Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.

Diagnosis

Автор: Creatress
Бета:Моя бабушка
Рейтинг:R
Пейринг:Уилсон/Хаус
Жанр:Drama, Romance
Отказ:Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат
Цикл:Historia Morbi [5]
Аннотация:Уилсон попадает в ситуацию, в которой никогда еще не оказывался, а Хаус - в ситуацию, в которой бывал уже дважды.
Комментарии:Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона.
Канон, соответственно, учитывается частично.

Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров.

Diagnosis (лат.) - диагноз. Раздел истории болезни, где формулируются заболевания, которыми страдает пациент.

Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл
Каталог:нет
Предупреждения:OOC, AU, слэш
Статус:Закончен
Выложен:2012-01-24 10:20:46 (последнее обновление: 2012.07.04 13:35:45)


"Диагноз – ухудшение".
Из больничной выписки.
  просмотреть/оставить комментарии


Глава 1.

У Хауса начали появляться гости. Он не был пока готов всесторонне анализировать эту ситуацию, поэтому решил ограничиться взятием данного симптома на заметку и наблюдать дальнейшее развитие клинической картины. А картина развивалась таким образом, что сейчас на любимом хаусовском диване сидела Эллоди и весело перемывала кости их с Уилсоном общих знакомых. С костей с каждой минутой стремительно смывалась надкостница, потому что мясо содрали в самом начале. Хаус, опираясь на трость, встал и принес с кухни три бутылки пива, чудом удерживая их за горлышки одной рукой. Эллоди подняла на него глаза.
- Ты же в курсе, что я беременна, или считаешь, будто я просто пополнела?
Это было довольно трудно не заметить, учитывая, что рожать ей было недели через две, и Хауса подмывало поставить бутылки на выпирающий, обтянутый джинсой живот, чтобы проверить, удастся ли их там уравновесить. Однако рисковать пивом не хотелось, и Хаус со звоном опустил бутылки на столик.
- Это нельзя не заметить, учитывая, что ты заняла большую часть моего дивана и выглядишь так, будто проглотила глобус целиком. Я просто слишком тактичен, чтобы упоминать об этом. В любом случае, все три бутылки – мне.
Эллоди подняла брови и посмотрела на Уилсона, методично сгребающего скорлупу от орешков со стола.
- Это, к сожалению, правда, - подтвердил Джеймс в ответ на ее невысказанный вопрос и поднялся на ноги. – Сока тебе принести?
- И орешков мне захвати, - вставил Хаус и нахмурился, встретив укоризненный взгляд. – Ну что? У меня была всего одна свободная рука!
Уилсон только покачал головой, не в силах прогнать улыбку с губ.
Когда он вернулся с соком, орешками, и забыв пиво для себя, Эллоди как раз с вниманием наблюдала, как Хаус сосредоточенно наливает в поилку Стиву темную пенящуюся жидкость. Когда этот сложных трюк увенчался успехом женщина бурно, но беззвучно зааплодировала. Уилсон укоризненно покачал головой.
- Хаус.
- Что? Это хорошее пиво и мы сошлись на том, что в его возрасте уже можно пить
- Возможно, но не злоупотреблять – а ты уже давал ему пиво вчера.
- Он будет единственной в мире крыской, претендующей на место в реабилитационном центре, - усмехнулась Эллоди, отпивая сока.
- Я свистну тебе если что – подгонишь ему V.I.P. палату с белкой-шлюхой в колесе, - согласился Хаус, глядя, как Стив тщательно умывает усатую мордочку. – И вообще, например, если твой ребенок будет похож на тебя – это же никого не удивит…
- Он только что сравнил моего ребенка с крысой? – уточнила женщина у Уилсона.
- Сравнил-сравнил, - меланхолично подтвердил тот, разыскивая пульт среди вороха газет на журнальном столике. – Я сам слышал.
К чести Эллоди она рассмеялась.
- Ладно, мне определенно пора. Джеймс, помоги встать, пожалуйста.
Уилсон поднял ее с низкого дивана, откровенно говоря, не без труда.
- Приходи почаще, - любезно заметил Хаус, - я уже заказал лебедку – к следующему месяцу должны прислать.
- Уже скорее всего не понадобится, - возразила Эллоди.
- Это ты так думаешь, - негромко, но так, чтобы все слышали, уточнил Хаус.
- Он намекает, что я переношу беременность? – женщина повернулась к Уилсону
- Нет, - пояснил тот, - на то, что ты растолстеешь. Прости. Пойду твое пальто принесу.
Пальто на ней не сходилось, так что она просто накрутила сверху теплый шарф, радуясь в глубине души, что все-таки влезает за руль машины.
Квартира за последние месяцы приобрела некий средний вид между творческим беспорядком Хауса и стратегически выверенным «каждой вещи – свое место» Уилсона. Самый оптимальный вариант, если подумать.
- Хаус из-за тебя остался без Рождества, - спросила Эллоди, которой в глаза бросилось полное отсутствие всяких украшений, - или это ты из-за него остался и без Хануки, и без Рождества?
- Слушай, - крикнул с кухни Хаус, не давая Уилсону возможности ответить, - никто и так не сомневается, что в тебе бушуют женские гормоны, заставляющие умилятся любому младенцу.
Уилсон открыл, было, рот, словно желая что-нибудь сказать, но вместо этого только покачал головой.
- Пойдем, я провожу тебя.
Они вышли в коридор, и Уилсон ей улыбнулся своей обычной теплой и ясной улыбкой.
- Значит уже совсем скоро… Не боишься?
- Да нет. Первого родила и этого рожу. Все будет в порядке, Гарри волнуется больше, чем я, - она нахмурилась, глядя в его обеспокоенное лицо. – Ты не умеешь рисковать, Джеймс.
- Для этого у меня и есть Хаус, - улыбнулся он и вернулся к прежней теме. – Смелость женщин – это совершенно особая вещь, но как мужчины решаются, чтобы у них рождались вторые и третьи дети – для меня загадка. Гарри – герой.
- Проблема в том, что у тебя никогда не было ребенка, - заметила Эллоди, и в голосе ее помимо воли прорезалось сочувствие.
Уилсон порадовался, что Хаус их не слышит – он бы ее растерзал. Словно в ответ на мысли о Хаусе из квартиры раздался громкий аккорд пианино, и Уилсон машинально скосил глаза на часы – без малого полночь. Он вздохнул.
- Проблема в том, что сейчас он у меня есть.
- Это извращенное отцовство, - возразила Эллоди.
- А сорокапятилетний трудный подросток – это нормально?
Этот риторический вопрос мог звучать по-разному, но Уилсон улыбался.
*
Уилсону удалось с минимальными потерями отвлечь Хауса от пианино, и они неторопливо сгребали теперь посуду на кухне, чтобы помыть. Вернее, Уилсон ее собирал и ставил рядом с раковиной, а Хаус опускал в мыльную воду и делал вид, что таким образом она отмылась. Фартуки были тем, чем обросла квартира с переездом Уилсона. Выбирал их Хаус, поэтому на его собственном по зеленому фону весьма психоделично прыгали покемоны, а на уготованном Уилсону и вовсе были разбросаны бантики, хотя Джеймс и настаивал, что это узелки, но Хаус-то знал, что именно он покупал.
- По крайней мере в деторождении хорошо одно, - вяло заметил Хаус, который чувствовал себя сонным и скрытно мечтал о моменте, когда окажется, наконец, в постели с Уилсоном, - в следующие недели Эллоди будет занята достаточно, чтобы не навещать нас. Я буду скучать - для психоаналитика она не такая уж и психованная.
Уилсон зевнул, тоже утомленный долгим днем.
- Невероятно, что через несколько дней у нее уже будет ребенок... маленькое живое существо.
- Да, - перебил Хаус, - меня самого шокировал тот факт, что из женщин периодически сыплются дети, когда я впервые об этом узнал... лет в шесть-семь. Куда больше меня шокировало, когда я узнал, откуда именно они вылезают - несколько позже, а еще больше, когда померил размер, ну диаметр я имею в виду... и не циркулем, а...
- Я понял, - перебил Уилсон. - В любом случае Гарри очень повезло.
- Ага, - подтвердил Хаус, - в ближайшие дни его жена порвет влагалище.
- Я не это имел в виду, - машинально начал Уилсон, но сообразил, что Хаус, конечно, прикалывается и только покачал головой. Закатить глаза достаточно выразительно ему не удалось, настолько они слипались. - Хаус, помнишь, как мы с тобой обсуждали, что такое хорошо, а что плохо? Убей меня бог, если я понимаю, почему вообще должен это объяснять тебе, но дети - это хорошо.
- Ты действительно так думаешь? - уточнил Хаус, пока Уилсон опять зевал.
- Ну да, - подтвердил тот неразборчиво.
Хаус кивнул, взял очередную чашку за ручку и очень аккуратно стукнул ею о бортик раковины так, что осколки полетели во все стороны.
Уилсон, с которого мгновенно соскочила вся сонливость, с изумлением уставился на него. Хаус по-крокодильи добро улыбнулся, показав отбеленные зубы, снял фартук и накинул его Уилсону на плечо.
- Спокойной ночи, - вежливо пожелал он, уходя с кухни.
- Хаус! - крикнул ему вслед Уилсон, отмерев. - Чтобы отлынить от мытья посуды, это был бездарный способ.
- Ну отчего же? - отозвался тот из комнаты. - На мой взгляд, это было достаточно изящно.
*
Хаус демонстративно лежал спиной к нему, умудряясь даже так весьма выразительно показывать вид оскорбленного достоинства – он терпеть не мог, когда Уилсон ложился позже него. Впрочем, Джеймс привычно проигнорировал этот невербальный посыл, подобрался поближе и обнял Хауса сзади, прижимаясь щекой к плечу. Это ощущение: родного запаха, тепла любимого человека, шероховатости ткани футболки – оно успокаивало, умиротворяло и просто лежать рядом, чувствовать, воспринимать доставляло почти животное удовольствие, одновременно переполняя нежностью.
Хаус лежал молча и неподвижно, но Уилсон мог бы поклясться, что тот не спит, хотя не знал, почему так в этом уверен. Это было что-то незаметное, выросшее из долгих лет знакомства и глубокой близости – возможно, частота сердцебиения, или температура тела, или ритм дыхания… что-то, что люди называют чутьем на другого человека. Поэтому Уилсон не стал даже понижать голос, просто сказал:
- Хаус… мы вполне можем отпраздновать Рождество… ну если ты хочешь, конечно… я имею в виду, многие так делают…
Он замолчал, чувствуя, что начинает частить. Ответная тишина слегка обескураживала, и на секунду Уилсон подумал, что возможно Хаус и в самом деле спит, но в этот момент тот повернулся в кольце обнимающих рук так, чтобы оказаться лицом к лицу с Уилсоном. Хаус с совершенно непередаваемым выражением лица слегка приподнялся, подперев голову рукой, и смерил Уилсона подчеркнуто внимательным взглядом.
- Ты прав. Ты прав. Именно этого я и хочу: елку, много-много подарков, а и еще Санту, обязательно Санту, и давай еще родственников пригласим… и много-много ребятишек – без воплей, соплей, разбитых носов за последнюю шоколадку и битых окон никакое рождество не в радость. И конечно, рождественские хоралы, которые завывают дурными голосами верующие, уподобляясь осатаневшим овчаркам – я обязательно разучу парочку, а ты сможешь стать моей бэк-вокалисткой, сестрой Джеммой – мы одолжим у соседки с большими буферами с третьего этажа ее лифчик…
Уилсон вздохнул, разжал руки, отвернулся от Хауса и лег к нему спиной, демонстративно накрываясь одеялом чуть ли не с головой.
- Подожди, - возразил Хаус, бесцеремонно поворачивая его к себе за плечо, - я еще не закончил перечисление всех приспособлений, которые нам потребуются, чтобы проникнуться духом рождества. И это все еще не считая того, что нам пора уже сейчас отвыкать заниматься сексом – иначе мы будем не достаточно просветленными к этому празднику, ну или в крайнем случае, мы можем иногда все-таки продолжать предаваться этому пороку, но только держа одну руку на библии, а вторую на конституции. Уилсон, будет так здорово – просто не терпится начать!
Лицемерие, которым несло от этого показного энтузиазма, Уилсон безошибочно распознал бы даже в полной темноте на расстоянии мили и с завязанными ушами.
- Хватит, Хаус, - устало поморщился он, - я все понял.
- Ничего ты не понял, - возразил тот, блеснув в темноте насмешливой улыбкой, - я еще только начал благодарить тебя за глубокое понимание моей сущности, заботу и готовность подарить радость…
- Хаус, отвали, - дружески посоветовал Уилсон, порываясь снова отвернуться, однако Хаус снова его удержал.
- А обещанная радость?
Уилсон с трудом удержал порыв слегка придушить его, но погрубевший хрипловатый голос Хауса оставался сексуальным, так что вместо этого Уилсон склонился, целуя любовника в шею, а потом сжимая кожу зубами, так что тот дернулся, откидывая голову назад.
Ну возможно, хотя Хаус и не протестовал, он прикусил слишком сильно, но Уилсон все еще был слегка зол. Не потому, что, боже сохрани, хотел праздновать рождество, а за то, что Хаус вот так реагирует на искреннюю попытку сделать ему приятное. Однако налет этой горечи был легчайшим и привычным, а целовать горячую шею, чувствуя пальцы Хауса, вплетающиеся в его волосы, было приятно, так что Уилсон без особого напряжения выкинул все постороннее из головы.
***
Обычно Хауса нельзя было назвать обладателем вечно безоблачного настроения - сам он с годами выработал четкую классификацию для определения меры неприязни к окружающему миру на данный момент. Туда входили стадии от "стоит ли этот мир вообще того, чтобы я дал ему еще один шанс" и через множество промежуточных до "стоит, но прошел он этот тест с трудом". Последние стадии расценивались им как основание для вынесения диагноза "Еще один терпимый день в этой помойке в кое-каких кругах известной как третья планета от Солнца". Надо заметить, что в последние полгода подобный диагноз наблюдался непривычно часто.
Вот и сегодня Хаус ощущал, что мир, его окружающий, если не отличен, то по крайней мере сносен достаточно, чтобы как-нибудь перебиться пока не подоспел более подходящий. До такого чувства его могло довести несколько вещей: секс с Уилсоном, игра на нервах Уилсона и благополучное исполнением какого-нибудь коварного плана... относительно Уилсона - и так как у Хауса был приличный шанс получить все эти вещи за один день, то он соизволил даже насвистеть какой-то победный мотивчик, направляясь в кабинет онколога.
- Уилсон, мир в опасности, - сообщил Хаус открывая дверь.
Уилсон отмахнулся, показывая, что говорит по телефону. Хаус неторопливо подошел и нажал на рычаг.
- Хаус! Я говорил с коллегой из Трентона.
- Он перезвонит. Так вот, как я говорил: Санта-Клаус явно нуждается в снижении артериального давления и в профилактике диабета второго типа, а я хотел проверить, болеет ли олень Рудольф ринофимой1 еще с тех пор как был маленьким мальчиком - а теперь из-за тебя я теряю шанс выяснить это в ближайшее Рождество, так что я считаю, что ты должен возместить мне эту потерю. Думаю выходные в Лас-Вегасе помогут мне примириться с разочарованием.
На взгляд Хауса в этой речи не было ни единого изъяна с точки зрения возможного воздействия на Уилсона - она была короткой, четкой, логичной и давила на чувство вины. Уилсон был просто обязан проглотить наживку, облизать губы и еще извиниться в дополнение.
Однако вместо этого Уилсон поджал губы и покачал головой, принимая нарочито задумчивый вид, которому Хаус не поверил ни на мгновенье.
- Ммм... нет.
Хаус непонимающе нахмурился.
- Нет?
- Именно так. Нет. Это не я виноват в том, что тебе пришлось пережить разочарование, а ты отказался праздновать Рождество, заодно не забыв напомнить, что я абсолютно тебя не понимаю. Ну так при том, что я не гений, то, что ты не хочешь праздновать - это я уяснил. Я осознаю, что сейчас ты готов принести свое нежелание в жертву, но я такого принять не могу.
При напускном смирении, в глазах у Уилсона плясали чертики, и Хаус подумал, что они с Джеймсом слишком много поднабрались друг от друга за эти года. Например, умению почти профессионально друг над другом издеваться.
- Брось, Уилсон. В Лас Вегасе можно будет прекрасно проникнуться рождественским духом! Мы купим тебе костюм оленя, такой коричневый с белой грудкой и с рожками, а я воспользуюсь своими навыками ковбоя и буду седлать и запрягать тебя каждую ночь.
Уилсон слегка улыбнулся, очевидно не в силах удержаться от того, чтобы не представить себе такую картину, но покачал головой.
- Я уезжаю 24 числа на два дня читать доклад для конференции по поводу поддержки больных с тяжелыми заболеваниями.
Сказав это, Уилсон начал копаться в своей записной книжке, надеясь таки найти телефон коллеги из Трентона и перезвонить. Весь его вид явственно демонстрировал, что разговор окончен, однако Хаус бы был не Хаусом, если бы от него можно был бы отделаться так легко.
- Тебя не будет на Рождество? - переспросил он.
Уилсон слегка поерзал на стуле, избегая смотреть Хаусу в глаза.
- Ты сказал, что мы не будем праздновать, - упрямо повторил онколог, - и я согласился участвовать в конференции.
- Какому дураку вообще пришло в голову устраивать конференцию 25 декабря?! - вопросил Хаус, теряя терпение. - Куда ты едешь? Нью-Йорк, Лос-Анжелес, Сан-Франциско2 или пустыня Моисея?
- Хаус, иди к черту, - беззлобно огрызнулся Уилсон, отыскавший наконец запись и набравший номер. - Алло, это Джеймс Уилсон из Принстон Плейнсборо, нас... разъединили...
При этих словах он очень выразительно посмотрел на Хауса, который тут же воспользовался моментом и снова нажал на рычаг телефона.
- Он должен перезвонить сам, - заметил он в ответ на возмущение Уилсона. - А тебе я должен сказать, что ты нарываешься на невезение - всем известно, что блудный побег на семитскую конференцию, где ты собираешься поглощать мацу, кошерную пищу и ухлестывать за замужними сарами, накануне Рождества приносит одни неприятности. Хуже чем если разбить зеркало... обычное, не гинекологическое, потому что если разбить гинекологическое...
- Мне сейчас приносишь неприятности ты, - перебил Уилсон, запасы терпения которого были небезграничны. - Ты хотел не праздновать - и мы не празднуем, чего тебе еще надо?
- Это неправильная постановка вопроса, Уилсон, исходящая из неверных предпосылок. Ты не должен делать то, что я хочу. Ты должен заставлять меня делать то, что я не хочу. Блин, ты вечно все забываешь - может нам в брачный контракт это вписать? Твоя обязанность - противодействовать!
Уилсон не мог не признать, что определенная логика тут была, его обязанностью действительно было заставлять Хауса делать то, что тот не делать хочет, иногда чаще, последние полгода реже, потому что Хаус вдруг начал хотеть. Хотеть совместного отпуска, хотеть секса, хотеть ужинов рядом и завтраков в постели вместе, по крайней мере по субботам. Возможно, Уилсон из-за этого подзабыл о своей главной обязанности... Хаус хотел, чтобы Уилсон заставил его отпраздновать? На какую-то долю секунды Джеймс на самом деле почувствовал себя виноватым, но потом припомнив с чем Хаус пришел на этот раз, заметил:
- Ну считай, что я примерно так и делаю. Ты хочешь ехать в Вегас - значит, я должен этому противодействовать!
Хаус открыл было рот, чтобы что-то сказать, и так и остался, чудесным и безмолвным.
План явно шел наперекосяк, хорошее настроение слизнули словно широкий лентец3 - витамин В12. Хаус уже собирался вытащить из рукава какой-нибудь непредсказуемый туз, но в этот момент в дверь постучали, и вошел Чейз.
- Хаус, я искал вас.
- И поэтому ты пришел в чужой кабинет? - уточнил Хаус, почти обрадованный приходу Чейза. По крайней мере теперь было на ком сорвать плохое настроение. - Вот так ты и операции делаешь. А потом приходится обосновывать новый способ удаления внутригрудных лимфоузлов из параректального доступа.
- Но вы и вправду оказались здесь, - резонно возразил Чейз.
- А их и вправду можно удалить из параректального доступа, - не менее резонно заметил Хаус.
- В любом случае, я принес вам историю болезни.
- Спасибо. Хотя я абсолютно уверен, что, говоря "Пентхаус", я имел в виду совсем другое... - скривился Хаус и вздохнул. - С другой стороны, я могу почитать результаты лапараскопии - так глубоко даже "Пентхаус" не обнажает своих женщин.
- Там вас как раз и ждет женщина, - сказал на это Чейз.
Хаус и Уилсон одновременно посмотрели на него. Хаус отреагировал первым.
- О, это хорошая новость - ты определенно справился с заданием куда лучше, чем я думал.
- Она пациентка... в смысле... она привезла вам свою дочь.
- А... - протянул Хаус, видимо, теряя интерес к разговору. - Не привлекает. Скажи, пусть лучше купит мне утконоса или муравьеда. Тебе понравится держать муравьеда дома, Уилсон. Он сможет выметать пыль из углов с помощью языка, и мы вообще можем научить его как следует работать языком... ну я имею в виду, - жест, который сделал Хаус едва ли можно было счесть приличным, - он может мыть посуду...
- Что за пациентка? - перебил Уилсон, обращаясь к Чейзу.
- Кэрри Уэлш, 16 лет, - с видимым облегчением ответил тот, передавая папку хозяину кабинета, однако Хаус вырвал ее на полпути и торопливо начал листать.
- Уэлш... - пробормотал он. - Вот черт...
Не без труда Хаус резко встал из кресла и похромал к выходу.
Чейз проводил его удивленным взглядом - ему было прекрасно известно, что Хаус крайне редко помнит своих пациентов поименно.
- Он уже лечил ее? - спросил Чейз, когда дверь за Хаусом закрылась.
- А что у нее?
- Я не знаю. Ее мать пришла и целенаправленно попросила консультации Хауса - я подумал, что это его бывшая пациентка. В приемнике обнаружили повышение трансаминаз.
Уилсон со вздохом скривился.
- Нет, ее он никогда не лечил.
*
Уилсон как раз успел добавить соус в салат, когда напротив плюхнулся Хаус и бросил полный отвращения взгляд на его тарелку. Впрочем, взгляд, который достался Уилсону, был немногим лучше.
- Что ты наговорил Чейзу? Он теперь вообразил, будто понимает меня и имеет право мне сочувствовать, так что ходит по пятам и смотрит глазами игуаны… причем игуаны тяжелобольной, возможно даже умирающей. Ты понимаешь, как это раздражает?
Несмотря на то, что Уилсон не мог представить себе довольно симпатичную мордашку Чейза с выражением игуаны на ней как тяжелобольной, так и здоровой, он вынужден был признать, что описанный Хаусом образ и впрямь не мог не быть раздражающим.
- Да ничего такого я не говорил, - защищаясь воскликнул он, - я только сказал что лет шесть-семь назад у тебя была пациентка по фамилии Уэлш, которая долго и тяжело умирала от печеночной недостаточности, вот и все.
- Черт, Уилсон, - почти простонал Хаус, перетягивая к себе его тарелку, - ну зачем ты это сказал? Почему ты вообще помнишь мою пациентку, умершую семь лет назад? Тебе что, не хватает своих покойников?
- Да она тогда лежала в больнице почти год, - попытался оправдаться Уилсон, - и ей было лет пятнадцать… И ты мне тогда прожужжал о ней все уши.
- Такого не было, - тут же перебил Хаус, вяло ковыряя вилкой в чужом салате.
- Еще как было, - возразил Уилсон, - поэтому – да, я ее запомнил. Ну и еще потому, что у тебя редко умирают пациенты, прости. И еще я ненавижу фильм «На игле»4.
- Теперь я знаю, что мы возьмем в прокате на выходные, - огрызнулся Хаус, раздраженно отбрасывая вилку. Есть ему явно не хотелось, и Уилсон попытался под шумок вернуть свой салат, но безуспешно.
- В чем проблема, Хаус? – наконец, спросил Уилсон.
- В том, что я лечил не пятнадцатилетнюю Пэтти Уэлш семь лет назад, а для начала семнадцатилетнюю Мэг Уэлш двенадцать лет назад.
- Что?
- Я работал тогда в бостонсокй клинике, когда она поступила с признаками поражения печени… На самом деле, она была на последнем градусе цирроза. Те козлы, которые консультировали ее до этого сделали анализ на вирусные гепатиты – получили отрицательный результат, и проклятых полгода твердили, что желтый цвет кожи у девочки из-за того, что она пьет много морковного сока. Морковного сока, понимаешь, Уилсон? У нее все это время держалась желтуха, билирубин зашкаливал в сотни раз, она разодрала себе всю кожу от дикого зуда… Она выглядела лет на двадцать пять – потому что печень не могла больше разрушать гормоны, и они накапливались. Когда она полностью отекла, словно презерватив с водой, и едва могла говорить, ее отправили, наконец, в больницу, с «неясным гепатитом, для дообследования и уточнения диагноза». На отделении схватились за голову и не хотели брать – они-то видели, что она уже труп. Но все-таки взяли.
- К тебе? – уточнил Уилсон.
Хаус не глядя на него кивнул.
- Я был штатным инфекционистом… а это был по-своему простой диагноз, после того, как мы исключили все инфекционные поражения.
- Аутоиммунный гепатит?
- Конечно, - вяло подтвердил Хаус. – Ну в общем, у меня ушло около пяти дней, чтобы это доказать, а у нее ушло около пары недель, чтобы перестать говорить окончательно, начать пускать пузыри, ходить под себя и, в конце концов, тихо-мирно отчалить, не приходя в сознание.
Если бы Уилсон не знал манеры Хауса и не знал, что такое смерть безнадежного, хотя и очень молодого, больного для лечащего врача, он бы сейчас, пожалуй, плеснул чаем в небритое лицо. Ну или по меньшей мере, хотел бы это сделать. Однако он знал, так что такого желания у него не возникло. Вместо этого он отобрал свой изрядно потрепанный салат и воткнул вилку в чудом уцелевшую помидорку-черри, помедлил немного и протянул ее Хаусу. Тот овощ съел, хотя и без особого энтузиазма, скорее машинально.
- Ну а что было с Пэтти Уэлш семь лет назад? – спросил, наконец, Уилсон. – Я же ее точно помню.
- И тут тебе нечем гордиться, - отметил Хаус, и онколог вынужден был с ним согласиться, хоть и не признавая это вслух. – Ну, у нас с миссис Уэлш были очень интересные беседы, когда умирала ее старшая дочь, а мистер Уэлш чуть не выбил мне пару зубов… и не выбил не потому, что не пытался… Так что, когда годам к пятнадцати у второй девочки повысились трансаминазы – ее мать не стала больше слушать тех, кто говорил о наблюдении и перепроверке, а притащила ее в клюве мне, дав тем самым возможность понаблюдать весь процесс умирания от печеночной недостаточности в деталях. Очень мило с ее стороны, не находишь? Короче говоря, после одиннадцати месяцев в старой доброй Принстон Плейнсборо, пройдя квест от «гастроэнтерологического отделения» до «палаты интенсивной терапии», вторая мисс Уэлш, наконец, умерла, к облегчению медсестер и страховой компании, но, боюсь, немало расстроив свою мать и прервав мой цикл, когда я виртуально хоронил ее каждый раз, получая новый отчет из лаборатории. А я только-только к нему привык, между прочим.
Если уж Хаус привык к тому, что его пациентка умирает – значит дело было совсем плохо. Уилсон попытался вспомнить, что он сам делал семь лет назад, но по всему выходило, что как обычно купался в онкологическом океане болезненных поражений и вырванных побед. Так уж устроено, что трагедии одного врача довольно часто только вскользь задевают других.
- Что с ней было? – наконец, спросил онколог, незаметно подпихивая к Хаусу свой крепкий чай.
- Вопрос на миллион. Лептоспироз? Нет. Эхинококкоз? Определенно, нет. Аутоиммунный гепатит? Вот теперь правильно – я не зря в тебя верил.
- Господи, - покачал головой Уилсон, - семейная форма?
- Черт, Уилсон, - раздраженно поморщился Хаус в ответ, делая глоток чая, - не дискредитируй звание врача! Нет никакой семейной формы! Есть случай. Глупый, бесполезный случай.
- Очень печальный случай, - не мог не отметить Уилсон, а Хаус в ответ усмехнулся без малейшего признака веселья.
- Печальный? Ну не знаю. Милейшая миссис Уэлш, которая, кстати, и поныне очень даже ничего себе выглядит, сегодня привезла мне свою третью и последнюю, насколько мне известно, дочь с признаками поражения печени. По-моему это уже становится забавным, не находишь?
Уилсон считал себя человеком, не обделенным чувством юмора, но комизма в этой ситуации он не мог найти при всем желании и был готов поспорить, что Хаус тоже, как бы он ни хорохорился.
- Вирусные гепатиты исключили? – спросил он, просто чтобы спросить хоть что-нибудь, понимая, что в приемнике вряд ли успели это сделать.
- Не знаю, - пожал плечами Хаус. – Я еще историю не брал.
Обычно Уилсон в ситуациях, когда к нему поступали с заранее не оптимистичным прогнозом, старался посмотреть больного как можно быстрее – потому как дело могло быть и просто плохо, и очень плохо, но в таком случае, пожалуй, он понимал Хауса. Хауса, который явно на взводе, хотя и выдают это только взбудоражено постукивающие по рукоятке трости кончики пальцев, ну и пожалуй затравленный взгляд светлых блестящих глаз. Да, Уилсон мог это понять. Хаус был готов схлестнуться практически с любой болезнью, какой бы безнадежной ни выглядела эта схватка, и перевернуть все мыслимые и немыслимые законы, и выбить победу. Но играть роль агента ритуальных услуг, «доктора для приличия», для имитации действия – это определенно не по нему.
Уилсон чуть наклонился вперед и потрепал Хауса по руке, лежащей на столе.
- Мне жаль. Правда.
- Чего ради? Это ж диву достойно!
Джеймс вздохнул и встал.
- Мне пора - у меня прием. Увидимся.
- А прощальный поцелуй?
Уилсон сделал вид, что обдумывает это предложение.
- Пожалуй, в другой раз – когда рядом не будет всех наших коллег
- Обещания-обещания, - притворно вздохнул Хаус.


