Я молчу, пока он не хватает меня за локоть. Это не прогулка. Ксандр бежит и тащит меня за собой. Этажи, лестницы, кабины лифтов — все сливается перед глазами. Когда он, запыхавшись, останавливается и распахивает огромные двери, я немного удивлен. Комната большая и светлая. Сводчатые окна закрывают пуленепробиваемые жалюзи, но они совершенно не портят вид музея. Повсюду статуи на причудливых стальных постаментах, красивые и по-настоящему древние, только увечные. Я не нашел ни одной целой, у каждой есть дефект, но именно он делает ее неповторимой.

— Тебе нравится? — Ксандр стоит на пороге, не смея войти. Его взгляд устремлен в центр комнаты, где, должно быть, раньше стояла кровать.

— Красиво.

— Если изо дня в день на них смотреть, становится страшно. Начинает казаться, что они наблюдают за тобой и смеются своими сухими каменными глотками. — Ксандр сползает на пол, зажимая руками уши, словно и впрямь слышит какой-то звук.

Я продолжаю обход постаментов.

— Какая из них не нравится тебе больше всего?

Мой вопрос его удивил, он даже немного пришел в себя.

— Вот тот носатый. С завитушками волос на лбу. — Конечно, статуи были окружены защитным полем, но Китнисс в ту пору, когда ей еще нравилось говорить со мной, рассказывала об одном их существенном дефекте. Я не слишком послушными пальцами левой руки отколол брошь от кителя. Битти любит все вокруг усовершенствовать, а я ему не мешаю. Если зажать брошь в руке и резко нажать на птицу, из маленького проводника на одной из сторон обода ударит электрический разряд. Достаточно мощный, чтобы пробить щит покрепче того, что оберегает от вандалов бюст парня с завитушками. Я резко выбрасываю руку вперед. Со стороны должно смотреться эффектно. Барьер как будто накаляется и трещит, моя рука проходит сквозь него и хорошим хуком слева отправляет в полет каменного идола. Тот ударяется об пол с жутким грохотом, мне бы торжествовать, но с губ срывается только ругательство:

— Твою мать! — Надо было предупредить, что от перегрева после разряда металл расплавится и обожжет пальцы. Но в этом весь Битти: ни хрена не думает о последствиях, ему лишь бы хоть что-то этакое сконструировать. Впрочем, в этом мы похожи. Я тоже сначала строю ловушку, потом вспоминаю, что сам могу в нее попасться.

Ксандр смотрит на происходящее широко распахнутыми глазами. Как ребенок, которому вдруг доказали, что в этом мире еще есть чудеса. Он не идет, а бежит ко мне, обнимает руками за шею и принимается целовать. Неумело, порывисто и мокро. Во все, до чего может дотянуться. Губы, скулы, подбородок. Ему наплевать на камеры и ворвавшуюся в комнату охрану. Камеры? У меня очень нехорошее предчувствие насчет всего этого, но я целую его в ответ. Теперь мне нужны уже две руки. Его руки, даже если они такие дрожащие.

***

— Что ты вообще такое?

Я не уверен, что выбрал правильную сторону, больше вообще ни в чем не уверен. Никогда бы не подумал, что однажды захочу вернуться в подземелья «Тех», но это правда. Там мое существование было проще, понятнее и безопаснее.

— Можешь звать меня дедушкой, — довольно мурлычет Ушастый, разглядывая людей, которые, по моему мнению, немного безумны. Я по-прежнему считаю его самого нелепым, но, пожалуй, больше не стану об этом говорить.

— Ты такой древний?

— Ну, кто знает… Память — такая штука, брат, что через пару тысяч лет существования ты начинаешь ею пренебрегать. — Он вздохнул. — Удивляться уже нечему. Запоминать ничего не хочется. Не меняются ни люди, ни твари, ни их войны. Иногда гаснут костры… Но это уже совсем другая история.

Он выглядел немного грустным. Разве такие, как мы, сожалеют об утраченном свете? А впрочем, кто я и кто он.

— Ты лгал мне! — Глупая злость.

— Все лгут. Изо лжи рождается что-то новое. Оно всегда для одного подлое и злое, а для другого — прекрасное и порождающее надежду. Вербуя защитников Рубежа, Ады уверяют каждого из них, что они не оставили позади ничего ценного, а тьма порой обещает, что подлостью можно завоевать надежду там, где ей уже нет места. Но не все, что предсказано, может следовать своему предназначению. Великая битва — не на Рубеже, она вот тут… — Он стукнул себя рукой по груди. — Есть даже в тебе и во мне. Значит ли это, что мы живем, пока сражаемся? Не знаю, но мне кажется, что жизнь полна загадок.

Я не понимал, о чем он рассуждает. Зачем мне его истины? Я раттон, закатная тварь из дальнего круга, которая никогда не шла дрогой к храму «Тех», не подчинялась призыву их потомков, не воевала за них или против них, просто жрала в свое удовольствие и выживала, как могла. На Рубеже сражались другие, я даже не видел его никогда. Человек — моя добыча, дальше своего хвоста не прыгнешь, да и глупо это.... Наверняка! Наверное?

— Ты не раттон?

Ушастый пожал плечами.

— Кто знает. Никогда не пытался понять, что же я такое на самом деле.

— Тогда зачем было блуждать по подземельям?

— Любопытство. Не помню, чтобы вашего брата раньше брали в плен, а на пепелище почти погасшего мира отстраивали новый. Весело наблюдать за этим было лишь в начале, а потом стало скучно. Пока люди ищут истину, они еще чего-то стоят, но когда находят и понимают, что не в силах все объяснить, появляются выдумки, сказки и ложь. Вряд ли они способны надолго вдохновить вымыслом чьи-то души. Я просто смотрел, как, разгоревшись, они снова гаснут. — Он как-то особенно нелепо улыбнулся. — Потом появился человек, который меня заинтересовал. В нем была лишь истина. Шальная и больная, горькая, но одновременно сладкая. Он никогда и никому не лгал. Любил тех, кого любил, так, как умел, и ничего чище и прекраснее его чувств я не видел. В нем жила сила того, кого ты именуешь «Теми», и она рвалась из него подобно ветру, но он отвергал ее так, как только истинно свободный может отвернуться от чужой воли, что бы она ни сулила. Служение самому себе и своей правде сожгло моего прекрасного человека. Чем сильнее смертный, тем больше раттонов вьется вокруг него. Не в силах проникнуть в его душу, они отравляют злобой и завистью тех, кто окружает бесценную строптивую добычу, губят ее чужими руками надежнее, чем собственными жадными лапами. Они очернили его, а я мог лишь смотреть и чувствовать вкус крови на своих губах. Стать зависимым от сильного человека раттону не так уж сложно, но полюбить тому, кто устал от неизменности миров и даже своего собственного существования…

Похоть, страсть и соблазн. Эти слова я помнил, на языке раттонов и даже Одиноких они звучали резко и понятно, но «любовь» была тягостной и запретной песней. Она словно древнее заклятье тянула в неведомое своей болью. Внутри рождалась какая-то тягостная муть. Ее хотелось иссушить и выжечь, пусть даже безжалостным светом.

— Нет такого чувства, — хрипло напомнил я.

Ушастый рассмеялся.

— Есть такой ветер. Он колышет твои волосы даже в штиль. Я любил человека, его гордыню и правду, он чувствовал это, наверное, всегда знал, что подле него есть кто-то готовый услышать и прийти на зов. Проклятья со светом не венчают, они всегда повергают во тьму, но он позвал меня в час отчаянья и обиды. Он проклял, я принял на себя эту ношу, и нас услышали силы, о которых лучше тебе не знать. Свершилось то, что предрекали «Те», прекрасно понимая, что род людской не может существовать без предательства и скверны. Вот только человек мой был чист, он пожалел о брошенных словах, но, пока я жив, этой сделке не быть расторгнутой, и потомок предавшего его, последний из рода, будет платить по счетам своих предков. Он — огниво, что может разжечь пламя Этерны, в котором снова и снова будет возрождаться Одинокое воинство. Он — стылая вода, которая пробьет дорогу тьме. Но он и хозяин Зверю, а тварь эта, рожденная из войны и для войны, может разрастись и погубить все живое и мертвое, пожрать свет наравне с тьмою.

— Мы должны убить его. — Я не знал, пытаюсь ли подластиться к более сильному брату или говорю о том, чего действительно хочу добиться.

— Думаешь?

Ушастый насмешничал, меня это злило. Я же не совсем тварь безмозглая!

— Ну, если ты связан со своим человеком проклятием, то со смертью последнего из рода…

— Смертью. — Ушастый устало улыбнулся. — Ты не знаешь, что такое смерть. «Те» победили ее, но стали ли они от этого свободнее или сильнее? Есть путь возрождения для духа смертных, в пустом, еще не обремененном скорбью бытия сосуде нового тела. Есть переход для каждого из нас, когда ты сливаешься с великой тьмой и способен стать лишь новой ее игрушкой, еще одной каплей перерожденного сумрака. Но есть и ничто… — Он выдохнул это слово, будто оно было струйкой дыма. — Война на Рубеже страшна тем, что в ней нет ни Заката, ни Рассвета, от побежденного не остается даже праха. Ни Одиноким, ни Чужому не дано постичь Ничто. Оно за гранью всех битв, больше чем враг света или страх тьмы. Из него не возвращаются, о нем не помнят, а значит, не слагают песен. Оно, наверное, и есть Рубеж, на котором все сгорает, и воля, что хранит в себе самые причудливые клятвы и чтит, по сути, невозможные союзы. Смерть последнего из рода освободит меня, но я не хочу этой свободы.

— Потому что еще надеешься встретить своего человека?

— Потяни за эту веревку и распустишь слишком много петель. Потом их уже не связать — ни в сверкающее Ожерелье миров, ни в капкан тьмы. Никому и никогда.

***

Поданный к подъезду автомобиль напоминает мне танк. Меня больше не собираются демонстрировать журналистам, а из привычного окружения решили выбить. В столице я всегда ездил с Максом, огромным чернокожим боровом, показывающим всем фотографии своей дочурки, но сейчас за рулем другой водитель. Я поднимаю экран между его местом и салоном, понимая, что от слежки меня это избавит.

Ксандр виновато суетится рядом, вглядываясь в экран маленького телевизора. Ведущая новостей с собранными в пучок темно-синими волосами выглядит суетливым жуком, лихорадочно ползающим по студии. Картинка на экране за ее спиной демонстрирует меня во всей красе. Обезумевший демон с улыбкой на спокойном лице орошает свою паству каплями крови. По телевидению она кажется чужой, принадлежащей валяющемуся на асфальте ангелу, которому я оторвал крылья, прежде чем отправил его в последний полет. Стрелок выглядит лучше, чем я запомнил. Отретушировали? Придали немного скорби и фальшивой святости? На нем была белая рубашка? Может, вообще монтаж и это другой труп? Камера наезжает на толпу. Люди воют от смеси ужаса и восторга. Целое поколение, выросшее на кровавых забавах, оно уже не может обходиться без них, как наркоманы без дозы морфлинга. Когда-то я наивно верил, что от этого ублюдочного общества можно сбежать в лес. Только я и моя Китнисс. Отсутствие цивилизации, власти над нами Панема… Это был сон. Мой единственный прекрасный сон, который, даже становясь кошмаром, не отрицал собственной прелести.

— Знаешь, ты…

Ксандр медленно проводит пальцами по экрану, подбирая слова, но замолкает, едва картинка меняется. Ведущая возмущенно и немного растерянно комментирует происходящее. Новый сюжет выглядит фантастично. Я бледен, как смерть. Лицо в отсветах электрических вспышек. Металл, капающий с обожженных пальцев. Куски мрамора на полу…

— Вандал и извращенец. — Ксандр выглядит хорошо. Он вообще красивый, а когда маска его спокойствия идет трещинами, мой любовник кажется очень юным и хрупким. Всего лишь порывистый мальчишка с подрагивающими пальцами, он выглядит даже не влюбленным, а одержимым.

— Прости. — Ксандр грамотно просчитал мои реакции и был режиссером этого шоу, или я сам так неудачно подставился? Да какая, собственно, разница. — Будем давать опровержение?

Я? Ничего более глупого, чем раскаянье, даже представить себе не могу.

— Ты можешь говорить что угодно. Мне все равно. — Пальцы на обожженной руке покрыты специальной пленкой, чтобы кожа не полопалась. Он вздрагивает от прикосновения к своей щеке, которую я нахожу, не глядя. Мне не хочется смотреть на Ксандра. — Завтра мы возвращаемся в Орешек.

— Одни?

— Посмотрим.

Машина останавливается, спустя пару секунд шофер открывает дверь. Я никогда не был в «Цербере». Белое здание с огромными окнами, окруженное парком, выглядит не слишком зловеще. Женщина, которая встречает меня на крыльце, кажется знакомой. Только приблизившись, я узнаю Энобарию. Она коротко подстрижена и выглядит постаревшей на десять лет. Ее белая одежда похожа на военную форму.

— Здравствуйте, генерал Хоторн.

— Гейл.

Она улыбается.

— Здравствуйте, Гейл.

— Служба безопасности «Цербера»?

Энобария пожимает плечами.

— Достойная оплата.

— Это важно в наше время.

— Деньги важны всегда. Объект засекречен, генерал. Вы можете войти, но ваши спутники останутся здесь.

— Шофер подождет, но в услугах секретаря я нуждаюсь. — Будет спорить или нет?

Энобария смотрит на мои искалеченные руки и равнодушно пожимает плечами.

Двери разъезжаются, стоит нам приблизиться к ним. Ксандр молча следует за мной, немного растерянно глядя по сторонам. Здание даже внутри слишком белое, меня уже начинает раздражать этот цвет. Почему-то на его фоне мне мерещится запах угля.

— Гейл! — Плутарх растолстел еще больше за то время, что мы не виделись. Довольно резво для такой туши преодолев огромный холл, он стискивает меня в медвежьих объятиях, а потом недовольно хмурится, замечая двоюродного племянника.

— Безобразники! — Его фальшивый гнев тут же сменяется добродушием. — Надеюсь, ты не станешь обижать ребенка, он и так в этой жизни натерпелся?

— Он показался мне самостоятельным человеком, не нуждающимся в опеке или излишней заботе.

— Ксандр? — Плутарх выглядит удивленным.

Если моего секретаря и волнует, что о нем говорят, то он никак не реагирует, продолжая хранить молчание.

— Удивлен, что я здесь? Не терпелось взглянуть на твою новую находку. Признаться, я впечатлен. Это просто невероятно! Как второй?

— Без изменений.

— Гейл, Гейл… — В его голосе ласковый упрек. — Почему вам всем так нравится водить старика за нос? Я знаю, что Битти провел довольно опасный эксперимент, на который ты дал согласие, и мальчик приходит в себя.

Это хорошо продуманная пощечина. Плутарх не лжет, он просто демонстрирует, насколько огромна его власть. Слежу за своим лицом, чтобы не сорваться.

— Я рад.

Он жестом приглашается меня следовать за ним.

— Это просто потрясающе, знать, что человечество выжило не только на территории Панема. Мы сделаем из этого сенсацию. Богатые плодородные земли, способные всех нас прокормить! Судя по всему, эти люди не слишком развиты?

— Да, их будет просто завоевать. — Плутарх смотрит на меня настороженно. — Прекрасные рабы для Панема, с их помощью все дистрикты можно будет превратить в один огромный Капитолий. Людям это понравится. Кровавые репортажи с войны удовлетворят их потребность в зрелищах. Станут понятны затраты на армию и почему президент Пэйлор должна сохранить свой пост. — Опять же, это прекрасная возможность избавиться от меня. — Вот только, чтобы завоевать что-либо, это сначала нужно отыскать, не так ли?

— Гейл, дорогой, похоже, война сделала тебя излишне жестоким человеком. Кто говорит о завоевании и рабстве? Мы принесем этим людям прогресс. Их одежда и оружие… Они в нас нуждаются! Думаю, у странников нет никаких причин скрывать местоположение своих поселений.

— Но он молчит, не так ли? Рокэ Алву ваши речи не убедили?

— Слабо развитый настороженный человек, которому многое пришлось пережить. — Человек ли? Судя по тому, как старательно Плутарх обходит эту тему, его что-то беспокоит. — Жаль, что Битти так и не разобрался с излучателями. Если настроить их в обратную сторону, можно было бы уже зимой начать операцию. Без их помощи поиски займут намного больше времени. — Он пожал плечами. — Впрочем, я велел ученым усовершенствовать планеры, увеличив дальность их полетов. Нам нужно лишь узнать направление, в котором стоит проводить поиски. Возможно, ваш второй гость окажется более сговорчивым?

Разговаривая, мы подходим к лифтам. Кабина огромная, но я замечаю, как Ксандр забивается в самый угол. Его лицо спокойно, но я чувствую страх, хотя предпочитаю не привлекать к нему внимание Плутарха и Энобарии.

— Узнаю, когда его увижу.

— Значит, в целом вам нравится мой план, Гейл Хоторн?

В принципе, он вызывает во мне еще больше презрения к людям, но я только пожимаю плечами.

— Если Панему нужна война, она у него будет. Я даже назову это миротворческой или просветительской миссией, если вам угодно.

— Вы умный человек, Хоторн, немного упрямый, но удивительно далеко пойдете. Если бы Китнисс Эвердин была бы настолько же рассудительна, с ней можно было бы договориться и добиться очень многого.

Он так и не простил Китнисс убийства Койн. Та была для Плутарха более надежным и предсказуемым партнером, чем Пэйлор. Мы с ней осмелились его обыграть, а такого он не прощает, вот только избавиться от нас пока не готов, но однажды будет достаточно решителен. Я помню об этом и жду.

— Как она? — У Плутарха всегда самые свежие новости. Не то чтобы я нуждался в них, но ему спокойнее знать, что я в его руках, он чем-то меня держит.

— Лучше. Кажется, всерьез увлеклась литературой. Я хотел бы получить эксклюзивные права на издание книги, написанием которой они с Питом так увлечены. Вы взяться за мемуары не планируете? У меня в запасе есть отличный автор, который с радостью напишет биографию такого выдающегося человека.

Нельзя допустить, чтобы люди слишком часто вспоминали о Сойке?

— Я подумаю.

Лифт останавливается, перед нами еще один белый коридор. Когда я выхожу из кабины, бледность и дрожащие руки Ксандра уже нельзя не заметить. У него подкашиваются колени, и если бы не расторопность Энобарии, мальчишка бы рухнул на пол.

— С тобой все нормально?

Он кивает, закусив губу. Моя забота раздражает его тем, что слишком нравится Плутарху.

— Александр, может, тебе лучше подождать нас здесь?

— Нет, я… — Он нервно сглатывает, вцепившись в мое плечо, и умоляет: — Пожалуйста. Позвольте мне.

Плутарх недовольно хмурится, бросая раздраженный взгляд на Энобарию, но я слежу за ним, и злость быстро сменяет добродушная улыбка.

— Ну кто же может тебе что-то запретить, мой мальчик?

Александр не бежит, он летит по коридору, спотыкаясь, хватаясь за стены, чтобы устоять на ногах.

— А мы, пожалуй, навестим господина Алву.

— Подождет. — Я слишком заинтригован очередным нервным срывом моего секретаря, поэтому, несмотря на возражения Плутарха, иду за ним. Ксандр добирается до одной из комнат. Двери заперты, он отчаянно дергает ручку, снова и снова прикладывает большой палец к считывающему табло.

— Пожалуйста… — Никогда не слышал в его голосе столько мольбы.

Плутарх и Энобария немного насторожены. Женщина открывает дверь, воспользовавшись собственным отпечатком.

В комнате только кровать и письменный стол. Стены такие же белые, но в полумраке, который создают шторы на окне, они кажутся серыми. Весь пол завален книгами, Александр врезается ногой в целую стопку гигантских томов, та с шумом падает. Кресло у стола медленно разворачивается с противным механическим лязгом. Человек, застывший в нем, кажется одновременно монстром и забальзамированным трупом. У него желтоватая кожа и седые волосы, свисающие до груди длинными безжизненными прядями. Рубашка и шорты не скрывают протезов. Кому-то понадобилось сделать их прозрачными, видно, как провода впиваются в живую плоть, соединяясь с нервными окончаниями. Зрелище одновременно отвратительное и завораживающее. Особенно когда видишь, как отчаянно эти руки тянутся к Ксандру. Как, перепрыгнув через стопки книг, он падает на колени перед креслом и, обхватив руками искусственные бедра, начинает рыдать. Мне почти стыдно стоять в дверях и смотреть, как мой любовник что-то бессвязно бормочет, сражаясь с собственными всхлипами.

С чего я взял, что его отец умер? Сам не знаю. Ксандр не говорил о нем как о покойнике, но мне отчего-то казалось, что люди, изо дня в день наблюдающие как насилуют их ребенка, долго не живут. Рано или поздно их сердца разлетаются на мелкие осколки от переполняющей их боли. Наверное, я все еще слишком наивен.

Мужчина отрывает взгляд от сына и смотрит на меня. Он успевает увидеть презрение на моем лице, и на его потрескавшихся губах появляется до странности мягкая, понимающая улыбка. Он похлопывает Ксандра по плечу. Пальцы механического протеза складываются в несколько знаков. Они не похожи на привычный язык немых. Похоже, эти двое придумали свой способ общаться даже под постоянным прицелом камер. Ксандр так же поспешно складывает несколько знаков, сглатывая собственные слезы.

— Генерал Хоторн, позвольте представить моего отца, Эдварда Верли.

Я не стану устраивать цирк с пожатием его искусственных рук, тем более что мои сами слишком искалечены.

— Разве «Цербер» — клиника? — Мой вопрос звучит холодно и равнодушно.

Плутарх молчит, в отличие от Энобарии.

— Мистер Верли — один из ценнейших сотрудников лаборатории.

— Вы всех своих специалистов держите взаперти?

Она равнодушно пожимает плечами.

— Некоторых. Статус секретности большинства исследований дает нам такие полномочия. Все законно. Мистер Верли подписал соответствующие бумаги. Хотите взглянуть на них?

Вряд ли эти люди проявили небрежность, составляя официальные документы.

— Эта секретность запрещает ему видеться с сыном?

— Отчасти. — Плутарх вмешивается в разговор. — Свидания с родными сотрудникам с таким уровнем допуска разрешены раз в три месяца. Они, разумеется, контролируются службой безопасности. Дорогой Морфей крайне щепетилен в подобных вопросах. Он не делает исключения ни для себя, ни для высокопоставленных чиновников вроде меня. — Его вздох так ненаигранно скорбен…. Впрочем, для нас с вами Энобария сделала исключение, Гейл. Так может, оставим этих двоих немного пообщаться?

Заложника можно держать не только в подвале. Ответственная работа и благоустроенные комнаты подходят для этого ничуть не хуже. Мне ли, рабу Орешка, об этом не помнить?

— Ксандр? — Его отец бросает на меня удивленный взгляд. К такому имени сына он, кажется, не привык.

— Да. Пожалуйста.

Эдвард трясет сына за плечо. Его пальцы складываются в привычную для немых речь.

— «Иди с ним».

— Но…

— «Это важно. Иди за ним».

Ненавижу, когда на меня возлагают какие-то надежды. Калека думает о том, со мной его сын будет в безопасности, или требует, чтобы тот во всем подчинялся приказам Плутарха? Оставался его верным соглядатаем?

— Ваш сын вправе остаться, если хочет этого.

Эдвард пожимает плечами и протягивает мне искусственную руку, я иду, стараясь не наступать на книги. Быстро сжимаю его ладонь, причиняя себе ненужную боль. Ксандр зажат между нами, будто в тисках, потому что все еще не в силах оторваться от отца. Я чувствую, как что-то протыкает перчатку на раненой руке, прячась под плотным слоем кожи. Эдвард смотрит на меня умоляюще. Он не хочет, чтобы я озвучил его выходку? Любопытство губит даже самых отчаянных кошек, и я молчу. Мистер Верли немного отталкивает сына. Быстро проводит по его мокрой щеке рукой, как будто прощаясь.

— «Будь счастлив».

Его пальцы складываются в такое нелепое пожелание, что мужика хочется ударить. Как будто Ксандр сможет этого добиться, будучи оторванным от него, самого источника своей жизни. Я знаю, что так обмануть судьбу невозможно. Мне не удалось убедить свою вселенную, что Китнисс в ней ничего не значила, и теперь я вправе хоть на миг о ней забыть. Мальчишке от своего прошлого тоже не избавиться. Слишком важен для него этот человек, чтобы притвориться, что его не существует, обмануть себя, будто наши с ним руки свободны от оков.

— Прощайте.

Ксандр смотрит на меня с ужасом и ненавистью. Прощание означает, что я сегодня не увижу этого человека, но как же тогда он сможет выполнить приказ и последовать за мной.

— Пап…

— «Все в порядке».

Почему мальчишка ему верит? Встает на ноги, вытирая рукавом мокрые щеки.

— Увидимся через три месяца. — Значит, не только ради отчетов Плутарху он все время мотался в столицу.

— «Конечно».

Если бы мы были одни, я бы поцеловал Ксандра в покрасневшие веки. Само желание кажется мне глупым и абсурдным, но я бы это сделал.

Глава 11.

— Разве ты не будешь охранять Александра?

— Да кто к нему сейчас сунется. Чувствуешь? — Ушастый с шумом втянул носом воздух. Здесь нет ни одного раттона. Злости, зависти, ревности к чужим успехам — хоть ложкой ешь, но ваш брат что-то не стремится к сытной кормушке. Мне стало любопытно.

Вильнув хвостом, он поспешил в противоположную сторону от той, куда пошли люди. У меня был выбор: последовать за ним или остаться, но больше всего хотелось вернуться обратно в крепость. Толстяк сказал, что мой человек пришел в себя. Никогда не думал, что буду скучать по живому, но сейчас он был мне самой надежной гаванью в этом опасном и переменчивом, как море, мире. Впрочем, чтобы увидеть его, надо выжить, но древние братья отужинают мной, если Ушастый перестанет заступаться. Значит, мне предстоит и дальше изображать его верного спутника.

— Подожди меня!

Долго размышлять о том, что мне не нравится в этом месте, не пришлось. Оно дурно пахло. Не гниющей плотью или болезнями, такие ароматы мне даже нравились. Это был запах сырости с какими-то кислыми и солеными нотами. Я чувствовал его раньше.

— Другие!

Ушастый кивнул, следуя за какой-то девицей в белом халате, вместе с ней мы прошли в огромные двери и увидели их. Существ, которых не должно было существовать в природе, маленьких и огромных, погруженных в колбы с лиловым раствором. Внешне некоторые из них были похожими на нас, но только люди могли бы перепутать их с раттонами. Чувства Других были глухи и невнятны, воли в них не было, они слепо и упрямо исполняли то, для чего были рождены. Некоторым из моих братьев не помешала бы такая преданность отцу.

— Какая прелесть! — Ушастый разглядывал существо, похожее на гигантского ската. — Женщина проверила какие-то показатели и ушла, оставив нас в лаборатории. — Как ты думаешь, где мы?

— Не говори загадками.

Он ухмыльнулся.

— Похоже на музей, но этой коллекции не хватает жемчужины, по-настоящему бесценного экспоната, ты не находишь? Впрочем, это предсказуемо: люди прячут дорогие вещи от чужих глаз. — Ушастый снова втянул носом воздух и пошел к стене. Я не видел двери или входа, но он рассредоточился и прошел сквозь камень. Мне редко доводилось исполнять подобный трюк, стены катакомб, в которых мы были заперты, покрывало слишком много заклятий, и пройти сквозь них мы были не способны, но в крепости я пару раз практиковался. В этот раз тоже получилось. Я оказался в коридоре с множеством дверей, над головой мигали красные лампы, по полу и потолку скользили невидимые человеческому взору лучи, но на нас они не реагировали.

— А вот и хорошо запертая шкатулка с секретами!

Мой спутник был доволен. Он побежал по коридору, как будто знал, куда шел. Ни в одну из дверей он так и не заглянул, пока мы не добрались до лестницы, а вот я проявил любопытство. Одна из запертых комнат походила одновременно на операционную, какая была у лекаря в Орешке, и склад мясника. В емкостях на стеллажах хранились десятки внутренних органов, и, судя по запаху, не все они принадлежали Другим.

Еще одно помещение, куда я сунул свою любопытную морду, оказалось камерой, на полу скорчился голый человек, тело которого покрывали многочисленные свежие раны и старые шрамы. Если верить рваному биению сердца, мужчина издыхал от терзавшей его боли. Отпрянув, я догнал Ушастого.

— Они…

— Пытаются превратить в Других себе подобных?

— Ты даже не смотрел! — восхитился я его проницательностью.

— Об этом не трудно было догадаться. Дай кучке людей власть над себе подобными, и они начнут проверять границы собственной вседозволенности. Лучшими лекарями часто становиться не те, кто пытается помочь каждому пациенту, а бездушно наблюдающие за их кончиной в попытке понять и изучить саму болезнь. Получив возможность изменять живых тварей, человек рано или поздно задался бы вопросом: «А не стоит ли усовершенствовать самого себя?». Вот только каждый второй ученый предпочтет ставить опыты на других, искренне веруя, что его собственный мозг слишком ценен. Я долго бродил по мирам и нагляделся на тысячи уродливых попыток смертных угнаться за теми, кого они считают богами. Смотрел на отравителей, что, начиная создавать свои яды, долго проверяли их действие на животных, но, знаешь, ни один не мог остановиться в своем жестоком любопытстве. Рано или поздно кто-то умирал. — Он ухмыльнулся. — Наблюдал я, помнится, за одним лекарем. Тот был родом из небольшой деревни, жители которой страдали смертельным недугом. Годами он бился над лекарством от этой болезни, но когда, наконец, нашел его, болезнь уже покинула края, в которых он жил. Так бывает, знаешь ли. Ветер поменялся, сошли с гор снега, и вода в реке стала чище. В общем, никого больше не интересовало лекарство, на создание которого человек положил свою жизнь. Тогда он поехал в те края, где болезнь еще свирепствовала, но не стал лечить людей там. Лекарь привез зараженную плоть и отравил ею воду в деревенском колодце. Разумеется, когда снова начался мор, односельчане прибежали к нему. Лекарь исцелил этих несчастных, прослыв чудотворцем. Поучительная история, если подумать. Дай человеку уже выкованный меч, он убьет им кого-то без раздумий и особых сожалений, желая что-то защитить, а порою присвоить пару монет. Но те, что куют свои клинки, — другие. Для них чужая смерть — это попытка проверить качество своей работы, создать еще более совершенное и прекрасное оружие. Если оно идеально, становится важным, кому его продать. Облагодетельствовать одного или многих? Заглянуть в душу тому, кому вручаешь клинок, или проигнорировать это, отливая идеальные лезвия сотнями и тысячами.

— Твой человек был так же умен и вкусен?

Ушастый рассмеялся.

— Вовсе нет, если честно, я с презрением отношусь к добыче, которую ты бы счел весьма достойной, брат. Мой человек был красив и весел, дай ему клинок и попроси его испытать, он провел бы лезвием по руке и, слизав кровь, насмешливо подтвердил, что оно острое. Идем, мы все еще не выяснили, что же за сокровище тут прячут от посторонних глаз.

Если честно все его рассуждения о той жертве из прошлого мне не нравились. По мне, так дурак какой-то выходил, а что за радость связать свою судьбу с глупцом? Отчего не вернуть себе свободу, уничтожив последнего из рода? Мне казалось, что с могуществом Ушастого это будет не слишком сложно. Впрочем, не мне пытаться понять его мысли? Может, чем дольше мы, темные твари, существуем, тем становимся безумнее, и мне еще повезло провести собственную юность в Круге?

Чем ниже мы спускались по лестницам, тем меньше дверей было в коридорах каждого этажа, тем холоднее становился воздух и сильнее мое ощущение, что лучше бы нам убраться подальше. Кончилось тем, что, когда мы спустились на этаж, где длинный проход, залитый алым светом, упирался лишь в одну дверь, я бесстыдно прижался к своему спутнику, пытаясь унять дрожь. Плевать, что он крошечный и уродливый, зато сильный и теплый.

— Ну, теперь понятно, почему тут нет раттонов. — Ушастый с любопытством разглядывал многочисленные замки и толстую сталь, преграждающую нам путь. — Ты как?

Зубы предательски стучали.

— Хочу убраться отсюда. Как можно скорее. — Чувство такое, будто меня ослепляло, резало на куски обжигающим и одновременно ледяным сиянием. Самое время поджать хвост и сбежать в спасительный, ласковый сумрак.

— Я не держу, но поверь, на это стоит взглянуть.

Он прошел сквозь дверь, но вместо того чтобы броситься наутек, я понял, что остаться одному еще страшнее. Короткий рывок, и я уже в круглой комнате, залитой полыхающим, как костры, светом. Только сощурившись, мне удалось разглядеть огромный сосуд, в который было погружено женское тело. Я знал, что его обладательница — не человек, воздух в помещении дрожал от ее воли, страстного желания вернуть себе свободу.

— Ну, надо же… — Голос звучит хрипло и низко, как утробное урчание, и я замечаю рядом с гигантской колбой уже знакомого крылатого кота. — Та самая.

— Кто она? — Мне кажется, что звуки, которые я сам издаю, похожи на комариный писк. Уши прижаты к голове, попытка устоять на ногах стоит мне прокушенной до крови щеки.

— Ада. Смертные придумывали этим созданиям тысячи имен, так что даже это трудно счесть истинным. — Та сама Ада… — он провел когтем по стеклу, оставляя на нем неглубокую царапину. — Для воина, которого Ады уводили к кострам, они становились прекраснейшими из женщин. Воплощая в себе все их сокровенные желания, способные разбудить хмель истинной похоти. Странно, что она все еще хранит облик, милый его сердцу.

— Это она увела твоего человека?

Он кивнул.

— Ты зол?

— Мне жаль ее. Когда погасло пламя Этерны и Одинокое воинство утратило возможность создавать себе новых бойцов, отпала всякая нужда в этих ловких вербовщицах. Я слышал, они бесцельно скитаются по мирам в поисках отчаянных и смелых. Вот только смысла в этом уже нет.

Я нахмурился.

— Ты столько лгал мне, что я уже не знаю, чему верить.

Он не стал оправдываться:

— Идем. Мы увидели здесь все, что должны были.

С этим его решением мне совсем не хотелось спорить.

***

Огромный балкон опоясывал большой сверкающий купол. Он был бы незаметен, если бы не подведенные к нему трубки вентиляции. Вдоль поручней установлены десятки столов, поверхность каждого из них — мощный компьютер. Люди в белом бьют пальцами по дисплеям со скоростью, которой позавидовал бы снайпер, спускающий курок.

— Он нас не видит, — непонятно чему радовался Плутарх.

Я облокотился на ограждение, разглядывая Алву. Тот сидел в высоком кресле, прикованный к нему стальными лентами. К одной из рук тянулась капельница. Используют наркотики или он отказался есть?

— Где находится поселение, в котором вы родились? — спрашивает его женщина-ученый с изъеденными оспой щеками. — Программа переводит ее глухую речь, превращая ее в мелодичный напев. С машинкой Битти они, похоже, быстро разобрались и создали более интересную программу.

— В Кэналлоа, — Алва говорит, едва ворочая языком. Похоже, все же наркотик. — Поселением, если мне не изменяет память, принято называть несколько домов, спрятавшихся за общим заборам. Унижать таким пренебрежительным сравнением свою столицу я не стану.

— Хорошо, — казалось, женщине, уже надоело вести допрос этого упрямца. — Где расположено ваше государство?

— Об этом рассказать довольно просто… — Препараты развязали Рокэ язык, но он все еще контролировал, что и кому говорить. Просто сыпал названиями морей и земель, на мой взгляд, прекрасно понимая, что к нашей географии они никакого отношения не имеют.

— А в системе координат?

— Что это такое?

— Север, юг, запад, восток.

— Я не знаю, где сейчас нахожусь. С чем прикажете сравнить? У нас теплее, женщины красивее, а вино намного лучше.

— Какое оружие вы используете?

— При мне, кажется, была шпага и пара пистолетов? — Он начал рассуждать о достоинствах и недостатках стрелкового оружия. В комнате появился Морфей, и женщина бросила на него совершенно беспомощный взгляд.

— Увеличьте дозу, — приказал глава «Цербера».

Я хмыкнул. Пора завязывать с этим цирком.

— Этот человек умен, и он солдат. У него прекрасно подготовленное тело, которое может вынести многие лишения и пытки, он способен быстро вырабатывать правильную стратегию поведения. Введите еще наркотик, я уверен, что мы будем иметь удовольствие выслушать очень долгую историю о его постельных приключениях или тяжелом отрочестве. Он будет говорить о чем угодно, кроме того, что вам нужно знать.

Теори нахмурился.

— Есть и более эффективные способы.

— Например, яд ос-убийц? Давайте, подведите его к грани. Этот человек убьет себя, как только почувствует, что может вам проиграть.

— Мы не позволим…

— Водить себя за нос вы уже разрешили. Не думаю, что сбежать на свидание со смертью этому парню будет сложнее, чем вывести из себя пару ученых.

Плутарх переводил взгляд с меня на Морфея. Кажется, наша баталия его лишь забавлляла, но взгляд был задумчив.

— Что вы предлагаете, Хоторн?

— Я забираю его обратно в Орешек. Второй парень ему дорог. Если тот пришел в себя, они будут разговаривать друг с другом. Разумеется, под постоянным наблюдением. Как только мы поймем, в чем их проблемы и сложности, сможем предложить помощь Панема. Они согласятся, ведь мы для них — единственный способ вернуться домой.

Глаза Морфея жадно блестели.

— Если второго тоже доставить в «Цербер»…

— Доверие завоевывается не допросами под наркотиками. Есть способы проще и эффективнее. Достаточно создать ситуацию, в которой человек вынужден будет сам просить тебя о помощи. Верните Алву. Он — гарантия того, что я вступлю в вашу игру, Плутарх. Но отправляться к черту на рога я предпочту, основываясь на сведениях, добытых самостоятельно.

— Думаете, солдат преуспеет в исследовании человекоподобных переродков больше, чем ученый, посвятивший всю жизнь работе с ними? — нахмурился Морфей.

Они знают. Кого мне пора списывать из числа игроков, выступающих на моей стороне, — Ив или все же Битти? Второй вопрос: насколько Морфей осведомлен. Плутарх говорил о завоевании расы людей, зная, что перед ним сидит существо с измененными генами? Интересная нестыковка. Он не из тех, кто позволяет себе неточность высказываний. Он хотел скрыть, что они знают о переродках. Поэтому бросил на проболтавшегося Морфея настороженный взгляд. Чувствую себя сумасшедшим танцором, затеявшим пляски на минном поле.

— Гейл?

Я пожал плечами.

— Поручите разработку стратегии «Церберу». Мне, по большому счету, все равно. Вот только я не стану губить своих людей, основываясь на теориях Морфея. Пусть тогда он и вооружает свои белые халаты автоматами и засылает их в неведомые земли.

— Если президент прикажет, вы послушаетесь!

Я заметил, что Теори несколько экспрессивен, и намеренно его спровоцировал. Плутарху не нравится вспоминать, что он не единоличный хозяин Панема.

— На генерала Хоторна работают талантливые ученые. Впрочем, их группу всегда можно усилить парой специалистов из «Цербера». Думаю, двух человек будет вполне достаточно.

Интересно, кому он позволит их выбрать?

— Я сам поеду во Второй дистрикт!

Морфей все еще злится, но мне это только на руку. Если запереть двух пауков в одной банке, то один из них обязательно пожрет другого. Проблема для него заключается в том, что Орешек — это моя банка.

— Главой группы по-прежнему будет Битти. — Он пожимает плечами, что должно выражать согласие. Ему не хочется расставаться с новой игрушкой, а право получить еще одну для Теори важнее собственных амбиций. Занятно.

— Что касается второго ученого… — Плутарха заставляет замолчать шум. Мы все оглядываемся, желая определить его источник. Ксандр поспешно извиняется, что выронил сумку. Глядя, как он собирает рассыпавшиеся тюбики, я думаю, о том, что могу попробовать сделать это ради него.

— Эдвард Верли.

— Какого черта? — Интересно, почему Морфей бесится сильнее Плутарха? Тот всего лишь немного удивлен. — Верли — всего лишь архивариус, он не генетик.

— Боитесь, что вас одного нам не хватит?

— Глупый выбор, — наконец выносит свой вердикт Плутарх.

Я пожимаю плечами.

— Оллария. Гайифа… Чертова куча рек, морей и стран, о которых никто из нас не слышал. Ученый даже с полным допуском к архивам Панема вряд ли поможет мне найти какую-то информацию об этих землях. Вы же не верите, что что-то настолько значимое могло появиться из ничего? Мне действительно нужен талантливый секретарь, который способен отыскать любой, даже несколько веков назад потерянный отчет. Верли служил Сноу, а значит, должен хорошо разбираться в шифрах и кодах.

— Тем больше причин у него оставаться в Капитолии. Здесь множество баз данных…

— Ладно. — Чем меньше заинтересованности я покажу, тем больше вероятность, что мне дадут желаемое. — Дорога камней была найдена нами в Орешке. Там же в катакомбах сохранились древние приборы записи информации. Некоторые из файлов зашифрованы, и Битти пока не подобрал к ним кодов. Пришлите в мои катакомбы любого, но я хотел бы иметь в своем распоряжении человека, который обучен хранить чужие тайны, но не станет скрывать от меня, что именно ему удалось обнаружить.

Судя по тому, как переглядываются Морфей с Плутархом, они почти уверены, что как раз этим Верли и займется. Его они держат за яйца. Лучше всучить мне своего коллегу, чем смотреть на то, как я ищу другого помощника.

— Пожалуй, Эдвард подойдет. Энобария…

— Да.

— Учитывая плачевное состояние моего родственника, я хотел бы попросить вас сопровождать его в Орешек.

Охранник в качестве няньки? Чип, спрятанный под кожей перчатки… Черт! Мне все больше хочется заполучить этого человека в свое распоряжение.

— Я поеду. — Похоже, Энобария не в восторге от полученного приказа.

— Ну, раз мы закончили с решением насущных проблем, самое время поужинать. — Плутарх смотрит на часы. — Нас ждут на приеме.

— Приеме?

— Президент устраивает небольшое торжество в вашу честь, Гейл. Было бы невежливо опаздывать. Морфей, вы тоже приглашены.

— Пропущу, пожалуй, — цедит сквозь зубы Теори.

— Я не опоздаю, если все мои распоряжения будут быстро выполнены. Поезд должен быть подан на вокзал завтра к одиннадцати часам утра.

— Я вовремя доставлю новых участников исследовательской группы и…

Он на самом деле думает, что я оставлю Алву в его власти? Вот Верли, пожалуй, брошу. Он хорошо знает правила игры, а без четкого инструктажа мне его не отдадут.

— Вы достаточно утомили моего гостя своими играми.

Теори готов возразить, но Плутарх беззаботно машет рукой, приказывая ему заткнуться.

— Конечно, Гейл. Налаживание контактов… — Он смеется. — Надеюсь, вы не слишком переусердствуете, и сердце моего племянника не будет разбито.

Хочется сказать, что оно уже в крошево, но я молча спускаюсь по лестнице вниз. Кто-то снимает защитный купол, Морфей с явным недовольством возвращает мне прибор Битти, швырнув его, будто кость собаке. Я ловлю его искалеченной рукой. Наверняка поставили в него пару жучков, но сейчас это не важно.

Алва поднимает глаза. Равнодушно смотрит на людей, которые, как оказалось, все время за ним наблюдали, и приветливо улыбается мне.

— Я как раз хотел поговорить о карточных играх. В этом вашем Панеме в них играют?

— Время от времени.

— Вы удачливы, Гейл?

— Да. А вы?

— Так, словно обвенчан с самой фортуной. Нам с вами нужно как-нибудь сыграть вместе.

Мне плевать, что программа перевода работает и все слышат наш разговор. Я не говорю ничего из того, что не бросил бы окружающим в глаза, и он ведет себя так же.

— Мы уже играем, Рокэ. — Наверное, опытный врач справился бы лучше, чем я со своими искалеченными ладонями, но он не жалуется, глядя, как я вынимаю провода капельниц.

— Что у вас с руками?

Я демонстрирую ту, что в перчатке:

— Самоуверенность. — Он улыбается, кивком интересуясь происхождением ожогов. — Глупость.

— Вы отчаянный мальчик и скверный мужчина?

— Скорее всего.

— Иногда я думаю о себе так же. — Кому-то хватает ума нажать на кнопку, снимая оковы. Алва встает, разминая затекшие ноги.

— Вас так и не накормили?

— Вы поразительно догадливы.

— Предложил бы свое общество, но меня ждут на приеме. Мой оруженосец подойдет в качестве компании за ужином?

— У этого молодого человека отличные манеры.

Мы поднимаемся наверх как старые приятели. Мне придется сломать его, найти слабости этого мужчины и воспользоваться ими, а я этого не хочу. Мне с ним до странности хорошо и легко. Мы в чем-то неуловимо похожи характерами. Такое сходство встречается редко, и близость, которую оно способно породить, была бы бесценна, не оставайся человечество машиной, способной разрушить все самое лучшее в самом себе.

— Рокэ, это Плутарх, тот, чьим мудрым решениям вы обязаны своей свободой.

Толстяк так и сияет добродушием. Алва не выглядит настороженным, он тоже — сама доброжелательность.

— Приятное знакомство. Господин случайно не держит кошек?

Его вопрос непонятен, но Плутарх продолжает улыбаться.

— У меня слишком много работы, чтобы уделять время питомцам.

— Заведите парочку, — советует Алва.

— Энобария будет сопровождать нас обратно в крепость.

Рокэ с интересом изучает новую знакомую. Потом берет ее руку и подносит к губам.

— Я, кажется, поторопился, сказав, что на моей родине девушки красивее. — Его комплимент фальшив, но во взгляде искреннее восхищение. Такое довольно трудно сыграть, я вижу лихорадочные пятна румянца на смуглых щеках.

— А вы дамский угодник, — хохочет Плутарх.

Алва улыбается.

— Разве в этом мире есть кто-то более достойный искреннего восторга, чем прекрасная женщина? Госпожа Энобария, я бы никогда не расстался с такой красотой по доброй воле, но сейчас немного устал. К тому же… — Еще один небрежный поцелуй худой ладони. — Нам обещали еще одну встречу. Я буду ждать ее.

Он, наконец, идет к двери. Я на шаг позади, следом Плутарх, что-то согласовывающий с Ксандром по поводу приема.

Охрана с детекторами досматривает Алву и секретаря, но ко мне или Плутарху они даже не смеют приблизиться. Никто не демонстрирует желания заковать моего гостя в кандалы, хотя Рокэ с готовностью протягивает руки.

— До встречи вечером. — Министру первому подают машину, но и нас заставляют ждать на крыльце не дольше пары минут. Все это время мы молчим, разглядывая огромные кипарисы на фоне краснеющего неба. Ксандр бледен и кажется изможденным. У Алвы от попытки держать свою речь под контролем играют желваки. Мне даже кажется, что я слышу скрип его зубов.

— В отель «Трибут». — Шофер, открывший мне дверь, удивлен, он явно получил другие приказы, но слишком вышколен, чтобы спорить.

— Я думаю, что это невежливо, — говорит Ксандр, едва мы оказываемся в салоне. — Вам предоставили роскошные комнаты в президентском дворце.

Я молчу. Моя разумность рано или поздно должна была закончиться. Если этого не произошло, пока в меня стреляли, то последствия вправе наступить сейчас. Ксандр больше не лезет ко мне с вопросами, по городу мы едем молча.

Глава 12.

Превратить башню трибутов в отель для глав дистриктов… Плутарху это показалось хорошей идеей. Он назвал свой проект «Память», по его теории, все мы, власть имущие, останавливаясь в стенах, где готовились к смерти наши браться и дети, должны снова и снова прокручивать в голове, за какие идеалы сражались повстанцы, и хранить им вечную преданность. Я бы согласился с тем, что это разумно, если бы сюда в отсутствие представителей дистриктов не пускали богатых капитолийцев, которые хотели лично посмотреть, где ожидали свою судьбу Финник и Огненная Китнисс. Многие из прежних инструкторов центра вернулись к работе и учат принципам выживания всех желающих. То, что для многих было ужасом, стало фальшью, превратилось в глупый аттракцион.

— Мы вас совсем не ждали, генерал Хоторн, — причитает глава отеля «Трибут», юный хлыщ во фраке из постриженного меха. Я понимаю его неудобства, приходится в спешном порядке выгонять парочку из апартаментов, предназначенных для главы Второго дистрикта. Наверное, я хотел бы жить на двенадцатом этаже, спать на постели Китнисс, но попросить о чем-то подобном значило бы показать, как много она для меня значила. Я не готов ни к сожалениям, ни к откровенности, поэтому просто ненавижу отель «Трибут». Что же заставляет меня жить здесь? Отсутствие камер в номерах. На этажах и в лифтах их полно, но одно дело — безопасность и совсем иное — шпионаж. Тут Плутарх позволил себе немного поиграть в демократию. Защита отеля глушит любые датчики внутри и попытки прослушки извне.

Когда номер освобождают, лифт поднимает нас наверх. Слуги по-прежнему немы, еще одна дань прошлому, только теперь их работа чего-то стоит. Пока персонал накрывает на стол, а Алва пытается разобраться с управлением душевой кабиной, Ксандр старательно готовит меня к приему. Благодаря лекарствам отек спал, а новые перчатки скрывают раны на руках. Прежние я сжег в камине, чип, переданный мне Верли, спрятал за отворотом рукава, о чем его сыну знать не следует. Он и так достаточно мне благодарен. Я чувствую нежность каждого его прикосновения, пока Ксандр молча скрывает гримом черные синяки у меня под глазами. Мальчишка так насторожен со мной сейчас, словно боится спугнуть свою удачу. Что если я изменю свое решение и не стану забирать его отца из «Цербера»? Разозлюсь на него из-за выходки в зале со статуями? Сочту, что он меня опозорил и подставил? Мне нужно радоваться его покорности любым моим решениям, той дистанции, которую Ксандр сейчас так отчаянно держит. Этот парень — проблема, в которой я не нуждаюсь. Почему же я решил, что верну его в крепость? Дело все еще в его сходстве с Китнисс или мне так понравилось наматывать его волосы на кулак? Что со мной происходит? Я давно отрекся от нежности, а тем более — от жалости, но от его робких прикосновений во мне что-то дрожит. Я подчиняюсь своим желаниям, как катакомбы Орешка завибрировали, едва пришла в движение дорога камней. Мне совершенно не нравится это ощущение, но я дышу им, как воздухом. Ксандр делает меня живым, а ведь я так отвык что-либо чувствовать.

— Иди сюда.

Я кивком указываю на свои колени, но он роняет кисть и садится на пол. Смотрит на меня снизу вверх, как преданная собака, которая не смеет лизнуть руку хозяину, зная, что это причинит ему боль.

— Я люблю тебя.

— Хватило бы и «спасибо».

Он качает головой.

— Не для того чтобы выразить, что я чувствую. Я умру ради тебя, я убью за тебя.

— Даже Плутарха? — Ну когда еще нам удастся откровенно поговорить?

— Его с особым удовольствием. — О порядках в «Трибуте» Ксандр, похоже, осведомлен прекрасно. — Дело не в том, что он не пытался нам помочь, догадываясь, что Сноу не казнил моего отца. В первом заговоре он не участвовал, но когда вокруг Сойки возник новый… Он привлек к нему людей вроде Морфея и Финника. Тех, кто точно знал, что с нами происходит, и наверняка рассказал Плутарху. Потом он искупал нас в своем сочувствии, но запер отца в «Цербере», а меня отправил следить за тобой, используя мои особые таланты. Он не мой спаситель, Гейл, это очередная цепь, от которой я избавлюсь, если ты прикажешь. Только обещай, что защитишь моего отца.

— Ты поверишь моему слову?

Он тихо рассмеялся.

— А мне еще есть кому верить? Я знаю, что ты предашь меня, поступишь так, как выгодно тебе, но ты борец, а я нет. Мне при всем желании не стать тобою. Вот только у моей смерти есть цена. Это жизнь человека, который мне бесконечно дорог. Пообещай о нем позаботиться.

— Ты же сказал, что я предам.

— Любой предаст. Но не каждый способен дать крохотную надежду, что этого не случится. То, что ты сделал для меня сегодня… — Он так и не подобрал других слов. — Я люблю тебя, Гейл. Знаю, что ты поступил так, как выгодно тебе, но все равно люблю.

— Что еще ты скрываешь от меня? Кто доложил в Капитолий, что мы имеем дело с переродками?

Он кусает свою губу так, что по подбородку бежит струйка крови.

— Я не могу… — Его дыхание срывается. Сведенные судорогой пальцы впиваются в мои колени до боли. — Я хочу, но…

Кровь приливает к его лицу, зрачки сливаются с радужкой. Ксандр сражается с собственной немотой, хватается пальцами за горло и царапает кожу. Он действительно хочет подарить мне правду, прежде чем сдохнет. Яд ос-убийц, программа на самоуничтожение в случае разглашения важной информации. Очень качественно. Так хорошо может сработать только «Цербер». Я смотрю, как он корчится на полу, не в силах пошевелиться, пока не слышу шума распахнутой двери и звука удара.

Хочется вымученно ухмыльнуться. Алва может отставать в знании технологий, но его интуиция безупречна. Вырубив Ксандра, он прощупывает его пульс и довольно кивает сам себе, когда тот выравнивается.

— Вы можете говорить свободно. — Защита отеля действует и на его машинку. — Завтра не рекомендовал бы.

Он сидит на полу, мокрый и усталый, в одном полотенце, намотанном вокруг бедер.

— Этот человек умрет, чтобы доказать вам свою верность.

— Я понимаю.

Он качает головой.

— Нет. Не понимаете. Я тоже. Мне смертью в любви не клялись, но знаете… Выбросить того, кто тебя предал, это легко. Ну, в самом деле, кому придет в голову хранить ненужные, излишне упрямые в своей глупой, почти постыдной доверчивости вещи? Вот только пока они лежат на свалке собственной судьбы, они все еще существуют. Что станет, если они исчезнут? Если вы поймете, как нужны они были, лишь избавившись от собственноручно выбранного бремени навсегда?

— Он пришел в себя. — Если я хотел ударить Алву этими словами, то у меня не вышло. Он оставался отрешенным, пожимая плечами.

— Даже странно. Я думал, что удачлив только в играх с судьбой и своем патологическом бессмертии. Что ж, вы держите слово.

— Я едва не убил вашего оруженосца.

Алва кивнул.

— Ни на что иное я и не рассчитывал. А я едва не убил вашего, понятия не имея, принесут пользу мои действия или прикончат его окончательно. Так просто распоряжаться судьбой тех, кто для тебя не важен.

— Действительно просто. — Он встал, чтобы покинуть комнату. Я снова заметил шрамы на его спине, не менее уродливые, чем мои собственные.

— Кнут?

— Клинки.

— Война?

— Женщина.

— Она того стоила?

Он покачал головой.

— Нет.

Я подумал о мальчишке с новой кожей.

— А он того стоит?

Алва улыбнулся.

— Нет. Никто не стоит нашей боли, но забывать от этом так… По-человечески?

Странные слова для переродка, впрочем, какая ему была разница, кем он является для других? Рокэ Алва просто оставался собой даже в мире, которого пока не знал, но он уже ему не нравился так же сильно, как мне самому.

***

— Мы не идем на прием?

Признаюсь честно, я был рад: лишний раз встречаться с древнейшими раттонами мне не хотелось.

— А ты видишь в этом смысл?

Ушастый вытянулся у ног полуголого Алвы, вылизывая лапу. Он выглядел задумчивым.

— Что такого важного ты увидел в белом здании?

Он хохотнул.

— Ада, значит, не произвела на тебя впечатления?

— Ну…

— Можешь не вспоминать. Эти создания своим светом, неуловимым для глаз человека, умеют отгонять раттонов от избранных воинов. Для тебя это не было приятным знакомством. Но меня волнуют не ее силы, на них я уже насмотрелся. Даже не тот факт, что люди смогли пленить подобное существо. Чудеса время от времени случаются. Понимая природу того или иного создания, на него можно поставить ловушку.

— Что же тебя беспокоит, брат? — Ну не дедушкой же мне его звать?

— Номер на колбе, в которой ее держали.

Мне, признаться, было не до разглядывания надписей. От одного воспоминания о той комнате лапы подгибались.

— Номер?

Он кивнул.

— Могу ошибаться в человеческой природе… Ну с кем не случалось? Вот только если тебе в руки попадет что-то уникальное, ты дашь этому имя, верно? Ну, в крайнем случае, обзовешь свою находку «первой и единственной». А на сосуде, в котором содержали Аду, была начертана двойка.

— Думаешь, у них есть еще одна?

Он пожал плечами.

— Я думаю, этот мир не только балансирует на грани исчезновения, он все время стремится перейти границу дозволенного. Пока не решил, хочу я помешать этому или мне стоит с поклоном приветствовать всякий хаос.

— Останешься в столице? — Мне почти хотелось, чтобы он это сделал, даже если придется в одиночку драться с раттонами в крепости.

— Нет. Сейчас я вернусь к дороге.

— Зачем?

— Она единственное, что связывает Кэртиану с Панемом. Когда-то от этого пути пахло пламенем, но куда он ведет теперь? Может, мы заблуждались насчет его истинного предназначения? — Он глупо хихикнул. — Впрочем, не прыгнешь в яму, не узнаешь.

К такому я готов не был и притворился, что меня волнует то, как медленно приходит в себя человек, уложенный на диван. Александр вздрогнул, прикрыл глаза от яркого света в комнате и застонал, ощупывая свой затылок и шею.

— Мне пришлось это сделать, иначе вы прикончили бы себя. — Алва почти небрежно швырнул ему на лоб тряпку, смоченную в холодной воде. — Я когда-то изучал лекарское искусство, но в ушах у вас будет звенеть еще довольно долго.

— Не будет, если дадите мою сумку. Там блистер с пилюлями. — Словно опомнившись, он резко сел. — Генерал Хоторн!

Алва принес ему саквояж и стакан воды.

— Уехал, как и планировалось.

— Но я должен был…

— Самое смешное во всей этой истории, что, по моему глубокому убеждению, как раз вы никому и ничего не должны. Пейте свое лекарство.

Ксандр покорно проглотил таблетки, потом заметил внешний вид Алвы и отчего-то покраснел. Впрочем, свое смущение он поспешил превратить в насмешку:

— Может, вам стоит одеться? Во избежание моей очередной глупости?

— Я отказываюсь вас презирать за нее, а тем более — опасаться.

— Зря. — Александр равнодушно уставился на стену.

— Вы мне угрожаете?

— Предупреждаю. Вы нравитесь мне, мистер Алва. Не только тем, что чем-то похожи на Гейла. В вас есть то, что меня восхищает в людях. Это не ум, воля или сила, даже не готовность жертвовать собой ради других. Вы честный.

Рокэ рассмеялся, а я не мог не заметить, как тварь у его ног навострила уши.

— В Олларии вас бы прокляли за такие утверждения.

Александр улыбнулся.

— Но мы здесь. — Он действительно был красивым, этот человек. Если бы чаще вот так искренне улыбался, мог бы многого добиться. — Нет, я уверен, что вы способны водить за нос, но что бы ни говорили про то, что обман — это всегда обман, ложь бывает разной. Вы готовы защитить с ее помощью кого-то, но только не самого себя. Я пробовал стать таким сильным, но у меня не вышло.

— Может показаться, что мир будет намного проще, если вы перестанете чего-либо от него ожидать. Поверить в подлость человеческой природы просто, а это хорошая броня. — Алва рассмеялся. — Предательство больше не удивляет тебя, а чья-то преданность… Она просто приятна.

— Но ты уже не можешь верить в нее до конца. Он счел мою попытку быть честным очередным спектаклем.

— У вас есть право разочароваться, но вы им до сих пор не воспользовались. Когда-то я был молод и довольно любопытен. Не стану утомлять вас подробностями моей глупой любви. Я был юн и со свойственным молодости неоправданным цинизмом искренне полагал, что знаю о жизни все, но угодил в банальную ловушку, созданную из фальшивой добродетели и красоты. Моя избранница очень умело демонстрировала свой искренний страх, пытаясь приручить такое прожженное порождение Леворукого, как я. Любить меня, не испытывая его, как делали это ее предшественницы, — вот что тогда казалось мне обманом. Я ведь тогда еще не был, а только мнил себя негодяем…

— Любить порой страшно.

Алва кивнул.

— Вы правы. Но знаете, это чувство не предполагает жертвенности. Судьба ставит ловушку, и у тебя есть две возможности: обойти ее, больше никогда не оглянувшись, или угодить в капкан, но тогда уже незачем роптать. Немного поздно, вы так не думаете?

Александр кивнул.

— Да, я так думаю.

— Именно поэтому вам себя не жаль. Мне тоже не было жаль, когда меня предали. Такова жизнь. Мне стоило быть зрячим, а не верить женщине, которая всеми силами давала понять, что я необходим ей, и при этом будто стыдилась своего выбора, моей жестокости, расчетливости и даже амбиций.

— Она вас …

— Убила. — Алва усмехнулся. — Эта женщина была, по сути своей, не так уж плоха и имела собственные представления о чести. Я поспешил отомстить. Не из ревности к удачливому сопернику. Она ведь пошла на обман, искренне веря в то, что влюблена и поступает так ради человека, которому принадлежит ее сердце. Он тоже не был законченным подонком и, мечтая об устранении меня, наверняка мучился, толкая любимую женщину в мои объятья.

— Бред. — Александр побледнел. — Если любишь, то не станешь подкладывать того, кто тебе дорог, под другого.

— Уверены? Насчет собственных чувств заблуждаются даже малодушные люди. Как бы то ни было, но, выжив, я превратил их прекрасную жертвенную сказку в кошмар.

— Они живы?

— Убить их было бы слишком просто. У этих двоих совершенно чудесная семья и множество детей. Только они зачаты не в любви, а в стремлении к богатству. В этом не так уж много чести и совсем мало страсти, вы не находите?

— Я не понимаю.

Алва рассмеялся:

— Поверьте, я сам себя не понимаю. Давайте сменим тему.

Александр взглянул на часы.

— Я бы с радостью, но мне надо спешить.

— Очередные подвиги?

— Разве я способен на них? — Уже в дверях он обернулся. — Кстати, мне приказали вас соблазнить.

— Ну, попробуйте, — улыбнулся Алва.

Александр с улыбкой покачал головой.

— Нет. Не буду.

Мне стало любопытно, и я пошел следом за человеком. Ушастый остался. Я понял: если мне надо, чтобы он увидел в ком-то добычу, достаточно обвинить этого человека в честности. Лунный кот смотрел на Алву с интересом. Скажу честно, мне это не нравилось.

***

Лучшие люди Капитолия… Кто мы? Повстанцы, все еще не наигравшиеся в войну и заглядывающие в рот своему президенту, или «полезные» для процветания всего Панема ставленники Плутарха. Все жрут с тех или иных рук, золотых тарелок на белых скатертях. Мое чествование? Скорее повод помериться силой и показать мне, насколько я не нужен ни в одном из лагерей и раскладов. Прошлое должно оставаться прошлым. Об этом говорит Пэйлор в своей речи. Она довольно красиво вещает о том, что войны между братьями и сестрами, вместе отстаивавшими свою свободу от Голодных Игр и жестокости прежних властей, недопустимы. Она считает покушение на меня демонстрацией болезни общества, проявлением никому не нужной агрессии и вандализма. А по другим каналам, должно быть, сейчас крутят доказательства того, что именно я — вандал и агрессор. Президенту рукоплещут, Плутарх — громче всех.

— Я как раз хотел поговорить о карточных играх. В этом вашем Панеме в них играют?

— Время от времени.

— Вы удачливы, Гейл?

— Да. А вы?

— Так, словно обвенчан с самой фортуной. Нам с вами нужно как-нибудь сыграть вместе.

Мне плевать, что программа перевода работает и все слышат наш разговор. Я не говорю ничего из того, что не бросил бы окружающим в глаза, и он ведет себя так же.

— Мы уже играем, Рокэ. — Наверное, опытный врач справился бы лучше, чем я со своими искалеченными ладонями, но он не жалуется, глядя, как я вынимаю провода капельниц.

— Что у вас с руками?

Я демонстрирую ту, что в перчатке:

— Самоуверенность. — Он улыбается, кивком интересуясь происхождением ожогов. — Глупость.

— Вы отчаянный мальчик и скверный мужчина?

— Скорее всего.

— Иногда я думаю о себе так же. — Кому-то хватает ума нажать на кнопку, снимая оковы. Алва встает, разминая затекшие ноги.

— Вас так и не накормили?

— Вы поразительно догадливы.

— Предложил бы свое общество, но меня ждут на приеме. Мой оруженосец подойдет в качестве компании за ужином?

— У этого молодого человека отличные манеры.

Мы поднимаемся наверх как старые приятели. Мне придется сломать его, найти слабости этого мужчины и воспользоваться ими, а я этого не хочу. Мне с ним до странности хорошо и легко. Мы в чем-то неуловимо похожи характерами. Такое сходство встречается редко, и близость, которую оно способно породить, была бы бесценна, не оставайся человечество машиной, способной разрушить все самое лучшее в самом себе.

— Рокэ, это Плутарх, тот, чьим мудрым решениям вы обязаны своей свободой.

Толстяк так и сияет добродушием. Алва не выглядит настороженным, он тоже — сама доброжелательность.

— Приятное знакомство. Господин случайно не держит кошек?

Его вопрос непонятен, но Плутарх продолжает улыбаться.

— У меня слишком много работы, чтобы уделять время питомцам.

— Заведите парочку, — советует Алва.

— Энобария будет сопровождать нас обратно в крепость.

Рокэ с интересом изучает новую знакомую. Потом берет ее руку и подносит к губам.

— Я, кажется, поторопился, сказав, что на моей родине девушки красивее. — Его комплимент фальшив, но во взгляде искреннее восхищение. Такое довольно трудно сыграть, я вижу лихорадочные пятна румянца на смуглых щеках.

— А вы дамский угодник, — хохочет Плутарх.

Алва улыбается.

— Разве в этом мире есть кто-то более достойный искреннего восторга, чем прекрасная женщина? Госпожа Энобария, я бы никогда не расстался с такой красотой по доброй воле, но сейчас немного устал. К тому же… — Еще один небрежный поцелуй худой ладони. — Нам обещали еще одну встречу. Я буду ждать ее.

Он, наконец, идет к двери. Я на шаг позади, следом Плутарх, что-то согласовывающий с Ксандром по поводу приема.

Охрана с детекторами досматривает Алву и секретаря, но ко мне или Плутарху они даже не смеют приблизиться. Никто не демонстрирует желания заковать моего гостя в кандалы, хотя Рокэ с готовностью протягивает руки.

— До встречи вечером. — Министру первому подают машину, но и нас заставляют ждать на крыльце не дольше пары минут. Все это время мы молчим, разглядывая огромные кипарисы на фоне краснеющего неба. Ксандр бледен и кажется изможденным. У Алвы от попытки держать свою речь под контролем играют желваки. Мне даже кажется, что я слышу скрип его зубов.

— В отель «Трибут». — Шофер, открывший мне дверь, удивлен, он явно получил другие приказы, но слишком вышколен, чтобы спорить.

— Я думаю, что это невежливо, — говорит Ксандр, едва мы оказываемся в салоне. — Вам предоставили роскошные комнаты в президентском дворце.

Я молчу. Моя разумность рано или поздно должна была закончиться. Если этого не произошло, пока в меня стреляли, то последствия вправе наступить сейчас. Ксандр больше не лезет ко мне с вопросами, по городу мы едем молча.

Глава 12

Превратить башню трибутов в отель для глав дистриктов… Плутарху это показалось хорошей идеей. Он назвал свой проект «Память», по его теории, все мы, власть имущие, останавливаясь в стенах, где готовились к смерти наши браться и дети, должны снова и снова прокручивать в голове, за какие идеалы сражались повстанцы, и хранить им вечную преданность. Я бы согласился с тем, что это разумно, если бы сюда в отсутствие представителей дистриктов не пускали богатых капитолийцев, которые хотели лично посмотреть, где ожидали свою судьбу Финник и Огненная Китнисс. Многие из прежних инструкторов центра вернулись к работе и учат принципам выживания всех желающих. То, что для многих было ужасом, стало фальшью, превратилось в глупый аттракцион.

— Мы вас совсем не ждали, генерал Хоторн, — причитает глава отеля «Трибут», юный хлыщ во фраке из постриженного меха. Я понимаю его неудобства, приходится в спешном порядке выгонять парочку из апартаментов, предназначенных для главы Второго дистрикта. Наверное, я хотел бы жить на двенадцатом этаже, спать на постели Китнисс, но попросить о чем-то подобном значило бы показать, как много она для меня значила. Я не готов ни к сожалениям, ни к откровенности, поэтому просто ненавижу отель «Трибут». Что же заставляет меня жить здесь? Отсутствие камер в номерах. На этажах и в лифтах их полно, но одно дело — безопасность и совсем иное — шпионаж. Тут Плутарх позволил себе немного поиграть в демократию. Защита отеля глушит любые датчики внутри и попытки прослушки извне.

Когда номер освобождают, лифт поднимает нас наверх. Слуги по-прежнему немы, еще одна дань прошлому, только теперь их работа чего-то стоит. Пока персонал накрывает на стол, а Алва пытается разобраться с управлением душевой кабиной, Ксандр старательно готовит меня к приему. Благодаря лекарствам отек спал, а новые перчатки скрывают раны на руках. Прежние я сжег в камине, чип, переданный мне Верли, спрятал за отворотом рукава, о чем его сыну знать не следует. Он и так достаточно мне благодарен. Я чувствую нежность каждого его прикосновения, пока Ксандр молча скрывает гримом черные синяки у меня под глазами. Мальчишка так насторожен со мной сейчас, словно боится спугнуть свою удачу. Что если я изменю свое решение и не стану забирать его отца из «Цербера»? Разозлюсь на него из-за выходки в зале со статуями? Сочту, что он меня опозорил и подставил? Мне нужно радоваться его покорности любым моим решениям, той дистанции, которую Ксандр сейчас так отчаянно держит. Этот парень — проблема, в которой я не нуждаюсь. Почему же я решил, что верну его в крепость? Дело все еще в его сходстве с Китнисс или мне так понравилось наматывать его волосы на кулак? Что со мной происходит? Я давно отрекся от нежности, а тем более — от жалости, но от его робких прикосновений во мне что-то дрожит. Я подчиняюсь своим желаниям, как катакомбы Орешка завибрировали, едва пришла в движение дорога камней. Мне совершенно не нравится это ощущение, но я дышу им, как воздухом. Ксандр делает меня живым, а ведь я так отвык что-либо чувствовать.

— Иди сюда.

Я кивком указываю на свои колени, но он роняет кисть и садится на пол. Смотрит на меня снизу вверх, как преданная собака, которая не смеет лизнуть руку хозяину, зная, что это причинит ему боль.

— Я люблю тебя.

— Хватило бы и «спасибо».

Он качает головой.

— Не для того чтобы выразить, что я чувствую. Я умру ради тебя, я убью за тебя.

— Даже Плутарха? — Ну когда еще нам удастся откровенно поговорить?

— Его с особым удовольствием. — О порядках в «Трибуте» Ксандр, похоже, осведомлен прекрасно. — Дело не в том, что он не пытался нам помочь, догадываясь, что Сноу не казнил моего отца. В первом заговоре он не участвовал, но когда вокруг Сойки возник новый… Он привлек к нему людей вроде Морфея и Финника. Тех, кто точно знал, что с нами происходит, и наверняка рассказал Плутарху. Потом он искупал нас в своем сочувствии, но запер отца в «Цербере», а меня отправил следить за тобой, используя мои особые таланты. Он не мой спаситель, Гейл, это очередная цепь, от которой я избавлюсь, если ты прикажешь. Только обещай, что защитишь моего отца.

— Ты поверишь моему слову?

Он тихо рассмеялся.

— А мне еще есть кому верить? Я знаю, что ты предашь меня, поступишь так, как выгодно тебе, но ты борец, а я нет. Мне при всем желании не стать тобою. Вот только у моей смерти есть цена. Это жизнь человека, который мне бесконечно дорог. Пообещай о нем позаботиться.

— Ты же сказал, что я предам.

— Любой предаст. Но не каждый способен дать крохотную надежду, что этого не случится. То, что ты сделал для меня сегодня… — Он так и не подобрал других слов. — Я люблю тебя, Гейл. Знаю, что ты поступил так, как выгодно тебе, но все равно люблю.

— Что еще ты скрываешь от меня? Кто доложил в Капитолий, что мы имеем дело с переродками?

Он кусает свою губу так, что по подбородку бежит струйка крови.

— Я не могу… — Его дыхание срывается. Сведенные судорогой пальцы впиваются в мои колени до боли. — Я хочу, но…

Кровь приливает к его лицу, зрачки сливаются с радужкой. Ксандр сражается с собственной немотой, хватается пальцами за горло и царапает кожу. Он действительно хочет подарить мне правду, прежде чем сдохнет. Яд ос-убийц, программа на самоуничтожение в случае разглашения важной информации. Очень качественно. Так хорошо может сработать только «Цербер». Я смотрю, как он корчится на полу, не в силах пошевелиться, пока не слышу шума распахнутой двери и звука удара.

Хочется вымученно ухмыльнуться. Алва может отставать в знании технологий, но его интуиция безупречна. Вырубив Ксандра, он прощупывает его пульс и довольно кивает сам себе, когда тот выравнивается.

— Вы можете говорить свободно. — Защита отеля действует и на его машинку. — Завтра не рекомендовал бы.

Он сидит на полу, мокрый и усталый, в одном полотенце, намотанном вокруг бедер.

— Этот человек умрет, чтобы доказать вам свою верность.

Я сижу неподвижно. Демонстрировать свою преданность властям? Демоны не хохочут над шутками смертных. Я добровольно заковал себя в эти цепи людской ненависти. Нынче модно говорить о мире, а я — война. Битва, которая не прекращается на улицах Капитолия. «Сыны Панема» — всего лишь порождение такой вот мерзостной личности. Люди должны верить, что они хотят уничтожить не кого-то, а меня, разжигая свой охотничий азарт трупами довольно благопристойных чиновников. Ничего, эти новые повстанцы канут вместе со мной. Будут осуждены и наказаны. Неважно, кто их выдумал — Плутарх или Пэйлор. Неважно, кто из них решил подгадить бывшему соратнику, испортив хорошо продуманное выступление показательной стрельбой в толпу. Сейчас они едины в своих целях. Панему нужна еда и война, а еще жертвенный агнец, способный ее развязать, вокруг которого сейчас и устраиваются ритуальные пляски. Разве могли эти умнейшие политики приказать этому извращенцу завоевать прячущихся где-то за горизонтом людей? Нет, конечно. Они всего лишь хотели объединить человечество. Я наделаю им рабов, а они ринутся к ним с миром и своей навязчивой свободой. Какое хорошее шоу из всего этого выйдет. Остается только найти это самое абсолютно не нуждающееся в нас общество и навязать ему свои порядки. Что ж, беса я играть буду, но не стану торопиться, уточняя маршрут к собственному уничтожению. Пока цель не найдена, меня, пожалуй, потерпят.

— Генерал Хоторн. — Блондинка рядом уже несколько минут пытается привлечь мое внимание. Пэйлор не терпит вульгарности, наряды дам довольно строгие, но моя соседка то и дело наклоняется, чтобы продемонстрировать огромную грудь, скрытую слоями ткани.

— Да?

Она пытается описать мне достоинства своего мужа, занимающегося поставками муки для армии, и одновременно сделать этого человека рогоносцем. То, что я несколько не в форме, даму абсолютно не смущает. Таких интересует не привлекательность любовника, а его полномочия. Довольно резко отказываюсь от продолжения продолжить разговор в более приватной обстановке, девица обиженно надувает губы:

— А я думала, что все слухи о вас — неправда.

— Смею вас заверить дорогая, они сильно преуменьшены.

А вот и Джоанна Мейсон собственной, немного нетрезвой персоной. На условности ей, похоже, наплевать: прозрачная ткань платья ничего не скрывает. Своей ухмылкой она заставляет обиженную мадам испариться и занимает ее место. Теперь все взгляды направлены на нас. Посмотреть есть на что, мы удивительно яркая пара.

— Думал, мы в ссоре.

Она будто не слышит моих слов. Официант меняет для нее тарелку и приборы.

— Я предпочитаю оставаться в гареме дьявола. Когда тебе надоест новая игрушка, пришлешь за мной кого-нибудь из своих евнухов. Все лучше, чем прозябать в Капитолии. Я, знаешь ли, сбираюсь в долгое путешествие по дистриктам...

— Выяснять обстановку?

Она почти натурально всхлипнула:

— Оплакивать твою измену. Налить вина?

— С отравой?

Джоанна звонко рассмеялась.

— Ты знаешь, что задолжал мне. Разве я способна убить того, с кого еще не взыскала своих убытков?

— Задолжал? — Она наполняет мой бокал, количество людей прислушивающихся к нашему разговору, ее совершенно не смущает.

— Конечно. — Джоанна наклоняется ко мне, со стороны это должно выглядеть как непристойная попытка откусить мочку моего уха. Я улыбаюсь уголками губ. — Снайперы крайне редко промахиваются, Гейл. Если, конечно, твоя «фортуна» до этого их порядком не подпортила.

— Как? — выдыхаю я в ее заманчиво приоткрытые губы.

— Немного специального геля под язык и поцелуй наудачу. Легкие проблемы со зрением в виде двоящейся картинки в глазах. М-мм… — Она упирается носом в мою щеку. — Знаешь, твоя неразборчивость даже заводит.

Легкое касание губами губ. Мы вышли за рамки приличия. Ловлю взгляд Пэйлор. Она, кажется, возмущена тем, что я намерен устроить оргию у нее на приеме. А может, присутствием журналистов, которые фиксируют очередную грань моей распущенности? Ах, да, с меня же еще финальная речь.

— Рекомендую не испортить себе настроение до моего возвращения. — Может, мне жениться на Джоанне? Из нее выйдет очаровательная вдова несостоявшегося диктатора.

Пока я иду к трибуне, голоса в зале замолкают. Все ждут, что я скажу. В кармане заготовленная речь, которую передал Плутарх до начала банкета. В голове преступно пусто. Я достаю листок и понимаю, что строчки плывут перед глазами. Мстительная сучка. Задумчиво рву страницы с речью на несколько кусков. В зале ропот.

— Граждане Панема и те, кто называет себя его сынами… — В зале повисла напряженная тишина. — Вы живы? — Мой вопрос никого не заставил отозваться. — Вас не убили Голодные Игры? Не уничтожило вспыхнувшее восстание и разгоревшаяся война? Тогда докажите мне это. Покажите, что вы способны на что-то, кроме злости и кровопролития. Живые заслужили шанс, у них может получиться построить новое будущее, а трупам место в земле. И я тот, кто до конца доиграет свою роль могильщика.

В зале стоит гнетущая тишина. От вспышек камер у меня слезятся глаза. Наверное, со стороны выглядит мелодраматично, но мне плевать. Пока иду к выходу, в зале слышны только щелчки фототехники и мерный гул моих шагов. Спустя несколько секунд к нему прибавляется цокот каблучков Джоанны. Перед нами открывают двери, но едва они захлопываются, я слышу за спиной взрыв голосов. Одни из них полны негодованием, другие — страхом. Но всех их объединяет одно — растерянность.

— М-да… — Джоанна озадачена. — Я ожидала экспромта, который многим подпортит аппетит, но никак не этого. Ты отвратительный политик, Гейл Хоторн.

— Танцор я еще хуже, никогда меня не приглашай.

— Не буду. — Она прислушивается. — Я не уверена, что Пэйлор и Плутарх приготовили ответ на такое выступление. Это был удар под дых. Сколько же появится новых мстителей, жаждущих твоей смерти. Всех я не перецелую, Гейл.

— Не переживай так, я тоже умею целоваться.

— Еще хуже, чем танцуешь и толкаешь речи? — Она берет меня за руку, и мы вместе идем в гараж. Шофер удивлен, что я освободился так рано, но спешит распахнуть дверь.

— В «Трибут»?

Джоанна диктует адрес. Я удивлен, она никогда не приглашала меня к себе во время визитов в столицу.

— У меня дома, конечно, проходной двор, но мои любовники не желают становиться жертвой шантажа. Они заботятся о том, чтобы моя квартира не прослушивалась. Наши маленькие грязные игры останутся в тайне, мой генерал.

Остаток пути она пытается расстегнуть мне ширинку, и небезуспешно. Смущенный шофер сам поднимает экран. Джоанна хороша, но я ловлю себя на мысли, что сравниваю ее с Ксандром. Она слишком расчетлива, следит за любовником, как лиса за зайцем, и предугадывает все его движения. Ксандр более порывист и открыт. Меня тянет в омут его одержимости. С ним я начинаю чувствовать, а не просто желать.

— Каким скучным ты стал… — вздыхает Джоанна, застегнув мою ширинку.

— Я исправлюсь, дорогая.

Она ерошит свои волосы, как это должна была бы сделать моя рука, и тихо смеется. Открывает мне дверь, опережая шофера, сбрасывает туфли и приплясывает босиком на асфальте, разыскивая в сумочке ключи.

