Против нас

Автор: jesska
Бета:нет
Рейтинг:NC-17
Пейринг:Люциус Малфой/Панси Паркинсон, Панси Паркинсон/Драко Малфой
Жанр:AU, Angst, POV
Отказ:Все права на персонажей принадлежат Дж. Роулинг.
Вызов:I believe - 2011 (3)
Аннотация:Лорд Волдеморт и Гарри Поттер мертвы, в волшебном мире два министра, а Драко Малфой, кажется, потерялся.
Комментарии:Фик написан на четвертый тур Феста редких пейрингов «I Believe».
Каталог:Пост-Хогвартс, AU, Книги 1-7, Альтернативные концовки, Второстепенные персонажи, Психоделика
Предупреждения:AU, ненормативная лексика
Статус:Закончен
Выложен:2011-12-05 15:35:18 (последнее обновление: 2011.12.08 12:05:11)


Единственная проблема современности заключается в том, сумеет ли человек пережить свои собственные изобретения.
Луи де Бройль

Настоящие друзья всегда помогут сжечь твой труп (с)
  просмотреть/оставить комментарии


Глава 1.

Квиддичное поле раскинулось подгнившим блином. Трава грязно-болотного цвета, примятая и склизкая как лягушачьи кишки, скользила под ногами. Покосившаяся раздевалка посреди поля распахнула скрипучую дверь, приглашая войти, но распивать чай и угощаться сладостями было некогда. Как-нибудь в другой раз, спасибо, я еще зайду. В таких деревянных домиках всегда угощают вкусным и предлагают вздремнуть — бард Бидль не будет врать, ведь правда? Но сейчас мне плевать, я, блин, опаздываю.
Лужи, как пятна плесени на травяном полотне, кружились и торопливо менялись местами. Сколько бы я ни пыталась их обогнуть, они оказывались прямо на пути; ноги проваливались в жижу, и брызги мутной воды взмывали фонтанами из-под ботинок.

«Быстрее», — собственный шепот донесся как из тоннеля. А может, в прошлой жизни я выступала на радио, и теперь кто-то крутил давно похороненную запись. Железный штырь, неуместный и ненужный, торчал из-под земли. Он остался позади, назойливая челка лезла в глаза, и я поминутно сдувала ее, хотя надо было просто выдрать с корнем. Легкие болели, как будто в них вогнали по гвоздю, мышцы ныли, царапины на руках саднили, словно смазанные талой солью.

А небо, нависшее над головой, хмуро ухмылялось.

«Я тебе очень сочувствую, Панси, — гадко шептало оно, почесывая синюшное пузо. — Должно быть, интересно искать выход с такого поля, правда?»

«С какого поля?» — обычное такое поле, ничуть не изменилось со дня последнего матча. Я знаю, небо хотело отвлечь меня, чтобы я растянулась в луже. Вот облака поржали бы.

«Ну как! — маленькое облачко выбежало вперед и взобралось на туманную табуретку. — С этого замечательного! мокрого! круглого поля!»

«Беседовать с облаками — дурной тон, — мама учила меня не разговаривать с незнакомцами. И тем более с облаками и табуретками. Хотя с табуретками я иногда говорю. — А ну брысь!»

Небо вздрогнуло и рухнуло в обморок от такой наглости.
Грохот прокатился от замка до Большого озера и запутался в корнях Гремучей Ивы. Облака сбежались на звуки так быстро, будто кто-то дернул за веревочку. Должно быть, там, наверху, существовало свое государство во главе с правителем-Небом и подданными-облаками. Увидев, что правитель лишился чувств, они поспешили на помощь и принялись хлопотать вокруг, вытирая со лба пот. Маленькое облачко слезло с табуретки, затопало пухлыми ножками и захныкало — первые крупные капли дождя закапали на землю. Они падали на склизкую траву и скрывались в ней. Прятались, наверное.