~ ~ ~
1. Хроническое заболевание, поражающее в основном мужчин, в результате которого нос увеличивается в размерах, меняет окраску и обезображивается.

2. Хаус перечисляет места с самым высоким процентом евреев среди жителей.

3. Разновидность паразита, живущего в кишечнике человека, является одной из причин возникновения В12-дефицитной анемии.

4. Фильм снят по одноименному роману Ирвина Уэлша.




Глава 2.

Стоящая около лифта Салливан, прижимающая стопку приемных листов к груди, махнула Уилсону рукой.
- Опаздываете на прием, доктор, - с улыбкой заметила она. – Я уже проводила мистера Кортиса к вам в кабинет.
- Я опоздал, да? – без нужды переспросил Уилсон.
- И уже на пятнадцать минут, - все так же улыбаясь заметила женщина.
- Совсем о времени забыл, - извиняющимся тоном ответил онколог, машинально глядя на часы.
Это была вопиющая ложь. Он помнил о времени постоянно пока сидел с Хаусом, но просто не мог уйти не дослушав – второй раз того на откровенность не вытащишь.
- Да о чем речь? – отмахнулась Пейдж. – Я же понимаю, что вы не за салатиком засиделись.
- Конечно, - пробормотал Уилсон, нажимая и без того светящуюся кнопку вызова, словно рассчитывая, что лифт так придет быстрее, - какой тут салатик?.. И как вам Кортис показался? – спросил он, переводя разговор.
Салливан перестала улыбаться и пожала плечами.
- Плохо, доктор Уилсон. Цианоз нарастает и дыхательная недостаточность тоже… Если вы не планируете повторную операцию по удалению опухолевых разрастаний в трахее, то посмотрите не пора ли накладывать трахеостому… Я могу оформить его, как экстренного пациента, если пожелаете.
Это был один из тех случаев, когда дело действительно могло быть как просто плохо, так и очень плохо, так что Уилсону не терпелось своими глазами увидеть, что происходит с мистером Кортисом.
Неоперабельную опухоль трахеи у этого пациента Уилсон диагностировал почти два года назад, и сколько-то рост массы, неминуемо перекрывающей дыхательные пути, удавалось сдерживать лучевой и химиотерапией, потом последовала паллиативная операция. Если теперь сужение трахеи снова перестало компенсироваться, значит Салливан права – пора сделать дырку в горле пациента пониже опухоли и дать ему доживать оставшиеся пару месяцев, дыша через нее. Доживать до неизбежной пневмонии.
Мистер Кортис, приятный, пожилой уже мужчина, поднялся с кресла, чтобы поприветствовать доктора, когда Уилсон зашел, и даже это небольшое усилие заставило его тяжело ловить воздух посиневшими губами, а нехороший сипящий свист на каждый вдох был слышен и на расстоянии. Грудная клетка вздрагивала и в вырезе водолазки было видно, как дергаются мышцы, чтобы хоть как-то поддержать дыхание. В окно падал не по-зимнему яркий солнечный свет, и, как бывает у онкологических больных, от этого пациент выглядел еще изможденнее. Очень бледная кожа отливала даже не землистым, а «чугунным» оттенком разлитого цианоза, а кончики пальцев, носа и губы выглядели совсем синими.
В общем с первого взгляда, Уилсон понял, что в оценке врач приемного отделения не ошиблась – мистеру Кортису явно было очень и очень плохо.
Стеноз трахеи, месяцами оставаясь субкомпенсированным, может переходить в стадию декомпенсации, буквально оставляя человека без возможности дышать, очень быстро, в считанные часы, а иногда и минуты. Уилсон это, конечно, знал, и по-хорошему следовало бы сделать трахеоскопию и посмотреть, какая часть просвета уже блокирована опухолью, но Уилсон опасался реактивного удушья в ответ на введение эндоскопа, кроме того ему не хотелось лишний раз заставлять пациента проходить неприятную и болезненную процедуру.
- Как ваши дела, доктор Уилсон? – негромко спросил Кортис.
Тихий голос его сопровождался глухим дующим сипом, но тем не менее мужчина улыбнулся. Как бы то ни было, а доктор Уилсон был приятным и милым человеком, так что, если уж встречи с онкологом были неизбежны, мистер Кортис был рад, что встречается именно с этим.
- Все отлично, извините, что опоздал, - ответил Уилсон, поднося к глазам только что сделанный экспресс-анализ газов крови – судя по нему ситуация была совсем плоха.
Уилсона любило подавляющее большинство его пациентов, и он солгал бы, если бы сказал, что ему об этом неизвестно. Много пользы им это приносит, со внезапным раздражением подумал Уилсон, но взял себя в руки.
- Как вы себя чувствуете?
- О, гораздо лучше, спасибо, - по своему обыкновению ответил мистер Кортис. Он, в любом случае, был мужественным человеком. – Лиз сказала, что ждет ребенка.
- Решила произвести вас в дедушки? – с усилием улыбнулся онколог.
- Именно так, - с достоинством отозвался мужчина, втайне польщенный, что врач помнит членов его семьи.