— Подобрать?

— Нет, оставь так.

Я поворачиваюсь к шоферу.

— Вы свободны.

— Могу подождать.

— Заберете меня утром.

Он не спешит уезжать, наблюдая, как я выцеловываю на шее Джоанны причудливые узоры. Она льнет ко мне, пока мы не оказываемся в коридоре. Дверь закрыта, автоматически загорается мягкий свет, лицо Джо кажется мне бледным и усталым, ее огонь потушен.

— «Сыны Панема» приветствуют вас, генерал Хоторн. — Я смотрю наверх, на лестнице стоит Ксандр, такой же сосредоточенный, как Джо. — Вы, по обыкновению, правы: все собравшиеся здесь — мертвецы.

Глава 13.

На маленькой кухне каким-то образом помещаются двадцать человек. Большинство мне не знакомо. Помимо Ксандра и Джоанны, я могу вспомнить только доктора из президентского дворца, лаборантку, которая утром кричала в микрофон в «Цербере», и высокого чернокожего парня. Я видел его по телевизору во время первых Игр Китнисс, когда у него брали интервью. Брат Цепа, трибута из Одиннадцатого.

Наверное, мне стоит раздобыть лопату и закопать всех этих людей, как я и обещал, но вместо этого я сижу на лучшем месте у стола с чашкой горячего чая, а какая-то старушка волнуется, достаточно ли сахара она мне положила.

— Все в порядке. — Я смотрю на Джоанну и Ксандра, неожиданно доверчиво льнущих друг к дружке, как будто они уверены, что двоих сразу я не уничтожу. — Кто начнет объяснять мне, что тут происходит?

Я предоставил им самим право решить, но получил взамен какую-то бессмысленную толкотню локтями. Брат Цепа был первым, кому надоели эти игры.

— Мирт, — ударил он себя кулаком в грудь, вот так своеобразно представляясь.

— Гейл.

Он кивнул.

— Да кто не знает-то… В общем, тут все со своей бедой, но я, пожалуй, с себя начну.

— Слушаю.

— Три года назад в Одиннадцатом начались волнения. Восстание закончилось вроде как нашей победой, но много народу полегло… На сбор урожая едва ли не треть работников вышла. Мы вкалывали, как проклятые, в четыре смены, но никто не роптал. Понятное дело, народ Панема надо кормить. Нам каждый день обещали новые машины и работников из других дистриктов, и кое-что из техники мы получили, но это была капля в море. Мужик из Тринадцатого, которого над нами поставили главным, лишь повторял: «Надо потерпеть». Только куда уж больше было? Привозили нам только оборудование для фабрик, а дома никто не чинил. Зато урожай и консервы вагонами вывозили. С чем бы мы остались к зиме? Без крыши над головой и с пустыми брюхами? Если остальные дистрикты сами не могли себя прокормить, почему не дали нам людей в помощь? В общем, собрались мы, несколько глав ферм и руководители перерабатывающих заводов, пошли к мэру и немного его прижали. Мужик раскричался, что большая часть еды идет на нужды армии и Капитолия. Ну, с городом-то этим все понятно, они тут не сеют и одному черту ведомо, когда начнут. Но армия-то Панему зачем? Порядок поддерживать? Паскудные люди везде попадаются. Но неужто мы с ними сами не сладили бы? Выбирали бы охрану дистрикта из отцов и матерей, что покрепче и у народа уважением пользуются. Они бы нас стерегли и судили, по справедливости.

Я хмыкнул. Демократия и самоуправление в отдельно взятом дистрикте. Пэйлор и Тринадцатому за ее спиной это понравиться не могло. Плутарх тоже наверняка не был в восторге. Вот только почему я не знал об этих волнениях?

— Думаю, дальнейшее развитие событий я могу предсказать. Вы нашли способ связаться с другими дистриктами.

Мирт кивнул.

— В Четвертом, Девятом и Десятом творилась та же хрень, что у нас. Люди вкалывали в поте лица, но все равно голодали. В Первый мы, понятное дело, даже соваться не стали, они сидят на дотациях от правительства и пискнуть против Тринадцатого не смеют. Третий и Пятый процветают. Их никогда особенно не трогали, всем нужен свет и машины для фабрик. Транспортники из Шестого вроде как тоже при деле были, и обеспечивали их неплохо. От Двенадцатого мало что осталось, в Восьмом боготворили армию и генерала Хоторна, обеспечивающего весь дистрикт заказами. Хуже всего было в Седьмом.

Джоанна кивнула.

— Послевоенное затишье — хреновые времена для газет и издателей, заказов на бумагу минимум. Мы со своими дровами в энергетике не котируемся, а мебель не особенно в цене. Даже капитолийцы предпочитают дешевый пластик и долговечные металлы. — Она хмыкнула. — Конечно, все боятся идти против Тринадцатого. Ядерное оружие — это не хорошо заточенный топор, но… Пальнут по нам эти гады, а дальше что? Попрячутся в своих норах, как крысы? Начнут вынашивать в темноте больных и слабых детенышей?

— Не кипятись, — стукнул ее по плечу Мирт. Такую вольность Джо стерпела бы не от всякого, но ему простила. — Короче, мы собрали парламентеров со всех дистриктов и отправились в Капитолий. Нас разместили в «Трибуте», будто каких-то важных шишек, хотя до города мы добирались, прячась в товарных вагонах. Президент Пэйлор нас приняла. Выслушала, долго сетовала на то, что обратная связь между дистриктами и столицей нарушена, но она понимает наши чаянья и непременно решит возникшую проблему. Ей самой давно хотелось отказаться от армии, преобразовав ее в охрану важных правительственных объектов. Освободившаяся рабочая сила могла стать необходимой поддержкой наших дистриктов. «Прекрасный план! — сказала президент. — Осталось только согласовать его с генералом Хоторном и наметить сроки роспуска второй правительственной армии».

— Дураки. — Джоанна действительно сострадала этим людям.

— Ну, если нас поняла президент, то как не мог не принять и не понять родич и верный союзник Сойки, — словно извинялся за свою оплошность Мирт. — Когда тебя встречают с таким почтением, так внимательно слушают… А нас ведь таскали по телевизионным студиям, заставляли снимать свое обращение к президенту. Говорили, что его выпустят в эфир, едва мы вернемся после встречи с вами в наши дистрикты. Джо говорила, что всем нам трахают мозг, но мы ей не верили.

— Ну да, победительница — априори чокнутая сучка... — Джоанна невесело усмехнулась. — Давай, братец, рассказывай о том, насколько я была права.

Мирт кивнул.

— Нам подали специальный поезд. Даже на вокзале были провожающие телевизионщики. Они называли нас делегатами дистриктов, желали удачи во Втором, но мы до него не доехали. Еще в поезде нам подали сытный обед. Многие, съев его, стали сонными и быстро разбрелись по своим купе. Я не ел, — он сжал плечо Мейсон. — Джо не дала, она умеет завлечь и отвлечь мужика. Когда поезд неожиданно остановился, Джоанна велела мне бежать. Многих я бы на своем горбу не вытащил… — Мирт вздохнул, словно сожалел о каждом из этих «не вытащил».

Про аварию, когда поезда столкнулись лоб в лоб из-за ошибки диспетчеров, в которой выжили лишь Джоанна и какой-то мальчишка из обслуги, я знал.

— Бомбы. Мирт и Касси — единственные свидетели того, что произошло. — Старуха подняла руку, мол, именно она — Касси.

— Кассидия Бригги. Может, сахара все же переложила?

Я взял чашку, перчатка скрипнула от пропитавшей повязку крови. Ксандр дернулся ко мне, стянул мягкую кожу, обнажая бинты.

— Это не мы, — отрезал Мирт.

— Не совсем мы, — признала Джоанна. — «Сыны Панема»… Слишком много людей знали о существовании парламентеров от дистриктов. Авария позволила скрыть многое… Репортеры, снимавшие сюжеты в президентском дворце, погибали один за другим. Пэйлор хуже Койн. Это не просто женщина, оттраханная постоянной борьбой за власть. Она просто счастливица, которой Сойка продала выигрышный билет.

— Вы собрались здесь, чтобы судить ее за это?

— Нет! — отчаянно возразил Ксандр, но большинство промолчало.

— Две армии… — Я поднялся, возвышаясь над этими глупцами. — Одна — всецело преданные президенту войска Тринадцатого дистрикта. Вторая — люди, которые, научившись жить оружием, не смогли от него оказаться. Несложно догадаться, чего вы от меня хотите.

— Не мы начали эту войну, — холодно отрезала Джоанна. — Спроси каждого из присутствующих о его прошлом и услышишь не самую веселую историю. Мы хотели хлеба, а нас превращают в убийц. — Она кивнула в сторону Ксандра. — Благодаря его отцу мы знаем, что происходит. Они выбирают людей, открыто недовольных властями, накачивают их специальным препаратом, который убивает того, кто выполнил заложенный в него приказ, и отравляют избавляться от своих же коллег-политиков. Война нужна не нам, а Пэйлор, чтобы удержать власть.

— А вы, значит, накачиваете друг друга всякой дрянью, чтобы не болтать лишнего?

Присутствующие удивленно на меня посмотрели.

— Это не они. — Ксандр, все еще перевязывающий мне руку, нахмурился. — Меня самого готовили к ликвидации, но планы поменялись и программу стерли, но поставили другую. Чтобы я не мог рассказать о… — он побледнел еще сильнее обычного.

— Заткнись, — посоветовал ему Мирт.

Кого именно должен был устранить мой секретарь, я догадался. Что же изменило планы Пэйлор? То, что повстанцы до меня так и не добрались?

— Чего же вы хотите?

— Честных выборов, — воодушевленно выкрикнула старуха.

Я хмыкнул.

— Думаете, они приведут к власти того, кто с радостью от нее откажется?

— Да, если это будете вы. У нас есть доверенные люди во всех дистриктах, мы провели большую работу…

Джоанна нахмурилась еще сильнее.

— Которая ничего не будет значить, если мы сделаем ставку на покойника. Тебе очень повезло, что мы наблюдали за Эркофом. Человек, который в тебя стрелял, не следил за своими словами. Наши люди ждали покушения на кого-то, едва он пропал. Когда по телевидению объявили о твоем приезде, я заволновалась. Наши люди дежурили во всех точках, где мог расположиться снайпер. Мне просто повезло наткнуться на Эбба в толпе, когда он шел к высотке. Мы не были хорошо знакомы, убивать его на глазах патрульных я побоялась, но поцеловать смогла. Потом сказала, что обозналась, но, думаю, уличные камеры наблюдения это зафиксировали. Я уверена, что Пэйлор уже доложили.

— Тогда зачем было так подставляться на банкете?

Она тихо рассмеялась.

— Это была моя лебединая песня, Гейл.

— Пора, — парень, следивший за чем-то на экране компьютера, вскочил.

Затопали два десятка пар ног. «Сыны Панема» толпой бросились с кухни, спеша воспользоваться черным ходом.

— Мы не просим вас присоединиться к нам. «Сыны Панема» сами определяют свои цели, мы решили поставить на вас, генерал Хоторн, и будем следовать избранному пути. Если он вас самого устроит, дайте нам знать через Александра. Джо, можно тебя на минутку?

Мы остались на кухне вдвоем с Ксандром. Он помог мне надеть перчатку, расстегнул несколько пуговиц на парадной форме и смял воротник рубашки.

— Так ты выглядишь порядком натрахавшимся.

— Не с тобой.

— Увы. Прости за цирк, который мы с Джоанной устроили в Орешке.

— У вас свои цели, у меня — свои.

Ксандр выглядел усталым.

— Они будут общими, Гейл. Ни у одного из нас, по сути, нет выбора.

— Выбор есть всегда. — И почему меня стали интересовать странные вещи? — Ты бы сбежал со мной в лес? От всего этого?

Он покачал головой.

— У меня отец, я не могу его бросить.

Что же я за неудачник такой? У всех найдется кто-то важнее меня. Впрочем, это с Китнисс было больно услышать подобные слова. В первый раз всегда больнее…

— И это говорит человек, обещавший мне свою жизнь?

Я медленно поднялся и пошел к выходу. В коридоре Джоанна с упоением целовалась с Миртом. Мое появление заставило их отпрянуть друг от друга. Никогда не видел Мейсон смущенной. Думаю, больше и не увижу. Я вообще ее больше не увижу.

— Прощай.

— Угу.

— Уходи. — Не думал, что успел к ней привязаться.

— Я не создана для жизни в подполье, Гейл.

Кажется, ее приятель нас не до конца понимает, удивленно переводя взгляд с одного на другого.

— Твоя женщина собралась умереть. Ее выходка на банкете не осталась незамеченной, а в тюрьму она больше не вернется.

— Идиот! — Джоанна зла. Кажется, я испортил ей запланированный трагичный финал.

— Сдурела? — рычит Мирт.

Мне больше нечего делать в этом доме. Я спускаюсь по лестнице к входной двери. Шофер ждет на улице и при моем появлении спешит открыть дверь.

— Хорошо же, что не уехал?

— Не к кому? Семья, дети?

Он пожимает плечами:

— Как-нибудь потом.

Я мог бы сказать ему, что утро наступает не для всех, но пророк из меня дерьмовый, небо уже светлело. Он распахнул передо мной дверь и занял место водителя. По крыше автомобиля ударили крупные капли дождя. Они барабанили все сильнее и сильнее, превращаясь в сплошной гул в голове. Мыслей не было, только дождь и поблескивающая впереди асфальтовая лента.

— В отель?

Я пожал плечами, но шофер воспринял это как согласие и поехал. Может, Ксандр в чем-то прав и выбор — всего лишь иллюзия, а мы на самом деле — рабы своей судьбы? Я помнил слезы в глазах Пэйлор, тогда они не казались мне поддельными:

— Койн хочет вернуть Голодные Игры для детей Панема. Разве это не то, против чего мы так отчаянно сражались? И эти взрывы перед президентским дворцом… Я не уверена, что это дело рук Сноу. У меня брат в медицинском корпусе был. Он перед войной своей девушке предложение сделал. Что я ей скажу? Почему у меня такое ощущение, что мы — проигравшие, а не победители?

Я все решил для себя за доли секунды.

— Если Китнисс захочет увидеть Сноу до суда, не мешай ей.

— Но…

— Кто еще скажет ей правду? Ты и я не настолько жестоки.

Когда я узнал, что Китнисс проголосовала за новые Игры, понял, что выиграл свою странную партию. Моя девочка выстрелила так, как нужно. Только Пэйлор была права. Мы все проигрываем, когда начинаем играть чужими судьбами. Я ничем не лучше. Эти глупцы возлагают на меня определенные надежды, потому что видят мои собственные руки по локоть в крови и не замечают, сколько других людей я заставил в ней испачкаться. Впрочем, это все недопустимая рефлексия. У меня нет права на усталость. Слишком много новых войн впереди… Вот только почему именно я должен в них выжить, вспомнить не удается.

— Приехали.

***

Людские заговоры хорошо и вкусно пахнут, по крайней мере, должны, но мне скучно. Сам не знаю, почему, вроде говорят о предательствах и трупах, а мне зевать хочется. Может, все дело в Александре, внутри которого я уютно свернулся калачиком. Не нравится мне этот человек. Прав был Черный: его эмоции — как битое стекло. Ни тени чувства или желания. Даже не мысли, а сплошь осколки, но держит он себя хорошо. Ни лишней злости не допускает, ни ненависти. Тревог тоже нет. Только когда сую свой любопытный нос в его влюбленность, начинает пахнуть дымом. Этот человек даже не горит, он плавиться и булькает внутри, как нагретое ювелиром золото. Не совсем понимаю, что он чувствует, но по мне смахивает на одержимость. Его делают счастливым такие мелочи… Случайный взгляд, в котором нет тепла или интереса, простое прикосновение руки. Когда генерал уходит, любые вспышки света в нем гаснут, будто их и не было. Он равнодушно следит за тем, как спасаются повстанцы.

— Все воспользовались тоннелем?

Огромный чернокожий мужчина принес на плече в подвал сопротивляющуюся женщину.

— Поставь меня!

— Заткнись, Джо.

— Да. Док и Эния были первыми. Мы последние.

— Подержи ее.

Александр крепко сжимает запястья женщины. Та послушна и не пытается пнуть его ногой по голени.

— Ну, вот и все. Он знает, что ты не такое дерьмо, каким кажешься. Доволен?

— Я не знаю. — Она улыбается, не слишком доверяя его словам, но это правда. Когда рядом нет предмета его одержимости, от Александра мало что остается. Внутри него только холод и черепки.

— Давай. — Темнокожий уже спустился в люк, теперь он протягивает руки своей подруге. Женщина сама спускается по узкой лестнице и падает в его объятья.

Ксандр нажимает на пульт у себя в кармане, вспыхивает сетка, перегораживающая проход.

— Ты чего… — растерян мужчина.

Женщина не кажется испуганной. Она быстро соображает:

— Нас предали. Беги к выходу.

— Бесполезно, — устало говорит Ксандр. — Эния вышла и закрыла проход за собой.

— Предатель.

В подвал спускается мужчина, и Александр поворачивается к нему:

— Доктор?

— Я собрал все необходимые сведения. Списки агентов в дистриктах у меня. В шкафу стояла хитрая ловушка с кислотой, но мне удалось ее обойти.

— Хорошо. Уходим.

— Эй, — тихо окликнула его женщина. — Мне жаль, что Финник ошибся в тебе. Чья ты собака, Алекс, Плутарха или Пейлор?

— Я служу Панему.

Она рассмеялась.

— А он об этом знает, этот твой Панем? Идем к нашим друзьям, Мирт. Никогда не думала, что я умру, давясь собственным смехом. Не так уж плохо, если подумать. Совсем не плохо.

Тот, кого называли доктором, захлопнул крышку люка.

— Поздравляю с удачной ликвидацией «Сынов Панема». Что дальше?

Александр надел перчатки.

— Кто из тех, над кем сейчас работают в «Цербере», ненавидит победителей Голодных Игр?

— Рид Фуллер.

— Да, он подойдет. Убийца взорвал дом мисс Мейсон, где она устраивала вечеринку, на которой присутствовали ее многочисленные гости. Используйте несколько фальшивых личностей, не стоит привлекать внимание к тому, кто были эти люди.

— Хоторн…

— Вы сами слышали: генерал не согласился принять участие в заговоре. Он не глупый человек, вопрос о своем присутствии в этом доме публично поднимать не будет. Но сделайте перечень жертв короче, пожалуй. Если спаслись только мы втроем, у него возникнут вопросы. Список предателей — в президентский дворец. Копию — на стол моему дяде. Разумеется, им не стоит знать, что другая сторона тоже получила отчет. Когда президент начнет зачистку, Плутарх должен искать предателей среди своих, а не подозревать в утечке нас.

Он направился к дверям, проводя взглядом по стенам дома, словно желая убедиться, не забыл ли он ничего важного, но на самом деле, как я почувствовал, просто хотел запомнить их хозяйку. Никаких особенно сильных эмоций у него на ее счет не было, и, покончив с осмотром, он просто закрыл за собой дверь. На улице его ждала припаркованная машина, около которой стояла девушка с изъеденным оспой лицом.

— Вы молодец, Эния. — В голосе Александра не было ни похвалы, ни тепла.

— А что будет…

Она забыла открыть дверь машины, и Александр сам сел на пассажирское сиденье.

— Любопытство — не то качество, которое «Гидра» поощряет в своих сотрудниках. У вас есть определенная работа, и вы обязаны выполнить ее хорошо.

— Простите. — Женщина опомнилась и села за руль. — Просто это моя первая операция. Работать с вами — большая честь, господин Верли. Могу я еще быть чем-то полезна?

— Да. Передайте Энобарии, чтобы она глаз не сводила с моего отца.

Девушка кажется удивленной.

— Теори не заслуживает внимания?

— Вопросы, Эния.

— Простите. Куда вас отвезти?

— В отель «Трибут», и как можно скорее. Если потребуется, воспользуйтесь правительственными тоннелями.

— К чему спешка? — Она тут же хлопнула себя ладонью по губам, ожидая, что ее снова отчитают, но Александр ответил:

— Дождь собирается. Я не могу позволить моему генералу намочить парадный мундир.

Девушка рассмеялась, будто услышала хорошую шутку, но Александр даже не улыбнулся, глядя в окно. Я чувствовал его усталость. Она казалась мне прохладной и немного грустной. Забравшись в его темноту еще глубже, я увидел пляшущий огонек, картинку, что сейчас стояла у него перед глазами.

Просто человек, заснувший за письменным столом. Небритая щека, рассыпавшиеся по белым бумажным листам черные, как сажа, волосы. Не было ничего интересного в том, чтобы разглядывать его, но слуга с подносом в руках стоял и смотрел. Чашка кофе дрожала, позвякивая о фарфоровое блюдце. Он сделал шаг назад, прикрывая за собой дверь, и медленно пошел по оживленному коридору, пока не уперся лбом в стену. Кто-то посмеялся над ним. Я заметил, что у солдат форма не та, что в крепости, да и комнаты мне не знакомы. От звона чужих голосов в человеке поднялась волна такого жгучего обжигающего стыда…

— Хотите кофе? — предложил он ближайшему насмешнику.

— Не откажусь.

Он пошел следом за этим человеком, ругая себя за порыв, к счастью тот свернул в пустой коридор и зашел в одну из комнат. Когда слуга запер дверь, солдат уже валялся на полу, шум его падения смягчил ковер. Убийца снял парик, как маску, стянул с лица искусственную кожу, покрытую морщинами, и жилет официанта. Его сердце бьется ровно, волнение, что наполняло его секунду назад, уже кажется чем-то невозможным. Александр отгоняет эти воспоминания, но его губы беззвучно шепчут: «Мой».

***

Ксандр стоит под огромным зонтом у отеля. Похоже, он очень торопился добраться раньше меня.

— Генерал Хоторн. — Обычная вежливость. Холодные капли падают за воротник, пока я не прячусь от дождя, вынужденный прижаться к его худому телу.

Зевающий портье распахнул перед нами двери. В холле пусто и тихо.

— Ты все еще держишь зонт.

— Прости.

Складываются стальные спицы, по ткани к полу бегут струйки воды. Делая шаг, Ксандр поскальзывается на них, и мне приходится подставить плечо, чтобы он не упал. Интересно, любовь всякий раз одинакова, или это чувство должно меняться в зависимости от человека, к которому его испытываешь?

— А в лесу… Как там? — тихо спрашивает он.

Что я должен ответить?

— Те же животные, только из оружия у них лишь когти и зубы.

Он понимающе кивает.

Конец первой части

Глава 14. Часть 2

Я перекладываю с места на место какие-то железки. Женщина в белом говорит, что в этом есть смысл и так мое тело быстрее восстановится. Они не тяжелые, но у меня дрожат руки, сбивается дыхание, и стальная коробка в углу комнаты начинает противно пищать.

— Хватит, мистер Окделл, передохните немного.

Маленький амулет переводит ее слова на понятный мне язык. Я пытаюсь объяснить, что правильнее будет «герцог», но она только улыбается и что-то записывает. Зачем я здесь? Кто эти закатные твари, притворяющиеся людьми, или люди, которые строят из себя монстров? Последнее, что я помню, — как пошел за своим королем. Потом была только боль. Это он привел меня сюда? Для чего? Что я должен сделать?

Я не понимаю. Иногда мне кажется, что я вообще никогда ничего не понимал. Мне одиноко, я не знаю, что происходит, но окружающие добры и проявляют немного снисходительное, но уважение. Мне дали еду и удобную одежду, как-то странно вылечили, так, что даже старых шрамов не осталось, но мы с этими людьми друг друга совсем не понимаем. Я спрашиваю их про Альдо, говорю, что должен вернуться, но они даже не знают, кто он. Мне кажется, я теперь не уверен, что все правильно помню.

— Вода.

Женщина по имени Ив протягивает бутылку. Странно, но только после ее слов я понимаю, как сильно у меня пересохло во рту.

— Надор? — Еще одна улыбка. — Оллария?

Мои слова остаются без перевода.

— Попейте.

Так просто подчиняться чужим приказам. Мне не хочется никуда бежать, думать о том, что я совершил или не сделал. Питье прохладное, с легкой кислинкой, оно придает мне сил снова взяться за железки.

Скрипит странная дверь. Я думаю, что это пришел Битти. Мне не нравится этот человек в подвижном кресле. Своими манерами он немного напоминает мне эра Августа, и сердце болезненно сжимается. Мне стоило бы проклинать собственную глупость, но я не в силах даже разозлиться. Просто видеть, с каким восторгом смотрит на меня калека, я не хочу.

— Вы непотопляемы, юноша.

Голос кажется бредом. Я не хочу видеть… Не могу убедиться в том, что слух мне лжет. Даже когда на плечо ложится знакомая рука, я не в силах пошевелиться, только разглядываю длинные белые пальцы. Они более худые, чем я помню, но прикосновение знакомое, властное.

— Вы… — Наконец подняв голову, я вижу его глаза. Почему я им так рад? Они противоречат тому кошмару, что творился со мной. Зрячие! Такие красивые, синие глаза… Если есть они, может, и все остальное было сном? — Королева?

Уголки его губ опускаются вниз.

— За это вам придется ответить. Надеюсь, только перед богами, людской суд — не самый справедливый. — Он отворачивается, но не отнимает руку, в которую я вцепился.

— Господа, позвольте представить вам Ричарда Окделла. Он не самый разумный, но невероятно живучий представитель рода людского.

Мне тепло от его насмешки. Раньше такие слова злили, а теперь греют. Где и когда я успел измениться? Зачем это произошло со мной?

— Эр Рокэ... — Мне так хочется, чтобы он оставил эти слова, как есть, чтобы снова взял на себя ответственность за мою глупую судьбу, но герцог, кажется, меня не слушает.

— Вставайте и поприветствуйте наших новых друзей как должно.

— В этом нет необходимости. — К нам подходит высокий молодой мужчина в одежде, похожей на военную форму. Он красив, самоуверен и резок. Сопровождающий его юноша тоже хорош собой, но таким строгим мне не кажется. — Генерал Хоторн.

Я осторожно пожимаю протянутую руку, несмотря на то, что он не снял перчаток.

— Ричард Окделл.

— Гейл. — Этот человек меня смущает. Для генерала он слишком свободно раздает людям право называть себя по имени, но я бы не стал бросать ему вызов. Думаю, никто в здравом уме не осмелился бы.

— Александр. — Юноша придирчиво меня осматривает и кажется недовольным. — Одежду получше ему подобрать не могли?

Я пытаюсь объяснить, что мне вполне удобно в мягких туфлях и свободной рубахе без шнуровки, но он уже вовсю отчитывает Ив.

— Думаю, вам есть о чем поговорить. — Генерал Хоторн смотрит на герцога Алву. Тот лишь пожимает плечами, не обращая внимания на мои немые мольбы.

Двое незнакомцев уходят, забирая с собою женщину, и мы остаемся одни. Я понимаю, что совершенно растерян. Даже не знаю, о чем должен спросить.

— Где мы? — улыбается эр Рокэ.

— Что? — вздрагиваю я.

Алва, освободив свои пальцы, подходит к креслу.

— Это нормальный вопрос. — Он садится, устало потирая глаза. — Первый, который я бы задал на вашем месте.

Я киваю, соглашаясь с его словами. Сейчас я, кажется, во всем на свете готов с ним соглашаться, лишь бы снова не оставаться наедине со всем этим ужасом.

— Где мы?

— Люди, которых вы видели, называют свое государство Панемом. — Он берет со столика странную штуку и отключает ее. — Нам нет нужды в ней для понимания друг друга, и это хорошо.

— Такого государства нет ни на одной из карт.

— Думаете, я соглашусь, юноша? — Он улыбается. — Похоже, мы с вами немного заблудились, и вместо того чтобы угодить в лапы Зверя или прямиком в Закат, оказались в месте, куда более мифическом, чем его многочисленные стражи. Поверьте, я успел достаточно пощупать здешних дам, чтобы убедиться: это место существует, и мы его пленники.

— Ваши глаза… — Почему они сейчас волнуют меня больше всего?

— Что с ними не так?

— Они есть. Я думал, я видел…

— Только не начинайте себя щипать, чтобы отличить фантазии от яви. Иногда людям снятся одни и те же сны. Я знаю, что именно вы видели, и помню, на кого, вернее, на что вы меня променяли, оставив одного, окруженного темнотой. — Я слышу в его голосе немного театральные нотки и понимаю, что герцог не злится, а вот я медленно начинаю себя ненавидеть.

— Снова.

— Простите?

— Я предал вас снова. Я все время вас предаю. Словами, делами, здесь. — Ладонь прижимается к сердцу. Я отчего-то удивлен тем, как спокойно оно бьется.

— Это становится доброй традицией наших отношений. Вы удивитесь, если я признаюсь, что скучал по вашим глупым выходкам?

— Нет. Мать, сестра, королева… Я ничего не чувствую. Совсем ничего. Вы — единственный, кого мне не хватало, единственный, у кого есть право меня осудить и убить. Я приму вызов, если вы бросите его мне.

— Этим мы огорчим наших хозяев. Не думаю, что тут принято убивать друг друга с таким откровенным удовольствием, какое мне, несомненно, доставят попытки наказать вас за глупость. Вот только, по моему глубокому убеждению, вы нуждаетесь не в смерти, а в порке, юноша. Только для нее не время и не место. Напомните мне об этом, когда мы вернемся домой.

— Вернемся? — Были какие-то планы, но я их не помню. Куда я стремился, когда пытался бежать от Карваля и его солдат? Отчего мне так нужна была моя жизнь? Я не знаю ответов. — Куда я должен за вами следовать?

Это очередной виток Лабиринта? Мы идем по подземельям, держась за руки? Он направляет, несмотря на слепоту, а я… Я просто хочу, чтобы он вернул мне право чувствовать прохладу его пальцев. С ними спокойнее.

— Домой.

Я истерически смеюсь. Перед глазами стоят развалины Надора. Особняк герцога Алвы так и не стал моим домом. Я пробовал это изменить, но ничего не вышло. У меня ничего и никогда не выходило… Все, что было во мне настоящего, я променял на фальшивую любовь королевы, одобрение старика, который притворялся, что питает ко мне отеческую нежность, и моего блистательного короля. Мое отчаянное желание быть замеченным, нужным кому-то... Я так потерялся в безразличии матери, что вцепился в первую же протянутую руку. Я безоговорочно влюблялся во всякого, кому был нужен. Почему эр Рокэ никогда не говорил, что я ему необходим? Даже сейчас, когда мы оба в странной, не до конца понятной ловушке, он говорит «мы вернемся», но я чувствую в этом только его «я смогу». Да, Алва способен на многое, он всегда был таким и будет еще целую вечность, а я… Я теперь холодный, даже если не чувствую себя мертвым.

— Окделл! — Пощечина приводит меня в чувство. Она не болезненная, просто громкий звук шлепка звенит в ухе. Я хочу замолчать, но не могу. От смеха уже першит в горле, губы высохли и отчего-то болят глаза.

В комнате появляется Ив и еще какие-то люди. Они выталкивают Алву прочь и зачем-то втыкают иголки мне в руку. Я хочу сказать, что больно, но продолжаю хохотать, пока все вокруг не накрывает тьмою.

***

Я почти счастлив… Знаю, что для раттона не должно существовать подобных чувств, но мне хочется тявкать, будто щенку, и гоняться за собственным хвостом.

— И это великолепный оборотень, одна из самых хитрых и кровожадных закатных тварей, — хохочет Ушастый, глядя, как я лежу головой на коленях у своего человека, воображая, что он чешет меня за чешуйчатым ухом. Какой же он все-таки свежий, противоречивый и нервный… Идеальная добыча, вкуснее просто не бывает, и, свяжи я себя проклятьями с десятком живых, никому не позволю откусить даже кусочка! Ушастому в том числе, но он, слава Чужому, поделиться не просит. У него теперь полно других забот.

Когда Хоторн у себя в отеле смотрел какой-то чип с записью, у него даже усы тряслись от возбуждения. Там на покрытом пленкой столе лежал мужчина, погруженный в глубокий сон, другой делал на его теле глубокие надрезы, но те исчезали до того, как он успевал их закончить. Спящего мужчину пытались убить разными способами: били током, вводили в вену яд, душили, отдавали на растерзание разным машинам, но результат их усилий был одинаково плачевен. Запись длилась несколько часов, но генерал внимательно смотрел ее до утра. Ушастый делал то же самое, а вот я пару раз бегал перекусить. Ну, скучно же… На кухне отеля две немые служанки злились друг на друга из-за парня, работавшего в гараже. Когда я вернулся после очередной трапезы, уже светало. Хоторн сидел в кресле перед погасшим экраном.

— Ну и где он взял запись? — Надо было же хоть что-то спросить.

— Это я как раз отыскал в его голове без особых проблем. Только он совершенно не понимает, свидетелем чему мы стали.

Генерал снова нажал на кнопку, вглядываясь в черты человека на столе. Я сделал то же самое и почувствовал тошноту. Спящие люди часто выглядят не так, как бодрствующие. Хоть время и было не властно над этой тварью, оно его изменило. Тело стало худощавее, резче выступили скулы, но я был уверен, что, открой он глаза, спрятанные под тяжелыми веками, они будут зелеными, а плещущаяся в них воля — холодной, как морская вода. Я еще помнил, как она струилась сквозь меня, заставляя согнуть лапы и захлебнуться собственным рыком. Я и сейчас прижался к пушистому ковру, прохрипев:

— Унд…

— Ну, наконец, узнал, — ухмыльнулся лунный кот, забывая поддерживать форму и заполняя собою комнату. — Ты прав. Не просто Одинокий, которого этим людям каким-то чудом удалось пленить. О нет! Перед нами один из самопровозглашенных богов. Могущественных воинов, что ушли в Этерну не по зову Ады, а по собственной воле. Чудесно! Восхитительно! — Он обреченно вздохнул. — Полная задница.

Я растерялся.

— Ты рад или нет?

— Просто догадываюсь, почему мироздание начинает захлебываться от абсурда всего происходящего. Жаль, что нам не показали его личную колбу, украшенную табличкой. Готов поспорить: на ней будет стоять тройка.

— Не единица?

— С чего бы, брат? Полагаю, наш спящий друг тоже в свое время кого-то резал в попытке добраться до сути бессмертия. Мне его почти жаль. — Он взглянул на Хоторна. — Суть многих пророчеств становится мне яснее. У последнего из рода Раканов свой путь, и ему уже не изменить предначертанного судьбой и проклятьем. С твоим маленьким полумертвым потомком Лита все тоже более-менее понятно. Не понимая, что именно он творит, этот мальчик предал волю предков. Нарушил древний договор, что в самой его крови, и та пролилась на камни, взывая к Зверю. Я не считаю его виновным в этом. Уничтожив моего человека и породив великую ложь, люди сами загнали себя в ловушку, рано или поздно капкан из обмана должен был захлопнуться. Но, боюсь, у твоего мальчика теперь только один путь — в Закат.

— Он моя добыча! — рыкнул я.

— Ну так наслаждайся ею, пока можешь, а потом иди следом, если таков твой выбор. Меня все это мало волнует. — Он взглянул на Хоторна. — Я его роли во всем этом не понимаю.

— Просто человек, — огрызнулся я. — Пустой и невкусный.

— Ты прав. Слишком пустой, почти идеально безвкусный. Мне есть о чем подумать, брат, а пока я размышляю, взгляда не буду сводить ни с него, ни с последнего из рода Раканов.

— Значит, мы и впрямь возвращаемся в крепость? А я думал, ты будешь искать недостающие циферки.

Ушастый зевнул.

— Для раттона ты слишком трудолюбив. За тебя все должны делать люди.

Ладно, я принял упрек и после возвращения в крепость вовсю лентяйничал, а этот мерзавец все еще был чем-то недоволен.

— Мой человек болен, еще не время для великих подвигов во славу отца! — Я потерся щекой о колени вкусного Дика, немного испачкав слюной его штаны. Пусть запах впитается, другие раттоны станут держаться от него подальше. В отсутствие Черного, я быстро навел в крепости свои порядки. Некоторые твари, правда, избежали расправы и наверняка отправились жаловаться древним, но большинство предпочло покорно поджать хвосты.

— Какое же свершение ты ему уготовил?

Ну не признаваться же, что в последние дни я только и делал, что следил за тем, чтобы человек ел, спал, наслаждался подобием покоя и поменьше думал о том, кто уже однажды пытался его у меня украсть. Нечего ему вспоминать об этом. Я даже попытался один образ в его голове заменить на другой. Пришлось повозиться, но мне почти удалось. Пусть лучше тянется к пеплу, чем к огню, который я не в силах контролировать. Да, ревную, пожри меня за это отец! Хотя нет, лучше не надо.

***

Я идеальный пленник. Ем все, что дают, рассказываю все, о чем спрашивают, но ничего для себя не прошу. Даже встречи с Алвой. Мир вокруг безумен, я тоже, и одно сумасшествие удачно дополняет другое. Мои руки все в синих пятнах, но я позволяю колоть их, забирая кровь или вкачивая в вены странные цветные жидкости.

— Хороший мальчик, — говорит Ив, и я покорно терплю, пока она гладит меня по волосам. Раньше я бы чувствовал радость и думал о том, что хотел бы стать сыном такой ласковой матери, но сейчас это просто прикосновения излишне заботливого лекаря. Мое тело благодаря Ив с каждым днем все послушнее и сильнее, а на душе наоборот становится пусто и спокойно.

Я больше не вздрагиваю, когда в комнате появляется человек по имени Битти или еще один, Морфей. Они могут часами меня рассматривать и говорить словами, которые не понимает даже странная штука-переводчик. Они называют ее машиной, я начал привыкать к таким вещам. Не вижу больше колдовства в разъезжающихся дверях или самонагревающейся колбе, которая варит за меня горьковатый напиток, именуемый кофе.

— Уникален.

Они считают меня особенным, важным и интересным, но это больше не греет. Я просто покорно взвешиваюсь, позволяю крепить к своему телу какие-то штуки и двигаюсь, как просят. Быть послушным очень легко. Раньше я все время зачем-то бунтовал, с кем-то спорил, не понимая, как сладостно подчинение. Почему оно кому-то не нравится?

Тут есть один невоспитанный наглец, который смотрит на меня будто на помешанного. Сначала он принес мне кучу вещей и заставил их перемерить. Я все надел, отвечая на вопросы, насколько мне удобно. Потом этот Ксандр меня стриг и брил, до сих пор ходит каждое утро, и я сначала даже счел его цирюльником, но мне сказали, что этот тип — оруженосец генерала. Не самый лучший слуга, слишком похож на меня прежнего: эмоционален и часто говорит о своем генерале что-то дерзкое. Мне он не нравится, но я ему сочувствую. Велика вероятность, что он закончит свои дни в яме, полной кошмаров.

— Обследование на сегодня отменяется. — Мое глупое сердце радуется непонятно чему. Я вскакиваю на ноги, как гончая, готовая броситься за добычей по взмаху руки хозяина.

— Генерал Хоторн!

— Гейл, — напоминает он немного растерянно, едва двери съезжаются за его спиной.

Я не могу. Это разрушит какую-то гармонию внутри меня. Очень важную иллюзию. Он немного выше ростом и сероглазый, но удивительно похож на эра Рокэ! От него веет решительностью, сталью в голосе, которую он совершенно не прячет в меду, как это иногда делал Алва. Я хочу все время находиться рядом с ним, меня тянет к нему, словно я все время чувствую толчок в спину. Он хозяин, которого я хочу и которого никогда не посмею предать. Глупо? Наверное, но у меня нет ни малейшей возможности что-то исправить с Алвой, а я отчаянно хочу все переиграть. Если мой кошмар — это способ прожить еще одну жизнь, то я не стану перечить судьбе и все сделаю правильно.

— Я помню, но…

Резкий взмах руки.

— Как тебе будет удобно.

— Что значит, обследование отменяется? — Морфей не нравится мне тем, что все время спорит с генералом. Он тянет ко мне руку, но я шиплю на него, как кошка, и бросаюсь к двери. — О! Вижу, вы приручили еще одну дикую зверушку.

Пустые слова меня больше не задевают. Я осторожно беру руку генерала в свою ладонь. Теперь я знаю, что под перчатками прячутся раны, и действую бережно. Хороший оруженосец не причинит боли своему эру.

— Куда я должен идти?

Он обнимает меня за плечи и даже улыбается одним уголком губ.

— Просто разговор. — Его ответы всегда коротки, но мне это даже нравится. Я слишком часто путался в витиеватости чужих слов.

— С вами?

— Нет. — Он смотрит на Морфея, но мне все равно, пока на плече лежит рука. — Верли хочет поговорить с ним.

— А что, этот Алва ему уже надоел? — Эра Рокэ этот тип ненавидит не меньше. Это делает Алву и генерала еще более похожими.

— Не так, как вы мне.

— Вы забываетесь, Хоторн. Мы все тут служим Панему!

— И это делает вас меньшим куском дерьма? Сильно сомневаюсь.

Я смеюсь. Хороший оруженосец всегда должен улыбаться, когда его эр шутит.

***

— Ты это чуешь? — спрашиваю я у Ушастого. С моим Ричардом Окделлом все в порядке, в последнее время я понимаю, что значит чувствовать добычу на расстоянии. Он сейчас спокоен и даже немного беззаботен, и это немного приглушает мою собственную настороженность. Один я бы в эту комнату снова не сунулся, принеси это даже окончательную победу великой Тьме. Но вчера, сопровождая своего человека в душевые, я снова почувствовал тот самый взгляд и услышал смеющийся надо мной хриплый голос:

— Вернулась, собачка?

Признаюсь, что струхнул. Дабы Ушастый не высмеивал меня за то, что прибежал на негнущихся лапах в комнату, которую он теперь делил с Алвой, и забился под кровать, пришлось ему все рассказать.

— Там никого не было! Только длинный пустой коридор. Ну не могут же стены говорить, а закрытые двери в меня вглядываться!

— А мертвые лошади не могут возить на себе мертвых девочек, мечтающих о своем собственном короле, черные башни — возникать из ниоткуда, а золотые рожи — хохотать и спрыгивать с гвоздей, предрекая беду.

— Эээ…

— Немного порылся в голове у нашего славного герцога, пока тот спал. — Он ласково взглянул на Алву. — Неправильный он, столько всего чувствует, даже если толком ничего не понимает. Губит безжалостно и врагов, и себя, защищает отчаянно то немногое, что ему дорого, то, чему он верен даже не истинно, а неистово. Такой глупый ребенок… Так горько похож на того, кто его проклял. Они могли быть братьями, отцом и сыном, и каждого такое родство сделало бы счастливее. Посмотри, как нелепо все вышло. Он проклял подлость собственной крови, но та, вырождаясь, словно разом выплеснула из себя все самое лучшее, что в ней было. Кто бы мог подумать, что спустя века потомок предателя родится с душою того, кого он предал. Все же никому не превзойти судьбу по части хитроумных ловушек. Разве его можно погубить?

— Если я хоть немного разбираюсь в проклятиях, кто-то, так или иначе, умрет.

— Увы. Без этого уже никак. В моей и твоей природе выживать, не так ли? Значит, это точно будем не мы, — улыбнулся Ушастый. — Ну, так что там тебя преследует? Стены говорят? От стекляшек, созданных человеческими руками, веет тьмой? Хочу взглянуть на это. Веди.

И я притащил его в проклятую комнату. Что еще оставалось? Стол был пуст и даже покрыт пылью, словно в ней никого не было долгие месяцы. Единственное, что из нее не смогли убрать и спрятать, — это ощущение липкого холода.

— Нет, не чую.

К такому ответу я готов не был.

— Разве тебя не пронимает до костей?

— И не должно, если в твоем рассказе есть хоть толика смысла. Полагаю, ты сам виноват, что оно тебя чует. Что есть твоя добыча?

— Человек.

— Повелитель Скал. Как эти люди вылечили того, кого нельзя было спасти?

— Нельзя? — удивился я. — Ну почему же? Он просто слишком сильно пострадал, а тут великие лекари!

— Ты такой же глухой, как твой человек. Прежде чем прийти сюда, мы говорили о том, что он предал свою кровь и содержащееся в ней заклятье. За это он должен был поплатиться жизнью, довольно вдумчивая магия «Тех» умирала в нем и тянула за собой в Закат. Но ему вернул ее, заменив умирающую силу частью той, что носит в себе, последний из рода Раканов. Что делал ты, пока твой человек страдал?

— Не ел его.

— Ложь. Ты забирал его тревоги и страхи. Возможно, сила «Тех» все еще отравляет тебя, а истории суждено в очередной раз повториться. Ты служишь своему господину, словно пес, что всюду бродил за Литом. Может, ты даже был им, закатной тварью, которая позабыла саму свою природу и обозлилась на хозяина, когда тот бросил ее.

— Заткнись! — Меня трясло от гнева. — Я кто угодно, волк, оборотень, покрытый чешуей, сотканной из тени, скованный сын тьмы, но не раб!

— Конечно, брат, — он рассмеялся. — Я просто пошутил, хотя это сравнение многое объясняет. Псы — не рабы свих хозяев, иногда, сами того не замечая, они даже диктуют им свою волю. Предупреждают о нежеланных гостях, подсказывают, в какую сторону ехать на охоте, и, конечно же, от них часто зависит, будет ли человек обут в домашние туфли.

Я фыркнул.

— Тоже мне, власть!

— Ну, не так уж она и мала. Ты избавил своего человека от тревог, но сдается мне, по глупости своей, скушал кое-что лишнее. Вы долго были в одном теле, на тебе его кровь, причем дурная кровь, не исцеленная. Можно сказать, ты подцепил его проклятье. Поэтому тот, кто украл часть его силы, видит не мальчишку, он усмотрел угрозу в тебе.

Я ощетинился, подавив отчаянное желание вылизаться с ног до головы.

— Ты думаешь?

— Уверен. Из крови нашего благородного герцога позаимствовали нечто, отвечающее за силу Скал. Ты сам заметил, пробирок на столе было несколько. Думаю, кто-то решил проверить, а что если обычному человеку вколоть эту волшебную жижу? Поверь, стены вполне могут наблюдать за тобой.

Я поежился.

— Но… Потомки «Тех» почти утратили магию.

— Не утратили, они о ней забыли. Не беспокойся, я не думаю, что твой враг проживет долго. Видишь ли, Повелители и их вассалы — наследники Абвениев по крови. В ней есть нечто, удерживающее силы, которые в противном случае вполне могут разрушить смертное тело. И начнут они отсюда. — Ушастый постучал себя когтем по виску. — Ужасные головные боли, безумие, вспышки неконтролируемой ярости… Тебя недолго будут беспокоить. Если, конечно, тот, кто занялся этими опасными экспериментами, не придумает, как обуздать полученную силу. Вот тогда, полагаю, все мы окажемся в большой беде.

***

Когда мы выходим в каменный коридор, генерал хочет убрать руку, но я ее удерживаю. Он лишь пожимает плечами и позволяет мне эту вольность.

— Вы… — Устройство, позволявшее мне понять его речь, осталось в комнате, и я знаю, что попытка поговорить глупа.

— Я?— Он пожимает плечами. — Запомнил несколько слов. — Произношение ужасное, и я фыркаю в кулак. — Плохо запомнил, — признается генерал без тени смущения.

Может, это и делает человека сильным? Умение не отворачиваться от своей ошибки? Отчего же я так не могу?

Мы подходим к прозрачным дверям, и они разъезжаются перед нами. В комнате работает стационарный переводчик. Он помогает мне понимать речь женщины в серебряной раме. Странная подвижная картина вещает:

— …взрыв. Пострадало несколько домов. В числе погибших… — Рука на моем плече немного напрягается, когда на картине возникает лицо молодой красивой женщины, но голос генерала спокоен.

— Я привел вам Окделла. — Легкий толчок заставляет меня сделать несколько шагов вперед. Я замечаю темнокожую женщину, которая кажется задремавшей в кресле, и седовласого мужчину с прозрачными руками, сидящего у стола. Дальше я смотрю исключительно в пол. Даже мгновения хватило, чтобы он врезался в память, расслабленно вытянувшийся на кушетке с бокалом вина в руке.

Мне каждую ночь снится один и тот же кошмар. Хриплый плач ребенка, мать которого я проткнул ножом, не задумываясь о его дальнейшей судьбе. Он мог быть его сыном. Я знаю, что мог… Почему эта мысль не пришла мне в голову, когда пальцы уже сжимали кинжал? Что же я за существо такое? Бес, одержимый жаждой возмездия за многочисленные предательства? Чего же тогда заслуживаю я сам? Какого Леворукого он меня снова и снова милует, по сути, уничтожая своей снисходительностью? Я ведь зову его прийти и заставить меня заплатить. Срываю голос криком, но является только Ив, оставляет на моей руке очередной синяк, и кошмары уходят в забытье, где уже нет места грехам и даже мыслям.

— Здравствуйте, герцог Окделл. — Я с трудом поднимаю взгляд на худого старика с необычными руками и ногами. Здесь это называют не магией, а технологией, я столько раз за последние дни удивлялся, что начал принимать странности как данность. — Присаживайтесь там, где вам будет удобно.

Я стараюсь не смотреть на свежий, еще розовый шрам на шее старика и ищу себе место. Справа от меня только мягкий мешок, отдаленно напоминающий кресло. Налево я не смотрю, там сосредоточие моего отчаянья.

— Спасибо. — Сидение мягкое, и на нем приходится держать равновесие. — Генерал сказал, что вы захотите со мной поговорить.

— Он не ошибся. — Голос у мужчины ласковый, это приятно — доверять таким голосам. Мне приказали, я исполняю. Не хочу больше обдумывать свои действия и во всем искать подвох. — Расскажите мне о стражах Заката.

Более глупого вопроса я давно не слышал.

— Зачем? — В мире, который Алва назвал Мифом, верят в такие же сказки.

— Лит, Унд, Астрап и Анэм. Говорят ли вам что-либо эти имена?

— Это имена Абвениев, ушедших богов, согласно старым абвениатским верованиям.

— Каким?

— Древним. — Я понимаю, что этим людям сложно меня понять, но старик упрямо трясет головой:

— Нет-нет… Абвении — это чудесно! Очень многое объясняет. — Сонная темнокожая женщина, будто очнувшись от сна, записывает что-то в блокноте. — Расскажите мне немного больше об этих ваших древних верованиях.

— Я эсператист, как и большинство моих предков. Древним верованиям меня не учили. Думаю, вам повезло бы больше, окажись здесь Придд. — Просто имя из прошлого, оно больше не вызывает раздражения. — Или Альдо.

— О да, этот господин очень хорошо разбирался в фанатизме и туниках. Впрочем, на дамах они смотрелись бы лучше, чем на жирных мужах, клянущихся ему в своей сомнительной верности. — Почему каждое его слово меня режет будто до крови? Наверное, я хотел бы один раз — шпагой по горлу. Да, я вплотную подошел к такой странной потребности в собственной смерти. У нее ведь синий взгляд… Странные сапфировые очи, которыми он отказался смотреть на меня из глубины кошмаров, которыми мог бы посмотреть сейчас, но я сам не могу поднять на него взгляд. Поэтому жмусь, как слепой щенок, к чужой руке. Хочу верить, что она добрая… Я настолько не умею бродить один? Пусть. Даже если я всего лишь остывший покойник, мне страшно. У Зверя тоже синие глаза. Я отчего-то уверен в этом и не знаю, кто сейчас передо мной. Мне больно не от щипков пальцев, оставляющих на бедре синяки, мне плохо от того, что я себе больше не верю.

— Абвении, — напоминает генерал Хоторн, которого мне можно считать своим эром и звать Гейлом. Это хорошо, потому что, когда с моих губ сорвется «Рокэ», в затылок непременно ударит молния.

— Я расскажу все, что помню.

***

Легко Ушастому говорить, что бояться нечего и тот, кто следит за мной из темноты, скоро издохнет сам. Пока я буду этого ждать, сделаюсь законченным трусом. Оба раза я слышал голоса, оставаясь один, значит, нужно просто найти подходящую компанию. Лунный кот мне бы подошел, но он постоянно крутится вокруг Алвы, а я того на дух не переношу. Дело даже не в том, что он заставляет моего человека грустить. Печальный Ричард не менее вкусен, чем смеющийся. Просто я отчего-то боюсь его не меньше, чем злого взгляда в спину. Меня бесит то, что он чувствует мое присутствие в людях. Никто не должен так презрительно смотреть на раттонов!

Некоторое время я попробовал во время прогулок наверх, обязательных, чтобы поддержать мой статус в крепости, следовать за генералом Хоторном. Нет, этот человек в последнее время стал притворяться, будто у него есть душа, которую волнует что-то, кроме победы в войне, которую генерал ведет со всем, что не вписывается в его представления о собственной безопасности, но с ним можно от голода издохнуть! Когда он смотрит на моего Окделла и улыбается ему, то выглядит почти искренним. Моя добыча ему даже немного нравится, но я понимаю, что он безжалостно принесет ее в жертву своим интересам, если это потребуется. Впрочем, мне его безразличие только на руку. Люди не пытаются украсть то, что им не нужно, даже если считают эту вещь довольно занятной.

В общем, после долгих размышлений я выбрал для прогулок Александра, тот часто бывал в подземельях, а право следовать за ним тенью еще больше подняло мой авторитет среди раттонов. Некоторые даже сплетничали, что древние не причастны к гибели Черного и это я прикончил его, чтобы отнять добычу. Мне такие разговоры немного льстили, и я их не пресекал. Вот и сегодня, стоило нам появиться в столовой после того, как Александр помог с бритьем Алве и Окделлу, как пара постоянных обитателей крепости подползли, всячески демонстрируя свою покорность.

— Выглядишь сильным, брат!

— И вам славной добычи.

Они долго переглядывались, решая, кому говорить. Проиграл раттон, похожий на облезлую лисицу.

— Тут такое дело. Один из наших младших пропал.

Я пожал плечами. Мелкие раттоны, еще не набравшиеся сил, то и дело исчезали. Иногда — в желудках старших братьев. Может, поэтому в крепости они предпочитали держаться вместе и большую часть времени проводили в баре для солдат и офицеров. Пьяные люди хуже себя контролируют, и им проще угодить к нам в лапы, вот только по приказу генерала это заведение было открыто всего два часа в день до отбоя. Сильно набраться за это время вояки порой успевали, но вот догулять дальше у себя в комнатах не могли, вынужденные идти отсыпаться. Спиртное в казармах было запрещено.

— Может, ушел в город с каким-то человеком? Там нашел себе добычу и остался.

— Человек был выдумкой, — признался второй раттон. — Малыш расторопный, я его просил за этим последить. — Он кивнул в сторону лиса. — Я с одним офицером хожу, а он на него давно коготь точит.

— Говорю же, ложь и наветы!

— Да не об этом сейчас речь. В общем, малыш солгал, что нашел себе добычу из офицеров. Я удивился, когда он мне похвастался. Он совсем слабый был. От такого избавиться проще, чем от головной боли. Но он все твердил, что не врет, даже рассказывал, что спускался со своим человеком в катакомбы и видел там людей, которые пришли древней дорогой.

— Поэтому мы и решили, что сказанное им — ложь. Из офицеров, живущих на верхних этажах, только сам генерал и его секретарь знают коды допуска в катакомбы. Предположить, что он стал хозяином генерала, или что ты вдруг решил поделиться добычей…

Да уж, звучало маловероятно. В принципе, их история была мне совершенно не интересна, но раттоны, видимо, привыкли обо всем докладывать Черному.

— Хорошо. Если он спрятался где-то внизу и теперь стыдится показаться вам на глаза, потому что у него нет никакого человека, поймаю и устрою выволочку.

— Только не злись на него, брат. Малыш способный, толк из него выйдет.

— Лжет уже хорошо.

Я подошел к столику, за которым сидели Александр и Ив. Доктор мне не нравилась, слишком много в ней было женских переживаний. На вкус — кислятина, но сегодня она выглядела веселой и даже похорошевшей. Я на секунду нырнул в ее мысли. Гм… Нырнул еще раз. Все понятно.

— В целом операция прошла успешно. Искусственные связки не доставят проблем, но лучше не пренебрегать лекарствами, которые я выписала.

— Спасибо, я скажу отцу.

— Алекс, — Ив немного смутилась и понизила голос: — Не уверена, что мне стоит обсуждать это с тобой…

— Если разговор об отце, то он для меня очень важен.

Доктор почти шептала:

— Я не ставила ему новые связки. Операция была проведена несколько лет назад. Я сделала снимки и сразу это увидела, но мне пришлось сделать надрез, чтобы вернуть ему способность говорить. Связки были на месте, но ему в горло вживили небольшой прибор, позволявший с помощью специального излучателя включать и выключать голос.

— Сколько лет назад была проведена первая операция?

— Я не могу этого точно сказать. Технология довольно хитрая, в общем доступе ее нет. Но когда ему ставили протезы, должны были заметить датчик. Сомневаюсь, что врачи в «Цербере» — слепцы или дураки, которые не провели полное обследование пациента.

— Теори…

— Он знал, что я найду, и принес мне приказ, запрещающий разглашать полученные в ходе операции сведения.

— Спасибо, что сказала. А кем был подписан приказ?

Она улыбнулась.

— Извини. Я понимаю беспокойство сына за отца, но и сама не стану подставляться.

— Значит, знаем только ты, я и Теори. — Женщина кивнула так поспешно, что стало понятно: она лжет. — Ив!

— Я показала машинку из его горла Битти, чтобы подтвердить свои догадки.

— Спасибо за откровенность.

— Секретничаете? — Адъютант генерала поставил поднос на столик. — Ив, прости, что задержался, надо было почту Хоторна разобрать. Его этим утром просто завалили письмами от поставщиков, а он столько времени проводит на нижних этажах, что заниматься делами едва успевает.

— Все в порядке. Спасибо, что предложил вместе позавтракать, Роберт, не все же мне торчать внизу. — Ее браслет пискнул. — Прости, но меня уже вызывают.

— Жаль. Увидимся за обедом?

— Я постараюсь вырваться.

Когда Ив ушла, Александр хмыкнул:

— Роберт?

Адъютант не смутился и пожал широкими плечами, отправляя в рот кусок мяса.

— Зовут меня так, если ты не знал.

— Роб тебе больше подходит. Похоже на собачью кличку. Что, в городе девицы кончились?

— Ты о чем?

— Ив просто очаровательна, конечно, для сорокалетней женщины, которая подвязывает волосы стерильной перчаткой, но я видел твоих прежних подружек и пребываю в некотором недоумении.

— Ну а меня удивляет, как можно кому-то подставлять свой зад и при этом продолжать считать себя мужиком, — хмыкнул адъютант. — Как видишь, консенсуса по какому-либо вопросу у нас не намечается. — А с Ив я просто болтать люблю, она много знает и рассказывает забавные истории.

Судя по тому, что я видел в голове лекарши, разговоры о науке этот тип ведет исключительно в горизонтальном положении.

— Ну-ну… — Ксандр поднялся с места, а я вдруг сопоставил пару фактов. Докторша, судя по воспоминаниям, предавалась нехитрым человеческим забавам у себя в комнате, а она располагалась в подземельях. Значит, этот человек был там, несмотря на отсутствие пропуска. Это за ним мог увязаться маленький раттон.

Я проявил любопытство и попытался пролезть в его мысли, но тут же отлетел на три метра и плюхнулся на пол.

— Не стоит, Чужак, — посоветовал проползавший мимо брат, похожий на удава, сожравшего пони. — Это же каменный Роб.

— Каменный?

— Ну, так его прозвали наши сородичи. Об него только зубы сломаешь. Не про нашего брата человек, слишком закрытый, вообще без лазеек. Многие пробовали.

Каменный, значит? Я нахмурился. Уж очень мне не нравилось то, как этот человек смотрел на место, с которого я убрался всего мгновение назад.

Глава 15.

Мне хорошо и спокойно. Я много времени провожу с магистром Верли и дамой Энобарией. Они настолько неразлучны, что начинают казаться мне единым существом. Женщина все больше спит, но стоит мужчине, по ее мнению, сказать что-то важное или лишнее, она вздрагивает, резко его прерывает или начинает делать записи в своем блокноте. Магистр слушается ее, хотя в его глазах и прячется недовольство. Недавно я случайно узнал, что он — отец того самого Ксанрда, который так меня раздражает. Это странно, ведь мы видимся только по утрам, когда он меня бреет и помогает выбрать одежду. Он кажется разочарованным во мне. Наверное, ему не менее противно, что я считаю его плохим помощником генералу Хоторну. Впрочем, есть еще одна причина, по которой он мне неприятен.

Ксандр много времени проводит с герцогом Алвой. Со стороны такая близость между малознакомыми людьми кажется мне даже неприличной. Однажды я видел их в коридоре. Оруженосец генерала был чем-то расстроен. Алва его внимательно выслушал, а потом заправил ему за ухо длинную прядь волос. Жест был отеческим и почти небрежным, но в нем чувствовалась нежность. Меня болезненно уколола собственная ревность. Я знаю, что неправильно обвинять в своих ошибках других людей, но если бы он хоть раз вот так же отнесся ко мне, я бы… Нет, дальнейшие предположения не имеют смысла. Мне стыдно за них, мое поведение недостойно Повелителя Скал. Хотя являюсь ли я им до сих пор? Не знаю. Я уже почти ничего о себе не знаю, но Ксандр — определенно не тот человек, с которым стоило бы водить дружбу. Когда проводишь время с одними и теми же людьми, на них невольно обращаешь больше внимания, чем стоило бы. Взгляды, которые Ксандр бросает на своего генерала, не заметить невозможно. По-моему, это отвратительно, пытаться выслужиться таким образом.

— Твои таблетки, Дик.

Вот Мартин мне, пожалуй, нравится. Он, конечно, намного старше, но его отношение ко мне больше напоминает дружескую заботу, чем внимание лекаря. У него есть время на разговоры, благодаря ему я медленно начинаю знакомиться с новым для себя миром, и он уже перестает казаться мне бредом безумца.

— И кофе?

Он с улыбкой достает из кармана халата жестяную баночку. Мне предлагали попробовать много вариантов этого напитка, но нравится тот, что приносит Мартин: очень холодный, с молоком и сахаром. Такие баночки продаются где-то наверху. Мне пока не разрешают туда ходить, но генерал сказал: «Вы подниметесь туда скорее, чем мне бы этого хотелось». Я перестал задавать вопросы, чтобы его не злить, тем более что Мартин очень заботлив и приносит все, что я прошу.

— Сначала таблетки. — Я покорно глотаю гладкие пилюли, они совсем не горькие, лечиться у Ив почти приятно. Он бросает банку, я с гордостью демонстрирую ему, что запомнил, как ее нужно открывать, не пролив ни капли.

— Как прошел день? — Мартин садится на мою белую кровать и смотрит на портрет на стене. Его я взял в кабинете у Битти, просто попросил и он отдал, хотя такая подвижная картина должна быть очень дорогой. — Где ты эту штуку нашел?

— У Битти и Морфея… — я еще немного запинаюсь, вставляя незнакомые слова в свою речь: — В лаборатории.

— Блин, они бы ему еще молнии из глаз пустили, — расхохотался Мартин.

Мне непонятна его реакция. Да, генерал на портрете выглядит немного сурово, а изображение двигается, вскидывая руку в непонятном мне знаке приветствия. Я попросил картину только по одной причине: когда увидел ее, в голове мелькнула мысль, что так должен выглядеть король. Оллар никогда не подходил на эту роль, но то, что я счел кого-то более достойным ее, чем Альдо, показалось предательством. Альдо был когда-то моим истинным, любящим и заботливым королем, платившим щедростью за преданность. Даже в мыслях я не должен был отворачиваться от него, но все время вспоминалось что-то глупое. Суд, который выиграл Первый маршал, яркие наряды стражи и пренебрежение Альдо к женщинам. Впрочем, возможно, именно он был в этом прав, а я ошибался? Но портрет висел на стене, и мужчина на нем, несмотря на скромные черные одежды, выглядел куда большим монархом, чем все правители, которых я встречал.

— Тебе не нравится генерал Хоторн? Возможно, он подвергал каким-то гонениям твою семью, и теперь ты вынужден служить ему против воли?

Веснушчатое лицо Мартина стало немного растерянным.

— Дик, друг мой, мы все служим против воли. Есть-то на что-то надо, в конце концов. Я бы предавался праздности и разврату в столице, если бы у меня были деньги. — Он подмигнул. — Никто не обязан любить тех, на кого работает. К генералу у меня никаких претензий. Хотя нет, горячая вода по часам — это кощунство!

— Мартин, а какая у вас столица? — Он был единственным, кто с большей радостью говорил о своем мире, чем расспрашивал меня о моей родной Кэртиане.

— Тебе бы там понравилось. — Он мечтательно закатил глаза. — После победы повстанцев жизнь стала немного беднее, но Капитолий по-прежнему Капитолий. Там самые лучшие рестораны, какие только можно найти, а женщины… Просто беззаботные райские птички.

— Рестораны?

— Места, где подают лучшую еду. Что такое женщины, тебе объяснять не надо?

Я немного смущенно рассмеялся. Нравы в этом Панеме были довольно вольными.

— Не надо. К Леворукому женщин! Расскажи мне лучше об огромных дворцах в сотни этажей.

— Давай, но с условием, что ты потом объяснишь, кто такой этот Леворукий, к которому вы с Алвой всех посылаете.

— Обещаю.

С Мартином можно было разговаривать часами. Казалось, он понимал, что мне интересно, и не затрагивал тем, которые могли меня расстроить. От него я впервые услышал о трибутах и Голодных Играх, сначала немного не понял, как массовая дуэль могла привести к бунту и свержению короля, которого здесь называли президентом, но он пояснил, что для участия в ней собирали детей. Не только с малолетства приученных сражаться, но и простых крестьян, для которых участие было само по себе приговором. Возмутительная забава правящего дома, в которой я не усмотрел ни капли благородства, но удивила меня даже не она, а отсутствие у этих людей высшей знати. Они чествовали своих правителей не по рождению, а, как мне показалось, по заслугам.

— Твой генерал Хоторн был сыном шахтера. Он просто оказался в нужное время в нужном месте. — В словах Мартна не было зависти, себе он такой судьбы не желал.

— Расскажи мне о восстании.

— Все началось с девчонки по имени Китнисс Эвердин, но многие зовут ее Сойкой.

— Женщину зовут птицей?

Мартин почесал лоб.

— Это долгая история.

— Поэтому ее стоит отложить на потом. — Мы не слышали, как генерал вошел, и почему-то мне показалось, что Мартин испугался. — Одевайтесь, Окделл, мы с вами идем на прогулку.

— А Ив и остальные не будут возражать?

Я понял, что мой новый друг хотел спросить про кого-то другого, но Гейл был с ним резок:

— Ваше место в медицинской лаборатории, а не в кругу моих советников.

— Как хотите! — Мартин ушел, раздраженно хлопнув дверью.

Я немного смутился. Сам не знаю, почему присутствие этого человека так волнует меня. Хочу все сделать правильно, но мои тревоги этому никак не способствуют.

— Вас что-то беспокоит, генерал? — Хороший вопрос верного оруженосца. — Если вас не устраивает мое поведение, вы можете сказать об этом, тогда я постараюсь не совершать впредь ошибок.

Наверное, это то, что я всегда хотел сказать Алве, с того момента, как он выбрал меня там, на площади, в День святого Фабиана. Почему? Что изменилось бы, скажи он, что я для него — не прихоть и не забава? Расскажи он мне тогда об отце, попытайся понять все мои сомнения и страхи. Мне так нужна была рука, за которую можно удержаться, но он ее не протянул. Решил, что ей не пробиться через ненависть и скорбь? Я не знаю, что смог бы сделать он и преодолеть я. Случившегося уже не изменить, но больше ошибаться я не намерен.

Генерал Хоторн сел рядом и взял меня за руку, рассматривая запястье. Форма делала его старше. В одежде, которая, должно быть, считалась тут обычной, он выглядел очень молодым и ужасно усталым.

— Болит?

Я понял, что это он о шраме, который граничащие с волшебством лекарские навыки Ив стерли с моей кожи.

— Нет. Да и рану в груди тоже не чувствую. Может, потому что не помню боли или беспокойства, что она мне причиняла.

Он усмехнулся.

— Это хорошо? Не помнить?

— Я не знаю.

— Я тоже. Верли доложил обо всем, что вы ему рассказали. Не злитесь, это его работа.

Мне не хотелось, чтобы он меня презирал, но теперь я понимал, что не заслуживаю этого, и не собирался прятаться от чужого пренебрежения.

— Вы меня ненавидите?

— За что? Миры разные, а дерьмо в людских головах — одно и то же. Вы любили женщину, которая лгала вам, а я — ту, что сама себя обманывала. Это не менее больно, не менее паршиво, и однажды я тоже подумал, что лучше бы ей доиграть свою роль в истории до конца и умереть, чем быть чужой женой. Она выжила в расставленной на нее ловушке. Казню ли я себя теперь за слабость и подлость собственного сердца? Да, но уже ничего не изменишь. Выбора два: пустить себе пулю в лоб или жить дальше. Я живу, и вы тоже сможете. Где и как вам это делать, решать не мне, но вы можете остаться здесь, Окделл. Одиночество, боль и груз собственных ошибок — не то, к чему хочется возвращаться. Этот мир ничуть не лучше того, что оставил на вас шрамы. К нему будет трудно привыкнуть, и лично я считаю, что его невозможно полюбить. Но вы попробуйте, если хотите. Кто знает, может, получится?

Это такое до странности приятное чувство, когда тебя понимают. Не отмахиваются, как от глупого ребенка, как это начал делать Робер, которого я считал своим другом. Возможно, ему не нравилось то, что я думаю, но его как-то слишком быстро утомила роль наставника. Альдо, наоборот, всегда и во всем меня поддерживал, но его глаза смеялись. В них была странная снисходительность, которую я считал монаршей терпеливостью к капризам вассалов, но сейчас мне кажется, что настоящая забота резка, как слова генерала Хоторна. Он дал понять, что понимает и принимает меня со всем ворохом накопившихся грехов. Этот человек ненамного меня старше, но рядом с ним я чувствовал себя ребенком, которому так нужно хоть раз в жизни выплакаться на чьем-то плече.

— Я бы попробовал, если вы позволите.

Он усмехнулся.

— Только ты сам можешь себе что-то запретить. Немного нелепо звучит из уст хозяина, который служит своим гостям тюремщиком. Но не мне решать, что тебе думать и чему верить.

— Опять сам? У меня не очень хорошо это выходит… Гейл.

— Ты справишься, Дик, иного выбора нет ни у одного из нас. — Он встал и протянул мне руку. — Мне тут напомнили, что молодые мужчины нуждаются для полного выздоровления не только в лекарствах и постоянных допросах, но и в выпивке и приятном женском обществе.

— Думаю, что знаю, кто тебе об этом напомнил. — Как же легко было принять его не только как хозяина, но и как друга. — Это совершенно излишне. Мне и тут хорошо.

— С моим миром тебе рано или поздно придется столкнуться, Дик. Поверь, лучше рано и пьяным.

Я кивнул, вложив ладонь в его руку. Мне всегда хотелось кому-то безоговорочно верить. Он — прекрасный выбор, чтобы рискнуть еще один раз.

***

— Уфф! — фыркнул Ушастый, глядя, как Александр подает герцогу рубашку. — Наш Черный брат был прав в одном: даже умнейшими из людей управляет похоть или надежда ее удовлетворить.

— Я обыскал все катакомбы. Нет тут пропавшего раттона.

— Все? — удивился он.

— Ну, к дороге не ходил.

— Странно, но я тоже. Каждый день собираюсь снова на нее взглянуть, но забываю о своем желании, как будто что-то отводит меня от этого пути.

Я ничего подобного не чувствовал. Просто не хотелось соваться туда, где еще недавно пахло Зверем.

— Можем вместе сходить.

— Не время. Каменный человек, говоришь? Причудливое прозвище. Надо обладать сильной волей, чтобы противостоять раттонам. Заметь: даже в нашем драгоценном герцоге есть трещинки. В каждом человеке они должны быть, иначе людей трудно будет счесть живыми. То, что воспользоваться слабостями Алвы непросто, уже другой разговор.

— В твоем драгоценном герцоге.

— Ну да, ну да… — Мысли Ушастого явно были заняты, и вступать в перепалку со мной он не собирался. — Я взгляну на этого человека завтра.

Я хотел рассказать ему, что адъютант генерала, похоже, чует раттонов, но Александр меня отвлек.

— Этим вечером я собираюсь ухаживать за вами.

— Есть причины?

— Вы будете представлены моему дяде, он удивится, если я этого не сделаю. Однако мне не хочется создавать вам лишних проблем. Может быть, стоит предупредить вашего оруженосца, что все происходящее — небольшой спектакль?

— Это будет все равно, что объявить во всеуслышание о своей лжи. Хранить секреты Окделл пока не умеет. Может, даже никогда этому не научится, учитывая, с какой скоростью он стремится к гибели.

Алва взглянул на себя в зеркало. Выглядел он, на мой взгляд, даже слишком хорошо. За последние дни герцог немного прибавил в весе, избавившись от бледности и болезненной худобы. Волосы блестели и немного завивались у шеи, к губам вернулся цвет. Александр явно старался подчеркнуть его привлекательность, выбирая темно-синюю рубашку и черные брюки. Да уж, манипулировать человеком, вызывая похоть, герцог мог бы не хуже раттона.

— Вы довольно откровенны со мной, Александр. Странно, учитывая, что за этими комнатами круглосуточно наблюдают.

— У меня есть на то свои причины.

Алва улыбнулся.

— Мне они неизвестны и вряд ли будут известны. Могу я задать личный вопрос?

Ксандр кивнул.

— Конечно.

— Вы ответите на него?

— Не уверен, но давайте попробуем.

— Почему вы притворяетесь, что любите своего отца?

Александр удивленно на него взглянул.

— Притворяюсь? Он единственный близкий мне человек.

— Если бы привязанность всегда определялась фактом рождения, людям бы намного проще жилось.

— Вы ошибаетесь. Отец — все для меня.

— Что ж… Тогда мне остается только принести свои извинения.

— Вы хотите узнать еще что-то?

Рокэ улыбнулся и покачал головой.

***

Герцог Алва игнорировал меня большую часть времени, проведенного нами в крепости. Я отчего-то решил, что и эта прогулка обойдется без него. Но был удивлен… Меня вообще многое в тот вечер изумляло. Сначала подъем в стальном брюхе странной машины, потом путешествие по длинному коридору, где свет вспыхивал при нашем приближении.

— Это сенсорные датчики. — Генерал Хоторн, в отличие от Мартина, не утруждал себя объяснениями, которые хоть немного описывали природу того или иного волшебства.

— Я не понимаю…

— Просто стоит запомнить. Все новое для себя за один день не выучишь, Дик. Сенсорные датчики реагируют на движение и позволяют экономить электричество, когда коридором никто не пользуется.

— Электричество?

— Хочешь, чтобы я назвал это молниями и мы погрязли в лженаучных объяснениях? Просто запомни. Я попросил Верли перевести на твой язык несколько учебников. Вы ведь разобрались с алфавитом?

— Почти. — Было неприятно признавать, что я не отдавал себе отчета в том, что Верли понял из моих путаных объяснений, но он не казался разочарованным моими ответами.

Мы вышли в огромное помещение, украшенное мрамором. Там уже собралась небольшая компания. Мне неприятно было видеть эра Рокэ… Нет, неправильно, мне неприятно было, что он лишь кивнул мне, продолжая что-то нашептывать на ухо улыбающемуся Ксандру. Я, в свою очередь, сделав не менее небрежный поклон, вежливо поприветствовал господина Морфея и даму Энобарию. Теори раздраженно улыбнулся. Улыбка предназначалась мне, раздражение — генералу Хоторну.

— Я против этой авантюры!

— Все жалобы направляйте Плутарху, он ее полностью одобрил.

Дама Энобария поддержала генерала:

— Я здесь, чтобы обеспечить безопасность операции.

— Но не ее секретность!

— Она потеряла смысл. Правительство уже решило, как использовать наших гостей.

— О! — Морфей выглядел недовольным. — Меня стоило поставить в известность о планах президента.

— Но этого не сочли нужным сделать, а значит, тема закрыта, — холодно отрезал генерал.

Секунду спустя я уже не мог ничего слышать, потому что раздался жуткий грохот. Заткнув руками уши, я смотрел, как в зал из тоннеля влетает огромный стальной монстр. Ничего ужаснее в своей жизни я не видел!

— Поезд! — Генерал обнял меня за плечи, перекрикивая шум. — Не бойся, он просто довезет нас куда нужно.

Махина остановилась и распахнула двери, похожие на беззубые рты изначальных тварей. Я бы никогда не осмелился войти внутрь, если бы не рука, подталкивающая меня в спину.

— Все в порядке. — Она поглаживала меня по лопаткам, успокаивая, но я невольно обернулся. Не знаю, чего мне хотелось. Может, привычной насмешки эра Рокэ, что изгнала бы из сердца трусость? Алва действительно смотрел на меня, но синева его глаз в голубом свете странных фонарей казалась необычной и пугающей. «У смерти синие глаза…» Я чувствовал себя так, будто снова шагнул в часовню его особняка. Когда-то мне казалось, что я вижу на старинной фреске свою королеву, потом — что жену узурпатора, но сейчас мне грезилось, что там была изображена сама Смерть, прекрасная и пугающая, наследник которой выжигал своим огнем остатки моей души. Мне хотелось спастись от его взгляда, и я трусливо спрятал лицо, уткнувшись носом в чужую грудь.

— Все нормально, Дик. — Генерал Хоторн мог быть кем угодно, даже закатной тварью, но мне нравились его беззаботные прикосновения к моим волосам.

— У Смерти синий взгляд. — Я, наверное, дурак, раз произнес это вслух.

— Думаешь?

— Нет, я… Прости. — Мне хотелось извиниться за собственную трусость. Я оттолкнул его и вошел в пасть странного существа. Внутри все оказалось удобно. Перила, за которые можно держаться, и мягкие сидения, на одно из которых я рухнул.

— Синий, говоришь? — Гейл сел рядом, но я не слышал в его голосе насмешки. — Они разные, Дик. У смерти тысяча взглядов, и синий из них — не самый пугающий. Отвратительно, когда она смотрит на тебя твоими собственными глазами. Эту черту никому не стоило бы переходить.

— Он должен убить меня, — сжатая в руке машина перевела мой шепот слишком громко. Я едва не швырнул ее об пол, когда понял, что входивший в чрево стального зверя Алва услышал мои слова. Хуже! Он счел нужным на них ответить:

— То есть это я вам задолжал, юноша, а не вы мне? — Он беззаботно рассмеялся. — Окделл, вас хоть что-то в этом мире способно изменить? Видимо, нет. Вы завели себе опасную зверушку, генерал Хоторн. Использовать ее в своих целях очень приятно, многим это удавалось, хотя никто в итоге и не получил желаемого. И вы не получите.

— Знаю. — Тяжелая рука генерала Хоторна снова легла на мое плечо. — Но Дик удивительно искренен в своих чувствах и порывах. Куда более откровенен и достоин уважения, чем мы с вами. Если верить тому, что он рассказал Верли, он всегда шел за своими чувствами, потому что других у него не было. — Я почти испуганно взглянул на Гейла. Мой генерал бил моего герцога, защищая меня, и это было одновременно приятно и ненавистно. Сердце билось, как сумасшедшее, перед глазами все плыло, и я вцепился в руку Гейла, чтобы заставить его замолчать. Он рассмеялся: — Вот видите, кажется, Дик считает, что я не вправе его судить. Может, ему просто не нравится оправдательный приговор? В чем-то он прав. Не таким циникам, как мы, судить тех, кто осмеливается уважать или казнить самого себя. Вы молчите на допросах ради своей страны, но при этом даже не король, которым давно могли бы стать. Который был бы не вправе, а обязан тащить это бремя. Вы его несете, пока не хотите признавать, что оно изначально ваше?

Я сглотнул. Взгляд Алвы дал понять, что он знает о своем происхождении и наследии больше меня.

— Туше. Мой выпад, — произнеся это с почти беззаботной улыбкой, эр Рокэ сделал нечто невозможное! Подозревая его во всевозможной грязи, я не верил собственным обвинениям, но он беззаботно притянул к себе Ксандра и впился в его губы поцелуем. Мне было трудно дышать от злости на ту готовность, с которой Ксандр шел в эти ласковые руки... Но я почти хотел, чтобы генерал Хоторн обнял меня так же и поцеловал не менее небрежно, а я бы стонал под его руками, как последняя продажная девка!

— Пропускаю. — Я был почти благодарен Гейлу за это слово, за то, что рука на моем плече осталась неподвижной, а вот кулак раздраженного и раскрасневшегося Ксандра ударил Алву в живот. Я чувствовал себя победителем турнира, который затеял кто-то другой. У меня не получалось верить, что однажды я смогу снова полюбить женщину, но желать из-за этого мужчину? Разве не глупо? Я вроде как обещал себе больше не быть строптивым дураком, но был благодарен Гейлу за то, что он спас меня от граничащей с безумием низости. Мне ведь так хотелось целоваться с мужчиной… Отчаянно, долго, назло!

Стальной монстр сорвался с места. Я вцепился в руку того, кому начинал верить. Того, кто не унизил меня признанием в глупой и горькой ревности.

Глава 16.

— Ммм… — Ушастый выскользнул из генерала.