Уилсон как раз заканчивал составлять список необходимых процедур и обследований, которые необходимо было провести в эту госпитализацию, чтобы решить вопрос о тактике лечения, когда его пациент, убиравший в старый потрепанный чехол свои очки, вдруг весь как-то напрягся, плечи его затряслись, сизые губы приоткрылись, и весь он наклонился вперед, силясь вдохнуть. Очешник выскользнул из его пальцев и упал рядом со столом. Раньше, чем Уилсон успел вскочить на ноги, мистер Кортис уже сполз с кресла на пол, неловко и нелепо как-то, словно марионетка с обрезанными нитками. Доктор кинулся к нему и увидел широко раскрытые, выкатившиеся глаза, полиловевшее лицо, ногти слабо скребущие по полу. Начался приступ настоящего удушья. Уилсон бросился к двери, распахнул ее и крикнул:
- Набор на трахеотомию срочно! И зовите реанимационную бригаду!
Медсестра с уложенным набором была в его кабинете меньше чем через полминуты. Они отодвинули кресло и уложили пациента на спину более-менее ровно. Тело мужчины начало содрогаться судорожными попытками движения, но медсестра смогла его зафиксировать, давая Уилсону возможность открыть набор и торопливо провести стерильной салфеткой по горлу мистера Кортиса.
Скальпель в собственной руке казался Уилсону слишком острым и слишком блестящим рядом с подрагивающей теплой человеческой кожей, но он заставил себя глубоко вздохнуть и успокоиться. В конце концов, он хотя бы знал, что делать. В подготовку врача входит выполнение трахеотомии, но неспециалисту и в экстренных условиях по всем правилам следует выполнять коникотомию – рассечение кожи, а потом связок гортани для хода воздуха – это намного проще и быстрее. Уилсон заставил медсестру удерживать пациента так, чтобы четко выделялись хрящи гортани, нащупал щель между ними, где от дыхательной трубки отделяет только слой кожи и связки, задержал дыхание и провел скальпелем по горлу распростертого на полу Кортиса. За лезвием потянулась яркая алая полоса, кровь полилась на шею, на руки Уилсона, на пол, залила рану, мешая видеть. Уилсон торопливо промокнул рану салфеткой, чувствуя, как у него самого нелепо и неприятно по носу ползет капля пота. Кровь сочилась одновременно со всех сторон, но ему удалось увидеть розовато-белые связки в глубине раны, и Уилсон, перехватив скальпель, воткнул его туда, чувствуя, как острие преодолевает упругое сопротивление, а потом буквально проваливается внутрь.
В кабинет вбежала Пейдж Салливан с медбратом из реанимационной бригады, тащившим аппарат для дефибрилляции.
- Почему вы? Где реанимация? – спросил Уилсон, откладывая окровавленный скальпель.
- Я сегодня в этом качестве, - ответила Салливан вкладывая в его протянутую руку трубку для интубации.
Медбрат разматывал провода дефибриллятора.
Кровь заливалась внутрь, в зияющее темным провалом отверстие, ведущее в дыхательные пути, и Уилсон ввел туда же трубку для интубации, разворачивая ее и стараясь пропихнуть глубже, чтобы она правильно легла в трахею и обеспечила нормальное дыхание. Однако вместо этого трубка упиралась во что-то, не входила на всю длину, вздрагивала в руках на каждый спазм удушья, который проходил по телу пациента. Уилсон решил, было, что выбрал неправильный угол, но ведь все было верно – трубка должна была легко проскользнуть, а вместо этого…
Кортис уже не бился, как Уилсон надеялся из-за сделанной ему медсестрой инъекции, но лучше ему явно не стало, дыхание отсутствовало. Он снова двинул трубку и отчетливо почувствовал препятствие… разрастание…
- Доктор, - сказала Салливан, очевидно, одновременно с ним пришедшая к одной и той же мысли, - доктор, не введете. Делайте трахеотомию в нижнем сегменте.
- Это опухоль, - выдохнул Уилсон.
Опухоль, слишком крупная и слишком плотная, чтобы мимо нее удалось провести трубку.
Уилсон снова взялся за скальпель, на этот раз уже не чувствуя волнения – у него просто не было на это времени – лишь где-то внутри в животе застыл тяжелый ледяной ком, который будто пульсировал в такт писку кардиомонитора, к которому уже успели подсоединить пациента.
На этот раз кровотечение было гораздо сильнее, и Салливан из-под его руки цепляла зажимы на сосуды, чтобы хоть как-то освободить рану от крови. Счет все еще шел на минуты, хотя Уилсону казалось, что он уже час стоит на коленях на полу, по спине течет пот, а руки скользкие от крови. Трахея и кольца хрящей пружинили под лезвием и Уилсону живо представилось, как разрез зазмеится куда-то в сторону.
По кардиомонитору пошла изолиния, и он запищал на одной высокой раздражающей ноте.
- Остановка сердца, - сказал медбрат, глядя на монитор и держа дефибриллятор наготове.
- Заканчивайте, доктор Уилсон, - отозвалась Салливан.
На мгновенье ему захотелось спросить, зачем заканчивать трахеотомию мертвому пациенту, но Уилсон тут же опомнился, разводя края рассеченной трахеи крючками. Салливан ловко их перехватила, освобождая Уилсону руки. На этот раз трубка для интубации скользнула легко и легла на положенное место. Онколог прихватил ее «ушки» бинтом, чтобы она не сдвинулась, а Салливан в этот момент уже забрала у медбрата дефибриллятор.
- 200. Руки! Разряд!
- Нет эффекта, - отозвался медбрат глядя на кардиомонитор.
- 300. Руки! Разряд!
- Сердцебиения нет.
- 360. Руки! Разряд!
Тело Кортиса подбросило на полу.
- Сердцебиения нет.
- Еще раз, - упрямо сказала врач, схлопывая на секунду электроды и прижимая их к груди Кортиса снова. – 360. Руки! Разряд!
- Нет эффекта.
- Может еще поднять мощность? - предложил Уилсон.
- Доктор, у него рак четвертой стадии. Он вообще не подлежит реанимации, - покачала головой Салливан.
На онколога она не смотрела, но он все понял. Ей просто очень не хотелось, чтобы мистер Кортис шел как «умерший во время трахеотомии у доктора Уилсона». Не только пациенты любили доктора Уилсона.
- 360. Руки! Разряд!
Уилсон коснулся ее плеча.
- Пейдж. Не надо. Спасибо.
Она одновременно опустила взгляд и руки. Потом положила электроды, посмотрела на наручные часы.
- Время смерти два часа сорок шесть минут.
Уилсон кивнул и с некоторым трудом поднялся с колен. Рубашка ледяным пластырем прилипла к спине, поясницу разломило от боли. Неизвестно когда пришедший Майкл Эш из реанимации подошел поближе к трупу, наклонился, потрогал издевательски аккуратно закрепленную интубационную трубку.
- Чисто сделано. Все в порядке, доктор Уилсон, не беспокойтесь.
И хотя Уилсон знал, что Эш имеет в виду предстоящую патологоанатомическую комиссию, его все равно неприятно резанули эти слова.
А может и не они, просто внутри появилось какое-то странное ощущение неправильности. Это не было похоже на чувство вины, нерациональное, но возникающее у него с каждым умершим пациентом, чувство беспомощности и бесполезности.
Нет. Не то. Что-то более глубокое.
Винил ли он себя за то, что опоздал на прием, в то время, как счет для мистера Кортиса шел уже на минуты?
Нет. Нет, так далеко его чувство ответственности не заходило. С годами понимание того, что он только врач, а не господь бог, все-таки было в него вбито. Он не мог предугадать, что декомпенсация случится именно сейчас. Он не мог предсказывать будущее. Никто не мог.
Уилсон вышел из кабинета, в котором все прибывало и прибывало народу.
Возможно, это просто потрясение от смерти больного буквально на его руках, на острие его скальпеля? Он не привык к такому, он не оперирующий хирург. Его поражения, они всегда были на уровне «неэффективной терапии», «терминального ухудшения состояния», «наступившего летального исхода». К такой смерти, когда его руки еще до сих пор все в крови, он не был готов.
Он выкинул перчатки, тщательно вымыл руки, обработал антисептиком, завернул окровавленный манжет рубашки, но это все не принесло ему облегчения.
Не то.
В животе все никак не расправлялась сжатая тугая и холодная пружина. В мозгу проносился обрывок какой-то мысли, и казалось, что поймай ее – и все станет ясно, но поймать никак не удавалось.
Ему не в чем было винить себя в случае с мистером Кортисом. Действительно не в чем – это был один из тех немногих случаев, когда доктор может быть в этом уверен. Все было безнадежно еще два года назад, и в этом смысле эти выбитые два года – его, Уилсона, чистая победа.
Подходили врачи, выражали сочувствие. Пришла Кадди, успокоила и сказала, что никакой вины тут его нет, не может быть и сомнений, но тем не менее комиссию пройти придется. Формальность. Она так и сказала: «Формальность, Джеймс, ты же понимаешь?».
Он кивнул. Он понимал, и не мысль о комиссии была тем, что не давало ему покоя.
Что же не так?
Несделанная трахеоскопия?
Нет. Единственное, к чему это могло бы привести, что пациент умер бы не в его кабинете, а в кабинете эндоскопии. Не то.
Что же так гнетет его?
Санитары перегрузили труп на каталку и увезли.
- Я вот думаю, - вдруг сказал Хаус, неведомо как и зачем тоже оказавшийся среди толпы в кабинете Уилсона, - зачем тебе вообще понадобилось делать этому бедолаге коникотомию? Ты же был его лечащим врачом, ты знал, что у него опухоль трахеи и трубка не пройдет. Делал бы сразу трахеотомию.
Сказал и будто врезал Уилсону под дых. Пружина распрямилась, разорвалась так, что дыхание на секунду перехватило, во рту стало горько, а в голове ясно. Уилсон даже слова выдавить из себя не мог, настолько поражен он был этим, внезапно открывшимся, пониманием того, что на подсознании его тревожило.
Однако Хаусу и не нужен был ответ, он лишь махнул свободной рукой, мол, увидимся, и похромал прочь, оставив Уилсона самому разбираться, что ему делать с этим знанием.
*
С миссис Уэлш, женщиной и вправду весьма привлекательной, тут он Уилсону не соврал, Хаус встречался дважды. Первый раз, когда ей не было еще и сорока, были потрясающие ямочки на щеках, к которым прилагались муж и трое дочерей, а сам Хаус дважды в неделю играл в лакросс и принимал участие во всех соревнованиях местного гольф-клуба, нередко на пару со Стейси. Второй раз семь лет назад, когда у миссис Уэлш прибавилось серебра в волосах, что, впрочем ее не портило, появились алименты после развода и стало на одну дочь меньше, а Хаус учился заново ходить, садиться, вставать, а в качестве личной жизни имел собственный организм такими дозами викодина, что самому было страшно.
Эта встреча должна была быть третьей, и миссис Уэлш была все так же обаятельна, хотя у нее за плечами было двое похороненных детей и, судя по страховке, с алиментами тоже не все было в порядке. У Хауса в свою очередь было судебное преследование, многолетняя наркотическая зависимость, реабилитация, полугодовая ремиссия и личная жизнь, наверняка сейчас оплакивающая где-нибудь в подсобке очередного пациента. Ну это все, если не считать хронических болей и крысы. В целом, если воспринимать эту игру как «Хаус против Хауса», то он считал, что может с чистой совестью считать себя выигрывающим по очкам. Семь лет назад он вообще не собирался доживать до этого момента.
И тем не менее… и тем не менее, встречаться с миссис Уэлш ему не хотелось. По крайней мере не сейчас. Завтра или послезавтра, когда уже будут выполнены основные анализы и начато лечение, какой бы степенью бесполезностью оно ни характеризовалось, будет, он знал это по опыту, легче. Завтра или послезавтра он сможет спихнуть все общение на Утят - на Кэмерон, определенно на Кэмерон - отговориться занятостью в лечении и процедурах и ограничиться парочкой язвительных реплик в адрес всех и каждого и никого конкретного. За свою более чем двадцатилетнюю практику он так и не научился общаться с пациентами, он вообще эту часть работы всегда терпеть не мог, а уж про родственников пациентов и говорить нечего – эти вообще были посланы мирозданием, чтобы делать мир местом особенно невыносимым.
В общем, к палате он шел особенно неторопливо, заглянув по дороге к коматознику, посмотрев пару серий дневного шоу, потрепавшись в кафетерии с Уилсоном, потусовавшись на онкологическом отделении – короче, отчаянно надеясь, что к тому моменту, как он доберется, миссис Уэлш уже уйдет. Хаус и вовсе не пошел бы, ограничившись просмотром истории болезни и анализов в диагностическом кабинете, но тут подстерегало сразу несколько подводных камней. Во-первых, шикарный шанс натолкнуться на Кадди, у которой были теперь две коронные темы: как Хаусу вести себя с пациентами и как Хаусу вести себя с Уилсоном, и обе прескучные, во-вторых, там можно было пересечься с Уилсоном в депрессии, а Хаус был не расположен сейчас играть роль солнышка, пусть даже очень язвительного и злобного солнышка, ну и в-третьих, учитывая, что ни анализы, ни даже осмотр лечащего врача еще не были выполнены, историю пришлось бы ждать еще часа два. Любопытство, которое оставалось ведущей чертой в многогранном характере Хауса, таки пригнало его в палату, где уже стояли Чейз и Кэмерон.
Кэрри Уэлш оказалась миниатюрной девочкой, которую уже успели переодеть в больничную рубашку – жуткую хламиду унылого цвета, служащую одной из причин, почему врачи с большим трудом узнают пациента, когда встречают его в других условиях. Обнаженные руки девочки, выглядывающие из-под рукавов, имели тот теплый желтый, почти охристый оттенок, который раз увидев, трудно с чем-то спутать, а лицо ее, по крайней мере та его часть, которую видел Хаус, была толсто напудрена очень светлым, почти белым тоном, на котором, словно глазницы у отмацерированного1 черепа выделялись черные провалы густо намазанных тушью и тенями глаз. Впрочем, большая часть лица скрывалась под длинной косой челкой, спускавшейся почти до губ, тоже накрашенных черной помадой. Волосы, радикально-черного, явно искусственного цвета, торчали во все стороны. В целом это было похоже на какую-то абстракционистскую мазню, обрамленную траурной рамочкой.
Хаус невольно вскинул брови. Не то, чтобы его это по-настоящему шокировало, но Кэрри явно очень отличалась от своих сестер. По крайней мере внешне, ее внутренний мир, который интересовал Хауса куда больше и состоял из антител, клеток печени, белков крови, желчных пигментов, гормонов и прочего, очевидно был удручающе сходен с сестринскими.
- Это доктор Хаус, - с очевидным облегчением представил его Чейз, который, как многие молодые врачи-мужчины, несколько терялся с пациентами-детьми.
- Я вас помню, - не глядя на него ответила Кэрри тщательно пережевывающая слова, словно вязкую кашу во рту. – Вы лечили Пэтти. До того как она умерла.
Уточнение было удручающе верным.
- Ну, Кэрри, - преувеличено мягко, как любят взрослые, обращаясь к ребенку, заговорила Кэмерон, - сейчас мы тебя осмотрим…
- Я уже сказала, пусть доктор Мистер-Лучшая-Прическа выйдет.
Чейз с видимым облегчением попытался сбежать, но Хаус перехватил его за рукав халата.
- Что это ты сделал пациентке?
Девочка тряхнула головой так, что волосы окончательно завесили все лицо, и посмотрела через густую челку на Хауса, словно желая удостовериться, не идиот ли он. Девочки выучивают так смотреть примерно лет в тринадцать, и этот взгляд очевидно крайне мало изменился с тех пор, как Хаус был подвергнут ему в первый раз, около тридцати пяти лет назад.
- Он – мужчина, доктор, или это вы не заметили?
- Ну, медицина не обращает внимания на подобные мелочи, - пожал плечами Хаус. – Кроме того, я тоже мужчина.
- Вы старый, - возразила Кэрри.
Кэмерон, отлично знавшая, что Хаус вполне может сейчас пошутить насчет возраста или насчет размеров «мелочи», или насчет и того, и другого одновременно, поспешно вывела обоих мужчин в коридор из палаты.
- Хаус, - просяще сказала она, - пожалуйста, можно я ее осмотрю сама?
- Ты сомневаешься в моем умении находить общий язык с пациентами? – возмущенно спросил он.
- Я думаю, - напрямик ответила девушка, - что хуже, чем просто с пациентами, вы можете общаться только с подростками. Хаус, вы представить себе не можете, что такое быть угловатой девочкой-тинэйджером с прыщами и проблемами в школе.
Такая отповедь Хауса все же слегка обескуражила, потому что он привык считать, что с подростками ему найти контакт проще. Прыщей особых он, кстати, не заметил под толстым слоем косметики, но Кэмерон, конечно, острым женским взглядом усмотрела все.
- Нет, конечно, - огрызнулся Хаус, просто чтобы что-то сказать, - у меня лично член вырос еще на третьем месяце после зачатия.
- Я поддерживаю, - вдруг заявил Чейз, - Хаус, ей шестнадцать. Пара ваших коронных шуточек тут могут кончится не иском на адрес главного врача за оскорбление, а уголовным преследованием и дозой медрокиспрогестерона2. Пусть лучше ее посмотрит Кэмерон.
Хаус, которого вообще-то совершенно не прельщало выполнять осмотр, поколебался, не стоит ли поупрямиться, чтобы заставить их понервничать, но в итоге махнул рукой. Настроения не было даже издеваться над Утятами, а что до Кэрри, то желтый цвет кожи, красные ладони и множество разномастных кровоподтеков на голенях и лодыжках и так уже сказали Хаусу все, что он хотел знать. Тяжелое поражение печени.
- Ладно, - словно бы нехотя произнес он вслух, - Кэмерон, взять ее!
Они оба вздохнули с облегчением почти в унисон, и Кэмерон пошла в подсобку за стерильными перчатками, шпателем и прочим.
- А где Форман? – спросил Хаус у Чейза.
Однако тот вместо ответа все так же внимательно смотрел вслед Кэмерон, погруженный очевидно в свои какие-то мысли. По глубокому убеждению Хауса сейчас даже Уилсон не мог бы оспорить сходства Чейза с влюбленной игуаной. Он щелкнул пальцами у молодого человека под ухом, и Чейз вздрогнул.
- Что?
- Я спрашиваю, почему ты не пригласишь ее на свидание? Поиграли бы в песочнице, полепили бы куличики, она бы одела тебе на голову ведерко и постучала бы сверху совочком, раз уж тебе нравится БДСМ, ну и вы могли бы закончить неловким угловатым детским сексом.
Чейз на секунду принял гордый и замкнутый вид, будто собираясь сказать, что не желает обсуждать подобные вопросы, но быстро спохватился, что Хауса этим не проймешь.
- Я бы предпочел советы не от того, чьи отношения держатся только на подвижничестве доктора Уилсона.
Хаус откровенно хмыкнул и окликнул девушку, вышедшую из кладовой с упаковками в руках.
- Кэмерон, ты помнишь Чейза? Отличная прическа, австралийский акцент, хорошие перспективы на многих достойных поприщах и паре недостойных.
Она склонила голову к плечу, переводя взгляд с одного на второго.
- Я, конечно, знаю Чейза, - осторожно ответила Кэмерон, не уверенная, что именно задумал Хаус.
- Как насчет того, чтобы сходить с ним на свидание?
На этот раз Кэмерон улыбнулась.
- Хорошо. Пятница его устроит? Он может угостить меня кофе.
- Вполне. Он обожает кофе и обожает пятницы.
- Значит, мы договорились, - заключила она и открыла дверь палаты. – И, Хаус, во время свидания нам тоже надо будет общаться через вас или можно будет говорить напрямую?
- Это еще обсуждается, - ответил Хаус.
Как только дверь палаты закрылась за ней, Чейз повернулся к Хаусу.
- Какого черта это было? Хаус… Вообще-то ладно, - внезапно оборвал он сам себя, - я ничего не хочу знать, скажите только, зачем вы это сделали?
Тот пожал плечами.
- Я проникаюсь духом Рождества и мне хочется делать приятное людям. Во мне заговорил инстинкт работодателя, а от тебя не будет толка, пока половину времени ты в прострации, а вторую половину в спермотоксикозе. Я уверен, что вы будете ужасной парой и потворствую своему желанию делать гадости. Выбери любой вариант, ты все равно не узнаешь, который из них – правда. Если тебе обязательно нужен один – выбирай последний, он подтверждается фактами, а это полезно. Теперь, если ты желаешь избавиться от моего общества, можешь просто сказать мне, где Форман.


~ ~ ~
1. очищенного от мягких тканей
2. препарат для химической кастрации, применявшийся по судебному решению против педофилов.


Глава 3.

Форман был в приемном отделении, забирал у Салливан результаты экспресс-анализов, которые и принес в диагностический кабинет, где собрались все остальные.
- Иммунология пришла, - сказал он, - маркеров вирусных гепатитов не найдено. Экзотические вирусы не смотрели – но у нее спокойный эпидемиологический анамнез, она не выезжала из страны.
- При осмотре все признаки поражения печени налицо. Заболевание началось подостро. Болей, лихорадки не было. По сути, при плановой сдачи биохимии крови просто обнаружили повышение печеночных ферментов, а вслед за этим уже сразу же появилась желтуха. Она сдавала биохимию в прошлый раз весной – все было в норме, - отчиталась Кэмерон.
- На УЗИ печень немного уменьшена в размерах, - пробормотал Чейз, перебирая только что полученные результаты.
Когда печень увеличивается – это значит, что она поражена воспалительным процессом, но когда она уменьшается – дело совсем плохо. Это цирроз.
- Закажи эластометрию, - распорядился Хаус, - посмотрим степень выраженности цирроза. Что вам напоминает клиническая картина?
- Учитывая семейный анамнез, - тут же ответил Чейз, - я бы думал про болезнь Уилсона.
- Это первое, что пришло тебе в голову? – уточнил Хаус. – Мне пора начинать ревновать?
- Ничто не свидетельствует о патологическом накоплении меди, - возразила Кэмерон. – Я смотрела.
- Не всегда нарушение обмена меди проявляются внешне, - не согласился Чейз, и девушка кивнула ему в ответ.
- Ладно, - прервал их Хаус, - делайте анализ на медь и церулоплазмин. Что еще?
- Аутоиммунные антитела к ткани печени, - предположила Кэмерон. – Они должны быть, если это аутоиммунный гепатит. Она как раз в самом неудачном возрасте для него – период полового созревания. Все аутоиммунные болезни начинают проявляться.
Это она могла и не говорить. Про это Хаус и сам мог много рассказать. Он даже целую лекцию мог прочитать о срыве компенсаторных возможностей и гормональном дисбалансе, которые приводят к началу аутоиммунных атак.
- А что с анализами на ВИЧ? – вдруг спросил Форман.
- ВИЧ? – машинально переспросил Хаус, записывающий на доску симптомы, укладывающиеся и не укладывающиеся в картину аутоиммунного гепатита и болезни Уилсона.
- Ну, я просто подумал об «оккультном» гепатите.
- Это когда вшивый лохматый черномазый вудуист втыкает иголку в восковую куколку? – уточнил Хаус, снова садясь в кресло и потирая изувеченное бедро. – Прости, Форман, чтобы такой найти, тебе надо было родиться на лет на сто раньше – тогда твои предки так еще делали.
Форман лишь вздохнул в ответ на такие антиполиткорректные шутки. Обычно он расценивал издевки Хауса как часть оплаты за обучение.
- Это когда при выраженном падении иммунитета, организм уже не способен вырабатывать никакие антитела, все маркеры вирусных инфекций исчезают из крови и определить гепатит становится невозможно. Я читал в журнале о таком полгода назад и не куплюсь на ваш сарказм по поводу вуду, так как готов поклясться, что это была ваша статья.
- Неужели я о таком писал? – притворно спросил Хаус. – Это я сплоховал, надо мне было написать о ритуалах гадания на внутренностях кур – и веселее было бы, и поел бы свежей курятины.
Кое-какое кудахтанье в ответ Утята сгенерировали, но шутил сейчас Хаус слишком уж напряженно и вымученно, чтобы оно было полностью искренним.
- Ладно, будем смотреть анализ и на ВИЧ тоже. Она не похожа на больную на последней стадии СПИДа, но если бы все больные были похожи на себя, наша жизнь была бы слишком простой. Итак, Кэмерон держится за иммунологию с упорством узкого специалиста – и я не стану сейчас говорить, что думаю об узких специалистах, потому что еще не расплатился по прошлому иску от одного из них; Чейз подбивает клинья к Уилсону… к болезни Уилсона, а Форман лидирует… в вуду. Еще что-нибудь?
- Амилоидоз? – наудачу предложил Чейз.
- В анамнезе нет ничего о хроническом воспалительном очаге, - покачал головой Форман, - и на УЗИ не видно отложения патологического вещества.
- Оно не всегда видно на УЗИ. Надо делать биопсию.
Три пары глаз обратились к Хаусу, тот пожал плечами.
- Биопсия вещь хорошая. Большинство гепатитов неясной этиологии перестают быть таковыми, как только печень попадает к патологанатому.
Хаус не стал уточнять, что когда печень попадает к патологоанатому целиком вместе с пациентом, хороший врач прочесывает ее вдоль и поперек, а при прижизненной биопсии берется миллионная доля органа.
Теперь команда обменялась быстрыми взглядами.
- Детский хирург в отпуске, - заметила Кэмерон, - придется просить доктора Магнер.
Чейз, перебирающий анализы, поднял голову.
- На коагулограмме выраженное снижение показателей свертываемости крови, видимо, из-за поражения печени, и количество тромбоцитов сто при минимальной норме двести.
Форман тихо присвистнул.
- Ну, про биопсию можно забыть. Ни один хирург не захочет лезть в печень иглой при таких показателях.
Все снова посмотрели на Хауса, но тот молча разглядывал исписанную доску и думал, что был бы рад любой из этих болезней, действительно любой, только бы не аутоиммуному гепатиту. Сейчас, когда на его попечении оказалась третья мисс Уэлш с поражением печени, аутоиммунный гепатит превратился в настоящее пугало для него. Это был очень дурной знак. Когда врач начинает бояться болезни – это очень плохо.
*
Как ни поздно вернулся Хаус домой после обсуждения с Утятами всех возможных вариантов и выбора плана обследования, Уилсон, занятый написанием посмертного эпикриза, вернулся еще позже.
Хаус сидел на диване, все еще в рабочей одежде, как-то подчеркнуто неловко, нахохленный, сумрачный, и читал последний номер «Hepatology», что было вопиющим нарушением порядка – у них лежал еще не распечатанный «Lancet», который они читали оба, и хаусовский «Infectious Diseases» за этот месяц тоже был не дочитан. Онкологические журналы Уилсона были вытащены из аккуратной стопки и веером лежали рядом с полкой – очевидно Хаус разыскивал нужный. Уилсон не в первый раз подумал, глядя на кучу макулатуры, что читал бы раз в десять меньше, если бы Хаус не имел привычки поднимать его на смех всякий раз, когда Уилсон проявлял неосведомленность в любом вопросе.
Уилсон сел рядом на диван, и после мгновенного молчания Хаус раздраженно кинул журнал на столик и устроился так, чтобы опираться спиной о любовника.
- У меня сегодня был настолько паршивый день, - сообщил он, поглаживая колено Уилсона, - что я не хочу вообще ничего, кроме горячего ужина и секса.
- Это тебе еще повезло. Мой был ужасен настолько, что я не хочу даже этого.
Хаус повернул голову, чтобы поймать его взгляд.
- Что совсем-совсем? Я готов выкинуть пункт про ужин из обязательной программы
Уилсон слабо усмехнулся.
- Совсем-совсем.
Хаус слегка потерся о его плечо колючей щекой. Его касания стали мягкими, едва уловимыми.
Уилсон прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
- Но ты, полагаю, сможешь меня переубедить, если очень постараешься.
Хаус мог и, в кое-то веки раз, был совсем не против сделать то, что его просили.

Уилсон хорош в постели. Это такая выведенная Хаусом теорема (или аксиома – он изрядно подзабыл математику). Дело тут не в опыте и не количестве былых пассий – это все механистические наработки, а Уилсон вовсе не стремится демонстрировать какой-то особо изощренный свой опыт. Да Хауса скорее обескуражило бы, чем обрадовало, если бы Уилсон притащил в их квартиру фиксирующий станок из секс-шопа, или попробовал бы секс в поставленном на кровать кресле, или потребовал бы одновременного взаимного проникновения – это Хаусу вообще до сих пор кажется нарушающим все законы человеческой анатомии и как минимум пару – ньютоновской физики. Хаус уверен, что такие изыски как правило заканчиваются плохо – слишком велик шанс расстаться либо с каким-нибудь предметом мебели, либо с какой-нибудь конечностью, а лишних у Хауса определенно нет.
Зато Уилсон с поразительной проницательностью чувствует любое настроение Хауса и безошибочно откликается на него, точно понимая, когда тому хочется мягких, неторопливых ласк, когда страсти на самой грани грубости, когда уступить, а когда перехватить инициативу. И хотя Хаус давно постановил себе ничему не удивляться относительно Уилсона – надо сказать, это свое правило он регулярно нещадно нарушает – и тем не менее, в какой-то момент, месяца через два или три после того, как они стали любовниками, он почти готов был спросить, каким же образом Уилсон угадывает не просто не произнесенные, но даже не осмысленные толком желания. От этого вопроса его удерживала только собственная непомерная гордость, не позволяющая сдаться и отказаться от самостоятельных поисков разгадки так легко, ну и еще уверенность, что Уилсон и сам толком не знает ответа. Это все на уровне сверхсознания. Он почти готов был уверить себя, что это все на уровне вполне научной фигни, которая, когда происходит на уровне коры головного мозга, называется дедукцией, а на уровне подкорковых структур – интуицией. И тем не менее, отдавало это совсем ненаучной эмпатией, хотя Хаус скорее позволил бы на куски себя разрубить, чем признал такое.
Впрочем, он все еще отдавал себе отчет, что большинство людей не задавались бы подобными вопросами на его месте, а просто наслаждались идеальным сексом и идеальным любовником. С другой стороны, он не собирался меняться с кем-либо местами – ему достаточно хорошо сейчас было на своем собственном.
Уилсон подавался навстречу, целовал его в губы, подбородок, шею, слегка царапая появившейся к вечеру щетиной. Тело его было сейчас податливым, послушным, он легко велся за любым движением Хауса, а руки, прикосновения оставались уверенными, спокойными, поддерживали, привлекали, поощряли; и от такого сочетания легко становилось идти на любые безумства, любые глупости, и ласки раз за разом вырывали у Хауса такие слова и признания, которых едва ли можно было бы добиться даже под пытками.
Уилсон скользил раскрытыми ладонями по груди Хауса, обнимал, сжимал плечи, неожиданно сильно, почти до боли, которая вплеталась в упоение секса острой, еще более пьянящей ноткой. Она не только не отрезвляла, но заставляла отвечать любовнику более страстно, более полно.
Даже мозг Хауса сейчас уступил место чувствам, позволил эмоциям не просто управлять, но и вовсе затопить с головой, заполнить все тело, отдаться в каждой клетке. Забылось сейчас все лишнее, ненужное, выходящее за пределы их пары, их постели, их любви: и боль, и неудачи, и загадки, и мертвые или умирающие пациенты.
Было очень просто и правильно вздрагивать в ответ на ласки, прижимать к себе Уилсона вплотную, и даже еще теснее, буквально сливаясь, прихватывать зубами его мокрое плечо и все равно простанывать на выдохе. Он удерживал Уилсона, когда тот дернулся и дрогнул на пике. Обнимал одной рукой за шею, целовал закрытые глаза, подрагивающие губы, влажный от испарины лоб, а потом, когда Уилсон немного отошел и успокоился, Хаус окончательно капитулировал под ласками, то неторопливыми, но точно выверенными, то быстрыми, почти резкими, отдающимися тем же ритмом, который настойчиво требовало тело. Уилсон не прекратил ласкать его даже после кульминации, заставляя переживать каждый следующий спазм еще острее и слаще, до тех пор, пока Хаус не начал сам отталкивать его руки, не в силах выносить больше.
Это все было прекрасно, всегда было прекрасно.
Но едва ли не лучше было потом: расслабиться, ощутить рядом с собой усталое тело любовника, его дыхание на своей коже, его сердцебиение под ухом, задремать, зная, что когда проснешься, то все еще не будешь один. Когда удавалось пристроить на Уилсона больное бедро до того, как тот спохватится, мир и вовсе был близок к идеальному.
Однако на этот раз идеальность мира здорово нарушило то, что Уилсон, стоило ему увериться, будто Хаус заснул, аккуратно спихнул его с себя, подсунул подушку – как будто такой примитивный обман мог всерьез сработать - вылез из-под одеяла и куда-то ушел. Дверь он притворил за собой очень тихо, явно стараясь не шуметь, но стоило замку в ручке щелкнуть на грани слышимости, как Хаус распахнул глаза. Пару минут он напрягал слух, стремясь уловить возможный звук текущей в ванной воды, но ничего подобного не услышал.
Уилсон натянул на себя тренировочные штаны и футболку в гостиной, вышел на кухню и сел за стол. Стив Маккуин подергал слегка лапками во сне, но не проснулся – он вообще последнее время предпочитал отсыпаться.
Но у Уилсона сна не было ни в одном глазу, и на этот раз он знал точно, что его довело до такого состояния. Зачем он делал коникотомию, спросил он сам себя, причем в голове вопрос отозвался голосом Хауса. За прошедший день он задал себе этот вопрос раз двести и двести же раз дал на него ответ: он поступил согласно правилам, инструкциям, рекомендациям. Он все сделал верно. Каждый следующий раз ответ этот звучал все более беспомощно и менее убедительно даже для него самого.
В таких случаях, герои их любимых черно-белых фильмов цедили «виски на два пальца». Уилсон со вздохом встал и налил себе молоко.
Ведь он же знал про опухоль, знал. Локализацию знал, уровень поражения знал, знал размер, инвазию, восприимчивость, клеточный штамм, на эндоскопии видел – только что на вкус не пробовал! Зачем он делал коникотомию?
Пить не хотелось. Спать тоже.
- Какого черта ты тут делаешь?
Уилсон даже не вздрогнул, будто был готов, отхлебнул молока, и только потом повернулся к растрепанному, щурящемуся на свет Хаусу, одетому в одни полузастегнутые джинсы.
- Не спится… а что ты встал? Ложись.
- Уилсон, - жестко сказал Хаус, подходя ближе, зло впечатывая трость в пол, - ты клинишься.
- Вовсе нет.
- А я говорю да. Ты притащил этот трупак на своих плечах домой и уложил его между нами в постель, а меня это не устраивает – кровать и без того не слишком широкая. Заканчивай, Уилсон.
Уилсон дернулся плечом, чувствуя, что на сегодня с него определенно хватит гениальных догадок Хауса насчет того, что и перед самим собой не стоит афишировать.
- Пусть так, я клинюсь. Что поделать, если я размазня? Я, похоже, не умею сбросить груз за дверями квартиры, - он потер переносицу. – Наверное, мне лучше было бы выбрать другую работу…
Хаус постоял пару мгновений, потом выдвинул тростью стул и уселся рядом.
- Ну уж нет. Никем другим я тебя не представляю.
- Я мог стать дерматологом, - предположил Уилсон. – Дерматологу не приходится таскать с работы мертвый груз.
Это была неправда, и Уилсон сам это знал. У дерматолога есть свои синдромы Лайелла, Стивена Джонса, своя пузырчатка1, не говоря уже о вездесущей красной волчанке.
- Тогда мы вряд ли познакомились бы, - заметил на это Хаус. – Я не стал бы доставать из тюрьмы дерматолога, считаю, что их место именно там за бессовестный подлог, который они совершают, выдавая себя за врачей.
Искренней улыбки от Уилсона сейчас можно было не ждать, но кое-как уголками губ он дернул. Хаус встал.
- Возвращайся в постель, Уилсон. Раз уж мы все равно не спим, можем придумать что-нибудь грандиозное. Например, завоевать мир… Ну, или просто в «Я смотрю на…» поиграем.
- Хорошо, - одними губами откликнулся Уилсон. – Хорошо. Иди, я сейчас.
Он встал, подождал, пока Хаус ушел, убрал молоко в холодильник, закрыл дверь, выключил свет и направился в спальню.
А напоследок все же спросил себя: зачем же он делал коникотомию?
*
Когда Хаус вошел, доктор Леммон, кивнув ему, быстро взмахнула короткопалой, сильной рукой и продолжила:
- С точки зрения биологии все в жизни гораздо проще. Смысл человеческого существования ограничивается выполнением репродуктивной функции, в ее широком понимании. Когда человек говорит, что ищет цель в жизни, он лукавит – это все уже давно найдено до нас. Жизнь того, кто не имеет детей – она вообще бессмысленна. По крайней мере…
Примерно в таком духе она рассуждала последние минут сорок, и улыбка Уилсона, которой он поприветствовал Хауса, была уже даже не вымученной, а откровенно говоря, прямо-таки замученной. В принципе, доктор Леммон, маленькая, толстенькая и решительная, годившаяся ему в матери, Уилсону нравилась, но сегодня он желал слышать от нее, как от представителя городского судебно-медицинского бюро, исключительно заключение по смерти мистера Кортиса, а именно этой темы она как-то не касалась.
- Вы, конечно, можете этого не понять, для современных людей семья вообще не так важна, как была в наше время – и я уверена, что природа отомстит за это… Хотя нельзя винить только людей… все так изменилось… В современном обществе студент-медик уже не может завести семью, пока не закончит университет. Когда я училась, вся программа обучения была другой… более фундаментальной, разносторонней… лучшей.
- А потом пришел Джордж Вашингтон и всю ее порушил? – предположил Хаус с невинным видом.
Доктор Леммон неприязненно на него взглянула. Она, конечно, была старше его лет этак на пятнадцать-двадцать, однако древней старухой, как истинная женщина эпохи заместительной гормональной терапии, себя не считала.
- Я не люблю хаять современность… тогда тоже было немало проблем…
- То есть, Джордж Вашингтон, в принципе, мог и не приходить? – уточнил Хаус, который никак не мог уняться.
Доктор Леммон сразу захотела поговорить о чем-нибудь совсем-совсем другом.
- Да, по поводу заключения, Джеймс, я все закончила и представлю его в бюро сегодня же, если успею до трех, крайний срок завтра. Там все в порядке. Коникотомия выполнена идеально, а опухоль занимает чуть ли не девяносто процентов просвета. Ввести интубационную трубку было просто невозможно – все равно что пытаться верблюда в игольное ушко протащить. Трахеостомия в нижнем сегменте тоже проведена абсолютно четко, и уж не ваша вина, что сегмент вам попался самый неудачный и трудоемкий для этой операции. Заключение: обтурационный стеноз гортани, удушье и реактивная остановка сердца. Вам не хватило буквально нескольких минут, Джеймс. Я могу себе представить, действительно могу, как вы переживаете, но не вздумайте даже винить себя – вы все сделали верно.
- Спасибо, - кивнул Уилсон, тщательно прислушивающийся к своим ощущениям в поисках облегчения.
Он проводил доктора Леммон, предупредительно распахнув перед ней дверь кабинета, и вернулся за свой стол.
- Тебя можно поздравить? – спросил Хаус, и Уилсон поднял голову.
Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не сразу понял вопрос.
- Уилсон?
- Тебе не нужен мой ответ, - откликнулся тот, потирая глаза, - ты все равно поступишь, как сам считаешь нужным.
Хаус не удержался от улыбки.
- Верно, - согласился он, - но мне иногда нравится поддерживать в тебе иллюзию будто это не так.
- Зачем пришел? – спросил Уилсон, выходя потихоньку из транса.
- Во-первых, я не хочу идти к своей пациентке и узнавать результаты от применения глюкокортикоидов, во-вторых, на диагностическом отделении Утята с результатами анализов найдут меня сразу же – я даже отсюда слышу, как они крякают, бегая там взад-вперед. Ну, и в-третьих, мне прислали бумаги из банка, так что я принес их к тебе.
- До или после того, как наделал из них самолетиков? – уточнил Уилсон.
- До. Но искушение было велико, - признал Хаус, протягивая ему папку.
Уилсон быстро ее проглядел.
- Хаус, знаю, мы это уже не раз обсуждали, но ты все-таки уверен?
- Уилсон, ты меня уже достал этим вопросом… Он в постели-то звучит раздражающе, а уж вне ее… Скажем так, я абсолютно точно больше дорожу своей задницей, чем своим банковским счетом.
- Я не спрашивал тебя об этом в постели, - открестился Уилсон, - но в банковских делах, в отличие от постели, на мне висит три обязательства по алиментам. То есть, я понимаю, что общий счет будет проще в плане оплаты жилья и других трат… и я, конечно, сделаю все, чтобы тебя никак проблемы моих выплат не коснулись… но риск есть.
- Да-да, - подтвердил Хаус. – Я такой. Рисковый и бесстрашный.
Уилсон сдался и вывел его из кабинета, намереваясь заодно разжиться кофе из автомата, однако стоило им с Хаусом оказаться в вестибюле, как навстречу поднялась женщина и без малейшего колебания сразу шагнула к диагносту.
- Доктор Хаус… Доктор…
Голос у нее не дрожал, оставаясь красивым глубоким контральто, да еще и с модуляциями, однако она явно не в силах была продолжать, и Хаус воспользовался этим, отступя на шаг.
- Только не истерика, пожалуйста. Вы видите, как напугали меня? Я говорю «пожалуйста».
- Это не истерика, - все же совладала она с собой, - у меня не бывает истерик.
Глаза у нее сверкали остро и сухо.
- Я рада видеть вас, доктор.
Первая фраза на Хауса впечатления не произвела, он вообще подозревал в глубине души, что любой спокойный родственник больного просто отдыхает от предыдущего психоза и собирается с силами для следующего, а миссис Уэлш, с ее сухим и слегка одержимым блеском в глазах, и вовсе не производила впечатления спокойной.
Вторая фраза заставила его поморщиться – когда тебе еще и рады в таких случаях, это совсем тяжко.
- Увидимся, Джимми, - бросил он Уилсону, и тот в кои-то веки раз послушался и вернулся к себе в кабинет, размышляя о том, когда все же осознание, что кому-то хуже, чем тебе, приносит облегчение.
В кабинете, однако, его взгляд упал на копию судебно-медицинского заключения, которая лежала на столе.
Вам не хватило нескольких минут, доктор Уилсон? Тех самых, которые вы потратили на заведомо бесполезную коникотомию?
Он ненавидел этот хаусовский голос у себя в голове