— Неужели было чем поживиться? — поинтересовался я, успокаивающе поглаживая руку своей добычи. Чертов Алва, почему ему так нравилось ломать все, что я старательно выстраивал? Мой Окделл был спокоен все эти дни, а я — почти доволен нашим союзом.

— Ему весело. Ты когда-нибудь слышал, как хохочет пустыня? Словно барханы пересыпают песок. Очень приятный звук.

— Лучше бы ты закусил Последним из рода, шел бы он в Закат!

— Ну, там все и так понятно. Чувства генерала были мне интереснее.

— Чувства?

— Они у него есть, хотя этот человек считает их бессмысленной тратой своего времени.

— А ты не можешь забыть о нем и убедить герцога оставить в покое мою добычу?

Ушастый расхохотался.

— Боюсь, что это невозможно. Видишь ли, Алва полагает, что его снисходительность к собственному оруженосцу ничего не изменит. Однако ему не нравится, когда ее проявляют другие.

Я фыркнул.

— Он просто ревнует. Сам не хочет и другим не дает. Вот пусть и дальше ничего не желает. Мне спокойнее будет.

— Ты бы лучше следил за желаниями своей добычи. Она у тебя строптивая. — Он втянул носом воздух. — Кстати, моя очередь спросить: ничего не чувствуешь?

— А должен?

Ушастый задумчиво закрыл глаза.

— Кто-то из этих людей сегодня отправится в Закат. Вот только я не могу понять… — Он обошел вагон, принюхиваясь.

— Ты можешь чуять смерть?

— Раньше мог. У этой дамы есть одно достоинство: она ходит. Проводя много времени среди смертных, я научился безошибочно угадывать ее приближение по шороху шагов. Мог предсказать ее появление за недели и даже месяцы, но в подземельях мои чувства притупились. Это будет скоро.

— Если надо слушать, то зачем ты все обнюхиваешь?

— Метка. — Он изобразил свою уродливую улыбку. — Ты вылизываешь своего человека с ног до головы, чтобы никто другой к нему не сунулся. От одного из присутствующих тоже смердит, но не раттоном. Я не в силах понять, чем именно. Вот. — Он уткнулся носом в смуглое запястье. — Как интересно.

Я, последовав его примеру, обнюхал запястье женщины. Аромат был горьким и терпким, мы и Другие в лаборатории пахли иначе.

— Зачем этот запах? Кто-то указал нам на свою добычу?

— Хорошо, если нам.

Ушастый с грустью взглянул на женщину.

***

Поезд привез нас на красивую площадь, оцепленную людьми, которые могли быть лишь солдатами, хоть и одетыми в повседневную одежду. Пережив брюхо зверя, к его младшим братьям я отнесся спокойнее. Наверное, так поступает всякий человек с атакующим его кошмаром. У меня не было сил сопротивляться, и я смирился. Покорно сел в повозку, названную машиной, не менее спокойно воспринял отодвигающуюся полку продемонстрировавшую ряд диковинных бутылок.

— Не совсем ваши вина… Я так понял, у вас предпочитают сухие? — Мне до этого не доводилось пить с Гейлом, но я не удивился, что генерал об этом знает.

— «Черную кровь» предпочитает герцог Алва, а я больше люблю «Вдовьи слезы». Это вино из белых сортов винограда.

— Попробуем это? — Генерал выбрал бутылку. Вино в ней оказалось до странности шипучим и ароматным. Пока он наполнял бокалы, Энобария, которая села в машину с нами, неожиданно спросила у меня:

— Мистер Окделл, вы не хотели бы рассказать о своем мире? Другим людям, многим людям? Мы, жители Панема, очень долго считали себя единственными выжившими представителями человечества, но вы рассказываете прекрасные истории о других странах и их обитателях. Люди заслуживают права знать друг о друге. Права жить вместе, делиться друг с другом знаниями и ресурсами.

То, что она говорила… Не спорю, это было прекрасно. Я уже видел себя человеком, который приведет в Олларию врачей вроде Ив. Генералов, куда достойнее Карваля, диковинные машины для сбора урожая, о которых рассказывал Мартин. Наверное, это было бы чудесно. Новая страна, которая поставила бы на колени все другие! Мы бы не просто выжили, но стали завоевателями и творцами. Мы бы… Я бы… Что-то смог...

— Вижу, вам нравится моя идея. — Энобария в тот момент казалась мне прекраснейшей из женщин. Я повернулся к генералу Хоторну, но получил по носу ледяным бокалом.

— Пейте, Окделл, за Четырнадцатый дистрикт, если хотите.

Меня больно ударила горечь в его голосе. Он поступал как Алва: просил меня подумать о чем-то, что я не в силах был осмыслить.

— Гейл Хоторн!

— Энобария? — Он поднес к губам бокал. — Политика и шампанское отвратительно сочетаются между собой. Сегодня Окделл будет пить. Об уготовленном ему блестящем будущем мы поговорим завтра.

Машины привезли нас к огромному дому довольно быстро, я даже захмелеть не успел. Никакой вывески на фасаде не заметил, но внутри было уютно, а воздух пах сладостью духов. Нас встретила стайка прекрасных девушек в излишне откровенных, даже смущающих нарядах. Они немного странно смотрели на устройство, которое переводило для меня их слова, но не высказывали своего любопытства.

В зале, украшенном сверкающими светильниками, для нас был накрыт стол. За ним восседал улыбчивый толстяк в ярких одеждах, встретивший генерала, как родного сына. Потом он довольно долго и бесцеремонно разглядывал меня. Тряс за руку, бил по плечу и всячески выражал свой восторг от знакомства.

— Плутарх, вы его немного пугаете.

Я покачал головой, не желая признавать свою растерянность.

— Нет, не слишком. Просто у меня голова идет кругом от всего необычного.

— Не мудрено, мой мальчик. Не мудрено. — Упрекать пожилого человека в том, что он невежлив в общении, я не стал. Титулам в Панеме особого значения не придавали. — Вы бы знали, какие чудесные вещи мне рассказывают о вас!

Он взял меня под локоть и повел к столу. Я взглянул на генерала, тот кивнул. Плутарх, а именно так представился мне мужчина, обратил на это внимание.

— Вы подружились с Гейлом?

— Он кажется очень достойным человеком.

— Согласен. К тому же двое военных всегда найдут общий язык. Вы ведь солдат?

— Человек Чести. Мы служим своему долгу и тому, во что верим. — Красивые привычные слова, но я больше не чувствовал их силы.

— Как это замечательно. Вам приглянулся кто-нибудь из дам? — Он приблизил губы к моему уху: — Проведите время в хорошей компании, но не говорите о себе слишком много. Я вынужден поприветствовать всех гостей, но вскоре вернусь к вам.

Он ушел, что-то напевая себе под нос, а рядом со мной появилась худенькая девушка с волосами, заплетенными в тугую косу.

— Я Мона. — Она протянула руку, чтобы взять меня за запястье и повести к столу. Ее пальцы показались мне холодными и липкими. Может, это было игрой света, но на коже как будто темнели трупные пятна. Я отшатнулся, чувствуя, как лоб покрывается холодным потом, из-за нехватки воздуха рванул ворот своей рубашки. На пол посыпались крохотные пуговицы. — С вами все в порядке?

Нет. Я чувствовал, что схожу с ума. С красивого лица сползала кожа, обнажая окровавленное мясо и кости черепа, глаза женщины отливали лиловым светом. Я проваливался в это сияние, захлебываясь ужасом и собственным криком.

— Окделл! — Звонкая пощечина меня оглушила, но вернула к жизни. Вокруг замелькали вполне человеческие растерянные лица. Кто-то подхватил меня на руки и понес к дивану. Осторожно уложил на подушки, прижав к губам стакан с водой: — Пейте.

Я послушно осушил стакан, глотая даже кубики льда. Прохладные пальцы гладили меня по лбу, унимая тревогу и страх. Распахнув глаза, чтобы поблагодарить своего спасителя, я онемел. Моя голова лежала на коленях герцога Алвы, и он смотрел на меня так… Я видел в его глазах печаль и тревогу, не понятное мне самому отчаянье и то, что можно было бы счесть нежностью, не рассмейся он хрипло, поспешно опуская веки:

— У вас удивительная способность привлекать всеобщее внимание, юноша. Обходитесь даже без парадов и белой лошади.

Я резко сел.

— Мне нужно выпить. — Жажда действительно не прошла.

Когда я попытался, пошатываясь, подняться на ноги, Алва удержал меня за плечо.

— Вам принесут.

— Не рекомендовал бы. — Я понял, что рядом стоит Морфей в своих белых одеждах. — Возможно, предобморочное состояние и истерики свидетельствуют о некотором дисбалансе измененной сущности или последствиях отравления.

— Вы правы. Обычно герцог Окделл бросался на дам с ножом, а не бежал от них в панике.

Он не мог винить меня больше, чем я себя уже обвинял, но все же… Алва делал то, чем постоянно занимался с того момента, как нас свела судьба! Он диктовал людям, как ко мне относиться! Неужели его мир рухнет, если я кому-то понравлюсь? Если найдутся те, кто станет воспринимать меня без презрения или насмешки? Я вскочил на ноги, отбросив его руку.

— Извините за доставленные неудобства.

— Не будьте идиотом и вернитесь в крепость. — Теперь в глазах Алвы было только раздражение.

Разве, вышвырнув меня за измену, он не утратил права отдавать приказы? Его гнев я бы принял, любое возмездие посчитал бы справедливым, но герцог мною пренебрегал, считая слишком жалким для своей ненависти. Секунду я обдумывал, что должен ему сказать, но, так и не найдя слов, направился к столу.

***

Во всем был виноват Ушастый! Эта тварь начала подначивать меня еще в машине:

— Неужели никогда не пробовал?

— По-моему, это довольно мерзко, — огрызнулся я. — Наше предназначение — в том, чтобы…

— Развращать и совращать — тоже способы завоевания человеческой души. Раттонам это нравится. Как ты можешь понять желания своего человека, если никогда не пробовал. Теперь я понимаю, почему тебе до сих пор не удается полностью взять под контроль чувства своего мальчишки. Ты просто не в состоянии верно оценить его эмоции.

— А ты у нас, значит, опытный?

— Более чем. Это можно делать тремя способами: находиться в момент соития в своем человеке, в его партнерше или самому принять нужную форму. — Он мечтательно закатил глаза. — Последнее мне нравится больше всего.

— Ненавижу такие превращения.

— Тогда найди ему девицу. Поверь: немного грамотного обольщения — и твой очаровательный юнец забудет, что мечтал обрести прощение своего маршала или выслужиться перед генералом.

— Против последнего я не возражаю, пусть займет подобающее его положению место. — Меня передернуло от отвращения. — Но все эти ужимки… Ненавижу девиц.

Он расхохотался.

— Тогда стань парнем, но, боюсь, тогда тебе придется долго возиться с целомудренным господином Окделлом. Поверь, женщина сама все сделает, достаточно только подогреть ее интерес вином и немного его раззадорить.

Можно было, конечно, просто выбросить эти слова из головы, но у меня не получилось. Я попался в ловушку: «Все раттоны знают, каково это!» Прослыть неудачником или глупцом не хотелось. Власти над родом людским много не бывает.

В доме, куда нас привезли, я сразу выбрал девицу. Она не походила ни на одну из тех, которых мой Ричард помнил, и не должна была вызвать у него недовольство. Забравшись в ее прохладное нутро, я был приятно удивлен. Совсем не противно. Мысли красавицы были сухи и деловиты. Она не хотела мою добычу, но собиралась сделать все возможное, чтобы добраться до нее первой и заслужить одобрение хозяина. Я немного ее подтолкнул, все вроде неплохо началось, а потом случилось невозможное. Окделл увидел меня, он смотрел мне прямо в глаза, и на его лице были написаны страх и отвращение. Ему даже плохо стало, а я не помню, как выбрался из девушки и забился в темный угол. В груди что-то больно кололо.

Ушастый, от которого не укрылась вся эта суматоха, подошел ко мне.

— Что случилось?

Я с трудом мог объяснить:

— Он смотрел на меня. Через страх и ужас воспоминаний, которыми я отравлял его когда-то, но прямо мне в глаза. Как такое возможно? — Я даже не понимал, что ору во все горло, пока он не заткнул мне лапой рот.

— Понятия не имею, — признался Ушастый. — Такое иногда случается, когда связь между раттоном и человеком слишком крепка. Вас могло сблизить долгое пребывание в одном теле. Но даже в этом случае нужна была сильная эмоциональная встряска, а вы с человеком пребывали в состоянии покоя. Мне это не нравится.

— Кто бы спорил. Я отвратителен ему. — Это грусть? Что за ерунду я несу!

— Мы им всегда отвратительны, брат, — грустно улыбнулся Ушастый. — С этим ничего не поделать.

— Совсем?

— Бывают, конечно, исключения, но они крайне редки. Знавал я одного старого художника… В его доме долгие годы жил еще более древний раттон. Человек нравился ему, он ценил его безумие и умение видеть мир несколько иначе, чем смотрят на него другие. Однажды он осмелился заговорить со своим человеком. Не мыслями и образами, а напрямую. Тот ответил ему радостно, он жаждал увидеть тварь, что десятилетьями делила с ним кров, и, конечно, нарисовать ее. Раттон больше не прятался от своего человека, даже защитил его, когда на город напали закатные твари. Они так и прожили вместе до глубокой старости. Последнее, что человек сделал перед смертью, это велел своему ученику сжечь спрятанную картину, даже не взглянув на нее, но раттон ведь тоже никогда не видел своего портрета, он овладел другим человеком и нарушил просьбу умирающего старика.

— Что же он увидел?

— Нарисовано было без прикрас, чудовищность и отвратительность своего гостя старик не преуменьшил. Но он изобразил рядом с ним себя, грустного от того, что короткая человеческая жизнь рано или поздно разлучит его с другом.

— Что стало с тем раттоном? Он умер?

Ушастый хмыкнул.

— А ты у нас, оказывается, наивен. Нет, конечно. Мы ощущаем все иначе, чем люди, даже если не хотим признавать, как сильно нам это нравится — не губить чужие чувства, а испытывать их самим. Полагаю, он все еще следует за собственным изображением от одного его хозяина к другому, потому что оно будит в нем воспоминания.

Я взглянул на юношу, уложенного Алвой на диван. Напомнил себе, что он — всего лишь добыча. Отчего-то захотелось побольнее задеть Ушастого, наказать за его глупые истории.

— Твой человек тоже тебя ненавидел?

Он тихо рассмеялся:

— Ну, когда нам представилась возможность взглянуть друг на друга, он попытался воткнуть в меня меч. Вряд ли это свидетельствует о большой симпатии.

Я хмыкнул:

— Да уж.

— Но знаешь, я его не виню. Он только что прикончил своего родного брата, загнал обратно в ловушку освобожденных братом закатных тварей, в общем, умаялся и был немного расстроен. Не лучший час для знакомства. А ведь у меня был такой хороший план по его спасению! Я уже говорил, что знавал одного художника…

— Зачем сохранять жизнь человеку, который связан с тобой проклятьем? Умри он, остался бы лишь ты и те, на кого ваша сделка навлекла кару.

— Но я любил его. Это я хотел отомстить за его страдания. Сам, понимаешь?

Он так легко признался в величайшем из грехов, что я опешил. Одно дело — зависеть от человека, но любить… Это худшее из возможных предательств. Любовь — страшное чувство, над ним не властны тьма и свет. Оно — созидание и разрушение. Могущественное, как проклятье, крепче любого щита. Любовь принадлежит людям, она — их оружие, одинаково чуждое и раттонам, и Одиноким.

— Глупец.

— Тебе бы посмеяться надо мной, брат. Из всех возможных ловушек судьбы я выбрал именно ту, из которой не выбраться. С момента нашей встречи я стал для моего человека всем. Конюхом, что учил его сидеть в седле, мудрым наставником, в карман которого он незаметно выливал чернила. Я был служанкой, что стелила ему постель, и руками кормилицы, обнимавшими его перед сном. Всеми его любовницами и даже парочкой случайных любовников, но я никогда не был им самим. Он казался мне существом настолько совершенным, что, даже отыщи я лазейку в его сердце, не стал бы заглядывать внутрь из страха все испортить. Изменить в нем что-то в угоду тьме? А вдруг это убьет мое чувство? Беспомощный и испуганный, я терзался, глядя, как он рискует собой, совершая безумства, но ни разу не посмел его остановить.

— Дурак.

Он пожал плечами.

— Возможно. Когда он с усмешкой бросил на пол меч, не желая жить с кровью на своих руках и предательством брата… Когда, лишившись сил, рухнул на землю, я понял, что больше всего на свете страшусь его потерять. Потому что жизнь в нем была не чья-то! Моя. Уступать ее синеглазой я не собирался. Мне пришлось отнести его к Другим. Их яд в небольших дозах целителен для истерзанного тела. Путь был долог, меня атаковали те твои братья, что взбесились, будучи загнанными обратно в свою клетку. Я бы посмеялся над этим боем, не испытывай страха за своего человека. Защищая его тело, я получил несколько глубоких ран, но мы дошли. После я утащил его, бесчувственного, во тьму. Зализал наши раны, но этого было мало. Его душа погибала. Ее рвало на части предательство. Я впервые слился с ним, украл эти воспоминания. Сожрал их, не оставив и следа. Потом притворился большой пятнистой кошкой, ласковой и безобидной, а он обнимал меня во сне, грелся о мой бок в холодном сумраке подземелий. Не уверен, что он до конца понимал, что я там делал, но пару раз охотился на крыс, чтобы меня кормить, а я таскал ему рыбу из подземного озера. Это были лучшие дни из тех, что я провел, скитаясь по мирам, но очень короткие. Я знал, что должен вернуть своего человека свету, чтобы увидеть, как солнце золотит его кожу, услышать раскаты его смеха.

— Ты не жаден, брат.

— Нет. Человеческие дни так недолги. Больше всего я желал, чтобы он провел их остаток во тьме вместе со мной, но это не было бы любовью. — Он сам себе кивнул. — Я уничтожил всякое воспоминание о себе, прежде чем привести его к спасению, и мой человек бросился в поток, даже не оглянувшись. Это больно, когда они даже не оглядываются. Черный брат меня понимал, может, поэтому мы так не нравились друг другу. Мне было жаль его, а наш род не выносит сострадания. Он предпочел погибнуть, но не отдавать своего человека.

— Другим раттонам.

Он тихо рассмеялся.

— Другому человеку. Рано или поздно они отдают кому-то свои сердца. Никогда нам, это стоит сразу уяснить и запомнить. Неважно, с кем уйдет твоя добыча, но рано или поздно она это сделает. Ты можешь пытаться помешать или отступиться уже сейчас. Итог будет одинаков.

— Кому твой человек тебя предпочел?

— Чужому обману. Пустоте в груди и вечной битве. Вот только он всегда презирал ложь. Ему нравилось чувствовать себя живым, а не бессмертным. Сколько бы всего ни выжгло в нем пламя Этерны, я верил, что он вернется.

— К тебе?

Ушастый ухмыльнулся.

— Пойду я взгляну на твоего человека. Все происходящее становится занятным.

Я попытался его остановить:

— Не пугай его! — Ну что я несу? — Теперь это моя прерогатива.

Он улыбнулся.

— Не все так плохо, брат мой. Если бы он действительно продолжал тебя видеть и чувствовать, его бы не тревожили мелочи вроде обиды на своего эра. А герцог Окделл выглядит сейчас очень решительным с капризно надутыми губами и вздернутым подбородком.

— Уйду я, пожалуй, отсюда.

— Как знаешь, но опасаться, по-моему, совершенно нечего.

Легко ему рассуждать. Не в его груди так противно колет от страха.

***

Красавица, которую я обидел, бросила на меня испуганный взгляд, я ответил ей виноватой улыбкой.

— Вы в порядке, Ричард? — Я кивнул, садясь на стул рядом с Гейлом. Он налил бокал вина, который я осушил залпом. — Что произошло?

Как бы я хотел, чтобы Алва задал этот вопрос вместе того, чтобы осыпать меня насмешками. Я рассказал о своем видении, разговоры за столом немного стихли.

— Возможно, Теори прав, дело в отравлении.

— Но ведь я… — Гейл нахмурился, заставив меня замолчать. Он обвел взглядом зал, показывая, что откровенность тут будет излишней.

— Мы по-разному смотрим на мир, Дик. Мое человечество давно отринуло любых богов и идет по пути прогресса. Мы раскладываем волшебство на молекулы в попытке объяснить его себе и другим, а если по каким-то причинам не находим ответов, то пытаемся снова и снова.

Я не очень понял смысл его слов, но они меня успокоили. Девушка Мона, вернув себе решимость, снова приблизилась ко мне и налила вина. Я быстро захмелел под ее рассказ о каких-то причудливых рисунках на теле и, казалось, начал понимать некоторые слова без машины-переводчика. Когда генерал Хоторн покинул зал, я не заметил. Плутарх о чем-то говорил с Морфеем, Энобария одиноко скучала в кресле с бокалом какой-то темной жидкости. Алвы тоже нигде не было видно, как, впрочем, и большинства дам в откровенных нарядах, так что я мог догадаться, с кем проводил сейчас время герцог. Для некоторых даже незнакомый мир — не повод изменять своим привычкам.

— Хотите посмотреть?

— Что, простите?

Мона смутилась.

— Мои татуировки. Некоторые говорят, что они впечатляют.

— Да, конечно.

Она встала и игриво поманила меня за собой.

— Ну не здесь же, мистер Окделл. — Я был немного растерян, но подоспевший Плутарх возник рядом и по-отечески похлопал меня по плечу.

— Развлекайтесь, юноша. Молодость на то нам и дана, чтобы веселиться.

— Но…

— Поверьте, с годами красавицы все реже станут предлагать вам немного пошалить.

Я считал, что спорить будет невежливо и пошел за девушкой. По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж. Там был мягкий ковер и множество дверей. Первая же оказалась открытой, и Мона проскользнула внутрь. Я еще не вошел в комнату, а она уже скинула легкое длинное платье, оставшись совершенно нагой.

— Нравится?

На ее животе распускались диковинные цветы, вереница бабочек взлетала к ним от щиколотки до бедра, спеша попробовать сладостный нектар.

— Очень красиво.

Картина действительно была нарисована мастерски, но мое мужское естество она оставила равнодушным. Мона улыбнулась.

— Теперь ты. — Она приблизилась ко мне, закрывая дверь. Нежно подула на шею, прежде чем коснуться ее губами. В любви эта девица наверняка была искусна. Ее проворные пальчики поспешно избавили меня от рубашки. Медленно и соблазнительно она опустилась на корточки, развязывая шнурки на туфлях. Сняв их с меня, Мона потянула вниз штаны вместе с бельем и, поднявшись, повела за руку к постели. — Устраивайся, милый. Мне нужно кое о чем позаботиться, я на минуту.

— Позаботиться?

Она рассмеялась, толкнув меня в грудь так сильно, что я упал на мягкое ложе.

— Дети. Мне еще рано о них думать.

Она исчезла за маленькой дверью, скрытой обивкой стен. Я ее не сразу заметил, значит, Мона была в этой комнате частой гостьей. Что будет, когда она вернется, представить себе было не сложно. Я вспомнил мягкие губы роскошной баронессы и нахмурился. Искушению гораздо сложнее поддаться, если уже знаешь, что такая страсть тебя не насытит. Я всегда хотел иной любви, но она оказалась ложью и тленом. Наверное, мне стоило признаться этой красивой девушке, что в любовники ей я не гожусь.

Поднявшись с кровати, я подошел к двери в комнату, которую она назвала ванной, и тихо сдвинул дверь.

— Объект хорошо развит физически, без каких-либо внешних отклонений. Повышенная возбудимость не отмечена, приступаю к следующей стадии эксперимента, — шептала она в свой наручный браслет.

Мона действительно говорила очень тихо, а вот моя машина перевела все громко и отчетливо. Девушка обернулась, она была напугана. Я даже не нравился ей. Моне приказали меня соблазнить, и она собиралась доложить о выполненном задании во всех подробностях.

— Дик...

Во мне поднялась волна дикого отвращения, граничащего с удушьем. Неужели все женщины — лживые твари, которые стремятся использовать своих мужчин, не задумываясь об их чувствах? У меня не было к ней даже симпатии, но ведь я мог быть другим. Юным и безрассудным, которому так хотелось тепла и, если не любви, то хотя бы понимания.

— Продажная девка. — В моих словах не было ярости или досады, только усталость и горечь.

Мона пыталась что-то объяснить, но я, схватив свои вещи, выскочил в коридор, запоздало сообразив, что голым делать это было необязательно. Спускаться в таком виде вниз я не решился, возвращаться к девице, которая позволила себе шпионить за мной, было противно. Подергал несколько дверей в другие комнаты, большинство из них оказались заперты. Из-за одной послышалась отборная брань на языке, который я понимал лучше, чем следовало, и взрывы женского смеха. Алва явно не питал отвращения к продажной любви, возможно, только она его и устраивала. Ложь и похоть… Возможно, они с королевой стоили друг друга. Когда знаешь цену своему чувству, ее легко платить.

***

Что интересного в том, чтобы смотреть на звезды? Никогда не понимал. Но люди тянутся к этим сверкающим точкам на небе, словно и впрямь могут разглядеть в их движении прошлое и грядущее.

Александр стоял на балконе, вглядываясь в небо. Мне было с ним спокойно. Я еще не встречал человека, который бы так походил на раттона. В нем была даже не жестокость, а равнодушие к чужим судьбам. Он использовал людей, чтобы достичь своих целей, и так же, как мы, иногда ошибался. Ему было противно от собственных поражений, но одновременно они рождали в его душе какую-то тягучую, ядовитую сладость. Он не хотел любить и не мог этого не делать. Разглядывая свои руки, представлял, как они сжимаются на чужом горле, и прекрасно понимал, что вместо того чтобы совершить резкое движение, ломая шейные позвонки, он, скорее всего, наклонится и почти робко коснется губами чужих губ. Он понимал, что погибает глупо и бессмысленно, вопреки всему, чему научил себя верить, но не мог поступить иначе и поэтому искал совета у звезд. Ну с кем еще ему было откровенничать? Не с женщиной же, что бесшумно вышла на балкон?

— Ты опоздала, Энобария.

— Думала, мне некуда торопиться, а ты сейчас греешь постель нашему синеглазому чужаку. — Женщина прислонилась к стене и посмотрела на небо. — Хорошая ночь для скверных дел.

Ксандр нахмурился.

— Зачем ты перепутала бокалы? Тебе нужно было отравить Хоторна, а не мальчишку.

— Ты и впрямь хотел, чтобы я выполнила приказ Пэйлор? Эта женщина не знает, какую опасную игру она затеяла. Не стоит пользоваться запрещенными знаниями, чтобы сживать со света своих врагов.

— Тебе это будет дорого стоить.

Она рассмеялась.

— Знаю. Но ты действительно хотел, чтобы я превратила Хоторна в безумца, который видит в окружающих безобразных тварей?

— Не думаю, что он устроил бы истерику. Генерал часто сталкивался с переродками.

— Ты переоцениваешь его. Он — всего лишь человек, который никогда не видел раттонов. Он бы убил девушку, а Морфей доказал, что она и не думала превращаться в опасную тварь. — Она улыбнулась почти беспомощно. — Там, в подземельях Сноу, где хозяйничал Морфей, ты спас мой разум, но Сойка сохранила саму жизнь. Тебе я нужна была как преданные глаза и уши среди выживших победителей, а ей, по сути, безразлична. Ты не заплачешь, если потеряешь его, потому что не умеешь жалеть даже себя, а она станет выть от боли и вспоминать все теплое, что в этом человеке когда-то было. Возьми.

Ксандр обернулся, женщина протягивала ему несколько ампул.

— От кого ты их получила?

— Тебе не нужен ответ, — улыбнулась Энобария. — Пэйлор и Плутарх слишком далеко зашли в своем соперничестве, но они пока не замечают, что всего лишь игрушки в руках умелого кукловода. Чем все это закончится, Алекс?

— Я не знаю. — Он снова взглянул на звезды. — Ничем хорошим? Так же как и всегда? Действительно не знаю.

Она подошла к нему и коротко прижалась лбом к шее.

— В тебе сейчас… Хочешь, уберу?

— Оставь. Я сам его впустил. — Он улыбнулся полными губами. — Все всегда сам порчу. — Ксандр поймал ее руку, взглянул на отмеченное странным запахом запястье. — Мне жаль.

— У «Гидры» много голов, Алекс. Отрубишь одну, вырастут две новые. Ты знаешь, что делать.

— Прощай. — Она медленно отступала назад, но он не обернулся. Только тихо рассмеялся, когда дверь на балкон закрылась.

— Понравилось тебе, раттон?

Нет. Если честно, я был напуган, заметался в его теле и понял, что не могу выбраться. Этот человек затравил меня, как дичь, воспоминаниями о боли, которую не в силах пережить смертные. Его кандалы были даже страшнее проклятия «Тех». Темница меньше, а стены ее крепче.

— Выпустить?

Тут не до гордыни, наш род и впрямь живуч, но не ею.

— Молю.

У раттонов не бывает кошмаров, но мою плоть будто рвало на куски, потом снова и снова превращало в единое целое, чтобы опять причинить боль. Я понимал, что это лишь чувства человека, внутри которого я был заточен, но у них была странная сила калечить меня. Мы считаем, что люди хрупки. Мог ли он вынести такую боль и не потерять рассудок? Был ли он человеком?

— Сделка. — Перед нашими одними на двоих глазами плавали мокрые от слез звезды. — Иди и спаси, если сможешь.

— Женщину?

— Хотя бы своего человека. — Он замолчал. Меня вышвырнуло из чужой души с такой силой, что пронесло сквозь стены, и на лапы я приземлился уже в коридоре, тут же почувствовав Его и горький запах жажды крови. Метка на жертве… Она нужна была не для того, чтобы отпугнуть других от добычи. Отметина, которая гнала на свой зов безумца. Ушастый был прав. Измененный кровью последнего из рода, он с каждой дозой становился сильнее, а соображал все меньше. Чужая боль изжила мой страх, я бросился в комнату и увидел его! Энобария тоже это видела, но на ее лице было написано жутковатое спокойствие.

Тварь была огромна. Она напоминала гигантского вепря, с которого содрали шкуру. Каждое движение причиняло ей боль, но она была быстра, смертоносна и немного тупа.

— Пес… — Ну нельзя же спутать волка-оборотня с собакой! Хоть я и не любил превращаться, и чешуя не походила на шкуру… В общем, даже раттоны перед своей последней великой битвой думают о какой-то ерунде.

— Уходи!

Женщина не видела меня, но чувствовала. А еще у нее была власть над моими братьями. От резкого выкрика меня отшвырнуло к дверям. Комнату заполнил свет, знакомый мне по подвалам «Цербера». Ада… Так назвал Ушастый существо в колбе. В этой женщине бурлили отголоски той силы, пусть на миг, но я поверил, что она способна победить, а потом все кончилось. Хрустнули кости под ударом мощной лапы. Тварь потащила тело женщины в кладовую, громко чавкая и срыгивая на пол слюну. Как при этом она ухитрялась творить магию, я не понимал, но пятна крови исчезли сами собой, ковер взлетел, будто отряхиваясь, доски пола терлись друг о друга, из багрово-красных снова становясь белесыми. Все прекратилось, когда дверь в комнату распахнулась. Ну, разумеется, на пороге стоял мой человек. Отчего-то голый и раздраженный. Его взгляд скользнул сквозь меня, и я почувствовал облегчение, но недолгое, потому что он бросился прямиком к двери, за которую тварь утащила тело.

— Песик! — хмуро напомнил я себе и бросился вперед, гневно виляя имеющимся у меня хвостом. — Гав, чтоб тебя пожрали закатные твари! В смысле, чтобы я закусил… Великий отец, ну за что?

***

Наконец, одна из дверей открылась. Она запиралась как-то хитро и непривычно, вместо замка имелась стальная планка с узкой щелью. Я поискал еще одну комнату внутри этой, чтобы укрыться от посторонних глаз и мне повезло. В помещении, больше похожем на крохотную каморку для хранения разного хлама, было темно. Свет привычно вспыхнул в большой комнате и погас, едва я скрылся в чулане. Стараясь ни обо что не удариться, я стал одеваться. Руки плохо справлялись с непривычными застежками, когда штаны и рубашка уже были на мне, я собирался вернуться в комнату, потому что в темноте и тесноте не справился бы с ботинками, но в этот момент кто-то вошел. Не знаю, почему я так поступил, может, мне было неловко за свой вид, но, стараясь не выдать собственного присутствия, я завернул прибор для перевода в полу рубашки. Теперь звук лился из него очень тихо, так, что разобрать можно было лишь некоторые слова, да и то, приблизив машину к самому уху.

— Мне казалось, дядя отдал тебе новый приказ. — Голос генерала Хоторна я узнал сразу, а вот его собеседник говорил немного тише.

— Отдал.

— И ты намерен его выполнить. По крайней мере, прилагаешь для этого множество усилий. Стоит ли сейчас тратить время на меня?

— Он хороший человек. Ему не трудно сделать вид, что мои ухаживания со временем могут к чему-то привести.

Я приблизился к двери и выглянул в щель. Собеседником генерала оказался Ксандр, немного раскрасневшийся, вопреки своей обычной бледности.

— Лучше бы тебе преуспеть. — Хоторн сел на низкий диван, откинувшись на подушки. — Он отказывается общаться с твоим отцом, а если начинает откровенничать, то несет какую-то чушь. Пэйлор в бешенстве. Окделл более честен, а значит, его шансы выжить намного выше.

— Он тебе нравится? — Задавая этот вопрос, Ксандр опустился на колени у ног генерала и потерся щекой о его бедро. Гейл запустил пальцы в его волосы, перебирая их, словно гладил ласкового кота. Ксандр и впрямь, кажется, едва не замурчал от удовольствия.

— Они оба мне нравятся, но я не могу убедить Алву честно поговорить с твоим отцом. Он слишком хорошо понимает ситуацию, чтобы позволить себе поверить в ложь, и легко демонстрирует свой ум, чтобы кто-то обманулся, начни он имитировать невежество. Поговори с ним, пусть немного сдаст назад. Если это будет выглядеть как уступка любовнику, тем лучше.

— А ты намерен задурить голову мальчишке? — Ксандр вздохнул. — Я ведь для тебя — всего лишь очередная шлюха и не вправе ревновать?

— Не вправе ревновать те, кто хочет остаться в живых. К тому же я не собираюсь спать с Окделлом. Он, по большому счету, наивный, хотя временами и злой ребенок, а наивность — страшное оружие. Он может сделать то, чего от него никто не ждет. Такая выходка будет стоить ему жизни, которую я хочу сохранить.

— Потому что он нравится тебе?

— Потому что вы с ним немного похожи. Ты тоже злой и наивный ребенок, Ксандр, иначе зачем было связываться с этим глупым сопротивлением?

— Я хотел, чтобы ты стал президентом. Был свободен, Гейл. Только абсолютная власть дарует свободу.

Генерал улыбнулся.

— Дурачок, власть — это всегда кандалы. — Резким движением руки он заставил своего секретаря приподняться и впился в его губы злым, почти требовательным поцелуем. Когда он на миг прервался, Ксандр выдохнул:

— Я люблю тебя.

— Ты слишком часто это повторяешь.

— Я не могу иначе. Завтра для каждого из нас может не наступить. Президент очень недовольна вами с дядей. Она не понимает, зачем нужно было отпускать второго пришельца из Капитолия, если он отказывается сотрудничать, а Морфей строчит ей об этом доклады как сумасшедший. Его даже не проняло то, насколько редким переродком является Алва. А может, наоборот, этого маньяка всецело захватила мысль отобрать его у нас. Дядя пока на нашей стороне, я лично убедил его, что герцог гораздо более харизматичен, чем ваша первая находка, и может произвести настоящий фурор, если его правильно продать публике. Ты же знаешь, как он любит эффекты и блестящие постановки. То, что Окделл сегодня ударился в истерику, нам на руку, если ты действительно намерен защитить этих двоих. Но, Гейл… Возможно, они этого не стоят? Не стоят Панема?

— Я вообще не знаю, что в этой жизни еще имеет настоящую ценность.

— Мы? — без особой надежды спросил его Ксандр.

— Ты хочешь, чтобы я солгал?

— Нет, просто повторил это свое «Не знаю». Оно нравится мне больше, чем полное отсутствие надежды.

— Я же сказал: злой, наивный ребенок. Ты требуешь слишком многого, не готов принять отказ, но и на то немногое, что я хочу и могу дать, ты не согласишься.

— Я смирюсь, и скорее рано, чем поздно…

— Нет, Ксандр, потому что у тебя ее глаза. Такие же отчаянные и бешеные. Такие глаза могут обмануться, ошибиться, но не смириться. Нет, как бы мне ни хотелось иного.

— Однажды я убью Сойку!

— Однажды она тебе понравится. Иди сюда.

Ксандр перебрался на колени к своему любимому. Он был мне неприятен, но я верил в его чувства. Когда меня высмеивали, обвиняя в подобной связи с Алвой, слова казались грязными, я не чувствовал ничего, кроме отвращения и стыда. Как и многие Люди Чести, я не раз сам довольно зло шутил по поводу гайифцев и их странной снисходительности к любовным отношениям между мужчинами. Разве союз, не приносящий потомства, может быть чем-то, кроме блуда? «Похоть и разврат», именно так я должен был думать, глядя, как переплетаются пальцы любовников и сливаются в жадных поцелуях их губы, но вместо этого мне стало жарко. Ксандр вовсе не был смешон или женоподобен. Даже не сдерживая рвущихся стонов, отдаваясь ласкам, он оставался юношей. Резким, порывистым, сильным… Он так властно сжимал в ладонях лицо своего любимого, как не позволила бы себе самая отчаянная из женщин.

Мне не стоило на это смотреть. Я должен был прокашляться, выдавая свое присутствие, и с презрением отнестись к людям, которые так вольно распоряжались моей судьбой, но был не в силах даже захлопнуть приоткрытую дверь. Они казались мне прекрасными, два человека, взбиравшихся на один костер. Я задыхался, глядя, как их пальцы сражаются с одеждами. Такую страсть невозможно было подделать. Им не было нужды ничего доказывать друг другу, возбужденная, налитая кровью плоть была честнее любых слов. Когда Гейл подхватил Ксандра под ягодицы, оставляя на светлой коже красноватые отпечатки пальцев, я понял, что возбужден, и прижал к губам руку, удерживая собственный стон. Испещренная шрамами спина истинного воина, движения, безудержные в своей мощи. Стройные ноги, взлетевшие на широкие плечи, протяжный гортанный стон, в котором было столько страсти, что я ею захлебнулся. Зажмурился, отступая назад, вжимаясь во что-то мягкое и мокрое, что никак не могло быть стеной. Казалось, я начал проваливаться в запах крови, свежий, соленый до тошноты, сладковатый. Яркий, пылающий от возбуждения мир вмиг стал лиловым. Все, что я мог, это закричать, схватившись за голову. Секунду спустя мне в глаза ударил яркий свет.

— Какого…

Голос генерала Хоторна, не менее страстный, чем все его предыдущие действия, вдруг потух, словно яркое гневное пламя залили студеной водой. Повинуясь его взгляду, я обернулся и почувствовал во рту вкус желчи. К стене кладовой был прибит труп обнаженной женщины. Я бы не узнал ее, если бы не смуглая кожа, лентами свисавшая с растерзанного лица и грудей, пачкавшая кровью лохмотья почти не уцелевшей одежды.

— Энобария.

Я что-то сбивчиво говорил, пытаясь освободить машину из пут собственной окровавленной рубашки.

— Это не я. Не я… Мы с Моной пошли наверх, а она была внизу. Живая, понимаете! Та девушка, она не хотела, ей кто-то приказал быть со мной… Я услышал это и ушел. Остальные комнаты были закрыты, а эту я сам не мог запереть. Поэтому спрятался, чтобы переодеться, но пришли вы. Я не хотел… Я не убивал… Я…

— Тише. — Генерал вывел меня из комнаты, помог снять рубашку и брюки, стараясь сам не испачкаться. Я все еще был возбужден, но сейчас меня это не смущало. Слишком сильно путались мысли. — Дик, постарайся дышать спокойнее. Ксандр! Ксандр, да очнись ты, наконец! Трупов, что ли, не видел.

— Прости, — его секретарь был испуган и шокирован не меньше меня. — Столько всего вспомнилось, я… Прости…

Он рухнул на диван рядом со мной и закрыл лицо руками.

— Собрались, оба! — рявкнул на нас генерал, словно бешеный пес, сорвавшийся с цепи. — Кажется, в тот момент я его испугался и невольно прижался к Ксандру, тот так же растерянно меня обнял. Мы так и сидели, прижавшись друг к другу, глядя, как Гейл Хоторн нервно меряет шагами комнату.

Глава 17.

Мой человек даже не заметил трупа, я отвел его взгляд, надеясь, что он быстро переоденется, и мы с ним сбежим с места убийства. Ни к чему ему были неприятности. То, что мне их не избежать, я не отрицал. Оно было там! Я чувствовал его присутствие. Горький запах наполнял комнатку, даже если мои глаза не могли ничего видеть. Скорее всего, тварь спряталась в стенах и следила за каждым моим движением, похрюкивая от смеха. Что же она такое, раздери ее тьма? Я понятия не имел, но излишнюю настороженность не демонстрировал. Даже не вздрогнул, почувствовав что-то похожее на прикосновение невидимой лапы.

— Песик… — Кажется, Ушастый в чем-то был прав. С момента нашей последней встречи оно стало больше и сильнее, но порядком отупело.

— Больно, да? — Я почти чувствовал, как путаются его мысли.

— Убей… — он потянулся к моему человеку, но я преградил путь, настороженно прижимая к голове уши.

— Ты уже уничтожил того, кого было нужно. От второго трупа тебе легче не станет.

— Больно! — признался монстр. Мне даже показалось, что я увидел налитые кровью глаза, влажно блеснувшие на темной стене.

— Уходи. Ты должен уйти, стать прежним.

— Прежним…

То, что у моего человека не получится убежать, я понял, когда услышал, как открылась дверь в комнату. Окделл выглянул, чтобы посмотреть, кто пришел, я последовал его примеру. Тварь тяжело дышала нам в спины.

— Плохой человек, — вырвалось из его пасти зловонное шипение. — Убить…

Александра или Хоторна? Мне, в общем-то, было все равно, но мой Ричард и так в сложном положении.

— Уйди, — посоветовал я.

Вряд ли бы он послушался, но раздался свист, не слышный человеческому уху, тварь дернулась, побежала куда-то, растворяясь в стенах. Я бросился следом. Если Окделлу хватит ума, он подождет, пока любовники уйдут, и незаметно покинет комнату, если не хватит… Уже исчезая в стене, я услышал его крик, но не вернулся. След, который оставляла тварь, таял на глазах. Я бежал по нему сквозь череду комнат, пока не оказался на улице. В душном ночном воздухе плавало слишком много горечи. Она казалась дымкой, блуждавшей между фонарей.

— Сюда, — Ушастый в своей полной форме стоял на крыше одного из домов. Я прыгнул к нему и заметил идущего по соседнему переулку человека, рядом с которым покорно трусила тварь. Он напоминал хозяина, который вывел на прогулку невероятно уродливую собаку.

Ушастый что-то прошептал, из его пасти вырвалась дымка, в которой сверкали кристаллики льда. Когда она нагнала человека и коснулась его спины, тот обернулся и, усмехнувшись, помахал рукой. Я зарычал, потому что не знал, как еще выразить свои эмоции… Ушастый чуть склонил голову в знак приветствия.

Тварь и ее хозяин продолжили свой путь и скрылись из виду.

— Ну и что нам теперь делать с этим, а? — тихо спросил Ушастый.

Я хотел бы соврать, что знаю ответ на его вопрос, но мне было просто страшно.

— Ты почувствовал?

— На этот раз — да.

Мы видели не черты лица человека или привычные очертания его фигуры, но силу, холодную, как вода. Мощь, с которой мне было не под силу справиться.

— Унд, — рыкнул я.

— Унд, — подтвердил он.

***

Одно кошмарное событие всегда влечет за собой целую череду других. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Давайте рассуждать логически. Окделл, сколько времени ты провел с навязанной Плутархом женщиной?

— Не больше десяти минут.

— А здесь? До того как мы пришли?

— Немногим меньше. Я не знаю...

— Неважно, — холодно отрезал генерал.— Сейчас меня меньше всего волнует, кто на самом деле освежевал Энобарию. Хорошо, что у тебя на это не было времени. Ксандр?

— Я проводил Алву наверх вместе с понравившимися ему женщинами. Не мог, вернее, не слишком хотел участвовать в оргии, поэтому вышел на балкон одной из комнат подышать свежим воздухом. Возможно, провел там слишком много времени… — Ксандр начал мыслить здраво быстрее меня. — Но даже если я простоял там больше часа, все равно не мог так изувечить Энобарию. Если она поднялась наверх позже Окделла, то ни у кого не было времени так жестоко с нею разделаться, не перепачкавшись при этом в крови. — Я вздрогнул, он обнял меня еще крепче. — Не только со спины.

— В любом случае, тот, кто спрятал ее в кладовой, не ждет, что труп обнаружат так быстро. Никто не планировал, что Дик сбежит от девицы, а мы столкнемся в коридоре и решим уединиться в первой же подвернувшейся комнате. Если вы оба сейчас успокоитесь, то мы поступим так, как должны. Притворимся, что ничего не знаем. В конце концов, даже если убийца обнаружил, что мы заперлись, — он мотнул головой в сторону кресла, как-то хитроумно поставленного у двери, и пожал плечами. — Можно заниматься сексом, не заглядывая в кладовки.

— Но одежда Окделла.

— Обычная рубашка и брюки, я уверен, в этом притоне найдется что-то похожее, главное, чтобы подмена не сразу бросалась в глаза. Хотя… — Он бросил недовольный взгляд на окровавленные следы моих босых ног на ковре. — Бред все это. Нам остается первыми поднять шум. Одевайся, Ксандр, тебя здесь не было.

— Но…

Генерал Хоторн нахмурился.

— Видимо, мне суждена репутация беспринципного ублюдка. Думаешь, взяв ДНК с рубашки, не поймут, кто ее носил? Я тебя не видел. Мы с голым Окделлом столкнулись в коридоре, пришли сюда и неплохо провели время. Потом я предложил ему отправиться в душ. Он шел спиной, уверяя меня, что ему все понравилось, но открыл не ту дверь и врезался в труп. Осталось только убрать твои потожировые следы с дивана. Чего сидим? Марш в ванную за моющими средствами, а ты, Дик, снова одевайся. Хотя… Сначала придется придать нашей связи некоторую достоверность.

— Нет... — попросил Ксандр. Мне стало жаль его, но генерал был непреклонен.

— Как еще я должен вытаскивать вас из этого дерьма? — Он подошел к дивану и вцепился в мои плечи. — Хочешь правду, Дик? Я бы действительно ненавидел родину, которая понаставила на мне дырок от пуль, но ты должен знать, что Панем — не меньшее дерьмо. Впрочем, он та клоака, что пожрет ненавидимую тобою Олларию вместе со всеми ее закатными тварями, древними богами и вездесущим Зверем, про которого ты столько наговорил Верли. Не стану утверждать, будто ты сможешь защитить ее, поверив, что я поступаю правильно, не уверен, что ты хочешь это делать, но лаборатории «Цербера» не оставят тебе выбора. Из тебя выпотрошат все, что ты знаешь, и совьют веревку, лишенную собственной воли, на которой подвесят твоего герцога. Я не хочу этого.

— Почему, Гейл?

Он на миг коротко прижался своим горячим лбом к моему лбу, покрытому испариной.

— Потому что все мы, по сути, переродки, войны сделали нас такими. А право жить и совершать ошибки имеет только человек.

Я не понял большинства его слов, но почувствовал, как много они для меня значат, и вымученно кивнул. Ксандр увел меня в ванную, там он быстро оделся, а я так долго искал в себе силы прикоснуться к окровавленным вещам, что он даже успел сбегать в комнату с какой-то бутылкой и вымыть ее содержимым диван.

— Окделл, нужен ваш биологический материал. — Верли говорил строго, даже немного смущаясь. — И стоило бы нанести некоторые физические повреждения, на случай, если Ив прикажут вас осмотреть.

Ксандр снял одни перчатки и, убрав их в пакет, надел другие, чистые, но неприятно белые.

— Что я должен делать?

— Понимаю, что время для этого не самое подходящее, но… — Он многозначительно взглянул на мой член. — Сможете добиться нужного результата сами?

— Зачем вам мое семя? — Я был не просто озадачен, в голову начали лезть знакомые предрассудки.

— Видите ли, любовники обычно пачкают им друг друга и обивку дивана, а в нашем мире масса машин, способных отыскать такие следы и сказать, кто с кем спал. — Глядя в мои широко распахнутые глаза, Ксандр сдался: — Поверьте, мне неприятно это делать. Не потому, что вы несимпатичный или вызываете у меня отвращение, просто весь этот спектакль… — Он подошел ближе, я вжался задом в каменный столик с углублением для воды. — Это не займет много времени.

Его рука накрыла мой детородный орган. Бежать мне было некуда, но мне захотелось драться, отстаивая свою честь, вот только уже поднятая рука повисла в воздухе. Этот Верли-младший явно был одним из пособников Леворукого. Я не знал, что себя можно трогать так… Его покрытые перчатками пальцы ловко поглаживали мой член, чуть сжимая и оттягивая кожу. Его движения были резкими и сильными, но упоительно возбуждающими. Ксандр нашептывал мне на ухо какие-то непристойности, продолжая вжимать в столик. От его хриплого, но ласкового голоса начинала кружиться голова. Он спрашивал, как я люблю это делать, но ведь ничего подобного раньше в моей жизни не было… В юности мне снились сны, и иногда я просыпался на влажных простынях, которые спешил сменить до прихода служанок и спрятать тайком в бельевой корзине. Служанки в замке подозревали, что стоит за моей склонностью к чистоте, и иногда хихикали за спиной, заставляя щеки пылать, а матушку — смотреть на меня с недовольством. Оказавшись в постели Марианны, я чувствовал себя настоящим распутником, но, судя по тому, что увидел в этой комнате, являл собою просто образец целомудрия. Мне, разумеется, и в голову прийти не могло, будто в том, чтобы трогать самого себя или позволять другим это делать, кто-то может не усмотреть ничего постыдного. Картины переплетенных тел двух любовников стояли перед глазами и отнимали остатки разума. Ксандру ничего не стоило добиться желаемого, вот только, вырвав из моей груди стон и перепачкав свою руку моим семенем, он не остановился. Пользуясь моей истомой, он развернул меня спиной к себе и, заставив наклониться над столиком, резко ввел пальцы в место, для них совсем не предназначенное. Я взвыл от боли, по ногам, кажется, потекла капля крови, но попытка вырваться не помогла, он навалился на меня грудью, продолжая калечить.

— Ксандр, ты спятил? — Голос Гейла заставил его отпустить меня и отчитаться:

— А как еще ты собирался изобразить секс с девственником? Учитывая его неопытность и то, что ты не самый терпеливый человек в мире, некоторые травмы почти неизбежны. Пару дней он будет морщиться, садясь на свой зад, и это только придаст истории достоверности. И извини, Окделл, но то, что в ближайшее время тебе не захочется повторить подобный опыт, мне лично только на руку.

— Ублюдок. — Хоторн вытолкнул его из комнаты. — Иди, закончи инсценировку. — Дик, я помогу тебе одеться.

Наверное, я выглядел очень обиженным. Хотелось отмыться от всей этой грязи, избавиться от чувства, что меня использовали и оскорбили. Вот только стоило подумать о трупе и словах Хоторна… Лучше было вынести все это и забыть, постаравшись сохранить остатки собственного достоинства.

— Если это действительно было нужно…

— Нужно, хоть это и не отменяет того факта, что мой любовник — ревнивый придурок. Давай брюки.

Я попятился.

— Ты испачкаешься.

— Неважно. Ты был напуган, я тебя успокаивал.

Его помощь не оказалась лишней. Мне было больно двигаться, ноги и руки плохо слушались. Надев на меня штаны, он не спешил с рубашкой, разглядывая мою кожу. Этот взгляд меня смутил, хотя он и не был полон вожделения.

— Кое-чего не хватает. — Гейл притянул меня к себе, целуя в шею почти болезненно, но я его не оттолкнул. Мне было страшно и плохо. Панем пугал меня не меньше, чем та судьба, которая ждала дома. В моей голове падали камни и уходил под землю Надор. В меня стреляли люди Карваля, на меня смотрела с искаженным от презрения лицом Катарина. Ее молочно-белая кожа темнела на глазах и начинала сползать с лица кровавыми лентами, превращая ее в Энобарию. Я дрожал, новое видение было хуже того, что я видел в столовой. Теперь безобразное лицо Моны начало казаться мне ужасным предупреждением, вот только право отворачиваться от этого кошмара я, кажется, потерял. — Дик… Ты чего.

Я не знал, как объяснить свои чувства. Мне хотелось прижаться к этому человеку и попросить спасти меня от безумия. Он сказал, что не хочет моей смерти, и рядом с ним я ее тоже не хотел.

— Я хочу вернуть свои шрамы. Пока они были, был и я, а что осталось теперь? Кто остался?

— Могу только понаставить тебе новых отметин, Дик. — Подтверждая свои слова, он наклонился, сомкнув зубы на моей ключице, и резко отстранился, словно почувствовав, как неправильно, безумно приятна мне эта сладкая боль, позволявшая чувствовать себя живым. — Но я не могу решить, каким человеком ты станешь с ними, захочешь ли вообще что-то в себе менять. — Он отстранился, застегивая мою рубашку. Я, помимо воли, потянулся следом, но он покачал головой. — Вот страх остаться одному я бы не стал путать с привязанностью. Могу предложить тебе свою защиту, Окделл, ее не требуется заслуживать, можно просто принять. Знаю, что иногда это сложнее всего, но ты попробуй.

— О чем ты говоришь?

— Алва ведь тоже заботился о тебе. Он пошел за тобой, зная, что это путешествие не станет для него приятным.

— Зачем? — Я хотел, чтобы Гейл ответил на мой вопрос, но он только пожал плечами.

— Даже сам человек не всегда до конца понимает, почему совершает те или иные поступки. Ты рассказывал, что предал его, и не один раз. Я бы за такое убил. Симпатия и даже дружба… Все это значит для меня слишком мало, когда я сталкиваюсь с предательством. Он пощадил тебя дважды, Окделл.

— Уже трижды.

— Наверное, это своего рода забота, и, конечно, она неприятна тому, кто считает, что заслуживает кары. Возможно, тебе самому нужно себя простить, чтобы понять, что держит вас вместе. Знаю, что это самое трудное, но я бы на твоем месте рискнул позволить себе еще больше эгоизма. Он не скрасит твое существование, но поможет выжить. Не старайся понять причины чужой заботы или как-то ее оплатить. Просто принимай как данность. Люди сами выбирают, кого им защищать и зачем это делать.

Он застегнул пуговицы на моей рубашке, все, что еще уцелели после приступа удушья в столовой.

— Идем, время выставить Ксандра и поднять шум. На все вопросы отвечай, что смутно помнишь, что произошло, потому что от вида трупа едва не потерял сознание.

— Я воин, а не хрупкая дева.

— Ты больной воин и можешь позволить себе слабость. О том, что произошло между нами, тоже не следует распространяться. Достаточно будет выглядеть смущенным. — Он погладил меня по щеке, и я вспыхнул, вспомнив, чем он занимался в этой комнате, осознав, наконец, что теперь мне придется делать вид, что все это было со мной. Гейл рассмеялся: — Верю, что получится отлично.

***

Я рассказал ему все, что знал, понимая, что своим умом мне эту задачу не решить.

— Брат, ты хоть что-то смыслишь в происходящем?

Мы сидели на крыше. Обычно раттонам нравится тишина ночи, но сейчас она казалась мне гнетущей.

— Нет, но мне кажется, что скоро мы найдем множество ответов на свои вопросы.

— Один из «Тех» — опасный противник.

— Для кого? Мне кажется, он не пытался напасть на нас и отозвал тварь до того, как она причинила вред кому-то, кроме Энобарии.

— Ты называешь это вредом?

— Она знала, на что шла. Давай немного поразмыслим над тем, что мы имеем. Александр Верли, значит? Этот человек кажется мне загадкой.

— Поверь мне, больше я в него даже лапу не суну.

— А зря. Вам было бы о чем поговорить.

— Я не самоубийца. Он знает о существовании раттонов и умеет их убивать. Думаешь, Черный его этому научил?

— Мне кажется, он знал о своем хозяине больше, чем мог поведать.

— Хозяине?

— Я практически уверен, что не этот стылый юнец был в их союзе добычей. Впрочем, вполне возможно, что это была честная сделка: сила чужого отчаянья в обмен на покорность и возможность выжить.

— Но наш брат погиб.

— Он понимал, что знает слишком много и не сможет получить свободу. Он ушел так, как счел нужным.

— Но тот, кто поглотил его, теперь знает все, что было скрыто в его памяти.

Ушастый тихо рассмеялся.

— А были ли у того древнего причины вмешиваться в поединок? Наш брат уже проигрывал. Те жалкие клочки, что от него оставались, трудно счесть достойной добычей, и, тем не менее, он забрал ее. Если верить тому, что ты слышал в поезде, Александр много лет прожил во дворце. Не странно ли, что получить его смогла маленькая трусливая тварь, а поистине сильные раттоны лишь капали на пол слюной при его приближении?

— Что ты хочешь этим сказать? Он бы погиб, если бы ты не вмешался. Тот древний отдал приказ, его разорвали бы на куски.

Ушастый кивнул.

— Хорошая попытка если не освободиться, то разоблачить своего тюремщика. Ты разве не почувствовал в том раттоне родственную душу? — он рассмеялся. — Впрочем, Унд и его братья сработали грубо, а тут мастерство почти ювелирное. Древний скован чужой волей, но это не бросается в глаза даже его братьям. Впрочем, его план почти удался. Почувствовав угрозу, человек защитился.

Я нахмурился.

— Значит, тот щит не был твоим?

— Нет, конечно. Я мог бы разорвать всех в том зале на куски, но то была бы битва, а не дешевые фокусы Ады. Впрочем, большинство обитателей президентского дворца их никогда в жизни не видели, хотя нашего похожего на жабу друга мне провести не удалось.

— Но зачем ты вступился? Я думал, из уважения к Черному.

Ушастый хмыкнул.

— Брат, ты слишком благороден и наивен для раттона. Впрочем, мне эти твои недостатки даже нравятся. На миг, не сдерживая силу своей крови, этот мальчишка сделал нечто немыслимое. Он осмелился меня почувствовать и позвать.

— Я не слышал слов.

— Их не было. В его голове промелькнуло имя, которое он не может знать. Никто не может.

— У тебя есть имя?

Ушастый улыбнулся.

— Еще одна преступная глупость, брат. Мы должны выяснить, что это за «Гидра». Чутье подсказывает: к борьбе за власть эта организация отношения не имеет. Или не имела, пока Александр Верли не имел глупость привязаться к человеку по имени Гейл Хоторн. Девушка, о которой ты мне рассказывал, погибла не из-за своей принадлежности к повстанцам. Она стала свидетелем чего-то. Возможно, не придала этим событиям значения или неправильно их поняла, но стала опасна.

— Меня больше волнует, почему Окделл увидел меня, и ублюдок Унд. — Одно упоминание этого имени заставляло чешуйки на шее встать дыбом. Страх перед «Теми» слишком глубоко въелся в мою плоть.

— Абвении до своего ухода в цитадель на Рубеже, несмотря на свое бессмертие, отчасти оставались людьми. Это давало им силу сражаться с раттонами, убивать и пленять наших братьев, превращать их в своих слуг. Обратив вас в Закатных тварей, они сделали вас видимыми для других. Вы все еще оставались опасными противниками, но теми, с которыми можно было сражаться не только в своей душе, но и на поле брани. Неплохое подспорье для юного и дерзкого человечества, не так ли? Видимых раттонов легче было обуздать и победить. Истинной силой обладали лишь те наши братья, что пришли в Кэртиану после великого исхода провозгласивших себя богами.

— Откуда ты все это знаешь?

Он пожал плечами.

— Хобби у меня такое — обходить засады и попадать в ловушки, а в Кэртиане в те дни происходило много интересного. Я наведывался туда время от времени. Забавные были существа эти Абвении. Могущественные люди, но самой своей природой не предназначенные для свалившейся на них власти. Если кто из Четверых и понимал это, то только Астрап. Повелитель Молний был достаточно зрячим, чтобы понять: сила, украденная им и его братьями, разрушает с той же легкостью, с какой творит. Думаю, это было умение видеть истинную суть вещей. Он оставил своим потомкам не только могущество, о котором велел позабыть до срока, но и этот редкий дар.

— Говоришь так, будто знал его.

— Пару раз мы охотились. Он — на меня, я — на него, но вышло так, будто вместе и на судьбу.

— Ты говоришь загадками.

— Кошки тем и хороши, что не притворяются, будто видят истину. Только шипят на то, что заставляет их злиться или чувствовать себя испуганными. Я говорю как есть, даже если тебе кажется, что в сказанном нет смысла. Впрочем, ты упомянул о двух вещах, которые тебя волнуют. Первая — это способность Окделла видеть закатных тварей. Если честно, то я удивлялся, как тебя другие не замечают. Ты же у нас полноценная закатная тварь. Вспомнить о своей сути раттона не так сложно, как переродиться обратно в него. Но тут тебе помогла связь, что ты установил с Повелителем. Полагаю, он стер чары «Тех», когда вас атаковал зверь. Скорее всего, он сделал это подсознательно. Снял с тебя заклятья, наложенные предками, не понимая, за кем из вас двоих охотится страж пути.

— Но он видит меня теперь. Чувствует.

— Представь, что станет с обычным человеком, не наделенным никакими силами, если он начнет видеть раттонов?

Я невольно улыбнулся.

— Он решит что обезумел?

— Полагаю, кого-то очень устраивало, если генерала Хоторна постигнет такая судьба. Черный жнец, несмотря на свое звучное прозвище, — всего лишь человек, но в нем очень много воли, безразличия и бесстрашия. Александр верит в него, как безумец в свою судьбу. Он отказывается понимать, что существо, которое оказалось способно его пленить, еще может чего-то бояться. Думаю, в глубине души он жаждет, чтобы Хоторн стал частью его собственного мира. Видел четче, слышал больше… поэтому он не пытался остановить Энобарию, даже понимая, какой приказ ей рано или поздно отдадут. Мы можем вести пересчет Абвениям, но они были сильны, пока едины. Мне всегда было жаль Унда. Разве это не странно — сохранить способность любить людей, когда они превращаются для тебя в животных, которых надо выкормить и взрастить? — Ушастый рассмеялся. — Каждый из Абвениев оставил потомков, но лишь про одного из них говорили, что он ушел не только от народа, который породил и поставил на ноги. В нем видели мужчину, который покидает женщину. Странная сказка. Глупая и жестокая.

— Почему?

— Зачем лгать и обрекать на вечное ожидание ту, к кому никогда не вернешься? А если даешь слово, которое ты намерен сдержать, значит ли это, что уже вынашиваешь в сердце предательство собственных братьев? Думаю, потомки Унда до сих пор не знают цену боли, что он завещал им. Она — сомнение, что хранит в себе водная рябь. Уходя, Абвении забрали многое из того, что считали излишним, властью, которая способна погубить смертных. Но каждый из них что-то оставил своим детям и тому, кого он создали, воле чьих потомков вверили великую власть и не менее тяжелую ответственность.

— Ты меня бесишь, брат, — признался я. — С первой минуты нашего знакомства.

— Мы с тобой бродим на рубеже старой истории и стоим у истоков новой. Кто сказал, что это просто? Впрочем, ты знаешь способ многое для себя прояснить.

— Я в него больше не полезу!

— А жаль. Лучшего источника информации для нас я не вижу.

— Вот сам и лезь.

— О нет, мне моя жизнь еще пригодится. Кто-то должен охранять ключ.

— К чему?

— Ко всему, я полагаю.

***

Остаток вечера, проведенного в доме, где произошло убийство, я запомнил довольно смутно. Когда Ксандр ушел, мне пришлось поднять крик. Сбежались люди. Некоторых Гейл даже на порог не пустил, но Морфею и Плутарху позволил осмотреться. Его оруженосец, прекрасно изображавший изумление и ужас, увел меня из комнаты в зал, и даже когда мы остались одни, продолжил изображать заботу, напоив чем-то крепким, напоминавшим на вкус касеру, от чего меня, наконец, перестал бить озноб. Чрез несколько минут в зал спустился растрепанный Алва, и Ксандр тут же переключил свое внимание на него. Герцог даже не посмотрел на меня. Он выглядел как человек, к которому случившееся не имеет никакого отношения. Он даже пожаловался на скуку и испорченный вечер. Ксандр принялся нашептывать ему что-то, игриво посмеиваясь. Я отвернулся. Меня предупредили о том, что посвящать герцога в детали нашего сговора не стоит, ведь в крепости даже у стен есть уши, но мне было неприятно от мысли, что он сочтет меня распущенным. Хотя Алву нельзя было назвать поборником нравственности, своим видениям я верил, а они его во многом оправдывали. Правда, тот герцог был слепым… Ничего, в глаза этого мне всегда было сложно смотреть.

— Дик! — Я удивился, увидев Мартина, входящего в зал. У него в руках была объемная сумка с какими-то железками. — Ужас, просто ужас!

— Ты прав, — я не знал, что сказать, и позаимствовал у моего герцога усмешку. — Не слишком приветливо встречает меня Панем.

— Да ладно тебе. Меня от твоих рассказов об изначальных тварях оторопь берет. — Он пожал плечами. — А тут всего лишь труп. Правда, Энобарии… Ох, чувствую своей задницей, проблем не оберемся. Ладно, пойду соберу образцы на месте преступления. Кстати, рубашку твою можно?

Я только сейчас вспомнил, что стою в окровавленной одежде, и поспешил ее скинуть. Зря! Внимание всех присутствующих тут же было обращено на меня. Вернее, их заинтересовали синяки, наливающиеся на моей коже. Ксандр выглядел так, будто из него весь воздух выбили, даже смеяться перестал. Для человека, совершившего со мной почти кощунственные действия, он оказался слишком щепетилен. Что о моих похождениях думает Алва, я даже знать не хотел и поспешил скрыться в темном углу зала. Одна из девушек принесла мне одежду, которую назвала майкой. Она была мягкой и приятно пахла. Я натянул ее через голову, чтобы прикрыть наготу. Вскоре нам сообщили, что подали машину, которая отвезет нас на станцию. Верли поднялся наверх, но получил приказ остаться. Уехать позволили только мне и Алве. Нас сопровождало несколько молчаливых солдат.

Железного монстра я больше не боялся, со мной произошли вещи и похуже. Едва мы вошли в вагон, охрана села у дверей, а я пошел дальше. Меня отчего-то тянуло в темноту. Герцог зачем-то последовал за мной. Мы заняли мягкие сидения напротив друг друга, но продолжали молчать. Некоторое время я радовался этому, а потом он решил, что пауза затянулась.

— Вы действительно умеете выживать, юноша. Вы что, практически непотопляемы, пока не хватаетесь за нож? — Он был вправе упрекнуть меня, я промолчал и опустил голову, готовый принять обвинения, которые он еще мог бросить мне в лицо. — Не подумайте, что я вас упрекаю. Наоборот, лучше по-прежнему хватайтесь за ту часть генерала Хоторна, которую сжимали этим вечером. Может, в очередной раз выплывете.

Этого я не заслужил! Даже в этом странном изменчивом мире, о котором каждый из нас знал недостаточно, он был вправе обвинить меня в глупости, но не расчетливости, в смятении, но не в ошибках, в порывах, но не безнравственности. Наверное, я устал от того, что всегда и во всем должен ему проигрывать. Покорность? Я хотел стать именно таким? Послушным и покладистым, надеясь, что хоть это во мне примут и полюбят? К Леворукому или к черту, которым так любит ругаться Битти! Не было во мне никогда смирения. Как бы ни старалась матушка своими унылыми проповедями пробудить во мне чувство ответственности за дом Окделлов, я всегда шел туда, куда меня несло собственными порывами. Заносило не туда? Ну так лучше бы меня учили думать своей головой, а не следовать давно проржавевшим традициям. Алва не был безупречен или мудр, он просто умел делать верный выбор, даже если отточил это мастерство чужими предательствами и закалил, как клинок, в собственной крови. Так может, и мне еще повезет?

— Если вы хотели, чтобы я умер, то зачем отправились следом? Осквернить могилу?

— Усыпить того монстра, которого породило бездумное пролитие вашей отравленной крови. Она — единственно ценное, что в вас есть, Окделл. Ее нужно сохранить.

Я резко выпрямился и с удивлением понял, что Алва в бешенстве. Ни расслабленная поза, ни насмешливая улыбка его не выдавали. Руки не были сжаты в кулаки, но глаза… Сейчас он казался мне Повелителем Молний, танцующих в грозовом, потемневшем до дождливой синевы вечернем небе.

— Тогда почему вас злит то, как я выживаю?

— Злит? — Он хорошо сыграл недоумение, но я не поверил.

— Вы слишком уж беситесь для человека, которому я отдал свою жизнь. Ваш вызов будет принят в любой момент, Первый маршал. Можете разрезать меня на то количество кусков, на которое захотите, но оскорблять больше не смейте.

— Или что вы сделаете? Побежите жаловаться своему любовнику и уговаривать его меня наказать? Неужели совершенно не боитесь драться со мной?

По тому, как опустились уголки его губ, я понял, что именно это его больше всего бесит. Мое отношение к Хоторну, даже не столько наша мнимая близость, сколько мои попытки быть кому-то нужным.

— Вы ревнуете? — Едва задав вопрос, я захотел отрезать себе язык. Неужели я не мог предположить ничего более разумного?

— Немного. — Я онемел, глядя, как буря в его взгляде сменяется мертвым, равнодушным ко всему штилем.

— Но… Тогда…

— Что тогда, Окделл? Хотите и мне предложить вашу новую тягу к гайифским страстям? Побойтесь всех богов, если вы в них еще верите. Пробудись во мне снова подобные склонности, я бы нашел в этом не слишком целомудренном обществе кого-то намного красивее и мудрее.

— Ксандра? — Может, и впрямь отрезать себе язык?

— А вот теперь, кажется, ревнуете вы. — Алва рассмеялся. — Людей не делает ближе друг к другу продолжительное знакомство или то, что больше не с кем поговорить на привычном языке. Вы мне не интересны, Окделл. Все, что могли сломать, вы уже разрушили, и удивляться тут нечему. Вас даже ненавидеть не за что, вы слишком предсказуемый и…

«Жалкий». Не знаю, почему я не дал ему возможности договорить. Почему сделал то, что сделал… Разумнее было бы ударить его? Нет, я мог просто уйти, потому что высказал главное — моя жизнь принадлежала ему, даже если Алва не желал больше ею распоряжаться. Ну что еще можно к этому добавить? Только то, что у меня заболели губы. Не знаю, почему я решил, что он все в этой жизни делает хорошо? Герцог растерялся. Он казался застывшим изваянием, о которое я ударился лицом.

Такое уже случалось… В одной из гостевых опочивален Надора, в алькове стояла статуя плачущей девы, молитвенно сложившей руки. Зимой дядя часто давал мне уроки манер в этой спальне, примыкавшей стеною к кухне, потому что комната была просторной и теплой, в ней не приходилось лишний раз разжигать камин, расходуя дрова, которые после гибели отца были для нашей семьи почти роскошью. Маленькие сестры часто приходили наблюдать за уроками и засыпали над своими пяльцами под заунывные речи дядюшки, а я, чтобы не зевать, любовался девой. До встречи с королевой она казалась мне прекраснейшим созданием. Ну и пусть каменным. Разве двенадцатилетнего мальчика, выросшего в окружении стареющих воинов в ржавых латах, запуганных матушкой служанок и набожных святош, это могло остановить от первых порывов страсти? Помню, как, оказавшись в спальне в одиночестве, я, поднявшись на носки, млел и робел от ощущения собственной греховности, мечтая коснуться поцелуем прекрасных каменных губ. Вот только лаванда и полынь, травы, которыми служанки по осени щедро посыпали полы в комнатах, желая избавиться от поселившейся в шерстяных перинах моли, уже высохли и скользили под каблуками сапог. Я пошатнулся, ударившись о камень лицом. Губы отекли и долго синели, я едва себе зуб не выбил. Он после моего первого лобзанья довольно долго шатался, а во рту то и дело появлялся вкус крови. Не помню, что тогда солгал дяде, но к каменной красавице я с тех пор заметно поостыл. Ее нелепые немые слезы с той поры вызывали лишь раздражение. Почему же, встретив королеву, я не почувствовал, что ее сердце из такого же жестокого, фальшиво рыдающего камня? Отчего она казалась мне воплощением жизни и женственности? Была ли причина любить ее? Какой правдой я руководствовался, вонзив в нее кинжал? Той глупой детской жестокостью и обидой, что заставила меня, однажды прокравшись в спальню, отколоть каменной деве нос? Чтобы больше не смущала меня своей красотой, не обманывала…

Так что же я сейчас творю? Почему не способен разозлиться? Холодность и неуступчивость чужих губ не вызывала у меня раздражения. Это не было так возбуждающе и одновременно мерзко, как тогда, когда меня касался Ксандр, мне было больно, но я и не дрожал, как под фальшивыми поцелуями Хоторна. Хотелось быть сильным. Лучше чем я есть. Может быть, даже добрее. Отстранившись, я улыбался. Даже погладил его по щеке с не свойственной мне снисходительностью к собственным неудачам. Где-то глубоко внутри гулко колотилось сердце, колени предательски не гнулись, но я встал, перешел в другую часть вагона и принялся смотреть в окно. Ничего интересного, кроме стен подземного тоннеля, разглядеть было нельзя, но я отчаянно старался.

— Окделл?

Зачем он за мной пошел? Я обернулся все с той же глупой теплой улыбкой на губах.

— Да, эр Рокэ.

Все-таки ему действительно не нравилось это обращение.

— Если вы еще раз это сделаете, я буду с вами драться.

Что ж, по крайней мере, теперь у меня был надежный способ совершить самоубийство.

Глава 18.

Мне потребовалось два дня, чтобы набраться храбрости. С Ушастым мы почти не виделись. Он ни на шаг не отходил от герцога Алвы, а мне этот тип окончательно разонравился. После всего случившегося в поезде в его присутствии всегда хотелось рычать. Моя славная добыча совсем запуталась. Я должен был находиться в нем, пытаться избавить Ричарда от ненужных переживаний, но боялся, что он снова сможет меня почувствовать, и, когда мы оставались в его комнате, все больше жался по углам и сыпал отборной бранью, едва он, забываясь, прикасался пальцами к своим губам и вздыхал. Было бы из-за чего! Нет, никогда мне не понять странную человеческую тягу просыпаться с кем-то в одной кровати.

Голоса из стен меня больше не беспокоили. Волновало другое. Как будто мало мне было того, что приходилось шарахаться от Александра. «Тот» стал завсегдатаем в подземельях. Первый раз, столкнувшись с ним в каменном коридоре, я рванул наутек. Словно в насмешку, он свистнул мне вслед.

— Предсказуемо, — хмыкнул Ушастый, когда я пожаловался ему на судьбу. — Где ему еще быть, как не в гуще событий. Невежливо было не поздороваться.

Я пожелал ему сгореть в Рассвете, но мне не стало легче от этой перепалки. Самое паскудное было в том, что я сделал так, как он советовал мне, и в следующий раз, когда мы столкнулись, брякнул:

— Здравствуйте.

Правда, после этого я отлетел метра на три в сторону и в целях безопасности завернул за угол, высунув оттуда лишь нос.

— Ты боишься меня, раттон?

Глупо было бы не делать этого.

— Просто хочу убедиться, что сегодня вы не выгуливаете свою кровожадную тварь.

— С чего ты решил, что она моя?

Интересный поворот событий.

— Вы ее отозвали.

— Позвал. За это стоило бы проявить некоторую благодарность. Скажи своему более сообразительному брату, что мне есть о чем поговорить с ним. Ты меня не интересуешь.

И слава Закату! Роль посыльного я исполнил. Ушастый неожиданно возомнил себя важной персоной, и о том, как прошли переговоры, докладывать отказался. Он даже имел наглость сказать, что меня и моего человека это не касается! Вот тогда я и решился. Интуиция подсказывала: чтобы выбраться из этой передряги, мне придется с кем-то договариваться.

Не скажу, что Александр встретил меня особенно приветливо. Стоило только влезть к нему в душу, ловушка предсказуемо захлопнулась.

— Что тебе нужно, раттон?

Больше всего мне требовалась, чтобы его воспоминания не пытались оставить кровавые борозды на моей прекрасной шкуре. Он это почувствовал и с усмешкой спрятал наиболее острые осколки.

— Договоримся? — Мне не нравилась сама идея. — Твой раттон мертв, уверен, его помощь была бесценна, когда ты нуждался в шпионе.

— Их у меня достаточно.

— Людям нельзя доверять.

— Ты прав, раттоны надежнее, их желания мне понятней. Но я же сказал, шпионов у меня хватает.

И почему я считал, что он вкусен? Одна желчь на языке.

— И твои ручные твари уже выяснили, где Унд, сбежавший от этой вашей «Гидры»?

Я нагромоздил все, что знаю, в одно предложение, но, судя по тому, как опасно уменьшилась моя темница, не ошибся. Наш разговор с Ксандром происходил в библиотеке на верхних этажах. Он взял с полки какую-то книгу и сел за свободный стол, давая окружающим понять, что занят и его не следует беспокоить, хотя, по-моему, желающих поболтать с ним и так не нашлось бы.

— Что ты знаешь о «Гидре», кроме того, что видел, шпионя за мной?

— Меньше, чем об Унде, — признался я. — Хоторн разбирается в этом еще хуже, но кое-кто дал ему много пищи к размышлению.

В моей «камере» немного посветлело. Я даже закусил каким-то сильным переживанием, брошенным мне, словно кость. Благодарно заурчал, хоть и начинал чувствовать ненависть к этому существу. Все в нем было как-то неправильно. Я даже не мог вычленить что-то одно, он был абсолютно ненормален.

— Полагаю, ты хочешь поторговаться?

— Мне всего лишь нужны гарантии безопасности для моей добычи — Ричарда Окделла. — Люди любят ясность во всем.

Он удивился.

— Такая малость?

— Я не слишком жаден.

Александр пожал плечами.

— Я солгу, если дам подобное обещание. У меня нет времени следить за его судьбой.

— Тогда мы не договоримся. — Опасные слова, но он не стал снова причинять мне боль. Просто взвешивал свои возможности.

— Хорошо.

Я бы радостно вильнул хвостом, если бы мог ему доверять, но от сделки мы оба в любом случае ничего не теряли.

— Генералу Хоторну дали интересную запись, очень старую. На ней одни люди резали на куски другого человека, а он, вопреки всем законам мироздания, снова и снова оживал.

— Кто дал ему эту запись?

— Твой отец.

Что-то ярко полыхнуло внутри Ксандра, но он поспешил унять свои эмоции.

— Продолжай. С чего ты взял, что это имеет какое-то отношение к «Гидре»?

Ну не признаваться же, что я просто сказал первое, что пришло в голову?

— Люди, которые его резали, на их одежде была вышита такая штука…

— Можешь не лгать, раттон.

— Ты видел эту запись.

Он пожал плечами.

— Я видел много подобных записей. Твоя догадка была интересной. Тебе везет, возможно, достаточно, чтобы мы были друг другу полезны.

— Тебя не интересует, где сейчас Унд?

— Я знаю, кто это, и понимаю, что ему нужно, этого пока достаточно. Скажи мне, раттон, ты спускался к дороге после прибытия?

— Нет. Один знакомый…

Александр усмехнулся моим попыткам что-то скрыть:

— Огромная тварь, похожая на крылатую кошку. Очень древняя и крайне своенравная. Продолжай.

— Он сказал, будто его что-то отталкивает, а мне просто не хотелось туда соваться без нужды.

— Так я и думал. — Он проявил некоторую любезность. — Хочешь спросить меня о чем-то?

— Что подлили моему человеку?

— Кровь Унда. Когда ваше божество попало в ловушку, ученые Капитолия нашли много способов использовать его уникальность. Вещество, которое они создали, позволяет видеть раттонов. Непродолжительное время.

— Значит, я могу вернуться к своему человеку?

— Можешь. Но будь осторожен. Полагаю, несмотря на все мастерство Битти и Ив, они не смогли бы вычленить из крови герцога достаточно чистый компонент, отвечающий за власть над определенными видами материи или силу Скал, если тебе так привычнее. Ричард Окделл может оказаться значительно сильнее, чем был изначально. Для раттона становится опасно оставаться рядом с ним.

— А что такое твоя сила?

Он захлопнул книгу.

— Разговор окончен.

— Что я должен принести в своей пасти, чтобы узнать правду?

— Выясни для меня, кто воспользовался кровью Алвы и некоторыми древними технологиями, чтобы породить существо, уничтожившее Энобарию.

Меньше всего мне хотелась заниматься такой работой.

— Может, проще убить кого-то? У тебя же наверняка есть враги.

— Убить врага? Разве такое удовольствие уступают?

Он довольно невежливо вышвырнул меня из своего сознания. Я невольно вспомнил глаза твари, следящей за мной из стены, и нервно сглотнул. Раттоны, конечно, любопытны, но не настолько же… Начну я, пожалуй, со списка подозреваемых. Унылая работа, зато безопасная.

— Насчет моего обещания. Казалось, будто Александр говорил, напоминая самому себе о чем-то незначительном. — Стоит держаться подальше от кошек.

Молодая сотрудница библиотеки удивилась:

— Вы не любите кошек?

Он приветливо ей улыбнулся:

— Очень люблю, но аллергия на них может привести к смерти.

***

Казалось, события, произошедшие в городе, ничуть не изменили мою жизнь. Я по-прежнему большую часть дня проводил с мистером Верли. У него теперь был новый охранник, назначенный генералом Хоторном, крупный мужчина по имени Роб. В отличие от Энобарии, он был довольно любопытным. Не просто слушал мои рассказы, но и задавал вопросы. Иногда, когда Эдвард отвлекался от разговора, мы с Робом просто болтали между собой.

— Значит, твои предки обладали магией?

— Все Повелители были ею наделены, но эти знания давно утрачены. Многие считают, что это произошло по вине короля Эрнани, который покинул Гальтару и перестал чтить древних богов.

— Ты не очень любишь этого господина, не так ли, Дик?

Я пожал плечами. Сейчас, когда мой мир был далеко, его прошлое меня мало волновало.

— Абвении, Абвении… — бубнил себе под нос мистер Верли, листая страницы какой-то книги. — Мальчики, вы не могли бы уйти, вы мне мешаете.

Он всех называл мальчиками, но это меня, в отличие от «юноши» Рокэ, совершенно не раздражало. Роб поднялся. Он не считал нужным все время проводить на своем посту, как покойная Энобария. Несмотря на все мои попытки выбросить случившееся из головы, она теперь была частой гостьей ночных кошмаров.

— Куда тебя отвести? Может, к Битти?

Если честно, то этот ученый муж в последнее время не слишком мною интересовался. Большую часть времени он проводил на нижних ярусах крепости, облачившись в доспех, один вид которого наводил на меня ужас.

— К Морфею, наверное.

Когда мы вышли в коридор, там было непривычно шумно. Мартин с исцарапанным до крови лицом преследовал облезлую черную кошку.

— Ловите эту дрянь! Не знаю, как она сюда пробросать, но побила половину пробирок в лаборатории. Теори рвет, мечет и, кажется, всех вокруг готов обвинить в саботаже.

Мы с Робом принялись ему помогать. Я немного гордился не только тем, что смог поймать кошку, но и спокойствию, с которым животное устроилось у меня на руках, даже не пытаясь вонзить в них когти.

Когда мы пришли в лабораторию, Морфей встретил наше появление неприветливо. Впрочем, ему было из-за чего злиться: на нескольких столах был бардак, а пол оказался усыпан битым стеклом.

— Зачем было снова тащить сюда эту дрянь? Отнесите чертову кошку к Ив пусть она ее усыпит.

— Я к ней даже не прикоснусь, — заверил его Мартин, потирая разодранную щеку.

— Вам и не надо. Позовите Лору, поможете мне тут убраться. Как же не хватает рук… — вздохнул он. — Я мог бы пригласить людей из своей лаборатории, здешний персонал совершенно не компетентен! Подумать только, кошка в исследовательской зоне! Если я только узнаю, чьи это происки, рапортом не ограничусь.

Роб поспешно вытолкнул меня за дверь, оставив бедного Мартина в одиночестве терпеть нападки этого господина.

— А зачем кошке спать? — спросил я в коридоре, поглаживая мягкую шерстку. Может, этих животных и считали созданиями Леворукого и предвестницами беды, но мне они нравились. Наверное, в этом мире, где не чтили никаких богов, этим существам жилось неплохо.

— Он имел в виду, что ее нужно убить.

— Может, просто покормить и выпустить?

Роб улыбнулся.

— Уверен, что доктор так и поступит.

В госпиталь я пришел в хорошем настроении. Морфей мне не очень нравился, так что кошку, причинившую ему неприятности, я почти готов был полюбить. Ив оказалась немного занята, обследуя Алву, тот сидел на высокой кушетке без рубашки, с приклеенными к груди лентами, я уже знал, что они называются проводами, а прикрепленные к ним датчики позволяют доктору узнать, насколько хорошо функционируют наши тела.

— Ричард, подождите немного, я сейчас… — Она обернулась и увидела у меня на руках кошку. — Какая прелесть!

— Теори велел усыпить. Она как-то пробралась на подземные этажи и разнесла ему половину лаборатории.

— Да разве так можно! — Ив погладила кошку, та немного пошипела для приличия, но сменила гнев на милость, когда я почесал ее шею. — Роб, вы отнесете ее наверх?

— Конечно док.

— А можно мне… — Я прижал кошку так, что она недовольно мяукнула. — Она может остаться у меня в комнате?

Ив немного удивленно пожала плечами.

— Наверное, это было бы неуместно. Тут все же научные лаборатории, а не жилой отсек.

— Но так вышло, что Дику приходится в этих лабораториях спать и есть. Не вижу причин, по которым он не может держать здесь животное.

Я обернулся, генерал Хоторн улыбнулся мне и чуть взъерошил волосы. Не знаю, почему я был испуган. Хотя нет, я бы обрадовался встрече, не сиди рядом герцог Алва. Почему-то под его хмурым взглядом моя улыбка растаяла. Хотя я пытался думать о чем-то приятном и выглядеть счастливым.

— Кошку можно оставить?

— Да. Роб, позаботься о лотке и мисках. — Он подошел к Алве, и только тут я заметил, что генерал держал в руках. — Я принес то, что вы просили. Может, вышло не слишком хорошо, в Капитолии продаются только электрические гитары, но мне посоветовали одного кустарного мастера из Седьмого дистрикта. Надеюсь, это именно то, чего вы хотели.

Герцог принялся отрывать от груди датчики, заслужив этим гнев Ив.

— Я сама! Ну, нельзя же так обращаться с техникой! — Приборы, подтверждая ее слова, гневно запищали.

— Простите.

Алва был необычайно бледен, его движения, когда он потянулся за гитарой, были расчетливыми и осторожными, словно они причиняли ему боль, глаза наоборот блестели, словно герцога мучила лихорадка. Я подавил порыв подойти и пощупать его лоб, но мне стало неприятно, когда это сделал Хоторн.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Прекрасно. Правда, до того как прогуляться дорогой камней, я некоторое время был довольно серьезно болен.

— Я скажу Теори ограничить его эксперименты. Они не стоят вашего здоровья! — возмутилась Ив.

— Я благодарен вам за заботу, сударыня.

Внимательно изучив гитару, Алва ударил по струнам. Звук был немного непривычным, очень чистым, хотя ему он, кажется, не понравился.

— Хороший инструмент, но слишком покладистый. А гитара должна быть строптивой, как женщина.

Он заиграл какую-то простенькую мелодию и запел. Его голос тоже звучал не так, как я привык, в нем появились новые хриплые ноты, одновременно торжественные и тоскующие. Я прислонился к стене, поглаживая кошку. Может, стоило выучить кэналлийский, когда была такая возможность? Интересно, он согласился бы давать мне уроки? Мы бы сидели в его кабинете у разожженного камина. Алва пил бы вино и говорил на этом певучем языке, слушая который, ты начинаешь чувствовать себя так, будто раскачиваешься на морских волнах, подставляя лицо ветру. Хотя вряд ли это было возможно. Ни один из нас не желал тратить время на то, чтобы узнать другого. Он был слишком погружен в интриги и войны, я упивался своей ненавистью и любовью, такой же фальшивой, как моя честь. Странные мысли? Ну, если смерть делает людей умнее, то мне не жаль, что я умер. Одни вещи видятся совсем в ином свете, другие — наоборот, навсегда исчезли во тьме.

Алва все еще пел, когда я тихо вышел из госпиталя, закрыв за собой дверь. Когда-то мне все время было страшно рядом с этим человеком, потом — почти спокойно, а теперь — больно так, будто я хожу по битому стеклу. Чего бы хотелось мне самому? Равнодушия? Но на него я, кажется, не способен.

***

Мы изучали кошку, а она совершенно спокойно смотрела на нас. Слишком равнодушно, обычно эти существа бесятся и шипят в присутствии раттонов. За это мы их ненавидим, и в Кэртиане мои братья всячески пытались внушить людям презрение к этим животным.

— Кошка? — Ушастый вопросительно взглянул на меня. — Как ты узнал?

Самое время поставить его на место.

— У меня свои источники информации. От нее пахнет Другими, но, кажется, к нам она совершенно равнодушна.

— Не только Другими, — он сунул морду под стол и принюхался. Кошка спокойно вылизывала лапу. — От нее пахнет такими же раттонами, как мы, брат.

Я втянул носом воздух.

— Ты прав.

— Что ты там рассказывал о пропавшем малыше? Думаю, его изловили здесь, в подземельях, и держали вместе с этой полосатой красоткой, чтобы она привыкла к нашему запаху и не реагировала на него.

— На клетке пыль. Похоже, ее долго держали где-то поблизости, в одной из пустующих комнат. Но зачем это несчастное существо изменили и принесли сюда? Кто это сделал?

Ответ на наш вопрос сам вошел в лабораторию. Теори достал клетку и освободил животное. Взяв со стола шприц, он сделал кошке укол в холку, та неодобрительно зашипела.

— Это последний раз, киса. Ты такая сильная у меня вышла, настоящая умница. Найди для папочки того, кто прикончил Эн. Найди и убей. Не гоняйся за всякими глупыми раттонами, только он нам нужен.

В Панеме еще остались люди, которые не знают о нашем существовании? Впрочем, ждать от человека, в чьих подвалах заперта Ада, что он окажется неосведомленным глупцом, я бы не стал. Морфей посадил животное на пол и, убрав клетку в кладовую с какими-то реагентами, рукой смел со стола несколько пробирок, потом принялся крушить все вокруг, но уже избирательно, некоторые колбы он старался не задеть. Кошка наблюдала за его действиями с некоторым изумлением. Теори даже пришлось пинками гнать ее к двери, но при виде помощника Ив, спешащего на шум, она взъярилась и бросилась по коридору.

— Ловите! — заорал Морфей. — Эта тварь едва не разнесла мою лабораторию!

Мы рванули следом и стали свидетелями охоты, в которой принял участие Окделл. Разумеется, именно ему пришло в голову проникнуться симпатией к кошке. Заметив ее, довольный Теори доиграл свой спектакль до конца.

Весь путь в лазарет я сидел в голове Ричарда и пытался его вразумить, но он отмахивался от меня с непривычным упрямством. Кажется, ему было слишком одиноко. Эта маленькая тварь, согревая его своим теплом, приносила хоть какую-то надежду избавиться от тишины надоевших комнат. Как будто мало мне было волнений, в госпитале сидел герцог Алва, обнаженный достаточно, чтобы глупое сердце Окделла забилось чаще. Как же я все это ненавидел! Даже генерал Хоторн своим появлением не помог взять ситуацию под контроль. Я старался, напоминал Дику о поцелуях в ванной комнате, о желании служить человеку, который отблагодарит за верность, но мальчишка только еще больше смущался и расстраивался. Ну что за наказание! Когда Алва заиграл на гитаре, я выбрался наружу. От тоски Ричарда меня уже подташнивало.

Ушастый мерзко хихикал:

— Надо избавиться от кошки.

— С ней ты тоже попытаешься договориться?

Я не желал обращать внимание на его шпильки.

— Вряд ли женщина ее усыпит. Может, попробовать этот трюк с Мартином?

— По-моему, она не представляет угрозы для твоего человека, но если так волнуешься за него, может, юноше лучше спать в другой комнате? Например, в покоях его эра?

— Не знаю, на что ты тут намекаешь…

— Я говорю прямо. Окделл влюблен, а благодаря некоторым событиям уже начинает осознавать собственные чувства. Правда, боюсь, его несколько шокирует то, насколько взаимны они окажутся. Люди с трудом верят в собственную удачу, если ты не заметил.

— Он нам не подходит, — отрезал я со всей возможной холодностью. — Лучше красивая самка. Думаю, мы заведем ее через пару лет или около того, когда улягутся неприятные воспоминания о его прежнем увлечении.

Этот истерик от хохота начал кататься по полу.

— Такой невинный и добродетельный раттон, как ты, — настоящее проклятье для пылкого юнца. Впрочем, я за него не слишком волнуюсь.

— Эй!

— Думай лучше о кошке. В Других ты хоть немного разбираешься.

Пока мы спорили, мой человек покинул комнату и унес эту тварь. Я поспешил следом, думая о том, как избавиться от животного и герцога Рокэ Алвы.

***

Когда генерал пришел ко мне, я понял, что это для того, чтобы изобразить между нами близость, но мне все равно был приятен его визит.

— Я принес все необходимое для кошки. Как ты решил ее назвать?

— Еще не думал об этом.

Если честно, я почти забыл, что завел животное, кошка тоже не проявляла к новому хозяину особого внимания. Свернувшись клубком на кровати, она спала и видела какие-то свои тревожные кошачьи сны, время от времени настороженно дергая ушами.

Гейл объяснил мне назначение коробок с кормом и наполнителем для туалета. Расставил миски и налил в одну из них воды, прежде чем спросить:

— Тебе тут не скучно?

Я пожал плечами.

— Книг, которые я мог бы прочесть, нет. Немного сложно жить, не видя солнечного света. Я бы хотел прогуляться. — Щеки сами собой вспыхнули. — Не к женщинам. Просто пройтись по воздуху.

— Думаю, это можно будет устроить. Через пару дней вас переведут наверх. В связи с некоторыми событиями скрывать факт вашего существования сочли бессмысленным. Неделю или около того с вами поработают люди Плутарха, потом мы все вместе отправимся в столицу.

Я должен был обрадоваться или расстроиться, услышав эту новость?

— А кошку с собой взять можно будет?

Он кивнул. Потом, резко наклонившись, коснулся губами моих губ. За нами следили? Я обнял его за плечи. Поцелуй был таким же безжизненным, как тот, что я украл у Алвы, только чувств не было вообще никаких. Мне нравился генерал Хоторн, меня лихорадило от мысли о том, что он делал со своим оруженосцем, но я не хотел оказаться на месте Ксандра. Не потому, что это было больно или отрицало бы полученное мною воспитание. Забейся мое сердце чаще, я бы и не вспомнил о наставлениях матушки, но оно упрямо молчало.

— Я скучал. — Он отстранился, погладив мою щеку кончиками пальцев.— Прости, что так долго не приходил, я был занят.

Вряд ли поисками гитары для Алвы. Наверное, было бы неправильно не заговорить об убийстве.

— Госпожа Энобария… Вы выяснили, что ее убило?

— Нет. В коридорах не было установлено камер слежения. Организовывая свои маленькие вечеринки, Плутарх не любит шпионить за гостями. — Гейл сказал то, что должен был, но я понял и другое. Толстяк из столицы полагался на своих доносчиц. — Она поднялась наверх сразу же за тобой. Морфей и Плутарх оставались внизу с несколькими девушками.

Только мы с ним и Ксандр. Алва тем временем развлекался с продажными женщинами. Что-то во всем случившемся меня беспокоило, но я не мог понять, что именно.

— Мы не виноваты.

— Ну, что касается меня, то я могу прирезать еще десяток девиц, никто их даже считать не станет, — усмехнулся Хоторн. — Ты был со мной, а Ксандр… Его даже живые женщины мало волнуют.

Мы оба рассмеялись, потом говорили о каких-то пустяках. вкусной еде и погоде на улице. Иногда он меня целовал, а я всегда отвечал, изображая несуществующую радость. Наверное, мне не суждено было выступать на подмостках. Пустая игра быстро утомила. Когда Гейл уходил, я уже почти проваливался в сон, обдумывая, не сбросить ли с кровати кошку.

— Кстати, о книгах. — Хоторн остановился уже в дверях и извлек из-под форменной куртки несколько листков непривычно белой бумаги. — Битти написал для Верли программу, которая позволяет переводить наши книги на ваш язык. Это просто короткий рассказ, но если есть какие-то нестыковки или слова покажутся тебе непонятными, просто отметь их. Мы все доработаем, и у тебя не будет проблем с чтением.

Я забрал страницы и сразу понял, что он солгал. Текст не был похож на рассказ, он скорее излагал некоторые события.

— Но…

— Потом прочтешь. — Он взглянул на свой тяжелый наручный браслет. — Воду отключат уже через час.

Когда он ушел, я бросил листки на кровать, демонстрируя к ним некоторое пренебрежение, достал из шкафа мягкие полотенца и бутылки со специальными составами для мытья, пользоваться которыми меня научил Мартин, и вышел в коридор.

Душевые на этаже были расположены в самом конце коридора. Помыться горячей водой можно было дважды в день, что даже при дворе сочли бы необыкновенной роскошью. Я довольно быстро привык к воде, льющейся с потолка, и приятным составам для кожи и волос, пахнущим лесом. В голову иногда закрадывалась мысль, что если я однажды вернусь домой, уже не смогу обходиться по утрам и вечерам кувшином воды, поданным слугой, и буду тосковать, имея возможность отмокать в свое удовольствие лишь раз в несколько дней. Вода доставляла мне столько радости, что я обычно приходил в душевые первым, а покидал их последним. Жаль, что сегодня уже почти час пропустил. Осталось слишком мало времени на ежедневные наслаждения.

Мне повезло, и внутри комнат, выложенных цветной плиткой, было пусто. Персонал лабораторий, привычный к таким бесхитростным удовольствиям, обычно мылся в первый час. Женщины иногда задерживались дольше, но у них были свои комнаты для мытья, и я знал об их присутствии, лишь слыша звонкие голоса за стеной. Но сегодня мне предстояло мыться в полном одиночестве. Быстро раздевшись и сложив свою одежду в шкафчик, я прошел в душ и нанес на тело состав, который под струями воды превратился в густую пену. Особенно тщательно намылил те места, которые, по мнению преподававшего мне науку чистоплотности Мартина каждому порядочному мужчине стоило держать хорошо вымытыми. Покончив с этим, я быстро смыл с кожи пену и голым отправился в соседнюю комнату. Там располагалась довольно большая купель с горячей водой. Медики специально наполняли ее почти кипятком, чтобы вода долго оставалась теплой, и даже через несколько часов после ее отключения, можно было помыться. Вдохнув пар, который полностью заполнял комнату, я опустил в воду ногу. Тело будто пронзили сотни теплых игл. Никогда не думал, что мне понравится быть сваренным заживо, но температура воды меня разочаровала. За час блаженства, что я пропустил, она успела сильно остыть в своей каменной чаше.

Спустившись по ступеням в купель, я вглядывался в белое марево, чувствуя, как тело привычно расслабляется, наполняясь истомой. Кровь прилила к коже и некоторым другим частям тела. Если до поездки в город к женщинам купания меня лишь радовали, то после нее я довольно часто предавался удовольствиям, которые многие сочли бы греховными. Если в первый раз, ляская свою плоть, я представлял, как любви предаются другие, и даже, уступая остаткам собственного целомудрия, пытался заменить в своих фантазиях бледного Ксандра на баронессу с ее мягкой золотистой кожей, то по мере собственного падения все чаще грезил, как моего тела касаются руки любовницы. Воображал, что с силой сжимающая мое мужское естество ладонь принадлежит кому-то другому. Исследования собственного тела оказались довольно интригующим процессом. Я совсем не знал, какое порочное, жадное существо жило внутри меня все эти годы. Мечтая о любви королевы, я думал о ее прекрасных глазах и чувственных губах, о поцелуях, а грезить, оказывается, нужно было об ином. Об умелых пальцах, сжимавших сосок, срывая с губ стоны, или красноватых царапинах, которые оставляют короткие ногти, чуть царапая подрагивающий от возбуждения живот.

Наигравшись с разгоряченной кожей, моя левая рука присоединилась к правой, сжимая ноющую от желания плоть. Голова кружилась от жара, перед глазами плясали яркие разноцветные мухи, и я решил, что сегодня зайду еще дальше в своем падении. Игривые пальцы скользнули ниже, один из них, самый смелый, чуть надавил на расслабленные мышцы. Ощущения были странными, ноющими, полными отголосков той боли, которую причинил мне Ксандр, и я удивленно замер, поражаясь не этой муке, а тому, каким потрясающим оказался внутри. Мой палец встретила упругая обволакивающая гладкость. Она чуть сжала его, как будто настороженно приветствуя, а потом пропустила глубже.

Я задохнулся от полноты ощущений, со стоном насаживаясь на собственный палец, заерзал на крохотном сидении, пытаясь угнаться за этим сумасшествием, будто спускал невидимый курок, а горячие пули разрывались внизу живота и из груди вырывались почти неконтролируемые крики. Моя разгоряченная плоть толкалась в кулак, стремясь угнаться за ощущениями, что дарил палец. Наслаждение граничило с безумием, я был не в силах держать глаза открытыми и опустил веки, чувствуя, как соскальзываю с сиденья в горячую воду, уходя под нее с головой. Не в силах опомниться, задыхаясь, я думал лишь о том, что новое положение тела позволяет мне еще глубже погрузить палец. Мир разлетелся на тысячи осколков, мне было так хорошо, что хотелось умереть. Я действительно готов был наглотаться воды, забыть о прошлом, не думать о будущем, растворившись в таком невозможном, неправильном экстазе. Я больше не считал его грехом. Порочность — не знать, каково твое тело, не изведать радости, что оно способно подарить. Я терял остатки воздуха в легких, смеясь. Мне было жаль… Матушку, считавшую плотские удовольствия искушением, с которым необходимо бороться постом и молитвой, отца, слишком много рассуждавшего о чести, и слишком часто принимавшего в своей спальне горничных. Мне даже Катарину было проще понять. Постичь силу и сладкую слабость собственной плоти ради того, чтобы возвращаться на ложе того, кто не в силах унять огонь этого знания? Терпеть ухаживания всех нас, самонадеянных, рассуждающих о чести мужей и глупых, безрассудных юнцов, мечтая лишь о паре сильных рук, что разожгут этот огонь, дадут почувствовать себя слабой, желанной не как идол на троне, но как женщина. Как же, должно быть, она ненавидела всех нас. Нет. Как же она ненавидела меня... Ревниво и гадко презирала лишь за то, что я был с человеком, подле которого жаждала находиться она сама. Как ей, должно быть, льстила моя влюбленность. За что же я убил ее? За то, что не любила и использовала меня, или за ее любовь к Алве?

Я оттолкнулся пятками от дна купели и всплыл вверх. Отфыркиваясь и отплевываясь, выбрался из воды, которая не смогла до конца смыть с моих ладоней мужские соки. Я ополоснул руки и уставился на них так, словно видел впервые. Был ли Алва моим соперником в любви? Грязные слухи о нем и женщине, которой я так глупо подарил собственное сердце, меня всегда раздражали. Но ведь он не любил ее, и королева до нашей последней встречи давала понять, что для нее этот человек — не более чем ловушка. Темница власти, но не плоти или чувств. И все же я ревновал, бешено ревновал к тому, что он вправе целовать женщину, даже к подолу платья которой я не смею припасть губами. Почему же я так не доверял своей королеве? Потому что мне самому казалось, будто Алву невозможно не любить? Он ведь тоже принадлежал ей. Может, из-за этого я, раздираемый на части собственным непостоянством, так ненавидел его? В глубине души знал, что не встречал человека достойнее. Я так его… Любил? Жаждал злить и мечтал нравиться? Почему, насыпав в его вино яд, я сам хотел умереть? Один-единственный раз в жизни я, который так жаждал существовать, готов был принять смерть так же покорно, как готов принять ее теперь. Неужели он — единственная причина, по которой я становлюсь способен нести ответственность за свои поступки? Тогда Алва прав: я действительно жалок.

***

Мартина я так и не нашел, хотя, когда мой человек отправился мыться, обежал все комнаты, в которых тот проводил время. Кошка пока никак не демонстрировала намерения причинить вред Окделлу, но своим невозмутимым видом не давала мне покоя.

— Эй.

Услышав знакомый голос, я вздрогнул, но, повернувшись, понял, что обращаются не ко мне. Герцог Алва выскользнул из темного узкого прохода, который в мерцающем свете ламп было трудно заметить. Отряхнув с брюк паутину, он включил машину-переводчик.

— Довольно невежливое обращение.

— Я пришел не для того, чтобы вести светские беседы. Вам предоставили определенную свободу, но не всем нравится то, как вы ею пользуетесь. К дороге можно спуститься на лифте и пройти по лестницам. Другого пути нет, вы только зря его ищете.

— Уверены?

— Да. Вы можете попросить, вас отведут на нее взглянуть.

Алва продемонстрировал самую ослепительную из своих улыбок.

— Не думаю. Каждый раз, когда я заговариваю о ней с генералом Хоторном, у него находится два или три десятка не менее важных дел.

— Он не сможет вас сопроводить.

— Почему?

— Его заставляют смотреть в противоположную сторону. Это похоже на легкое чувство дискомфорта, не слишком навязчивое, чтобы такой упрямец, как Хоторн, не захотел отправиться вниз назло ему. Просто раздражение, которое заставляет вспомнить о позабытых на столе бумагах, не подписанных счетах и отчетах в столицу. Это на всех в той или иной степени действует. Окделлу тоже хочется взглянуть, как именно он сюда попал, эта мысль его иногда гложет, но он все время на что-то отвлекается. Ив — умнейшая женщина, наделенная любопытством истинного ученого, видела запись, как барьер расщепляет крысу на молекулы и перемещает ее в пространстве, но ей отчего-то совершенно не интересно его действие на людей и как такое вообще возможно. Вы не находите это странным?

— Кто вы? — Алва был насторожен, но его собеседник намеренно этого не замечал.

— Думаю, Александр Верли — единственный, кто заметил все эти странности. Почему он не спустится вниз? Подозревает, что эта попытка может стоить ему жизни. А она пока нужна этому господину.

— Кто вы? — повторил свой вопрос герцог. Мне почти захотелось ему ответить, но разве он услышит?

— Человек, который проводит вас вниз, если попросите.

— Это будет стоить мне жизни?

— Вы знаете, что да.

— Ну и проваливайте оба. — Меня просто прорвало. Стоят, сверлят друг друга взглядами, тоже мне, древний бог и последний из рода, которого его братья всем нам напророчили. Был бы толк от их болтовни, если бы не Ринальди Ракан со своим проклятьем и та крылатая тварь, что мучается тоской по своему человеку уже не одно столетие? Это они заключили сделку, и целый род, кичившийся своей силой настолько, что забыл о ее предназначении, свелся к одному-единственному человеку, уничтожение которого стало бы победой Отца.

Никто не обратил внимания на мои слова. Один их не услышал, другой лишь насмешливо скривил губы.

— Пути назад нет?

— Для вас нет. Вы были в подземельях под Гальтарой. Вы видели Ее. Слышали ее слова и поверили в них достаточно, чтобы возвести этой даме храм. Ну не смешно ли? Действительно можете верить лишь в чудеса, к которым прикоснулись?

В голосе бога я слышал ревность, в его создании плескалось злое равнодушие.

— Это была насмешка.

— …Которая нынче стерлась с ваших губ. Больше невозможно не верить ей, не так ли? Слишком многое из предсказаний синеглазой сестры сбылось.

— Меня волнуют другие. Это ведь мой путь? Значит, никто больше не должен пройти по нему.

— Вы же не верите, что Зверь исчез? О нет, он вернулся туда, откуда пришел. В мир, которому принадлежит, к своему предназначению. Все желающие могут воспользоваться этим путем. Ваш растерянный Повелитель Скал. Генерал Хоторн со своими армиями или истерзанное создание, никогда не имевшее собственного предназначения. Но это если вы не шагнете в жаждущую вас пропасть. Тогда захлопнется одна дверь и откроется новая.

— Куда она приведет?

— Вы знаете. С момента встречи с истинным потомком Астрапа ваши сны стали живыми и осязаемыми. Меч предков вернул вам силу. В темном, не видимом смертными мире вы сражались так же отчаянно, как наяву, но не всегда побеждали. Вы не можете простить себе, что проиграли судьбе этого юношу. Просто потому, что до сих пор не желаете услышать правду. Поверить в свое предназначение. Предал бы он вас дважды, если бы знал о нем? Завершил бы последний виток пророчества?

— Кто вы?

И снова вопрос был оставлен без ответа.

— Вас поражает то, как много я знаю? Мой брат видел это. Отчаянье, с которым вы пытались искупить свое молчание, собственной кровью смыть предательство, совершенное другим. Это была мучительная болезнь? Агония на грани жизни и смерти. Он не пережил бы наказание, но вы ведь сочли, что и не заслужил. Мальчишка не мог знать правду, потому что вы не сказали ее ему, ну так кому расплачиваться за эту ошибку? Такая глупая жертвенность, анакс. Сколько еще крови вы готовы пролить, а мук вынести, прежде чем примете свою судьбу?

— Я здесь. Разве это не ответ на ваш вопрос? Что дальше?

— Выбор. Удивитесь, но он есть всегда. Вы можете остаться в Панеме, выторговав у судьбы еще несколько лет жизни. Или отправить домой того, кого не хотите назвать другом, и уйти в одиночестве. Вы очень многое можете, Рокэ Алва.

— Только не знаю, какой выбор будет верным.

— Не верите пророчествам?

— Тем, кто их произнес.

— Что ж, я подожду. — Унд развернулся, чтобы уйти.

— Кто вы?

— У нас еще будет время поговорить об этом, когда вы решитесь выбрать свой путь.

Мне стало жалко Алву. Ненавижу «Тех», Других, древних раттонов, Ушастого и вообще всякую тварь, которая вместо того, чтобы толком объяснить, что к чему, многозначительно щурит глаза и говорит загадками. Герцог таких гадов, по-моему, тоже терпеть не мог.

— Что мешает мне рассказать о нашем разговоре?

— Хотите создать у здешних господ впечатление, что все чужаки страдают галлюцинациями? Что ж, извольте, Окделлу будет веселее в компании такого же душевнобольного.

— Мне поверят.

— Скорее всего, это сделает мистер Александр Верли. Только он умен, а значит, промолчит. Если нет… Что ж, я смогу решить эту проблему.

Унд, рассмеявшись, убрался.

— Сволочь, а не бог, — посочувствовал я Алве.

Тот задумчиво отправился назад в свои комнаты, а я побежал в купальню к Ричарду и обнаружил там Ушастого. Этот мерзавец поспешно отскочил от моего раскрасневшегося человека, а ведь явно внушал ему какие-то неприличные мысли.

— Продолжай!

Ушастый удивился.

— В смысле?

— Делать то, что делал. — В моей собственной голове созрел не лучший, но осуществимый план. — Если от герцога зависит, как моя добыча будет жить и где нам с нею это делать, его нужно подчинить своей воле. Мы его соблазним. Вернее, ты, я в таких вопросах не очень.

Он нахмурился и покачал головой.

— Нет.

Признаюсь честно, такой подлости я не ожидал.

— Что это значит?

— Твой человек — ты и делай. Знаешь, такие вещи, если ими увлечься, ведут к формированию крепкой связи. Если не хочешь, чтобы я приручил твоего Окделла, то должен сам постараться.

Я вдохнул, выдохнул, плюнул на пол дымящейся слюной и процедил сквозь зубы:

— Научи меня.

— Что, прости? — измывался он.

— Научи меня.

Ушастый расплылся в улыбке:

— Идем, старый кот покажет тебе пару трюков.

***

Мне слишком не нравились собственные мысли. Я отправился к шкафчикам, растер свое тело полотенцами и поспешно оделся, забрав машину-переводчик. Мне не хотелось оставаться одному, и я пошел к госпиталю. Надежда была на Мартина, он мог принести мне кофе или развеселить пустой болтовней, но в царстве доктора Ив находилась лишь Лора, немногословная девушка, которая со всеми придерживалась одинаково официального тона, любила копаться в странных машинах и ни к чему не проявляла интереса, включая нас с Алвой.

— Мистер Окделл? — Она вынырнула из стального гроба, поправив очки на носу. — Вам что-то нужно?

— Я надеялся застать здесь Мартина.

— Он в лаборатории Теори вместе с Ив. Нужно составить заказ на реагенты, которые пострадали от общения с кошкой. Доктор хотела добавить к нему медикаменты и несколько сывороток для быстрого восстановления кожи. Может, они и не слишком нужны, но вы каждый вечер красный, как кирпич. Мартин упоминал в отчетах, что это из-за горячей воды, однако Ив хочет перестраховаться.

Мне было неприятно слышать, что человек, которого я считал приятелем, докладывает о моем состоянии.

— Лора, люди Панема совсем не доверяют друг другу?

Она сняла свои очки и прислонилась к стене, обдумывая ответ.

— А у вас по-другому?

Мне было стыдно, что я не знаю, какие выбрать слова. Раньше я рассказал бы ей о Людях Чести, прекрасных женщинах и благородных мужчинах, но, кажется, дорога камней содрала с меня вместе с кожей и иллюзии.

— Не знаю. Я доверял. Только ошибался чаще, чем оказывался прав.

Она кивнула.

— Я думала о том, что рассказывал нам Верли, основываясь на ваших историях. Я люблю машины. Они бесстрастны. Лучше, чем вы или я, и делают только то, что должны делать. Могут фиксировать историю такой, какая она есть, без прикрас. Варить вкусный кофе, мыть посуду и даже смешить и развлекать. Машины способны тестировать поломку и сбои в своих системах. Вот только определить собственную полезность, гордиться собой не могут, начни они делать это… — Она рассмеялась. — Не начнут. Человечеству не нужен стальной конкурент. Да и раса машин быстро погибнет, начав жить по законам людей. В микросхему не вложишь глупость, сомнения и страхи. Зато с их помощью можно сформировать переродка.

— О них часто говорят, но я не совсем понимаю, что это.

— Идите сюда. — Она позвала меня к машине у стекла, вставила в нее какую-то короткую полоску и ткнула пальцем в металлическую раму для картин, которая вдруг стала показывать подвижное изображение. Я уже привык к таким фокусам, удивило лишь происходящее на том, что называлось экраном.

— Запись настоящая, я только проматывать буду быстрее, чтобы мы не тратили часы, наблюдая за экспериментом.

Я видел обычную кошку, привычную пособницу Леворукого, похожую на ту, что я приютил. Какой-то человек, казавшийся излишне суетливым, бегал вокруг, время от времени вынимая животное из клетки и делая ему какие-то уколы. Животное менялось. У него выросли клыки, крохотное тело изуродовали огромные мышцы, кости вытянулись, и спустя какое-то время оно уже не помещалось в клетке.

— Это и есть переродок. Живое существо, видоизмененное специально запрограммированными генами, которые позволяют не только менять внешний облик, но и контролировать сознание.

— Я не понимаю… Это выглядит безумно. Таким сумасшедшим может быть лишь волшебство.

— Вы правы, Окделл, такова грязная магия нашего мира. Вот только мы зовем ее наукой. Это всего лишь кошка… — Она погасила экран. — А мог быть человек. Существует история, которой наших детей не учат в школах, прошлое, что человечество предпочло бы забыть. Очень давно наша раса поднялась на такой уровень прогресса, который позволил создать почти идеального человека, переродка вроде этой кошки, не подверженного никаким болезням, существо, способное контролировать даже процесс собственного старения. По сути, наши предки создали технологию, способную породить бога. Вот только кто был достоин такого дара? Вся раса людей? Поверьте мне, на такие опасные исследования, отнимающие тысячи жизней, обычно идут не те, кто стремится облагодетельствовать своих сородичей. Цену подобным достижениям знают лишь люди, стремящиеся к власти. За новую технологию началась война. Кто-то ввязался в нее, желая заполучить секретные разработки, некоторые, стоит отдать им должное, сражались за право их уничтожить, а некоторые не погнушались использовать оружие, которое почти под корень выкосило само человечество.

— Но вы живы.

Она пожала плечами.

— Панем — лишь жалкие остатки того государства, которое и стремилось подвинуть с неба богов. Долгое время мы считали себя единственными выжившими. Люди испугались голода и одиночества, они уже не мечтали о бессмертии. Было решено избавиться от губительного знания, к которому наша раса оказалась не готова. Ученых, которые привели человечество к такому состоянию, было решено уничтожить, но они бежали. Четыре человека с измененными генами создали дорогу, по которой вы пришли к нам, и ушли в земли, на которых считалось невозможным выжить из-за радиации. Это сочли оптимальным решением. Никто не собирался пускать их назад. Дорогу не уничтожили, но ее защитили опасными ловушками, некоторые коридоры заполнили ядовитым газом, вызывающим галлюцинации, в других поселили опасных переродков, способных веками жить и размножаться в темноте, питаясь друг другом. Все эти твари были созданы для уничтожения людей с особой, измененной ДНК. Таких, каким был ваш предок, Окделл, профессор Раен Лит, ученый, который управлял лабораторией, ставшей впоследствии военной крепостью Орешек.

Я не все понимал, но меня поразила осведомленность этой дамы.

— Откуда вы знаете обо всем этом?

Лора улыбнулась.

— Машины, даже сломанные, хранят в себе большое количество знаний. Часть информации, которую смогла получить я, есть и у моего босса Битти. Думаю, еще больше данных у мистера Верли, который имеет доступ к засекреченным архивам Капитолия, а он, в свою очередь, делится информацией с министром и мистером Теори. Те, кого вы называете Абвениями, долгое время не прекращали своих попыток вернуться, но потом как будто смирились с судьбой изгнанников. В разоренных войной землях они вынуждены были бороться за свое выживание и благодаря украденной технологии создавать переродков, способных очистить землю, воду и воздух от радиации. Позднее они обнаружили небольшую колонию выживших людей, погибавших от голода и болезней. Не одно поколение этих несчастных скончалось, прежде чем ставшим бессмертными удалось получить здоровых особей, давших начало новой расе. Человечеству, которое, по мнению Абвениев, должно было начать все сначала.

Я даже представить не мог, как давно произошли события, о которых она говорила.

— Среди своих детей ученые нашли себе супруг. Некоторое время они еще предпринимали попытки вернуться и даже создали ключ. Как и все их творения, это был переродок, человек, носивший в себе гены всех четырех основателей нового мира. Только он был способен пройти через подземелья и провести назад их потомков, его дети обладали той же силой, защищать их ученые завещали своим отпрыскам, причем вложили в них это стремление на уровне материй и клеток, которые даже в микроскоп не рассмотреть.

— Ракан, — осенила меня догадка.

Она пожала плечами.

— В отчетах упоминался анакс, идеальное существо, сосредоточившее в себе всю мощь технологий, которыми владели Абвении. Разумеется, создав такого воина, они не могли не вложить в его руки соответствующие оружие.

— Меч? — Нет, это было слишком просто. — Зверя.

Лора кивнула.

— Некоторое время Абвении угрожали Панему, мечтая о возвращении, заставляя наших ученых ставить все новые и новые ловушки, посылать тайными ходами наверх тварей, способных уничтожить новую расу, но думаю, Абвении привязались к народу, который создали, и не захотели втягивать его в очередную войну. Зверь, созданный для завоевания, стал защитником новых земель. Я не знаю, что за данные об этом проекте получили в Капитолии, но они их испугались и с Абвениями оборвали всякую связь. Нижние ярусы крепости, где раньше располагалась одна из их лабораторий, заблокировали, видимо, желая избежать вторжения монстра, который мог из них выбраться.

— Вы не боитесь мне об этом рассказывать? Мне сказали, тут даже у стен есть уши?

Она улыбнулась.

— А кто, по-вашему, им эти уши приделывал? Со мной можно говорить совершенно спокойно.

— Но Абвении ушли. Куда и зачем?

— Я могу сказать лишь одно. Дыра в полу, к которой так стремились камни. Ни в одной из вскрытых мною машин не было даже упоминания о ней. Кто-то приходил в замурованные подземелья после того, как они были опечатаны, и создал этот проход. Если спросите меня, куда он ведет, я не смогу предложить вам ответа. Впрочем, прошли века. Страх изменил Панем, многие старые технологии были запрещены, забыты и утрачены. Только война с Тринадцатым дистриктом привела к тому, что правительство сдуло вековую пыль с программ создания переродков, но можно сказать, что знания, которыми обладает Морфей Теори, ничтожны по сравнению с теми, которыми владели ваши Абвении. Думаю, и вы не похожи на своих великих предков, Повелитель Скал. Не знаю, почему они не вручили в дар своим потомкам бессмертие, но я считаю это разумным. — Лора задумчиво нахмурилась. — Как думаете, настало время соединить две разрозненные части человечества?

— Я не знаю. — Поверить в ее рассказ было очень трудно, но я старался.

— Вот и я тоже не знаю. Мы сильнее вас, только ведь и хуже… Мне кажется, Панем уже ничего не спасет. Мы устраиваем восстания, меняем власть, но люди не становятся лучше или благороднее. Они не хотят учиться доверять друг другу. Вы лучше, больше похожи на детей, которые еще не выбрали свой путь в жизни, но мы не позволим вам пойти верной дорогой. Панем завоюет ваш мир и превратит его в очередной дистрикт, жалкое подобие самого себя, продовольственный и сырьевой придаток. Они назовут это просвещением, вы сочтете завоеванием и будете бороться, но наверняка проиграете.

— Зачем вы говорите мне это? — Сам не знаю, откуда взялась злость, странная, мне самому не понятная обида. — Мне некуда возвращаться. К миру, который погубил и извратил все, что мне дорого, я не испытываю никакой жалости. Мне безразлична его судьба.

Лора тихо рассмеялась.

— Значит, мы удивительно похожи. Мне давно наплевать на Панем. В живых не осталось ни одного человека из тех, кого я любила. Брата погубили Голодные Игры, родителей — восстание, которое не принесло никаких перемен. Вам решать, кому говорить о том, что вы от меня услышали. Если захотите объясниться со своим другом, я сделаю так, чтобы этот разговор остался только между вами.

— Почему вы сами не поговорили с ним?

— Я же сказала, что мы похожи, Окделл. Нам наплевать, кто кого и зачем станет убивать. Мы не верим в живых и не знаем, что сделать для своих мертвецов.

— Мне нужно ему рассказать.

Она пожала плечами.

— Стоило бы из благодарности. Вас не спасли бы, если бы не его кровь. Ив и Битти удалось выделить из нее то, что было разрушено в вашей собственной крови. Не знаю, что вы натворили, но веками существовавшая программа дала сбой. Хотя… Мне удалось подслушать некоторые рассуждения Верли. Может, вы выбрали не того анакса?

Я не понял, о чем она говорит.

— Альдо, последнему из Раканов, я отдал всю верность, что у меня была.

Лора пожала плечами.

— Люди лгут, а машины — нет. Вас путешествие через подземелья едва не прикончило, а Алва прошел через лабиринты Орешка невредимым. В вашей крови один измененный ген, в его — их четыре. Верли считает, что нам удалось заполучить ключ Абвениев, но мне, признаться, не важно, кто из вас во что верит. Сегодня вечером его комнаты не будут прослушивать, но вы идите, куда хотите, Окделл, и делайте то, что считаете нужным. Не стану даже просить вас не доносить на меня. Смерть не страшна… — Она ухмыльнулась. — Я давно перестала жить.

Глава 19.

— Нам обязательно делать это здесь?

— Разве ты не хотел следить за кошкой?

— Больше похоже, что она намерена наблюдать за нами. — Тварь претворялась, что лижет лапу, но я видел, как она повела ухом, показывая свое любопытство.

— Только не говори, что это тебя смущает, — хмыкнул Ушастый. — Можешь превратиться в человека, оставаясь при этом невидимым?

Я вздохнул.

— Могу.

— Начинай. Постарайся воссоздать не только оболочку, но кожу, плоть и даже мысли.

— Противно, — признался я. — Люди слабые и ходят на двух лапах, глупо раскачиваясь из стороны в сторону.

— Ну хоть кто-то из них тебе нравится? — Вместо ответа я перекинулся. Он вздохнул. — Ну, в общем-то, предсказуемо. Только уши убери, ладно?

— Чем они помешают? — Он нахмурился. — Хорошо, хорошо…

Я, выругавшись про себя, завершил превращение. Ушастый подтолкнул меня к зеркалу.

— Как тебе?

Голого Ричарда Окделла я видел тысячу раз, так что удивляться было нечему. За последние дни он немного окреп. Наполнились силой руки, ленты мышц отчетливо скользили под кожей на животе и по-мужски крепких ногах. Годы могли превратить моего человека в могучего воина. В нем была заложена некоторая стройность, которая позволяет рыцарям, в двадцать лет провозглашенным победителями на поле брани, до старости влезать в фамильный доспех, но не грация прирожденного фехтовальщика.

— Ну, по людским меркам, он, должно быть, хорош.

Ушастый улыбнулся.

— Юнцы ведь бывают разными. Одни похожи на робких стройных оленят, которые вскоре вырастут в благородных, но слишком глупых оленей, чью голову прекрасные дамы не сочтут за труд украсить короной из рогов, пусть даже и золоченных. Встречаются также молодые коты, громкоголосые по весне, еще до наступления зрелости успевающие украсить себя шрамами в поединках и кабацких драках. Из них часто вырастают очень опасные хищники, быстрые и смертоносные. Правда, лишь из тех, кто выживает в этих извечных кошачьих склоках. Эти нравятся мне больше других, но я не настаиваю, чтобы ты разделял мои вкусы.

— На кого, по-твоему, похож он?

— Юный кабанчик? Поджарый, упрямый и сильный. Нет, это не про Ричарда Окделла. — Лунный кот обвил хвостом созданную мною руку. — Вепрям не хватает его гибкости мышления. Они всегда прут напролом, с шумом сметая все на своем пути, поэтому часто становятся жертвой охотника. Но он и не рыба… Когда глядишь на мир через толщу воды, он кажется меньше и загадочнее. Юные рыбы, спруты и угри слишком хладнокровны для того, чтобы попасться в ловушку хрустального света, мерцающего над их головами, хотя и любознательны от природы, этого у них не отнимешь. Так кто же твой человек? Может, птица? Они такие забавные. — Его тело дрогнуло, меняя форму. — Вороны мудры, но они наделены своими слабостями. — Он встал за моей спиной, поправляя черные, как смоль, волосы, рассыпавшиеся по плечам. — Жизнь быстро выбрасывает их из гнезда, в юности они порой мечтают о золоте и клетке, о праве говорить на понятном людям языке, но потом кровь неба берет в них верх, зовет ввысь, к одиночеству и свободе. — Он провел ладонями по моим рукам от запястий до плеч. — Вот только вороны — воры… Люди часто думают, что их привлекает блеск побед, сверкающая на солнце мишура славы, но они забывают главное. — Теплый язык скользнул по шее. — Эти птицы любят играть с чужой жизнью не меньше раттонов. Посмотри, как прекрасен твой человек… Ну же.

Его низкий голос ласкал не хуже прикосновений. Что-то странное поднималось в груди, ни на что не похожее чувство, граничащая со слабостью растерянность. Она не была мне неприятна.

— Думаешь, он ворон? — Мне было велено разглядывать самого себя, но я отчего-то изучал человека, в которого он превратился. Невозможно было отрицать, что герцог Алва хорош собой. В его привлекательности было даже что-то пугающее. — Люди не должны рождаться такими красивыми. Это дает им слишком много преимуществ, но еще к большему обязывает. Легко завоевывать сердца, если умеешь нравиться. Но и порождать зависть, ревность, злобу, тоже легко. Наверняка у него было много женщин и врагов, думаю, даже слишком много.

— Что ты хочешь сказать?

— Показался бы Ричард мне таким неповторимым, если бы я не провел долгие годы в подземельях Абвениев? Голод, брат… Так сладко утолить его после долгого воздержания. Какую бы еду тебе ни предложили, она кажется самой изысканной. Но посмотри на здешних раттонов. Они совсем не ценят свою добычу. Кажется, люди называют это пресыщением? Возможно, это хорошее чувство, но мне и оно кажется неправильным. Еда должна лишь утолять голод, а не будить новый.

Ушастый задумался над моими словами.

— Да ты у нас философ, брат. — Его руки притянули меня ближе, обнимая за талию. — Даже не знаю, что тебе ответить. Мне нравятся гурманы, хотя за свою слабость они платят лишним весом, одышкой при ходьбе и разочарованием в простых вкусах, которые кому-то менее искушенному доставили бы истинное наслаждение.

Я фыркнул. Было немного щекотно, когда его ладони игриво заскользили по моим ребрам.

— Герцог Алва не выглядит разжиревшим. Только обожравшимся. Понятия не имею, как заманить его той добычей, что у меня есть.

— Ты упускаешь один важный факт. Твой человек отличается от всех его женщин.

— Полом, по меньшей мере, — мне было весело.

— Не только. Любовник из него пока не впечатляющий, а друг наверняка ужасный. Он не слишком умен, толком никому и ничему не предан и болезненно горд, даже если сейчас позабыл об этом. Ревнивец. В чем-то лжец. Начинающий дуэлянт и неудавшийся Повелитель, но… Все его порывы искренни. Даже в своей подлости и жестокости он настоящий и делает то, на что толкают его чувства. Редкий дар, хоть и доставшийся глупому юнцу. У Алвы тоже был такой, он слишком рано поумнел и научился его прятать, но однажды… Ты, должно быть, видел это в его воспоминаниях. Мне они особенно нравятся, а он их не слишком прячет. Не оттого, что тоскует по женщине. Ему не хватает тех чувств, что он тогда испытывал. Предложи их ему, отдай то, что делает твоего Окделла достаточно важным, чтобы ему немного завидовать, прощать за глупую жестокость и даже умереть за него, если придется. — Он с некоторым сожалением меня оттолкнул. — Знаешь, я передумал. Не стоит тебя ничему учить. Искусством соблазнителя ты тут мало чего добьешься. Хватит искренних порывов самого мальчишки и твоего желания его сохранить. Это уже делает вас с герцогом сообщниками.

***

Когда Лора выставила меня из лаборатории, первой моей мыслью было отправиться к Алве, я даже прошел в тот конец коридора, где располагались его комнаты, но у двери застыл в нерешительности. Из покоев герцога доносились музыка и смех. Ему было весело, в то время как я чувствовал себя растерянным, запутавшимся и совершенно разбитым? Захлестнувшая меня досада была такой сильной… Я почти развернулся, чтобы сбежать в свои комнаты, но в этот момент гитара печально заплакала. В каждом ее звуке было одиночество, которое не могли стереть ни беззаботные голоса, ни звон бокалов. Подойдя к двери, я нажал на кнопку с намерением вести себя сдержанно и демонстрировать здравомыслие, но едва створка отъехала в сторону, снова взбесился.

Герцог сидел в кресле, наигрывая на гитаре. Не было ни потрескивания огня в камине, ни привычного уюта его комнат, зато имелся Ксандр, устроившийся у его ног с бокалом в руке. Даже скучные белые стены и серый ковер на полу не могли уничтожить атмосферу взаимопонимания и доверия между этими двумя людьми. Возможно, Алва хотел бы себе именно такого оруженосца, развязного и невоспитанного, но смотревшего на него с уважением и искренней симпатией.

— Окделл. — Тонкие нервные пальцы ударили по струнам, последним аккордом обрывая песнь чужой печали.

— Нам нужно поговорить.

Он отставил инструмент, откинувшись на спинку кресла.

— Я немного пьян и не настроен на задушевные беседы.

А чем он только что занимался?

— Я настроен. Ксандр, вы не могли бы нас оставить?

Оруженосец Хоторна бросил на герцога вопросительный взгляд. Тот пожал плечами, показывая, что не задерживает его. Эти обмены жестами и понимающими взглядами заставили меня сжать руки в кулаки. Я ревновал. Правда была такой простой и понятной, что выбила из моей груди остатки воздуха. Даже когда Ксандр ушел, я все никак не мог подобрать нужные слова. Алве пришлось поторопить меня:

— Что вы хотели сказать, юноша?

Губы пришли в движение, слово в слово я пытался передать разговор с Лорой, даже ту его часть, что не была мне до конца понятна, но мысли были заняты совсем другим. Я рассматривал своего эра. Мы столько времени провели вместе, но мне ни разу и в голову не пришло его изучить. Не слова и поступки, не молниеносные движения опытного убийцы, а линию рта и бровей, прямой нос и скулы. Он был красивым и ярким, бледная кожа, необычные глаза и черные, как смоль, волосы сочетались с тем, что принято называть породой. Как чистокровный мориск предназначен для того, чтобы носить на своей спине знать, так Алва был создан для трона. Именно таким воображение рисует нам короля: сильным, непобедимым и безудержным. Он подходил для короны не меньше, может, даже больше, чем генерал Хоторн.

Почему мне никогда не приходили в голову подобные мысли? Я видел в нем убийцу отца и не замечал правителя, который хорошо заботился о собственных землях и стране. Его верность Олларам была преданностью друга, а не служением раба. Мне кажется, он любил Фердинанда, как младший брат может любить старшего, с состраданием к выпавшей ему доле, с заботой и отчаянной попыткой оградить его от всех тревог. Оллар был единственным, за кого Алва готов был умереть. Я никогда не понимал такого верного служения ничтожному королю. Мне вообще никогда не приходило в голову размышлять о тяготах короны, о том, сколько свободы она отнимала. Алва казался мне ветром, который нельзя запереть в самом роскошном дворце, возможно, он сам себя считал таковым и был благодарен тому, чьи оковы даровали ему свободу. Разве она принесла герцогу удачу или счастье? Даже в лучшие дни его взгляд оставался равнодушным, а гитара захлебывалась от одиночества. Что он искал в древних манускриптах и заброшенной Гальтаре? Может быть, свое предназначение?

— Вы умеете не только выживать, но и с легкостью заводите опасные знакомства.

— Опасные?

— Женщина, которой нечего терять, сосредоточила в своих руках секреты многих мужчин. Не стал бы без особой нужды ссориться с этой особой. Я благодарен вам за рассказ, Окделл, можете быть свободны.

— Вы ничего не скажете мне?

Он пожал плечами.

— О чем нам говорить? Если у вас есть вопросы, задавайте их мне, но учтите, что я пьян и могу наболтать много лишнего.

А ведь Алва не лгал. Не знаю, было ли виной этому его плохое самочувствие, но я видел лихорадочный блеск в его глазах и пятна румянца, почти скрытые щетиной на дурно выбритых щеках. Его пренебрежение собственным внешним видом еще никогда так не бросалось в глаза. Рубашка была расстегнута почти до пупка, штаны подозрительно измяты. Мысль, которая закралась мне в голову, заставила мои собственные щеки вспыхнуть:

— Чем вы занимались, пока я не пришел?

Герцог рассмеялся, потянувшись за бокалом.

— Я думал, вас интересуют ваши драгоценные Раканы, судьбы двух миров, связанных общими тайнами, а у вас на уме одни пошлости, юноша. — Я покраснел еще сильнее, он усмехнулся. — Не надо стыдиться, Окделл, сейчас вы больше всего походите на того, кем и должны являться. На глупого юнца, запутавшегося в собственных страстях. Ради всех богов и Абвениев, оставайтесь таким как можно дольше. Немногим удается к вашим годам сохранить столько наивности и глупости. Держитесь за нее. Поверьте моему опыту: умнеть неприятно и больно. Хуже только несвоевременно трезветь.

Он залпом осушил бокал и снова его наполнил. Ничего не менялось, снисходительность герцога по-прежнему выводила меня из себя.

— Вы хотите сказать, что ваш новый оруженосец мудрее?

— Это вы о господине Верле? Он не служит мне и никогда не станет этого делать, но с ним приятно общаться. Разглядывать демонов в чужой душе всегда занимательно. Он повзрослел и никак не может увязать эту несвоевременную зрелость со своими наивными мечтами. На вашем месте я бы не стал переходить ему дорогу.

Вспомнив, что сейчас нас никто не слышит и можно оправдаться, мне захотелось заверить его в собственной безгрешности.

— Я не любовник генерала Хоторна. Это было сказано, чтобы скрыть, как было обнаружено тело Энобарии.

Алва равнодушно пожал плечами.

— Лучше бы вы с ним спали. Были бы и умнее, и целее.

— Да вы… Ракан! — Почему я высказал это как оскорбление, сам не знаю. Все слишком запуталось, меня на куски рвали самые противоречивые чувства. Как же он злил меня! Будто я снова был тем юнцом, который не предавал сам и не переживал предательств. Он опять шел своим путем, не желая мне ничего объяснять, но, Леворукий и все его кошки! Я ведь повзрослел. Мне хотелось, чтобы он взглянул на меня иначе, не простил, но хотя бы постарался понять, может быть, пожалеть… Да, именно сегодня я мог признать, что жалок.

— Раканов не осталось. Королем человека делает не золотой венец на голове и не кровь в его венах. Это здесь. — Алва прижал руку к собственной груди. — Победы. Воинская слава. Власть… Все это ничтожно, юноша. Вот здесь, в сердце, должно быть сострадание, безграничная любовь к своему народу, готовность разделить с ним торжество славы и тяготы поражения. Эрнани был последним Раканом, в котором все это было. Он покинул Гальтару, желая дать своему народу новое будущее, путь, свободный от Абвениев, их прошлого и их Зверя. Он знал, что за это придется заплатить ему самому, знал, что бог, которого выдумали себе люди и в которого им нравится верить, недолго будет оставаться безупречным, и однажды его, как любую силу, способную что-то объединять, пронырливые хитрецы извратят до неузнаваемости. Ему даже хватило ума понять, что побег от прошлого — лишь начало перемен, и новому времени нужны другие, свободные от древних законов короли. Оллары прекрасно подходили на эту роль, но, как видите, и они почти пали. Грядут новые времена, которым не нужны ни я, ни вы, Окделл. Это будет эра иных знамен. Все, что мы с вами можем, это уйти со сцены, облегчив им путь и сохранив остатки достоинства, как когда-то поступили ваши предки и мои создатели, если верить машинам, которые, по словам вашей новой подруги, не лгут.

— Но вы — истинный король! — Я поверил в это. Сам не знаю, почему, не вдаваясь в детали прошлого, не вспоминая о спрятанных в гробу письмах. — Вам я должен служить.

Он устало улыбнулся.

— Вы очень скверно это делаете юноша, но мне так даже нравится. Кому и что мы должны? Разве преданность обязана существовать по законам крови? Я убил вашего отца, и этого уже ничто не изменит. Вы пытались убить меня дважды, первый раз — ядом, второй — подписавшись под наиглупейшим приговором. Ну, так я поступил еще хуже. Внушил уважение к себе человеку, который не погнушался избавить меня от старых клятв. Он верил, что поступает правильно, не видел для себя иного пути, но… — Алва снова залпом осушил бокал. — Он отнял у меня будущее, Окделл. Я не приму другого короля и не стану им сам. Моим правителем был Фердинанд. Нелепый монарх со слишком большим и добрым сердцем. У меня такого нет и уже не будет, а значит, я не вправе носить корону, которую вы сейчас пытаетесь разглядеть на моем челе.

— Но он отправил вас на войну, зная, что ее не выиграть! — Я снова ревновал, глупо, неоправданно и зло. К его королю намного сильнее, чем к мертвой королеве. — Он завидовал вашей славе, он хотел…

Не знаю, как Алва оказался рядом со мной, но он встряхнул меня так, что я чуть не отлетел к двери.

— Он в меня безгранично верил! Ни одна живая душа в этом мире не нуждалась во мне так, как нуждался Фердинанд. Если бы ему требовался любовник, а не Первый маршал, я бы стал им. Нуждайся он в моей дружбе больше, чем в преданности, я бы стал хранителем всех его тайн. Я уничтожил бы каждого, кто попытался отнять власть у него и отдать ее мне. Катарина Ариго не выносила мне ни одного ребенка. Я стал ее любовником не для того, чтобы плодить королевских бастардов, с этим дражайшая супруга моего короля прекрасно справлялась самостоятельно. Мне нужно было, чтобы он радовался появлению этих детей на свет, а Фердинанд был счастлив считать их моими. — Алва громко рассмеялся. — Вам не понять, какую силу способна дать такая слепая вера. Мой король ценил меня не за победы или славу, Окделл, ими я благодарил его за любовь.

Куда только делась моя злость. Мы с Алвой были удивительно похожи, мы оба нуждались в любви, которую не нашли ни в своей семье, ни у выбранных сердцем женщин. Нас признали лишь наши короли. Мы оба любили их за это почти одержимо и безрассудно, готовы были умереть за право сидеть на ступенях их трона и заботиться об их покое. Вот только Альдо лишь притворялся, что я ему дорог, а Фердинанд действительно любил своего Первого маршала больше собственной короны. Готов был доверить ему все, чем хоть немного дорожил, включая собственную жену, погрязшую в интригах и лжи.

— Простите. — Алва не ожидал моих извинений. — Я не должен был говорить плохо о Фердинанде Олларе.

— Что ж, возможно мне не стоило вас трясти. — Герцог вернулся в кресло и снова наполнил свой бокал. — Может, и впрямь проще один раз убить, честнее… Но это пока невозможно сделать.

— Что с нами будет? — Я подошел к узкой кровати и сел на ее край. — Как нам жить дальше?

— Понятия не имею, — он пригубил вино. — Хотите выпить?

— Как вы можете… — Я осекся: привычка упрекать его уже была признана мною глупой. — Да, хочу.

Разве я, признавшийся в равнодушии к собственной стране, имел право обвинять его в бездействии? Дело было не в Талиге. Мне просто не нравился такой Алва. Я даже предположить не мог, о чем он сейчас думает.

— Может, вернемся домой? — Меня не радовало собственное предложение, но я его сделал.

— Как только вы найдете способ вернуться, сообщите мне об этом. А сейчас возьмите себе вина и помолчите немного.

Я подошел к его креслу и потянулся за стоявшей на полу бутылкой. Для того чтобы дотянуться до нее, пришлось склониться над Алвой. Он отставил бокал и привычным движением пальцев стряхнул с век усталость. Когда он снова открыл глаза, я понял что стою неподвижно, так и не прикоснувшись к бутылке, наши лица слишком близко, и я чувствую запах вина, а его теплое дыхание касается моих губ. Мне стоило принять хоть какое-то решение. Сделать шаг назад или поддаться безумному желанию наклониться вперед, но я медлил, скованный уже знакомой болью в груди, пока не почувствовал прикосновение пальцев к собственной шее. Не знаю, чего он хотел — отстранить меня или приблизить, в тот момент это уже не имело значения, я пошел на поводу у собственных желаний, стал эгоистичным и жадным, как мне и советовал генерал Хоторн.

В этот раз герцог решил ответить на мой поцелуй. Его губы были живыми и горячими, а руки требовательными. Он привлек меня ближе, заставляя оседлать свои колени. Скользнув ладонями под его рубашку, я жадно поглаживал горячую кожу живота, стараясь впитать тепло его тела, требовательные губы пили меня, как вино, лишая возможности дышать, голова кружилась от желания, сердце плясало в груди, как сумасшедшее. Это не был восторг юнца, захваченного новым опытом ласк. Чувство, которое я испытывал, было глубже страсти: мне стало все равно, что будет с нами, Лишь бы вот так, как сейчас… Чтобы будущее, которое нельзя разглядеть, было общее для нас с ним. Когда Алва попытался отстраниться, чтобы дать мне возможность отдышаться, я застонал от разочарования и потянулся за новым поцелуем. Мне нужны были его губы и прикосновение, как можно больше этих украденных у судьбы мгновений.

— Ричард…

Наверное, он хотел вразумить меня, вспомнил что-то важное, причину, по которой это не могло с нами происходить, но я не хотел ее помнить, прикасаясь губами к его векам, щекам, шее. Неумелый, порывистый и жадный, я сейчас ревновал его ко всем многочисленным любовницам. Понимая, что мне не превзойти их в опыте и мастерстве, я пытался выиграть для себя пару мгновений искренностью своего желания.

— Ричард…

Хриплые ноты в его голосе были моей музыкой. Я прижался ртом к его губам, заставляя Алву замолчать. Мне нужно было успеть украсть как можно больше. Ткань его рубашки затрещала, не выдержав моего желания коснуться его рук и плеч. Герцог тихо выругался, до боли сжав ладонями мою талию, он принялся целовать меня яростно и не менее отчаянно. Я чувствовал захлестнувшее его возбуждение и не мог скрыть свое. Мы желали друг друга. Сейчас, впервые между нами было это… Нечто по-настоящему важное, и мне было все равно, пьян ли он и не пожалею ли я завтра о случившемся. Когда в коридоре раздался крик, я попросил судьбу:

— Не надо.

Вопль повторился. Алва взял меня за плечо, заставив отстраниться.

— Ричард…

— Позже? — спросил я с надеждой, чуть не ругаясь от досады.

Он расхохотался, поднял меня со своих колен и встал сам. Мимолетом взглянул на себя в зеркало и, поняв, что лучше выйти совсем без рубашки, чем в том, что от нее осталось, скинул ее с плеч и бросился из комнаты. Я успел заметить уродливые шрамы на его спине и вспомнил Хоторна. Отметины на его теле не казались мне чем-то ужасным — просто свидетельства того, что человек многое пережил. А вот на шрамы Алвы мне было больно смотреть. Хотелось, чтобы их вообще не существовало. Может, тогда его музыка не была бы такой грустной. Он мог бы чаще улыбаться. Например, мне.

***

После несостоявшегося урока я некоторое время задумчиво бродил по коридорам, пока не наткнулся на Александра. Он был занят тем, что смотрел на лестницу, ведущую вниз, задумчиво сжимая и разжимая кулаки, словно проверял чувствительность собственных пальцев. Когда он сделал первый шаг по ступеням, ведущим вниз, я вспомнил разговор между Алвой и Ундом. Несмотря на нежелание связываться с этим человеком, я скользнул в него.

— Не ходи. — Союзников у меня не так много.

— Раттон. — На этот раз он не стал меня запирать, я был премного ему за это благодарен. — Есть новости?

Я передал ему содержание разговора между герцогом и Ундом, но лишь ту часть, что содержала предупреждение об опасности нижних этажей. О проходе пока было рано рассказывать. Я еще сам не до конца понимал, как должен воспользоваться полученной информацией. Как раттону, мне бы стоило радоваться возможности развязать войну, но сначала стоило убедиться, что моя добыча на ней выживет.

— Ясно. Спасибо.

— Все равно пойдешь?

— Да, нужно кое-что выяснить.

Ненавижу это чувство. Я знал, что пойду на этот риск и спущусь вместе с ним, но радости мне это не прибавляло.

— Вдвоем безопаснее, человек. Держи себя открытым. Я пройду вперед и, если замечу угрозу, дам тебе знать.

Мне показалось, что идея ему понравилась, но нашим планам помешал громкий крик.

***

В коридор я прибежал одним из последних обитателей подземелий. Некоторое время потратил, чтобы привести себя в порядок и унять лихорадочно бьющееся сердце.

Крик поднял Мартин. Он сидел, привалившись к стене, и, как ребенка, укачивал руку, располосованную почти до кости. Ив пыталась привести его в чувство и отвести в госпиталь. Он, широко распахнув глаза, старался ей что-то объяснить, но язык его плохо слушался.

Роб несколько растерянно смотрел на дверь в мои комнаты, которая ходила ходуном, сотрясаясь от ударов изнутри.

— Что там?

— Похоже, животное, которое вы приютили, оказалось несколько больше и агрессивнее, чем ему следовало, — усмехнулся Алва.

Я вспомнил запись, показанную Лорой. Она хотела меня предостеречь? Я оглянулся, поискав взглядом девушку, но ее не было среди растерянных работников лабораторий.

— Интересно, чего киса нализалась, опрокинув ваши пробирки? — не упустил возможности уколоть Морфея Битти.

— Не говорите ерунды. Без специального оборудования невозможно настолько ускорить процесс перерождения клеток, а мне его еще не доставили. — Теори выглядел растерянным и настороженным. Похоже, он не готов был столкнуться с тем, чего не понимал. — Может, в помещение пустить усыпляющий газ?

— Оно не герметично, — заметил Роб. — Придется всех эвакуировать с этажа или потом несколько дней ходить в противогазах. К тому же, всем в крепости распоряжается Хоторн. Я уже послал за ним.

— Я хотел только кофе принести. — Лекарство, которое Ив вколола своему помощнику, наконец, подействовало, и он немного успокоился, позволив доктору наложить жгут.

— Тебе нужно в госпиталь. — Ив помогла ему подняться.

— Осторожнее, — попросил нас Мартин. — Эта тварь быстрая и очень сильная. Я едва успел выскочить за дверь. По мне, так лучше вам туда гранату кинуть.

— Что случилось? — Гейл бежал по коридору в сопровождении Ксандра. Роб коротко и по-военному доложил ему ситуацию:

— Кошка оказалась переродком. Мартин зашел к Окделлу, а она на него напала и едва на куски не порвала.

— Уберите людей из коридоров. Всему персоналу подняться на этаж выше. Роб, проследи за безопасностью наших гостей.

Алва хмыкнул, глядя на дверь:

— А я не прочь поохотиться на ваших закатных тварей.

Хоторн отдал ему один из своих странных пистолетов. Морфей что-то твердил об образце, но Роб и Ксандр быстро загнали всех нас в лифты. Не то чтобы я хотел остаться и стать свидетелем дикой и глупой забавы… Просто волновался за герцога. Каким глупцом надо быть, чтобы так бессмысленно рисковать жизнью теперь, когда она стала для меня такой важной!

Этажом выше нас разместили в разных комнатах. Роб заблокировал лестницу и остался дежурить у лифтов, хотя и насмешливо сообщил, что переродок вряд ли ими воспользуется.

— Смотря какой переродок, — хмыкнул Ксандр и, понизив голос, сообщил мне: — У тебя губы распухли.

Я слишком волновался, чтобы чувствовать себя смущенным. Воспользовавшись тем, что никто не обращал на нас внимания, я тихо спросил:

— Вы кажетесь опытным человеком в некоторых вопросах...

Он удивился:

— Что ты имеешь в виду?

— Как мужчине соблазнить мужчину?

Ксандр растерянно на меня уставился.

— Если речь о Хоторне, то…

Я покачал головой.

— Нет.

Ксандр усмехнулся, а потом нахмурился.

— Если честно, то я никого в своей жизни не соблазнял.

— А Гейл Хоторн?

— Мне хотелось, а он решил, что желает этим воспользоваться.

Что-то подсказывало мне, что Алва не будет интересоваться моими желаниями.

— Жаль, я надеялся воспользоваться вашим опытом.

Мне почему-то казалось, что Ксандр сейчас ударит меня или расплачется от смеха, но он лишь вздохнул.

— Моим точно не надо. Может, тебе напоить его?

Это был самый безумный разговор, который я вел в своей жизни. Моя целомудренная матушка, должно быть, ворочалась в своем каменном гробу, но, вспоминая недавние поцелуи, я отчетливо понимал, что не хочу, чтобы ими все закончилось. Зачем мне нужен Алва, я еще не осознавал, зато мое тело решило, что он воплощает в себе все мои желания. Может, я боялся остаться один? Хотел привязать его к себе? Куда бы Алва ни отправился, он должен был взять меня с собой.

Браслет Ксандра запищал. Он нажал несколько кнопок, на маленьком экране появилось лицо генерала.

— Закончили. Спускайтесь вниз и вели включить воду. Перепачкались немного. — Ксандр довольно хлопнул меня по плечу. — Ну, главное, все живы.

Я кивнул. Да, пожалуй, это было самым важным.

Глава 20.

На то, во что гигантская кошка превратила мою комнату, было жалко смотреть. Бумаги, которые принес мне Гейл, валялись на полу разорванные в клочья, от плаката на стене тоже ничего не осталось. Труп твари был огромен, с искривленных клыков текла смешанная с кровью слюна, и, судя по всему дырок от пуль было много, одним выстрелом убить переродка не получилось.

Вокруг трупа уже суетились лаборанты во главе с Морфеем, приказывающим, какие образцы нужно собрать. Наблюдать за их работой совершенно не хотелось. Где мне сегодня спать, никто еще не решил, и вместо того, чтобы бесцельно прогуливаться по коридору, я отправился в душевые. Можно было догадаться, кого я там встречу.

— Окделл, мы полотенца забыли захватить. — Генерал Хоторн, с ног до головы забрызганный кровью, избавлялся от рубашки, не менее грязный Алва сидел на скамье, расшнуровывая ботинки. — Не могли бы вы попросить Ксандра принести их нам вместе со сменой одежды?

Я кивнул, но оруженосца искать не пошел. В комнатах эра Рокэ было все необходимое, но, когда я принес вещи, они оба были уже в душевой. Они о чем-то тихо переговаривались на нашем языке. Хоторн все так же не справлялся с произношением многих слов, но понять его уже было проще. Раздевшись, я вошел к ним.

— Принесли? — Алву мое вторжение не обрадовало.

— Да, но я тоже хотел бы помыться.

— Если верить записям камер в коридоре, у Дика скоро жабры вырастут столько времени он уделяет купанию.

Я поспешил скрыться в дальней кабине. Лампа над ней не горела, и можно было беззастенчиво разглядывать этих двоих, не выдавая своего смущения. Конечно, меня больше всего волновали шрамы. Несмотря на внешнюю схожесть, они были разными. У Хоторна шрамы были грубее, словно кожа лопалась, а края ран не хотели сходиться, отметины на спине Алвы были тоньше. Мужчины отличались так же, как их шрамы. Оба худые, подтянутые, черноволосые и высокие, они не выглядели родичами. Гейл был более смуглым и широкоплечим, от него исходило ощущение почти животной мощи и сдержанной агрессии хищника. Длинные ноги казались напряженными, словно их хозяин всегда готов к атаке. Алва был немного стройнее и легче, его движения казались обманчиво расслабленными, почти ленивыми, но я видел силу и скорость, которые они скрывают. Смертельную грацию танцора, которую он демонстрировал в каждом своем поединке. Подставляя под струи воды лицо, Алва поглаживал грудь и плечи, словно благодарил свое тело за безупречную службу. В этом не было ничего возбуждающего. Простые уверенные движения, но у меня от них пересохло во рту. Налив на ладонь немного средства из бутылки, похожего на то, которым по совету Мартина пользовался я сам, Алва размазал пену по животу и скользнул рукой ниже. Я поспешно отвернулся к стене, повернул ручку крана, чтобы хлынувшая на голову вода была ледяной, и дрожащими пальцами принялся щипать бедра, надеясь, что боль и холод меня отрезвят. Помогло не слишком хорошо.

— Окделл, вы простудитесь.

Я вздрогнул. Лицо Алвы было равнодушным, но глаза смеялись. Он вошел в кабину и отрегулировал воду, сделав ее теплой.

— Генерал… — Я понятия не имел, зачем мне понадобился Хоторн, но его не было. Должно быть, он вышел, пока я разглядывал стену и пытался замерзнуть насмерть. — Я…

Алва стоял слишком близко, мне приходилось смотреть на него снизу вверх, разглядывая темную щетину на подбородке, чувственные губы и вдыхая исходивший от него горький аромат хвои.

— Вам сейчас, разумеется, очень нужен Хоторн, но, видите ли, у него много дел. Это нам с вами, как его гостям, позволена некоторая праздность. Мне позвать кого-нибудь другого, чтобы вам помогли справиться с этим маленьким недоразумением?

Я проследил за его взглядом и покраснел. Не таким уж маленьким мое «недоразумение» сейчас выглядело, хотя. если сравнивать с его проблемой… Герцог не был возбужден так же сильно, но некоторый интерес к своей скромной персоне я отметил и тряхнул головой, стараясь избавиться от прилипших ко лбу мокрых волос. Что стоило сказать? Поддержать светский тон беседы и предложить ему помочь мне все уладить? Я рассмеялся, и волнение немного улеглось. Отчего-то вспомнился Придд с его безупречными манерами. Уверен, именно так он и повел бы себя с понравившейся дамой, но я не Валентин, а Алва — совершенно точно не девица!

Эра Рокэ мое поведение немного удивило. Ласково, как опасного безумца, он взял меня за плечо и осторожно встряхнул.

— Позволите узнать, что вас так развеселило?

Я попытался проявить снисходительность и все ему объяснить. Только вот Валентина, как и Леворукого, не стоило лишний раз поминать.

— Придд бы наверняка попросил вас оказать любезность и… — Может, волны поспешили отомстить мне за своего Повелителя, но я, хохоча, поскользнулся на гладких плитах пола и рухнул бы на четвереньки, не вцепись герцог мертвой хваткой в мое плечо. Полностью предотвратить падение у него не вышло, но вместо того, чтобы растянуться на полу, я плавно опустился на колени и понял, что ситуация ухудшилась многократно. Прямо перед моим лицом оказался крупный член, который медленно поднимался, наливаясь кровью. Я смотрел на него, как завороженный. Не знаю, что за тварь в тот момент в меня вселилась, но я провел рукой по ноге Алвы от колена к бедру, решительная ладонь, как будто не знавшая, что такое страх и стыд, чуть сжала крупную мошонку. Алва потянул мои волосы, заставляя запрокинуть голову и взглянуть на него. Никогда не видел у него такого выражения лица, оно было одновременно насмешливым и каким-то ранимым. Словно он не верил в мою решимость, в то, что я легко перешагну через все свои устои, и одновременно хотел этого. Словно он ненавидел меня и даже немного себя, ведь мы оба желали этой близости. Оставив в захвате его пальцев несколько прядей своих волос, я будто с головой ушел под воду, коснувшись его члена языком и проведя им от головки до самого основания. Даже представить себе не мог, что ласкать чужую кожу будет так приятно. У меня перед глазами все плыло, его прикосновения к затылку, теперь ласковые, почти невинные, казалось, расплавили мои кости. Тело стало податливым и мягким, оседая на пол еще сильнее. Я не испытывал отвращения, впуская его в свой рот. Даже когда Алва резко двинул бедрами и мое горло немного засаднило, отстраниться не хотелось. Я положил ладони на его ягодицы, упругие, гладкие, твердые, и начал поглаживать их. Меня переполняло желание взять от этого мгновения все возможное. Может, я был не слишком опытным, но чувствовал себя горячим, будто в моей груди разожгли костер из сухих веток можжевельника.

Как же он пах! Лесом, туманом, влажными от росы камнями… Моим потерянным Надором, утраченным домом. Почему я позволил тоске, по вине матери царившей в выстроенном моими предками замке, отравить все то, что чувствовал к своей родной земле, собственной юности, что сейчас вспыхнуло с новой силой. Я жадно скользил языком по хитросплетениям чужих вен, Алва отвечал мне рвущимся из легких хриплым стоном. Не знаю, кого я в то мгновение любил больше: человека позволившего мне выплеснуть всю накопившуюся страсть, опьянившим своей горечью, или себя и свою свободу. Мне было слишком хорошо, чтобы в чем-то сомневаться. Когда руки Алвы попытались оттолкнуть меня, я вцепился в него еще сильнее, чувствуя, что задыхаюсь от переполнявшей мой рот плоти, терзавших сердце новых чувств. Вкус его теплого семени на языке и в горле, взрыв моих собственных эмоций, брызнувших на пол… Воспользовавшись сковавшей мое тело истомой, Алва отстранил меня, но я снова припал губами к его коже, покрывая бедра короткими, неловкими поцелуями. Наверное, скажи он сейчас что-то гадкое, например, удивись моим странным новым талантам, я бы расплакался, как ребенок, или принялся больно кусаться, но он опустился на пол рядом со мною и обнял, позволяя уткнуться носом в его шею, спрятать пылающие щеки, растерянность и, может быть, даже любовь. Невозможную и неправильную. К нему и к себе, к прошлому, которое могло бы у нас быть, но все у нас с самого начала пошло не так. То, что сейчас он позволяет себя обнимать, не в силах ничего изменить и мне от этого грустно и страшно.

— Ричард… — Я робко посмотрел на него. Мне нравилось, как он произносил мое имя, я любил его глаза, в которых полыхали те же костры, что в моей груди, но ненавидел боль, которая поселилась в голове.

— Я глуп, да? Как обычно? Все делаю неправильно, совсем все…

Он не стал спорить:

— Да.

Небритая щека коснулась моего виска. Вышло одновременно сладко и раздражающе неприятно. Я дернулся, он отстранился. Мы разорвали объятья, но продолжали сидеть на полу, каждый глядя на свою стену.

— Слишком поздно. Со всем этим я опоздал на пару лет, а чувство такое — будто на несколько столетий.

Судя по звукам, он поднялся на ноги.

— Ричард.

Я закусил губу. Не нужно ему было обманывать, лжи я не стоил.

— Лучше «Окделл», если уже ничего нельзя изменить.

— Окделл. — В его голосе была странная, непонятная мне покорность судьбе. Он не был таким раньше, до того как все мы… Я его предал.

— Мне нужно побыть одному. Недолго.

Ответом стал лишь звук удаляющихся шагов. Плечи дрожали, но я не плакал. Повелитель Скал — как немое изваяние в алькове, мои слезы — всего лишь камень.

***

— Меня пугает твоя решимость, — признался на прощание Ушастый.

Знал бы он, как она меня самого настораживает. Я был благодарен, что он проводил меня к лестнице и пообещал, что подождет нашего возвращения, но на предложение спуститься вниз самому ответил отказом:

— Я не самоубийца.

Нечего сказать, утешил. Успокаивала только невозмутимость человека, который ждал меня на площадке. Александр не казался ни испуганным, ни взволнованным.