~ ~ ~
1 - синдром Лайелла, Стивена Джонса и пузырчатка - различные дерматологические заболевания, тяжелые и потенциально смертельные, характеризуются прогрессирующим отслаиванием участков эпидермиса.


Глава 4.

- Ей не лучше? – без особой нужды спросила доктор Салливан, глядя на лежащую в палате интенсивной терапии Кэрри Уэлш.
Хаус ее ответом не удостоил, подразумевая, что надо быть совсем полудурком, чтобы не догадаться – больного, которому становится лучше, в реанимацию не переводят.
Вместо него ответил Форман.
- Ей намного хуже. Трансаминазы и билирубин выросли в десятки раз с момента поступления. Она в прекоматозном состоянии. Чейз сегодня провел с ней всю ночь, под утро пошел на перитонеальный диализ, но от этого было не так много толка.
Пейдж только головой покачала – диагностическое отделение к ней, конечно, отношения не имело, а вот интенсивная терапия, учитывая, что именно сюда ее отправили на подмену ушедших в рождественский отпуск сотрудников, была зоной ее ответственности, а общая картина складывалась так, что именно тут Кэрри Уэлш и будет умирать. Не то, чтобы доктор Салливан была от этого в восторге – она, откровенно говоря, предпочла бы, чтобы мисс Уэлш и скончалась на диагностическом отделении раз уж это неизбежно – потому что, видит Бог, в интенсивной терапии хватает своих потенциальных покойников – но сказать это вслух она не решилась. Доктор Хаус и без этого выглядел так, словно вот-вот убьет кого-нибудь.
Хаус напряженно размышлял, эта невероятно быстро прогрессирующая печеночная недостаточность казалась ему странной. Да, у двух предыдущих сестер симптомы тоже нарастали быстро, но тут было что-то совсем необычное. Хаус поморщился. Ему отчетливо не хватало мячика или йо-йо, или хотя бы родной белой доски – хотелось занять чем-нибудь руки и упереться куда-нибудь взглядом, палата интенсивной терапии и пациентка только отвлекали, однако он должен был дать хоть какие-то рекомендации по смене терапии перед тем, как уйти из реанимации.
- Какая доза кортикоидов?
Форман назвал суточную дозу, и она была максимальной.
- Иммуносупрессоры?
- Уже ввели в схему. Иммуносупрессия развивается, но титр антипеченочных антител все еще очень высокий, а клиническая картина и вовсе ничуть не улучшилась от вторичного иммунодефицита.
Хаус снова посмотрел на больную. Упрямо продолжавшая красится, пока еще оставалась в сознании, то есть до вчерашнего дня, она, со своим выбеленным лицом и черными кругами вокруг глаз, выглядела уже покойницей. Врач стиснул зубы. Аутоиммунный гепатит, конечно, адская штука, но в этот раз он отступит. Эту пациентку Хаус твердо решил вытащить. Он уже и не помнил, когда в последний раз его так захватывала непреодолимая потребность спасти больного. Это, в итоге, только мешало, сбивая мысли.
Хаус раздраженно стукнул тростью о пол. За всю свою жизнь он так и не научился думать непосредственно при обследовании больного, а теперь и вовсе поздно переучиваться. Уже многое слишком поздно. Он развернулся, собираясь уходить, когда Форман остановил его.
- Что мы будем делать?
- Ну, - задумчиво отозвался Хаус, - Утенок пусть преданно ухаживает за больной, а добрый дядя доктор пойдет к трансплантологам.
Стоило ему покинуть отделение, как доктор Салливан уточнила:
- Скажи, пожалуйста, Утенок – это я, что ли?
- Нет, - крайне мрачно ответил Форман, - Утенок – это я.
Пейдж окинула его взглядом: бритая голова, хмурое лицо, бицепсы, отчетливо обрисованные даже под рукавами халата – и кивнула.
- Как скажешь, - преувеличенно мягко сказала она.
*
Временами Хаус гадал, куда девается большинство врачей со всех отделений, стоит только оленю Рудольфу ткнуться в мир своим красным носом, с ринофимой или без нее. Теперь он знал наверняка: все они попадают на отделение трансплантологии. По крайней мере, так ему показалось с первого взгляда. На отделении царила суматоха, которую Хаус мог бы принять за предпраздничную, когда врачи заканчивают дела перед отпусками, если бы он не бывал тут раньше и не видел, что это обычная их рабочая обстановка. Люди сновали туда-сюда, с контейнерами, аппаратами, многочисленными бумагами, и все были облачены в белые халаты, все только врачи или в лучшем случае медсестры, ни одного пациента в поле зрения не было. Здесь составляли акты, подписывали протоколы, укладывали органы в нужные растворы, замораживали забранный материал; здесь работали с донорами, с частями тел тех, кто уже умер совсем, или же тех, у кого умер мозг, что на взгляд Хауса было не лучше. Где-то за всем этим, конечно, маячил потенциальный больной, но довольно далеко. Если в большинстве случаев пациент служит главным персонажем, будь сама пьеса комедией или трагедией, то тут он явно был на уровне списка «и другие».
Хаус без медицинского костюма сработал примерно как включенная лампа, из-за чего последовательно подлетели три вида мотыльков, которые, узнав, что ему нужен заведующий, улетали с тем, чтобы привести новый вид мотыльков. Когда мотыльков-медсестер последовательно сменили мотыльки-ординаторы, а тех – мотыльки-врачи, информация о том, что Хаусу нужен заведующий, очевидно облетела все отделение. После этого обращать внимание на пришельца перестали. Довольно скоро Хаус понял, что к нему не просто никто не подходит узнать, зачем он здесь, но и вообще его как будто не видят, толкаясь по своим делам. Он стал частью этой системы, и она начала его переваривать.
Пару минут он раздумывал, как бы привлечь внимание публики, однако единственное, что ему удалось придумать требовало пожертвования одной почки, и это даже Хаус уже считал перебором. Тогда он просто отловил ближайшую жертву за рукав и, не удовлетворяясь больше: «Да-да, я немедленно сообщу заведующему, что его ждут», держал, пока звонок не был совершен прямо в его присутствии.
В целом врачи Плейнсборо делились на тех, кто Хауса не знал, и тех, кто Хауса не любил. Предыдущий заведующий относился ко второй категории, теперешний - к первой. Когда он, наконец, возник откуда-то из-под продизенфицированного ламината, на котором не было и следа земли, и представился, то Хаус, чувствующий, что трансплантационная бюрократия действует на него отупляюще, ответил лишь:
- Доктор Хаус.
Тиздейл картинно выгнул бровь:
- Так это вы доктор Хаус?
Примерно шесть человек из десяти при знакомстве задавали этот вопрос, и Хауса все время подмывало ответить «нет», и посмотреть, что они потом будут делать. Однако сейчас он сдержался.
- Постаревший на двадцать минут и набравшийся жизненного опыта, но это все еще я.
Доктор Тиздейл высказал готовность поговорить о порядках на своем отделении, о рождестве, возможно, и о том, как сыграли «Джерсийские дьяволы», но о деле Хауса он даже слушать не пожелал.
- Доктор Хаус, вы что думаете, что у меня тут много лишних ненужных печенок?
С этими словами Тиздейл излишне драматично, на вкус Хауса, взмахнул обеими руками. Между бровей у ведущего врача трансплантационного отделения залегли нерасходящиеся морщинки и от этого казалось, что он все время хмурится.
- Если так, - ответил Хаус, - то мне, пожалуйста, два суповых набора, мозги, сердце, смелость… ну и печень на пересадку, конечно.
Доктор снял свои старомодные крупные очки и начал протирать стекла, которые в этом совсем не нуждались.
- Хаус, если бы я и хотел поставить ее в очередь на пересадку, сомневаюсь, что подходящий орган нашелся бы вовремя.
- У нее есть родственные доноры… в крайнем случае, если никто не подойдет, я готов прислать Чейза – отрежьте печень у него.
- Доктор Хаус, вы не в состоянии уменьшить агрессию ее организма по отношению к собственной печени, несмотря на массивную иммуносупрессивную терапию, и вы хотите, чтобы я в таком случае пересадил ей донорский орган? - резко бросил трансплантолог. - Займитесь сами, если хочется погеройствовать, и можете сразу выкинуть донорскую печень в мусорное ведро – будет меньше возни.
Пару минут Хаус повертел эту мысль, но с некоторым сожалением вынужден был от нее отказаться – маловероятно, что ему удастся воодушевить Чейза настолько, чтобы тот согласился получить специализацию трансплантолога за пару суток… собственно и никого другого тоже. Однако уходить просто так из такого стерильного, такого нового, такого правильного отделения, которое так хорошо отражало лицо медицинской индустрии, или по меньшей мере ту ее часть, которая опирается на новые технологии, но все так же не в состоянии помочь больному – это казалось неправильным, поэтому Хаус пожал плечами и заметил:
- Хреновый из тебя врач, если ты не в курсе, что печень можно выбрасывать только в контейнер для биологических отходов.
*
Дверь в кабинет Кадди была приоткрыта и, недолго думая, Хаус распахнул ее без стука. Уилсон, сидящий у стола главного врача обернулся на секунду и тут же снова вернулся к разговору.
- Когда одно время мы обсуждали этот вопрос, моя первая жена хотела дать ребенку имя «Джеймс».
- По-моему, это мило, - заметила Кадди, - сын, названный в честь отца.
Уилсон покачал головой.
- Она так хотела назвать только девочку… Думаю, это была первая причина, по которой у нас не было детей. Вторая – то, что мальчика она хотела назвать Элис. Эллоди звонила, - пояснил он для Хауса, - утром она родила сына, снова.
- Счастливая мама, - с почти неуловимым налетом горечи заметила Кадди.
- Крыса удобнее, тише и не попадает в плохие компании, - ответил на это Хаус. – Но я надеюсь, ты не вопросы материнства со мной собралась обсуждать? Потому что я на это не пойду – мои гены слишком уникальны, чтобы разбрасываться ими почем зря. В любом случае не могу это обсуждать, - он понизил голос до заговорщицкого шепота, - при Уилсоне.
Тот едва слышно хмыкнул в ответ на это и заметил, что женщина, желающая нормального ребенка, с большей вероятностью использует гены с планеты Криптон, чем хаусовские.
- Хаус, - прервала их обмен любезностями Кадди, - я тебя звала из-за твоей пациентки. Ее страховка не покрывает дальнейшего пребывания в больнице.
- Ну, я с у довольствием ее выпишу, только ее матери, наверное, будет сложно унести ее вместе с кроватью, кардиомонитором, аппаратом искусственного дыхания и диализа из отделения интенсивной терапии?
- Я совсем не это имела в виду! – поморщилась Кадди. – Может, перерегистрируем ее по квоте хосписа? У них остались детские места.
- Нет, - кратко ответил Хаус, но таким тоном, что Уилсон тут же вмешался:
- А как экстренное жизнеугрожающее состояние ее перерегистрировать не получится?
Кадди вздохнула, машинально поправляя рукой высокую прическу, из которой настойчиво пыталась выбиться вьющаяся прядка.
- Попробую. Сейчас самый конец года – квот почти не осталось ни на что, ты это сам знаешь, Хаус. И кстати, Уилсону я уже подписала три выходных дня на Рождество, а твоего заявления до сих пор так и не видела – если ты думаешь, что сможешь кинуть мне его вечером двадцать третьего и раствориться в неизвестном направлении, то ты очень ошибаешься.
Хаус поднял брови, а Уилсон как-то преувеличенно внимательно стал разглядывать столешницу.
- Это Уилсон у нас легкомысленный мотылек, порхающий туда-сюда и попивающий кофе на конференциях еретиков, - начал Хаус.
- Не думал, что мотыльки так делают, - тихо пробурчал себе под нос Уилсон.
Хаус, все прекрасно услышавший, дернул уголком губ, бросив быстрый взгляд искоса, и продолжил:
- А я, как у меня это заведено, останусь и буду трудиться в поте лица на благо пациентов.
Кадди медленно перевела взгляд с одного на второго.
- Вы слишком много стали перенимать друг у друга.
- И не говори, - ответил за обоих Хаус, - и на мой взгляд, с этим пора завязывать! Особенно учитывая, что никаких «в болезни и здравии, горе и радости» тут не предусмотрено.
Кадди посмотрела на него внимательнее, но лицо Хауса было непроницаемо.
* * *
Коникотомия предписывается врачу, не имеющему специальной подготовки или не обладающему необходимыми инструментами, потому что это одна из самых простых и легких в исполнении операций, которая может быть проведена даже с помощью канцелярского ножа и корпуса шариковой ручки. Однако несколько минут она, тем не менее, занимает и, в принципе, даже по меркам экстренной медицины, это не так уж много.
Только сердцу мистера Кортиса не хватило как раз этих нескольких минут, потраченных на бесполезную коникотомию. На коникотомию, которую Уилсон сделал выше уровня нахождения опухоли, хотя прекрасно знал, не мог не знать… Зачем?
«Стереотипное мышление», - великодушно подсказал голос Хауса в голове, и Уилсон почувствовал, что если эта крутящаяся в голове, сводящая с ума пластинка немедленно не остановится, то он закричит.
- Что с тобой сегодня? – спросил он вслух, не озаботившись даже понизить голос, прекрасно зная, что Хаус не спит.
При прочих равных, он предпочитал слушать реального Хауса.
- Что? – тут же отозвался тот совершенно не сонным голосом. – Ничего. Все было хорошо.
- Вначале, - ровно заметил Уилсон, - ты наслаждался, да. А потом твои движения стали механическими… тебе стало все равно. Что случилось?
- Ничего, - на этот раз резко ответил Хаус.
Он лежал навзничь рядом и смотрел своими светлыми глазами в потолок, а теперь отвернулся слегка, чтобы Уилсон не видел его лица.
- Нет, не ничего, - упрямо сказал Уилсон. Он даже ни о чем не спрашивал – и так все было понятно. – Кто теперь думает о пациенте дома?
- Я не думаю.
- Думаешь, - без малейшего сомнения ответил Уилсон.
Он разумеется догадывался, к чем они идут, и был почти рад этому. Возможно спор, ссора, скандал утомит их достаточно, чтобы можно было забыть всех своих пациентов, уже умерших и только умирающих, и, наконец заснуть.
- Думаешь, - повторил он, - думаешь, что она умрет. Скоро. И тебе ничего с этим не сделать.
Внезапно Хаус рывком сел, явно намереваясь что-то сказать, но вместо этого его лицо исказилось гримасой боли, и он вцепился ногтями в собственное бедро. Уилсон поднял голову с подушки, обеспокоенно всматриваясь в него, готовый уже пойти за лекарствами, но через несколько минут Хаус все же разжал пальцы, конвульсивно стиснувшие простыню.
- Что тебе надо, Уилсон? Чтобы я сказал, что теперь я – слабак?
- Ты просто человек, - тихо ответил Уилсон не то ему, не то себе, - как и все мы.
- Тебя это радует?
- Немного, - признался Уилсон, осторожно укладывая Хауса рядом с собой.
- А меня нет.
Самомнения Хауса, подумал Уилсон, поглаживая его плечо, ощущая его ладонь на собственном животе, наверняка хватило бы, чтобы хотеть быть богом, который может распоряжаться жизнью и смертью и не испытывать боли – и речь сейчас не только о ноге. Однако Хаус неправ – там были бы свои рамки и своя боль, в этом Уилсон уверен. И быть человеком совсем не так уж плохо.
Только вот…
Зачем все-таки надо было делать коникотомию?
Уилсон обреченно закрыл глаза.
* * *
В целом по жизни, если не брать во внимание исключительно сексуальную ее сторону, Уилсон, пожалуй, предпочитал женщин мужчинам. То есть он не имел предубежденности против пола, совсем нет, но… но тем не менее, женщина куда чаще была для него объектом восхищения и некоторого изумления. По меньшей мере, Уилсон не встречал еще ни одного мужчину, моложе тридцати лет, который мог бы одним только взглядом произвести впечатление, будто ему одному известна какая-то тайна, не доступная больше никому. А вот женщины, владеющие такой способностью, если это можно назвать способностью, Уилсону несколько раз встречались.
В их число входила и доктор Стефани Гарсиа, одна из дерматологов Принстон Плейнсборо. Вопреки своему имени она была натуральной блондинкой, очень светлой – светлее Уилсону не приходилось видеть никогда, причем сейчас, стриженные очень коротко, почти под корень, ее волосы выглядели еще более льняными. Глаза же у нее были голубые или серые, до странности бледные, почти прозрачные, и навсегда хранили это выражение глубочайшей сосредоточенности, погруженности в себя, в свою тайну. Уилсон был полностью уверен, что их выражение не поменялось и сейчас, хотя на девушке были черные очки, крупные, темные, зрительно подавляющие ее бледное маленькое лицо с острыми чертами.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Джеймс, но я говорила не совсем об этом. Новые технологии – это прекрасно, но мне кажется, что мы временами начинаем так полагаться на них, что упускаем из вида те, которые веками были основополагающими.
Сейчас очень пригодился бы тот самый взгляд из-под тяжелых век, и Уилсон от души пожелал, чтобы ей как можно скорее удалось бы снять эти очки.
- В конце концов, еще наши учителя могли перкуссией определить под какой из ножек стола лежит монетка, а мы сейчас говорим студентам, что перкуссионно очаг пневмонии найти удается не всегда.
Хотя Уилсон не мог не заметить комплимента, который ему сделала девушка, сравняв его учителей со своими – во всяком случае он надеялся, что это можно расценивать как комплимент – однако внимание его легко ускользнуло от темы разговора к собственным мыслям. Не потому, что его не интересовал высокий смысл физикальных методов обследования, а потому что ему было о чем подумать.
Любой здравомыслящий врач испытывает ужас при мысли о том, что убьет пациента. И дело не в эвтаназии – она отдельная, особая этическая проблема – а в той ситуации, когда действия, направленные на то, чтобы спасти, приводят к гибели.
«Я все сделал по правилам», - сказал Уилсон сам себе.
«Я поступил правильно», - повторил он, встряхивая слегка головой, стараясь выбросить навязчивые мысли и вернуться к разговору, тем более, что через кафетерий к ним пробирался Хаус, который умел читать по лицу Уилсона как никто.
- Или вот, например, вчера меня вызывали хирурги диагностировать герпес. Это просто смешно! В конце концов, герпес-то они должны уметь определить сами. Мы, врачи, бываем такими непоследовательными…
- Ты к ним не относишься, - перебил ее Хаус, берясь за спинку стула девушки, - тебе следовало бы сказать «эти врачи». Или еще лучше даже «эти взрослые врачи».
- Мне, пожалуй, пора, - ответила она, поднимаясь.
- Это точно, - подтвердил Хаус.
Гарсиа послала весьма бледную улыбку поочередно Уилсону и Хаусу и ушла.
По ощущениям Уилсона улыбка, которую удалось выдавить ему, была ничуть не лучше. Хаус сел на освободившееся место, и Уилсон пододвинул ему свой сэндвич.
- Уилсон, так я не играю. Ты должен пытаться спрятать сэндвич – ты что, правила забыл? Так я мог бы и сам его себе купить.
- Ешь, я все равно не хочу.
Хаус посмотрел на него внимательнее.
- Это что-то новенькое, раньше ты аппетита не терял.
«Но раньше я и пациента никогда не убивал», - хотел ответить Уилсон, но смолчал.
- А что это наша бледная моль сегодня в очках? – спросил Хаус, запуская зубы в сэндвич. – В следующий раз бери с острым соусом, а не с майонезом. Она решила заделаться стрекозой… бледной стрекозой?
Уилсон оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:
- У нее острый лейкоз. Она прошла уже три курса химиотерапии.
Хаус присвистнул. Уилсон решил считать, что сочувственно.
- Уверен? Я имею в виду, уверен, что из-за этого? Может, это мода такая новая… среди насекомых.
Уилсон кивнул.
- Абсолютно. У нее красивые глаза. Поверь мне на слово, ни одна женщина из-за моды не будет закрывать то, что считает красивым.
Хаус медленно положил недоеденный сэндвич на стол, встал и вышел из столовой. Уилсон подтянул сэндвич к себе. Бог весть, что именно из сказанного осенило Хауса, но зато у Уилсона появился какой-никакой аппетит.


Глава 5.

Доктор Салливан, прибежавшая на шум из палаты интенсивной терапии, просто на всякий случай со шприцом халдола, так и застыла на пороге от увиденной картины. Кэмерон что-то тихо и умоляюще говорила, Кэрри, бывшая с утра на грани сознания, рыдала, чуть поскуливая, а Хаус, неразборчиво рыча на кого-то из них двоих или на них обеих разом, отводил крашенные волосы с лица пациентки.
- Что происходит? – наконец, решила уточнить Салливан.
В конце концов, шприц у нее был всего один, а еще вопрос, кому он тут был больше нужен.
- А вот и ты! – рявкнул Хаус. – В былые времена были глад и мор, но в Принстоне мы обходимся собственными врачами! Где вас вообще носило, когда эволюция превращала обезьяну в человека? Как ты считаешь, что это такое?
- Акне? – наобум брякнула Салливан, даже не всматриваясь особо в то, что ей демонстрировали.
Хаус посмотрел на нее так, будто не верил собственным ушам.
- Ты что, совсем дура? – напрямик спросил он, непривычно грубо даже для себя.
Он отпустил пациентку, которая тихонько истерично всхлипывала в полузабытьи, однако Салливан, подошедшая поближе, успела разглядеть, что именно Хаус имеет в виду.
- Это герпес, - еле слышно озвучила ее мысль Кэмерон.
- Точно, - бросил Хаус, и в голосе у него зазвучало настоящее презрение. – Это тотальное поражение герпесом кожных покровов, о котором я узнаю только через несколько дней после поступления! Одной, видите ли, не хотелось беспокоить ребенка, - ядовито продолжил он, – и она не стала настаивать на осмотре без косметики и с поднятыми волосами, а вы, Салливан? К вам она и вовсе в полуовощном состоянии попала, вас-то что останавливало?
- А я-то тут вообще причем? – отозвалась она, откладывая шприц, но не слишком далеко. – Я ее не осматривала – это ваша пациентка.
- Но она на твоем отделении!..
- Ну, мало ли на чьем отделении, - выдала утомленная, немного смущенная и расстроенная женщина. – Вы вполне четко дали понять, что невысокого мнения обо всех врачах здесь и, цитирую, «чтобы никто из пациентов не сдох, лечить надо только самому», после чего отменили все мои назначения и разработали схему сами. Я не против. Я здесь только, чтобы выдавать ей лекарства по вашему предписанию, если «Утята» не придут вовремя, откачивать, когда будет совсем плохо, и заменять врачей во время рождества…
- И написать посмертный эпикриз? – ехидно уточнил Хаус.
Кэмерон вздрогнула, потому что это уже было чересчур. Салливан бросила быстрый взгляд на больную, чтобы проверить, насколько глубока степень угнетения сознания.
- Я сейчас возьму все анализы на герпес, если нужно… - примирительно заметила она.
- Не нужно, - тут же ответил Хаус. – Кэмерон, сходи к нам на отделение, скажи Форману принести пробирки для вирусологического анализа и шприцы для забора крови. Это же наша пациентка.
Кэмерон тут же развернулась и отправилась доставать все заказанное, включая Формана.
- Доктор Хаус, это смешно, - возразила Салливан, делая шаг к постели.
- Нет, - покачал головой Хаус, - это не смешно. Пошла вон отсюда.
*
- Что нового? – нейтрально спросил Уилсон, заглянув в кабинет Хауса.
Хозяин кабинета сидел, развалившись на стуле, и подбрасывал мячик, умудряясь ловить его не глядя.
- Пришел ответ из лаборатории, - отозвался Хаус, поймав мячик последний раз, излишне резким движением, и припечатал его об стол. – Высокий титр антител к герпесу, и ПЦР показала сильнейшую активность вируса.
- Ты не выглядишь довольным, - заметил Уилсон, подходя совсем близко и кладя ладонь на небритую щеку Хауса, осторожно поглаживая, проскальзывая пальцами по губам, которые по контрасту с щетиной казались особенно мягкими.
- Иммунология не даст ответа, имеется ли герпетическое поражение печени, или оно просто совпало по времени с аутоиммунной атакой.
- Кэмерон плакала, - даже не пытаясь как-то привязать это к предыдущему разговору, сообщил Уилсон.
Хаус резко выпрямился, отстраняясь от ласковых рук.
- Я не собираюсь чувствовать себя виноватым, не в этот раз, Уилсон.
- А я ничего и не говорю, - отозвался тот, возвращая руки на место, проникая пальцами под мятый заломанный воротничок рубашки, касаясь ключиц в растянутом вырезе футболки.
- А тебе и не надо, - скривился Хаус. – У тебя говорящий взгляд. Как у русалочки, так что я начинаю чувствовать, что меня раздражает рыбный запах.
Уилсон усмехнулся и потянулся рукой еще дальше, почти касаясь соска. Хаус чуть дрогнул и сел прямее, глядя в улыбающееся лицо Уилсона, и сам рассмеялся, осознав если не пошлость, то двусмысленность собственных слов.
- Нужна биопсия.
Уилсон еле слышно вздохнул, наклонившись, мягко поцеловал Хауса в лоб и выпрямился до того, как тот успел потянуться за продолжением.
- И что с биопсией?
- Чейз отказался, - кратко ответил Хаус.
Уилсон лишь кивнул в ответ. Пятнадцать лет – неудачный возраст, когда детские хирурги искать иглой наощупь печень уже не хотят, а взрослые еще не хотят. Оно, конечно, перкуссия и прочие физикальные методы очень полезны, но уж слишком живо всем представляется пропоротое иглой легкое, оказавшееся слишком низко. Требовать такого от Чейза не мог даже Хаус.
- Кого ты собираешься просить?
- Магнер.
Тут пришел черед смеяться уже Уилсону.
- Ну, удачи тебе.
- Ты думаешь, я не справлюсь?
- Я думаю, это будет великое представление «нашла бензопила на гвоздь» или даже «на рельс», - предположил Уилсон, хватая стаканчик со стола Хауса и делая большой глоток.
- В таком случае, - меланхолично заметил Хаус, - я предпочитаю быть рельсом – он толще. И кстати, кофе горячий. Для торжествующего победного глотка можно использовать только холодные напитки.
- Я так и понял, - выдавил Уилсон сквозь проступившие на глазах слезы. – Если я не смогу пользоваться языком к вечеру, то тебе же хуже будет.
Отрицать его правоту тут было невозможно.
- Ты и с ней спал? – спросил он, просто на всякий случай.
- Хаус, я не собираюсь комментировать твои сексуальные инсинуации, - пробормотал Уилсон, отпивая еще глоток, на этот раз очень осторожно.
- Значит, спал, - устало протянул гениальный диагност и, поморщившись, встал на ноги.
- И тебе прекрасно об этом известно.
- Я просто надеялся, что если я сделаю вид, будто это не так, то этот факт и вправду исчезнет.
- Помогло? – поинтересовался Уилсон.
Хаус медленно покачал головой, не глядя на него.
- Нет. Никогда не помогало.
И ушел, заметно хромая, оставив Уилсона с недопитым кофе.
*
В небогатой на события жизни Принстон Плейнсборо доктор Магнер была истинным посланием божьим. Она была женщиной-хирургом, исполняла обязанности заведующего отделением, имела сына, была замужем за музыкантом, много лет открыто заводила романы на стороне и последние года не скрывала, что живет с двумя мужчинами одновременно. По меньшей мере, на работе все про это знали. Хаус знал от Уилсона, у которого лет пять-шесть назад был реальный шанс стать тем самым «вторым мужчиной», так как его кандидатуру одобрила не только сама Камала Магнер, но и ее муж, мистер Магнер. Откуда знали остальные, он не выяснял.
Доктор Магнер, очевидно, не собиралась раствориться в окружающем рождественском пространстве, словно добрый помощник Санты-Клауса. По крайней мере, на отделении Хаус нашел ее сразу же.
- Я когда-нибудь просил тебя об одолжении? – поинтересовался невзначай он.
- Нет, конечно, - тут же ответила женщина, - вы же не дурак.
Хауса в больнице не любил фактически никто, доктора Магнер тоже, но из этого вытекало только то, что сами они друг друга терпеть не могли прямо-таки в геометрической прогрессии. Не так, чтобы только из-за существования Уилсона, но и без этого не обошлось.
Хаус не мог не признать, что она была сексуальна, не красива, а именно сексуальна. Даже на него и даже сейчас это действовало. Темноволосая, но не брюнетка, несмотря на то, что какая-то примесь экзотической крови – индейской, гавайской, а может и эскимосской – в ней точно была, глаза темные, с приподнятыми уголками с одновременно и манящим, и каким-то отталкивающим выражением. Очень «самочьим». Словообразование, конечно, но ничего другого Хаус подобрать не мог.
- Мне нужен какой-нибудь умеренно тупой мясник, чтобы сделать биопсию печени.
- Ах, - преувеличено драматично всплеснула она руками, - вот бы этим подходящим вам мясником оказалась я! Такое счастье бы было! Кому биопсия?
- Девочка, 15 лет, предположительно аутоиммунный гепатит, тотальное поражение герпесом кожных покровов.
- Прелестно, - мрачно отозвалась Магнер, - лучшего возраста, чтобы поковыряться в печени и не придумать. А плохие новости есть?
- В кафетерии закончились шоколадные кексы, на Востоке новые жертвы среди мирного населения, на 95-ой трассе серьезная авария, у нее низкие тромбоциты, лесбиянка из отоларингологии перестала быть лесбиянкой и перепала с заведующим…
- Сколько?
- Говорят, не меньше трех раз.
Магнер вздохнула. Она постоянно давала обещания не позволять Хаусу достать себя, но все время их нарушала.
- Сколько тромбоцитов?
У Хауса была и на это заготовлена подходящая реплика, но он проглотил ее и ответил только:
- Пятьдесят.
Магнер совершенно не по-женски присвистнула.
- Сделаем вид, что вы не приходили. Я не стану делать ей биопсию, даже если мне пообещают, что вместо клеток печени я оттуда достану осмий. И никто не станет – она истечет кровью прямо на столе.
- Я куплю вам новую скатерть, - пообещал Хаус, но хирург пропустила его слова мимо ушей.
- Поднимите тромбоциты – тогда поговорим. Ничего личного.
- Я могу, конечно, сделать вид, что ты сейчас не сморозила глупость, но мне лень. Возможно, мне лучше попросить биопсию у Санты-Клауса?
- Попробуйте, я не против – он жалостливый, хотя вы вряд ли сумеете доказать, что хорошо вели себя в этом году. Главное, чтобы он ее проводил не на моем отделении. Не хочу портить статистику на Рождество… и себе коэффициент. И бороду странного старичка от крови отстирывать тоже.
- Ее мать даст информированное согласие на процедуру.
- А мне плевать, - покачала головой Магнер, одновременно привычными движениями забирая густые жесткие волосы под шапочку. – Пока вы не поднимите тромбоциты – никакой биопсии.
- Ты кажется в каком-то другом мире пребываешь… В мире, где следствие не имеет причин и наоборот. У нее тяжелое поражение печени, и, пока оно не будет купировано, тромбоциты не поднять. Мы не можем начать лечение, если не установится диагноз, а диагноз не поставить без биопсии.
- Ну, значит, вам не повезло, - пожала плечами Магнер, а Хаус вдруг подумал, что она слишком худощава для такого размера груди. – Не мои проблемы. И не смотрите на меня так, Хаус. Знаю, большинство здесь вас боится, но не я. Мои пациенты либо редкие мудаки, либо уже без сознания и пытаются откинуться в самые ближайшие мгновения, у меня на отделении больше всех ординаторов – а это означает, что ты должен делать работу и за себя, и за них, у меня два мужика, и, как правило, это означает только, что приходится готовить в два раз больше завтраков и стирать в два раза больше грязных носков. Моему сыну шестнадцать – и в современном мире из этого следует, что в самое ближайшее время он либо принесет в подоле, либо окажется геем, либо, еще хуже, республиканцем. Я исполняю обязанности главы отделения, сам заведующий которого последние девять лет в бесконечном отпуске по уходу за детьми, а так как у него их четверо, то даже уволить этого козла не удастся. Вы просто не можете сделать мою жизнь дерьмовее, чем она уже есть.
- Я всегда могу попытаться, - заметил Хаус, на которого эта тирада произвела мало впечатления.
Магнер как-то очень внимательно на него посмотрела, неосознанно закусив полную красную губу.
- Удачи вам, Хаус, – сказала она, наконец, очевидно считая, что разговор окончен.
*
На доске осталось лишь несколько слов, написанных черным маркером. Аутоиммунный гепатит с одной стороны и герпес-гепатит с другой. Чейз, войдя в кабинет диагностики, сел рядом с Кэмерон и с трудом удержался от искушения взять ее за руку. То есть, идея-то была неплохая, но определенно не на глазах у Хауса, который, когда ему было надо, замечал решительно и абсолютно все. Чейз был уверен, что его рассказ о жесте чисто дружеского утешения будет воспринят без должного доверия, хотя Кэмерон выглядела так, словно ей не помешало бы утешение. И друг, конечно, тоже.
- Я предлагаю введение в схему противовирусных лекарств, - сказал Форман, глядя на доску. – В конце концов, герпес надо лечить в любом случае.
Так-то оно, конечно, было так, подумал Чейз, но нельзя забывать, что большинство лекарств обладают токсическим воздействием на печень и только этого сейчас не хватало.
- Форман, - сказал Хаус, - сходи в детскую хирургию, возможно, они там меньше помешаны на правилах и противопоказаниях к биопсии. Чейз, узнай в отделе переливания крови, могут ли перелить ей тромбоцитарную массу. Я буду у Уилсона.
Кэмерон склонила голову еще ниже, ни на кого не глядя.
- Да, - заметил Хаус, уже подходя к двери, - и Кэмерон, отправляйся к пациентке, подежурь у нее.
Девушка выпрямилась и посмотрела на Хауса.
- Спасибо, - слабо улыбнулась она.
Он непривычно серьезно кивнул и вышел.