Почувствовав мое присутствие, он кивнул. Я потрусил вперед, опережая его на пару пролетов. Никаких ловушек не было, просто чем ниже мы спускались под землю, тем сильнее мне хотелось повернуть назад. Впрочем, когда мы миновали пару этажей, сопротивляться этому ощущению стало легче, я почувствовал запах кошки и вернулся к Александру, чтобы сказать ему об этом.

— Это может быть интересно.

Мы пошли по короткому коридору, заглядывая во все комнаты. Я сидел в человеке: хотелось немного набраться сил, а он не возражал.

— Ловушек на этом этаже не будет. Слишком опасно устанавливать их так близко от жилого блока.

В одной из комнат, похожей на заброшенную лабораторию, все старинные приборы выглядели так, будто с них стерли пыль.

— Может, Теори и не привезли нужное оборудование, зато он прекрасно разобрался с тем, как использовать оставшееся, — тихо сказал Верли.

— Вы знаете, что он создал ту кошку?

— Я в этом не сомневался ни секунды. Вполне в его духе: использовать для решения своих проблем ни в чем не повинную тварь. Думаю, он бы и человека не погнушался переродить, но, пропади кто-то из сотрудников, это вызвало бы слишком много подозрений.

— Он хотел уничтожить существо, которое убило вашу коллегу.

Александр кивнул.

— Да, полагаю, именно таким и был его план. Он почти удался.

Я оценил значение его слов.

— Вы же не хотите сказать, что это …

— Побочный продукт неудавшегося эксперимента? Именно так. Человек, который затеял с нами опасную игру, действует наугад. Он нашел много информации о том, чем занимались бывшие хозяева Орешка, смог расшифровать их научную документацию, но ему не хватало главного: у него не было образца. Панем не мог оставить его здесь.

— Разве образец — не Унд?

— А как, по-вашему, Абвении обрели свое хваленое бессмертие? Впрочем, сейчас это не важно.

Я бы поспорил, но он распахнул тяжелую дверь одного из стальных шкафов. Мне в лицо ударил холод и знакомый запах страха. Существо, которое сидело, скорчившись за светящимся барьером, вздрогнуло. Оно было крошечным, исхудавшим и походило на помесь крота и летучей мыши.

— Брат… — пропищало оно, почувствовав меня, кинулось к решетке и отскочило назад, взвизгнув от боли.

— Тут раттон.

— Я знаю. — Александр изучил кнопки на стальной двери и нажал нужные, отключая барьер. Мне казалось, он мог нас безошибочно чувствовать, но не видеть.

— Как?

— Энобария дала мне средство, способное решить эту проблему. — Я вспомнил ампулы, что передала ему женщина на балконе. — Морфей тоже им пользовался, чтобы поймать раттона. Допроси его, боюсь, что меня он испугается.

Подтверждая его слова, мелкая тварь не спешила выбраться на свободу, прижимаясь к стене ловушки.

— Выходи, брат. — Я сам выскользнул из Александра. — Мы не причиним тебе вреда.

— Ну, если большой брат так говорит… — Малыш был не из робких, но быстро справился со страхом. Припал на передние лапы, демонстрируя мне свою покорность, выполз на каменный пол. Жизненных сил в нем осталось не так уж много. — Я знаю твоего человека. Раньше с ним Черный ходил.

— Черный теперь — часть тьмы.

— Ты убил его?

— Нет. Скажи, как ты оказался здесь?

— Человек подчинил меня, когда я был на верхних этажах крепости. Было больно, я знал, что поступаю вопреки своей природе, но не мог не служить ему. Он велел все время быть здесь. Сказал, я маленький и слабый, меня не заметят.

— За кем ты следил?

— За человеком в стальных одеждах, пока тот изучал дорогу. Потом появились излучатели, от которых я все время чувствовал страх и хотел уйти, но человек был жесток и приказывал оставаться на месте. Потом пришел еще один, он изловил меня, когда я поднялся на этаж, где живут люди, чтобы отчитаться перед хозяином. Меня долго держали в комнате с кошкой, потом нужда во мне отпала. Человек в белых одеждах попытался меня убить, но у него не вышло. Тогда он запер меня в холодной темнице в надежде, что я издохну от голода.

— Раттон говорил с ним о своем хозяине? — спросил Александр.

— Нет. Человек в белом не спрашивал. Он считал меня глупой тварью, которая просто охотилась.

— Хорошо. — Александр холодно на меня взглянул. — Ты избавишься от него или это сделать мне?

Малыш испугался:

— Большой брат обещал!

— Он подчинен, — холодно отрезал Верли. — Если его отпустить, он побежит докладывать своему хозяину о том, что здесь произошло. Хочешь, чтобы он узнал о нашей прогулке и постарался решить эту проблему, как и обещал? Морфей несколько наивен, не так ли? Голод раттона не уничтожит, он просто сделает его слабее, само его существование превратит в постоянную пытку.

Поглотить брата и нарушить слово, которое для раттона значит не многое? Или оставить его человеку? Я не знаю, что чувствуют мои братья, которым не довелось стать частью других, верных тьме. Куда они уходят, побежденные смертными? Наверное, даже не в Закат, просто в забвение, но мне не хотелось пачкать свои когти его кровью.

— Поступай как знаешь. — Александр схватил мелкого раттона за крыло и швырнул обратно в клетку. Пальцы нажали нужные кнопки. Я видел, как этот человек уничтожал себе подобных и мог заподозрить его в равнодушии к чужим судьбам, но не жестокости. — Почему ты обрекаешь его на муки?

— Я? Разве не ты счел, что мне стоит от него избавиться?

— Почему так?

Мы долгое время молчали, а потом, взглянув мне в глаза, он улыбнулся и достал из кармана руку сжимавшую ампулы. Их все еще было столько, сколько передала ему Энобария.

— Только человек может убить раттона.

***

Вернувшись в комнату, я не мог заставить себя заснуть. Кто-то принес новую кровать и заменил белье. Убрал с пола кровь и миски для кошки, исчезли даже коробки с кормом, осталась только пустота. Такая гнетущая, что я слышал собственное хриплое дыхание. Был способ справиться со всем этим. Стоило пойти к лекарю Ив и попросить сделать мне укол, что избавит даже не от кошмаров, а от бессмысленного перекатывания с одного края кровати на другой. Может, она даже объяснит мне, почему в комнате, обрызганной духами с терпким запахом кофе, мне мерещится аромат отчаянья и сладкий запах смерти.

Я любил Алву, признать это было так же просто, как закрыть глаза. Вот только, как бы часто я ни моргал, ложь, что и я дорог ему, не становилась от этого истиной. Он был добр ко мне. Добр даже слишком, и генерал Хоторн не ошибся: принять такую снисходительность я не мог, ведь именно Алва научил меня тому, что чувства людей должны быть остры. В нем самом было слишком много граней, о которые невозможно не порезаться. Сегодня я изранил об него и руки, и сердце. Был ли этот поступок эгоистичным? Наверное, нет. Неоправданно себялюбивыми оказались мои чувства, забывать о случившемся я не хотел, но и помнить не стремился. Мне требовалось всего лишь немного себя порадовать, может быть, заставить улыбнуться. Я встал с кровати и пошел добывать себе бодрость и силу духа.

Кофе я купить не мог, но на пути в царство Ив была кладовая, в которой хранились мягкие емкости с яркими листками, приклеенными к боку. Внутри них была сладкая вода, которая приятно пощипывала язык. Кажется, Мартину нравились прозрачные бутылки с желтым содержимым и синей штукой, которую он называл этикеткой. Открыв дверь, я минуту простоял на пороге. Нет, свет вспыхнул сразу, столько времени мне потребовалось, чтобы подумать о том, с кем я должен уснуть, чтобы не видеть этого кошмара.

Болтавшаяся в петле Лора казалась очень маленькой по сравнению с огромной лужей крови на полу. Ее застывшее лицо сохраняло привычное упрямство и не посинело, значит, она умерла до того, как ее подвесили. Кровь уже не капала с кончиков пальцев, ужасные рваные раны на груди и животе казались причудливыми узорами, диковинными маками, что расцвели не ко времени. Захлопнув дверь, я на негнущихся ногах пошел по коридору. Куда? Я понял это, уже оказавшись в едва освещенной комнате и, кажется, задев ногой гитару, которая жалобно застонала, свалившись на ковер.

— Окделл… — Он тоже не спал, мне это отчего-то показалось очень важным.

— Ричард. — Ложь иногда лучше правды. Я забрался на его постель и закутался в колючее одеяло. — Лора мертва.

Он опустил тяжелую руку на мое подрагивающее плечо.

— Как это случилось?

— Должно быть, ее растерзали. Не так, как Энобарию, но очень похоже. Потом повесили. Как вы думаете, он мог прийти сюда следом за нами?

— Он?

— Зверь. Когда меня везли в Надор, я все время чувствовал спиной чей-то взгляд. Голодный, опасный, выжидающий…

— Было страшно?

Я кивнул:

— Очень.

Алва погладил меня по волосам с той нежностью, которую позволяла себе разве что старая Нэн, пока отец не запретил ей, решив, что нянька слишком уж меня балует. Из меня ведь должен был получиться храбрый мужчина, достойный Человек Чести, но никого не волновало, какой получится человек. Разве что эра Рокэ?

— Где тело?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я не знаю. Есть ли у вас причины для страха? Их тысячи, Окделл. Даже тысячи тысяч, но не стоит придумывать им название.

— Ричард.

— Ричард. — Он коснулся губами моего виска. — Мне надо уйти.

— Но вы вернетесь? — Страх был таким сильным, что я с головой накрылся одеялом.

— Конечно.

Этому обещанию я верил больше, чем теплу его голоса. Слишком уж невероятным оно мне казалось.

***

Так бывает… Ты готов думать о чем угодно, кроме правды, которую узнал. Во рту еще стоял устойчивый кислый вкус раттона, брата, которого я уничтожил лишь за то, что он попался в ту же ловушку, в которую меня однажды загнали «Те», и стал слугой одного из них. Предпочел бы он сам смерть долгому заточению, оставь я ему выбор? А разве это так важно? Он погиб, расплачиваясь не за слабость. За то, что раньше меня, на долю секунды быстрее понял слова того, рядом с кем я сейчас спускался вниз по лестницам, и на его крошечной морде была написана брезгливость, граничащая с отвращением.

Только одним существам дано сражаться на Рубеже с тьмой, которую трудно постичь человеку, но они не в состоянии убить даже крохотного раттона. Правда, причинить ему боль им вполне по силам, на собственной шкуре испытал. Значит, теперь я — предатель рода, уничтоживший брата и согласившийся на сделку с врагом?

— Хватит лупить себя хвостом по бокам. Просто спроси это.

— Ты — Одинокий? — Ну вот, и не отсох ведь язык.

— Да.

— Этого не может быть! Я никогда не пробовал вашего брата на зуб, но более мудрые говорили, будто вы пустые, словно яичная скорлупа. Не испытываете ни чувств, ни эмоций, не вмешиваетесь в дела людей, даже когда они гибнут. А я видел твои воспоминания.

— Это долго объяснять.

— Ты уж попробуй. Знаешь, меня уже ничего не удивит. Люди создают Других, похожих на существ, что добровольно служили Абвениям, один из которых с мерзкой улыбочкой разгуливает у них под носом. Предпочитаю знать, что будет дальше.

Он усмехнулся.

— Мне проще рассказать, с чего все это началось. Но ты уверен, что долго проживешь с таким секретом, раттон?

Мне оставалось только недовольно рыкнуть.

— Столько, сколько смогу, Одинокий.

— Что ж, ты не лишен некоторого мужества. Видел когда-нибудь Этерну?

— Я помню, как был рожден, а потом сразу попал в Кэртиану.

— Тогда мы похожи. Я помню только обжигающее пламя, а потом остались лишь Цитадель и Рубеж. Я мог многое, но не хотел ничего… — В его голосе была слышна грусть. — Этерна дает своим сынам великую власть, взамен она отнимает прошлое. Трудно сожалеть о том, чего не помнишь, но я постоянно чувствовал тоску. — Теперь его губы кривила фальшивая улыбка. — Возможно, потому что был слишком юным для пиров, прелести Ад не пробуждали во мне мужских желаний, а песни Рубежа, прославлявшие тысячи прошлых и грядущих побед, не будили желания взяться за меч. Видишь ли, я не воин.

— Но говорят, что Ады выбирают себе лишь достойнейших мужчин для любви и войны.

Он рассмеялся.

— Значит, у моей Ады было холодное сердце, ну или в ней взыграл материнский инстинкт. — Он остановился у какой-то стены и нажал на неприметный камень. Одна из плит на полу с жутким скрипом сдвинулась в сторону, открывая проход с узкой винтовой лестницей.

— Что мы делаем?

— Обходим камеры и наверняка установленные внизу ловушки. Иди осторожнее, я много лет тут не был. Ты позволишь мне продолжить мою историю?

Александр скользнул в лаз первым, я услышал, как он чихнул внизу, и пошел следом. Плита встала на место, и мы оказались бы в полной темноте, если бы Верли не достал из кармана фонарь.

— Разве тебе он нужен? — хмыкнул я.

— Привычка притворяться живым. — Свет снова погас. Другие раттоны не лгали. Одинокие видят во тьме не хуже нашего. — Так вот мы, кажется, говорили о моей Аде.

— О том, что ты не воин.

— Я убийца. Знаешь, эти красотки — довольно лживые создания и готовы на все, чтобы получить достойного героя, но, кажется, моя Ада говорила мне правду. Ее не устраивало собственное предназначение, эта дама не слишком любила смертных мужчин и не меняла свое отношение к ним, даже когда те на ее глазах становились Одинокими. Поэтому она решила, что воин-ребенок будет для нее прекрасным выбором. Много миров прошла Ада в поисках того, кто был бы одновременно юн и силен. В одном из них ей посчастливилось обнаружить целый культ убийц, прячущихся от людских законов высоко в горах. Служению богине, которую они считали самой смертью, посвящали себя и мужчины, и женщины. С самого рождения эти люди учили своему искусству детей. Сначала были жестокие тренировки в кругу семьи, потом вступал в силу естественный отбор. В возрасте от шести до двенадцати лет уже умеющих обращаться с оружием и ядами детей на ночь запирали в катакомбах. Им не давали еды, пока один из них не умирал. Обычно доживавшие до тринадцати лет были истинно сильны или умели хорошо скрываться, что тоже важное качество для убийцы. — Он пожал плечами. — Впрочем, всегда рождается умник, которому, кажется, что он в состоянии изнасиловать саму судьбу.

Александр замолчал, убирая с пути паутину, но мне было по-настоящему интересно:

— Веселый народец.

— И не говори. Однажды среди новичков оказался сын жреца, который совершенно не боялся убить или быть убитым, ведь смерть его народ считал высшим благом. В общем, в первый же день он неплохо выспался в одной из потайных пещер, а утром получил сытный завтрак, означавший, что кто-то сделал свою работу. Потом голодать пришлось несколько дней. Малыши хорошо попрятались, а старшие предпочитали охотиться, сбившись в стаю, но не нападать друг на друга. Что ж, мальчик сам вышел на поиски добычи и на следующий день первым получил еду. Ему пришло в голову, что раз все вокруг говорили, что смерть — дар, он даст ее каждому из своих противников, и, может, тогда его наконец оставят в покое. Будут кормить и позволят ходить на речку вместо унылых ежедневных занятий с отцом. Все будут гордиться им. На следующий день он убил троих, старейшины похвалили его за умения, но как-то растерянно. Напомнили, что существуют правила. Смерть, конечно, — дар, но заслуживает его не каждый. Он понял их и убил троих самых сильных, но опять чем-то не угодил. Даже отец смотрел на него хмуро. Тогда он убил троих слабых. На следующий день в деревне одна женщина попыталась перерезать ему горло. Это была мать, что каждый день водила сына в пещеру и не плакала, оставляя его во тьме. Втыкая ей в глаз кинжал, мальчик, должно быть, думал: «Почему она злится?» Даров стало больше, нужно им радоваться. Так его учили. Больше его в катакомбы не пустили. Отец сам отвел его на реку, угостил самой вкусной едой, но мальчишка уже умел обнаруживать яды по запаху и не стал ее пробовать, сочтя это очередным испытанием. Когда они пошли плавать, отец неожиданно набросился на него, и мальчик снова сделал, как учили. Уклонился от удара противника, а потом ударил сам… Ада сказала, что долго наблюдала за ним, но пришла лишь в этот час. Она уверяла, что если он пойдет с ней, то поймет истинное значение дара, у него всегда будет вкусная еда и битва. Мальчик согласился. Вскоре он забыл, почему Этерна признала его годным для вечной службы. Как один из Одиноких, он мог сам выбрать свое время, сделать свое тело взрослее, чтобы проводить время в компании братьев, но в нем оставался какой-то надлом, что разглядела Ада. Отчего-то он продолжал оставаться мальчишкой, таскавшим за собой слишком тяжелый меч. Выходя на Рубеж, он жаждал не поединка и победы, а попросту отработать свой обед. Он пил воду на пирах и не желал познать женщину. — Александр рассмеялся. — Ну что за нелепый герой. Над моей Адой смеялись сестры. Возможно, она желала подбодрить меня своим рассказом, но не изменила ровным счетом ничего. Я просто отправился в путь. Одинокие часто блуждают по мирам, но они делают это, чтобы понять, насколько преуспел в своих происках их противник, а мне всего лишь хотелось увидеть жизнь, познать то, чего у меня, по сути, никогда не было. Открою тебе величайшую тайну, раттон, можешь поделиться ею со своим отцом, но это не сделает его сильнее. Этерна сжигает в некогда живом многое, но даже ей не под силу отнять все. Ее воины разные, в каждом из них остается что-то. Последняя мысль, быть может… Не знаю, как это описать, просто частичка чего-то, заноза в сердце. Все ее носят, немногие расшатывают этот шип, пока не начнет кровоточить, пока ты не станешь немного живее, чем должно. Странно, но именно эта трещинка как будто делает нас сильнее. Уходя на Рубеж воевать, каждый бьется не за новый кубок вина или улыбку своей Ады. Мы сражаемся за то, что все еще носим в сердце. Даже если забыли имя этому чувству и не в силах понять его значение.

— Раттонам не дано увидеть иного мира, кроме того, для которого он был рожден. — И почему я об этом сожалел?

***

Меня хотели допросить, но доктор Ив не позволила. Она дала какое-то питье, меня перестало трясти от несуществующего холода, только сон никак не шел. Голова потяжелела, иногда я проваливался в забытье, из тьмы которого на меня смотрела черными глазами Энобария. Кожа сползала с ее лица, кости меняли свою форму, превращая женщину в гигантскую кошку. Эта тварь терзала своими когтями равнодушную ко всему Лору, вцепившуюся руками в раскачивающуюся петлю. Ее лицо… Нет, я не замечал сходства при жизни девушки, но на меня взирала льдистыми глазами бледная Катарина. Святой Алан, ну откуда же в ней взялось столько яда и снега? Как сама зима уместилась в сердце такой крохотной женщины? Не от вьюги ли так невероятно раздулся ее живот? «Ты живешь, словно в яйце, — пел ветер. — Изнутри оно золотое, а что снаружи, ты не видишь. Твоя сказка позволяет тебе все, в ней нет ничего, кроме тебя, но ты цел, потому что тебя защищает скорлупа».

— Катари! — Я захлебывался собственным криком, который слышали лишь стены, и снова проваливался в полное кошмаров забытье, шепча ее имя.

— У него жар.

Я слышал слова, но не придавал им значения, меня, словно куклу, ворочали чужие руки. Больно жалили в вены уколами, обтирали какой-то кисло пахнущей настойкой. Я больше не дрожал. Стаскивал с себя одеяло, стараясь прижаться обнаженной спиной к стене. «Рокэ не держит чужих вещей и не желает помнить о подлости, — шипела, будто закатная тварь, моя королева. — Он вышвырнул отравителя и избавился от его вещей. Даже от лошади.… Именно поэтому ты ничем не рискуешь, сидя в его доме». Но ведь я ждал! Знал, что заслужил свою кару, сколько бы Альдо ни убеждал меня в ином. Все, включая остатки чести, я отдал своему королю, но на мою жизнь он уже не имел права. Только мой герцог мог однажды прийти за ней! Я верил, что он придет, даже заслуживая этим прозвище Надорского болвана.

— Возьмите кровь на анализ, — просила Ив.

— Уже. — Хриплый, возбужденный голос Битти. — Черные дыры, которые мы залатали переливанием плазмы, полученной из крови второго образца, как будто снова растут. Понятия не имею, как это связано с его психическим состоянием, но результат феноменален!

— Вы хотели сказать, опасен? — Это уже Морфей. Я вижу перед собой его бледное лицо, он отчего-то напоминает мне кардинала Сильвестра, я его почти не знал, но именно такое лицо должно быть у человека, который пытается контролировать все, но не поспевает даже за собственной мыслью. — Нужна операционная, требуется срочно провести дополнительные исследования и...

— Отставьте нас сейчас. Просто оставьте.

Мое сознание цепляется за знакомый голос. Я улыбаюсь, стараясь смотреть на лампу под потолком, их отчего-то две вместо одной, но это неважно, так же как звук утихающих споров. Вскоре в комнате становится очень тихо. Нас только трое: он, я и мой страх. Прикосновения рук кажутся обманом. Могу ли я вообще еще чему-то верить?

— Она сказала, что ты не вернешься. Никогда снова не войдешь в свой дом.

— Но я возвращался.

— Чтобы обмануть меня. — Наверное, у меня был взгляд собаки, выпрашивающей ласку, умоляющий и влажный.

— …И увидеть. — Губы к губам, его дыхание сливается с моим дыханием.

— Лживая тварь. — Почему я так взбешен этим горьким обманом?

— Нет. Я сам не знал, что в этой жизни еще захочу к кому-то возвращаться.

— Ужасно…

— Что не тварь?

— Что не лживая.

Моим губам не хватало влаги, а его — нежности. Ну не мог я привыкнуть к нему! Алва был слишком переменчив: спокоен, как море в штиль, а через секунду — ласков. Не успеешь отдышаться, а он уже дерзок и пьян собственным отчаянным безрассудством. Мы с ним были невозможны и неправильны, но кем-то изначально предрешены. От него пахло мной, тенистым надорским лесом, а перед моими глазами все равно плескалось море. Я даже не знал, теплое оно или холодное, вообще ничего не знал, но отвечал на властный поцелуй.

Кто вообще решил, что люди, влюбляясь, должны кому-то и чему-то соответствовать? Например, своему полу, положению при дворе, линиям, которые рисуют на небе звезды? Я был мужчиной, если верить ощущению тяжести внизу живота. Он был мужчиной: то, что упиралось в мое голое бедро, не могло быть маршальским жезлом, но я смеялся над своими мыслями и хрипло просил его целовать меня, а он это делал. Потом я повалил его на постель и попытался непослушными пальцами справиться с застежками на одежде, но он отстранил меня и снял ее сам. Алва упал на одеяла, оказавшись между моих колен, чуть развел ноги в стороны и сорвал с моих губ крик. Не знаю, может, он пытался доказать, что лучше меня даже в этом… Глупое соперничество, влажная свежесть его горла, неторопливые движения языка, сводящие меня с ума.

— Не так быстро.

Я вздрогнул от боли, с такой силой он сжал мою плоть пальцами, не позволяя мне излиться. Мой крик утонул в стонах, потому что за болью последовали новые ласки и еще одна острая вспышка разочарования. Алва меня мучил, мстил моему телу самым изощренным способом. Имел ли он на это право? Я не помнил. Наверное, пытка могла длиться очень долго, но Рокэ помешали свести меня с ума. Дверь, которую ни один из нас не додумался запереть, отъехала в сторону. От неожиданности Алва разжал пальцы, и случилось то, что и должно было случиться с моим изнывающим от возбуждения телом. Отстраниться Алва не успел. Я пытался непослушными руками натянуть одеяло, пока он вытирал лицо и подозревал всех потомков Святого Алана в том, что они произошли от акта мужеложства между зверем Раканов и Леворуким. Наверное, я бы снова рассмеялся, если бы не картина, представшая перед моими глазами. Белая, как мел, доктор Ив стояла в дверях, зажимая пальцами рану на горле. Она пыталась что-то сказать, но из ее рта с неприятным булькающим звуком вырывалась алая пена.

— Молчите, — взмолился Алва, успевший отреагировать быстрее. Он вскочил с постели, его ладонь легла поверх руки Ив, зажимая ее рану так сильно, что казалось, будто он хочет ее задушить. — Окделл, скорее! Ей нужна помощь!

Схватив со стола машину-переводчик, я бросился в коридор, продолжая кутаться в одеяло. Босые ноги шлепали по пятнам крови на полу. Ив пришла со стороны госпиталя, наши комнаты были ближе к нему, чем лаборатория, и ее выбор места, где можно было спастись, казался очевиден. Но я успел заметить, что напали на нее в коридоре: на полу валялись несколько пуговиц от белого халата и прядь длинных женских волос. Мартин! Он должен был слышать нападавшего. Наверняка Ив оставила его ночевать в палате, он может быть в опасности!

Не слишком хорошо понимая, что творю, я распахнул дверь в больничное крыло и удивленно застыл. Моего приятеля в комнате не было, зато были разнесены почти все старые машины, с которыми постоянно возилась Лора. Даже железные корпуса оказались погнуты, мне сложно было представить силу, способную такое сотворить.

— Ничего себе!

Я обернулся, Мартин стоял в дверях с полотенцем в руках. — Что здесь…

На его израненной руке была высокая длинная перчатка скрывающая повязку. Похоже, он только что вернулся из душа.

— Ив у нас в комнате. На нее напали.

— Здесь? — Кажется, парень совсем растерялся.

— Ты должен ей помочь!

— Я всего лишь… — Он опомнился. — В крепости есть еще врачи! — Он связался с кем-то по браслету и бросился вон из комнаты. Я устало сел прямо на пол среди обломков. Ноги больше не держали. Слишком много событий произошло в один день.

Глава 21.

Каждый узкий коридор заканчивался винтовой лестницей. Спускаясь по ней, мы оказывались в новом коридоре. Нетрудно было догадаться, что проход прятался в толще стен.

— А ты видел мир, в котором родился?

— К тому моменту, как я отправился в свое странствие, его уже не существовало. Тогда я заглянул в другие. Было довольно интересно. Не то, чтобы мне сильно понравились люди, скорее очаровала сама их жизнь. Такая короткая, она была полна до краев. Чувствами, эмоциями, сомнениями и даже предательством и ложью. Не знаю, когда именно в моей голове поселилось отчаянное желание взрослеть, стариться и даже умирать, но оно было невыполнимо и не слишком упростило мое существование.

— Неужели ты сбежал?

— Даже среди тварей, с которыми Одинокие сражаются на Рубеже, время от времени попадаются дезертиры. Если не веришь, спроси своего ушастого приятеля. Он совершенно точно не раттон, и его место — не в мирах Ожерелья. Что касается Одиноких, то некоторые из них иногда просто не возвращаются, но их Ады ждут, не способные найти себе нового воина, а значит, они все еще живы. Я знал, по крайней мере, об одном подобном случае, вторым, как видишь, являюсь сам. Полагаю, Унд — третий.

От одного этого имени меня бросало в дрожь. Странно, но к Александру я такой ненависти не испытывал, хотя он, должно быть, ничем не отличался от моих тюремщиков.

— А ты не думал вернуться?

Он улыбнулся.

— Я не могу, и, полагаю, у Унда та же проблема. Видишь ли, чем дольше Одинокие скитаются по мирам, чем сильнее становятся эмоции, которые они начинают себе позволять, тем слабее в них отблеск Этерны. Обычно неприятно чувствовать, как гаснет в тебе ее огонь. Сердце пустеет от боли и тоски, оно заставляет тебя повернуть назад, к пламени, что уничтожит все тревоги.

— Но ты не пошел на его зов.

— Во мне не было уверенности, будто я видел все, что нужно. Очень хотелось найти способ избавиться от собственного бессмертия. Когда мои силы были уже на исходе, я пришел в этот мир. — В коридоре становилось довольно жарко, Александр стер со лба пот, но не остановился. — Из всех он казался мне наиболее развитым. В своей погоне за истиной люди шагнули так далеко, что их наука обогнала все то, что мы именовали магией. Именно на нее я возлагал свои надежды, пошел к группе ученых, особенно жадных, когда речь заходила о новых знаниях, и предложил им сделку. Они ищут способ сделать меня смертным, в обмен я предлагаю им правду, о которой они никогда не слышали, а еще свое бесценное тело для исследований.

— Они преуспели? Ты можешь умереть?

— Нет. Я даже не думаю, что они пытались это сделать. Видишь ли, смертным вечная жизнь всегда кажется даром, от которого добровольно отречься может только дурак. Они сумели отыскать то, что Этерна меняет в наших телах, и их главной задачей стало не разрушить это, а воспроизвести. Что ж, здесь, в этой крепости, им это удалось. Полагаю, последствия ты знаешь. За новую технологию развернулась настоящая война, в которой человечество почти уничтожило само себя. То, что могло усовершенствовать мир, стало опасным оружием, и его создатели предпочли сбежать от ответственности. Изначально дорога вела лишь в один конец. В земли, которые ты называешь Кэртианой.

— Почему ты не ушел с ними?

— Признаться, я был несколько разочарован в этих людях, — усмехнулся Александр. — И порядком устал от своих ожиданий. Может, Одинокого и нельзя убить, но опасаясь, что их бесценный объект исследований сбежит, они создали ловушку, вроде той, что способна удержать и раттонов. Я был заперт в ней, когда за ними явились солдаты. Не думаю, что у них было время возиться с моим освобождением, ученые потратили его, стараясь уничтожить самые важные записи о своих исследованиях. Конечно, другие исследователи, которым я достался в наследство, могли бы все начать сначала, но они боялись. Для меня построили довольно уютную тюрьму, само мое существование было так строго засекречено, что любые упоминания о нем были стерты из баз данных, а лаборатории опечатаны. Как всегда происходит в разоренных войной землях, власти часто менялись, строились новые города, создавались промышленные дистрикты, а обо мне забыли все, кроме членов одной семьи, которым была поручено стать моими стражами. Шли столетья, человечество забыло о древних войнах, некогда запрещенные технологии медленно возрождались, от своих тюремщиков я знал, что в руки ученым попал новый Одинокий. Кто-то раскопал в архивах данные о ловушках, воссоздал одну из них и поставил наудачу. Его сочли чокнутым, а вот его потомки удивились, поймав довольно странную добычу. В оправдание Унда, могу сказать лишь то, что он, судя по всему, как раз не собирался бежать от костров Этерны, а возвращался к ним. Люди, испугавшись его ярости и возможностей, нашли способ погрузить бессмертное тело в глубокий анабиоз. — Александр усмехнулся. — Полагаю, он просто проспал свой огонь.

Ну, я, в конце концов, раттон, поэтому неудачи моего тюремщика просто обязаны меня радовать.

— Отлично.

Он хмыкнул.

— Да ничего хорошего, если подумать. Его тело не только дало толчок развитию медицины. В «Цербере» почти полностью воссоздали технологии, позволяющие создавать таких же сильных переродков, каких производили для армий ученые древности. Этот мир наводнили десятки ловушек. В них погибло много твоих братьев.

Я только пожал плечами.

— К жалости мы непривычны. — Ложь, конечно, не я ли недавно слюной на пол капал от злости на себя? А ведь и прикончил-то довольно жалкого сородича. Может, прав этот Одинокий: все мы по природе своей подвержены той или иной порче, и чем больше свободы ты себе даешь, тем скорее забываешь собственное предназначение.

— В этом мы с тобой похожи, раттон. Мне, в общем-то, всегда была безразлична судьба других Одиноких.

— Как же ты выбрался из ловушки?

— Людям свойственно вырождаться. Некогда могущественный род моих тюремщиков обнищал и почти угас. Последний его представитель был молод, амбициозен и предпочитал не вспоминать о страхах своих предков. Если они стремились становиться учеными, чтобы ограждать человечество от знаний, которые способны его погубить, а один из них, совершив непоправимую глупость, помог Унду бежать, то этот юноша мечтал о политике. Я дал ему прекрасную возможность выторговать себе самый жирный кусок пирога. Он рассказал обо мне своему президенту, а тот предпочел не делиться полученной тайной с «Цербером». Человеку, далекому от науки, трудно избавиться от паранойи, что те, кто знает в ней толк, первыми осушат пробирку, как только на ее дне заплещется бессмертие, а за вторую назначат непомерную цену. Сноу предпочел лично встретиться со мной, и, скажу честно, мы с ним понравились друг другу.

Я был удивлен:

— Значит, все, что ты рассказывал о себе Хоторну, — ложь?

Александр рассмеялся.

— Вот о нем мы не будем говорить, раттон.

Я кивнул.

— Как пожелаешь.

От долгого спуска у меня уже ныли лапы, а коридорам, казалось, все не было конца.

— Сноу был не лучшим человеком из тех, что я встречал, но по-своему он был честен. Он не предлагал мне свободы, разве нужна она тому, кто не сможет сам сбежать из порядком опостылевшего ему мира?

— Что же он пообещал?

— Если не короткую человеческую жизнь, то некоторое ее подобие. Возможность научиться чувствовать в обмен на попытку найти для него способ стать бессмертным, восстановить технологию, уничтоженную беглецами. Мне довольно просто менять свой облик, не всем Одиноким это дается так легко. Я помню еще только двоих, кроме меня и, как видишь, Унда. Менять человеческие мысли для меня сложнее, чем для него, поэтому на роль своей матери я выбрал женщину, воля которой была разрушена наркотиками, а моим отцом стал Верли. Так у меня появилась первая семья. Я ходил в школу, та старушка, что стала мне бабушкой, так радовалась внуку, что внушить ей, будто у дочери были причины скрывать его шесть лет в Капитолии, не составило труда. Она любила меня… Это так странно — быть любимым кем-то настолько, что человек не желает обращать внимание ни на какие странности, вроде за секунду затягивающихся порезов или на то, что я взрослею, лишь вспоминая о том, что пора это делать. Ради нее я научился притворяться человеком и счел, что этот эксперимент не безнадежен. Верли часто меня навещал, привозя записи об исчезнувших ученых, которые ему удалось раскопать в секретных архивах. Его семья сделала мне огромное одолжение: моя тюрьма больше напоминала библиотеку, за столетья я многое выучил и неплохо разбираюсь в науке, литературе и людях. Его ненависть не сложно было заметить. Он видел во мне лишь средство достижения своих целей, но вышло так, что для Сноу я стал ценным приобретением, а он — лишь ширмой, которая прятала его сокровище. Эдвард притворялся, что привязался ко мне, а я делал вид, что верю ему. Про мать и бабушку я не солгал: одну убили наркотики, другую — старость и болезни. Сноу предложил мне новую семью, но я, признаться, не готов был снова играть в эту игру. На женщину мне было наплевать, но о том, что пришлось расстаться со старушкой, я сожалел. Наверное, от понимания того, что так будет со всяким человеком, рядом с которым я стану чувствовать себя живым. Я отправился в Капитолий, Сноу поселил меня в своем дворце. Мы много времени проводили вместе, он был довольно интересным собеседником, убеждавшим меня, что способов почувствовать себя живым множество: своя боль, чужая боль, страх, похоть… Я начал с чужой боли, но она оказалась недостаточно сладка, а собственную я помнил слишком недолго, страха во мне не было. После боев на Рубеже он, как ни старался, не мог создать ничего, способного меня напугать. Оставалась похоть. — Губы Ксандра искривила усмешка. — Ты в ней что-нибудь смыслишь, раттон?

— Немногое, — признался я.

Похоже, мы наконец-то пришли. Очередной этаж закончился тупиком.

— Ничего не видно. — Александр снял с себя форменный пиджак и, опустившись на колени, принялся протирать им пол. — Это было довольно занятно, учитывая желания, которые я в себе обнаружил. В Цитадели меня часто мучил вопрос, отчего прелесть Ад, способных внешне воплотить все самые разнузданные желания своего воина, на меня не действует, и я предпочитаю ходить в теле ребенка, сохраняя собственную чистоту. Видишь ли, я не встречал ни одной, что обернулась бы мужчиной, не замечал в других Одиноких склонности друг к другу, но мне пришлись по вкусу именно такие удовольствия. Сноу был первым, кто предложил мне исполнить свои самые сокровенные желания, и я с удивлением обнаружил, что они у меня есть. Сначала меня влекла красота, но по мере того, как она приедалась, я понял, что в любовниках меня больше возбуждает не физическая сила, а их дух. Мне нравились бойцы, раттон, и на поле брани, и на ложе. Возможно, стоило появиться на свет Адой?

Я, наконец, понял смысл его действий. Под слоем пыли было пожелтевшее от времени стекло.

— А снизу нас не видно?

— Смотровое окно скрывает фальшивая каменная плита.

Я заглянул через его плечо. В зале была установлена огромная машина с десятками тонких стальных лап и множеством отделений, судя по отсветам за стеклом, служивших для каких-то странных целей. В отличие от Александра, я плохо разбирался в науке, но был зачарован постоянным движением механизмов, которые переливали из пробирки в пробирку какую-то жидкость и переносили пробирки в один из своих волшебных ящиков, чтобы потом переставить в другие.

— Значит, он нашел ее… Но я не думал, что этому человеку хватит знаний, чтобы запустить «Гидру».

— Что это? — спросил я со странным волнением.

— Машина, которая делает богов. Был уверен, что они забрали ее с собой. Никаких сведений о ней в отчетах тех, кто заблокировал проход в лаборатории, не сохранилось.

— Почему «Гидра»?

— Мифическое бессмертное существо. Если отрубить ему одну голову, на ее месте вырастало две новые. Согласись, раттон, хорошее название: эта стальная дама, если дать ей в работу определенный материал, и впрямь отрастит любому новую голову. Она даже ухитрилась бы вложить в нее прежние знания и свежие мысли. Но как он заставил ее работать? — Ксандр стукнул себя ладонью по лбу: — Лора! Полагаю, с ее талантом не составило труда разобраться с принципами работы древних железок.

— Все плохо?

— Даже слишком, раттон. Боюсь, тебе придется кое-что для меня сделать. — Он поправился: — И для своего человека, если он тебе хоть немного нужен.

— Опасное?

Устройство на его руке противно запищало. Александр прочитал сообщение и ухмыльнулся:

— Теперь даже слишком опасное. Похоже, не только мы с тобой умеем заключать сделки.

***

Ив умерла за час до обеда. Генерал Хоторн распорядился приспустить флаги на крепости. Об этом я услышал от Ксандра, который принес мне обед в свою комнату. Не думаю, что он обрадовался появлению соседа, но Гейл распорядился, а его любовник не осмелился спорить.

— Сколько можно тут сидеть? — Он раздраженно поставил на пол поднос и постучал пальцами по невидимому барьеру. — Сброситься вниз все равно не выйдет.

Я мог бы сказать ему, что соскучился по безоблачно синему небу и яркому солнцу, но не стал лгать. Тосковал по своему доктору? Она была хорошей женщиной, но никакой привязанности я не испытывал. Природа не грустила по ней, радуя всех вокруг теплым деньком, вот и я не мог.

— Что теперь будет?

Он пожал плечами, прислонившись к стене.

— Сделают вскрытие, потом отправят тело на родину.

— У нее есть родные?

— Понятия не имею. Битти надо спросить, он знал Ив лучше других.

Для нас двоих это был пустой разговор. Не знаю, как ему с этим жилось, но мне от собственного бездушия было почти тошно.

— Выяснили, что произошло?

— Несколько наших специалистов сейчас проверяют камеры наблюдения в катакомбах, но, кажется, почти все они были отключены. За наблюдение отвечала Лора, кто-то воспользовался ее кодом доступа, чтобы прервать съемку.

Или ее одолжением: данной мне возможностью переговорить с Алвой. Просто ее убили раньше, чем она снова все включила. Наш разговор могли подслушать? Наверное… Впрочем, делиться своими подозрениями с Ксандром мне не хотелось.

— Лора казалось решительной молодой женщиной, она бы…

— …Не сломалась под пытками? — Верли хмыкнул. — К ним надо привыкнуть. Сначала пытаешься отключить мозг и поверить, что это происходит с кем-то другим. Даже стараешься думать о чем-то приятном, но существуют боль и унижение, способные стереть любые защитные барьеры психики. Некоторые «ощущения» невозможно игнорировать. Только законченным неудачникам удается договориться с болью. Пропустить ее через себя, сделать движущей силой собственного мира и даже полюбить. Сделать это сложно, иногда уходят годы. — Ксандр усмехнулся. — Первый раз всегда страшно и кажется, что ничего хуже с тобой произойти не может. Поначалу ломаются все.

Я смотрел на его красивое лицо, пустые глаза и отчего-то верил, что этот человек, так спокойно рассуждающий о пытках, пережил куда больше меня. Собственная жизнь, полная фальшивых страстей и надуманных тревог, показалась мне удивительно жалкой.

— Что думает о случившемся Гейл?

Ксандр оттолкнулся от стены и подвинул ко мне ногой поднос.

— Ешь. У него слишком много дел, чтобы составить тебе компанию за обедом. — Он направился к двери, но на пороге обернулся: — Если вы станете препятствием на его пути, я уничтожу вас обоих. Даже Алву, хотя как человек он мне почти нравится. У тебя сильный господин, за таким очень просто идти.

— Сложно.

Он усмехнулся.

— Для того, кто предпочитает сидеть на заднице, — бесспорно.

Ксандр уже не раздражал меня так, как прежде, но я все равно не испытывал к нему особой симпатии, а вот Эдвард Верли мне нравился, несмотря на свои странные конечности, называемые протезами. Едва его сын ушел, мистер Верли явился составить мне компанию за обедом. Ходил он не очень хорошо и предпочитал пользоваться самодвижущимся креслом, но в это утро сделал исключение. Мы перебрались в комнату, его колени слишком плохо гнулись, чтобы можно было сидеть на полу.

После разговора с Лорой мне очень хотелось узнать, какие сведения скрывает этот человек, но откровенничать было страшно. Сжимая в руке шпагу, я чувствовал себя более уверенным, вот только в этом мире дуэли были под запретом. Битти как-то показал мне коллекцию сделанного им оружия. Я бы не хотел встретить противника, увешанного им. Мистер Верли не походил на бойца, но угрожать ему, пытаясь добиться правды, я бы в присутствии Роба не посмел. В дипломатии я тоже был не силен: все мои каверзные вопросы он легко обходил, пока его усталый охранник дремал в кресле:

— Почему я обрадовался, когда вы упомянули Абвениев? Встречал похожие имена в закрытых архивах библиотеки Капитолия. Когда поедете в столицу, непременно посетите ее. Внушительное сооружение! Память человечества выглядит поистине завораживающей, когда облачена в форму слов.

— А меня туда пустят?

— Вам покажут все, что вы захотите посмотреть, мистер Окделл. От вас ждут восторгов и изумления, мой мальчик, ну так смело говорите, чего желаете, и получайте удовольствие.

— Пока я чаще испытываю удивление и страх. — Признаться в этом Алве я бы, наверное, не решился, а ему было не стыдно. Верли часто упоминал, что многого боится, но говорил об этом с улыбкой. Будто ужас был его старым ворчливым приятелем, с которым скучно проводить время, но ты все равно любишь его, вспоминая о годах вашей безудержной юности.

— Согласен, мой мальчик, череда событий, свидетелем которой вы стали, выглядит очень неприглядно. Но вы должны понять: все, что происходит вокруг вас, нетипично для Панема. Сейчас эта страна на пути к миру, но люди так устроены, что если есть секрет, найдутся и желающие его похитить. — Он понизил голос, покосившись на спящего Роба. Интересно, с каких пор у того появились те же привычки, что и у Энобарии? Может, генерал его слишком загонял? У него сейчас наверняка много дел. Подтверждая мои догадки, старик улыбнулся: — Хоторн вам об этом наверняка не расскажет, но, пока ваш Талиг воюет с другими государствами и решает вопросы с престолонаследием, Панем вынужден сражаться с внутренним врагом. Новая власть пока молода, еще остались люди, надеющиеся вернуть прошлое. Мы полагаем, что все эти нападения в крепости — дело рук террористов. Уверен, генерал занят тем, чтобы их отыскать и уничтожить, но вам и вашему другу сейчас будет безопаснее в Капитолии. Мой народ должен знать правду о ваших людях. Миру стоит быть целым. Подумайте о пользе такого объединения. Вы бы погибли, если бы не опыт наших врачей и фармацевтов. Оружие, которым мы обладаем, приведет вашу страну к победе в войнах, оно поможет навести порядок в вопросах власти. Разве на престоле должен восседать ребенок, от имени которого будут говорить регенты?

— Герцог Алва…

— Слишком горячая голова. Про таких людей у нас говорят, что у них слишком много таланта и ума, но преступно мало стремлений. Наверняка он отличный маршал, он им и останется, но выйдет ли из этого человека мудрый правитель?

— Не знаю. — Перед глазами встала ладонь, которой Рокэ бил себя по груди, уверяя, что для короны ему не хватает чего-то очень важного.

— Мой правдивый мальчик! Честность — это главное достоинство вашей молодости. Возможно, вы еще многого не знаете и кое-чего не умеете, но оглянитесь вокруг — есть прекрасная возможность повзрослеть. Доказать людям, что именно вы заботитесь об их благе, своей открытостью новому миру, своим бесстрашием перед лицом новых возможностей. Ваш Алва всего в нас опасается, он по природе своей недоверчивый человек, но вы с надеждой смотрите в будущее! Ах, Ричард… Как бы я хотел, чтобы мой сын оставался таким же целеустремленным и честным. Увы, невзгоды изменили его, сделав жестоким и циничным. Мне горько это признавать, но я предпочел бы такого светлого и сильного ребенка, как вы.

Как же пьянили его слова. Когда-то я бы многое отдал за них. Без раздумий вцепился бы в руку человека, предлагавшего мне веру в мои достоинства и безоблачное будущее. Повелитель Скал во главе новой державы. Почему нет? Мною гордились бы… Покойники. Целые поколения призраков, некоторые из которых не лишили бы себя удовольствия рассмеяться мне в лицо. Я вспомнил сестру и толстяка-кузена. Отчего-то их слова, когда-то будившие лишь раздражение, больше не казались глупостью. Я, так желавший любви и признания, не замечал, с какой охотой эти двое предлагали мне и то, и другое. Отчего не принял их нежность? Она была недостаточно яркой? Не ослепляла, как одобрение могущественного эра Августа? Не обволакивала обманчивой сладостью привязанности, которую демонстрировала королева?

— Все, кто искренне любил меня, во мне разочаровались.

Даже Робер… Отчего я так мало ценил его дружбу? Он ведь был добр ко мне. Заботился об Айрис. В одиночку пытался выплатить долги Алве, которые мы с ним понаделали. Отчего усталость в его голосе я принимал за старческое брюзжание, столь нелепое в еще молодом мужчине? Почему блеск снисходительности Альдо ко всем моим недостаткам затмил сдержанное, пусть помятое и вечно не высыпавшееся благородство Эпинэ? Если в мире еще существовали истинные Люди Чести, то Робер был одним из них, возможно, даже последним, если, конечно, не брать в расчет…

— Разве это возможно? — удивился Верли. — Истинные друзья не оставляют нас в беде. Они прощают недостатки и всегда помнят о достоинствах.

— Истинные друзья?

— Люди вашего круга, — кивнул Верли.

Стоит позволить себе хотя бы ненароком мелькнувшую мысль, как перед глазами встает Валентин Придд, с его ледяным взглядом и язвительными словами, и меня накрывает волна знакомого раздражения. Я так ненавидел осторожного, скользкого, как угорь, Валентина, который не верит даже собственной тени! Из-под маски его безупречной любезности сочатся лишь холод и презрение. Я стал презирать его с того мгновения, как он отказал мне в дружбе, которую сулило нам равенство. Я не понимал его измены, причин, по которым он выбрал Алву, а не Альдо Ракана. Теперь чувство неприязни уже не кажется мне острым. Оно — просто привычка, в которой нет огня прежней досады. У Придда не было никаких причин впускать меня в свою душу. Мы оба ничего для этого не сделали.

— Люди моего круга? Вы так думаете? — Я улыбался, чувствуя, как стынет мое сердце, начинает биться ровно и бесстрастно, отгоняя хмель обещаний совершенно не заслуженной славы. — Каков же он, этот круг? Раньше у меня были некоторые представления о нем, созданные усилиями матери.

Верли кивнул.

— Человеку многое дается по праву рождения. Но это не всегда благо, дорогой Ричард. Мои предки были могущественными людьми, но целые поколения дураков и упрямцев вместо того, чтобы сохранить свою власть, бездарно ее растратили. Мне самому не осталось практически ничего, кроме весьма потрепанного имени и надежды вернуть ему прежнюю славу. Для наивного юнца горько понимать, что по праву крови он может сидеть за самым роскошным столом, а вынужден довольствоваться жалкими крохами.

— Я тоже это понимаю.

— Спасибо, мой мальчик. — Он тепло улыбнулся. — Мы действительно понаделали в этой жизни очень похожие ошибки. Мне приходилось служить человеку, не вызывавшему у меня поначалу никаких чувств, кроме отвращения, ведь у него было все, что могло принадлежать мне. — Верли вздохнул. — Вся разница в том, что его предки были более осмотрительны и удачливы, уничтожая моих родных. Конечно, он приблизил меня к себе, просто желая унизить, но, прислуживая ему, я не мог не заметить, что этот человек не только расчетлив и жесток. Он был очень умен. Великолепный стратег, безжалостно избавлявшийся от всех врагов, кроме меня. В меня он как будто игрался. — Слова старика вызывали горечь. — То заставлял чувствовать благодарность за какую-то подачку и граничащую с безумием нежность, а устав корчить из себя благодетеля, напоминал, каким жестоким он может быть. Вопреки всем доводам разума, я полюбил этого жестокого человека, но ему невозможно было оставаться преданным. Есть вещи, которые не могут простить даже самые сильные чувства. Я был жестоко наказан за попытку вырваться из плена.

— Я не был. — Слова вырвались из горла против воли. Мне было жаль, что Алва не прикончил меня, когда у него была такая возможность? Наверное… Да что же за чувства я к нему питаю? Есть в них хоть что-то рациональное?

— Были. Вам, как и мне, сохранили жизнь, зная, что иногда она — большее мучение, чем смерть. Но я уже остыл сердцем и жаждал свободы, а вам ее впихнули в руки, зная, что такой искренний мальчик не сможет найти ей применение. — Верли погладил меня по колену. — Алва здесь не из симпатии к вам. Такие люди всегда преследуют свои цели, как бы ни сложно было их порой разглядеть. Насколько сильно вам бы ни хотелось верить, что и в сердце этого человека есть какая-то рана. — Он издал странный смешок. — Пф… Вами в очередной раз сыграют, безжалостно поставив на кон. Научитесь желать свободы и власти, Ричард, только в этом — спасение. Послужите себе, своему народу и Панему. Забудьте старые сказки и сочините новые. Украсьте короной собственное чело. Сила любит только силу. Сломанные игрушки заменяют новыми, но вы станете желанны своему герцогу, если заставите его преклонить перед собой колени. Разумеется, он будет этому противиться, но так даже интереснее. Вам, конечно, потребуется время и некоторая осторожность, чтобы добиться желаемого. Но я могу подсказать, как лучше озвучить свои условия. Мальчик мой, я так понял, что вам стоит вернуться в свой мир победителем или не возвращаться вовсе?

Он с сочувствием погладил мою руку холодным пластиком пальцев.

— Вы правы.

— Я могу многому вас научить. После эфиров… Немного продуманных речей для людей Панема.— Он понизил голос: — Без этого не обойтись, но умоляю вас, никому ни слова о нашей дружбе! Я все устрою, мой мальчик. Просто доверьтесь. Одно свое сокровище я упустил, но вас никому не дам в обиду.

Отчего-то вспомнился сытный ужин в трактире и немного лукавая улыбка Штанцлера. Капли соуса на его роскошной бороде.

— Конечно, — кивнул я.

Коленопреклоненный Алва? Это невозможно уже потому, что я не хочу видеть его таким. Если желание привязать к себе человека строится лишь на жажде обладания или стремлении подчинить… Мне жаль Верли. Как и я, сам он никогда не взбирался на вершину, но между нами есть одно существенное отличие. Если бы Рокэ нужен был мне, как ребенку — дорогая игрушка, я потерял бы к нему интерес, признай он за мной хоть крошечное право собою владеть. Трон не ослепляет только очень сильных людей, тех, кто способен от него отказаться, и идиотов с большим сердцем. Алва… Ворон видел то, что не под силу разглядеть воробьям. Я ошибся. Такие, как Рокэ или Гейл, хорошо смотрятся на троне, но они не подходят для него.

Алва, Робер и даже Валентин. Меня окружали удивительно сильные люди, но я ничего от них не взял. Глупо, обидно, нелепо, но именно сейчас я готов был оплакивать Фердинанда Оллара. Он был покоем, который мы сами у себя отняли.

***

Человек резко остановился и повел плечом. «Кто здесь?» — огляделся он по сторонам, но было поздно. Я уже сидел внутри. Помню, каким он был раньше. Немного скучным, ленивым и завистливым малым. Хотел немного ускорить карьеру и добровольно согласился доносить на коллег. Любил вкусно поесть и женщин, которые стоят денег, но сейчас от всего этого осталась лишь тень. Его нутро было склизким и мокрым, будто все в нем кровоточило. Я чувствовал его страх, клокочущий, словно наполненная газом болотная жижа.

— Они все знают про Энобарию, которая видела, как твой хозяин созванивался с президентом. Конечно, он старался не выдать себя и наверняка придумал объяснение своему поступку, но она многое поняла, когда из столицы пришел приказ отравить Хоторна.

Он уронил поднос и испуганно взглянул на генерала. Тот завтракал так быстро, словно старался поставить рекорд по скорости поедания яичницы. Рядом с ним скучал Алва, несмотря на ранний час, потягивавший вино.

— Как думаешь, приказ о чьем расстреле он так спешит подписать? — Поднос выпал из дрожащих рук человека, он принялся царапать ногтями лоб, надеясь вышвырнуть меня из собственной головы, сжимал свое сознание, силясь вытолкнуть, но Александр научил меня обходить подобные ловушки, плавно перетекая из одной мысли в другую. — Думаешь, тебе простят Лору? В чем она была виновата? Слишком много знала об интересе твоего хозяина к древней рухляди, но мало уважала цели, которые он стал преследовать, обнаружив машину и попросив помочь ее наладить? А может, она не простила ему то, что он сделал с тобой… Он ведь так нравился ей. Для этой девушки оказалось сложно любить подонка?

Его мысли становились все более путаными, тварь внутри него металась, пытаясь вырваться из подсознания. «Песик…» — выла она, и чешуя на моем загривке стояла дыбом от зловонного дыхания, но я не мог проиграть, не сейчас.

— Мартин, какого черта вы творите? — Хоторн не мог не обратить внимания на странное поведение парня.

— А-а-а… — орал от боли человек.

— Роб, уведи его в больничное крыло. Похоже, нервный срыв.

Чертов адъютант шагнул ко мне, и я увидел свет на кончиках его пальцев, незаметный людям. Холодный мерцающий огонь, который использовал Александр в президентском дворце.

— Ив! — Как же много я должен был успеть за оставшиеся секунды! — Ты убил Ив! Только потому, что твой хозяин испугался информации, которую Лора могла спрятать в машинах. Но ведь она видела тварь, разрушившую их, а не человека. Ты мог позволить ей скрыться, но не стал этого делать. За ней гнался не монстр, получивший приказ хозяина, а ты, Мартин! Человек, который всегда завидовал ее уму и таланту. Как она повела себя, услышав твои шаги? Обернулась? Попросила о помощи?

— Я не хотел! Нет, это не я!

— Ты! Ее горло не было разорвано когтями, его перерезали скальпелем, — выдал я информацию, полученную от Александра.

Все. Я отскочил назад за долю секунды до того, как Одинокий сжал пальцами его лоб. Унд смотрел на меня зло и холодно, я оскалился, отступая.

— Просто истерика, я уведу… — Он отлетел в сторону от удара гигантской лапы. Мартин сорвался. Верли все верно рассчитал. В столовой началась паника, люди не привыкли видеть, как на их глазах живой человек превращается в гигантского переродка. Он забыл себя спрятать или сделать невидимым. Что-то кричал, но из пасти вырывалось лишь хриплое утробное урчание.

— Все вон! — Голос Хоторна был громче нарастающей паники. Он резко перевернул стол, за которым сидел, преграждая путь твари к дверям, через которые уходили его подчиненные. То, что некогда было Мартином, смешным веснушчатым парнем, перевело тяжелый взгляд на Алву. Потом посмотрело на Унда, но мой мысленный приказ: «Сожри его!» — тварь предсказуемо проигнорировала. Все-таки она бросилась на Хоторна. Не знаю, что послужило причиной — личная неприязнь или желание поскорее нарваться на пулю, — но существо ринулось именно к генералу. Тот бросил один из своих пистолетов Алве, они выстрелили одновременно, но пули отскочили от каменистой кожи на боках и голове монстра.

— Когда откроет пасть, — выкрикнул Хоторн и ринулся на тварь, словно сам планировал напасть на нее.

На мгновение мне показалось, что Верли меня убьет. Уродливая махина прыгнула, генерал упал на пол и резко ударил ее ногами в живот. Тварь с визгом подлетела вверх, но совершила в воздухе кульбит, немыслимый, казалось бы, для ее неповоротливого тела, и рухнула прямо на Хоторна, намереваясь вцепиться ему в горло. Однако, стоило ей открыть пасть, как грянул выстрел.

Я увидел пистолет в руке Алвы и усмехнулся. Экий умник! Видимо, не зря он ездил на развалины Гальтары, кое-что почерпнул из сохранившихся там фресок. Кровь Повелителей обладает огромной разрушительной силой, что уж говорить об анаксе? Подхватив с пола нож, герцог располосовал им запястье и наверняка, вынув обойму, окропил кровью пули. Не зря он охотился с Хоторном на кошку-переродка. Обращаться с оружием он научился мастерски.

— Кто-нибудь уберет с меня это?

«Верный» адъютант театрально очнулся и поспешил на помощь своему генералу. Он сбросил с него тело, на наших глазах превращавшееся в человеческое. Труп с разнесенным черепом — не самое приятное зрелище, но Хоторн даже не вздрогнул, стирая с лица кровь.

— Роб, вы немедленно возьмете под стражу Морфея Теори. Он — единственный генетик в крепости. Нападения начались после его приезда.

— Да, мой генерал.

Унд ринулся выполнять приказ с необыкновенным азартом.

— Что-то подсказывает мне, что вы смотрите не в ту сторону, — тихо сказал Алва.

— Одним ублюдком меньше будет путаться под ногами, — пожал плечами Хоторн. — Завтра мы едем в столицу. Этот тип дорог нашему президенту, а мне нужен заложник. — Герцог протянул ему пистолет, но генерал покачал головой: — Оставьте себе.

Рокэ улыбнулся:

— Я не возвращаю, а хочу поменяться. Если случится происшествие вроде этого, должно помочь.

Хоторн взглянул на его располосованное запястье, которое Алва наспех перевязал салфеткой.

— Надеюсь, однажды вы мне все расскажете.

— Только то немногое, что знаю сам, Гейл.

— Договорились, Рокэ.

Будь я кем-то, кроме раттона, умилился бы таким странным мужским играм в попытке заслужить взаимное доверие, которое и без того существует, но Александр велел доложить ему, как только все закончится, — пришлось поспешить прочь. Не удержался и по пути в почти пустующие сейчас подземелья заглянул на верхние этажи башни. Ушастый, как и обещал, сторожил моего человека. Окделл сидел в одиночестве на диване и равнодушно смотрел на экран, где мелькали живые картинки.

— Как он?

— Становится взрослее. Это отчего-то кажется мне печальным.

— Почему?

— Люди, которые обретают мудрость по цене, заплаченной им, чаще всего плохо заканчивают. Одни лезут в петлю, другие топят свое горе на дне бутылки. Та девочка с железными машинами… Ее незачем было убивать, она бы все сделала сама. С таким разочарованием в людях не живут.

Настроение у него было довольно странное, я решил этим воспользоваться.

— О чем ты говорил с Ундом?

— Если расскажу, ты сделаешь кое-что для меня?

— Только не проси снова лезть в брюхо к монстру — и считай, что мы договорились.

— Похоже, я многое пропустил. — В его голосе не было привычного любопытства.

— Что с тобой, брат?

— Я просто устал, — признался он. — Снова не туда пришел. Запах, который зовет меня, с каждым днем все слабее… Иногда даже нам столетья перестают казаться вздохами, брат, и начинают становиться глыбами, что давят на грудь. Думаю, я больше никогда его не встречу. Возможно, им даже не пахнет в этом проклятом мире, и все это лишь мое воображение! Давно стоило смириться. Но ты спросил меня об Унде. Что ж, слушай. Он хотел, чтобы я убедил Алву поступить так, как ему выгодно.

— Открыть проход в Закат?

— Да. Став Одиноким, он обрел огромную власть над человеческими душами, но, будучи еще одним из создателей ключа, он сделал все возможное, чтобы тот оставался безупречен. Он рассказал мне, почему они ушли, брат. Это была единственная возможность защитить мир, который был ими создан. Сила, которую они присвоили, привлекала не только существ, рожденных светом. Вслед за астэрами, что пришли служить Повелителям стихий, в мир хлынули раттоны. Абвении, благодаря тому, чью силу они украли, смогли брать их в плен, но на место одного побежденного раттона приходило два десятка новых. Люди не хотели учиться побеждать их сами, полностью полагаясь на своих богов, не понимая, что они — источник их бед. Абвении приняли решение уйти, но не могли оставить без защиты свой хрупкий, едва поднимавшийся с колен мир. По сути, путь перед ними лежал лишь один — в одинокое воинство, что стояло на страже Ожерелья. Но чтобы пройти через Закат, нужна Ада. Они ждали, что их сила приглянется хоть одной из них, а тем временем, чтобы защитить людей, они создали Повелителей — четверых, что могут стать единым ключом к силе того единственного, в ком собрана мощь всех стихий.

— Значит, ключей два?

— Они не могли рисковать. Человеческая жизнь — штука сложная, род избранных, провозгласивших себя богами, мог по тем или иным причинам прерваться. Плата за пробуждение Зверя — жизнь. Это не просто слова. Но я своими глазами видел, как это происходит. Люди всегда ищут повод увильнуть от сделки, заплатить по своим счетам кем-то другим, но это не всегда им удается. Впрочем, у нас тут лишь одна дверь и один подходящий ключ. При всех своих достоинствах и недостатках, твой мальчик не в счет.

— Расскажи про Абвениев.
— Когда одна из Ад все же соблазнилась силой бессмертных, она пришла лишь за одним из них. За тем, кто меньше других хотел уйти. Возможно, он никогда не демонстрировал излишней доблести, в глубине души надеясь, что все будут призваны в Закат по одному, а он уйдет последним, но не повезло: его названые братья решили иначе. Судьба собственного детища заботила их слишком сильно, чтобы оглядываться на чувства друг друга. Они пленили Аду и потребовали провести их. Она согласилась, но при условии, что получит свое. Я могу понять чувства Унда. Он обрек свою возлюбленную на бессмертие в надежде никогда не расставаться с нею. Его ждало сладкое беспамятство и вечные битвы. Ее — тоска и одиночество.

— Но он ушел.

— Ушел. Но Этерна не менее коварна, чем тьма. Они дала его братьям острые мечи, отсутствие воспоминаний, сладкое беспамятство и верных подруг. Лишь он понес наказание за то, что законы естественного хода вещей были ими нарушены. Унд не лишился ничего. Он помнил каждый час своей слишком долгой жизни. Воины обычно не отвергают избравших их Ад, но он обрек себя на одиночество, а существо, что было привязано к нему самой своей природой, — на страдания. Он не мог быть добр к той, кого ненавидел. Унд возвращался в свой мир снова и снова, чтобы смотреть на муки ожидания своей любимой. Однажды ему запретили это. Этерна добра к своим дочерям. Его лишили права покидать Рубеж в надежде, что спустя столетия, как большинство воинов, он примет свою участь.

Я ухмыльнулся:

— Полагаю, этого не произошло?

— Нет. Одинокие рождены, чтобы уничтожать тьму и лишь иногда — людей, что несут ее в своем сердце, но он преступил и этот закон. Унд убил свою Аду. Кровь этих скиталиц по мирам достаточно сильна, чтобы создать врата. Он выбрал Панем, чтобы сбить со следа возможных преследователей. Дорога под землей тогда еще вела прямиком в Кэртиану, а не из нее. Вот только у его преступления был довольно глупый финал. Его женщина больше не была одинока. Ее сердце познало новую любовь и носило под собой ее плод. Желанное дитя, которое не смог дать ей он, но подарил смертный мужчина. Унд жаждал смерти ее мужа, как ничего в своей жизни не желал, но человек, которого он хотел уничтожить, к сожалению, был ключом, наследником старшего из рода, тем, чья судьба была не подвластна даже ему. Впрочем, Повелители не обладали такой силой. Немного глупости и гордыни. Всего один кинжал. Увы, это не вернуло ему желанную любовь… Он понял это, глядя на слезы женщины, ставшей матерью в самую страшную ночь в своей жизни. Она бы не простила ему смерть того, кто подарил ей желание жить после стольких лет одиночества. Унд вернулся назад той же дорогой, которой пришел, изменив ее направление. Быть может, надеясь на услышанное проклятие. На то, что, когда ее сын и его потомки будут мертвы, она все же последует за ним. Он собирался вечно ждать ее, но не в Закате, а в конце пути. Для того чтобы она не прошла дальше, чем должно, ему нужно было запереть созданную невинной кровью дверь. Зачем создавать еще один ключ, если они с братьями столько сил вложили в уже существующий замок стихий? Теперь кровавый путь снова и снова возвращал в Кэртиану, за ключом. Его возлюбленная должна была понять намек. Начать свое путешествие снова и остаться там, где ей было суждено. Вот только по глупой случайности Унд угодил в ловушку людей. Когда ему удалось выбраться из нее, изменилось слишком многое. От проложенной им дороги больше не пахло кострами Этерны. Он полагает, что это его вина. Он погасил огонь кровью одной из его дочерей, позволил тьме хлынуть за рубеж и пожрать цитадель.

— Он желает разжечь эти огни снова?

— Ему это не под силу. В Этерне когда-то пели песнь древнего, как мир, пророчества. Она о пожаре новых битв, который принесет в своей душе живой, что сможет прийти туда, где раньше пылали огни цитадели. Унд думает, что понимает смысл этих слов. Мы тоже: лишь один человек сможет живым отправиться в Закат. Ключ Абвениев — Рокэ Алва.

— Но ты отказал Унду в помощи? — Сам не знаю, о чем я думал. Вся моя природа восставала против мысли о том, что пламя за Закатом может вновь разгореться, но сердце странно ныло.

— Что он может предложить мне взамен? Если последний из рода обретет бессмертие, я погибну, не выполнив договор. Прикончу его… Даже не знаю, как скажется древнее проклятье на Одиноком, с которым я заключил сделку, но, думаю, он не обрадуется последствиям. Все разрешится само собою, брат.

Мне стал ненавистен этот разговор.

— Ты хотел спросить меня о чем-то.

— Хотел. Тебе, похоже, нравится водиться с Одинокими. Спроси Верли, откуда он знает мое имя.

Я удивился:

— Ты понял, кто он!

— Трудно было не заметить.

— И не сказал мне?

— Это бы ничего не изменило. Иди, куда должен, а я пока покараулю твоего человека. К Алве я сейчас приблизиться не могу. Да и не нуждается он во мне больше… Проклятия живут своей жизнью, мне его ни ускорить, ни остановить.

Глава 22.

— Окделл, проснитесь.

Странно, но мне казалось, что после случившегося между нами Алва станет меня избегать, но его пальцы бесцеремонно запутались в моих волосах, небрежно их поглаживая.

— Знаете, юноша…

Я не мог не заметить повязку и перехватил его запястье.

— Что это?

— Всего лишь царапина.

— С вами вечно что-то происходит, а вы мне ничего не объясняете! — я вспылил, глядя на его беззаботную улыбку.

— Да? А я думал, что это мои слова. — Очевидно, Ворон пребывал в прекрасном настроении. Садясь на диван, я вопросительно на него взглянул.

Кажется, я вчера так и просидел весь день в гостиной, даже уснул на диване у телевизора, пропустив ужин, а голод мне снисходительности не добавляет.
Утреннее раздражение придало мне решимости прояснить, пожалуй, самое важное для меня сейчас обстоятельство.

— Кто мы друг другу теперь?

— И вопросы вы всегда задаете такие, что ответы на них можно искать целую вечность, но так ни к чему и не прийти. Впрочем, к Леворукому все это!

Он наклонился и поцеловал меня в губы. Прикосновение вышло очень нежным, почти невинным, и я поспешил обнять его за шею. Раз уж мы отказались от любых сожалений, то мне этого мало. Я чуть прикусил его нижнюю губу и тут же ласково скользнул по ней языком, извиняясь за свою выходку, но Алва лишь рассмеялся:

— Решили стать распутником?

— Это вы мне говорите? — Я тоже рассмеялся. Дивный день, мы должны быть собранными и настороженными, а хочется просто радоваться жизни. Тому, что он сейчас со мной. Не хочу спрашивать себя, как долго это продлится.

— Мы, конечно, могли бы помериться сейчас грехами… — Губы Рокэ оставили влажный след на моей шее. — Но нам велено идти к каким-то людям, в обязанности которых входит превратить нас в нечто достойное знакомства со столичной публикой.

— А это обязательно?

— Увы, мы не вправе отказаться от не слишком заманчивого предложения. Сегодня нас везут в Капитолий.

— Не хочу, — признался я. — Мне больше не нравится мистер Верли, его фальшивая забота и разговоры о единстве Панема и Кэртианы.

Алва рассмеялся.

— Вы точно Ричард Окделл? По-моему, совершенно не в вашем характере презирать людей, которые этого действительно заслуживают. — Он откинулся на спинку дивана и притянул меня к себе. Этот поцелуй понравился мне больше. Даже прервав его, Алва продолжал удерживать меня в объятиях, поглаживая по шее кончиками пальцев. — Хочешь домой, Дик? Обратно в Талиг?

Тот вопрос, на который я так долго не мог найти ответа… Вдруг оказалось, что его даже не существовало.

— Да, если с вами.

Он улыбнулся:

— А что насчет Капитолия?

— Тот же ответ.

На губах Алвы появилась странная улыбка.

— А если уйти придется в Закат?

Если он шутил, то вышло как-то грустно.

— Это обязательно?

— Нет. Конечно же, нет.

Желая сохранить в своем сердце уверенность, прозвучавшую в его голосе, я снова притянул Алву к себе. Через пару мгновений мы оба забыли о том, что надо куда-то спешить. Мои руки скользили под его рубашку, пальцы Алвы сжимали мои ягодицы. Поцелуи были торопливыми, несдержанными и хмельными. Скрип открываемой двери заставил меня застонать. Кажется, это становится нашим личным проклятием — быть прерванными в самый неудачный момент.

— Я просил явиться через пять минут, а не после того, как вы, господа, закончите кувыркаться на моем диване! — Ксандр выглядел довольно раздраженным. — Герцог, вас уже заждались.

Алва улыбнулся мне и покинул комнату. Едва за ним закрылась дверь, Ксандр подошел к столу и поставил на него какую-то коробочку.

— Что это?

— Нас не смогут подслушать. Знаете, Окделл, вы мне даже не нравитесь. А интуиция подсказывает, что это взаимно. — Его слова мне трудно было оспорить. — Однако я считаю, что у каждого человека в этой жизни должен быть выбор.

Рядом с прибором он положил маленькую черную капсулу. Не знаю, почему, но я сразу догадался, что он принес.

— Полагаю, это яд.

— Отличный яд, быстрый, безболезненный, и советую относиться к нему с некоторым уважением: на создание этой капсулы я потратил весь вчерашний день, который мог бы провести и с большей пользой.

— Вы хотите, чтобы я кого-то убил?

Он тихо рассмеялся.

— У меня очень дурные предчувствия насчет этой поездки, Окделл. В Капитолии вы можете угодить в ловушку, а это станет вашим единственным способом выбраться из нее. Тюремщики тоже люди, но, разумеется, есть множество способов использования яда. Вы можете уйти с его помощью от всех свалившихся на вас проблем или избавить от себя человека, которому многое задолжали. Освободить его, чтобы он мог уйти, не оглядываясь. Я даю вам оружие, Окделл, а кого убить с его помощью — решайте сами. Возьмете вы яд или выбросите, тоже выбирать не мне.

Он ушел, громко хлопнув напоследок дверью. Наверное, интуиция Ксандра подводила. Он как раз начинал мне немного нравиться. Люди, которые делают такие предложения, обычно сами понимают, что готовы на все ради спасения того, кто им дорог. Я взял капсулу и, разглядывая ее, усмехнулся. Герцог Алва не позволил мне умереть вместе с ним однажды, а второго шанса я не попрошу, потому что хочу жить сам и сохранить жизнь ему. Но его слова насчет Заката почему-то меня не отпускали. Пойти туда вместе с ним? Нет, не в этот раз, пожалуй. Судьба хоть единожды должна быть справедлива. Если придется, я уйду, а он останется. Пусть один, пусть с кем-то другим… Да, это больно, но уже не важно. Его жизнь стоит моей. Только она и имеет теперь значение.

***

— Мы так не договаривались! — Александр шагал по коридору, не реагируя на мои слова. — Молчишь? Ответить нечего? Конечно, своему генералу или Алве ты эту гадость не предложишь. Предатель! Проклятый Одинокий!

Он резко остановился. Огляделся по сторонам.

— Просто не хочу на записях выглядеть идиотом, который разговаривает со стенами. Ты прав, раттон, эти двое никогда не приняли бы подобного предложения, но я обещал позаботиться о твоем человеке и именно этим занимаюсь.

— Предлагая ему умереть?

— Или убить. Выбор за ним, не так ли? Окделл — не тот человек, который отправится вслед за своими предками, пока у него будет оставаться хоть крошечная надежда. То же самое с его драгоценным герцогом. Он не оставит его, пока будет верить, что сможет быть рядом.

— А если перестанет?

— Ну, так это твой человек, раттон, не позволяй ему отчаиваться.

Я вздохнул:

— Поддержка смертного противоречит моей природе.

Он рассмеялся и ускорил шаг.

— А чем ты все это время занимался? Предназначение… Такое глупое и пустое слово, раттон. Кому и что мы с тобой в этой жизни должны? Разве ты мог выбирать, кем родиться?

— Нет.

— Вот и я тоже. — Он улыбнулся мне и неожиданно потрепал рукой по ушам. — Но какая бы жизнь ни была нам дана, на что ее тратить, решать только мне и тебе.

Он вошел в кабину лифта, а я нырнул внутрь него. Человек, который безостановочно шевелит губами, и впрямь выглядит глупо.

— Я хотел спросить.

Александр швырнул мне на поживу яркое воспоминание, которое считал несущественным. За последнее время я так привык к тому, как режут язык его мысли, что Ричарда стал ценить намного больше: тот казался мне почти десертом.

— Спрашивай.

Вчера мы недолго пробыли вместе: я отчитался о происшествии в столовой, он выслушал и выставил меня, чтобы не мешал варить яд в лаборатории, организованной Теори. Но просьбу Ушастого стоило выполнить.

— В президентском дворце ты назвал моего спутника по имени.

— Ту изначальную тварь?

— Да.

— Это случилась довольно давно. Дай подумать… Я тогда еще жил в президентском дворце со Сноу, но это было уже после заговора против него, который затеял Верли… Точно. Сразу после Голодных Игр Сойки.

Я вздохнул. Как человек Александр вел крайне насыщенную жизнь.

— Может, закончишь свой рассказ, что начал в катакомбах? А то я путаюсь в некоторых событиях.

— Если очень кратко. После попытки разнообразить свою жизнь и выводов, к которым я пришел, анализируя, что импонирует в любовниках, мне пришла в голову мысль выкинуть так называемого отца из постели человека, который полностью соответствовал моим предпочтениям. Сноу был жесток, умен, но в силу возраста и болезней не ревнив. Пытаясь оставаться его единственной игрушкой, Эдвард Верли совершил ошибку. Я был молод, красив и необычен. Президенту действительно нравилось наблюдать, как я развлекаюсь с другими, часто он сам выбирал мне любовников или приказывал Теори их создать. Глядя, как затягиваются оставленные ими на моем теле раны, он бывал нежен до дрожи в ладонях, влюблен в мою безупречность, в вечность, что текла по моим венам. Эдвард — из тех дураков, что сходят с ума, уступая кому-то хоть толику власти над тем, кого считают своим. Убеждая, что заботится обо мне и именно его усилиям я обязан свободой, он предложил своим новым друзьям то, чем, как ему казалось, он все еще владел, — меня. По его плану я должен был убить Сноу во время наших с ним постельных игр. Разумеется, я согласился, с головой ушел в обсуждение заговора, выясняя имена его участников, прекрасно понимая, какая судьба ждет меня в случае его успеха. — Он рассмеялся. — В «Цербере» полагают, что объектов для исследований много не бывает. Впрочем, к великому сожалению, мой любовник был стар, а исследования и расшифровка старых записей шли не так быстро, как мне бы хотелось. Стоило перестраховаться, и, утопив заговорщиков в крови, я намеренно скрыл от Сноу «дядюшку» Плутарха. В общем-то не прогадал, он полезен.

— Значит, искалечить человека, которого ты называешь отцом…

Лифт звякнул, останавливаясь.

— Это была идея Сноу. — Александр медленно пошел по коридору. — Еще один немой свидетель наших домашних спектаклей... Разумеется, я тоже был показательно наказан за «предательство». Было даже забавно, Верли проникся ко мне определенным сочувствием.

— А ты уверен, что не был рожден раттоном?

Судя по эмоциям, окрасившимся янтарным отсветом, он улыбнулся.

— Как бы то ни было, этот глупый заговор пошел мне на пользу. Сноу стал больше мне доверять, позволил покидать дворец и даже обзавестись несколькими подчиненными, которые помогли бы мне в расследовании. Я назвал эту организацию «Гидра». Признаюсь честно, лень было выдумывать что-то новое. — Мы уже подходили к роскошной приемной, он поспешил свернуть разговор. — Что касается ответа на твой вопрос. Я видел другого Одинокого. Он проходил через этот мир. Я предупредил его о ловушках, он предложил мне вернуться вместе с ним на Рубеж: теперь, когда костры погасли, на счету каждый боец. К сожалению, на тот момент у меня уже были веские причины остаться, он их не понял, но спорить не стал. Сказал, что найдет меня, когда снова будет проходить этой дорогой. Мы неплохо скоротали время за вином и довольно личными разговорами. Я спросил его, помнит ли он что-то о временах, когда был человеком. Он ответил, что, может быть, какие-то ощущения, а еще кота. Огромное крылатое существо с глазами как лунные камни и мягкой шерстью, сверкающей звездной пылью. Он во многих мирах искал что-то похожее, но никогда не встречал и счел это просто своей фантазией. Он звал это странное существо Серебряным. Говорил, что запах у него был странный — кисловатый, как у молодого сидра. Твой друг пахнет именно так, раттон.

— Он мне не друг, — буркнул я, но Александр уже забыл обо мне.

— Роб, могу я попросить об одолжении? — Адъютант поднял голову от бумаг на своем столе. — Нужно проводить мистера Окделла к стилистам.

— Я похож на мальчика на побегушках?

На сволочь он похож, если кого интересует мое мнение.

— Отлично, тогда ты будешь уговаривать пойти к ним генерала, — обрадовался Александр. — Учитывая, что лично я утром был трижды послан, меня такой расклад более чем устраивает. Скажи, я передал, что его ждут.

Он развернулся на каблуках, чтобы уйти, но Роб его обогнал.

— Ну уж нет, я уже получил разнос за то, что транспортники подадут поезд позже, чем ему нужно. — Он исчез в коридоре.

Я не мог не спросить:

— Унд знает, кто ты?

— Разумеется. Это невозможно не почувствовать, сколько бы мы ни меняли лица. Просто он считает, что у нас с ним схожие намерения: мне уже порядком надоел этот мир, и я просто жажду вернуться в Цитадель. Как видишь, наши отношения можно назвать натянутыми. Он подозревает меня в попытке завладеть ключом только для себя, я слишком ревностно оберегаю от него Алву. В конце концов, меня легко заподозрить в мстительности. Они с друзьями обошлись со мною не слишком честно.

— А человек, место которого он занял, мертв?

— Его никогда не существовало. Унд давно обосновался во Втором дистрикте. Когда горы вокруг крепости взорвали, он понял, что его дорогу рано или поздно обнаружат, и предпочел оказаться к ней как можно ближе. То, что он начал действовать, я понял по его неожиданно вспыхнувшим чувствам к Ив. Ему нужно было оправдать свои прогулки по подземельям, на случай если его засекут камеры: они не люди — им глаз не отвести. Впрочем, доктор была хорошей женщиной. Она умела заводить друзей. Лора прикрывала ее тайные свидания, стирая записи о прогулках адъютанта генерала по подземельям.

Он постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл ее. Хоторн сидел за столом, хмурый, небритый и, похоже, невыспавшийся. Александр захлопнул дверь и повернул в замке ключ.

— Я не видел охрану в коридоре.