Кэмерон как раз смотрела через стекло палаты интенсивной терапии на Кэрри Уэлш, когда подошел Хаус и встал рядом. Хаус, пришедший к пациентке по собственной воле, это было странно. Впрочем, последнее время многое было слишком странно.
- На детской хирургии биопсию делать отказались, а переливание тромбоцитарной массы не покрывается страховкой. В любом случае, тромбоцитов у них сейчас и нет, - сказала разом Кэмерон, решив, что дробить плохие новости нет толка. Их все равно слишком много. – Они готовы попробовать перелить свежую плазму, чтобы поднять свертываемость.
- Это не поможет, - ответил Хаус, не глядя на нее. – Бесполезно поднимать факторы свертываемости, если нет тромбоцитов.
- Я понимаю, - Кэмерон посмотрела на него, но поймать взгляд не смогла. – Сделаем, как сказал Форман? Проведем терапию противогерпетическими, а потом перейдем на иммуносупрессоры?
- У Формана хорошие идеи… - непривычно тихо и как-то задумчиво ответил Хаус, - но нету машины времени. Если мы продолжим терапию по подавлению иммунитета, то если это герпес, на этом фоне он еще активизируется и дожрет ее печень окончательно. Если мы оставим только противогерпетические, а это окажется аутоиммуный гепатит, так сделают антитела. Ножницы. Это называется ножницы. И именно у этой больной. Мистика какая-то. Черт! – неожиданно воскликнул, почти выкрикнул, он и тростью смел с процедурного столика одинокую пластиковую упаковку нестерильных перчаток.
Та взлетела в воздух, словно маленькая бомба, и ударилась об пол, почти неслышно, с легким треском. Кэмерон вздрогнула, не могла не вздрогнуть. Хаус зажмурил веки, а потом посмотрел, наконец, ей в глаза.
- Прости. Я в порядке.
Он снова отвернулся к окну палаты, и Кэмерон ничего не оставалось, как сделать то же самое.
Очень исхудавшая, если не брать во внимание заметный асцит1, и вся какая-то вытянувшаяся, Кэрри выглядела сейчас старше своих совсем небольших лет. Слишком небольших, как ни крути.
- Как вы думаете, - тихо начала Кэмерон, - она понимает, что с ней происходит?
Хаус тут же твердо покачал головой.
- Нет. Степень угнетения сознания уже слишком глубока, она в энцефалопатии, почти в прекоме. Но даже если бы это было не так… это ничего не изменило бы. Ей шестнадцать. В этом возрасте они боятся, что мальчик из соседнего класса узнает про их влюбленность или про девственность. Смерть их не слишком-то пугает.


~ ~ ~
1 - скопление жидкости в брюшной полости, часто в результате далеко зашедшего поражения печени.


Глава 6.

Доктор Магнер, как раз укладывала последнюю ерунду в большую сумку мятой кожи, когда в дверь постучали.
- На свой страх и риск, - крикнула она, не поднимая глаз.
Вошел Уилсон.
- Привет.
- Здравствуй, Джеймс, - откликнулась она, наполовину обрадованная его приходом, наполовину полная подозрений.
Он присел на край стола, глядя за ее сборами, и взял фотографию со стола.
- Это Рик так вырос? Сколько ему сейчас?
- Шестнадцать исполнилось в ноябре. Проклятый скорпион. Это все Майкл – я хотела подождать с ребенком до мая, был бы нейтральный телец.
- А сколько ему было, когда ты мне сказала, что не замужем и уехала со мной на уикенд?
Она села назад в кресло и усмехнулась.
- Ты не сможешь меня этим шантажировать Джеймс. Просто не сможешь. Во-первых, тебе не позволит совесть. Во-вторых, Майкл про тебя знает – я ему сказала. Я всегда ему говорю.
Джеймс тоже рассмеялся, и атмосфера слегка разрядилась. То есть она оставалась напряженной, но скорее такой напряженной, какая бывает, когда мужчина и женщина, бывшие в свое время любовниками, остаюсь вдвоем в полутемной комнате в полупустом здании.
- Не смогу, конечно, даже и не собирался. Послушай, Камала, ты же знаешь, зачем я здесь.
- Могу догадаться, - склонила она голову на бок, внимательно глядя на него. – Хаус, разумеется.
- Разумеется.
- Хорошо, что ты пришел. Я все равно хотела узнать, твой Хаус - псих, как все психи, или такой, что может подкрасться сзади на автостоянке и раскроить череп бейсбольной битой? Меня Карлос забирает обычно, не хочу, чтобы ему пришлось отмывать машину.
Уилсон пододвинул стул и сел нормально, а потом положил ладонь на ее смуглую руку.
- Послушай, я в курсе, что он редкий козел, черт, да никто в больнице не знает этого лучше, чем я. Но он бьется сейчас как может, чтобы вытащить эту пациентку.
- О господи, Джеймс! – воскликнула она, резко выпрямляясь в кресле и отдергивая руку. – Ты же у нас правилен и принципиален. «Нет» – это значит «нет» и ничего кроме «нет»! Конечно, Хаус – козел. Большинство врачей тут козлы. Я не потому отказываю в биопсии пациентке, что ее лечащий врач придурок, а потому что тромбоцитов у нее пятьдесят. Это слишком большой риск. Я не люблю рисковать. Ничего личного. Ничего. Я в отпуске на Рождество, но скажи ему, что если им удастся поднять тромбоциты, пусть свяжутся со мной. Я специально выйду на работу и сделаю эту чертову биопсию. Но это все, Джеймс. Все, понимаешь?
- Понимаю, конечно, - он вздохнул и улыбнулся. – Я просто должен был прийти. Не потому, что рассчитывал тебя уговорить… да и не ради пациентки.
- Ради Хауса, разумеется, - раздраженно перебила она, поднимаясь на ноги и возвращаясь к сборам.
- Разумеется, - ответил Уилсон, уходя.
Ее рука застыла, не донеся чехол с телефоном до сумки.
- Джеймс! – окликнула Магнер, и он обернулся. – Ему очень повезло. На самом деле не нужно иметь двух мужиков. Достаточно одного, который пойдет на безнадежное ради тебя.
Уилсону почудилась какая-то нотка в ее голосе, но он не стал заострять на этом внимание, а только кивнул и вышел. Он не очень доверял собственному состраданию.
Во всех смыслах.
*
В идеале, конечно, больные должны выздоравливать. В реальности, если вы не хирург и не инфекционист, они не выздоравливают никогда, поэтому правильнее сказать, что им должно становиться лучше. Однако вряд ли существуют более беспомощные определения, чем «лучше» или «хуже». Пациент с тяжелой астмой не протянет и года. Пациент с тяжелой астмой и терапией гормонами проживет лет десять, разумеется, с тяжелым поражением кожи, сердечно-сосудистой системы, эндокринной системы и желудочно-кишечного тракта. Это хуже или лучше? Десять лет – это много или мало? Это, разумеется, лучше, чем пять лет, или год, или вообще ничего. Но с другой стороны, это, несомненно, хуже, чем двадцать лет или тридцать или сорок. Иногда десять лет – это безусловный провал терапии, а иногда и год – это великая победа доктора, вырванная им у болезни. Никто и никогда, кроме другого врача, не может оценить трудность поставленной задачи и адекватность ее выполнения.
Однако врачи имеют тенденцию переставать быть врачами и становиться в большей степени бюрократами, как только они оказываются на лечебно-контрольной комиссии – по правильную сторону стола, разумеется. И с какой стороны ни посмотри, но нельзя сказать, что больному стало лучше – что бы это ни значило – если он умер во время трахеотомии.
Уилсон не мог сказать, волновался ли он по поводу комиссии. В принципе, он мог бы поклясться, ему не смогут задать более неприятных и тяжелых вопросов, чем те, которыми он сам себя мучил последние дни. С другой стороны, контрольные комиссии не раз доказывали свой редкий талант в этом деле.
- Сколько вы лечили его, доктор Уилсон? – спросил высокий, лысоватый онколог из комитета, с уставшими глазами и нечистым цветом лица.
- Чуть больше двух лет.
- И вы, конечно, знали, что у него опухоль трахеи? – глубоким голосом с южными тягучими интонациям уточнил доктор Хазе, бессменный председатель комиссий последних лет.
Уилсон был хорошо с ним знаком, в конце концов, он сам входил в состав всех комиссий как независимый эксперт от больницы Плейнсборо. Хотя Уилсон, конечно, не мог быть экспертом на своей собственной комиссии, поэтому по левую руку от Кадди сидел доктор Стюарт.
- Конечно, - ответил Уилсон и весь внутренне подобрался, ловя взгляд черных проницательных глаз.
«Ну, давай же», - подумал он, - «спроси меня, зачем я делал коникотомию». Он был готов, ждал, почти предвкушал этот вопрос. Доктор Хазе быстро соображал, точно оценивал и не умел ни прощать, ни миловать.
Однако председатель лишь равнодушно кивнул, подперев подбородок кулаком, так что очень дорогие золотые часы сдержанно блеснули.
- У доктора Леммон есть что-нибудь добавить к отчету? – коротко поинтересовался комитетский онколог.
- Нет, ничего, - тут же откликнулась женщина и ободряюще улыбнулась Уилсону.
- Тогда у меня больше нет вопросов, а у вас, сэр?
Доктор Хазе лишь отрицательно покачал головой, не меняя положения, не глядя на Уилсона и не говоря ни слова.
- Очень хорошо, доктор Уилсон, вы свободны, пока комиссия будет совещаться.
Уилсон вышел коридор, все больше ощущая, что комиссия сводится к какому-то фарсу. Все разбирательство заняло едва ли десять минут. Вслед за ним вышли и остальные врачи, которые должны были отчитаться по этому случаю перед комиссией: дежурный реаниматолог, специалист по эндоскопии, патологоанатом.
Салливан подошла к Уилсону поближе.
- Доктор, вы не обидитесь, если я не стану дожидаться решения и пойду? Я уверена, что все будет в порядке, а я фактически одна сейчас из врачей на отделении.
- Ну, конечно, - кивнул Уилсон, - спасибо, что пришли.
Она слегка склонила голову, показывая, что явно не стоит благодарности, а потом, поколебавшись, добавила:
- Вы ведь слышали, что с Уэлш?
- Подозрение на герпес-гепатит, - ответил Уилсон. – Хаус мне рассказывал.
- Не сомневаюсь, - вскользь заметила Салливан. – Вы можете ему кое-что передать? Скажите, мне жаль, что все так получилось с этой девочкой. И что я с удовольствием бы помогла, если только это было бы в моих силах.
Это просто отлично, подумал Уилсон. Это больше, чем быть парой, больше, чем быть женатыми. Принстон сам слил нас в единое целое, а теперь, кажется, еще и обвенчал.
- Я уверен, - вслух сказал он, - что Хаус это знает. Но скорее даст разрубить себя на куски, чем признается.
- Не надо рубить на куски, - улыбнулась Пейдж, - без него это будет просто еще одна скучная больница.
- Вы вернетесь в приемный покой? – спросил вдруг Уилсон.
Салливан отвела глаза.
- Я не знаю, доктор. Возможно. Говорят, приемник – это самое тяжелое место работы, но как-то реанимация оказалась не по мне. Понимаете, в приемнике пациенты проходящи. Там много потерь и тоже приходится быстро соображать, но как только ты сообразил – ты отправляешь пациента туда, куда нужно и все. Ты не приходишь раз за разом, ты не смотришь за ним днями, ты не наблюдаешь исход… ну, как правило.
- Комиссия закончила, прошу пройти назад!
Салливан кинула быстрый взгляд за спину Уилсона и быстро пожала онкологу руку.
- Ну, все, удачи вам.
Уилсон вернулся и сел в то же кресло.
Доктор Хазе встал, все так же не глядя на Уилсона. И смотря на его высокую, плотную фигуру, на короткие, очень густые, совершенно седые волосы, резко контрастирующие с черной кожей, онколог вдруг подумал, что раньше никогда этого не замечал – не замечал этой привычки отводить взгляд от проходящего комиссию. Это раздражало.
- Проанализировав все данные и учтя все сведения о характере заболевания, анамнезе и обстоятельствах происшествия, комиссия вынесла решение, что данный эпизод следует считать трагической случайностью, лежащей за пределами влияния врача. Комиссия выражает свои соболезнования доктору Уилсону и благодарит остальных врачей за предоставленную информацию. Заседание закрыто.
И так оно и было.

Очевидно, после окончания комиссии Хазе признал за Уилсоном право именоваться человеческой особью, потому что не просто по обыкновению обсудил с ним результаты последних матчей – он был завзятым болельщиком – а даже смотрел ему в лицо. Как всегда. Как будто не было комиссии.
Не было комиссии. Не было коникотомии. И мистер Кортис не лежит, голый, холодный и застывший, в морге.
Уилсон пожалел вдруг, что летит сегодня на конференцию без Хауса – иначе можно было бы напиться в самолете.
Он заглянул напоследок на свое отделение и уже собирался уходить, когда его окликнули. Около лифтов стояла Кадди, как всегда элегантная, красивая и безукоризненная, как будто только-только долго и тщательно приводила себя в порядок, а не закончила тяжелый трудовой день.
- Я подумала, что мы могли бы выпить вместе кофе? В конце концов, скоро праздники.
Праздники, конечно, были скоро, но Уилсону не очень-то верилось, что Кадди его позвала только из-за этого. Он, было, подумал даже, не хочет ли она обсудить комиссию, и если да – то любопытство или изощренный центр наказаний в головном мозгу тянет его все же это услышать?
В кофейне горели свечи для создания романтичной обстановки, в углах клубками свернулся полумрак, тени на стенах приняли уж совсем причудливые очертания, и отчего-то сильно пахло елью, хотя в поле зрения Уилсона ни одна елка не попадала.
Кадди, повесив жакет на спинку стула и сев, сказала:
- Я надеюсь, ты не волновался по поводу комиссии? Чистая профанация, конечно, но так уж положено.
Уилсон неопределенно пожал плечами и углубился в меню, чтобы не вдаваться в подробности своих переживаний. Он заказал просто черный, а Кадди мокко, но она не столько пила, сколько просто грела ладони о чашку. На улице сильно похолодало, по утрам все искрило сахаристым инеем, а к вечеру он расплывался влажным холодом, чтобы за ночь снова быть прихваченным морозом.
- Удивительно, что Хаус не пришел. Я почти ожидала, как он подсыплет Стюарту слабительного, чтобы заменить его, - заметила женщина, словно мимоходом, склонив голову к плечу, подчеркнуто глядя только в свою чашку.
- Удивительно, - согласился Уилсон. – Но он сейчас сам не свой.
- Да, - кивнула женщина, - та девочка… - она помолчала немного, а потом словно решившись, сказала: - Хаус тяжело переживает такие ситуации, я знаю…
Уилсон вздохнул. Победы и поражения неизбежны в медицине, но, конечно, только для заурядных врачей. Гениев они касаться не должны.
- Ему придется это пережить. Я помогу, конечно, но я же не волшебник.
Будь он волшебником, все, разумеется, было бы проще: никаких аутоиммунных гепатитов, никаких герпесов, да и коникотомия…
- Что ты думаешь о вашем с Хаусом будущем? – вдруг напрямую спросила Кадди, глядя на Уилсона умными глубокими глазами.
Уилсон отпил еще кофе, размышляя, как женщинам удается с такой легкостью создавать впечатление, будто заглядывают они тебе прямо в душу. Ну не может быть, что этот эффект достигается только парой взмахов кисточкой с тушью, какой бы там сумасшедший результат «длиннее и объемнее на 37,056%» ни обещала реклама (и, кажется, он слишком часто смотрит с Хаусом «мыло»). Не может быть, потому что знал он как-то одну женщину шестидесяти лет…
Впрочем, Кадди было очень далеко до шестидесяти, а она ждала его ответа.
- Будущее с Хаусом еще совсем недавно вовсе было из области фантастики. Я только-только привыкаю к тому, что оно вообще есть, что я живу теперь не на вулкане, готовом взорваться и смести все вокруг и самого себя, а всего-навсего на гейзере из гениальных и безумных идей. Я очень счастлив, что у нас просто появилось будущее.
- Это все прекрасно, Джеймс, - сказала Кадди, слегка поджимая губы, явно раздумывая над каждым своим словом. - Но ты же отлично знаешь, что под этим всем Хаус жуткий консерватор и собственник.
Да, а еще они поразительным образом не устают друг от друга, то есть иногда Уилсону хочется Хауса придушить за его выходки, но никогда за разъедающую рутину. Они знакомы много лет, они любовники полгода, и они все еще могут отработав в одной больнице смену, поужинать вместе, посмотреть фильм, лечь в постель и ощутить, что им есть еще о чем поговорить или помолчать вместе. В принципе, это ли не идеально?.
Хотя будущее тут, разумеется, не причем.
- Если бы он мог, - продолжала Кадди, - он бы с удовольствием пристегнул тебя к поле пиджака, и так и ходил бы. Он и тогда от тебя не устал бы. И кстати, мне так было бы спокойнее за его безопасность.
- Нет, - твердо отказался от подобной чести Уилсон, - если бы мне пришлось беспрерывно любоваться на этот мятый пиджак, то опасность Хаусу исходила бы уже от меня.
- Джеймс, - ответила на это Кадди, с очень серьезным и участливым видом кладя ладонь на его руку, - вы собираетесь связать свои отношения как-то официально?
От такого вопроса у Уилсона аж все мысли о коникотомии вылетели из головы, так что по-своему он был Кадди благодарен. Правда, от неожиданности он глотнул слишком много слишком горячего кофе – и, кажется, это уж чересчур часто случается с ним последнее время.
- В смысле… пожениться?
К его радости Кадди тоже выглядела так, словно ей неловко.
- Ну… да. Я осознаю, что это непростой шаг, но мне кажется, что так Хаусу будет… ну спокойнее, что ли. А, согласись, спокойный Хаус все-таки несколько более выносим, чем обеспокоенный Хаус.
- Подожди-подожди, - перебил ее Уилсон, пока ситуация не стала совсем уж сюрреалистичной, - я, конечно, целиком и полностью за более выносимого Хауса, но насколько я помню из своего прошлого опыта, чтобы эта процедура могла именоваться браком, она должна быть добровольной с обеих сторон. В противном случае она называется принуждением, и, если мне не изменяет память, является не просто незаконной, но и уголовно наказуемой.
- Джеймс, я не буду делать вид, будто не понимаю, о чем ты. Наверное, ни один нормальный человек не мог бы хотеть брака с ним. Хаус может быть настоящим чудовищем, и лично я определенно не выдержала бы такой совместной жизни. Я могу только восхищаться твоей любовью к нему, и тем, как ты и прощаешь ему все, и заставляешь меняться одновременно… Но согласись, что и он много делает и возможно заслуживает…
- Лиза, - снова перебил Уилсон, - это не я против брака, это Хаус отказался.
Голубые глаза Кадди расширились от изумления, которое она не в силах была скрыть. Даже интересно, но она все-таки не могла окончательно привыкнуть, что поведение Хауса никогда не оказывается таким, какого от него можно было бы ожидать.
- Ты предлагал? – наконец, спросила она.
- Дважды, - кивнул Уилсон. – Ты же знаешь – я люблю жениться.
- И он отказался?
Уилсон пожал плечами.
- Ну, на мой взгляд, когда над человеком полчаса ржут, а потом советуют не быть ослом, то он может считать, что от его предложения отказались. Хотя я готов послушать другие толкования.
Кадди откинулась на спинку кресла с задумчивым видом. Ее тонкие брови были нахмурены, она явно напряженно размышляла о происходящем, а учитывая, что Уилсон был высокого мнения об уме Кадди, то он весьма интересовался результатом ее размышлений.
- Но это странно… - наконец, пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к нему.
Уилсон снова пожал плечами. Для него, разумеется, ничего странного тут не было. Никто не может знать, что происходит с информацией в мозгу Хауса – на нее явно воздействует сильнейшая ментальная радиация, вызывающая необратимые, причудливые мутации – и есть смысл действовать только исходя из того результата, который Хаус уже выдал. Если они станут рассуждать о том, каким образом такой результат был получен, тогда Уилсон точно опоздает на самолет.
- Джеймс, - вдруг сказала Кадди, очевидно, пришедшая к какому-то выводу, - а вы говорили о детях?
Вот тут Уилсон порадовался, что уже решил все реплики выслушивать, держа чашку от губ подальше, потому что иначе сейчас бы он точно подавился.
- Каких детях?
Кадди вздохнула, как вздыхают женщины, когда им приходится объяснять мужчинам слишком очевидные вещи, например, чем эта пара коричневых туфель за 20 долларов отличается от той за 500.
- Ваших.
- Чьих?!
В принципе Уилсон был готов допустить, что у Хауса есть от него секреты. Например, тот так до сих пор и не сознался, зачем держит молоко длительного хранения в холодильнике, а где Хаус впервые набрался опыта в отношениях между мужчинами, Уилсон все еще не решился спросить. Но всему должен быть предел, и такие откровения от Кадди его определенно превышали.
Кадди закатила глаза, словно за обычной невежественностью последовало что-то уж совсем непотребное: например, вопрос, зачем брать в трехдневную поездку четыре вида крема.
- Джеймс, мы же в прогрессивном штате живем.
В принципе, с этим Уилсон мог поспорить: он был убежден, что Нью-Джерси – штат настолько упертых и неуступчивых козлов, что просто назло всеобщему убеждению они ведут себя прогрессивно.
- Вы можете попросить суррогатную мать… или просто усыновить ребенка, - тише закончила Кадди. – В принципе, так делают… но ты же понимаешь, учитывая все обстоятельства, Хаусу разрешение на усыновление не дадут… Я понимаю, что это глупо и что он был бы прекрасным отцом, - Кадди мягко улыбнулась.
На это у Уилсона тоже нашлось бы, что сказать. Он был, совершенно напротив, уверен, что Хаус был бы отвратительным отцом – слишком уж дорожит он своей ролью enfant terrible.
- И значит, ты тоже потеряешь эту возможность, если ваш брак будет оформлен. Хаус, конечно, эгоист, но ты же знаешь, сколько значишь для него и…
Уилсон снова почувствовал, что безнадежно отстал от ее мыслей.
- Подожди, но я не собираюсь усыновлять никаких детей! Возможно, я странный, но мне вполне хватает одного гения, крысы и племянников. Ну и собаку я бы еще хотел завести. Но этого достаточно.
- А Хаус об этом знает?
- Ну ясное дело, ведь…
И тут Уилсон осекся, потому что ему вдруг пришло в голову, а, в самом деле, знает ли об этом Хаус? Кажется, временами он уж слишком привык к тому, что его друг узнает все сам, в том числе и то, что ему никто не говорил, но ведь, черт возьми, они и вправду ничего такого никогда не обсуждали! И Уилсон никогда не давал поводов думать, что он хочет детей… Или давал? Ему вдруг пришли в память события последнего времени, когда дети и младенцы всплывали в их разговорах навязчивым лейтмотивом. По чистой случайности, понятно, но тем не менее…
Но тем не менее, Хаус был непревзойденным специалистом в ведении диалогов вот таким способом: когда вторая сторона и не подозревает, что ее опрашивают и тщательно изучают ответы. Уилсон думал, с годами на него это перестало действовать, но это только еще раз доказывало, что новым трюкам собака никогда не выучивается.
Кадди посмотрела в его изменившееся лицо и удовлетворенно кивнула. Все так, как она и думала.
- Поговори с ним, Джеймс.
Уилсон покорно кивнул.
Но где-то на грани подсознания у него мелькнула мысль, что именно поэтому он и разводился. Когда Хаус выставлял его тугодумом, это можно было перенести, потому что Хаус был гением. Но среднестатистическая женщина делает это походя, не отвлекаясь даже на изощренно-гениальную логику.