— Обрадовался и пришел меня убить? — хмыкнул генерал. — Я велел усилить посты в казармах и рабочих отсеках. Мало ли каких еще тварей тут успели наплодить.

— До собственной безопасности тебе дела нет? — нахмурился Александр.

— Если ты пришел поговорить об этом, то проваливай. Я занят.

— Мне жаль Ив и Лору.

— Именно поэтому ты пропустил похороны. Ксандр, я действительно устал. Если ты не хочешь сказать мне ничего важного, пойди позвони дяде и доложи ему обстановку.

— Важное? Теори не создавал второго переродка. Только кошку.

— Я в этом уверен. Все?

— Ты не должен ехать в Капитолий, а тем более отпускать туда Окделла и Алву.

Генерал кивнул:

— В этом я тоже уверен, но мы едем.

— Почему? На этот раз тебя из столицы не выпустят, ты это прекрасно понимаешь!

Хоторн поднял на него покрасневшие от бессонных ночей глаза.

— Твое предложение? Я должен поднять восстание и закрыть Второй дистрикт? У меня солдаты, а у Пэйлор, помимо войск Тринадцатого дистрикта, планеры и бомбы Капитолия. Орешек прекрасно вооружен и защищен от воздушной атаки. Если я буду сбивать планеры, Ксандр, куда упадут бомбы?

— На город, — хрипло ответил Александр.

Генерал сжал кулаки.

— Ты это видел? Горящие дома, израненных детей, захлебывающихся от боли собственным криком. Иссеченные осколками трупы на улицах. Людей с пустыми, серыми от горя лицами, у которых нет сил спастись. Скольких из них мы укроем в крепости? Несколько сотен, тогда как погибать будут тысячи. Кто будет выбирать, кому из них жить? Придумай, как всех их спасти, и я никуда не поеду. Лично вздерну мудака, который все это устроил, на флагштоке. — Александр молчал, генерал снова перевел взгляд на бумаги. — Свободен.

— Нет. — Верли подошел к столу. — Ты даже представить себе не можешь, насколько я связан.

— Это все слова, Ксандр. Ты знаешь, как должен поступить. Выбери сейчас правильную для себя сторону. Выживи, что бы ни случилось, позаботься о моих людях.

— Выжить… — Александр грустно рассмеялся. — Это проще, чем ты думаешь. Сложнее о ком-то позаботиться. Гейл, ну можно же что-то придумать! У меня есть сторонники, они могут захватить поезд по пути в Капитолий.

— И куда мы все потом отправимся? В чей дом принесем беду? Твои планы плохи тем, что никого, кроме меня, не щадят. Но, знаешь, ни одна жизнь не стоит тысяч, сотен, да даже десятков других. По такой высокой цене можно покупать только свободу, но в Панеме ею больше не торгуют.

— Скажи… — хрипло попросил Верли. — Просто скажи это, и я все для тебя сделаю. — Внутри него все запылало от отчаянья. Больно и ярко. Хоторн молчал. В комнате было так тихо, что, казалось, можно расслышать мерный бег стрелки в часах. — Понятно, ты даже сейчас не хочешь мне солгать.

Он пошел к двери, но голос генерала остановил его на пороге:

— Знаешь, чего я никогда в жизни не делал до встречи с тобой, Алекс?

Верли усмехнулся:

— Не спал с парнем?

— Не любил просыпаться в чужих постелях. Знаешь, вечером люди сами придумывают себе какие-то надежды, фантазируют, будто ты что-то значишь для них, а они — для тебя. Сумрак потворствует этому самообману, но утро всегда безжалостно. Ты говоришь: «Увидимся», но, уходя, стараешься забыть адрес. Человек, которому ты лжешь, все понимает, но зачем-то целует тебя на пороге и говорит: «До встречи».

Александр хмыкнул:

— Гейл, ты хочешь сказать мне: «Увидимся»?

— Просто хочу завтра с тобой проснуться, а это значит ровно то, что значит, не больше и не меньше. Если не заметил, я назвал тебя по имени, так что вернись и протяни мне руку.

«Пошел вон, раттон», — приказал мне Александр, а я его покинул. Похоже, мне никогда не понять ни чувств людей, ни чувств Одиноких. Никогда не думал, что стражи Рубежа могут плакать. Но когда Александр сжимал в ладонях лицо своего любовника, по его щекам текли слезы. Сложно поверить, что бессмертному существу может быть так дорог человек, хрупкий и недолговечный. Впрочем, может, в этом и заключается красота людей?

***

В обществе девушек, называвших себя стилистами, я пережил не лучшие мгновения своей жизни. Меня вертели, словно тряпичную куклу, мыли, стригли, мазали какой-то грязью и зачем-то содрали волосы со всего тела, кроме головы. Учитывая, что делали это пестрые, как бабочки, красавицы, я смущался и пытался убежать, но Роб безжалостно возвращал меня обратно в царство их смеха. Потом меня нарядили в одежду, которая пахла духами, и отвели в комнату, где с дымящейся чашкой кофе уже сидел Алва. Глядя на расстегнутый ворот его рубашки, я даже не пытался скрыть возмущения.

— У вас волосы на груди!

— Вы только что заметили, юноша? — усмехнулся он.

— Рокэ сказал, что ему не требуется депиляция, — улыбнулась одна из стилисток.

— Именно так, Маргарет, — как сытый кот, мурлыкнул герцог, целуя ее ручку с длинными и до странности синими ногтями.

— А можно было отказаться?

— Конечно, — хохотнули жестокосердные создания и вернулись в комнату пыток.

Я сел на диван, чувствуя себя оскорбленным.

— Отлично выглядите, Окделл.

— А еще я необычайно гладок.

— О! — Алва поставил чашку на столик и притянул меня к себе, запустив руку под майку с длинным рукавом. Его прохладные пальцы прошлись по моему животу, скользя там, где еще утром была дорожка волос. — Впечатляет.

— Мне попросить их вернуться и проделать то же самое с вами?

— В другой раз. — Он бросил взгляд на камеру под потолком и похлопал себя по коленям. — Сегодня удивительно приятный день, Ричард. Его так и хочется потратить на разные глупости. Давайте целоваться?

— Давайте.

— Какое отменное послушание. — Стоило сесть к нему на колени, как он обнял меня за талию. — Надо было раньше вас соблазнить. Впрочем, это бы слишком порадовало и ваших, и моих врагов, а я не люблю делать одолжения неприятным мне господам.

— По-моему, это я только и делаю, что соблазняю вас.

— Своевременно. Все, кого такое развитие событий могло порадовать или огорчить, мертвы.

Зря он это сказал. Я вспомнил бледное лицо королевы, лежащей на полу.

— Вы вправе упрекать меня, но прошу…

— Вправе. — Он поцеловал морщинку на моем лбу. — Но я не хотел бы это делать, да и у вас ко мне может быть множество претензий. Но мы, кажется, решили не разговаривать, а целоваться.

Я согласно кивнул. Через пару мгновений все лишние мысли вылетели из моей головы, новая одежда была безжалостно измята, а волосы растрепаны. Когда Ксандр явился за нами, я ожидал, что он будет возмущен, но этот всегда опрятный господин и сам выглядел не лучшим образом. Я насчитал на его рубашке две недостающие пуговицы.

— Я посмотрел все, что выбрали стилисты для поездки в столицу. В принципе, довольно достойно. — Он положил на стол несколько листков. — Ваша речь, Окделл. За время поездки извольте ее выучить.

— Для меня ничего не подготовили? — усмехнулся Алва.

— Мистер Окделл — закуска, а вы — основное блюдо. Вашу речь подготовят уже в Капитолии.

— Я в этом даже не сомневался. — Они обменялись странными улыбками. Я уже начал было ревновать, но Ксандр сказал замечательную вещь:

— Поезд придет на станцию в семь часов, мы отравимся в столицу прямо из крепости. До его прибытия вы можете быть абсолютно свободны. Генерал Хоторн просил, чтобы я позаботился о вашем досуге. Думаю, поездка в город сейчас была бы несвоевременной, но я взял на себя смелость организовать для вас небольшой пикник в горах.

— Замечательная идея, — проявил вежливость Алва, и, хотя я предпочел бы продолжить то, на чем нас прервали, пришлось тоже благодарно кивнуть.

***

Мое разочарование оказалось недолгим. Пикник действительно вышел чудесным, несмотря на то, что нас сопровождали два десятка солдат. Они остались внизу, у машин, а мы с герцогом, прихватив корзины с вином и едой, поднялись по тропинке на маленькое плато. Вид с него открывался чудесный. Багровые скалы, чистое голубое небо и указующий в него гигантский перст крепости. Прогнав пригревшихся на солнце ящериц, Алва расстелил на земле одеяло. Привыкшие к холоду подземелий, мы просто вытянулись на нем и, щурясь от солнца, молча смотрели в бесконечную синеву неба. Герцог накрыл мою руку своей ладонью, мы переплели пальцы. Таких мгновений у нас с ним никогда не было.

— Рокэ… — Произнести его имя сейчас не стоило мне усилий. — Спасибо, что пошли за мной. Я благодарен не только за спасение, но и за этот день. За те чувства, которые испытываю к вам. Это так странно: мне пришлось умереть, чтобы стать счастливее. Знаете, мне не нравится этот мир, то, что происходит вокруг, как погибают люди. Но, пока я с вами, мои страхи не имеют значения.

Он долго молчал, обдумывая мои слова, но я готов был ждать вечность.

— Помните степь и черного ворона?

— Конечно.

— Вам тогда было до странности жаль именно черную птицу. Я видел выражение грусти и глубокой скорби на вашем лице. Мне хотелось вам солгать. Обнять за плечи и сказать, что все будет хорошо. Вы бы поверили мне в тот миг и не оттолкнули бы мою руку. Потом это желание преследовало меня изо дня в день. Вы вели себя все глупее, но становились мне ближе с каждым днем. Я знал, что могу получить вашу верность, ту искреннюю грусть, которая так меня зачаровала, даже любовь. — Он тихо рассмеялся. — Несмотря на все свои юношеские грезы, вы ведь ничего в ней не смыслили, Дик, но отчаянно желали это чувство обрести. Так же, как однажды жаждал его я сам, одержимо и почти зло, с голодом человека, которого никогда не согревали теплом. Мне стоило лишь протянуть руку, и вы бы для меня запылали. Но это пламя уничтожило бы вас вернее пули или яда. Вы имели глупость понравиться мне, а это сковывало надежнее кандалов. Я должен был избавиться от вас как можно скорее. Был почти благодарен Штанцлеру за ту затею с ядом. Чего я не ожидал, так это вашего желания умереть вместе со мной. Так глупо и честно на меня еще ни разу не покушались.

— Мне стыдно.

— Не стоит. Я знал, что вы затеяли, и мог бы остановить. Вы были бы мне за это благодарны, не сразу, но со временем. Однако я поспешил избавиться от цепей собственной привязанности к вам. Это казалось мудрым решением, никто больше не превращал мою жизнь в абсурд, но знаете, я о нем пожалел. Когда мы встретились снова, вы уже не были юнцом, способным грустить о гибели двух птиц. Новое окружение плохо на вас сказалось. Вы изрекали унылые пошлости, считая их собственным мнением. Похоже, Эпинэ был слишком занят, чтобы стать рукой, которая смогла бы направить вас в жизни, а Альдо Ракан не годился в проводники. Я понял, что сделал нам двоим не лучшее одолжение. Вы потеряли самого себя, а я — того, кто стал мне дорог. Это было смешно и глупо — убеждать самого себя, что, должно быть, в вас всегда была гниль, а я поступил невероятно мудро, отказавшись тонуть в этом болоте. Только ни одна свобода от цепей чужой привязанности не стоила того, что я мог в вас отыскать, если бы мне не было так страшно поставить на кон немного надежды. Я мог рисковать жизнью, деньгами, завещанными мне предками, но не пожелал расшвыриваться остатками собственных чувств. Хотя стоило ли хранить пустоту?

— Вы могли бы полюбить меня. — Как же мне хотелось закричать от отчаянья, срывая голос. — Могли бы… Но я все испортил.

— Все же вы наиглупейшее существо, юноша. — В его голосе прозвучали знакомые мне насмешливые нотки, такие горячие, полные жизни. Почему раньше я не замечал, что в нем говорит не злость? Ему нравилось, что я заставляю его улыбаться.

— Да, наверное. Простите, мне стыдно.

— Еще раз повторите это, и я скормлю вас здешним ящерицам, одна из которых собирается залезть в мой сапог. — Он сел и отшвырнул в сторону оранжевое тельце. — Ричард, вы ведь прекрасно знаете, что я вас люблю.

Я повернулся на бок: на губах Алвы играла улыбка, но глаза не смеялись. Наверное, он был прав. Мне нравилось притворяться глупцом, но я не верил, когда королева говорила, что он меня выбросил, как не оправдавшую возложенных на нее надежд вещь. У меня были свои цепи — ненависть к убийце отца, ведь все вокруг твердили, что я просто обязан ее испытывать. Вечно помнить о своем происхождении и чести своего рода. Я постоянно гнал от себя мысли о том, как мне нравится быть рядом с ним, безжалостно вычеркивал из памяти все хорошее, что он для меня сделал, и пытался найти скверное и циничное объяснение самым благородным поступкам моего эра. Его я пытался убить дважды, а себя отравлял фальшивым презрением каждый день, лишь бы изжить то тепло, что чувствовал только рядом с ним.

— А вы знаете, что чувствую я?

Он кивнул:

— Полагаю, дольше, чем вы сами.

Мы улыбались друг другу, и отчего-то он казался мне таким же глупым, как и я сам, — ему изменила даже его привычная самоуверенность.

— Есть хотите? — спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

— Хочу.

Мы доставали из корзины продукты, стараясь даже случайно не соприкоснуться локтями. Откупорив бутылку вина, он выпил из горлышка половину ее содержимого и тихо выругался.

— Я что, похож сейчас на невинную девицу, получившую первое в жизни любовное послание? Это ваша роль, Окделл, немедленно начинайте смущенно краснеть и заламывать руки.

Он поймал мою ладонь и провел кончиком языка по запястью, — мы творили уже куда более разнузданные вещи, но даже от такой невинной ласки мои щеки предательски вспыхнули. Алва довольно вздохнул:

— Да, именно так.

Бутылка полетела куда-то в сторону, его руки опрокинули меня на плед, сладкие, пахнущие вином губы прижались к моим губам. Разумеется, именно в это мгновение послышался шорох камней под чьими-то ногами.

— Леворукий! — выругался я. — Ну сколько можно?

Алва сел и протянул мне руку:

— Начинаю думать, что мы оба прокляты.

Я едва успел поправить задравшуюся до подбородка майку, как на плато вышел генерал. Герцог достал из кармана машину-переводчик.

— Вижу, что помешал, но извиняться не буду. Пора возвращаться. — Хоторн сел на плед и, запустив руку в корзину, достал кусок хрустящего хлеба, щедро намазанный паштетом. — Как вам вид?

— Красиво, — буркнул я недовольно. Если у него есть время обедать, мог бы сделать это в крепости!

Он махнул рукой куда-то влево:

— Там речка, широкая, но довольно мелкая, толком не поплаваешь, зато ее легко перейти вброд. Прямо за ней роща, еще дальше — железнодорожная развилка. Там поезда сильно сбавляют скорость, и в город практически вползают, как черепахи. Отсюда ее не разглядеть, но по этой стороне реки ведет неприметная тропинка. На машине сюда можно проехать только из крепости, но по ней легко добраться пешком.

Я не понимал, зачем он все это нам говорил, и уже хотел спросить об этом, но Алва строго на меня взглянул, попросив помолчать.

— Поезда?

Хоторн кивнул:

— Через Второй дистрикт проходит много составов, везущих товары в Капитолий и идущих обратно пустыми. Они обычно помечены полосами синей краски. Линий на вагонах может быть много, каждый цвет символизирует дистрикт, в который заходит состав, но, если среди них есть синяя, ошибиться трудно. Я люблю смотреть на поезда.

— Мне бы тоже хотелось взглянуть, — сказал Алва.

— Тогда жаль, что у нас нет с собой веревки. Если привязать ее вон к тому камню, — он указал на глыбу на краю обрыва, — и спуститься метров на двадцать, можно рассмотреть много интересного. — Генерал встал и отряхнул с брюк крошки. — Надо же, уже без десяти пять. Шестнадцать и пятьдесят — хорошие цифры, а если повторить их три раза, станут еще лучше. Мне все время не хватает времени, господа. Я возвращаюсь в крепость, вы тоже поторапливайтесь.

Когда генерал ушел, я изумленно взглянул на Алву.

— Зачем он вообще приходил?

Рокэ задумчиво смотрел вдаль.

— Ты запомнил все, что он сказал?

— Да, но я не понимаю смысла…

— Пусть пока так и будет. Мы возвращаемся. — Я не мог скрыть свое разочарование, и он коснулся губами моей шеи. — Здесь крайне удобные комнаты в поездах, и у них есть одно важное достоинство: они запираются изнутри.

Глава 23.

Мне совершенно не хотелось ехать в столицу: прошлая встреча с древними раттонами и Адой оставила не самые приятные воспоминания. Впрочем, Ушастый на их счет совершенно не тревожился. Когда я передал ему ответ Александра, он впал в жуткое буйство и стал ужасно раздражительным. Так радовался, как будто тьма уже поглотила миры Ожерелья.

— А он не сказал, когда Одинокий вернется?

— Сам у него спроси.

— Где можно достать сидр? Я совершенно не помню, чем он пахнет.

— В кладовые сходи.

— Как ты думаешь, то, что он помнит обо мне, связано с проклятием или с тем, что я долго был рядом с ним?

— Достал!

Вот честно, перегрыз бы ему горло, но чувствовал себя совершенно измотанным для драки. Впрочем, в настрое Ушастого были свои плюсы: он согласился поехать со мной, хотя еще утром старательно увиливал от ответа и грустно твердил, что ему все надоело.

В этот раз в поезде ужинали четверо. Унд остался в крепости, чему я был несказанно рад, хотя атмосфера за столом и без него была довольно гнетущая. Александр был бледен и заметно нервничал, герцог казался задумчивым, а генерал выглядел очень утомленным и старался подавить зевки. Абсолютно счастливы были только Ушастый и мой человек. Ричард внутри оказался просто потрясающим, его мысли и эмоции искрились, как россыпь самоцветов. Он то и дело бросал на своего эра ласковые, хотя и немного укоризненные взгляды, все время ерзал на стуле, словно не мог дождаться окончания ужина, и смущенно поглядывал на дверь. Когда ему предложили десерт, поспешно отказался.

— Вы же любите сладкое, — ухмыльнулся Александр. — Для вас заказали торт с кофейным кремом.

— Люблю, просто…

Одинокий раздраженно закатил глаза:

— Мы все тут взрослые люди. Берите с собой торт, вино, своего герцога и проваливайте, пока дыру в стуле не протерли! Дайте, наконец, спокойно поесть!

Окделл вспыхнул, как спичка, и уже хотел ответить что-то резкое, но Алва рассмеялся, и вместо брани с губ Дика сорвался такой же теплый смех.

— Пожалуй, мы последуем вашему совету. — Герцог отрезал огромный кусок торта и положил его на чистую тарелку.

— Не стоит! — заспорил мой человек.

— Ты проголодаешься к утру, — прошептав это, Алва почти коснулся губами мочки уха Ричарда. — Обещаю.

У моего бедного человека даже шея стала малиновой от смущения. Он поспешно выхватил у Алвы тарелку и выбежал за дверь. Тот, прихватив две бутылки вина и пожелав всем спокойной ночи, последовал за ним.

— Если хочешь насладиться зрелищем, советую поторопиться. Девственников обычно ненадолго хватает, — хихикнул Ушастый.

Я почувствовал что-то похожее на раздражение. Может быть, если бы у меня была кожа, а не чешуя, она бы тоже покраснела?

— Оставь их, пусть уж сами…

— Ну уж нет! Мне любопытно.

— Тогда хоть не лезь ни в кого.

Ушастый мурлыкнул:

— Обещаю.

Когда он ушел, мне стало непривычно одиноко. Мой человек не нуждался во мне. Это мы, раттоны, живем за счет добычи, пьем чужие эмоции, похищаем радость или честную боль, растравляем ненависть, будим злость… Наверное, я и должен чувствовать себя плохо, когда Окделл счастлив и занят какой-то ерундой вместо того, чтобы растить в себе тьму. Но мне не хотелось ничего менять. Выбирать свою судьбу очень трудно, Одинокий, пожалуй, знал, о чем говорил, но он не объяснил, стоит ли выбор того покоя, который ты теряешь, следуя своему предназначению.

— Ты ужинай, а я, пожалуй, пойду. Слишком устал, чтобы есть.

Когда Хоторн поднялся, Александр бросил на стол вилку и нож, словно понятия не имел, как они оказались у него в руках, и вскочил следом.

— Я не голоден. Просто хотел от них избавиться.

— К тебе или ко мне?

— К тебе. Я встану рано, чтобы подготовить все необходимое. Не хочу тебя будить своей возней.

— Я не возражаю. — Хоторн поднялся и обнял его за плечи. — На тебе лица нет. Прекрати хоронить меня раньше времени. Я слишком хороший охотник, чтобы стать легкой добычей.

— Прости. — Александр улыбнулся, вышло искренне. — Так лучше?

Гейл поцеловал его в губы. Они прошли в купе, я поплелся следом, чтобы хоть чем-то себя занять. Пока Александр зажигал свет, Хоторн по-военному быстро разделся, рухнул на узкую кровать и застонал:

— Давай ты первым в душ, а?

— Перевернись, — потребовал его любовник. Хоторн покорно лег на живот. Под ломаными линиями шрамов на его спине наливался синевой кровоподтек. — Врачу показывал?

— Просто неудачно упал. На мне все заживает, словно на собаке. К утру буду как новенький.

— И за какие грехи ты мне достался, а? Генерал, вы что, ребенок, которого в детстве пугали люди со шприцами?

— Не ной, «мамочка».

— Сейчас вернусь и принесу мазь. Так и лежи.

— Ладно.

К возвращению Александра генерал уже крепко спал, обнимая подушку. Он даже не почувствовал, как в его плечо втерли прозрачный гель и заботливо укрыли одеялом. Верли наклонился и, убрав с виска прядь густых волос, коснулся губами щеточки ресниц. Опустившись на ковер, он обхватил руками колени, глядя на своего спящего любовника. Я уткнулся носом ему в плечо.

— Давай.

Внутри Александра было холодно, но мягко, словно весь его мир припорошило толстым слоем снега. Так не похоже на то, что чувствовал Окделл. Наверное, у людей и Одиноких разная любовь.

— Он дорог тебе?

Верли усмехнулся:

— Гейл Хоторн — это моя жизнь. Всегда смеялся над людьми, когда они говорили, что иногда хватает и одного взгляда, чтобы себя потерять. Я увидел его на огромном экране в своей комнате, и мое сердце забилось, как птица в клетке. Я перестал спать. Совсем. Стоило закрыть глаза — и в памяти всплывали его черты. Мы не встречались ни разу, но я знал о нем все. Что его душа корчится в тисках ревности и это чувство приносит ему горечь. Что он отважен до безрассудства и храбр до безумия, но в нем есть тепло и доброта. Были когда-то. Кроме этого человека, мне все вдруг стало безразлично: Сноу с его страхом умереть или лишиться власти, искалеченный Верли с его глупыми амбициями. Даже собственное существование — погоня за смертью, фальшивые чувства и попытки насытиться болью и похотью... Если бы я мог начать все сначала! Искать не ученых мужей, что найдут в своих пробирках нужные мне ответы, а человека, который заставит меня чувствовать бег времени, то, как оно ценно и необходимо. Мне не нравились эти чувства. Они поднимали со дна души такую скверну… Я казался себе грязным и жалким ничтожеством. Стоило бежать от него, но я зачем-то связался с Плутархом. Приложил массу усилий, чтобы его очередной мятеж прошел успешно. Но когда все закончилось, он попросил меня о маленьком одолжении. Ставшая президентом женщина захотела избавиться от Хоторна. Плутарх, лишившийся своей главной поддержки в лице прежней претендентки на престол Капитолия, всячески старался ей понравиться. Он поступил довольно хитро, захватив Эдварда Верли до того, как я успел его уничтожить, и спрятав этого человека в «Цербере». Сноу был мертв, только Верли знал, кто я, и мог подтвердить свою правоту. Ну, и его новый хозяин Плутарх, разумеется. Если я не хотел огласки, то должен был доказать ему свою полезность. Удивишься, раттон, но приказ мне понравился. Это была возможность показать самому себе, что мои чувства — блажь. Я вошел в его кабинет, переодевшись официантом.

— Да, я видел.

— Он спал, совсем как сейчас. Беззащитный, хрупкий человек, прекрасный настолько, что на него было больно смотреть. Наверное, такие чувства испытывает Ада, встречая своего воина. Она на все пойдет. Будет лгать, мошенничать и убивать ради надежды, что он последует за ней, ради права провести с этим человеком вечность, служить ему, воспевая его подвиги. Как можно было забрать его жизнь, если она была и моей тоже? Пока он есть, я могу чувствовать бег времени, запоминать каждое мгновение своего существования. Мне простили ошибку. Хоторн стал полезен, он вызывал у людей яркие эмоции, любить и ненавидеть его было одинаково легко. Гейла сослали в Орешек, а я остался в Капитолии, мне нужно было сохранить свободу, найти способ быть рядом с ним. Моя полезность… «Гидра» безжалостно уничтожала все ненужное властям. Выслеживала недовольных, предотвращала заговоры. Президент стала доверять мне больше, чем дяде. Тот занервничал, раз в три месяца позволял себе напоминать мне, что я на коротком поводке. Конечно, я давно мог избавиться и от него, и от Верли, но предпочитал изображать отчаянье. Убей я их, Пэйлор бы сильно занервничала, а она этого не любит.

— А та девушка, Джоанна или как там ее?

— Мне слишком больших усилий стоило попасть в Орешек. Я был нужен в Капитолии, но пришлось заставить президента надавить на Плутарха. Разве я мог позволить мисс Мейсон все разрушить? Она сболтнула лишнее по поводу наших маленьких оргий, но даже это не имело особого значения. Джоанна хотела, чтобы Хоторн возглавил восстание, она затащила его на встречу с заговорщиками, и, уйди хоть один из них оттуда живым, Гейл не вернулся бы обратно в Орешек. Когда мы встретились снова, в нем уже не было тепла. Слишком многое перегорело, и я понял, что не вправе с ним быть. Моему стылому сердцу не вернуть ему огонь, так пусть бы его отогрел кто-то другой, но он захотел меня. Неважно зачем, просто я стал лгать, что смогу быть ему полезен.

— Сработало?

— Не хочу знать. Могу прочесть его мысли, если постараюсь, но не буду этого делать. Уходи, раттон. Сегодня во мне нечем закусить.

Он обманывал сам себя, но я ему об этом не сказал.

***

Если честно, мне всегда было немного жаль пары, вступавшие в брак. Любовь казалась мне таинством, но на деревенских свадьбах в Надоре, куда мы с сестрой бегали тайком от матери, считавшей лишним привечать простых людей, и с полного одобрения дяди, всегда вручавшего нам пару золотых монет, чтобы порадовать молодых, все происходило не так. В заздравных тостах звучали сальные шутки. Старики, причмокивая, обсуждали ширину бедер невесты и спорили, скольких младенцев она принесет. Айрис эти простые обычаи и открытые люди нравились. Она всегда присоединялась к процессии юношей и девушек, с пением и шутками провожавших молодых супругов к брачному ложу, а я старался этой чести избежать. Мне казалось постыдным, что все вокруг знают, чем собираются заняться двое влюбленных.

Я обещал себе, что моя нареченная никогда не будет унижена подобными традициями. Обвенчавшись в часовне замка, мы возьмем самых быстрых лошадей и скроемся ото всех в маленьком охотничьем домике в лесу, где встретим рассвет вдвоем, не под перезвон бокалов, а обмениваясь поцелуями.

Какими далекими теперь казались мне те мысли. Я уже познал женщин, с одной из них даже хотел связать свою судьбу, но все это осталось в прошлом. Я любил Рокэ, чувство к нему не оставляло мне ни сомнений, ни глупых переживаний. При мысли о том, что и я им любим, сердце становилось шальным и смелым. Мне было все равно, сколько людей будут знать о том, как сильно я его желаю. Мое чувство к королеве не было таким отчаянным и безрассудным. Я не рискнул бы головой, признавая его во всеуслышание, а сейчас мог бы на каждом углу кричать, что лучший в мире человек принадлежит мне. Было все равно, станут ли люди с презрением указывать на меня пальцем. Я получил от судьбы щедрый дар и был намерен гордиться им, а не прятать от чужих глаз.

— Я думал, ты вепрь, а не рыба.

Обернувшись, я прижался спиной к стене, освобождая для Рокэ место в тесной душевой кабине. Когда он шагнул под струи воды, подставляя под них лицо, я провел скользкими от мыла руками по его широким плечам.

— Ты красивый.

Думаю, для него это не было секретом. Есть люди, на которых можно смотреть бесконечно долго и всегда находить, чем еще полюбоваться. Зная это, я раньше старался не присматриваться к нему. Повелитель Скал не мог позволить себе удовольствие, на которое возлюбленный имел полное право. Сколько же всего мне нравилось в нем… Волевые скулы, точеный нос, первая морщинка между черных как смоль бровей и густые ресницы. Разве мог я поспорить с такой красотой? Что-то предложить ей взамен? Но его необычные глаза, глядя на меня, темнели от желания синевой морских глубин, и, встречая губами его губы, я не хотел спрашивать, что он во мне разглядел такого, чего не отыскал в самых роскошных женщинах или излишне благосклонных к нему мужчинах. Просто радовался, что именно меня обнимают его руки, в мои волосы зарываются его пальцы, а вода скользит по нашим телам, становясь продолжением этих еще осторожных, почти робких ласк. Что я могу звать его по имени, выдыхая его куда-то в ключицу, когда прикосновения становятся смелее, — но это вздох желания, а не стыда. Мне хочется пережить в его объятиях намного больше, чем нам может предложить эта первая ночь. Надеюсь, их впереди еще тысячи — бесконечно длинных, полных смеха, вина и самых откровенных ласк.

Я заметил, что он выключил воду, только когда на голову опустилось мягкое полотенце. Его руки вытерли им мои волосы, а потом и тело, я фыркал. Было ужасно щекотно, и в отместку я легко укусил Рокэ за плечо, потом чуть втянул губами кожу, оставляя на ней свою метку. Ему это понравилось. Пока мы добрались до ложа, обмениваясь шлепками и поцелуями, мою шею успело украсить целое «ожерелье».

Толкнув меня на кровать, Алва взял со стола флакон, полный какой-то жидкости, и чуть встряхнул его. Я протянул к нему руки, но он лишь усмехнулся и покачал головой, жарким взглядом скользя по моему непривычно гладкому телу. Он даже не пытался прикоснуться ко мне, а я содрогался от желания: острое, почти болезненное, оно походило на сладкую пытку, но я не смел прикоснуться к себе и прервать ее. Только тихо зашипел, когда на мой живот полилось масло, заполняя ямку пупка, и он окунул в него кончики пальцев. Прикосновения, легкие и невесомые, рисовали на моей коже узоры, покрывая ими грудь, руки, ключицы, шею… Когда подушечками больших пальцев он принялся медленно втирать масло в мои соски, я уже не мог сдержать стонов, призывно раскинул ноги, желая еще больше прикосновений, но он лишь коснулся губами век, заставляя закрыть глаза. Его сильные ладони прошлись по моим икрам, разминая мышцы, они ласкали бедра, чуть приподнимая их, заставляя меня по собственной воле прижать колени к груди. Масло чуть солоновато пахло морской пеной, мне казалось, что от захлестнувшего меня наслаждения под веками плещутся волны и по щекам вот-вот побегут капли слез. Мечтая об освобождении, я хрипло молил о нем, но Рокэ лишь тихо смеялся. Его язык мучительно медленно скользнул по моей мошонке, а потом, лаская, опустился еще ниже. Я вцепился зубами в руку, чтобы мой крик не услышали в соседних вагонах. Это было так непристойно, так жарко, что сдерживаться дольше стало невозможно. Семя брызнуло на живот; задыхаясь, вздрагивая, я был уже не в силах удерживать на весу ноги, и они опустились ему на плечи. Рокэ чуть приподнялся, разводя их в стороны, открывая меня еще сильнее, скользя языком внутрь моего тела. Я вцепился руками в скользкую от масла простыню. Казалось, что мое удовольствие, взлетев к самому пику, должно было сорваться с него к томной сытой неге, но оно продолжало балансировать на вершине. Мой мозг уже не мог справиться с этим наваждением, я был возбужден еще сильнее, чем минуту назад, плоть быстро наливалась новыми соками, дрожала, скользила по животу, умоляя о ласке. Но он отказал мне в ней, только перевернул мое тело на живот, и я стал беззастенчиво тереться о постель, заработав укоризненный шлепок по ягодице.

— Ну куда ты все время торопишься? — Рука, скользнув под меня, чуть сжала мой член. Ответить внятно я был не способен. — Еще немного…

Я почувствовал внутри скользкие от масла пальцы, тело даже не попыталось сжаться, одуматься или как-то помешать их вторжению. Он должен быть во мне, это казалось таким же естественным, как потребность дышать, как желание чувствовать прикосновение его губ к шее, ощущать тяжесть тела. Я подался назад, позволяя ему проникнуть глубже, и заработал этим до невозможности нежный, почти благодарный поцелуй. Не знаю, о чем думал Рокэ, стараясь так распалить меня, не оставить в голове ни одной связной мысли. Что я в последний момент испугаюсь за свою драгоценную честь или одумаюсь? Не приму эту сторону наших чувств и желаний? Наши прежние ласки, должно быть, казались ему порывами одержимого похотью юнца, но сейчас все было иначе. Я так хотел, чтобы он знал об этом! Даже нашел в себе силы распахнуть глаза, оглянуться через плечо и прошептать:

— Чего ты ждешь? Я весь твой.

Пальцы выскользнули из меня, оставив какую-то неправильную, никому не нужную пустоту, но она оставалась незаполненной всего мгновение. Рокэ накрыл меня собой, словно хотел спрятать ото всех, несколько раз его член скользнул между ягодиц, давая мне возможность ощутить его внушительность, не настораживающую, а осторожную. Он толкнулся внутрь мучительно медленно, причиняя мне своими размерами легкую, тягучую боль, но она пьянила не меньше нежности его рук, оглаживающих мои бока, горячего шепота куда-то в волосы о том, какой я узкий и горячий, как хорошо во мне, мучительно сладко.

Кажется, я умолял его не сдерживаться и поторопиться, но мой эр всегда был упрям и своенравен. Он двигался очень медленно, казалось, прошла целая вечность, прежде чем его бедра прижались к моим ягодицам и я почувствовал, что он весь во мне. Рокэ сдерживался — до рваных вздохов, сведенных судорогой желания пальцев, вцепившихся в мои плечи. Самый прославленный любовник Талига, по слухам, никогда не пренебрегал собственными удовольствиями, но сейчас в напряжении его тела мне чудилась почти нечеловеческая мука, попытка не сорваться, раз и навсегда стать самым лучшим для меня. Но ведь мне его сердце, его страсть и честность нужны было больше, чем умения. Когда он так же медленно двинулся назад, прочь из меня, я подался следом. Вышло больно и резко, пришлось кусать губы, чтобы не сорваться на крик, но я это сделал, заставил его забыться. Мы вспыхнули единым пожарищем. Рваный темп бешеных толчков, наши стоны, его торжество, горькая сладость, разлившаяся внутри меня, чтобы выплеснуться на простыни… Его теплая влага, излившаяся внутрь, такая горячая и правильная.

Да, правильная, несмотря на то, что, сколько бы семени он ни пролил, мне было не зачать от него, не подарить ему красивых синеглазых детей, а значит, ни одна из религий, к которым мы с ним принадлежали, не одобрила бы этот пустой союз. Он не даст всходов на скалах, не вольет новых сил в ветер и не подставит новую ножку под шатающийся трон, но людские сердца всегда были свободны. Они бились не по заветам древних богов. Отдавать дань пророчествам? Плодить в стылых постелях Повелителей и анаксов? Что ж, мы были отчаянно безответственны перед будущими поколениями, но только так могли любить, и это было честнее, чем порождать ложь и грусть. Чувствуя его обжигающие прикосновения, резкие движения бедер, вернувшиеся к нему силы и пьянящий меня хмель, я дал себе слово никогда больше не лгать себе. Не сожалеть о том, что мы своей любовью «предали», потому что она смогла самое главное — освободить нас от цепей. Больше не страшно было жить или умирать. Потому что ничего, кроме счастья для него, я не желаю даже для себя, а отдать больше, чем сейчас отдаю, не сумею. Теперь все во мне отдано ему, а в моих собственных ладонях сосредоточена его жажда жить, я сохраню ее, чего бы мне это ни стоило.

Я принадлежал ему снова и скова, пока за окном не забрезжил рассвет. Сменив десятки поз, исчерпав все соки собственных тел, мы не могли расцепиться. Залитая маслом постель с простынями, покрытыми пятнами. Забрызганный семенем ковер, на который мы перебрались, когда узкого ложа оказалось слишком мало для осуществления всех наших желаний, чуть покалывал мой бок ворсом, а Рокэ все еще оставался во мне, мягкий, почти неощутимый в своей усталости. Мы молча пили вино, потому что в горле было сухо от исчерпавших себя слов и признаний. Но, будучи не в силах даже ворочать языком, я продолжал клясться ему в любви взглядом, а он сцеловывал с моих губ рубиновые капли вина, касался лбом моего влажного от пота лба, без всякой лжи или обещаний будущего. Признаваясь в своей верности настоящему.

***

Александр не сдержал данного слова. Казалось, всего одна бессонная ночь превратила этого Одинокого в тень, которая с рассветом бесшумно просочилась за дверь. В своем купе он прошел в душ и плеснул себе в лицо ледяной воды, повторяя эту процедуру до тех пор, пока его щеки немного не порозовели, а пустые глаза не стали блестеть чуть влажно и оттого более живо. Я пробовал, выполняя его просьбу, уйти, но, заглянув в купе Окделла, вернулся назад. Слишком ярко для меня. Нет, нет и нет… Ушастый мог сколько угодно восхищенно глазеть на переплетение человеческих тел, но я чувствовал только тоску. В этих двоих было слишком много горькой для раттонов искренности, чувств, что принято считать светом. Они отравляли сладость сжигавшей этих двоих похоти. Любовь, говорите? В Закат ее! Я терял свою добычу… Хуже, отдавал ее почти добровольно, но, как ни силился, не мог сожалеть о своем глупом решении. Теперь уже было не важно, что станет с моим человеком. Он больше не принадлежал мне. Все. Хватит. Я не желал ему ни тьмы, ни силы. Не хотел пожрать его или возвести на вершину власти, к самим истокам человеческого безразличия. Почему-то мне было проще издохнуть от голода, чем сейчас прикоснуться к нему. Может, стоит уйти? В гаснущем мире всегда найдется добыча. Я буду сыт до тех пор, пока не вернусь с победой к отцу. Потом я все забуду и снова буду рожден — в новом мире, полный уже знакомых целей. И будет просто… Все просто будет. Даже люди с их извечными страстями, сомнениями и желаниями не в силах перешагнуть через собственную природу. К чему мне все эти сложности и войны?

Даже странно, что именно Одинокий понял мои чувства. Когда я вернулся, он позволил провести рядом остаток ночи, а смыв с лица усталость, спросил:

— Уходишь, раттон?

— А что мне тут делать? Чем счастливее человек, тем меньше возможностей его использовать.

— Знаешь, как говорят, чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Не то чтобы я строил из себя пророка… Впрочем, ты прав, любопытство — плохая причина, чтобы остаться. Ты многое взял от Окделла, но тебе пока есть куда отступать. Найдешь нового человека.

— Ты тоже можешь. — Он улыбнулся. — Ну, лет через сто.

— Кто знает.

— Не будешь меня отговаривать? Даже если не веришь, что забывать легко?

— Нет.

Как-то все неправильно вышло. Попытайся он меня удержать, я бы спрыгнул с поезда, а так… Чем плох Капитолий? Извинюсь перед древними раттонами, скажу, что я не с этими безумцами, и, может быть, заполучу себе какого-нибудь члена правительства? А что, у него что ни день — интриги да нервотрепка, а у меня пиршество. В общем, я строил планы, но кладка получалась какой-то шаткой. Мучаясь скукой и не до конца понятной тоской, я поплелся за Александром. Тот, прихватив из купе сумку, отправился к Алве. Того не было, и он постучал к Окделлу:

— Десять минут.

Герцог явился через пятнадцать, весьма помятый после бессонной ночи, как я злорадно отметил. Может, ему стоило выбрать любовника своего «преклонного» возраста? Впрочем, учитывая, что эти господа всю ночь вытворяли, на Окделла сейчас, должно быть, тоже не взглянешь без содрогания.

— Гм-м… — только и смог прокомментировать ситуацию Александр. — Ладно, если замазать синяки, будете выглядеть просто невыспавшимся, а не затраханным. Президент — специфическая дама, но ваше волнение перед встречей ей должно понравиться.

— В прошлый раз нас не представили.

Александр пожал плечами и открыл свой саквояж. Если бы я был человеком, то присвистнул бы. Швырнув на кровать пару тюбиков, которые лежали сверху, он достал три пистолета, два десятка запасных обойм, несколько продолговатых черных штук и два противогаза. Последней была извлечена коробка, украшенная реле переключателя.

— Как это поможет мне лучше выглядеть? — удивился Алва.

Верли бросил на него раздраженный взгляд.

— Вчера я провел некоторые переговоры с Капитолием. Особенно со мной не откровенничали, но из них стало ясно, что из-за вашей скрытности и нежелания сотрудничать было принято решение, что на роль телезвезды больше подходит Окделл. О вашем существовании знает достаточно много людей, так что пару раз перед камерой вы мелькнете, но в столице вас не оставят. Вероятно, этим же вечером вернетесь обратно.

— Один?

Александр пожал плечами:

— Этого я не знаю. Разумеется, в городе вас обыщут, а обратно могут везти уже в качестве заключенного, а не гостя, разница будет ощутимой, поверьте. Однако мой друг постарался, что в случае специального распоряжения из дворца вам подадут поезд с этим самым вагоном. Я понятия не имею, как вам лучше будет поступить, если услышанное в Капитолии ни одному из нас не понравится, но… — Он поднял два цилиндра. — Усыпляющий газ. Снимаете защитную пленку, нажимаете на кнопку и кидаете эти штуки в направлении людей, которые вам не нравятся. Рекомендую сначала самому надеть противогаз. — Он показал, как правильно закрепить защитную маску, и тут же ее снял. — Что делать с пистолетами, полагаю, объяснять не нужно?

— Нет.

Верли аккуратно взял ящичек.

— Бомба. Остановить поезд довольно просто, достаточно прижать к голове машиниста ствол пистолета. После этого рекомендую взорвать рельсы, чтобы за вами не отправили погоню по железной дороге. Нужно повернуть реле два раза и бежать от этой штуки со всей возможной скоростью. — Он извлек со дна сумки нож. — Дайте вашу руку. — Алва беспрекословно подчинился. Арександр провел ножом по его коже, оставив под локтем неглубокую царапину. — Сделаете разрез вот тут. Ив ввела вам маячок, плоский металлический кружок размером с ноготь на мизинце. Выбросите его, но с ножом не расставайтесь, в нем мой «жучок». Уходите как можно дальше от места взрыва. Лучше в лес, чтобы вас труднее было обнаружить с воздуха. Мы… Я вас в любом случае найду. Тайник с оружием будет в туалете. Сильно ударите кулаком в левую часть ближайшей к входу потолочной плиты, он откроется.

— Окделл?

— Я вытащу его.

— Спасибо.

— Не нужно благодарности, я дал слово.

— Кому?

Он задумался над ответом.

— Такому же растерянному созданию, как я сам. — Он кинул Алве тюбик. — Вымойтесь и приведите себя в порядок. У меня еще куча дел, и не хватит времени, чтобы возиться еще и с вами. Окделл более беспомощен в вопросах моды, а генерал… В общем, большую часть времени я предпочел бы провести с ним.

— Вы странный человек, Верли, — признался герцог. — Ведете себя как умное, вечно настороженное и лживое существо, а потом вдруг начинаете совершать благородные глупости. Так устали жить?

Александр рассмеялся:

— Если бы вы знали, насколько устал.

Глава 24.

Бывают дни, когда, кажется, ничто не способно испортить тебе настроение. Ни ужас на лице девушки, которая пришла убираться в купе, ни ворчание Александра не могли меня расстроить. Я, правда, пытался выглядеть раскаявшимся, но с губ не сходила дурацкая улыбка. Сколько бы раз я ни вымыл голову, волосы продолжали пахнуть морем. Мышцы ныли, глаза слипались, и я был благодарен этому миру с его стальными машинами за то, что мне не придется садиться в седло.

На станции нас встречала охрана — уже знакомый толстяк и мистер Эдвард Верли. Его появление не понравилось генералу Хоторну.

— Вы должны были остаться в крепости.

— Президент прислала за мною планер.

— Только за вами?

Верли не ответил. Кажется, ему тяжело было стоять на протезах, и он вцепился в мою руку.

— Мальчик мой, не сочтите за труд помочь старику добраться до машины. По дороге нам нужно еще раз обсудить вашу речь.

Я бы с большим удовольствием поехал с Рокэ, но в ответ на мой растерянный взгляд он лишь пожал плечами. Я вздохнул, мне было трудно расстаться с ним даже на минуту. Впервые я ощущал такую нужду в ком-то. Стоило сесть в машину, и я понял, что могу смотреть только в окно. Вот он стоит на перроне, знакомым жестом стряхивая с век усталость, смеется над чем-то сказанным генералом, но его взгляд остается настороженным. Только когда они с Хоторном и Ксандром пошли к машине, я понял, что мистер Верли что-то говорит мне и к нам уже присоединился Плутарх.

— В студию, — велел он водителю.

Прижавшись лицом к стеклу, я заметил, как несколько машин сопровождения и та, в которой сидел Алва, свернули на другую улицу.

— Разве мы едем не вместе? — Я почувствовал тревогу и заметно занервничал.

— Ну-ну, мальчик мой. — Эдвард похлопал меня по руке. — У вас сегодня съемки, а герцога ждут в президентском дворце. Мы тоже поедем туда, как только закончится интервью. У великого союза миров может быть только одно лицо, ваш друг не понял, какие цели ставит перед собой объединение, но мы уверены, что госпожа президент его переубедит. Впрочем, так ли это важно? Вы, и только вы достойны великой чести рассказать народу Панема о жителях других стран.

Все же эр Август, сам того не желая, многому меня научил. Это правда честна и хлестка, как пощечина, а лгут именно с таким лицом, по-отечески заботливым и почти нежным.

— Я уверен, герцог Алва поймет… — Когда-то я уже говорил эти слова, может, потому они и не прозвучали фальшиво. — При встрече я поговорю с ним, объясню, как важно верно служить нашим общим целям.

— Конечно, объясните, — беззаботно согласился Плутарх и предложил мне конфету. — Сейчас главное — представить вас публике в выгодном свете. Вы выучили речь?

Так получилось, что эту ночь я потратил единственно правильно, а о таких вещах трудно сожалеть.

— Нет. Простите, но я немного переволновался из-за поездки.

— Ничего страшного, мой мальчик. — Эдвард снова погладил мою руку. — Вам будут задавать вопросы, а вы отвечайте от чистого сердца.

— Хорошо.

Я приник к окну, разглядывая незнакомый город. Он был величественен, красив и одновременно ужасен. От ярких световых табло рябило в глазах, даже сквозь толстые стекла проникал гул голосов и резкие, как крики чаек, сигналы машин. По мостовым спешили люди в непривычно ярких одеждах. Женщины с раскрашенными лицами, кутающиеся в меха, несмотря на предгрозовую духоту, или облаченные в немыслимо короткие платья. Худые мужчины с дряблыми мышцами, которые никогда не держали в руках ни шпаги, ни мотыги. Они казались мне странными и непривычными. Неулыбчивые лица, нервные резкие движения — как будто яркий город, в котором они жили, был чем-то неизлечимо болен. Оллария тоже поблекла с приходом к власти Альдо. Лица людей стали белы, как саваны, словно холод стен и каменных мостовых украл все их тепло. Почему я не замечал этого? Был ослеплен собственной памятью, в которой все еще жил город, что, увидев впервые, я полюбил всем сердцем. Он так отличался от унылой серости Надора и Лаик, что даже мой затуманенный болью взор выхватывал из толпы улыбки, скользил по ярким шелковым лентам, вплетенным в девичьи косы. Столица так пленила мое сердце, что я готов был на все, лишь бы не возвращаться к матери и ее унылым проповедям. Когда отчаянье уже захлестнуло меня с головой, Рокэ протянул мне руку. Я почувствовал, как к ужасу от его выбора примешивается огромная благодарность, противоречащая всему, что я знал о нем и должен был помнить о себе. Мой Рокэ… Наконец-то мой. Ради него я больше не имел права быть слепым или потворствовать своим страхам. Там, в нашем общем кошмаре, он сказал, что мои решения уже ничего для него не изменят. Было горько это слышать, понимать, что он, скорее всего, говорит правду: я недостаточно силен. Не могу даже за самого себя принять верное решение — как тут заслужить право заботиться о нем? Но я буду меняться. Ради себя не захотел, ради него не смог, но за нас я просто обязан сражаться и побеждать. Только побеждать.

— Приехали.

Машина остановилась у гигантского здания. Охранники тут же встали на лестнице, образуя коридор.

Плутарх выскочил из машины и довольно резво взбежал вверх по ступенькам. Я помог выйти мистеру Верли. Подъем занял довольно много времени, мы с ним оба были благодарны девушке, которая в холле подкатила ему подвижное кресло. Толстяк, ожидая нас, беседовал с дамой с невнятно лимонным цветом волос, он поманил меня рукой и, похлопав по плечу, представил:

— Знакомьтесь, Окделл, — Эффи Бряк. Она будет заниматься вашим расписанием, согласовывать встречи и организовывать интервью.

Женщина окинула меня любопытным взглядом. Я понял, что она старше, чем можно судить по гладкой выбеленной коже, но годы не прибавили ей мудрости и не отняли детской восторженности.

— Дорогой Ричард! — Она расцеловала меня в обе щеки. — Красивый юноша из другого мира! Господи, я не испытывала такого волнения с тех пор, как отвечала за нашу милую Китнисс! — Словно опомнившись, она как-то сразу поблекла. — Конечно, жаль, что болезнь лишила нас ее милого общества.

— Болезнь?

— Вы не слышали о Сойке? — изумленно спросил меня Плутарх.— Я думал, Гейл Хоторн любит поговорить о старых друзьях. Впрочем, это, наверное, свойственно лишь нам, старикам.

— Он рассказывал о восстании, но довольно сдержанно. Я больше узнал от Мартина.

— Такая трагическая история с этим мальчиком вышла. — Отчего-то мне показалось, что он ничуть не расстроен.

— Простите?

— Не время сейчас об этом говорить. Дело все еще расследуется, но мы не будем снимать по нему сюжет. Зачем пугать обывателей? Эффи, мистер Окделл весь ваш.

Вместе с мисс Бряк мы поднялись на лифте на верхние этажи, где меня встретила улыбками компания уже знакомых девиц. Они принялись колдовать над моим лицом, и из их разговора я узнал больше, чем хотел Плутарх.

— Вы такая лапочка. — Одна из девушек, хихикая, подула на мои ресницы, убирая излишки пудры.

— Бессовестная Ли! Еще ночью в планере ты флиртовала с тем красавчиком военным.

— Ничего не могу поделать. — Самая симпатичная из девиц вместо того, чтобы дышать на мое лицо, принялась орудовать мягкой кистью. — Мужчины в форме — это моя слабость. Вы видели, как хорош генерал Хоторн?

— Мы видели, как ты стушевалась, едва его секретарь намекнул, что свернет тебе шею, если только попробуешь к нему сунуться, — заметила брюнетка в гигантских очках, делавших ее похожими на стрекозу, подпиливая мне ногти.

— И ничуть не жалею, даже форма не оправдывает грубость. Мы ведь просили взять нас в поезд!

— Чего ты дуешься? Сама президент прислала планер.

— Вряд ли за нами. Вот поверьте, если бы я не понравилась тому очаровательному военному, сидели бы мы в крепости еще неделю. Бедняжечка Рита окончательно спятила бы после того ужаса, что пережила в столовой за завтраком.

— До сих пор не могу поверить! Парень у всех на глазах превратился в переродка. Солдаты болтали, что до нашего приезда он успел прикончить троих и все были женщинами, представляете?

Мартин? Это не могло… Впрочем, хватит быть идиотом. Он появился на месте убийства Энобарии очень быстро. Я бы сказал, даже слишком быстро, значит, в это время находился в городе. Не совсем понимаю природу здешней магии или науки, но все складывается. В ночь смерти Ив на его руке была перчатка, я решил, что он вернулся из душа, но полотенце на его плече выглядело сухим! Почему я все понимаю слишком поздно? Когда он убивал Ив, в его одежду и наложенную на рану повязку должна была впитаться кровь, поэтому он выбросил где-то майку и взял в лаборатории по соседству с медицинским крылом перчатку. Изобразил при мне растерянность и, вместо того чтобы бежать ей на помощь, стал связываться с врачами на верхних этажах. Как мне позже сказали, те не имели пропуска в подземелья. Пока они нашли Хоторна, а тот, не тратя времени на разрешения, сам их привел, кровь Ив пачкала руки моего эра слишком долго. Уходили драгоценные минуты, когда ее еще можно было спасти.

— Хорошо, что тот синеглазый красавец его прикончил.

— Вас же просили не болтать лишнего! — нахмурилась девушка, отпаривающая одежду. Похоже, ее создали, основываясь на моих рассказах о моде в Талиге. Добротная шерсть, знакомые крючки и шнуровки, мягкие кожаные сапоги… Эти шумные райские птицы считали, что я должен быть в восторге. Улыбка ничего мне не стоила, и я улыбался, пока они меня наряжали, споря, стоит ли завивать кончики моих волос, или локоны — это перебор.

День, который, казалось, ничем нельзя было испортить, медленно превращался в кошмар. Я чувствовал тревогу, но отказывался ей поддаваться. Когда пришла госпожа Бряк, лицо мое оставалось приветливым и спокойным, несмотря на огромное желание сбежать, послав всех этих женщин к Леворукому. Если я хочу снова встретиться с Рокэ, понять, что поселило в моем сердце такую тревогу, не время меняться. Нужно оставаться прежним Окделлом, легковерным и немного заносчивым, жестоким до глупости, жаждавшим признания до отвращения.

— Вы великолепны! — Как бы я поступил раньше? Будучи юнцом, смутился бы, но Альдо и его окружение избаловали меня пустыми комплементами.

— Спасибо, ваши портные довольно умелы.

— О боже, портные! Ради бога, не называйте так стилистов, вас могут больно уколоть булавкой.

Она продолжала щебетать, как птичка, пока вела меня по длинному коридору, стряхивая с плеч несуществующие пылинки. У нас в Надоре был конюх, мать не гнала его, ведь тот учил отца держаться в седле, хотя руки Сэмвела давно распухли от болезней и, после того как в год моего рождения конь лягнул его в лоб, он лишился слуха. Не менее дряхлым, чем сам старик, был его ручной петух. Огромная птица, с вечно лезущими перьями, издающая одни из самых противных звуков, что я слышал. Конюх проводил остаток своих дней на теплой кухне, попивая эль и развлекая стряпух фривольными песнями. Голос у него, надо сказать, был чудо как хорош; будучи мальчишкой, я не раз бегал его послушать, но представление можно было счесть отменным, пока старику не начинал вторить петух. Тут уж я бежал прочь, зажав уши, кухарки грозились сварить этого доходягу в котле, но птица продолжала кукарекать во всю мощь своего зоба. Ей не были страшны удары тяжелого сапога, ведь ее человек улыбался. Гладил жесткие перья искалеченными болезнью руками и замолкал, вспоминая о чем-то своем. Хотя мог бы пожалеть птицу — выгнать во двор, прежде чем петь. Эффи Бряк была чем-то похожа на того человека и того петуха. Она так много говорила, потому что в глубине души ей было страшно. Немного глупая, она все время боялась сболтнуть что-то не то о своих настоящих чувствах или желаниях и надеялась, что в потоке нескончаемых слов истину просто не заметят, ведь ее речи предпочитали попросту не слушать. Вот так и старик: петух нужен был ему, чтобы никто ни смотрел в слезящиеся по ушедшей юности глаза, в которых не было и тени благодарности судьбе или своим хозяевам.

— …Но странно, что использовать решено было малую студию. Такое событие! Для простого капитолийца я даже слишком щедро благословлена судьбой. Дважды присутствовать… Видеть, как вершится история! Ей-богу, вы заслуживаете лучшей публики и большой студии. Я бы даже сказала, площади и прямого эфира! Министр так и хотел. Мне ли не знать, я сама подбирала гостей! Видные люди, светила науки, политики и культуры. Какие вопросы вам могли бы задать! А ведущая? Это выскочка Вера Кирли, новичок, раньше работала выездным корреспондентом. Ну и, разумеется, публика хуже некуда. Всех, кто в студии, доставили поездом из Тринадцатого дистрикта! Так приказала президент. Она талантливая женщина, но в телевидении ничего не смыслит.

Я не слишком хорошо понимал, о чем говорит женщина, однако выводы сделал. Все шло не по сценарию мистера Верли и его хозяина господина Плутарха. Окончательно я убедился в своих догадках, когда у меня отняли машину для перевода.

— В зале установлено необходимое оборудование! — заверил меня напоследок крупный мужчина, грубо ощупав с ног до головы. — Это что?

Леворукий! Я все время носил с собой капсулу, которую дал Ксандр. Кто же знал, что этот человек заглянет мне даже в носки?

— Лекарство. — Оставалось только сохранять невозмутимость. — Я болел, у меня еще бывает… Доктор Ив прописала. Знаете, ее убили, а таблетка осталась всего одна. Я просто хотел сохранить. На память.

Мой почти умоляющий взгляд был адресован Эффи. На снисходительность мужчины я отчего-то совсем не надеялся. Он подтвердил мои опасения:

— В студии не положено. Получите, когда вернетесь.

— Это действительно так важно, Гаред? — покорно вздохнула Бряк, совершенно меня разочаровав.

— У меня приказ.

— Придется смириться, господин Окделл.

Ну, вот и все. Я понял, как для меня была важна эта капсула, только когда ее отняли. Лучше бы отрезали руку, честное слово. У меня был шанс защитить Алву, пусть даже от себя самого. Если этим людям нужен хоть один болтливый гость из другого мира, пусть берегут его, кланяются, уговаривают. Не просто сдаться на милость судьбе, но, если выбирать — он или я… Рокэ. Просто с его смертью я закончусь и не смогу продолжаться, а он сильный. Такие воины, как он, живут, даже когда внутри становится стыло, больно и пусто. Живут и побеждают. Их кто-то всегда любит и ждет, даже если они сами этого не понимают.

— Хорошо. — Две руки все же лучше, чем ничего, я, пожалуй, еще немного повоюю.

Охранник отдернул передо мной штору, и мы с Эффи Бряк вошли в короткий темный коридор, в конце которого кто-то приоткрывал такую же завесу в странное, сверкающее и шумное, казалось, готовое поглотить меня существо, жадно распахнувшее пасть. Толпа. Меня передернуло.

— Каменное лицо подходит Повелителю Скал, — неожиданно проговорила Бряк на моем родном языке, немного коверкая слова. Эти ошибки прозвучали так привычно, что стало понятно, у кого она почерпнула свои очень скромные знания нашего языка. — Ничему не удивляйтесь. Идите туда, куда вас поведут. Ни с чем не спорьте. Доверьтесь человеку, который трижды назовет мое имя.

Женщина, передав это важное сообщение, казалось, даже не поняла его смысла. Лишь ослепительно улыбнулась. Я не знал, был ли этот рискованный выстрел словами сделан ею намеренно, или она просто попросила подсказать парочку фраз, чтобы ободрить меня у последней черты, а в ее уста вложили послание? Конечно, это могло быть не столько доказательством того, что генерал Хоторн думает обо мне, сколько хорошо продуманной ловушкой. Впрочем, она таила в себе неплохой совет. Скалы всегда сохраняют спокойствие, оттого и возвышаются над миром. Даже странно, как легко я и мои предки об этом забыли.

Я пошел к алчущему меня свету и жаждущей публике молча, стараясь не оглядываться.

***

Вот такая я… А может, и тварь. Закатная или рассветная, не так уж важно. Я бросил свою добычу именно тогда, когда она, судя по эмоциям, которые до сих пор звучали у меня в ушах, наконец заслуживала хоть какого-то внимания. Тревога, злость… Окделл был переполнен ими, он нуждался во мне!.. Он без меня прекрасно обошелся.

Ярость сменило спокойствие, такое же фальшивое, как у большинства людей вокруг. Находясь на изломе чьих-то судеб, я мог обрести новую силу. Хороший мотив для раттона, чтобы сменить человека, но я оставался с Окделлом. Или никогда с ним и не был? Знаете, когда суть твоей природы — крошить чужие жизни и пожирать из сердец и памяти свет, самое худшее, что с тобой может случиться, — понимание, что ты сам по себе. Голоден — когда голоден, сыт — едва накормили… Это так скучно! Если мы чем и похожи с этим Одиноким, то вязкой серостью в душе. Я все думал, «Те» виноваты. Долбаные Абвении. А может, они мне одолжение сделали, заперев в катакомбах? Постоянная война даже за ничтожную добычу… Успей я как следует узнать людей, может, и не привязался бы так к куску окровавленного мяса. Но я был вечно голодным зверем, у которого давно не было истинной добычи — живого чувствующего существа. Поэтому он стал для меня бесценен. Мое яркое пятно на каменной стене. Вспышка жизни в полумертвом сумраке. Наверное, я хотел… Чем там ругаются представители моего рода? Должно быть, Этерной. Раздери меня Этерна и ее воины! Поцелуй меня Ада, я жаждал значить для Окделла не меньше, чем он для меня! Но так не бывает. Люди — это люди, а раттоны — это раттоны. Только безумцы вроде Ушастого в состоянии это забыть. Александр, к моему великому счастью, сумасшедшим не был. Он просто гнался за вспышкой чужой жизни, понимая, что рано или поздно она погаснет прямо в его ладонях. Был ли он готов к этому? Что там сказал Ушастый? «Я так долго бродил одними дорогами со смертью, что научился слышать ее шаги»?

— Интересно, на что они похожи?

Упомянутое мною выше отродье Чужого лежало головой на коленях Алвы, запустив в его живот свой хвост. Герцог на него вообще не реагировал, хотя мое присутствие ощущал. Правда, только в людях, а я вел себя так, будто решил похудеть.

— Шаги смерти? — Иногда Ушастому хочется разорвать глотку, но, прими он истинную форму, я едва до бедра ему допрыгну да смачно вцеплюсь зубами в волосатую ляжку. Он, зараза, быстро перекидывается! Не успею. — Топ-топ. И пахнет стылой изморозью. Отчего-то сладковатой. Лед не должен отдавать сладковатой мертвечиной.

Видимо, это должно было означать ответ. Я недовольно рыкнул. У меня с момента, как мы забрались в стальное чрево машины, в голове будто барабаны стучали. Я уж было надеялся найти своим страхам хоть какое-то объяснение.

По мере того как мы приближались к цели, лица присутствующих становились все сосредоточеннее. Разве что в Алву бес какой-то вселился. Он все время сыпал шутками, но не смеялись над ними даже из вежливости.

У президентского дворца охраны было вдвое больше обычного, не заметить это было невозможно, вооруженные люди как будто напоказ были выставлены. В холле нас ждал тот самый военный, который в первый раз встречал герцога на вокзале. На лице у него была довольно гаденькая улыбочка.

— Господа, сдайте оружие. Особый приказ президента.

Хоторн совершенно спокойно подошел к столу и выложил на него два пистолета, охотничий нож и даже достал из потайного кармана на воротнике капсулу с ядом. Его проверили длинной штукой, та запищала в районе живота.

— Если пожелаете взглянуть на меня без штанов, я удовлетворю любопытство, а потом сломаю вам руку.

— Брючный ремень меня не волнует, а вот брошь извольте снять.

Генерал отстегнул золотую сойку и положил ее на поднос. Александра досматривали не так тщательно, на Алву вообще едва взглянули, хотя тот прямо-таки жаждал разоблачиться до белья. Охране пришлось одевать его почти насильно.

По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж, стража проводила нас в приемную президента. Раттонов там было даже больше обычного. Помимо старых знакомых, я насчитал еще пяток древних и три десятка тварей, равных мне по силам.

— Не думал, что тебе хватит наглости вернуться, — «поприветствовал» жабоподобный Ушастого.

— Никогда не думал, что среди представителей нашего рода уместны разговоры о каких-то приличиях. — Ушастый беззаботно лизнул лапу и даже хвостом игриво помахал.

— Мы не позволим тебе вмешаться в наши планы! — рыкнул закованный в броню носорог.

— Какие планы-то? Погубить этот чахлый мирок? Люди сами справятся с этой задачей. Я здесь, чтобы вы свои поганые рты не открывали на мою закуску.

Похожий на уродливого мотылька, которому так и подмывало отгрызть крылья, раттон удивился:

— Ты же Изначальная тварь. Зачем тебе такая скудная добыча?

— Люблю на досуге съесть какую-нибудь гадость.

Возможно, перепалка и переросла бы в потасовку, но в этот момент секретарь распахнула двери в кабинет президента. Мы гордо прошествовали внутрь, но на мотылька я все же рыкнул. Так, для острастки.

В прошлый раз мы так и не взглянули на даму, способную уживаться с таким количеством раттонов, так что меня мучило любопытство. Президент оказалась невысокой крепкой женщиной с коротко подстриженными волосами и резкими чертами. Ничего впечатляющего.

— Пэйлор.

Хоторн поприветствовал даму кивком и сел в одно из пустых кресел у стола. Александр встал за его спиной. Военный застыл у входа, он единственный, кто был вооружен, так что я предпочел держаться поближе к этому человеку. Ушастый, наоборот, растянулся у самого стола. Брось ему кто клубок ниток — клянусь, играть бы начал! Он выглядел совершенно беззаботным.

Пэйлор, проигнорировав генерала, с интересом разглядывала герцога. Тот бродил вдоль стены, изучая картины. Казалось, он не понимал, где находится.

— Господин Алва, я полагаю?

Первый маршал Талига как будто опомнился и, бросив на даму заинтригованный взгляд, отвесил ей короткий поклон, достав из кармана машину, которую у него не сочли нужным отнять.

— Ваше величество.

— «Госпожа президент» было бы уместнее.

Герцог выглядел озадаченным.

— Если я правильно понимаю суть термина, которым вы себя назвали, он предполагает несколько иное отношение к власти, чем то, что прекрасная дама готова мне сейчас продемонстрировать.

Пэйлор нахмурилась.

— Ты понимаешь, о чем он говорит? — удостоила она наконец вниманием Хоторна.

— Пытается вежливо донести до тебя мысль, что, по его мнению, мудрая, избранная народом правительница и сучка, которая вцепилась в свое кресло, полагая, что оно по праву принадлежит лишь ей, — это все же разные вещи.

Она тихо рассмеялась.

— Полагаю, дрессируя этого пса, ты сделал все возможное, чтобы для службы мне он уже не годился. Что ж… Это было предсказуемо, Хоторн. Я знала, что рано или поздно ты захочешь откусить больше, чем сможешь съесть.

— Не путай наши аппетиты. Я не занимаюсь дрессировкой людей. Может, потому за мной никто и не идет, что я предлагаю всем самим выбирать, во что им верить. — Он кивнул в сторону стража у двери. — Вот у тебя последователей хоть отбавляй. Наверное, каждый из них в глубине души понимает, что чем ближе подойдет к твоим тайнам, тем раньше умрет, но это же такое искушение… На миг поверить в собственную значимость, немного постоять за твоим королевским троном. А вдруг повезет, и расплатиться за власть и венценосное доверие можно будет не своей, а чужими жизнями?

— Госпожа президент, нам обязательно все это выслушивать? — нахмурился военный, охранявший дверь. — Я не позволю вас оскорблять.

— Заткнись, Джон! — приказала Пэйлор. — Он тебя намеренно провоцирует.

— Твой любовник, Пэйлор? Если он трахается так же, как служит, прими мои соболезнования. Очень скучный и предсказуемый парень.

Мужчина с автоматом дернулся, но Пэйлор остановила его одним взглядом.

— Не выйдет, Хоторн. Ты не получишь ни пулю в затылок, ни шанса отобрать у Джона оружие. Если дернешься, он выстрелит тебе по ногам. Пока нам не нужна твоя смерть.

— Нам? — улыбнулся Гейл. — Ты все еще позволяешь людям верить, что с тобой можно договориться? Как это мило. Кто же на этот раз останется в дураках?

Пэйлор улыбнулась:

— Ты, я полагаю.

Александр шагнул вперед. Наклонившись к Хоторну, он сунул ему руку в штаны. Выглядело это несколько неприлично, но, когда он извлек почти плоскую стальную штуковину и, подойдя к столу Пэйлор, положил ее перед ней, я, признаться, не знал, что думать.

— Осторожнее, господин президент, концентрированного взрывчатого вещества в стальном корпусе хватит, чтобы половина дворца взлетела на воздух.

Хоторн обернулся к охраннику у двери, ослепительно улыбнувшись:

— Вам стоило пожертвовать рукой, Джон. Теперь все лавры достанутся Алексу.

Верли вздрогнул, но Пэйлор этого не заметила, немного озадаченная спокойствием Хоторна.

— Ты не выглядишь удивленным, Гейл.

— Оставлю эту возможность Плутарху. Полагаю, он до сих пор верит, что этот обаятельный юноша служит ему. Догадаться о том, на чьей стороне Верли, было довольно легко. Он рассказал мне занятную историю, но ей несколько противоречил рассказ Джоанны Мейсон.

— Стоило избавиться от нее раньше, — признала свою ошибку Пэйлор.

— Нет. Я догадался бы, едва взглянув на комнаты, в которых наш юный друг якобы провел не лучшие годы своей жизни. Там повсюду камеры, в чем я убедился, устроив свое маленькое представление. Некоторые даже внутри статуй, причем, судя по всему, установлены они очень давно. Сноу придавал большое значение шоу, но предпочитал контролировать происходящее, чтобы даже то, что оставалось за кадром, шло по его сценарию. Не думаю, чтобы он уничтожил свой ценный архив. Он ведь был гарантией того, что мистер Верли может сослужить ему еще одну службу, даже как-то поспособствовать его спасению. Полагаю, ты нашла эти записи, когда Койн приказала обыскать дворец. Она была неглупой женщиной и прекрасно понимала, что сможет многое отыскать. Кому же ей было доверять? Плутарха она считала не слишком надежным, положилась на верную подругу и ее проверенных людей. Захватывающее было зрелище, Пэйлор? Я бы не отказался взглянуть.

Пэйлор не выглядела сердитой.

— Твоя попытка казаться прозорливым человеком смешна, Гейл. Ты всего лишь злой на весь мир, воинственно настроенный мальчишка. Тебе нравится презирать людей. Должно быть, так ты сам себе кажешься меньшей кучей дерьма? Мы оба знаем, кто ты на самом деле. Сойка была твоей совестью, но ты поспешил от нее избавиться.

Узкая дверь за спиной президента открылась. Один мужчина вкатил другого, сидящего в инвалидном кресле. Я против воли ощетинился и поджал лапы, толком не зная, готов я сейчас атаковать или броситься бежать.

— Все, что ты говоришь, Пэйлор, полностью соответствует действительности. Он расставил наши силки во Втором дистрикте, но Китнисс Эвердин решила увести из них часть дичи, дать людям возможность спастись, и за это едва не поплатилась жизнью. Глупо, не так ли? Китнисс не сожалела о своем решении, но Гейлу и мне оно не понравилось.

Хоторн чуть откинулся на спинку своего кресла:

— Привет, Битти.

Битти улыбнулся:

— Привет, Гейл. Несколько неожиданное место для встречи старых приятелей.

— Ну почему же? Я догадывался, что увижу здесь тебя.

Битти выглядел немного удивленным:

— Правда?

— Ты не меняешь тактику, приятель. Занимаясь разработкой военных стратегий в Тринадцатом дистрикте, мы с тобой просто убивали время, не так ли? Кто-то должен был доложить о наших изысканиях Койн и помочь ей устроить ловушку. Я этого не делал, как, впрочем, и Китнисс. Ты позаботился о том, чтобы при новом президенте тебе неплохо жилось, но вот ведь незадача: один маленький выстрел поставил тебя в крайне невыгодное положение. Пэйлор не составило труда найти автора ловушки, в которую вместе с другими угодил ее брат, а она женщина мстительная. Поэтому при первой же возможности ты, поджав хвост, сбежал в Орешек, надеясь получить мою защиту. Дорога из камней была, конечно, прекрасной находкой, но лишь наши нежданные гости дали тебе возможность выслужиться. Ты сам формировал группы ученых и подсунул мне Мартина в качестве агента президента. Я даже верил тебе — до того случая с первым вызовом из столицы. У лаборанта Ив не было возможности связаться с Пэйлор. Александр также не сообщал ничего дяде. Он, конечно, знал о новой находке от Лоры, но я так старательно подталкивал его к наглядному предательству моих интересов, что он разумно решил: в эту ловушку ему пока лучше не попадать. Только ты мог незаметно для меня связаться с Капитолием, Битти.

Ученый рассмеялся:

— Но ты угодил в мой силок. Когда я рассказал тебе о том, как можно использовать Алву, ты не сообщил об этом госпоже президенту.

— Но она не была удивлена, не так ли, Пэйлор? От предложений вроде предсказуемого и покорного человечества, зараженного вирусом вселенской любви, меня просто обязано было затошнить. Я никогда не желал себе или своим близким людям участи рабов. А тебе очень понравилась его идея, Пэйлор? Уже видишь себя бессменным пастухом покорного стада? Не думаю, что он сможет воплотить твои мечты в жизнь. С Мартином у него ничего не вышло.

— Второй результат будет лучше первого, — холодно отозвался Роб. Кажется, Унду надоело притворяться немой статуей за спиной калеки. — С «Гидрой», моими знаниями и силой открыть путь в Кэртиану или добиться того, чего желают эти люди, не составит труда.

Хоторн тихо ухмыльнулся.

— А вот наличие у моего адъютанта не только гордости, отваги и склонности к девицам легкого поведения, но и мозгов стало для меня настоящим сюрпризом. Впрочем, браво! Поверить в существование людей вроде вас мне было очень сложно, но герцог Алва и еще один доброжелатель мне в этом помогли. Правда, они преследовали разные цели: один хотел союза, другой намеревался предостеречь меня от Александра, выказав свое недоверие ему, и заодно сделать меня более полезным Плутарху. — Хоторн улыбнулся. — Как тебе это, Пэйлор? Один из основателей мира, который ты решила завоевать, собственной персоной.

— Впечатляет, — призналась президент.

— Он уже сварил тебе эликсир бессмертия или только пообещал это сделать? Что этот господин хочет в обмен на свои услуги?

Женщина рассмеялась:

— Тебя.

Хоторн выглядел удивленным:

— Меня начинает раздражать собственная популярность у мужчин. Алекс, вы хотя бы ревнуете?

— Паяц, — холодно отрезал Верли.

— Ничего, Александр, — улыбнулась ему Пэйлор. — Гейлу недолго осталось смеяться. Господин Унд желает нас покинуть. Для этого ему нужен весьма специфический ключ, которым является герцог Алва. К сожалению, мы не можем его отпустить. Он слишком важен для исследований, которые собирается проводить для меня Битти. Впрочем, с ключа всегда можно сделать слепок.

Унд кивнул.

— В машине сохранились образцы измененного ДНК четверых ученых, с помощью которых и был создан первый анакс. Разумеется, проще было бы взять ребенка, изменить структуру его крови и ждать, пока он наберет необходимую силу, но я и так потратил впустую слишком много времени. Из взрослого человека ключ получится быстрее, но перерождение пройдет с осложнениями. Если делать все в сжатые сроки, даже обладатель сильного тренированного тела может лишиться рассудка.

Ага, но остаться живым и пронести к Этерне огонь своей души. Сначала он режет Ад, теперь подделывает пророчества. Опасное существо.

— Мы напишем прекрасный некролог, Хоторн. Даже не сомневайся, — улыбнулась Пэйлор. — Хочешь героическую судьбу? Например, мы сочиним, что ты решил сам испытать новый путь и, благодаря твоей отчаянной жертве, были устранены некоторые изначальные неполадки излучателей.

Битти и охранник у двери подобострастно рассмеялись.

— А мне на тот момент еще не будет безразлично, что вы придумаете? Я стану как-то менее драматично пускать слюни? В общем и целом, стоило приехать и послушать этот бред. Мне понятен твой план, Пэйлор. Как только Битти получит свою вакцину, ты начнешь завоевание новых земель и поспешишь опробовать ее на населении Кэртианы. Прекрасное оружие, если подумать: вместо отчаянного противника — мирные люди, которые не желают сражаться и верят каждому твоему слову. Панем это не удивит. Полагаю, благодаря мистеру Окделлу их убедят в том, что мы имеем дело с несколькими отсталыми нациями, безобидными, словно кролики. Твои успехи толпа, разумеется, будет приветствовать, и вопрос о выборах президента или самоуправлении дистриктов, поднятый людьми, превращенными тобой в террористов, сам собой уйдет в прошлое. Когда ты получишь новые угодья, богатые ресурсами, придет пора измениться всем неугодным тебе. Потом можно будет подумать и о собственном бессмертии. Или это не второстепенная задача?

Пэйлор вздохнула:

— Мне даже жаль, Гейл. Мы действительно могли поладить.

— Если бы я стал твоим Джоном, верно караулящим у двери? Хотя бы себе не лги. Избавившись от Койн, мы дали друг другу понять, кто чего стоит. Двум паукам тесно в одной банке: если верить их природе, рано или поздно самка попытается пожрать самца. Ты хорошо постаралась, Пэйлор. Отличная попытка.

— Ты еще не понял, что проиграл? — кинулся отстаивать честь президента Битти. — Полно тебе, Гейл. Все мы, собравшиеся тут, лучше других знаем цену людям. Зачастую их нужно контролировать для их же блага. Власть, какой бы она ни была, всегда будет надежнее, чем абсолютная анархия. К чему она приведет? К новому порядку, когда на гору взберется самый сильный? Думаешь, он полюбит своих подданных, из трупов которых соорудил себе лестницу на вершину? Будет справедливо судить союзников, если те виновнее врагов? Нет, конечно. Знаешь, у меня никогда не было достаточно сил, чтобы сражаться, но свои Голодные Игры я пережил дважды. Чему они меня научили? Выбирать сторону. Если мне суждено ходить под кем-то, то я предпочту служить умному, решительному и беспощадному лидеру. Госпоже президенту хватает мудрости понять, что человека нужно менять, иначе все мы будем обречены.

— Ага, поэтому в ее дворце расплодилось столько раттонов, — улыбнулся Ушастый, глядя на Унда. — Думаю, им как раз по нраву будет враг, лишенный воли к сопротивлению. Целый мир, полный сочной покорной добычи. Еще одна жемчужина Ожерелья погаснет. Многие Одинокие с печалью взглянут в сторону исчезнувшего во тьме мира, упрекнут себя в том, что не смогли его защитить, но не ты… Ты будешь греться у огня, который уже единожды предал ради своей ревности. Не великой любви, вовсе нет. Любящий порадовался бы, что женщина, которую он бросил скитаться во тьме, нашла новый для себя источник света, но ты упивался ее отчаяньем, таким же вымученным, как собственное одиночество. Пока она страдала, ты молча сражался, шел по выбранному пути, но стоило ее сердцу запеть… Знаешь, я уступаю тебе свой титул твари. Возвращайся к кострам, чужими руками заставь их вновь пылать и получи заслуженную награду. Радость тех, кто уже отчаялся увидеть свет, наверняка искупит твое предательство, но знаешь, однажды мы встретимся на Рубеже, и я пожру твою душу. — Ушастый хмыкнул, поднимаясь на лапы. — Хоть это и сделает мою собственную сущность намного темнее.

Унд нахмурился, его пальцы сверкнули, он готовился к бою. Ушастый не менее воинственно хлестал себя по ногам хвостом, но формы пока не менял.

— Похоже, ты много раз обдумывал свою речь. — Хоторн поднялся, за каждым его движением следили настороженные взгляды. Он расслабленно разминал затекшие мышцы. — Я мог бы убить его. — Он кивнул головой в сторону герцога. Тот лишь пожал плечами. — Резкий рывок, точный удар кулаком по шее или пальцами в глаза. — Пэйлор сделала поспешный знак Верли, и он встал между Алвой и Хоторном. — Он хороший воин, но меня учили драться дикий лес и улица, я бы перегрыз ему горло. А ведь это необходимо... Отличный способ если не остановить вас, то спутать некоторые карты. — Генерал поднял руки. — Но я сдаюсь. Мне нравится его мальчишка. Веская ли это причина для того, чтобы проиграть войну? Думаю, да. Ты ведь именно так собиралась надеть на него узду, Пэйлор? — Он махнул рукой в сторону экрана. — Самое время включить нам шоу.