Глава 7.

У Хауса в руках был в этот раз не справочник по болезням печени, вид которого успел надоесть Уилсону до оскомины, а какая-то книжка в мягкой обложке. Уилсону показалось, что он может различить обложку из сборника Вудхауса, но мог и ошибиться.
- О, ты еще не в колодках и без наручников! – поприветствовал его Хаус. – Из этого я заключаю, что комиссия прошла безболезненно.
- Просто я как воспитанный человек снял колодки в прихожей и оставил их на вешалке, - возразил Уилсон.
- Мой отец как-то меня два битых часа гонял за то, что я с его командиром повел себя невежливо. А на мой взгляд, ничего невежливого я не сделал – просто посоветовал ему снимать ботинки, прежде чем он войдет. Все-таки не он мыл полы у нас дома, а мама, - ответил на это Хаус, не поднимая глаз от книги, и Уилсон не мог удержаться от улыбки.
- Сколько лет тебе было?
- Шесть, семь, восемь… не помню.
Уилсон попытался представить себе семилетнего Хауса, но ему пришло в голову только, что тогда тот не мог быть таким небритым.
- А сколько лет тебе дали, Уилсон?
- Ничего. По всем статьям – я невинен аки агнец.
- Какую руку ты им вывернул? Или кому из них ты так удачно подмигнул? Кому-то сходит с рук умерший пациент, а стоит только мне намекнуть на такой вариант, как поднимается вой до небес. В этом мире что-то явно неправильно или я что-то не так делаю?
- Попробуй побриться, - предложил Уилсон. – А то за столько лет знакомства, я лишь успеваю удивляться, в какое измерение ты исчезаешь на период сразу после бритья?
Это все вроде был дружеский треп, но улыбка у Хауса на губах играла совсем не дружеская, жесткая и злая, да и Уилсон с трудом принуждал себя выдерживать этот непринужденный тон.
Он зашел в ванную и плотно прикрыл за собой дверь, отсекая от себя рассуждения Хауса о бритье.
Уилсон включил теплую воду, сполоснул лицо несколько раз, чувствуя солоноватый от пота привкус на губах. Он выпрямился, опираясь руками о раковину, и посмотрел в зеркало. Потеребил зубами искусанную внутреннюю поверхность губы.
«Тут не было моей вины», - сказал он сам себе. – «Я все сделал правильно».
Зеркало ответило ему самым мерзким и ехидным из хаусовских голосов, что все правильно было бы, если бы пациент выжил, а если пациент умер, то это уж никак нельзя назвать «правильным».
- Я не виноват, - еле слышно прошептал Уилсон, прислоняясь лбом к зеркалу и очень аккуратно ударяя кулаком по раковине.
Внутренний голос в ответ совершенно бесстыже скептически хмыкнул.
Это уже было свыше сил Уилсона. Он рывком распахнул дверь, вывалился в комнату и рявкнул:
- Я не виноват! Слышишь, я ни в чем не виноват!
Хаус опустил книгу, снял свои очки для чтения и внимательно посмотрел на Уилсона, словно прикидывал, дошел ли «клиент» до кондиции, когда пора вызывать бригаду парамедиков с халдолом, или еще побарахтается. Под этим взглядом Уилсон сразу почувствовал себя очень-очень глупо, особенно представив, как это сейчас выглядело со стороны.
- А кто тебя винит? – спросил Хаус, не став хотя бы делать вид, что не понимает о чем речь.
Уилсон только махнул рукой, сел на диван и закрыл лицо руками, потирая так, словно снимал невидимую паутину.
- Я знаю, что ты не виноват, - продолжил Хаус, так и не дождавшись ответа, - и комиссия это знает, да и ты сам это знаешь, потому что будь это не так – тебя бы сегодня растерзали, и ты это понимаешь. Ты все сделал, как было положено.
- И он умер… - глухо ответил Уилсон, не отнимая ладоней от лица.
- И он умер, - подтвердил Хаус. – Тебе не повезло. Ты не реаниматолог, чтобы наживую придумывать, как вести себя в таком случае. Противно признавать, но алгоритмы придуманы, чтобы сберечь время. Чтобы не рассуждать. В девяносто девяти случаях это бы помогло. Тебе попался тот самый один из ста. Ты не виноват, что правила тут не сработали.
- Ты бы не полагался на правила, - отозвался Уилсон, опуская, наконец, руки и выпрямляясь. – Только не ты.
Хаус пожал плечами, отложив книгу в сторону.
- Может и нет, - он очень внимательно и очень серьезно посмотрел на Уилсона. – А тебе было бы лучше, если бы ты нарушил правила, поступил бы против всех рекомендаций, а больной все равно умер бы?
Так как в голосе у него не было никакой издевки, то Уилсон тщательно обдумал ответ. Ему не так часто приходилось иметь дело с полностью серьезным Хаусом, и это слегка выбивало из колеи.
- Нет, - наконец, ответил он, - мне было бы еще хуже.
- Ну вот видишь.
- Зачем ты мне тогда вообще сказал о моей ошибке?
Хаус снова пожал плечами, и заметил уже с обычным насмешливым блеском в глазах:
- Потому что ты бы допрашивал себя сам снова и снова и рано или поздно все равно понял бы. Ты же умный мальчик, Джимми-бой, я в тебя верю. Так вот ты послушай меня, что в таких случаях куда легче услышать обвинение со стороны, чем обвинять себя самому.
Уилсон верил. Чтобы там ни случилось, но Уилсон всегда верил в Хауса. Однако он не мог не задаться вопросом, а откуда, собственно, Хаус знает? И может быть, пока они все уговаривали Хауса, что безнадежный случай гепатита – это не его вина, нужно было совсем другое? Но у него не было толком времени подумать, потому как он решил, что делать из себя дурака, так уж до конца и сказал:
- Кадди считает, что ты против брака, потому что думаешь, будто я хочу ребенка.
Хаус посмотрел на него с огромным интересом.
- А Кадди в курсе, что я в курсе, что ты в курсе, что один из мужчин должен быть женщиной, чтобы завести ребенка?
- Кадди сказала, что у нас прогрессивный штат, - несчастным голосом добавил Уилсон.
- Я знаю, - подтвердил Хаус, - но не думал, будто настолько прогрессивный, что я имею право отрастить себе здесь матку. И, прерывая ход твоих рассуждений, возможно, мои сперматозоиды умнее и интеллектуальнее большинства среднестатистических, но не настолько, чтобы они изобрели выход из этого положения, особенно учитывая, что ты так настаиваешь на презервативах…
Хаус мог бы так болтать хоть до следующего года, тем более что осталось всего ничего, но Уилсон вдруг подметил самое главное в этой словесной мешанине. Он не сказал «нет». Он не сказал: «Нет, я не думаю, что ты хочешь детей». Более того, все эти рассуждения, несмотря на их видимую абсурдность, все-таки были рассуждениями. Хаус рассуждал на эту тему.
Уилсон подумал, что определенно должен извиниться перед Кадди.
- У меня сделана вазэктомия1, - перебил он Хауса.
Тот так и замер с открытым ртом, грубо прерванный на половине своего гениального и вдохновенного гона.
- Что ты сказал?
- У Бонни был тяжелый сочетанный порок сердца. Ей была категорически противопоказана беременность, и она не могла принимать противозачаточные из-за риска тромбоза. Я сделал вазэктомию.
- Почему ты не сделал повторную операцию позже? – спросил Хаус, и, черт возьми, он выглядел почти сердитым.
Он был сердит из-за того, что Уилсон отказал себе в том, чтобы иметь детей?
- Я никогда этого не хотел. Я думаю, - заметил Уилсон, уже совершенно спокойно, - что в мире все не просто так. Я действительно так думаю. У всех у нас разные предназначения.
- И какое же у тебя? – слегка нервозно спросил Хаус, снова одевая очки на нос.
Уилсон только улыбнулся, подсел поближе, снял эти чертовы-милые очки с Хауса, заставил его чуть отклониться назад и поцеловал. Мягко, спокойно, не утверждая никаких ненужных прав, осознавая свое предназначение. Хаус ответил сразу же, но поцелуи их оставались тихими.
- Уилсон, - сказал вдруг Хаус, когда они прервались, - ты же знаешь, что я эгоист?
- Это все знают.
- Стейси говорила, что я измеряю любовь к себе по количеству жертв, которые ради меня принесли. Может и так. Но я по крайней мере, оцениваю эти жертвы, считаю их и обращаю на них внимание.
- Это не было жертвой ради тебя, - перебил Уилсон, - об этом еще и речи не шло, ведь…
- Речи - нет… Но если говорить о предназначении, значит жертва была все-таки ради меня в итоге, так?
Уилсон промолчал от такой логики, потому что ему было нечего возразить. Если каждый самый безумный поступок в итоге был для того, чтобы привести их обоих сюда в эту комнату, на этот диван, то черт возьми, совсем неплохо все было придумано в этой жизни.
Хаус, не дождавшись возражения, удовлетворенно кивнул сам себе.
- И это… это… - он отвел взгляд на мгновенье и сразу же снова повернулся. - Проклятье, Уилсон, ну в самом деле, ты же не надеялся, что я позволил бы, чтобы в моей квартире находился ребенок?! Мне пришлось бы убрать скальпели из ванной! А каша? Разве я мог бы варить кашу? И…
Уилсон улыбнулся, смаргивая ощущение песка в глазах. Ему было приятно это все слушать, потому что признание жертв и любви – это конечно прекрасно, но дружеское подтрунивание переносить и легче, и привычнее.
- И вот что еще… - погрубевшим голосом заметил вдруг Хаус, - давай-ка сходим в спальню. В конце концов, я, как врач, должен проверить твой шрам после вазэктомии, и почему это я его до сих пор не заметил?
Предложение было соблазнительным. Очень-очень соблазнительным, как и Хаус, непривычно открытый сегодня и щедрый на ласки в постели вообще всегда, однако Уилсон не без сожаления вынужден был отказаться.
- Я уже и так опаздываю на регистрацию рейса. Я прилечу послезавтра – сможешь меня исследовать хоть весь день.
- Ты вгоняешь меня в грех, Уилсон!
- У тебя нет шансов: ты спишь с евреем, - ответил на это Уилсон, поспешно выкатывая из спальни маленький чемоданчик, заботливо собранный за два дня до этого и запертый на замочек от попыток Хауса поменять чистое белье Уилсона на женские трусики. Как будто это когда-то помогало. – Можешь начинать ходить в солярий, чтобы привыкнуть к адской жаре.
Уже на пороге он подумал вдруг, что стоило возможно отплатить Хаусу той же монетой и поговорить все-таки о несчастной девочке, которую никак не удается диагностировать, но с другой стороны, учитывая ранний уход с работы и книгу Вудхауса и все такое… Возможно Хаус заслуживает, чтобы с ним хотя бы ненадолго не говорили об этой пациентке?
*
Несмотря на все насмешки и издевки, Хаус все-таки не поздравлял Уилсона с Рождеством, что было и понятно. С другой стороны, Уилсон не видел причин, по которым он не может поздравить Хауса, поэтому позвонил двадцать четвертого около полудня. Телефон Хауса был выключен. Это было не слишком странно, потому что Хаус и рождество совершенно не совместимые понятия, так что вероятно он решил себя обезопасить от поздравлений. Уилсон перезвонил на домашний, но там тоже никто не взял трубку. Возможно, Хаус отправился купить себе пива или Стиву жареного гуся с яблоками.
Уилсон перезвонил позже, но никто снова не ответил. В три часа дня Уилсон позвонил в больницу, но Хаус не ответил и по рабочему номеру. Насколько Уилсон помнил, Чейза и Кэмерон Хаус уволил еще до двадцать второго и пообещал не брать на работу до двадцать шестого, так что он набрал номер Формана, но и у того телефон был выключен. До этого момента, Уилсон просто недоумевал, но тут начал всерьез тревожиться.
Кадди на работе не было. Уилсон дозвонился на собственное отделение под благовидным предлогом поздравления с праздником, дежурная медсестра сняла трубку, но выведать у нее каких-либо новостей с диагностического отделения не удалось. Она полагала, что оно вообще не работает сегодня.
Уилсон снова позвонил Хаусу и Форману и с тем же результатом.
Конференция потеряла для Уилсона всю прелесть еще к четырем вечера, а к семи он уже еле сидел на месте. Если бы речь шла только о Хаусе, или о Чейзе, или о Кэмерон, он мог бы подумать, что у телефона, например, села батарейка. Но у Формана батарейки не садились и не сядут никогда.
Уилсон набра еще один телефону, который помнил наизусть. В приемном покое, конечно, работали, но Пейдж Салливан была сегодня выходной, а разыгрывать роль взволнованного любовника перед незнакомым врачом Уилсон не захотел.
В восемь он понял, что случилось что-то страшное.
В девять он уже почти не сомневался, что Хаус мертв.
В десять он решил, что и Форман мертв тоже.

В итоге Уилсон что-то объяснил председателю по поводу того, почему не может остаться на завтрашний банкет, слишком сбивчиво, но при этом очень выразительно, что тот и словом не возразил, потом собрал вещи и поехал в аэропорт. Там после нескольких часов улыбок и уговоров, перемежаемых истерическими звонками в Джерси, он сумел уговорить девушку в администрации подыскать ему местечко, и ночным самолетом улетел назад.

Хотя он и волновался, и предполагал самое худшее, вплоть до захвата больницы террористами, но, наверное, в глубине души он догадывался и в аэропорту раздумывал даже куда ехать, в больницу или домой.
Он открыл замок своим ключом, распахнул дверь без звонка, и увидел Хауса, лежащего на полу рядом с диваном. На какое-то чудовищное мгновенье, Уилсону показалось, что оправдались все его худшие страхи, но тут Хаус повернул голову и слегка вопросительно посмотрел на него снизу вверх. Тут Уилсон уловил льющуюся из колонок проигрывателя музыку и понял, что Хаус всего-навсего прилег немного послушать – у него были свои представления об идеальном способе проникнуться музыкальным настроением.
- О, привет, - хрипло сказал Хаус.
- Привет, - откликнулся Уилсон.
Хаус явно был в норме, что бы не подразумевалось под этим словом для него. И все же, и все же Уилсон уже был уверен, что что-то случилось. Он заставил себя собраться и усилием воли подавил дрожь, прошел мимо распростертого на полу Хауса, буквально в сантиметрах от лежащей рядом трости, и сел в кресло.
- Как дела? – поинтересовался он.
- Нормально, - кивнул Хаус. - Правда, меня уволят и скорее всего лишат лицензии.
Вот оно.
Уилсону захотелось заорать, что Хаус в конце концов натворил, почему его невозможно оставить одного и что вообще происходит, но он остановил себя. Нельзя. Так нельзя.
Он собрал в кулак все свои измотанные нервы и ровно, миролюбиво сказал:
- Понятно. Очень жаль. А из-за чего?
Хаус вздохнул и сел на полу, кривя губы от боли.
- Вчера днем Кэрри Уэлш сделали биопсию, после которой она скончалась от кровотечения, - он посмотрел на онемевшего Уилсона и скривил губы снова уже в подобии улыбки. – Счастливого тебе Рождества, Уилсон.

Конец 5ой части.


~ ~ ~
1. вид хирургической контрацепции для мужчин.


"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"