— Думаешь, что можешь распоряжаться в моем кабинете?

Хоторн не обратил внимания на ее слова.

— Знаешь, Алекс, ты устроил для меня неплохое представление. Благодаря ему в какой-то момент я понял, как глупо было недооценивать чувства людей. Герцог Алва, человек, которого каждый из вас считает лишь удобным инструментом в своих руках, умен и довольно прозорлив. Могу вас уверить, он всегда знал, куда ему идти, и пошел бы, если бы не Окделл. Этот наивный парень — препятствие, которое нельзя взять до конца, потому что, по сути, он уже мертв. Я прав, Рокэ?

— Прав. Повелитель не может предать своего анакса и не заплатить за это жизнью. — Герцог кивнул в сторону Унда. — Он знает об этом больше других.

Хоторн кивнул.

— Битти и Ив не удалось спасти Ричарда. Они лишь отсрочили его приговор, перелив ему кровь Алвы, но восстановленные с ее помощью частицы продолжают погибать. Если Рокэ уйдет, выполнив свое предназначение и оставив своего Дика, тот погибнет. Когда он рассказал мне о тех перспективах, которые вы сулили… — Хоторн взглянул на Унда. — Если Окделл вернется домой, он будет приговорен. Если он отправится в эту вашу адскую дыру, силы, которым вы поклоняетесь, подпишут ему приговор. Вряд ли, создавая свой ключ, вы думали о том, что однажды он будет пятиться от предназначенного ему судьбой замка, потому что у него, человека, а не анакса, будут собственные желания и они окажутся куда важнее вашей воли. Пэйлор, тебе не оставят Алву, он просто никуда больше не пойдет, пока не отыщет способ спасти того, кто ему дорог. Битти можно будет литрами выкачивать из него кровь, ведь она нужна не только тебе, но и его глупому любовнику. — Хоторн усмехнулся. — Поэтому он не позволит мне убить себя. Поэтому я не стану его уничтожать. Если ты вздумаешь принуждать его к преданности угрозами, наживешь себе по-настоящему опасного врага.

Пэйлор рассмеялась:

— Мои поздравления, Александр. Вы сделали больше, чем обещали, Хоторн начал нести чушь и думать об окружающих. — Верли кивнул, принимая похвалы. — Вам и впрямь предстояло не самое простое решение, герцог. Я предлагаю выход. Пока вы и мистер Окделл будете приносить нам пользу, мы сделаем все возможное, чтобы продлить его существование.

— Более того… — подал голос Унд. — Я знаю, как решить эту проблему, и готов поделиться способом с президентом и ее людьми. Отслужив свое, вы оба сможете уйти за мной.

Алва кивнул. Ушастый расхохотался:

— А про меня и мое маленькое проклятье все благополучно забыли? Ну конечно… Повелители Волн никогда не были так прозорливы, как хозяева Ветров и Молний. Вот он помнит о своей судьбе, и на наивность прекрасного герцога я бы не стал рассчитывать. Не будет у него жизни, оплаченной кровью. Ни своей, ни чужой.

Ох, чувствую, кончится это все отменной дракой между Одиноким и Изначальной тварью. Вон как у Унда желваки заходили. Масштаб сражения не мой, конечно, но я кого-нибудь за икру зубами цапну, если выпадет мне такая возможность. Странно, что он не сдал президенту Верли. Надеется заручиться поддержкой еще одного союзника? Александр ведет себя странно. На самом деле решил поменять сторону или что-то задумал? Впрочем, кто их поймет. Войны на Рубеже плохо сказываются на психике. Не хочу принимать в них участия.

Хоторн пошел к двери.

— Если шоу показывать нам не будут, то я возвращаюсь в Орешек. — Джон преградил ему путь. — В качестве пленного, разумеется, не пугайтесь вы, как девица, еще автомат уроните. Полагаю, в крепости не осталось моих людей? Под каким предлогом вы их оттуда выставили?

— Военные учения в Тринадцатом дистрикте, — Пэйлор не понравилось, что Хоторн перехватил инициативу. — В крепости теперь новый командующий.

— Неужели Джон? Парень еще так мало куда успел сунуть нос, а его уже в ссылку отправляют. Пошли лучше Верли, хоть время перед смертью проведу с удовольствием.

— Александр нужен мне здесь.

— Угу. Ты не представляешь, насколько. Ну так что? Шоу мы смотреть будем или нет?

Гейл Хоторн улыбался, глядя на часы. Он заставил эту женщину насторожиться. Она взяла со стола пульт и нажала на кнопку. Экран был черен, если не считать заставки, уверявшей, что в эфире какие-то неполадки. Пэйлор схватила телефонную трубку.

— Что… Трижды звонил? Мало ли что я велела ни с кем не соединять! Немедленно. — Она прождала не больше нескольких секунд. — Плутарх, что, твою мать, происходит? Кто? Что за чушь ты несешь, таких людей не существует, мы сами их создали. Какие еще теракты и взрывы? О чем ты говоришь?

Генерал, обернувшись к присутствующим, начал загибать пальцы.

— А все по законам военного времени, дорогая. Стоянка планеров, несколько электростанций, телестудия. Вокзал мы не тронули, надо же будет тебе как-то отправить меня в кандалах в Орешек. Не переживай, продовольственные склады и водопровод не пострадали, не люблю Голодные Игры. Знаешь, «Сыны Панема» оказались неплохой идеей. Глупо было связывать их с моим именем, отстрел политиков — не мой масштаб. Твои рассуждения о славном некрологе меня, конечно, взяли за душу, но я прекрасно понимал, что в итоге, скорее всего, окажусь главой террористов, который для отвода глаз устроил покушение на самого себя. Будь оно удачным, вопросов нет, но ведь народ нас любит — проливающих кровь героев, так что надо бы как-то очернить этот факт моей биографии. Вот я и подумал: уходить — так с блеском, шумом и взрывами.

— Как? — прорычала Пэйлор, бросив злой взгляд на Верли. — С тебя же глаз не сводили!

— Видишь ли, не только ты умеешь договариваться.

— Кто?

Судя по выражению лиц, все отчаянно пытались сообразить, что происходит. Неожиданно для меня первым оказался Битти:

— Теори, чтоб его!

Пэйлор покачала головой:

— Нет, Морфей не мог, он мне всецело предан.

— А ты не помнишь причину, по которой он перешел на сторону повстанцев, Пэйлор? Или Плутарх, которого этот господин продал, переметнувшись к тебе, ее не назвал? — продолжал улыбаться Хоторн.

— Эксперименты над людьми, — нахмурился Александр. — Теори — гений, но он не лишен сострадания. Это не нравилось в нем Сноу. Он ждал, пока найдется лучший кандидат на роль главы «Цербера», чтобы избавиться от этой тряпки.

— Думаю, когда ты отдала приказ закрыть эти проекты, Теори действительно стал служить тебе верой и правдой. Но ведь для создания идеальных убийц из людей, ни в чем, кроме отсутствия симпатии к тебе, не повинных, их пришлось возобновить? Знаешь, довольно тяжело принять предательство человека, в которого веришь, того, кто, казалось бы, разделяет еще сохранившиеся у тебя идеалы. Морфей многое для тебя сделал. Когда Плутарх, еще будучи союзником Теори, поручил его заботам Эдварда Верли, он провел ему операцию на связках, узнал многое об ученых прошлого и о том, хранителем какой ценности он все это время был.

— Ценности?

— Удивляет, что он не доложил тебе об этом? Теори не глуп, он понимал, чем могло обернуться его открытие. Верли знал о хранилищах, в которых содержались записи об экспериментах четверки беглецов. Думаю, он хотел подкупить ими тебя, но Теори решил по-своему. Он снова лишил этого человека голоса и стал уничтожать все, до чего мог дотянуться. Когда ты вручила ему герцога, то подписала нашему гостю приговор. Впрочем, Теори быстро сообразил, что, оказавшись в Орешке, он сможет избавиться от двоих пришельцев. В следующий раз, когда прикажешь кому-то убить женщину, узнай, с кем она спит, Пэйлор. Энобария была единственным близким для Морфея человеком, только ей он мог доверить следить за Верли. Боюсь, ее потеря стала ударом, который окончательно помог ему расставить приоритеты. Мы далеки от симпатии друг к другу, но, когда он создал переродка в надежде выследить убийцу, я понял, что во всех его действиях больше личной ненависти, чем здравого смысла. Он не боялся навлечь на себя твой гнев и, несмотря на полученный приказ во всем помогать Битти, решил сделать то, что было мне крайне симпатично, в отличие от его методов. Он попытался остановить смерти.

— Ты посадил его в тюрьму! — Пэйлор была бледна.

— Полагаю, это убедило тебя, что я ни в чем не подозреваю своего старого друга. Александр подтвердит, что после эпизода с кошкой я несколько раз встречался с Теори наедине. Разумеется, потому что якобы был уверен: именно он создал всех имеющихся в крепости переродков. Ну на кого мне еще было вешать собак, как не на талантливого генетика? Знаешь, мы о многом поговорили. Его всегда тошнило от необходимости калечить жизнь человеку, чтобы сохранить собственную. Конечно, он это делал, пока было чего бояться и ради кого существовать, но, когда на кон поставлено все человечество, а тебе не к кому возвращаться со своей вечной войны с совестью, становится бессмысленно цепляться за свой страх. Мы обо всем договорились. Разумеется, я не мог пригласить его прокатиться со мной в столицу, не вызвав этим лишних подозрений. Поэтому я бросил Морфея в тюрьму, почти не сомневаясь, что ты притащишь бедняжку в Капитолий первым же планером. Битти наверняка просил избавить его от конкурента, который в силу своей зависти и ограниченности уже лишил его прекрасного образца для опытов.

— Ублюдки! У вас было всего несколько часов. Одному человеку не под силу… — Пэйлор осеклась.

— Вижу, ты вспомнила, кто сидит в камерах «Цербера». К сожалению, этих людей уже не спасти, но их можно было немного перепрограммировать. А ведь у Теори есть еще «мальчики» и «девочки», которые так нравились Сноу и зрителям Голодных Игр. Мой совет: посылай на захват «Цербера» армию. Джону с его автоматчиками такая операция не по силам. — Хоторн протянул охраннику руки. — Вот теперь меня есть за что отправлять на плаху.

Пэйлор нахмурилась:

— Что, никаких требований не будет?

— А какой смысл с тобой торговаться? Не волнуйся, город не захлестнут бесконечные беспорядки. Видишь ли, я забыл упомянуть еще один объект, который пострадал сегодня от взрывов, — библиотека Панема. Знаешь, что это здание когда-то давно принадлежало семье Эдварда Верли? В нем есть несколько секретных отсеков, куда после ухода четырех ученых стащили все, что смогли найти. Туда набивалось и то добро, которое удавалось похитить и вывезти после каждой новой попытки человечества примерить на себя вечные одежки. — Он кровожадно улыбнулся. — Остался только «Цербер», и я очень надеюсь, что ты попробуешь его захватить.

— Что он получил от сделки с тобой?

— Необходимые сведения, конечно. Если помнишь, именно мы с Битти когда-то занимались поиском оставшихся ловушек, которые установил по всему городу Сноу. Полагаю, ты поручила мне эту работу в надежде избавиться от меня, но я выполнил ее хорошо. Долгие годы хранил оставшиеся карты канализации и стратегически важных объектов коммуникаций. Пригодились, как видишь.

— Что выигрываешь от этой сделки ты, Гейл? Раз не хочешь требовать свою жизнь, значит, задумал нечто иное.

— И по закону плохой литературы я, разумеется, все сейчас выложу тебе? Что ж, изволь — Ричард Окделл. Если ты еще не поняла, у тебя украли твою маленькую сенсацию.

— Этот бесполезный человек?

Хоторн рассмеялся:

— О нет, он ключевая фигура. Теперь тебе придется договариваться с присутствующим здесь герцогом, а это задача не из легких. Я дал ему возможность из твоей дойной коровы превратиться в сильного игрока.

— Как? Убив его любовника? Без лечения мальчишка не выживет, — усмехнулся Битти. — Лекарство для него создали я и Ив. Она мертва, а мне как-то не с руки делиться с тобой рецептом.

Я взглянул на Алву: тот выглядел расслабленным, лишь опасный блеск глаз выдавал его тревогу. Он был готов вцепиться в глотку любому, кто сделает его дальнейшее существование бессмысленным.

— Ну да, врач и инженер. Оба, несомненно, талантливые люди, но ты забываешь одну маленькую деталь, Битти. В моем распоряжении генетик, у которого было достаточно образцов крови и научного азарта, чтобы обойти вас обоих. Теори — гений, строптивый и неуравновешенный, но два президента вынуждены были его терпеть, пока с оговорками, но он делал то, что им было нужно. У него уже есть свое лекарство — Алва. Намного лучше того, что изобрели эти двое. Морфей заверил меня, что созданного им на базе вашей крови вещества достаточно, чтобы Ричард Окделл прожил очень долгую жизнь. Возможно, одинокую, не такую счастливую, как ему бы хотелось, но он, по крайней мере, будет свободен. Считайте это моим прощальным подарком вам. Считай это моим последним проклятием, Пэйлор. Все, я устал от лишней болтовни. — Он снова протянул руки, и на этот раз браслеты на них защелкнулись.

— Глупец, — холодно отрезала Пэйлор. — Битти, забирайте его и герцога и возвращайтесь в крепость. Мне не нужен Алва для эфиров. У меня будет мальчишка, а отличное лекарство, созданное Теори для него, нашему гостю придется оплачивать. Александр?

— Да, госпожа президент? — Верли выглядел спокойным и сосредоточенным.

— Сколько?

— Максимум три часа, чтобы взять «Цербер» и вернуть Окделла. Мне хватит собственных людей, о подкреплении не стоит беспокоиться.

— Выполняйте.

Александр сделал шаг к двери, но был остановлен резким ударом тяжелого кресла по голове. Думаю, любого другого он бы прикончил. Алва действительно опасный противник… Верли даже не пошатнулся, что уж мечтать о потери сознания. Он резким движением поставил на место выбитые шейные позвонки.

— Просто хотел убедиться, — признался герцог, которого уже схватил и удерживал Унд.

Генерал Хоторн задумчиво смотрел на Александра:

— Пожалуй, этого я не учел в своих планах.

Тот пожал плечами, хотя его взгляд оставался прикованным к лицу Гейла.

— Даже странно, что мой «папочка» забыл рассказать об этом Теори. Наверняка припас последний козырь.

Пэйлор рассмеялась:

— Да, полагаю, ты бы действительно дорого заплатил за право взглянуть на записи Сноу.

— Нет, — признался Гейл. — Теперь они мне не интересны.

Верли только кивнул и вышел за дверь. Я потрусил следом. Наверное, мне хотелось понять, куда и зачем он шел.

— Ты же не собираешься…

Совсем забыл о древних раттонах. Может, они ждали Ушастого и поэтому бросились все разом. Какая мощь! Казалось, атака выбила из моего тела остатки духа. Я проиграл, еще не начав сопротивляться, они были слишком сильны. Лапы подкосились, уши предательски прижались к голове, а потом их отбросило. … Волна чужого бешенства была так сильна, что меня самого едва не разорвало ею в клочья. Разлетелись стекла в окнах, в приемном зале заплясали молнии и побежали по стенам мелкие трещины. Каждый шаг Одинокого отдавался у меня в ушах набатом колокольного звона. Я видел, как расползались в стороны мои братья, и сам змеей скользил по полу за ними, старясь не отстать. Возможно, он не мог убить нас, но такого страха я не испытывал никогда в жизни. Людям в комнате тоже пришлось несладко: одни метались в панике, другие падали, теряя сознание.

— Довольно, — попросил я, когда поблизости не осталось ни одного раттона, но Александр меня как будто не слышал: его захватила, практически ослепила какая-то эмоция, и я, кажется, понял… — Да не важно это! Какая для вас разница, вечная у тебя жизнь или короткая, если она так или иначе принадлежит ему?!

Никогда не смогу понять людей, Одинокие они или не очень. Александр успокоился так быстро, словно не его воля секунду назад размазывала меня по полу. Он даже несколько смутился, что сорвал свою злость на раттонах.

— Думаешь? Он же не хотел смотреть…

— Полагаю, он просто не знал, сколько веков и с какой силой ты сам себя мучил. Одно дело, когда себя калечит слабый мальчишка, и совсем другое — наблюдать за тем, как уродует свою жизнь бессмертное существо. — Я готов был нести любую чушь, лишь бы он успокоился. Даже уши свои дал потрепать. — Он же тебя даже по имени назвал, он верит тебе.

Не видел бы собственными глазами — не поверил. Александр резко мотнул головой, пытаясь избавиться от предательского румянца на щеках.

— Все это неважно, раттон, у нас много работы. Где твой человек? Ты же его чувствуешь?

Ну, я обязан был спросить:

— Уверен, что все еще на нашей стороне? А то в кабинете ты выглядел очень убедительно.

— Мы выиграли немного времени. — Он разозлился. — Дурак. Если бы я знал, что он договорился с Теори…. Впрочем, что теперь сожалеть о том, чего не произошло.

На всякий случай я поспешил избавить его от нового приступа гнева:

— Полагаю, генерал заботился о твоей безопасности. Знай ты о его планах, заподозри тебя в этом президент… Короче, он спасал человека, а не бессмертного.

— Стоило рассказать ему.

Долго мне еще работать нянькой?

— Ты не мог, и вы оба это понимаете. Идем … — Александр снова замедлил шаг у лестницы. — Ну что еще?

Он покачал головой:

— Ничего. Можно было бы сейчас попытаться их отбить, не будь там Унда. Боюсь, наша схватка будет стоить жизни всем присутствующим.

— Вот и постараемся обойтись без нее. Вперед, мой человек волнуется, а он в таком состоянии способен на глупости и подвиги не меньше тебя.

Глава 25.

Никогда не думал, что события в моей жизни могут развиваться так стремительно. Я даже не уверен, что успел понять и запомнить все происходившее вокруг.

Выступление не произвело на меня особого впечатления. Обаятельная девушка задавала вопросы, спрятанные где-то машины громко их переводили. Люди смотрели на меня выпученными от изумления глазами. Я отвечал, стараясь казаться приветливым, но вскоре понял: все происходит не по-настоящему. Не то чтобы я хорошо запомнил язык, только несколько слов, когда пытался понравиться генералу. Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы понять: вместо меня отвечала машина-переводчик. Я проверил свою догадку: в ответ на просьбу описать мой Талиг начал говорить нечто невразумительное. Пожаловался, что яркие лампы слепят глаза, и попросился в туалет. Публика не засмеялась, но и негодования не выказала. Даже красивая девушка меня не поняла и, улыбнувшись заготовленному ответу, продолжила задавать свои вопросы. Новых попыток проверить свои догадки я не предпринимал, старательно изображая наивность.

Каменное выражение лица изменило мне, когда где-то поблизости раздались выстрелы. Было даже забавно наблюдать за творившимся вокруг абсурдом. Толпа роптала. Люди в волнении вскакивали на ноги, девушка, не в силах говорить, глупо открывала рот, а в зал продолжал литься мой беззаботный голос, словно кто-то забыл его выключить. Распахнулись двери, но это не было путем к спасению. В зал ворвалась огромная уродливая тварь, похожая на порождение ночных кошмаров. За ней бежали охранники, но пули отскакивали от покрытого толстой алой кожей гигантского тела, сметавшего все на своем пути безобразными длинными конечностями. Люди бросились на сцену, где я сидел, сбивая друг друга с ног. Началась давка, в которой кто-то схватил меня за руку и потянул к выходу за кулисы. Я был благодарен этому человеку, потому что сам растерялся, вспомнив кошмар в Доре.

— Сюда! — Я скорее почувствовал, чем понял значение слова. У девушки, которая меня расспрашивала, были влажные от пота пальцы и испуганный взгляд. До поста охранника в конце темного прохода мы добрались одними из первых. Того крупного мужчины, что меня досматривал, на месте не было, зато я заметил на его стуле свой прибор и даже капсулу с ядом. Быстро схватив находки, я вместе со своей спутницей выбежал в освещенный коридор. Девушка застонала. За нашей спиной топали сотни ног, но тут людей было еще больше. Одни дрались у лифтов, лихорадочно стуча ладонями по кнопкам, другие толкались у широких дверей на лестницу, в которые пытались протиснуться по двадцать человек одновременно. Выстрелы звучали совсем близко. Я заметил в толпе девушек-стилистов.

— Нам тут не пройти, — сказал я своей спутнице, наверное, ожидая, что она трижды произнесет фамилию генерала и произойдет какое-то чудо, но она лишь беспомощно на меня взглянула. Пришлось вспомнить, что я мужчина, а значит, именно мне нужно проявить отвагу и мужество, пусть даже в незнакомом мире. — Есть другой путь?

Она покачала головой. Я рванул ее за руку, просто убирая с дороги, чтобы нас не затоптала вырвавшаяся из студии толпа, но так вышло, что прижался спиной к двери, и мы ввалились в темную комнату.

— Запремся? — робко спросила моя спутница. Вера Кирли, кажется, так ее назвала госпожа Бряк.

— Да, Вера. Здесь будет безопаснее. Ненадолго.

Она повернула щеколду замка и без сил опустилась на пол.

— Мой первый многочасовой прямой эфир. Я думала, такой шанс выпадает раз в жизни. Настоящая сенсация… — Девушка тихо рассмеялась, но потом уже не смогла даже улыбнуться мне. — Нас спасут? Ну, вас же спасут, да? Я что… Таких репортеров сотни, но вы-то уникальны! Или такая же подделка, как все наше интервью?

Что я мог ей сказать?

— Не знаете, что происходит?

— Переродок в здании. Судя по выстрелам, не один. Говорила мне мама…

Что именно ей советовала делать или не делать госпожа Кирли, я так и не узнал. В коридоре грянул взрыв, такой мощный, будто разом выстрелили из десятка пушек. Запертую дверь сорвало с петель. Девушка завизжала, заткнув руками уши, но ее крик показался мне шепотом, а вслед за ним наступила полная тишина. Я даже испугался, что лишился слуха, в голове звенело, но вскоре я смог разобрать всхлипы Веры и странный чавкающий звук шагов. Девушка метнулась ко мне, прижимаясь всем телом, но я вынужден был ее отстранить. Из всего, что находилось в комнате, лишь тяжелая настольная лампа показалась мне возможным оружием. Я схватил ее и замахнулся в сторону двери.

— Хоторн, Хоторн, Хоторн. Господи, и заставят же человека нести подобную чушь. — В комнату вошел Теори. Выглядел он странно, как будто выпил лишнего. Белая одежда и сапоги в крови, всегда уложенные волосы растрепаны, а еще он где-то потерял свои очки. — Вижу, вы обзавелись приятной компанией. — На Веру был направлен пистолет. — Несвоевременно.

— Не надо… — взмолилась девушка, вцепившись в мою ногу.

— Пожалуйста, — попросил я.

Теори пожал плечами, опуская оружие:

— Фальшивая снисходительность, Окделл. Ее все равно убьют как ненужного свидетеля.

Вера, пошатываясь, встала на ноги и взяла меня за руку.

— Ну так возьмите меня с собой. Пожалуйста. — Она упрямо сжала зубы. — Это был мой день. Позвольте хотя бы узнать, зачем вы его разрушили, Морфей Теори.

Глава «Цербера» немного устало удивился:

— Разве мы знакомы? Я не слишком публичная личность...

— …А журналистика — не то, чем занимаются в Панеме. — Я видел, что девушка испугана, несмотря на свое показное упрямство. — Полагаю, что вы не знаете меня. Три года назад я выиграла в лотерею право переехать в Капитолий. Вернее, кому-то нужен был предлог, чтобы перевезти меня сюда, когда при крушении поезда погиб мой отец. Переехав и получив место на телевидении, я узнала, что газету, которую я оставила друзьям и коллегам отца, закрыли из-за недостатка финансирования. Я боялась узнать, что происходит, но теперь какая разница? Если меня все равно убьют. Могу я сделать хоть один честный репортаж в своей жизни?

Теори равнодушно пожал плечами:

— Можете, наверное. Мы все что-то можем.

Он кинул мне новую машину-переводчик.

— Старую оставьте здесь, в нее встроен датчик, благодаря которому я вас нашел, но это удастся не только мне, если не захотите расстаться со старой игрушкой. — Я покорно бросил машину, и он протянул мне новый, уже включенный прибор. — Репортерша, я не собираюсь отвечать за вашу безопасность.

— Вера, — представилась девушка, доставая из кармана пышной юбки какую-то штуку. — Камера, если не возражаете. Старая модель, еще отец подарил, — виновато призналась она. — Хотела немного поснимать вас в неформальной обстановке, если у нас получится пообщаться после эфира.

— Мне без разницы, — отрезал Тиори. — Окделл, идемте.

Мне показалось, что девушку он игнорирует намеренно, и все же, когда мы вышли в коридор, именно он подхватил ее под локоть. Было от чего не устоять на ногах. Я видел на войне тела, разорванные пушечными ядрами, но то, что покрывало пол коридора, больше походило на кровавое болото, в котором белели остатки костей и тонули клочки ярких тканей.

— За что… — прохрипела Вера.

— Я? — Теори стряхнул ее мне в руки и пошел к лестнице. — Мне всего лишь нужна была паника, чтобы, воспользовавшись ею, отыскать Окделла. Учитывая, сколько людей находилось в телецентре, я запустил сюда самых устрашающих, но безобидных из своих «деток». Они должны были разогнать персонал и публику. Вскоре это здание взлетит на воздух. К сожалению, я немного недооценил отчаянное положение министра. Он в сложной ситуации, госпожа президент, похоже, перестала нуждаться в его услугах и нашла себе новых союзников. Чтобы хоть немного удержаться на плаву, ему нужен наш дорогой гость из иного мира. Ну кто же продаст его публике лучше? Поэтому охране было велено применять любое оружие, не считаясь с жертвами. Окделла вычислили по маячку. Грамотно рассчитали, что взрыв в коридоре ему не слишком повредит, и зачистили помещение от людей и моих игрушек. К сожалению, две другие как раз подобрались к тем, кто занимался этой грязной работой. Кстати, планер министра все еще на крыше, он ждет свою добычу. Не возражаете, если мы воспользуемся им для побега? Я бы предпочел канализацию, но боюсь, что лифты заблокированы и до взрыва нам вниз не спуститься.

Девушка опомнилась; стараясь не смотреть вниз, она пошла следом за Теори, сжимая в руках камеру. Я пошел за ними.

— Вы заминировали здание?

— Разумеется.

— Не опасаясь погибнуть?

— Вы бы тоже этого не боялись, зная, какое будущее всем нам уготовлено.

— Будущее?

— Гармония. — Теори почти побежал по ступенькам, вглядываясь в браслет на руке. Тот, который носил он, не походил на украшение генерала. Никакого экрана, лишь множество кнопок, некоторые из которых то и дело вспыхивали. — Представьте себе человечество, лишенное эмоций, забывшее о боли и ненависти, не знающее страха и болезней.

Роскошный наряд мешал двигаться по узкой лестнице, и девушка на бегу избавилась от юбки, сбросив ее на ступеньки и столкнув ногой в узкий пролет.

— Звучит неплохо.

Теори рассмеялся.

— Поверьте тому, кто сломал тысячи нервных систем, управлял рефлексами и создавал жизнь: эмоции людей можно смоделировать и воссоздать, поведение предсказать или спрогнозировать, а тело развить до необходимого уровня. Но люди не должны меняться иначе, чем по собственной воле. Их нельзя по-другому менять. Наверное, неплохо звучит — мир без ненависти. Но там, где нет злобы, отсутствует такое чувство, как прощение — одна из величайших способностей человеческой души.

— А вы ведь правы! — хрипло сказала девушка, и я хотел согласиться с ней, но не нашел подходящих слов. — Дерьмовые чувства зачастую переплетаются в нас с самыми светлыми и радостными эмоциями. Порой их даже не разделишь.

— Стоять, — приказал Теори.

Мы замерли в одном лестничном пролете от двери, которую нещадно болтал ветер.

— Что-то не так? — тихо спросил я.

— Слишком тихо. Судя по сигналу, один из моих «мальчиков» наверху. Он ранен, но все еще жив, там должна быть охрана, но я не слышу выстрелов.

— А может, он их всех…

— Хотелось бы в это верить. — Морфей протянул мне пистолет. — Решайтесь, Окделл. Я обещал генералу вас вытащить и сдержу слово.

— У Хоторна неприятности?

— Вы даже не представляете себе, какие. Ну? — Я взял пистолет. — Показать, как пользоваться?

— Давайте, а то никто так и не удосужился.

Он продемонстрировал, как менять обойму и снимать с предохранителя. Оружие было легче тех пистолетов, к которым я привык, но так даже лучше: оно наверняка бьет точнее, и удобно, что фитиль не требуется поджигать.

— А мне? — попросила Вера.

— Вы умеете стрелять?

— В случае необходимости разберусь.

Теори снова пожал плечами, но дал пистолет и ей.

— Решите прикончить меня — не стоит вести длинных разговоров о том, что мне стоит сдаться или отпустить вас. Лучше стреляйте сразу.

— А меня никто и не держит, — напомнила девушка, пряча оружие.

Мы поднялись к двери и выглянули на крышу. К сожалению, не все охранники были мертвы. Некоторые из них смотрели на корчащуюся на земле в немых судорогах изумрудно-зеленую тварь. Другие следили за дверью и дали по нам очередь.

— Не стрелять, идиоты! — прикрикнул на них Плутарх.

— Определенно не стоит, — ответил ему Теори. — Выходить буду, прикрываясь Окделлом.

— Морфей, ну что вы творите? Давайте поговорим!

— О вас они не знают,— сказал Теори Вере. — Оставайтесь здесь. Если мне удастся завладеть планером, можете продолжить путешествие с нами. Ничего не выйдет — бегите, может, еще успеете... Окделла они не убьют, а вас, милочка, пристрелят на месте.

— Я вам не милочка. И если все взлетит на воздух, то какого черта мне дергаться?

— На том свете обижаться на глупое слово не получится. У вас есть шанс спастись. Все лифты, возможно, не заблокировали, и сейчас они пусты. Стреляйте в любого, кто преградит вам путь.

Девушка кивнула:

— Я сделаю, как вы говорите. Спасибо за возможность.

— Поблагодарите, если сумеете ею воспользоваться.

Мы вышли на крышу. Я шагал впереди, спрятав пистолет за поясом брюк. Теори шел следом, прижимая к моему виску свое оружие.

— Прикажите охране побросать автоматы.

Толстый Плутарх стоял у огромной сверкающей машины, увенчанной гигантским серебряным шаром; рядом с лестницей, ведущей в ее стальное чрево, сидел в своем кресле мистер Верли.

— Бедный мальчик! — Он протянул ко мне руки, словно мечтая, что я брошусь в его объятия, но с сожалением вынужден был их опустить.

— Выполнять, — приказал Плутарх своим людям.

Оружие полетело на землю.

— Пусть покинут крышу. Воспользуются дальним выходом, а не тем, что за моей спиной.

Плутарх кивнул охране.

— Мы вас отпускаем, Теори. Мистер Окделл слишком ценен для нас, чтобы им рисковать, но на вашем месте я бы сдался. Еще можно счесть все это дурной шуткой. Я попрошу президента о снисходительности.

— А Энобарию пожалели?

— Она нарушила приказ, но не я отдавал распоряжение избавиться от вашей подруги. — Плутарх рассмеялся. — Хотя какая, к черту, дружба? Теори, вы действительно верите, что жертва может привязаться к палачу? Кто пытал победителей по приказу Сноу и отравлял их ядом? Вы и ваши люди. Думаете, такую жестокость можно простить? Энобария следила за всеми нами по приказу Пэйлор. Получи она распоряжение от кого-то избавиться, вы исчезли бы первым.

— Ты не знал Эн! — Рука Морфея дрогнула. — Она была сильным и жестким, но благородным человеком. Знала цену благодарности и давала людям возможность объясниться и искупить свою вину. Сойка ее защитила! Она бы все отдала, чтобы отблагодарить эту девочку, а не выслужиться перед кем-то.

— Просто ей был выгоден ручной глава «Цербера».

Мне показалось, что Плутарх намеренно провоцирует Теори, тот тоже это понял.

— Даешь своим людям время обойти нас и ударить мне в спину? Мы уходим. Я мог бы выстрелить в тебя, но, знаешь, живи. Ты так боишься умереть, уступить кому-то свое теплое местечко, что для тебя, должно быть, само существование — пытка.

Морфей резко выбросил руку вбок и выстрелил в тварь с поврежденным горлом. Пистолет тут же снова вернулся к моему виску. Мы пошли к лестнице. Верли отъехал в сторону, уступая нам путь. Едва мы поднялись на первую ступеньку, Теори хотел пропустить меня назад и подниматься спиной к двери, но не успел. Раздался еще один грохочущий выстрел. Я резко обернулся: на боку Морфея расплывалось алое пятно. Плутарх со скоростью, которую трудно было предположить в его грузном теле, бросился к нам и выбил из рук Теори пистолет, тот улетел куда-то под планер. Морфей рухнул бы на ступеньки, не подхвати я его поперек груди. Теперь единственное оружие, кроме того, что я спрятал за поясом, было в искусственных руках Эдварда Верли. Он скрывал его под пледом на коленях.

— Мальчик мой, я так испугался, что этот псих вас искалечит!

— Бросьте его, Окделл, и поднимайтесь в планер. Тут мы сами закончим, — велел Плутарх.

Мои руки были заняты, и выхватить пистолет я не мог, не уронив Теори, а насколько дорого ему обойдется падение? Верли успеет еще раз выстрелить, а что делать дальше? Захватить штуку, корой я не в состоянии управлять?

— Делайте, как они говорят, Окделл, — прохрипел Морфей. — Мы проиграли.

Я готов был с ним согласиться, но в этот момент раздался еще один выстрел. Верли не вскрикнул от боли, но его прозрачная рука разлетелась на куски. Плутарх потянулся за упавшим пистолетом, но тот новым выстрелом отбросило в сторону. Впрочем, у Эдварда Верли был еще один пистолет, вот только воспользоваться им он не успел. На его седые волосы будто плеснули алой краской, голова откинулась назад, и он повалился на землю вместе с креслом.

— Вера Кирли? — удивился Плутарх, глядя на приближающуюся к нам девушку. — Какого…

Договорить он не успел: журналистка вырубила его ударом пистолета по голове.

— Говорила мне мама… — довольно рассмеялась наша спасительница. — А впрочем, это уже не важно. Ни одному из ее мудрых советов я не уделила должного внимания.

— На кого вы работаете? — прохрипел Теори. Девушка сняла с руки Плутарха широкий браслет с множеством кнопок. Когда она ввела код, экран остался черен, но я услышал знакомый голос. — Командир, это Белка. Я в телецентре, жива, вооружена, имею в своем распоряжении планер и три груза, один из которых — господин министр. Помимо объекта, за которым вы приказали присмотреть, еще господин Теори. Он тяжело ранен.

— Отправляйтесь в «Цербер». Я на подъезде туда.

— Вас поняла. — Она бросила браслет на крышу и раздавила его каблуком. — Окделл, несите Морфея в планер, а я потащу драгоценную тушу министра.

— Я снова пленник? — Согласитесь, нужно было уточнить.

— Вы счастливчик. За вашу безопасность теперь отвечает «Гидра».

***

— Сворачивай к «Церберу», — приказал Александр шоферу. — Больше нет необходимости ехать в телецентр.

Всю дорогу он с кем-то связывался и, судя по приказам, которые отдавал, мы собирались развязать небольшую войну. Я старался не мешать, но, когда Александр на минуту заткнулся, не удержался от вопроса:

— Думаешь, Хоторну и Алве не удастся сбежать самим?

— Успех этого плана зависит от многого. Сколько солдат будет в поезде. Насколько хорошо они обучены. И главное, каким путем в Орешек собирается вернуться Унд. Если он отправится вместе с Битти на планере, чтобы все приготовить к возвращению пленников и сразу приступить к созданию своего драгоценного ключа, их шансы на побег велики. Если он поедет поездом, боюсь, что подкрепление в моем лице будет не лишним. Хотя я и оставил им могущественного союзника для сражения с Одиноким. Должен же он поблагодарить меня за рассказ.

— Ушастого? Думаешь, ему можно доверять? Ладно, я просто ревную к чужой силе.

— Ты мне вот что скажи. Соглашаясь на сделку, он заявил, что, если бы у него уже не было своего человека, он бы стал до конца дней бродить за Алвой. Тот, по его мнению, умнейшее существо, которое при этом бесподобно совокупляется.

Я хмыкнул:

— Похоже, ему можно верить.

Александр слабо улыбнулся:

— Вот и я так подумал.

— Зачем нам в «Цербер»?

— Хочу заключить еще одну сделку.

Остаток пути он упрямо игнорировал мои вопросы. Когда мы приехали к лаборатории, там было непривычно тихо и пусто. По лестнице нам навстречу спускалась девушка с лицом в оспинах.

— Теори, вернувшись из Второго дистрикта, велел всему персоналу покинуть объект, но я осталась. Он выпустил часть образцов в коллектор. Людей, которых мы готовили для президента, перепрограммировал и вооружил. Они ушли с ним. Покидая «Цербер», Морфей заблокировал двери. Мне понадобилось время, чтобы изнутри взломать его коды и обезвредить переродков, которых он оставил охранять территорию.

— Хорошая работа, Ласка. — Девушка вспыхнула от удовольствия. — Препарат?

— Он что-то изготовил в лаборатории. Линия разлила вещество на сотню ампул. Упаковку он забрал с собой, остальные убрал в сейф. Теперь они у меня. — Она передала Верли небольшую коробку.

— Отлично. Возьмете мою машину. Поедете в пункт сбора второй группы. Ждите дальнейших распоряжений. Если их не последует, во всем подчиняться Доку.

— Капитан, я могу войти в состав первой группы. Доктор учил меня оказывать первую помощь бойцам, а Белка — обращаться с оружием.

— Это не последняя наша битва. — Он погладил девушку по щеке. — Выполнять! Мне нужны подчиненные, которые неукоснительно следуют приказам.

Ласка вздохнула и бросилась к машине, пальцы недоверчиво трогали кожу там, где ее на мгновение согрело прикосновение чужой руки. Я хмыкнул. Люди одержимы своей любовью, но им удивительно просто не замечать чужую.

— Солгал? — спросил я его, когда мы стали подниматься по ступенькам. — Про «другой раз».

— Не знаю, — признался Александр.

— Ты нравишься ей.

Он пожал плечами:

— Даже если не принимать во внимание чувства, она не соответствует моим физиологическим желаниям, и прекрасно об этом знает. Не вижу способа это исправить. Она тоже. Все, что я могу, — это не презирать ее за глупые надежды. Все имеют на них право.

В здании было пусто. Верли, не обращая внимания на спящих на полу гигантских Других, направился прямо к комнате, в которую мы лазили с Ушастым. Когда он открыл потайную дверь, я уже не смог промолчать:

— Не говори мне, что ты собрался заключить сделку с ней.

Александр вместо ответа бегом бросился вниз по лестнице. Я уже говорил, что рядом с Адами мы чувствуем себя скверно? Так вот в этот раз все было намного хуже, потому что, когда я на дрожащих лапах спустился вниз, Александр уже освободил это создание. Мерзкая девица сидела на полу, расчесывая пальцами густые волосы, и рассказывала, как она оказалась в заключении.

— Мой избранный долго не возвращался. Я боялась, что он вовсе не придет ко мне, запутавшись в паутине миров. Вот и отправилась по его следу, но далеко не ушла. — Она удивленно на меня взглянула: — Раттон? Мне изгнать его для тебя, воин?

— Нет. Это трудно объяснить, но он мне служит.

Размечтался! Но спорить я не стал, изобразив на морде некоторую покорность.

— Зачем тебе в услужении эта низкая тварь? Вернемся вместе на Рубеж. Я вижу, что ты обессилел, но смогу отвести. След моего воина остыл, возможно, он ждет меня в Закате, сетуя, что некому песней проводить его на бой. Сейчас каждый меч на счету, возможно, ты не знаешь…

Александр ее перебил:

— Скоро придет предсказанный воин, о котором вы поете свои баллады. Он принесет в своем сердце огонь, и костры Этерны вспыхнут вновь.

Она вздохнула:

— Мои сестры больше не могут призывать Стражей Рубежа, а иначе живому к нам не проникнуть.

— Он явится сам, вместе с пламенем к вам вернется сила. Я должен проводить его, а ты — послужить мне. Найдется ли среди твоих сестер та, чье сердце свободно?

— Их слишком много, господин. Воины один за другим уходят в Закат.

— Тогда, едва Этерна снова засияет, пусть одна из Ад придет сюда и заберет истинного воина, который принесет ей честь и славу. Он достоин Этерны, достойнее кого-либо.

— Я выполню твою просьбу. Не передать ли что-нибудь твоей верной подруге? Она все еще ждет, я знаю.

— Скажи, что я рад за нее. Полагаю, ожидание нравится ей больше всего иного. Мне придется вернуться, но не к ней.

— Ты жесток, — тихо сказала Ада.

— Я честен.

— Что ж, до встречи, воин.

Никогда не наблюдал за исходом этих существ. Девушка будто вся засверкала, ее тело уменьшалось, пока не превратилось в крохотную точку, напоследок неприятно блеснувшую в темноте комнаты.

— Зачем? — удивился я. — Огонь его испепелит, он все забудет.

Александр прижался спиной к холодной стене.

— Но я буду помнить. Следовать за ним тенью, любить его и оберегать.

— С человеком было бы проще.

— Человека почти не осталось. Неужели ты не слышишь ее шаги?

Я нахмурился:

— Если это о барабанах в моей голове, то они пустое, Ушастый велел получше принюхиваться.

— Каждый чувствует ее по-своему. Я — как прохладный ветер в лицо и шорох шелковых одежд по каменному полу. Она идет за ним, раттон. Единственная, кого я не в силах остановить. Могу лишь попытаться опередить, хоть немного. Ты говоришь мне о выборе, а я тебе — об отчаянии. Какие все же разные у нас песни. — Он встал, взглянув на табло браслета. — Гости прибыли. Давай делать все что можно и надеяться, что таким, как мы, позволено водить за нос судьбу.

Он бросился наверх, а я поплелся следом. Грустно осознавать, что есть войны, в которых не победить. Что чувствуют мои братья, когда гаснут по их воле миры? Удовлетворение? Величайший экстаз? Почему мне кажется, что я не готов познать это чувство? Потому, что после него все начнет казаться мне пресным? Или, наоборот, в жизни как таковой куда больше вкуса, чем я думал, а его преступно недооценивают?

***

Как же рад я был видеть своего человека! Моего Ричарда, взволнованного первым в жизни полетом. Немного растерянного, запыхавшегося, но почти родного. Отчего-то он был мне ближе, чем вся тьма вместе взятая, и в знак приветствия я толкнул его носом в бедро. Конечно, он даже не заметил этого, вместе с девушкой перетаскивая толстяка министра на каталку, которую привез к входу Александр, но мне было нужно это сделать. Просто для себя. С ума схожу, должно быть.

— Верли. — Ученый спустился по лестнице сам, пошатываясь и цепляясь руками за перила. Кто-то перевязал его рану, не слишком умело, но тугая повязка пока не пропиталась кровью. — Полагаю, я проиграл.

— А я думаю, что вы умрете, если сейчас ничего не предпримете для своего спасения. В «Цербере» хорошая операционная, но у нас нет никого, кто способен управлять настолько сложными машинами. Я могу перенастроить их на работу с голосовыми командами и вколоть вам легкое обезболивающее. Дальше разбирайтесь сами. Если не извлечь пулю, долго вы не протянете.

Морфей был удивлен:

— Зачем вам моя жизнь?

— Понятия не имею, но у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на разговоры.

— Я ничего не понимаю. Эта женщина убила вашего отца!

Девушка хмыкнула:

— И лишила капитана удовольствия сделать это собственноручно. — Она подошла к Теори и закинула его руку себе на плечо. — Заткнись, а? Когда ты рассуждал там, на лестнице, выглядел умником, а сейчас кажешься дураком.

— «Гидра» — это специальное подразделение, которое служит президенту. Не верьте этим людям, Окделл! — попросил ученый.

Девушка рассмеялась:

— «Гидра» подчиняется своему капитану. Раньше она была чем-то иным. Теперь в ней служат люди, которым в этой жизни осталось потерять немногое, чтобы она стала совсем пустой. Однако эта маленькая частичка свободы или привязанности сохранилась в каждом из нас, и мы понимаем, что она бесценна. «Гидра» сражается за людей и против их глупости и самонадеянности. Каждый, кто принимает присягу, просит своих новых братьев и сестер об одном — любой ценой защитить то, что для него важно. Иногда это какие-то цели или идеалы, но чаще всего — просто человек. Мы обещаем друг другу одно: жизнь того, кто дорог твоему другу, для тебя будет так же священна, как та, которой дорожишь ты сам. На место павшего встанут двое новых бойцов, но каждый будет помнить о тех, кто погиб в бою, и о наших клятвах. — Она ударила себя в грудь. — Кобра умерла, но обещание, данное ей, здесь.

— Белка! — прикрикнул на нее Верли.

Девушка заспорила:

— Ему важно это услышать, капитан. Знать, что Энобария купила его жизнь, отдав нам свою. Она заплатила не за Сойку, которой была обязана спасением, а за этого маньяка, и, когда я спросила ее, почему, она ответила: «Он плакал. По мне раньше никто никогда не плакал». Вы ей дали ощущение, что она кому-то нужна. Возможно, ей трудно было показывать свои чувства или говорить о них, но она делала то, что умела. Защищала вас до последнего. «Гидра» ее не искала, не так ли, капитан? Она сама нашла нас. Потому что больше всего желала сохранить жизнь упрямому и импульсивному неврастенику, который слишком порывист, чтобы кому-то служить. От таких, как вы, гениальных, но непредсказуемых людей рано или поздно спешит избавиться любая власть. Все, что могла сделать Эн, — это стать вашим щитом. Вот только этого было мало. Вы научили ее видеть мир иначе, и она решила побороться за будущее нескольких народов, потому что это было важнее, чем научиться плакать, потому что она знала, что если с ней что-то случится, то ее воля будет жить.

— Несомненно. Если вы наконец прекратите болтать и мы пройдем в операционную, — холодно отрезал Александр.

Белка смутилась и потащила Теори к лестнице. Окделл и Верли повезли каталку. Немного покряхтели на ступеньках, вынужденные ее поднимать.

— Первый блок, — едва оказавшись в холле, Морфей опомнился и принялся раздавать приказы.

— Налево, — подсказал Верли Белке, раньше, судя по всему, не бывавшей в «Цербере». — В подвале…

— Я все уладил, — осадил его Александр. — Президенту не достанется новая игрушка.

— Хорошо. Если честно, я так и не нашел способа от нее избавиться.

Вся компания оказалась в операционной. На машины, которые крепились к вращающемуся диску на потолке, мне даже смотреть было страшно, так и ощущалось движение этих стальных щупов в животе.

— Разденьте меня. Потом помогите мне взобраться на стол. Об особой стерильности даже мечтать не приходится, придется использовать антибиотики. Девушка! — Теори оттолкнул Белку, стягивающую с него штаны. — Принесите препарат. Темно-синие ампулы. Они хранятся в левом шкафчике, код на замке — четыре, один, семь, восемь.

— Тоже мне, скромник нашелся, — хмыкнула девица.

Верли взял из бокса скальпель и срезал с Теори остатки одежды и повязку. С помощью Окделла он с трудом взобрался на стол, постанывая и хлюпая загустевшей в ране кровью.

— Эта ваша «Гидра». — Морфей вцепился в руку Александра. — Ей нужен опытный генетик?

— Скорее всего, ей в ближайшем будущем понадобится новый лидер. Кто-то достаточно сильный, чтобы самим фактом своего существования настораживать власти и нести ответственность за взятые обязательства. Проще воевать за страну. Сражения за ее людей… Тут без боли и дерьма не обходится. После гибели Энобарии моя правая рука — Док. Белка вас представит друг другу. Этому человеку можно доверять, он разделяет ваши идеи. Второй — Джон. — Если бы я грыз кость, а не сглатывал слюну, то подавился бы.

— Тот самый Джон?

Александр не обратил на меня внимания.

— Проблема этих людей в одном: они слишком разные. Заставить их договориться, убедить жить чужими целями — очень непросто, но начни сражаться за одного из них — и твоими станут все.

— Цена. Моя цена, — простонал Теори.

— Назначай.

Он мотнул головой в сторону Белки, возившейся у стеллажей.

— Эта девочка. Пусть живет. Такова моя благодарность за правду.

— Принято,— кивнул Верли. — Такое обещание легко дать. Держать его не мне, а тебе.

— Эй, а меня кто-нибудь спросил? — возмутилась девица, подбегая к столу с ладонями, полными ампул.

— Укол в вену, — холодно отрезал Теори. — Пусть попробует Окделл: ему нужно учиться, чтобы суметь позаботиться о себе.

Александр кивнул:

— Это важно.

Мой славный Дик не спорил. Он старательно слушал Морфея, искал вену и перетягивал ее жгутом, набирал лекарство. Его пальцы не дрожали, прокалывая кожу.

— Правильно? — спросил он, зажимая ранку тампоном.

— Хорошо, — признал ученый. — Теперь все выйдите за дверь. Можете оставаться за стеклом.

Никогда не думал, что будет так больно наблюдать за отчаянным мужеством человека. Теори приказывал машинам сканировать свое тело, резать, проникать в собственную плоть, а его лоб был покрыт испариной. Несмотря на муки, он не смел шелохнуться. Пару раз его глаза закатывались от боли, которую не могло до конца унять лекарство, позволявшее ему оставаться в сознании. Девица уже рвалась войти в операционную, но Верли удерживал ее за плечо, а Морфей Теори бил себя рукой по щеке и отдавал машинам новую команду.

— Капитан, — тихо спросила Белка, глядя, как упала на поднос пуля и тонкие щупы принялись латать кроя раны прозрачной нитью. — Очень грешно завидовать покойнице?

— Нет.

Она повернулась к Окделлу. Тот смущенно пожал плечами:

— Вы за словом не постоите, а ему надо слышать, что он неплохой человек.

Девушка благодарно ему кивнула.

— Вы торопитесь, капитан. Идемте. Вы многое сделали ради каждого из нас, и сейчас наша очередь вам послужить.

— Ты останешься, Белка. Теперь твоя жизнь ценна, но, если честно, только ты способна ее сохранить, уплатив мой долг. Я оставляю вам министра и коды от лаборатории, которые раздобыла Ласка. Заложник у вас отвратительный: как только Пэйлор поймет, что я ее предал, она не будет возражать, если Плутарх погибнет в перестрелке.

— Значит, ему понравится, что мы будем защищать его тушу. Помнишь мою цену, капитан? Здесь достаточно оборудования, чтобы выйти в прямой эфир.— Она беззаботно махнула рукой. — Едва вы покинете лабораторию, я ее опечатаю. Если мы с Теори, когда тот оклемается, сможем сбежать по тоннелям, — отлично. Нет — не суди нас особенно строго, командир. Откупная жертва из меня… Ну, хреновая, как иначе сказать.

Александр ударил ее по плечу:

— Знаю. Мы уходим.

Схватив за руку Окделла, он потащил его куда-то через холл, на нижние этажи.

— Эта девушка…. Какова ее цена? — спросил Ричард, следуя за ним.

— Правда. Отчаянные глупцы всегда желают истины. Им кажется, что для кого-то, кроме них, она не менее важна.

— Возможно, они правы?

— В большинстве своем ошибаются. Люди бывают сиюминутно пьяны правдой, но обычно трезвеют от нее с рассветом. Вспоминают о более насущных делах, о тех, кого оставили дома. Кого могут защитить, лишь притворяясь слепыми и глухими.

— А твоя цена?

Александр привел моего человека в гараж и распахнул дверь машины.

— Мы не слишком ли упростили наши отношения? Ты мне даже не нравишься, Окделл. Так что садись и заткнись.

Аплодирую своему человеку — он не сдался:

— Скажи — или можешь в меня стрелять.

— Гейл Хоторн. Моя единственная жизнь. Доволен? Я погубил и обманул кучу людей, чтобы отстоять одного человека.

Ричард кивнул:

— Могу я вступить в ваши ряды?

Верли покачал головой:

— Нет. Я знаю твою цену, и мне ее не уплатить. Рокэ Алва уйдет, таково его предназначение. Я не могу это оспорить, как бы он ни нравился мне, а тем более — тебе. Этот человек носит в себе великий рок. Нам не избавить его…

— Я постараюсь, — перебил его Окделл с улыбкой. — Или мы понесем эту ношу вместе.

— У меня огромное желание побиться головой о капот машины, но иногда такой глупости хочется просто позавидовать. — Верли открыл дверцу. — Садись, мы едем к твоему герцогу.

Глава 26.

Машину бросало из стороны в сторону на пустой ухабистой дороге. Больше часа назад Капитолий остался позади. В багажнике звенели канистры, в лицо бил холодный ветер. Верли связался с президентом лишь один раз, покидая город.

— Ваш приказ выполнен. Подробнее доложу позже. Это даст нам пару часов форы, — пояснил он мне. — Нужно нагнать поезд, в объезд нам будет проще. Старые дороги не самые лучшие, но на главных трассах сейчас незачем светиться.

— Мне казалось, поезд быстрее машины.

— Да, но железнодорожные пути из Второго дистрикта в Капитолий проложены крайне неудачно. Путь из удаленных дистриктов вроде Седьмого и Двенадцатого занимает почти столько же времени, сколько из Второго, потому что идет по прямой линии. Поэтому солдат для охраны города всегда перебрасывают планерами: им не приходится кружить вокруг гор и обходить каньоны. Мы с вами срежем путь по мостам через реку.

— Я есть хочу. — Голод и впрямь был нешуточный, я ничего не ел с утра прошлого дня, а небосклон уже розовел новым рассветом.

— Черт, — признался Верли.

— Про еду вы не подумали?

— Нет. Ну, отвлекитесь на что-нибудь… — Он кинул мне на колени сверток. — Лекарство от Морфея. Раз уж вы научились, рекомендую делать уколы не реже одного раза в год. Чаще — если начнете видеть какие-то галлюцинации или падать в обморок. Думаю, этот щепетильный человек приложил инструкцию.

— Вряд ли она на талиг.

— Черт! — снова выругался Верли. — Я вам потом прочту.

То, что этот собранный человек о чем-то забывал, демонстрировало степень его тревоги за своего генерала. Я тоже волновался. Будь он настроен более дружелюбно, мы могли бы поддержать друг друга, но Верли — это Верли. У меня до сих пор из головы не шли его слова о Рокэ. Я никогда не был так набожен, как хотелось бы матери, а в абвениатстве и вовсе ничего не смыслил. Но мне вспомнился меч в руках Алвы, сверкающие на небе четыре солнца, и птицы… Те птицы, которые, как мне казалось, положили начало всему. Страха не было. Со мной произошло достаточно чудес, чтобы поверить, что они еще случаются с людьми. Мой герцог ждал меня где-то впереди. За очередным мостом, скалистой тропой, обстреливающей нас мелким каменным крошевом из-под колес, серой в розовом утреннем свете рощей. Когда мы выехали на равнину и увидели мчащийся поезд, тревоги в моей душе уже не осталось.

— Плохо, — признался Александр. — Они еще не сбежали, местность тут слишком открытая, следовать за поездом мы не сможем, а в объезд потеряем несколько часов.

— Тогда стоит рискнуть?

Александр нажал на газ.

— Стоит. Вряд ли машинист остановится, заметив машину на путях. Попытается сбить ее и поехать дальше, но у нас полный багажник бензина и одно небольшое ущелье впереди. Неприятный его ждет сюрприз. Стрелять умеете?

— Надеюсь, что да.

— Гм… Ну, тогда не высовывайтесь.

Я не был уверен, что последую его совету, но в планы Александра не вмешивался. Мы обогнали поезд и перегородили ему путь в довольно узком ущелье, спрятавшись за высокими валунами на безопасном расстоянии от дороги. Дальше все пошло вопреки сценарию — поезд начал резко сбрасывать скорость. Остановиться ему удалось всего в нескольких метрах от машины. Наверное, это было хорошо, что мы смогли ее сохранить, но Александр отчего-то раздраженно щелкнул пальцами и стал избавляться от своего оружия, сбрасывая его мне на колени.

— Окделл, если меня убьют, а вероятность этого впервые очень высока… Сделайте всем нам одолжение — бегите.

— Я мог бы помочь!

— Сомневаюсь.

Он вышел из укрытия, направившись к поезду. Дверь в самом начале этого длинного стального червя открылась, и на землю упал человек в странной черной маске на лице. Я узнал Рокэ и едва не закричал от радости и злости на того, кто позволил себе такое вольное обращение с ним. Следующим на камни рухнул генерал Хоторн; оба пленника были скованы и в порванной одежде. Следом за ними на землю спрыгнул человек, не считавший нужным прятать лицо. Я узнал Роба и удивился. От вечной насмешливой улыбки на его лице не осталось и следа. Одежда в беспорядке, плечо окровавлено, но он выглядел надменно и холодно, помахав Верли рукой. Тот усмехнулся, надевая на руки перчатки.

— Никогда не поручай кошке то, что все равно придется делать самому.

— Согласись, легко было догадаться, что без боя ты мне своего генерала не уступишь. А ведь я сделал тебе одолжение. Не попроси я его для себя, Хоторн уже был бы мертв.

— Сейчас ты скажешь мне, что выберешь другого на роль ключа. Только другого нет. Ты с самого начала на него нацелился, еще до появления в крепости Алвы. Нужно не просто выносливое тело — воин, которого может пожелать Ада, тот, чья воля стоит Этерны. В этом тухлом мирке такие люди редкость.

— Ты прав. Раканов было множество, но не каждый из анаксов был способен стать ключом. Этот рок — нечто большее, чем корона на голове.

Кто эти люди? Я следил за ними, как зачарованный: Роб двинулся влево, Александр — вправо; кружа в странном танце, они не сводили друг с друга немигающих взглядов.

— Миров много, магии и стихий, которые она может себе подчинять, намного меньше. Неудачный расклад для воды. — Верли махнул рукой на скалы.

— Такой же скверный расклад, как для играющего с молниями, — хмыкнул Роб. — Не удивляйся. Ну кто в Цитадели не слышал историй о единственном ребенке, ставшем Одиноким, о том, что мальчишка был родом из погасшего мира небесных мечей. Знаешь, твоя Ада все еще ждет.

Верли улыбнулся:

— Знаешь, твоя Ада мертва, но из нас двоих лишь один сожалеет о своем выборе.

— Ублюдок.

— Могущественный ублюдок.

— Чушь. Ты пробыл в этом мире вдвое больше моего, у тебя почти не осталось сил.

— Возможно. — Потом Верли сделал, на мой взгляд, нечто необдуманное: он заорал: — Скалы! Тут повсюду чертовы скалы, а он тебя даже не чувствует! Они уже тебя прячут, чертов дурак, ну услышь ты их хоть раз в своей никчемной жизни, или он заберет твоего драгоценного Рокэ! То единственное, что тебе еще дорого!

Ксандр звал меня сражаться? Признаюсь честно, я опешил. Повелитель Скал — это, безусловно, красивый титул, но он не больше, чем слова и легенды. Роб был изумлен не меньше меня.

— Ты притащил с собой мальчишку? — В его голосе прозвучала некоторая настороженность, кажется, тому, что он меня «не почувствовал», этот человек придавал большое значение. — Скалы давно выродились. В них не осталось…

— Да неужели? Забыл, чью кровь Ив пустила по его венам? Или о том, что он рассказал моему «папочке»? Связь этого анакса с его Повелителями достаточно сильна, чтобы предавший его род понес кару по созданным вами древним законам. Знаешь, в чем прелесть детей? Иногда они лучше и могущественнее своих родителей. Вы подчинили себе магию, но она была создана не вами.

— Желаешь проверить свои теории? — Роб пошел к поезду. Я не знал, кто этот человек и каким именем его стоит называть, но, когда он наклонился, вцепившись пальцами в горло моего эра, я почувствовал жгучую, всепоглощающую ненависть. — Он мне больше не нужен. Может, присоединитесь к нам, юноша?

Над моей головой стали собираться тяжелые грозовые тучи, я встал на негнущихся ногах и шагнул из своего укрытия.

— Оставьте его.

— Зачем? Вижу, ты уже не столь уверен в его силах, раз начал призывать свои молнии, Верли. Довольно жалкая попытка….

Его слова потонули в рокоте моей злобы. Я не понимал, что происходит: земля содрогалась под моими ногами, сбегали по склону мелкие камни, казалось, каждый из них шептал: «Призови меня, брось в бой». Если бы я знал, как… Выяснилось, что искать ответы не нужно: повинуясь взмаху моей руки, от ближайшей из скал оторвалась глыба размером с автомобиль. Словно пуля, она полетела к нашему противнику, но удар молнии расколол ее на куски. Искры заплясали по скалистой породе; врезаясь в вагон, мои камни и молнии Александра оставляли глубокие вмятины на его стальном боку.

— Не перестарайся, — посоветовал Верли. Если бы я еще понимал, что вообще творю, то послушался бы.— Твой Алва может пострадать.

Роб рассмеялся, поднимая герцога еще выше, как щит.

— Жалкая попытка.

— А другой и не надо, — пожал плечами Александр. Тут я увидел ее! Огромную, просто гигантскую тварь, похожую на крылатую серебряную кошку, которая вышла из стены вагона, словно та не была для нее препятствием. На ее боку зияла рваная рана, по ногам текла черная, как ночная мгла, кровь, но это существо бросилось на Роба и… Оно откусило ему голову с противным чавкающим хрустом. Герцог упал на камни, а тварь продолжала терзать тело своей жертвы, заливая все вокруг алой кровью. Я должен был подойти, защитить Рокэ от этого существа, вдруг оно не насытится своей добычей? Увы, силы разом покинули мое тело, и я рухнул на землю. Руки била мелкая дрожь, я даже не мог вцепиться ими в камни, чтобы немного проползти вперед.

— Хочешь что-то сделать хорошо, поручи это кошке. — Бледный Александр сел рядом. — Не тревожьтесь, вашему герцогу она ничего не сделает.

— Я ее вижу... Пора делать укол?

— Стоило бы. Вы потратили даже те силы, которыми не обладали, но я не смогу и шагу сделать. Истерики дорого мне обходятся.

— Истерики?

— Попугал немного раттонов, глупец, выдохся сильнее, чем рассчитывал.

— Раттонов?

— Долго объяснять.

Вслед за котом, все еще набивавшим брюхо своей добычей, из вагона выпрыгнуло нелепейшее существо. Оно было таким крохотным, что уместилось бы у меня на коленях, но злобным. Похожее на волка, покрытого черной, как сажа, чешуей, оно недовольно било себя по ногам хвостом и гневно сверлило нас взглядом лиловых глаз, ярких, словно сверкающие аметистовые пуговицы. Я невольно расхохотался, тыча в него пальцем.

— Очень смешно! Я все силы отдал, чтобы оживить эту полудохлую кошку, а меня за это высмеивают. — Существо замолчало, как-то смутившись. — Окделл видит меня!

Оно поспешило спрятаться за лежащего на земле Хоторна. Впрочем, долго отсиживаться в засаде крохотный волк не смог, любопытство взяло верх. Его взгляд показался мне знакомым и недобрым, но я не испытывал к нему неприязни. Возможно, виной тому была усталость.

— Мы знакомы?

— Немного, — рыкнуло существо.

— Вообще-то, этот раттон едва не отнял вашу жизнь, но потом он так о ней заботился, что я бы на него не слишком злился.

Алва закашлялся. Пошевелился, потянувшись рукой к лицу. Откуда у меня только силы взялись? Мгновение — и я оказался рядом с ним, сорвал с лица нелепую маску и погладил небритую щеку.

— Рокэ… — Он медленно открыл глаза, словно откликнувшись на мой зов.

— С тобой все хорошо?

Я чуть не задохнулся от нахлынувших эмоций:

— Глупее вопроса не нашлось? Ты как?

— Голова раскалывается, — признался он. Алва чуть повернул шею и заметил Александра. — У нас не было даже шанса. Едва мы сели в поезд, он застрелил человека президента.

— Моего человека, — признался Верли. — Я удивился, что он не прикончил его еще в кабинете, учитывая способность Унда читать мысли.

— Кого? — Наверное, я как-то нелепо открыл от изумления рот, но Алва лишь сжал мою руку.

— Роба, — пояснил Александр. — Таков уж этот мир: закусывают в нем даже богами.

Рокэ приподнялся и увидел останки того, что некогда было человеком.

— Мы тут не одни?

Как можно было не заметить гигантскую кошку с окровавленной мордой?

— Не удивляйтесь его слепоте, Окделл, он слишком многое отдал вам, чтобы оставить что-то себе, — промурчала эта сытая тварь. — Думаете, легко было спасти вашу никчемную жизнь? Наука может многое, но главное сделала его воля. Он отдавал свою жизнь и силы не для того, чтобы их разлили по пробиркам, — он дарил вам будущее.

Я прижал Алву к себе, наверное, в тот момент сильнее желая защитить его, а не отблагодарить. Рокэ тихо застонал в моих руках.

— Прости. — Я попытался держать его нежнее, справившись с желанием никому его не уступать.

— Гейл все же смог добраться до оружия, вытащил меня из купе. Мы сумели добежать до кабины машинистов, используя газовые шашки и пистолеты, но там был этот человек. Верли... — Алва резко сел, как будто вспомнил о чем-то важном, его самого изумило то, что он мог об этом забыть. — Я сожа…

У Александра было такое лицо, что я поспешно зажал Рокэ рот рукой и, оставив его сидеть, подполз на коленях к Хоторну. Его привычно черная одежда была влажной. Я понял, что это от крови, раньше, чем мои пальцы нащупали на его мундире несколько дыр. Я прижал к его груди ухо. Сердцебиение еще прослушивалось.

— Нет. — Верли перевел тяжелый пустой взгляд на тварь. — Я все еще слышу ее! Она все еще идет!

Кот с окровавленной мордой отвел взгляд, маленький волк чесал за ухом лапой, словно ничего интереснее нарождающейся на небе луны не видел.

— Он жив. Нужно… — Я сам понял абсурдность этих слов. Лекаря вроде Ив? Машины, что исцелили Морфея? Откуда им здесь взяться.

— Он спас мне жизнь, — признал Алва.

— И кого я должен за это ненавидеть? — спросил Александр. — Его за глупость или вас за то, что дышите благодаря его жертве? — Он, пошатываясь, встал. Хотел шагнуть к Хоторну, но с трудом поднявшийся Алва преградил ему путь.

— Как я это все ненавижу! Я должен сказать вам…

Верли его не слушал.

— Только Адам под силу украсть у смерти своего воина. Я не Ада. — Он обошел герцога и, рухнув на колени, осторожно снял с лица Хоторна маску, погладил кончиками пальцев брови. — Нужно разжечь костры. Чем больше тепла, тем сильнее жизнь. Но нас будут искать. Вам незачем здесь оставаться.

— Мы не уйдем,— ответил за двоих Алва, я мог лишь прижаться к его плечу щекой, давая такое же обещание.

— Может, анакс и слаб сейчас, но мой человек кое-что может, — кивнул волк, слишком уверенно для такого крохотного существа. — Если он даст мне силы, я буду следить за дорогой, пока он присмотрит за ущельем.

Огромный кот задрал морду вверх.

— Тогда на мне небо, хотя врать не стану: сталь на вкус ужасна и неприятно скрипит на зубах.

— Сначала костры, — приказал Александр.

— Погребальные? — хмыкнул Алва.

— Да, если я ей проиграю.

Никто из нас не просил Верли помочь, он так и сидел на земле, поглаживая бледный лоб, не смея даже прикоснуться к ранам своего генерала… Любимого человека. Мы с гигантской кошкой так же молча, сжав зубы, таскали из вагонов все, что могло гореть. Алва складывал сорванные моим жутковатым помощником сиденья и щедро поливал их бензином. Крохотный волк тоже носился по вагонам, таская в зубах простыни и полотенца. Пожалуй, лишь он, разглядывая мертвых или спящих солдат, заметил, что люди тоже неплохо горят, но Верли покачал головой, а Лунный кот стукнул эту тварь по загривку. Учитывая, как огромна была его лапа по сравнению с крошечным телом, я пожалел беднягу, но призадумался, как поступил бы, теряя Рокэ. Имело бы для меня значение, кто уйдет вместе с ним?

Мой герцог. Его резкий профиль в отсветах пламени. Блестящая от пота кожа… Теперь он все для меня. Я даже не эгоистичен, а жесток. Наверное, всегда был таким, и то, что он увидел во мне, не было сочувствием к двум раненым птицам. Моя маленькая душа становилась огромной, лишь отзываясь на его чувства. Та скорбь принадлежала ему самому, я был лишь зеркалом, осколком стекла, в котором он еще мог разглядеть того, кто не был Первым маршалом Талига или последним из выживших братьев, единственным побегом на древе засыхающего рода. Там, в степных кустах, двух птиц со мной хоронил не прославленный любовник или ловкий мерзавец. Их поливал касерой уставший человек, что смотрел на меня не глазами, но сердцем, которое я зачем-то взял в свои ладони, глупо и бездумно, толком не зная, что с этим сокровищем делать. Но теперь все иначе. Я устал от слов и научился слышать поступки. Он мне все отдал, а ведь я ни одной из этих жертв не заслуживаю.

— Хоторн сказал, что мне нужно научиться быть любимым. — Так бывает: вроде говоришь тихо, а ветер несет твои слова, бросает их на камни, и они звучат бесконечным эхом. — Все мы в той или иной степени готовы отдавать, искренне принять — порой куда сложнее. — Я люблю своего эра, но он считает это такой же нелепой блажью, как обращение, которое привычно слетает с моих губ.

— Окделл.

Я старался не смотреть на Алву.

— Это так. Я глупый юноша, которому только и остается, что благодарить за подарки судьбы и быть любимым. Хоть один из вас думал, как сложно принять это, зная, что тебе нечего предложить взамен? Знать, что если твоя попытка спасти его будет стоить тебе жизни, то любимый не примет ее, ведь это тебя надо защищать, иначе никак.

— О чем ты? — спросил Александр.

— Советую смириться с неблагодарностью, — улыбнулся ему Алва. — Ваш любовник еще хуже моего. Окделл, по крайней мере, дорожил своей шкурой, пока не начинал играть роль жертвенного агнца. Хоторн не дорожит ничем. Ваше желание спасти его ложью, откупившись чужой жизнью, он никогда не оценит. Жаль, что вы связались с человеком, который сражается за свободу людей, презирая в них и самом себе стремление к спокойному, сытому рабству. Вы не удержите его жизнь в своих руках. Никогда не могли ее удержать. Ему нужно, чтобы вы пошли с нами, закончили то, что для него важно сделать.

Верли кивнул:

— Я знаю. Уходите.

— Одни? Оставив вас рвать горло себе и смерти?

— Утром. Если я переживу эту ночь, как бы я ее ни пережил…

— Вы дали ему слово.

— Да пошло оно! — заорал на него Верли, прижимая к себе генерала. — Этот мир может сгореть, все они могут сгореть! До единого!

— Пойдем только мы, — холодно отрезал Алва.

— Но… — Рокэ за руку утащил меня на вершину маленького каменного плато, завернул, словно в кокон, в куртку, заставил уткнуться носом в его грудь, но я все равно проворчал: — Это неправильно.

Нет, его забота была приятной, но кожа самого Алвы была слишком холодной. Не хочу быть окруженным его заботой, мне тоже нужно заботиться. Нужно не только принимать, но и непременно что-то дать в ответ. Иначе все бессмысленно и как-то даже нелепо.

— Я люблю тебя.

— Знаю.

— Нет. Ты мне не веришь. Тебе кажется, что мне так удобно, потому что никого, кроме тебя, у меня сейчас нет. Но знаешь что… — Я вернул ему куртку. Закутал в нее едва не с головой. Смешно вышло: пряди черных волос и тонкий нос, недовольно торчащий из складок ткани.

— Окделл, словами вам ничего тут не изменить. Так уж устроены люди. Если они любят, то хотят защитить, и плевать им, что у любимого в голове. Хоторн хочет защитить право людей на свободу, как бы мало ни оставалось ее самой в душах тех, кто ему дорог. Для него это важнее собственной жизни, важнее любовника, какие бы сильные чувства он к нему ни испытывал. Они есть, но Верли никогда в них не поверит. Для Одинокого этот человек — все, он сам не понимает, как любовь может быть иной, хотя и выбрал из сотни людей, которым мог приглянуться, упрямца, который может предложить ему свое сердце, но не судьбу или волю. Для Хоторна любовь — не уважение или преданность, она — понимание и верность слову. Кажется, что им нечего предложить друг другу, но связи бывают разными. Генерал это знает, а Верли придется принять его выбор, и даже его смерть, если понадобится. Потому что, если Хоторн изменится, он перестанет быть человеком, который смог затронуть его сердце.

Я обернулся. Неподалеку от нас возвышался, сидя на камне, крылатый кот. Не отрывая взгляда от наливавшегося синевой неба, он пожал своими сверкающими плечами.

— Не понимаю…

— Скоты, мальчик мой, — сообщил он голосом мистера Верли. — Никогда не замечал, что большинство ругательств — мужского рода? Если друг в друга влюблены двое воинов, да еще и с такими сложными характерами, без брани тут не обойтись.

В ущелье полыхнули молнии. Похоже, у Александра остались немалые силы.

— Что происходит? — Догадка меня поразила. — Но я же проверял!

— Хоторн сам прострелил свой китель и намочил его в крови солдата, которого прикончил, когда тот отвел его в туалет, где хранилось оружие, — объяснил Алва. — Когда он вваливался в очередной вагон бледным трупом, это многих шокировало. Он стрелял с пола, я по головам. Это позволило нам далеко зайти, не используя шашек. Впрочем, он действительно ранен, а сейчас, может быть, даже убит.

— Дураки! Вы хоть на минуту задумались, что чувствовал…

Я рвался из объятий Рокэ, но он держал меня крепко.

— А он бы иначе подошел к нему? Этот твой чувствующий приятель. — Его слова звучали жестоко. — Полагаю, что нет. Ты говоришь, что я не верю тебе, но кто из нас так решил? — Он обнял меня еще сильнее, почти до боли. — У каждого свои бесы, Окделл. Сколько бы общего у нас ни было с этими людьми, мы на них не похожи. Верли много говорит о своих чувствах, потому что сам не может в них поверить, они его до сих пор изумляют. Слова звенят, как золотые монеты, но он не отдает себе отчета в их ценности. Хоторн не говорит лишнего. Он охотник, ему нужно видеть глаза своей добычи, слышать, как она воет от боли.

— Знать, что любовник до последнего будет сражаться на его стороне, — подтвердил Лунный кот.

— Жестоко! — Я представил себя на месте Ксандра, от боли действительно захотелось выть. — Не смей меня так испытывать. Никогда!

— Не буду.

Рокэ меня поцеловал, тварь проявила некоторую деликатность и убралась подальше, но Верли такого такта проявлять не желал. Он поднялся на гору почти бегом, бешено сверкая глазами. Вид у него был как у человека, которому задали трепку.

— В машину, — рыкнул он. — Нечего тут сидеть. Мы должны убраться от поезда как можно дальше.

Нехотя мы с Алвой пошли за ним. Генерал обнаружился у поезда. У него был свежий синяк на скуле и повязка на плече.

— Я бы тебе тоже врезал, — признался я Хоторну.

Ухмыльнувшись, он бросил мне флягу. Отвинтив крышку, я почувствовал чарующий запах кофе. Живот предательски заурчал, и я опустошил ее почти залпом. Только когда осталась пара глотков, вспомнил, что нельзя быть таким жадным.

— Хочешь? — протянул я ее Алве.

Рокэ отрицательно покачал головой.

— Ударь меня.

Странное предложение.

— А есть повод?

Как оказалось, он был. Мир поплыл перед глазами. Я вцепился в Рокэ, пытаясь устоять на ногах.

— Не смей оставлять меня!

Он коснулся губами моего лба.

— Прости. Чувства делают человека жестоким.

Его руки медленно опустили меня на землю, я многое хотел ему сказать, но мои мысли поглотила тьма.

***

— Это было подло, — сказал я Александру.

Верли лишь пожал плечами, пока Алва нес Окделла к машине. Сидеть внутри Одинокого было неуютно, силы возвращались медленно, сколько бы своей злости он мне ни скормил. Александра трясло от гнева. Я успел сунуть любопытный нос в воспоминания, которые он не слишком прятал. Если бы Хоторн чувствовал тупую боль в его сердце, он никогда не спросил бы, подняв голову с чужих колен:

— Ну и какого черта ты делаешь?

Не обращая внимания на любовника, он поднялся, скинув на землю окровавленный китель. Осторожно снял рубаху, исследуя рану на плече, и повернулся к Александру спиной.

— Навылет?

— Да.

У того внутри все буквально взрывалось от радости и облегчения, словно лопались огромные пузыри. Сомневаюсь, что он в этот момент был способен на какие-то реакции.

— Бинты есть?

— Да, конечно. Аптечка в машине.

— Принеси.

Верли постарался подняться, но снова рухнул на землю. Хоторн выругался, подошел к нему и, вцепившись здоровой рукой в плечо, рывком поставил на ноги.

— Я умру, а ты нет. — Хоторн смотрел ему в глаза. — Мы оба знаем, что это неизбежно.

— Чего ты хочешь…

— Человека, которому могу доверить то, что начал. Это все, о чем я прошу, Алекс. Если ты не можешь мне этого дать, проваливай сейчас.

Верли прорвало. Ударили молнии, поднимая с земли каменное крошево. Он повалил Хоторна на землю, упал сверху, принялся избивать и целовать кожу, на которую обрушивал свой кулак. Гейл поймал его лицо в свои ладони, стер пальцами выступившие на ресницах слезы.

— Это значит, что ты остаешься?

Верли замер:

— Да.

Хоторн поцеловал его в губы:

— Спасибо.

Тяжело дыша, Александр опустился на него, прижимаясь лбом к шее:

— Ты хоть представляешь, что для меня значишь?

Хоторн кивнул, поглаживая его по спине:

— Я устал, Алекс. Но этот путь нужно пройти до конца.

— Кому важно? Что для тебя эти люди? Ну, станут они стадом… Как будто были чем-то другим! Я просто не могу тебя отпустить.

— Врешь. Именно меня ты отпустишь. Потому что любишь и понимаешь, никого так не понимаешь.

Александр заспорил:

— Я долго живу. Я видел…

— Не так уж и долго. И ни черта ты не видел. Уметь делать больно себе и другим — это большая разница. Мне ли не знать.

— Если это все ради той женщины, то я ее ненавижу!

Хоторн рассмеялся:

— Это ради мальчика, которым я был. Знаешь, рядом с Сойкой он умер, а с тобой — каким-то чудом воскрес.

— Чтобы снова умереть?

— Если такова его судьба.

— Ненавижу эту суку.

— Я тоже. — Хоторн сел, взъерошив волосы Ксандра, заставляя его подняться. — Мне придется расплатиться за помощь в этом маленьком обмане. Пойду сварю кофе в поезде и сделаю себе перевязку, а ты тащи сюда наших друзей.

Александр довольно невежливо меня подвинул, не позволяя и дальше бродить в его мыслях, и это после героического спасения мною людей… Даже подумать страшно, до чего я докатился. Меня просто наизнанку выворачивает от собственного благородства. Впрочем, я стал соучастником убийства Одинокого. Какой раттон может похвастаться этим?

— Ты бы предпочел увидеть Окделла мертвым? — спросил Ушастый. — А что выбрал бы он сам? Никого это не волнует, не так ли? Пусть глупый мальчик спит, потом очнется, в который раз поплачет и пойдет дальше как ни в чем не бывало? Как же люди бывают жестоки, когда думают, что милосердны!

— С ним все будет в порядке, — пообещал Александр. — Оставим его недалеко от города в заброшенном доме обходчика. Из крепости я свяжусь с надежным человеком, его заберут и отправят в Капитолий. Люди из «Гидры» о нем позаботятся. Надежно спрячут от Пэйлор...

— …Если надо, накачают наркотиками. Они ведь так хорошо помогают унять боль в груди и чувство одиночества. Не нравятся мне ваши планы, — зашипел Ушастый. — Каждый вправе сам выбирать свою судьбу, а этого мальчика вы права голоса лишили. Даже твой глупый солдат не был так жесток с тобой, Одинокий. Он дал право принять свой выбор, — он хмыкнул. — Или не надеялся, что таблетки подействуют.

— Ричард переживет, — холодно отрезал я.

В это на самом деле хотелось верить. Живут с разбитым сердцем, а Алва — доказательство тому, что иногда время его даже склеивает заново.

— Не знаю, с кем ты разговариваешь, Алекс, но выглядишь сумасшедшим.

Хоторн обнял его за плечи, тот не стряхнул руку, но нахмурился:

— Зови меня Ксандром.

— Все еще злишься?

— Нет. Просто я привык. Так только ты меня называешь.

Хоторн усмехнулся, звонко чмокнув его в щеку.

— Поехали. Прекрасный день, чтобы умереть.

— Не передумаешь?

— Нет. Ты ведь точно выживешь. Или все же предпочитаешь выспаться вместе с Окделлом?

— Твое безумие меня не прикончит, Гейл.

— Надо закончить.

— Я знаю. Для тебя это важно.

— Хорошо.

В машине я предпочел оставаться в Верли. А вот Ушастый хоть и уменьшился, но демонстрировал свое недовольство происходящим, прячась где-то в багажнике. Алва сидел на задним сиденье, обнимая спящего на его коленях Окделла. Ричард выглядел удивительно юным и беззаботным, он довольно щурился, когда герцог проводил пальцами по его растрепанным волосам, и не знал, что за него уже все решили.

— Вряд ли он поймет и отблагодарит тебя за это, — признался Хоторн, потирая синяк на щеке.

— Нет, конечно. Но он будет достаточно жив, чтобы злиться.

— Хороший ответ. — Генерал покрутил ручку приемника и услышал бойкий девичий голосок:

— С вами в прямом эфире Вера Кирли и «Сыны Панема», со мной в студии… — Приемник захрипел.

— Заглушили, — вздохнул Гейл.

— Перейдут на другую частоту, — хмыкнул Александр. — Полагаю, «Цербер» уже захвачен, они где-то в катакомбах под городом. Оттуда трудно вести трансляцию, но ничего: доберутся до нашей базы — дело пойдет лучше. Интервью с министром, да еще и честное, — это настоящая сенсация.

— Честное? С Плутархом?

— Там же Теори. Думаю, наркотиков и сыворотки правды он не пожалеет.

Хоторн улыбнулся:

— Ставлю на то, что они не понадобятся. Наш министр прекрасно понимает, что живым он никому, кроме новых повстанцев, не нужен, и будет петь громкие арии в попытке утопить Пэйлор. Может, у него это даже получится, Плутарх — везучий гад.

— По крайней мере, Пэйлор сейчас охотится за ним, а не за нами. Иногда президентское кресло важнее трона, а твои бравые солдаты сейчас в ее родном Тринадцатом. Не удивлюсь, если там будет побоище.

— Боюсь, это ненадолго.

Разговор вышел коротким: минувшая ночь всех порядком измотала. Оставшийся отрезок пути мы провели в тишине. Пока переехали железнодорожные пути и вдоль рощи добрались до неглубокой речки, солнце уже стояло в зените. Было жарко, и я не отказал себе в удовольствии окунуться в мутную воду.

— Дом обходчика в той стороне. Джип утопим здесь. Воды мне по шею — его не видно будет, — сказал Хоторн.

Алва достал Окделла из машины и понес в рощу.

— Я с мальчишкой останусь, — неожиданно заявил Ушастый. — Не нравится мне, что его все решили бросить. А ты иди, брат, я на войны в своей жизни уже насмотрелся.

— Как знаешь. — Странно, но мне не хотелось с ним расставаться. Люди — это люди, а он, такой странный или безумный, действительно был мне в эти дни братом. Может, даже немного другом. Ну до чего противоестественное слово! И все же я хрипло спросил: — Увидимся?

— Если выживешь.

У него никогда не выходило достойных напутствий или вежливых прощаний. Я привык к этому гаду или даже привязался по-своему? Мне отчего-то вспомнились всякие глупости вроде нашего несостоявшегося урока соблазнения. Или то, как он хрипел на полу вагона, такой дикий… Силящийся встать на лапы, прекрасный в своей беспомощности так же, как в гневе. Александр велел лишь найти его, он ничего не говорил про помощь, но, обнюхав его рану, я сказал:

— Ты должен встать, брат.

Он посмотрел на меня почти прозрачными глазами, подернутыми пеленой боли:

— Кому я должен? Для людей я сделал все, что мог.

— Мне. Мы слишком многое вместе прошли. — Как глупый человек мог его оставить? Он ведь такой… Если бы не Ушастый, я все еще сидел бы в подземельях. Больше думал бы о своем предназначении, чем о свободе или, чтоб их, чувствах! Он меня испортил своей добротой к смертным, а теперь решил бросить? Вот чтоб ему Адой родиться в следующей жизни!

— Я могу забрать твою жизнь. Плохо себя контролирую.

— Ты уж постарайся не переборщить. — Я прижался к нему всем телом, закинув себе на плечо его тяжелую лапу. Нет ничего приятного в том, что тебя пьют, иссушают, лишают силы… Теперь я ничтожный карлик, и он меня бросает! Отлично, пусть проваливает хоть в Рассвет. Оставалось только обернуться к Александру:

— И в чем заключается план?

Александр пожал плечами:

— Алва уйдет, потом мы взорвем крепость. Уничтожим дорогу, чтобы до нее больше никто никогда не добрался.

— Гениально. Я, например, умею проходить сквозь стены, а как же ты? В Закат, со своим генералом? А если не выйдет?

— Я же говорил, мы похожи. Мне не привыкать веками сидеть в одиночестве.

— Раздражает, — признался Хоторн. — С кем ты все время болтаешь?

Александр достал из кармана ампулу и бросил ему.

— Выпей. Только в обморок не падай.

Особой впечатлительностью генерал не отличался, как, впрочем, и вежливостью.

— Необычная у тебя собачка.

— Я волк! Размеры сейчас не те, конечно…

— Еще и говорящая.

Похоже, я его не заинтересовал, ну да и не очень хотелось. В этот момент как раз вернулся Алва, и ему тоже предложили опустошить ампулу, чтобы не считать своих спутников психами. Забрав оружие, люди столкнули машину в реку, потом перешли ее вброд там, где воды было по колено, и начали свое восхождение по узкой каменистой тропинке.

— Этот черный ход я для себя сделал, Битти о нем не знает, — пояснил Хоторн. — На планах крепости его нет, но туда подведено управление коммуникациями и зарядами.

— Я понял ваши слова, — кивнул Алва, с тревогой оглядываясь назад. Он не хотел ее показывать, но отчаянный взгляд говорил о многом. Герцог сомневался в том, что принял верное решение.

Александра сильнее волновали мины:

— Давно ты их установил?

— Работал понемногу после нашего возвращения из Капитолия. Я кое-чему научился у Битти. Врубим тревогу, дадим людям время уйти. Пэйлор сделала всем большое одолжение, избавившись от моего гарнизона, а ее солдаты крепости не знают, помешать нам не сумеют.

Мы наконец дошли до вершины маленького плато, люди привязали к камням длинную веревку и стали по очереди спускаться. Я мог бы просто провалиться сквозь гряду, но предпочел влезть в Верли. Тот шел последним.

Опустившись вниз на два десятка метров, мы увидели расщелину. Александру пришлось немного раскачаться, прежде чем удалось запрыгнуть в узкий проход, приземлившись на каменный пол.

— Вперед, — скомандовал Хоторн.

Короткий коридор закончился стальной дверью. Генерал набрал код, и мы вошли в еще одно темное сырое помещение. Я видел в темноте, но людям пришлось включить свет, чтобы осмотреться в большой комнате с множеством мониторов, удобными диванами и даже холодильником. Одна из стен от пола до потолка была увешана оружием. Александр тихо рассмеялся:

— А эвакуироваться ты собирался с комфортом!

— По крайней мере, вооруженным и сытым, — улыбнулся Алва.

— Даже пьяным, если придется, — признался Хоторн, взъерошив собственные волосы.

Алва, открыв холодильник, достал бутылку с коричневой жидкостью.

— А вина не найдется?

— Увы.

— Что же будет последней выпивкой в моей грешной жизни?

— Коньяк.

Герцог вынул зубами пробку и сделал глоток:

— Сойдет.

Он передал бутылку Хоторну. Тот покачал головой и принялся включать мониторы.

— Ничего не понимаю. — Его пальцы забегали по кнопкам.

Верхние этажи крепости были абсолютно пусты. Столовая, казармы, рабочие помещения и даже комнаты отдыха выглядели совершенно заброшенными. Никто не тренировался на залитом солнцем плацу, не варил обед на кухне и не зевал в караульных помещениях.

— Переключись на нижние ярусы.

Генерал снова принялся нажимать кнопки, в комнате повисла гнетущая тишина. Только на этаже, который вел к дороге, бурлила жизнь. Двигались машины, ощетинившиеся оружием, среди них разгуливали безобразные твари, выглядевшие еще уродливее, чем та, в которую превратился Мартин.

— Ему доложили о нашем побеге. Похоже, президент велела Битти справляться своими силами, и он подготовился к встрече… Трусливый ублюдок! — Хоторн был в бешенстве: позабыв о боли, он раненой рукой ударил по одному из мониторов. — Он превратил оставшихся солдат в переродков!

— Спасать больше некого, — констатировал Алва, положив руку ему на плечо.

— Я лично его убью.

— Помогу.

Тоже мне… Разве об этом надо думать?

— С этими тварями взрыв вам не поможет, они способны проходить сквозь стены, — вмешался я в разговор, почувствовав себя, по меньшей мере, неуверенно. — Сколько их там? Сотня?

— Я насчитал восемьдесят три. — Александру выдержка не изменила. — Мне это по силам. Они не раттоны, но есть еще машины с оружием. Я не чувствую их, мое тело быстро залечивает раны, но, если их будет слишком много, я могу на время оказаться выведенным из строя.

Это он об оторванной голове? Тоже мне, Гидра!

— Если тварей сделали, используя мою кровь, то может получиться, как с Мартином, — заметил Алва.

— Их слишком много. Подходить к каждому и вежливо просить открыть пасть, чтобы выстрелить в нее окровавленной пулей? Интересно, с осколочной гранатой сработает? — почесал затылок Хоторн. — А для машин есть миномет с намагниченными снарядами. Крайне эффективно.

— Попытаться стоит, — кивнул Александр.

— Ваши монстры уйдут в стены, — напомнил я.

— Не смогут. — Мы резко обернулись. В дверях стоял Ушастый в своем боевом обличии, воинственно стучащий хвостом по полу. — Если скалы будут на вашей стороне.

— А они будут, несмотря на то, что вы трое — совершенно бесчестные люди! — Серые глаза Ричарда Окделла полыхали злостью. Впрочем, впечатление испортил зевок, который он старался подавить. — В следующий раз, оставляя меня, хотя бы яд забирайте. А то я выпил бы его, не скажи этот крылатый кот, куда мне идти, чтобы хоть одному из вас дать по лицу. Запомните: я приму его, не задумываясь, если снова используете свой грязный трюк!

— «Врезать от души по морде»? — хмыкнул Хоторн.

— Яд, — нахмурился Алва. — Откуда он у тебя?

Александр поспешил отойти от него как можно дальше.

— Я видел, как его предки делали ловушки для раттонов. В них иногда даже их собственные астэры попадали, на всех одинаково действует, — хмуро заметил Ушастый. — С кровью анакса Окделл должен справиться. Но лекарство лучше держать под рукой, это может дорого ему обойтись.

— Зачем ты пришел? — холодно спросил Алва, разглядывая своего оруженосца так, будто намеревался найти и отобрать отраву, не прибегая к личному досмотру. Прикасаться к взбешенному Окделлу он не спешил.

— По тем же причинам, по которым ты меня бросил, — не менее резко ответил Ричард. — Если хочешь уйти и исполнить свое предназначение, я не стану мешать. Но не смей лишать меня права помочь тебе! Иногда приходится жертвовать своими чувствами. Понимаю, Талиг и его судьба для тебя важнее нас, но в следующий раз хочу услышать об этом от тебя напрямую. Я не хочу так жить, Рокэ! То время, что осталось у нас, давай будем честны друг с другом.

— Не важнее. Просто есть вещи, которые мне не переложить на чужие плечи.

— Знаю — и свою ношу я собираюсь нести сам.

— Снотворного у меня больше нет, — признался Хоторн. — Тварь, что сейчас раздраженно скалится, не даст вам стукнуть благородного мистера Окделла по голове, а мы не в силах себе позволить терять время. Давайте попробуем пережить этот день, что ли? Потом разберемся, кто и что чувствует. Договорились?

Алва, тихо выругавшись, кивнул. Мой человек сделал невозможную глупость: он радостно рассмеялся и бросился своему герцогу на шею. Тому оставалось только поцеловать его в подставленные губы. Может, безумием Ричард мне и приглянулся?

***

Выглядел я ужасно, что и продемонстрировало отражение в стальном шкафу, установленном в коридоре. На лбу вздулись вены, в глазах полопались сосуды, а лицо исказила судорога. Александр с силой оторвал меня от стены, словно я весил не меньше телеги, доверху нагруженной зерном, и тут же вонзил в мою руку иголку.

— Получилось? — спросил Хоторн.

Маленький раттон попробовал погрузить в стену лапу, но у него не вышло. Его морду исказила гримаса ужаса.

— Выбираться-то мы теперь как будем? Не хочу становиться пленником очередного лабиринта!

— Уйдете до того, как мы взорвем тут все, — пообещал Хоторн. — Если будет кому уходить. — Окделл, держитесь за нашими спинами, вы едва на ногах стоите.

Я благодарно кивнул. Алва сорвал с руки повязку и еще раз провел окровавленной ладонью прямо по лентам пуль на моей груди.

— С оружием разобрался?

— Да.

— Никаких глупостей!

— Конечно.

Он меня поцеловал.

— Выживи. Это приказ.

Ничего прекраснее я в своей жизни не слышал.

— Да, эр Рокэ. Будет исполнено, эр Рокэ.

Он щелкнул меня пальцами по кончику носа и пошел к лестнице. Первым двинулся Александр, вооруженный минометами против машин, уверявший, что рискует меньше других, а значит, ему и быть в авангарде, затем герцог с генералом и, наконец, мы с большой кошкой. Маленький раттон настороженно вился у моих ног, вопрошая:

— Как я позволил себя в это втянуть?

Я протянул ему руку:

— Хочешь?

Он удивленно выпучил глаза:

— Человек, ты мне сам предлагаешь?

— Так страшно же.

Думал, будет неприятно, в конце концов, эти твари, если верить Лунному коту, многое рассказавшему мне по пути, крадут радость, но он ощущался как нечто теплое. Даже идти стало легче, словно мне придали сил. От битвы нас отделял всего один этаж. Самое большое скопление врагов было у лестниц и лифтов. Придется пробиваться, но лучше в широком проходе, а не пытаясь выбраться из узкой кабины.

Александр остановился у последнего пролета, вдохнул полной грудью и бросился вперед, стреляя очередью с одной руки и отправляя в полет мины другой. Его встречал рык и лязг металла, от которых, казалось, вибрировал пол под ногами. Генерал махнул рукой, и мы побежали следом.

Врать не буду, большего ужаса мне испытывать не доводилось. Выстрелы, взрывы, твари, безобразнее которых я в своей жизни не видел. Ноги скользили на мокром от крови и машинного масла полу, что-то кричал Алва, я стрелял с такой скоростью, что оружие в руках уже казалось раскаленным. Рядом бился гигантский кот, багряный от крови наших врагов. Помню, как одной твари удалось сбить меня с ног мощным ударом лапы. Она тут же бросилась в атаку, я выстрелил одновременно с ударившей в эту гадину белой молнией.

Верли протянул мне руку, помогая встать и отстреливаясь от подползавших машин, мы снова бросились вперед, туда, где сражались самые близкие нам люди. Я вспоминал такие слова, от которых у маменьки вспыхнули бы уши. Орал отчего-то: «За Надор и Рокэ!», позабыв про Талиг и всех его королей вместе взятых. Я бился за свой дом и своего эра, выплескивая всю отчаянную любовь к прошлому и настоящему, больше не слепую и глупую, а зрячую и особенно жестокую в преддверии скорого… Расставания? Нет. Конечно, нет. Есть вещи, которые у человека нельзя отнять, пока он сам их не отдаст. Я больше не буду никому и ничего уступать. Решено, Рокэ, вместе мы пойдем даже в Закат!

Не знаю, сколько длился бой, но благодаря минам Александра и гранатам, которые бросал генерал, расчищая нам путь, он был не так уж долог, но вымотал всех до предела. Когда мы добрались до запертой стальной двери, я уже ничего не слышал и практически не видел из-за заливавшей лицо крови. Алва стер ее рукавом, отбросив в сторону свой ненужный автомат. Кажется, у него кончились патроны. Некоторые твари еще хрипели, кого-то добивал Лунный кот, других — Верли.

— Приказ выполнил! — рассмеялся я. Ноги больше не держали, и пришлось привалиться к стене.

Наверное, я орал, но Алва лишь улыбнулся, недоверчиво ощупывая меня с ног до головы. Можно сказать, что я легко отделался. Лунный кот едва дышал, шатаясь из стороны в сторону. На месте левого глаза у него была уродливая рваная рана, одно ухо было практически оторвано. Когда мой герцог повернулся спиной, чтобы посмотреть, как дела у других, я заметил, что его рубашка разорвана, а на коже чудовищные когти оставили глубокие кровавые борозды. Хоторн, разглядывая дверь, перетягивал жгутом ногу чуть выше рваной раны и делал себе укол. Поймав мой взгляд, он поспешно завязал вокруг пояса остатки кителя, прикрывая куда более мерзкую дыру в боку, и прижал палец к губам. Судя по всему, это были не единственные его ранения, а вот на Верли, методично добивающем тварей, я не заметил даже царапины.

— Заперся, ублюдок! — обманчиво бодро ругнулся Хоторн.

— Вы позволите мне?

Александр подошел к нам и закрыл глаза. На его руке вспыхнул белый шар, он впечатал его в дверь, тот принялся расти, медленно вращаясь вокруг своей оси. Я вынужден был отбежать в сторону вместе с остальными, потому что по полу потек горячий металл.

Думаю, для запершегося ученого этот фокус выглядел несколько шокирующим. Вместо того чтобы обдумать ситуацию, он послал в проход двух оставшихся у него тварей. Одну, прежде чем исчезнуть, насквозь прожгла вращающаяся молния, вторая завизжала от боли, обжигая лапы и пытаясь увернуться от капающего сверху расплавленного металла. Я выстрелил в нее, а Хоторн в потолок, и на нас сверху хлынули потоки ледяной воды.

— На противопожарных системах никогда не стоит экономить! — Какого Леворукого он так жизнерадостно смеялся? Впрочем, каждый по-своему хмелеет от боя.

Как только дверь перестала дымиться, мы бросились внутрь и, если бы не наш пьяный от азарта генерал, угодили бы прямо в рухнувшую сверху сеть из искрящих проводов. Хоторн резко толкнул нас назад, а Верли отшвырнул эту штуку голыми руками.

— Повторяешься, Битти, — зычно хохотнул Гейл.

— Я буду стрелять! — заорал человек в стальной броне, загораживая какую-то гигантскую машину.

Мы не тратили времени на слова, а нажали на курки. Несколько пуль Битти удалось отбить защищенной рукой, но одна все же угодила ему в голову. Он завалился назад, прямо на свою драгоценную стальную штуковину, а та такого пренебрежительного отношения к себе не выдержала. Слишком тяжел был его доспех, гнулись под его весом тросы, и рассыпались по полу стеклянные колбы.

— Ну, вы прощайтесь, — велел улыбчивый Хоторн и, прихрамывая, сбежал вниз по лестнице. Сняв со спины тяжелый рюкзак, он прикрепил к стальной машине, похожей на джип, на котором ехали мы с Верли, несколько мин. Набрав на табло маршрут, он пустил ее по проходу рядом со сверкающим изумрудной зеленью щитом. Я понял, что так внимательно слежу за его действиями, лишь бы не обдумывать сказанные им слова.

— Пошли. — Маленький раттон выбрался из меня и, аккуратно прихватив зубами за руку, потянул к выходу. Не отдавая себе отчета в собственных действиях, я погладил его по ушам. Он отчего-то радостно завилял хвостом. — Правильно! Нам будет хорошо, мы найдем себе место в этом мире. Ты, я и Лунный кот. Чем плохо? Он сильный, я хитрый, а ты на редкость вкусный и живучий человек. Да у нас таких герцогов будет… Пальцев на руках не хватит сосчитать!

Я улыбнулся ему, представив одиннадцать Рокэ. Невозможно. Ни один мир этого не вынесет. Да и не нужны мне подделки. Зачем? Сердце-то болит только за…. Моего эра. Тем он и уникален, что и впрямь мой.

— Я никуда не иду. — Кот лег у моих ног, закутавшись в свои крылья. — После того как Последний из Раканов отправится в Закат, мне уже бессмысленно будет куда-то спешить. Да и устал я смертельно.

— Ричард. — Я протянул Алве руку, и он рывком поставил меня на ноги. Только не дал себя обнять, отчего-то хмуро отстранившись. — Там, куда я иду, тебя не ждет ничего хорошего.

Ну и кто из нас дурак? Я стряхнул с его волос каменное крошево.

— Глупец, там будет все самое лучшее — ты, Рокэ. Я теперь с тобой даже в Закат.

Он резко притянул меня к себе, уткнулся губами в шею, чуть потерся об нее носом и, отстранив меня, тихо рассмеялся.

— Хорошо. — Я чуть снова не упал от его улыбки. — С того момента, как ты пришел сюда, все, в общем, было очевидно. — Прыгнешь следом?

— Прыгну или отравлюсь. — А чем еще было угрожать?

— Тогда лучше вместе.

Я благодарно прижался лбом к его лбу.

— Вместе — это прекрасно.

Наблюдавший за нами Александр вздохнул:

— Удачи. Она вам понадобится. Знаете, у Этерны можно попросить. Даже приговоренным к вечной битве дают последнее желание, правда, не всегда его исполняют… Требуйте друг друга, может, что-то из этого выйдет.

— У нас получится, — самоуверенно заявил я. — Он не отдал меня смерти, так с чего мне уступать его какому-то там Закату!

Александр тоже рассмеялся. Наверное, все мы походили сейчас на безумцев.

— Ты начинаешь мне нравиться, Окделл. Немного несвоевременно, но так даже лучше. Не люблю привязываться к людям.

Рокэ подошел к перилам и позвал генерала:

— Гейл!

Хоторн от него небрежно отмахнулся. Этот жест заставил его пошатнуться, но генерал лишь хмыкнул:

— Долгие проводы — лишняя грусть, Рокэ. Идите уже.

Мы медленно спустились по лестнице, подошли к дыре в полу и взялись за руки. Алва что-то пошутил насчет того, что это не первая яма, в которую ему приходится прыгать, и шагнул вперед. Мы шагнули... Я не чувствовал падения — только мерный ослепляющий зеленый свет, потом под ногами зашелестела жухлая осенняя трава, и где-то вдали закричали птицы. Весь мир вокруг казался багряным от света огромного солнца, но я не ощущал его жара, как и страха или предвкушения. Меня не пугала неизвестность, рядом с ним я отказывался чего-то ждать от судьбы: просто стоять бок о бок с Рокэ, сжимая его ладонь в своей руке, уже было хорошо.

— Налево или направо?

— Что-то подсказывает, что никакой разницы не будет, — улыбнулся мне Алва.

Я прижался щекой к его плечу, и мы шагнули вперед, а потом я вспомнил, как мало времени нам отпущено на то, чтобы быть вместе. Кто знает, что там впереди? Рокэ выглядел немного удивленным, когда я опустился на траву, потянув его за собой.

— Ты ведь сейчас только мой?

Его улыбка развеяла все мои страхи.

— Что, если так будет всегда? Справишься?

Он еще спрашивал! Я сжал в ладонях лицо Рокэ и поцеловал его, опаляя собственным пламенем и глотая его огонь. А вместе с нами пылал Закат, казалось, растерянный и оттого немой. Ну и чего просить у такой неразговорчивой обжигающей пустоты? Вот мы свое и не требовали. Просто брали.

***

— Чувствуешь? — спросил меня Лунный кот. — Дымом пахнет.

Плевать мне было на Этерну и все ее отблески. Мой человек ушел. Замечательный, веселый и вкусный, а я не догадался, что ему сказать, не придумал, как остановить, только чушь какую-то нес.

— Я закончил. — Хоторн еще раз обвел мутным, но весьма довольным взглядом комнату. Как человек может быть спокоен, совершая самоубийство? — От этих зарядов детонируют другие. Вся крепость сложится, как карточный домик. Провожающих просьба покинуть поезд.

— Можно установить время взрыва, — предложил Александр.

— Как я без тебя не догадался? Не поможет. Боюсь, тут даже скала обрушится. Тебе и твоим зверюшкам нужно будет время…

Верли упрямо сел на пол, скрестив на груди руки.

— Знал бы ты, сколько его у меня было. Ничего хорошего во времени нет, если ты проводишь его один.

Хоторн пожал плечами:

— Найдешь себе кого-нибудь.

— Через пару тысячелетий — непременно. Скажи, ты намеренно меня оскорбляешь?

— Нас. — Меня лично задела «зверюшка». Меня, раздери их Рассвет, вообще все злило!

Генерал вздохнул, раздраженно взъерошив волосы.

— Мне тебя в яму кинуть?

Верли хмыкнул:

— Я сильнее.

— Крепость надо уничтожить.

— Вперед, я не мешаю.

— Ксандр!

— Ну, хотя бы я больше не Алекс, а то от твоей доброты меня уже тошнить начинало.

Хоторн пожал плечами:

— Ладно, хочешь сдохнуть вместе со мной — твое право. Котов и собак тоже жалеть не будем?

— Я волк! — Эта перепалка начала меня раздражать. Ну как этот чертов Одинокий мог не видеть, что его человек едва на ногах стоит! Набат в моей голове уже с ума сводил. Да, так она, наверное, и приходит за такими людьми, как Хоторн. Громко и с фанфарами.

— Да хоть курица, убирайтесь отсюда! — Генерал видел, что я замечаю больше, чем следовало. Почти восковую бледность его лица, влажные складки повязанной вокруг пояса куртки.

— Ты гонишь в мир врага рода человеческого, — хмыкнул Верли.

— Мне он ничего не сделал, в отличие от соплеменников.

— Но ты собираешься умереть ради них. В чем логика этого поступка?

— Предпочитаю, чтобы люди оставались людьми, хотят они этого или нет.

Александр обернулся к нам, а потом обвел взглядом стены.

— С раттонами ничего не случится. Сила Окделла ушла вместе с ним. Все же он не так могуществен, как предки.

Я сунул лапу в пол. Он был прав. Мы можем досмотреть этот спектакль до конца.

— Я нажму, — сказал Лунный кот. — А вы проваливайте. Всего-то и надо лапой по кнопке ударить, верно? Что-то устал я от людей, хоть перед смертью один побуду.

Злобная тварь мой приятель, если подумать. Хоторн не хотел такого одолжения, он ведь уже не мог им воспользоваться.

— Ему можно доверить это дело? — недовольно буркнул он.

— Нужно, — неожиданно взмолился Александр. Представляю, какая надежда перед ним забрезжила. — От смерти можно уйти. Мы отправимся так далеко, что я перестану слышать ее шаги. Куда угодно! В твой долбаный лес, если хочешь!

Хоторн выглядел задумчивым.

— А я уже надеялся от тебя избавиться, и… — Он рухнул на пол.

Александр заорал и не бросился вниз по лестнице, а просто перемахнул через перила. Подошвы его ботинок скользили по усыпанному стеклом полу, он сам едва не упал, прежде чем добежать. С ужасом Верли распахнул полы мокрой от крови ткани. Знал — понял я. Просто видеть не хотел. Отказывался слышать шелест ее платья.

— Гейл… — Дрожащие пальцы пытались стянуть края огромной раны. — Что ты себе вколол?

— Морфлинг, — почти серыми губами прошептал генерал. — Умереть можно и наркоманом, но знаешь, он меня разочаровал. Боль ушла, но я думал, что все будет ярче, а этот чертов мир все такой же блеклый. Ты тоже почти бесцветный, но такой красивый...

— Помолчи, — взмолился Александр. — Они скоро придут, они должны!

Хоторн его не слышал.

— Просто взорви эту чертову крепость ради меня. Люди того стоят, такие, как Китнисс и этот ее… У них будут красивые и сильные дети. — Он провел пальцами по губам Александра. — Ты только не ревнуй… Знаешь, легко любить отчаянных девочек, труднее — испуганных мальчиков, но ты нравишься мне так неправильно и сильно... Она здесь и сейчас не нужна, а ты там, где должен быть. Мой умытый дождем холодный лес. Ты не пахнешь ни солнцем, ни счастьем, только кровью и азартом охоты.

— Гейл!

— Мне было плевать на людей, а потом я понял, что боюсь тебя. Мне страшно было сделать тебе еще хуже, причинить еще больше боли, но, как и с Сойкой, по-другому у меня жить не выходило.

— Между нами есть разница? — тихо спросил Ксандр.

— Да. — Рука Хоторна, мазнув его по щеке, упала на пол. — Ты пошел бы со мной куда угодно, а я бы взял тебя с собой, и пошло оно все...

Глаза генерала закатились. Александр взглянул на нас, умоляя о помощи, но я не знал, что ему предложить, а Лунный кот лишь отрицательно покачал головой:

— Она слишком близко.

— Один раз! Один проклятый раз я что-то для себя попросил, отчего бы не услышать меня — хоть каким-нибудь силам!

— Будешь разочарован: они удивительно глухи.

Все мы удивленно обернулись: из стены вышла дева, одно присутствие которой заставило мои щетинки встать дыбом. Ада из «Цербера» была прекрасна, но это создание даже словами трудно было описать. Высокая стройная женщина с очами золотыми, как еще вязкая янтарная смола, и тугими, блестящими, словно спелая рожь, косами.

— Ты… — голос Александра звучал хрипло и разочарованно. Его била дрожь отчаянья. — Из всех проклятых Ад именно ты! А я ведь просил лишь ту, чье сердце свободно.

— Я запретила сестрам приходить, но ведь твоя просьба так или иначе выполнена. Ада, которая нужна этому воину, та, что готова быть с ним веками, оберегать, согревать и любить, — она здесь. Безупречная Ада, та, для которой ее воин дороже, чем его слава и победы. Она любит его, как мать, что отведет к очагу уставшего в пути сына. Омоет ноги с нежностью преданной жены, оплачет с ним потери, как верная подруга, и заманит в спальню с пылом и нежностью любовницы. Значит ли это, что она будет любить его? Ады следуют лишь своему предназначению. Оно зовет их, как песня, от которой не избавиться, заткнув уши.

— Он твой? Если я должен умереть, чтобы ты забрала его …

Женщина села рядом с ним на пол, подобрав юбки.

— Ады не рождаются в пламени Этерны, как и воины, они приходят из миров Ожерелья. В дни великих побед мои сестры танцуют, и их пляска проходит по тысяче земель — зимней вьюгой, прекраснее которой нет, золотыми листопадами, слепыми летними дождями и весенними прогалинами. Всякий раз, слыша нашу песнь, какая-то невинная дева, чье сердце переполнено любовью к самой жизни, бросается в пляс. Сестра протягивает ей руку, ведет сквозь очищающий огонь — и та становится одной из нас.

— Ты крадешь его время…

— Я отдала тебе свое — слишком много времени. Я была молода, свободна — и плясала. Услышала звонкий смех и пошла на его зов, надеясь обнять сестру для каждой, но дочь мне самой. Я так хотела ее… Чудесную деву, которую приведу в пламя, с которой мы вместе станем искать своих воинов, ту, что станет мне верной подругой. — Женщина хмыкнула. — Но это был мальчик. Нашу с сестрами песнь услышало безобразное, с ног до головы покрытое кровью существо, которое выплясывало на берегу реки, словно насмехаясь над самим святым танцем. Я должна была его взять за руку? Меня будто отбросило прочь. Хотелось уйти, но я не смогла. Путь назад был закрыт для меня. С Адами всегда так: если находят они воина или сестру, то, пока не исполнят свое предназначение, им с места не сдвинуться… Я пошла в поселок на горе, тенью бродила среди его жителей и услышала об этом ребенке достаточно, чтобы принять решение. Ну откуда в этом мальчишке жизнь или любовь? Он мой воин, должно быть. Как же иначе? Мужчины убивают, женщины любят. Но я ошиблась. Этерне все равно, кого выжигать до белого пепла. Она опустошила тебя, но мы никогда не были связаны. — Она улыбнулась Ксандру и провела кончиками пальцев по его щеке. — Прости меня, мое дитя, за те муки, что я тебе причинила, пытаясь понять, в чем моя ошибка. За то, что сбежал, избавил меня от участи отправлять на бой того, кто битве не предназначен. Ада выбирает воина, но и она рождается из пламени только для него — своего единственного… Твоего единственного. Мы все были людьми и жили предрассудками. Свободно от них лишь пламя, оно позвало тебя не в наказание мне, не в насмешку другим, а для служения ему. Ты долго искал свое предназначение. Прости, что сделала из тебя воина. Возьми свое как Ада.

Александр взглянул на нее со злым недоверием:

— А если я не сумею? Зачем вообще тебе верить?

— Не верь. У тебя нет выбора и не будет второго шанса. Ни одна из сестер не покусится на твою добычу. Не потому, что она плоха, а потому, что она твоя, а не наша. Поторопись… Воин, которого ты так отчаянно ждал, умирает.

— Да пошла ты! — Александр прижался губами ко лбу своего Гейла.

Не уверен, что он хоть что-то делал. Но что еще ему оставалось? А потом эти двое вспыхнули. Засверкали крайне неприятным для меня светом, а из ран Хоторна перестала течь кровь. Он даже глаза удивленно распахнул, ощупывая свою кожу.

— Какого черта… — Он заметил женщину. — Кто это?

Александр ревниво закрыл ему глаза ладонью.

— Слушай, — голос его звучал хрипло и взволнованно. — Есть одно место.… Вряд ли тебе оно понравится, но там тоже можно жить.

— Руку убери.

Верли отрицательно покачал головой:

— Приятного в Этерне мало. Вечные сражения, пьянки и бабы.

Ада хмыкнула:

— Ну кто так зовет!

— Я! — закричал на нее Александр и отдернул ладонь. Генерал смог увидеть тревогу на его лице и дрожащие от волнения губы. — У этого места только одно достоинство: там мы сможем быть вместе. Если не захочешь, я пойму. На самом деле пойму — и ну его, это предназначение.

Хоторн поймал его запястье:

— Вместе надолго?

— Пока ты будешь побеждать.

— Значит, надолго. И тебе не будет одиноко или скучно со мной? Одно дело — пару лет потрахаться, и совсем другое — вечность. Характер у меня, сам знаешь…. Не надоест тебе?

— Возможность путешествовать по мирам? — предложила Ада тоном опытной торговки. — Видеть разных людей, убедиться, что они не так уж плохи. Тебе подвластны будут силы стихий и…

— Помолчи женщина, — попросил ее Хоторн. — Ксандр, я хочу услышать ответ на свой вопрос.

— Не знаю, Гейл. Я никогда ни с кем не был. Когда речь заходит об отношениях, я хуже девственницы. Но я люблю тебя. Не потому, что должен или иначе не могу. Мне хочется этого, но я боюсь, что ты забудешь меня.

Хоторн, пошатываясь, встал и помог подняться ему.

— Пошли в твою Этерну. Чувствую, компания там соберется забавная. — Он обнял Верли, опираясь на его плечо. — Знаешь, я не боюсь потерять воспоминания. Ты позаботишься о том, чтобы мы были вместе. Тебе хватит и воли, и упрямства не уступить меня никому.

— Хватит, — согласился Александр.

— Кот, ты обещал, — напомнил Хоторн.

Лунный кивнул:

— Проваливайте уже.

Они просто ушли не прощаясь, а спустя минуту исчезла и Ада. Люди — это люди, в раттоны — раттоны, и все же мне отчего-то грустно. Могли бы хоть пару слов на прощание сказать или позвать с собою. А что, может, и из меня вышел бы неплохой Одинокий? Бесплатная еда опять же. Хотя кому я лгу…

— Ну вот мы и остались вдво... — Лунный кот замолчал.

Из стены вышел человек. Такой красивый, что даже я удивленно присвистнул. За ним следовала та самая Ада из «Цербера».

— Похоже, ты зря волновалась. Моя помощь никому не нужна.

Девушка кивнула:

— Тут только раттоны.

— Не только. — Одинокий чуть сощурился, разглядывая Лунного кота, и потянулся за мечом. — Что Изначальная тварь забыла в одном из миров?

Лунный, пошатываясь, встал, его голос звучал приглушенно:

— Не поверишь, если скажу.

— Эй! — Ну не мог же я не вмешаться! — Мой друг ранен, мы вам ничего не сделали. Наоборот, помогли людям.

— Странно это слышать от раттона.

— А ты сам никогда не совершал необдуманных поступков, Одинокий?

Мужчина улыбнулся, пряча меч. Ну и улыбка у него была! Я почувствовал, как кровь к морде приливает. Бывают же такие существа!

— Случалось. Я тебя знаю? — Он не сводил глаз с Лунного кота. — Встречались на Рубеже? Хотя нет, знакомство со мною ты бы не пережил.

Самоуверенная сволочь. Отказываюсь краснеть. Лунный намного сильнее, это он просто не в форме сегодня. Хандрит, зараза такая!

— Нас ничего не связывает. Даже удивительно.

Одинокий пожал плечами.

— Запах у тебя знакомый. Идем! — велел он своей Аде.

Та удивилась:

— Ты так их и оставишь?

— Да.

— Но почему? Изначальный — враг нам.

— Враг? — спросил Одинокий.

Лунный кот покачал головой:

— Прощай, Ринальди.

Мужчина нахмурился:

— Забавное имя. Знаешь, люди зовут меня несколько иначе.

— Знаю — Леворуким. Но это звучит так же нелепо, как Серебряный. Могу я пожелать тебе удачи на твоем пути?

— Можешь. Мне всегда нравились кошки.

Одинокий огляделся по сторонам и решил использовать путь в полу. Ада бросилась в дыру следом, пытаясь, кажется, отчитать его за снисходительность.

— Ты чего? — я ударил Лунного лапой. — Совсем спятил? Это же был твой человек. Ты так долго его искал! Так ждал встречи!

— Его больше нет, — улыбнулся Лунный. — Нет проклятия, что нас связывало. Он освободился от своей горечи, не знаю как, но ему это удалось.

Не понимаю я его!

— Какая разница, ты мог бы…

— Изначальная тварь и Одинокий? Шутишь, должно быть, — тихо рассмеялся Лунный кот. — Перегорело, странно, что я даже не заметил. Теперь придется искать новую навязчивую идею для собственного существования. — Он провел лапой по моим ушам. — Как насчет пойти со мною, раттон? Миров много, не все так скучны, как этот.

Значит, и он меня бросает? Вот честное слово, впору рыдать. Тоскливо-то как!

— Не смогу. Не создан я для таких прогулок.

— Для Панема ты тоже не был рожден, но мы тут. Пойдем, научу тебя паре хитрых трюков.

— Но служение…

Он рассмеялся:

— А тебе не кажется, что это свет должен следовать правилам, а таким, как мы, предначертано их нарушать?

Ох, чувствую, попаду я с ним в неприятности… Ну так с ним же. Отчего мне так не хочется оставаться одному? У людей нахватался глупых эмоций, не иначе.

— Только взорвем здесь все.

Кот хмыкнул:

— Сдержим слово, данное людям? Какое падение нравов!

— Заткнись. Это были не просто люди.

— Ну да, упущенная добыча.

— Наши люди, — рыкнул я и попросил: — Никогда не напоминай мне об этих словах.

Он тихо рассмеялся:

— Договорились… Друг? Ты ведь назвал меня другом.

— Нет!

— Я слышал.

— Тебе показалось.

— Как скажешь… Приятель?

Я спрыгнул вниз и ударил лапой по кнопке. Ударная волна и падающие камни — прекрасная возможность скрыть собственное смущение.

Глава 27. Эпилог

— Ваше величество, лорд Редварт по вашему приказа… — Герольда так и хочется пнуть сапогом по обтянутому парчой жирному заду. Он чувствует мой настрой, выплевывает остаток фразы и поспешно захлопывает за собой двери.

— Не смей бить Говарда. — Его величество томно потягивается, сидя на троне. Я сглатываю скопившуюся во рту слюну, все же, какое потрясающее тело… Знает сволочь, что я от него взгляда отвести не могу. — Неужели еще не навоевался, малыш? Или графство Керншоу — не такая заманчивая добыча как зад моего герольда?

— Графство уже наше. — Я прошел к трону, согнал с него королевское величество и сел, вытянув ноги. А что, я целый день в седле, а он, развалившись на подушках, пусть немного поухаживает за своим фаворитом. — Знаешь, мне уже надоело мотаться по всей стране, улаживая твои дела. Чем тебе граф не угодил?

— Он душил своих жен.

— Может они этого заслуживали? Ты слишком добрый правитель.

— Все семеро? — Король стянул с меня сапоги, прошелся руками по икрам, разминая усталые мышцы, чуть прикусил бедро… — Хочешь, продемонстрирую, насколько я злой и безнравственный?

— М-м… — Приняв довольное урчание за согласие, он взялся пальцами за шнуровку на моих бриджах и высвободил ноющий от желания член. Когда только успел? Впрочем, ощущения потрясающие. Как я мог долгое время без них обходиться? Все же есть чему у людей поучиться. Определенно…

— Ты привез мне его голову?

— На конюшнях оставил. — Он слегка отстранился, подув на влажную головку. — Твою мать! Я неделю в пути был, от этой штуки за версту смердит. Если хочешь потрахаться в таком антураже, зови своего Говарда!

— Мой брезгливый мальчик… — Влажный язык прошелся от основания члена к головке и чуть покружил вокруг нее, дразня. — О! Мой занятый злой волк перед встречей со мной успел вымыться. Он так сладко пахнет медовым мылом.

Как можно нести такую чушь с набитым ртом? Впрочем, если он сейчас выплюнет то, что старательно погружает в свое горло, я ему руку отгрызу, ту самую, которой он сжимает мою мошонку. Как же я соскучился по этому гаду. Пальцы сами собой зарываются в густые волосы, перебирая длинные пряди. Поиграем в покорного вассала?

— Я не только вымылся, мой король.

— Да? — Он чуть отстраняется и рывком стягивает с меня штаны. Скользит пальцами в ложбинку между ягодиц, благодаря маслу легко проталкивает их внутрь. — Мой благородный рыцарь знает, как услужить своему монарху. — Он недовольно отстраняется. — Уши!

Знаете, как трудно сохранять человеческую форму, когда в голове все плавает!

— Давай так. — От возбуждения хочется скулить.

— Нет, прожить целую жизнь в этих телах было твоей идеей. Я правила не нарушаю.

Пальцы сжимают основание члена. Больно!

— Тварь! — Лучше не становится. — Изначальная…

— Именно, — мурлычет гад в мое проклятое ухо. Скрипя зубами, я возвращаю себе человеческую форму. — Хороший мальчик.

Он подтягивает мою задницу к краю кресла. Входит резко, одним толчком. Я вынужден вцепиться в подлокотники, от напряжения кусаю губы, рот полон крови. Как же я скучал… Это проклятие какое-то, он словно наркотик, его ласки слаще, чем вкус людской зависти, а это мое любимое блюдо.

— Кооот…

Он хочет меня не меньше. Движения бедер такие яростные, что я захлебываюсь криками, а он вторит им хриплыми стонами. Рука, которая гладит меня по животу, превращается в увенчанную когтями лапу, на коже алым огнем вспыхивают четыре кровавые борозды. Что он там говорил о правилах… Не важно. Я выгибаюсь, обвивая его ногами. Теперь он толкается только вперед, полностью меня заполняя. Шею обжигает укус. Это слишком ярко. Не хочу сдерживаться! Медленный долгий секс я получу в спальне, а сейчас мне хочется взлететь на пик этого огня. Помогая себе рукой, я изливаюсь на живот, откидываюсь назад, задыхаясь, позволяя толчкам внутри продлить мое удовольствие. Чуть поворачиваю голову, чтобы потянуть ноющую шею, и… Начинаю бешено отбиваться. Ушастый воспринимает это как очередную забаву и с рыком перехватывает мои руки, в его глазах ярость насильника, но на губах — нежнейшая из улыбок.

— Эээ…

Он затыкает мне рот поцелуем. Несколько грубых толчков — и я полон семени. Ушастый опускается на пол, продолжая меня целовать, удерживая в объятьях. Я вслепую шарю вокруг в поисках штанов.

— У нас гости! — Рычу, едва он отстраняется, и поспешно заползаю за трон.

— Уже минут пять. — И с этой тварью я живу! — Здравствуйте, господа. Давно не виделись.

— Я же говорил вам, что это они. Ну кто еще может так развлекаться, — смеется Александр. Он по-прежнему носит черное, бледен, как смерть, и ничем не похож на тех Ад, что мы встречали в жизни. А за время наших странствий я нагляделся на этих красоток достаточно. Теперь, когда горят костры, они вечно бродят вокруг в поисках подходящих воинов.

Господа Одинокие выглядят немного шокированными. Алва, похоже, не знает, смеяться ему или хмуриться, а вот Ричард — красный, как вареный рак. Подумаешь, ну позаимствовали мы их внешность. Или его так поразила мысль о том, что у него тоже есть член и на него можно насадить своего обожаемого эра? Очень даже неплохо, кстати, выходит… Нет. Прочь такие мысли, иначе я опять заведусь. А вообще, надо сказать Ушастому, чтобы моду в нашем королевстве менял: задницы, будучи обтянутыми, выглядят неплохо, но вот шнуровки убивают. Или это у меня так руки трясутся, что я не попадаю ими куда нужно?

— Выпить найдется? — Все же герцог решил нос мне, э… себе самому не ломать. — Вот только мы ваших слуг усыпили.

— Они видят грезы об Этерне, — хмыкнул Александр.

— Он не умеет насылать другие, — сказал все еще смущенный Окделл.

— Все Ады не умеют, поэтому и лгут, что эти сны — самые лучшие, — пожал плечами Верли.

— Значит, мне теперь будут служить одни сумасшедшие, одержимые мечтами о недостижимом пламени? Удружили, ничего не скажешь. Идемте на кухню, — приглашает Кот. — Если попадется по пути седой старик в синем камзоле, скажите мне. Это старший виночерпий, у него ключи от погребов.

— Я позже присоединюсь. — Ну не объяснять же, что платочком мне не обойтись.

Когда гости уходят, ныряю в потайной ход за гобеленом, который ведет в личные покои моего короля. Ну, нетерпелив я, что поделаешь, иногда с порога тащу его в спальню, вот и велел прорубить коридор. В обход на человеческих ногах слишком далеко, а через стены… Вдруг слуги заметят, хлопот потом не оберемся.

В королевской опочивальне темно, но Рэнни, один из пажей, спящий прямо на ковре, не только распорядился наполнить к моему приезду ванну, но и велел заменить воду после моего купания. Я тащу его на кушетку в алькове. Никакая это не забота о людях, просто Ушастый к этому мальчишке до странности привязан, балует его, словно родное дитя. Ладно… Трудно не заметить, что этот светловолосый щенок похож на одного известного мне господина. Дивный красавец из него вырастет. Одно утешает: юнец уже сейчас за юбками волочится, а мы предпочитаем штаны. Пробовали и так, и сяк, в чужих телах, в своих, пару раз даже в истинной форме, но этот вариант нравится мне больше других. Наверняка тлетворное влияние наших сегодняшних гостей.

Прикрыв мальчишку покрывалом, я разделся и окунулся в остывавшую воду, перекинулся, разбрызгивая ее лапами. Блаженство. Я возвращаю себе человеческое тело, рука привычно тянется к члену, но я ее убираю. Слишком уж мне любопытно, с чем явились Одинокие. Сколько мы не виделись? Лет четыреста? А ощущение такое, будто расстались вчера. В груди разливается такое приятное, немного тянущее, но хорошее тепло. А я, как выяснилось, любитель не только горячего секса, но и теплых чувств.

Выбравшись из купели, я поспешно оделся, благо, моих вещей в комнатах короля столько же, сколько его собственных, и отправился на кухню. В замке было непривычно тихо. Мне даже понравилось. Завязывать нужно с этим королевством, достало уже. Хочу побыть только с Котом. Заберемся лет на тридцать в какую-нибудь глушь, чтобы с ушами можно было по дому разгуливать.

— …скитались, — услышал я голос Ушастого из приоткрытой двери. — Где только ни жили. Сначала Волка все в большие города тянуло, туда, где жизнь ключом бьет, но потом как-то наигрались мы в нее. Стали перебираться в более блеклые миры. Думаю, искали тот, что хоть немного был похож на его Кэртиану. Вот так здесь и поселились. Гаснущий мир у самого Рубежа — это не совсем курорт, но ему нравится. Правда, пришлось кое-что в порядок привести. Сначала гоняли раттонов, встретивших нас без особого почтения, потом ряды людей основательно проредили. Там тоже дерьма хватало, культы разные с человеческими жертвами, темные маги и ведьмы. Девственниц они вообще десятками резали, особенно в безлунные ночи. Но ничего, ожил мирок, заполыхал, как новенький. Теперь вот… — Он вздохнул. — Но скоро снова в путь двинемся. Устал он уже от этого королевства.

— А ты?

— А я с ним.

Даже странно, что Ушастый столько размышлял о том, что мне нравится. Я думал, его просто забавляют мои выходки, вот он и участвует в них, чтобы скуку разогнать.

— Значит, ты его любишь?

Чего это мое сердце так забилось? Я раттон или что вообще такое? Все эти чувства — для людей, ими даже сыт не будешь… Тогда почему мне так страшно от мысли, что он сейчас хмыкнет и произнесет это вслух? Я поспешно ворвался на кухню и замер. Ну, странно это — видеть двух болтающих Окделлов. Именно «мой» отчего-то теперь кажется настоящим, а тот, другой, — лишь воспоминанием. На столе кувшины с вином, в печи на вертеле подрумянивается баранья нога, капая на угли жиром. В человеческих телах очень много хорошего, если подумать.

Взяв со стола кинжал, я отхватил кусок еще недожаренного мяса и бросил его в рот.

— Эй, — возмутился Верли, нарезавший козий сыр крупными ломтями и посыпавший его уже нарубленной зеленью.

— М-м… — Вкус горячего мясного сока, злого чеснока и специй — это просто блаженство. — Хозяйственная Ада кому-то досталась. — Я облизал пальцы и осушил половину кувшина с вином, чтобы унять жар во рту, довольно причмокнув губами. — Твой генерал, должно быть, счастлив.

— Можно лицо сменить, а? — рассмеялся Рокэ. — Такое впечатление, что ты сейчас начнешь зычно рыгать от удовольствия и примешься чесать ногой за ухом.

Что на меня нашло? Я пожал плечами и изменил свои черты. Глаза Ушастого как-то опасно сощурились. Окделл воспринял его недовольство на свой счет.

— Меня все устраивает, — поспешил заверить он.

Тот похлопал его по руке, а я сел на скамью рядом с Алвой.

— Тебя тоже?

Герцог пожал плечами.

— Леворукому это представление лучше не показывать.

— Он жив еще?

— Да.

— Хороший воин?

— Один из лучших.

Из уст Алвы это, пожалуй, была достойная похвала.

— Про Хоторна спрашивать не будем. — А о чем еще говорить, я понятия не имел, поэтому, едва на стол поставили сыр, набросился на еду. Отчего у наших кухарок такое лакомство не выходило? — Очень вкусно. Бросай своего воина, Ксандр, оставайся с нами.

— Воинов. — Верли повернул вертел. — Эти сумасшедшие тоже со мной. Нет, многие Ады предлагали им свои услуги, особенно Рокэ, но Окделл с такими интонациями говорил: «Обычно я не вызываю на бой женщин…», что желающие им служить быстро отказались от мысли, что это именно их воины. Только второго Унда нам не хватало. Тем не менее, кто-то должен был слагать о них песни и провожать на бой. — Он пожал плечами. — Мужчина-Ада — само по себе странно, так что один у него подопечный или трое — никому уже дела нет, все ведь когда-то случается впервые. В свою постель эти господа меня не зовут, и на том спасибо.

Окделл за столетья так и не разучился краснеть, а его герцог не утратил привычки его смущать, ухмыльнувшись:

— Сами справляемся.

— Вижу, вы ничего не забыли, в отличие от Хоторна. С ним нам пришлось заново налаживать отношения, — заметил Ушастый. — Впрочем, он решил, что раз мы никакого вреда этому миру не несем, с нами можно иметь дело.

— Ну, мы оказались в Закате несколько необычным способом, — пожал плечами Алва.

— Вернее, он был предсказан. А что делать со мной, никто не знал, вот и призвали в воинство. Но я хотел помнить. Только этого и желал.

— Угу, — хмуро подтвердил Алекс, срезая уже прожаренное мясо. — А у кого-то были более важные желания. Истинный воин, что б его! Не успеешь отвернуться, уже сбежал на Рубеж. Только выходишь его после очередной схватки, он уже снова где-то сражается! Вот и сейчас… «Я ненадолго!» Это «ненадолго» уже два года длится. Но это что, в прошлый раз я пять лет искал его по всем мирам.

— Едва новую Цитадель по камню не разнес, — улыбнулся Окделл.

— Обычно Ады радуются, когда их воины пекутся о благе миров. Многие уходят и на больший срок. Иногда по сотне лет где-то бродят.

Лицо Александра стало серым.

— Не накаркай, Ворон. Давно он тут был?

— Месяцев семь назад, — ответил я.

— Куда пошел? Впрочем, как будто я сам не знаю! Так, вы двое ужинайте и вперед, на Рубеж. Он может быть ранен!

— А нам хоть по два века в Цитадели не появляйся — даже не нахмурится, — вздохнул Ричард.

— Бессердечная Ада, — усмехнулся Рокэ. — За нами она отправляется, только когда нужна помощь в поисках ее драгоценного Хоторна. — Переночевать-то хоть можно?

Верли бросил на стол поднос с мясом и осушил кубок, пытаясь унять свою злость.

— Посмотрим.

Когда у тебя человеческое тело, вино приносит не только радость, но и сонливость, если до этого ты несколько дней провел в седле. О чем нам было говорить? О боях, в которых гибнут мои и их братья? Мне уже давно плевать на Чуждое, но от этого такие истории занятнее не становятся. Я спросил Рокэ о Кэртиане, он хмыкнул:

— Еще стоит. — Видно было, что тема ему неприятна. Скучал он по дому или предчувствовал его гибель… Мне, наверное, незачем знать ответ.

Ады, как выяснилось, тоже могут напиваться. Вот и наш красавец набрался до лихорадочного румянца на щеках. Что-то гневно прокричал про неблагодарность всех Одиноких вместе взятых и одного в частности, потом попросил снять с вертела остатки мяса, чтобы оно не пережарилось, и заснул прямо за столом. Алва укрыл Верли своим плащом.

— Сложно им? — спросил я, зевая.

Герцог пожал плечами.

— Хоторн — слишком хороший солдат, чтобы бежать от войны, а Александр — отвратительная Ада. Он очень долго искал своего воина, толком не понимая собственных чувств, и теперь, когда ответы на все вопросы для него найдены, он не может петь песен о славе того, кого его сердце боится потерять, потому что слишком хорошо знает цену одиночеству. Другие Ады провожают своих воинов на бой улыбками и поцелуями, а он может лишь ругаться, сглатывая горечь. Когда Гейл приходит назад, ему не до радости: колени подкашиваются от облегчения, и он немеет, не в силах даже улыбнуться. Другие Ады смеются над ним, но их воины порой не возвращаются в пылкие объятья своих дам, а Хоторн — будто заговоренный. Он не может не прийти к тому, кто так его ждет.

— А вы? — тихо спросил я. Мне, наверное, нужно было знать, что Ричард счастлив.

— Мы — это мы, — улыбнулся Алва. — Ни о чем не жалеем, раттон, если это то, что ты хотел услышать.

Продолжить нам помешал возмущенный возглас Ушастого:

— Что, ни разу за все эти годы?

Окделл бросил затравленный взгляд на своего любовника, быстро покачал головой и едва не уткнулся носом в кубок с вином, пряча не столько смущение, сколько жадный взгляд.

Алва сохранял невозмутимость. Мне даже захотелось, вспомнив о старых привычках, его укусить. Может, хмель придал мне азарта?

— Что, в самом деле ни разу?

— Жалоб не поступало. Юноша, вы когда-нибудь покидали мою постель разочарованным?

Окделл снова поспешно покачал головой, и вроде бы начал пить вино носом. Ну, или попытался утопиться в маленьком кубке.

— Кто-то бережет неприкосновенность своей задницы! — пропел я, и тут же участливо поинтересовался: — Неприятный опыт или…

— …Вы правы, герцог, это же кошмар — довериться своему любовнику. Позволить ему управлять собственным удовольствием, — подлил масла в огонь Ушастый.

— Ричард, за что вы так с ним? Неужели каждый раз рыдаете после соития, умоляя больше не подвергать вас подобным пыткам? Тогда его настороженность понятна.

— Я знаю: у Окделла слишком большой член!

— Ты носишь в штанах такой же, мне он очень нравится.

— Да и задница благородного герцога ему радуется, как лучшему другу.

— Очень часто.

— Согласен.

Кажется, кого-то не того мы довели своими насмешками. Окделл пулей вылетел из кухни, прижимая руки к пылающим щекам. Мы с Ушастым недоуменно взглянули на Алву, тот спокойно пил вино.

— Что? Вы двое полагали, что именно мне дорого обойдется ваше представление?

— Он не просил? — изумился Ушастый. — Ни разу за все это время?

Герцог пожал плечами.

— И вы уверены, что он вас любит? — спросил я. Мне поначалу тоже нравилось, когда Ушастый был сверху, ведь он был опытнее, но спустя месяц наших непрекращающихся шалостей я полез ему под хвост из чистого любопытства. Уж очень хотелось понять, какие ощущения испытывает он, и поделиться тем удовольствием, что чувствую я.

— Без тени сомнения. — Алва поднялся. — Он — цена моей сделки с Этерной. Этого уже не изменить, да я бы и не стал.

— Он чувствует себя слишком уж защищенным, — буркнул я, недовольно покосившись на Ушастого. — Ему кажется, что он обязан пренебречь своим желанием стать для вас равным, чтобы оставаться слугой. Хоть как-то отплатить за все то, что вы для него сделали.

Ушастый хмыкнул:

— Похоже на правду. Этот мальчик все еще не умеет быть любимым.

Рокэ отсалютовал нам кубком, прежде чем поставить его на стол.

— Этому он может научиться только сам. Пойду-ка найду своего любовника и попытаюсь напомнить ему, что он больше не оруженосец. Не будите нашу безжалостную Аду, пусть проспит хотя бы до рассвета.

Мы остались на кухне вдвоем, не считая сладко посапывающего Александра. Ушастый все же выполнил его просьбу и снял мясо с огня, прежде чем привычно взять меня за руку.

— Куда? Сегодня весь замок в нашем распоряжении.

Я зол. Вроде все как обычно, но внутри клокочет непривычное бешенство. Мы уже несколько столетий неплохо проводим время вместе, но каждый раз, стоит нам где-то осесть, с ним начинает твориться какая-то фигня. Вечно он заводит себе людей, словно желанных домашних зверушек. Притворяется, что они ничего для него не значат, но то мы в одном мире спасаем малолетнюю наркоманку с кошачьими повадками, потом опекаем наемника с улыбкой, от которой подгибаются колени, или мага со светлыми кудрями. Теперь вот целый народец себе завели, но нет, он выискал в толпе придворных этого чертового пажа. Носится с ним, словно с куклой. Наряжает мальчишку, осыпает подарками. Лучше бы драл, как меня, но нет. К своим драгоценным зверушкам мы не прикасаемся. Вот и сейчас… Мне все надоело? Да это ему не терпится сбежать. Боится, что его чувства к очередному человеку зайдут слишком далеко? А я что? Я так, раттон. Для всяких там дерьмовых эмоций и нежностей существо не предназначенное. Он, кстати, тоже из нашей породы, да только бракованным вышел. Людишек ему подавай! А не пошел бы он…

— В спальне.

Я перехватил его запястье и потащил наверх. Достаточно властно, чтобы эта сволочь мурлыкнула:

— Судя по настрою, будем играть в злого лорда и пленного принца?

Подавись ты своими играми, скотина!

— Нет. Я придумал более необычную забаву. — Остановившись, жадно поцеловал его в губы. Он погладил мои плечи, а потом чуть отстранился.

— Может, примешь прежний облик?

— А с этим что не так? — игриво прикусил его ухо.

— Мой черный волк, я давно и безнадежно предпочитаю брюнетов.

Так я тебе и поверил.

— Все, что захочешь. — Интересно, в какой именно момент ты уже не сможешь солгать мне, любовничек? В своих сердцах Одинокие по-прежнему живут тем, чем хотят жить, они выбрали свой путь. Только мы с тобой все в какие-то игры играем. Ты таскаешь меня за собой из мира в мир из жалости, видя то, как я отвык быть один, но знаешь, лучше уйду! Я — раттон, вся эта любовь мне разве что в страшном сне снилась, но я ведь назвал тебя не до конца понятным мне словом. Друзья не должны лгать друг другу, Кот. Если ты не в силах позаботиться о собственной свободе, я отпущу тебя. Мне не сложно.

Сменив тело, я подхватил его на руки, он уткнулся мне в шею, выписывая на ней языком причудливые узоры. Знает все мои слабости, ублюдок. У дверей спальни я поставил его на ноги.

— Глаза закрой.

— Повязки мы уже пробовали.

Я прижал его ладони к лицу, толкая вперед.

— Не подглядывай. — Чуть прикусил мочку его уха. — Жди.

Он никогда не отличался терпением. Должно быть, сильно любил своего человека, раз прождал его столько веков. Схватив мальчишку, я освободил когти, разорвал его одежды и швырнул на кровать. Сбросив собственные штаны и рубаху, опустился рядом. Сжал в руке мягкий сосок, чуть приласкал пальцами вялый член, юное тело со стоном отозвалось на эти нехитрые ласки. Ушастый отдернул руки и распахнул глаза.

— Что ты задумал? — Опасные шипящие интонации. Он сделал осторожный шаг к постели.

— Не утерпел? — рассмеялся я. Выпустил коготь, и провел им по бедру мальчишки, оставляя тонкую алую борозду. — Ты и я. В нем. Вместе. — Мой язык скользнул по длинной шее. — Такой сладкий и невинный малыш, такой красивый, почти как твой Ракан. Наверняка узкий. Наши члены будут тереться друг о друга. Мы же любим боль, с ней ощущения еще сильнее.

— Прекрати. Рэнни — ребенок.

— Ну да… Маленькое похотливо создание, перепробовавшее большинство служанок. Этим он тоже похож, да? Должно быть, как сын тебе… — Я рассмеялся. — Но мы же — две извращенные твари, а значит, у тебя не может быть человеческих детенышей.

— Волк!

Каким требовательным он может быть. Я и забыл уже. Перевернул мальчишку на живот, развел в стороны худые ягодицы, открывая это существо, предлагая его.

— Он даже не узнает. Твоему малышу сейчас снятся захватывающие сны о пылающей Цитадели.

— Прекрати, Волк. Немедленно. — Он готов на меня броситься.

— Сделаем это или я уйду. Твои извечные игры уже скучны. Им определенно не хватает разнообразия. Давай попробуем следовать моим правилам.

— Нет!

— Я не человек и никогда им не буду.

Кот кивнул.

— Знаю, но мне трудно об этом сожалеть.

То есть я даже притворства не стою? Швырнул в него проклятого мальчишку, этот ублюдок поймал его и осторожно опустил на ковер. Затем резко выпрямился.

— Пошел прочь, пес!

Ну вот, мы до чего-то и договорились.

Я перекинулся в истинную форму и бросился в стену. Чертовы Одинокие! Зачем они сюда притащились? Будто принесли с собою мою злость, ублюдки. Счастливые они, видите ли! Разве раттонам это их мерзкое счастье нужно? Хорошо хоть Ричард меня не подвел. Правильно! Нечего валить на себя вину за то, что чего-то не можешь взять, если тебе ничего и не дают! Этот проклятый герцог… Стыдно так подставляться? Ну конечно! Проще усмехнуться — мол, никто не просит. А мне вот и не дадут того, чего я хочу. Да и не желаю я ничего, гори мой любовник в Рассвете! Там ему самое место. Пусть корчится один, пусть…

Я затормозил в последний миг, удержавшись в стене. Отличное зрелище. Дайте мне еще чуток чужого унижения, я, того и гляди, совсем успокоюсь.

— Долго ты еще будешь там сидеть? — Комната, судя по туше на полу, принадлежала толстозадому Говарду, чтоб на нем штаны до скончания времен лопались! — Вода уже наверняка остыла.

Ричард Окделл как-то смущенно и вымученно улыбнулся.

— Разве я могу заболеть?

Алва подошел ближе и подбросил в очаг дрова, немного разворошил их кочергой.

— Нет, но ты любишь тепло. Белое вино, мягкую замшу, сладкие, как мед, финики и кашу с кусочками мяса. — Рокэ улыбнулся. — Еще торты с кофейным кремом. Помнишь?

Окделл покраснел.

— Больше всего я люблю тебя.

— Знаю.

— Ты всегда так говоришь!

Правильно, мой прекрасный человек, злись!

— Хочешь, чтобы я притворился удивленным?

— Нет. Просто это как-то неправильно. Я будто должен тебя любить после всего того, что ты для меня сделал. Но ведь люблю я не поэтому.

— Знаю.

— Рокэ!

— Мы четыре столетия вместе, Дик! — Этот-то чего бесится? — Я бесконечное количество раз слышал от тебя, какой я смелый, отчаянный или красивый. Мы уже разобрались, что ни в чем друг друга не виним, жили так, как жили, и благодарны судьбе за то, что сейчас ходим одними дорогами. Мы обсудили такое количество вещей, что слов уже не осталось. Мы занимались любовью во всех мыслимых позах и в нескольких почти невероятных, но нет, я все еще не хочу никого другого. Вот только чего же желаешь ты? Меня?

Дурак ты, Ричард. Ну зачем так очевидно краснеть или поспешно мотать головой?

— Нет, я…

— Хорошо. — Алва рывком поставил своего любовника на ноги, растер его кожу полотном так, что та покраснела не меньше щек. Отбросив ткань, он направился к кровати, на ходу разоблачаясь. Как же хорошо я сам, должно быть, выгляжу в этом теле. Не удивительно, что… Все, стоп! Не думать о предателе.

— Ну, — последней из вещей скинув рубашку, герцог требовательно протянул руку.

Окделл нервно сглотнул. Мальчик мой, побольше уверенности. Ты собираешься трахаться, а не подвиг во имя человечества совершать!

— Нам нужно, наверное… То есть, я хотел сказать, наверняка нужно.

На Говарда взгляните. Если у тебя задница таких размеров, а ты с удовольствием выставляешь ее напоказ, означать это может только одно: в твоей комнате найдется все необходимое для забав с крепкими конюхами! О, Алва, кажется, думает так же.

Герцог открыл сундук у кровати, достал оттуда несколько флаконов и, понюхав их содержимое, остановил выбор на лиловой жидкости. Окделл осторожно приблизился к постели.

— Если ты не хочешь… — Алва откинулся на подушки. — Просто мне действительно хорошо с тобой. Очень хорошо! Я никогда не собирался претендовать на большее. Даже надеяться на это было бы с моей стороны…

— И поэтому ты уже возбужден. Хватит, ты давно уже не мой оруженосец.

Ричард вздохнул, понимая, что отрицать что-либо бессмысленно. Осторожно забравшись на постель, он сжал запястья своего эра. Прижав его руки к подушкам, он стал покрывать его скулы и шею поцелуями.

— Может, ты меня еще свяжешь? — улыбнулся Алва.

— А знаешь, было бы неплохо, Рокэ. Иначе ты сейчас меня обнимешь, а я, как обычно, растеряю все мысли и желания, кроме одного. — Окделл был совсем не безнадежен, его губы прижались к уху Алвы, он чуть прикусил его за мочку и принялся нашептывать такие слова, что я испытал большое желание вывалиться из стены, чтобы лучше их расслышать. Но так можно было лишиться лучших мест на этот спектакль. Нет уж. Я расстался с любовником, мне нужна моральная компенсация. Довольствуюсь обрывками фраз: — Так жарко… Меня просто разрывает на части от желания, чтобы это длилось...

Теперь я понимаю всю ту чушь, которую он несет. Слишком хорошо понимаю. Похоть, в общем-то, проста и незатейлива. Когда-то, приобщившись ко всем радостям спаривания, я никак не мог насытиться. Перешагнув через первую сотню любовников и любовниц, просто бросил их считать. Голод куда-то ушел. Ощущения от этого хуже не стали, но секс начал напоминать сытный обед. Первое, второе, десерт и счет, пожалуйста. Одни и те же сотни поз, тысячи фраз и предсказуемый финал. Только с Ушастым мне не надоедало. Дело было не в наших играх или его невероятной изобретательности… Нет, наверное. Просто он не был мне чужим. Его объятия делали любой мир теплее и ярче. С ним я иногда хотел о чем-нибудь просто поговорить, валяясь в постели. Целоваться в темноте, когда ни у одного из нас уже не оставалось сил ни на что другое. Это было как-то неправильно. Я все время вынужден был напоминать себе, что я — раттон. У меня не может быть никаких чувств. Это он — ошибка тьмы ее нелепое извращение, а я самый обыкновенный.

Он этих мыслей захотелось отвлечься. Давно я не наблюдал за людьми со стороны. А Ричард хорош. Оседлав бедра своего герцога, он стал плавно двигаться, скользя ягодицами по его члену. Все еще удерживая его руки, чуть откинулся назад, демонстрируя мне собственное тело. Он стал сильнее, чем я помнил. Хотя о чем это я? Окделл всегда был красив. Старость теперь ему не грозит, но перемены очевидны. Он больше не юноша — мужчина. Мышцы на животе прочерчены более резкими линиями, плечи стали шире, а на теле появились новые шрамы, полученные в сражениях на Рубеже. Перехватив запястья Алвы одной рукой, второй он чуть приподнимает его подбородок, нарочито медленно наклоняется, целует властно и жадно. Чуть прикусывая нижнюю губу, старясь выторговать сладкий стон, но Алва — опытный игрок в «доставь мне удовольствие», так просто он не сдастся.

Окделл выглядит одновременно сердитым и заинтригованным. Он что-то шепчет Алве на ухо, тот пожимает плечами, закрывая глаза. Окделлу довольно его слова. Отпустив его руки, он медленно скользит вниз по его телу, прижимаясь кожей к коже пока не касается подбородком налитого кровью члена. Сначала он лишь самым кончиком языка гладит по крупным венам, а потом резко погружает его в горло.

Выглядит очень горячо! У меня во рту сухо, как в пустыне. Тоже мне, скромник… Да у Окделла просто талант к таким ласкам. В считанные мгновения он заставляет любовника хрипло произнести собственное имя и с легкой улыбкой на покрасневших губах немного отстраняется.

Смотрю, как, усмехнувшись, Ричард взял с пастели флакончик масла, щедро вылил часть его содержимого себе на ладонь и тщательно покрыл им все пальцы. Его голова снова склонилась к паху Рокэ, но теперь он действовал медленнее, иногда отстраняясь и чуть сжимая пальцами мошонку, чтобы не дать любовнику зайти в своем удовольствии слишком далеко. Потом его пальцы скользнули ниже. Догадаться, что он ими делал, труда не составило, но меня больше заинтересовала вторая рука. Изогнувшись с гибкостью кошки, Ричард принялся растягивать себя сразу двумя пальцами, так же медленно и умело, как своего эра, чуть раскрасневшись от удовольствия. Знай, я раньше, как он хорош, ни за что бы не отказался тогда в поезде от возможности подольше понаблюдать за ними. Но ничего, сейчас наверстаю упущенное. Поскорее бы…

Словно прочитав мои мысли, Окделл решил не увлекаться подготовкой. Быстро, чтобы его намерения еще успели удивить, он извлек пальцы из себя и любовника, заставил того чуть согнуть ноги в коленях. Немного потерся головкой члена о его бедро, скользнул ниже, словно примеряясь, и резко, одним движением, снова оседлал бедра Рокэ, направляя его плоть в себя, одним рывком насаживаясь до самого конца. Два стона, сорвавшиеся с губ, смешались в один. Рокэ распахнул глаза. Он резко сел, одной рукой опираясь на кровать позади себя.

— Я все еще могу тебя удивлять? — хрипло спросил Окделл.

— Всегда будешь, — признался Алва, вовлекая его в долгий поцелуй, который прервал лишь для того, чтобы чуть прикусить за плечо, уговаривая двигаться.

Окделл начинает плавное скольжение вверх, мучительно медленное, заставляющее его самого хмуриться от едва сдерживаемого желания. Впрочем, ему недолго удается его контролировать, вниз он почти рухнул, позволяя Рокэ сжать свободной рукой его ягодицу задавая бешеный темп. Я смотрю на пляску чужих тел, и, кажется, забываю даже моргать. Окделл откидывает назад голову. Влажный от пота лоб, резкая линия кадыка… Все это мне знакомо. Великолепное тело, чувственное, откровенное в своих желаниях, но другое. Он даже кончает со сдавленным стоном, который я слышал уже сотни тысяч раз, и звук тот же самый… Но я хотел услышать не его. Не от него.

Несколько движений — и Алва нагоняет своего любовника, они падают на постель, переплетая руки и ноги.

— Трус, — тихо шепчет Алва, но в его голосе я не слышу разочарования, только усталую нежность.

Ричард перекатывается через него, оказываясь у Рокэ за спиной, гладит все еще скользкими пальцами ягодицы, целует шею.

— До рассвета еще много времени. Я столько ждал, что хочу еще немного растянуть удовольствие.

Все! Если я сейчас кого-нибудь не трахну, то попросту взорвусь! Выскакиваю из стены в коридор. Жертв вокруг сколько пожелаешь. Вон симпатичный рыжеволосый рыцарь храпит в алькове за шторой, он так и не успел вынуть руку из-за корсажа молоденькой горничной. Или мне взять хорошенького пажа, отключившегося в обнимку с левреткой, которую его послали выгулять? Что же выбрать? Вот только чем дальше я иду, изучая потенциальных любовников, тем меньшее желание испытываю. Может, перекинуться? Примеряю уже привычное тело, но это не помогает. Ладно. Если с сексом не сложилось, можно еще выпить. Разбужу, пожалуй, Аду. Пусть уводит всю свою честную компанию, а потом и я уйду. Придется теперь. Одно зло моему роду от людей и Одиноких. У меня тоже есть гордость, нечего псом обзывать было и на людей пускать слюни. Пусть дальше с ними носится, а я сыт по горло.

— Эй! — Врываясь на кухню, понимаю, что гостей у нас прибавилось.

— Тише ты. — Хоторн ужинает уже остывшим мясом. Вот кто действительно изменился. Я уже видел на его лице этот уродливый шрам, рассекающий веко пустой глазницы. Он и не постарел вроде особенно, но в черных волосах полно мела, а в ножнах на бедре — тяжелый меч, который даже мне поднять трудновато будет. Ушастый велел с ним не связываться. Он нас не помнит, но, проходя к Рубежу, всегда заглядывает в замок проверить, не натворили ли мы бед. Все же Одинокому сложно поверить в благие намерения Изначальной твари или равнодушие к людям зажравшегося раттона.

— Доброй ночи.

Он кивает.

— Как тут у вас?

— Все по-прежнему.

— Мои друзья не обижали?

— Да нет, вроде… — Я сажусь за стол и наливаю себе вина. Замечаю его плащ, наброшенный на Ксандра. — Как на Рубеже?

— Удерживаем. Правда, не знаю, рад ты этому или нет.

— Мне все равно.

Он пожимает плечами, опустошая свой кубок.

— Другие твари не беспокоят?

— Пусть только сунутся.

— Скажи, если что. Хорошо у вас тут. Мирно.

С ним мне отчего-то легко разговаривать.

— Уйду я скоро. Может, посоветуешь какой не слишком населенный мир?

— Один уйдешь?

— Угу.

Хоторн разминает усталые плечи.

— Поссорились, что ли?

— Ну да.

— Было из-за чего?

Я уже и сам не понимаю.

— Он слишком любит людей. Знаешь, определенного типа, похожих на человека, к которому он был долго привязан в прошлом. А меня это раздражает.

Хоторн хмыкнул:

— Ревнуешь, значит?

— Я не способен. Любовь, ревность… Это все для смертных.

— Ты колешься, словно еж, раттон. Твои слова — как иголки. Может, ему хочется о тебе заботиться? А ты что? Пусть с людьми играется в чувства, с ними можно, а ты у нас для таких забав не предназначен. Чего же тогда бесишься, когда он следует твоему совету? Он дает тебе все, что ты позволяешь ему дать. Прекрати запрещать или удивляться, что тебе достаются не все его чувства. — Он встал и подошел к Александру, погладил его по плечу. — Не хочется будить, но надо уходить. Эй…

Хоторн почти целомудренным поцелуем коснулся щеки своей Ады. Ксандр вздрогнул, открывая глаза.

— Ты… — На большее его не хватило. Он вскочил на ноги и принялся ощупывать своего воина с ног до головы. Потом хмыкнул с облегчением и заметным удивлением: — Неужели цел? Или уже где-то отлежался, зализывая раны?

— Обошлось. Не сердись так... — Гейл крепко прижал его к себе, зарылся носом в волосы. — Устал я.

Александр обреченно вздохнул, обнимая его за плечи.

— Надолго твоей усталости хватит на этот раз?

— Я не знаю. Скучал?

— Ты жестокий ублюдок. — Оскорблять можно было бы не таким ласковым голосом. — Еще как.

— Прости. — Гейл его поцеловал. — Но знаешь, у восточного Рубежа снова поднакопилось всякого дерьма…

Одинокие — тоже не подарок, но мне ведь все равно.

— Тебе даже не нравятся люди, — вздохнул Ксандр.

— Еще меньше я люблю, когда кто-то решает, как жить им или нам с тобой. Пошли.

— Домой? — с надеждой спросил Александр.

— Куда пожелаешь.

— Обратно на восток?

— Адам не место на войне.

— А где мне еще тебя увидеть? Нет уж, отправляемся на Рубеж, а то ведь снова туда один сбежишь. Только отдохни немного. Неважно, где, главное — со мной.

Я тихо выскользнул за дверь. Как-то паршиво было у меня внутри. Если бы у раттонов была совесть, я бы наверх не сунулся, но сдалась мне эта бесполезная штука? Все равно мерзкое какое-то чувство. До спальни я почти крался. В дверь зачем-то постучал. Паж так и валялся на ковре, а Ушастый сидел на подоконнике, разглядывая луну.

— Чего пришел? — И правда, зачем? Сказать, мол, пошли в кровать? Так ведь пошлет, наверное, еще дальше, чем в первый раз. Я не хочу быть один? Для него это тоже не открытие. Так я и стоял, перетаптываясь с ноги на ногу. Пажа пнул сапогом, из-за него все! Вроде бы… — Ложись уже спать. Это была длинная ночь.

Он так на меня и не взглянул.

— Пошли куда-нибудь. Так, чтобы без людей. Надоели они мне.

— Хорошо.

Вот так все просто? Взяли и договорились? Почему я не чувствую облегчения?

— Ты так с ними носишься! — Тот, кто придумал перекладывать на других свою вину, был гением. — Смотреть противно. Мы же…

Ушастый тихо рассмеялся.

— Среди людей я впервые почувствовал себя живым. Захотел чего-то большего, чем вечная битва. Мне нравится наблюдать за их ошибками и свершениями. Маленькими они ужасно забавные, потом уже не слишком, но в них появляются иные качества, достойные уважения. Только они не нужны мне, чтобы чувствовать бег времени. Это ты все время думаешь, что мне чего-то не хватает, Волк.

— Я?

— А кто притащил этого мальчишку в нашу спальню, кто постоянно указывал мне на его сходство с Ринальди? Всех остальных тоже не я привел. Ты выискиваешь то, что, как считаешь, мне нужно, а потом начинаешь с особой жестокостью от этого избавляться. С кем из моих так называемых «зверушек» я слишком сблизился? А с кем из них не переспал ты? Не мне нравится заводить их, а потом разгонять. Чего ты на самом деле от меня хочешь? Никаких людей? Договорились. Много людей? Пожалуйста. Что я еще тебе не дал? Давай, бери все, что пожелаешь… Хочешь уйти? Уходи. Хочешь навсегда избавиться от меня? Я пойду на Рубеж, ну или Хоторна попрошу об услуге. Ты дорог мне, я хочу, чтобы ты был счастлив. Если для этого нам надо расстаться, давай расстанемся.

— Дорог? — Я нервно сглотнул. — Мы и в самом деле друзья, да?

— Тебе этого хочется?

— Нет.

Он вздохнул:

— Тогда мы не друзья.

Приятели? Что-то я запутался. Его «дорог» — нечто другое. Оно дает мне право ревновать его и злиться. «Дорог» — это не для раттонов, но я хочу, чтобы было так! Остальное — не важно.

— Будь только моим.

Ушастый рассмеялся:

— Я только твой уже лет триста.

Поскольку этот гад и шага мне навстречу не сделал, а такую важную сделку просто обязательно было скрепить крепким рукопожатием, я сел рядом с ним на подоконник и обнял. Очень хотелось затащить его в постель и повторить многое из того, на что было способно его тело, если верить моим недавним наблюдениям, но сидеть вот так оказалось тоже очень приятно. У меня даже уши встали торчком от удовольствия. Ушастый не ругался, позволяя поглаживать себя по груди и слышать, как он тихонько мурлычет себе под нос, обвивая мою ногу пушистым хвостом. Можно даже не произносить вслух, что игры кончились. Мы оба понимаем, что теперь все по-настоящему.

Конец

"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"