«Повелитель упал, — шептали облака, прикрывая рты руками. — А все из-за девчонки. Повелитель упал, сейчас что-то будет...»

Самые расторопные спешили убраться подальше, скрыться за Запретным лесом и высокими холмами, зеленевшими за Хогсмидом. Улепетывая, они оборачивались и ехидно шипели:

«Поле-то круглое, — и язык показывали. — Никогда тебе выход не найти!»

«У окружности нет ни начала, ни конца», — услужливо прошепелявило мудрое седое облако и, кажется, подняло вверх указательный палец. Палец тут же вспыхнул, задетый молнией, и облако убралось с глаз долой. А то всех пальцев лишиться недолго.

Поле накренилось, и лужи медленно поползли по траве, оставляя после себя серые проплешины. Я бежала наперегонки с лужами, дерн лопался под ногами, и из щелей сочился смрадный пар — наверное, в аду варили дохлую кошку.

«Кто разломал землю? Безобразие! — проворчало бледное облако, проплывая мимо. — А ну-ка сделайте как было!»

Из желудка поднималась тошнотворная волна, по лицу катился пот, и я вытирала его рукой, вытирала, вытирала, пока не содрала кожу. На пути снова возникла раздевалка, зазывно повернувшаяся ко мне пустым дверным проемом — дверь успела где-то потеряться.

«Да чтоб тебя! — Раздевалка хрипло дышала, хромая позади и умоляя заскочить на огонек. — Инсендио!» — я, не оборачиваясь, пальнула заклятием, огонь вспыхнул, но тут же погас, и дом погрозил мне пальцем: мол, в последний раз прощаю.

«Тебе не кажется, что раздевалки не умеют ходить? — мимоходом спросило облако, проплывая на восток. — Почему же ты тогда встречаешь ее во второй раз?»

Я не знаю. Может быть, мироздание нарядилось шутом и разыгрывает меня: прилепило ноги раздевалкам, потыкало пальцем облака, погладило деревья, отчего те затряслись и от неожиданности облысели.
Трава под ботинками скользила, как будто на нее пролили подсолнечное масло, лужи становились все глубже, я обогнула один из высоких шестов и помчалась в темноту, а ветер носился вокруг и бросал в воздух охапки облетевших листьев. Двинутый поганец, этот ветер.
Листья замерли, когда моя нога зацепилась за что-то, и плоский блин поля в один момент напрыгнул на меня и подмял под себя. Железный штырь, торчащий из-под земли разинул ржавую пасть и кусанул меня за бедро. Я превратилась в картонного человечка, и детские ручонки, схватив за щиколотки, разрывали меня пополам. Собственный крик донесся словно издалека, обернулся пыльным вихрем и закружился вокруг высокого шеста. Кажется, я валялась на земле, каталась по ней, обняв себя руками, прижав ладони к низу живота. Мантия сразу же намокла, волосы впитали влагу, в нос заливалась вонючая вода, а под ногти забивалась земля. Раздевалка наконец догнала меня и запрыгала вокруг, хвастаясь дырами и выставив обломки деревянных зубов. Гул неумолимо приближался, как будто Хогвартс-экспресс сошел с рельсов и мчался сюда. Гул выгонял лужи из проплешин, качал шесты и верхушки деревьев, забирался в щели между гнилыми досками. Будь мир стеклом, а люди — узорами на стекле, сейчас стекло треснуло бы, а людей огромная рука замазала черной краской. Тогда я поднялась бы на ноги и написала на черном экране: «Разыскивается конец окружности». Наверняка кто-нибудь его видел.
Мир зашатался, как болванчик на полке, завертелся на месте, замахал невидимыми ручками и не удержался на тонких ножках. Он шлепнулся на землю, раздевалка важно прошлась по обломкам, наступила на меня — кажется, я слышала хруст своих сломанных ребер — и зашагала дальше. Я помахала ей вслед вывихнутыми пальцами, а она даже не обернулась.
Темнота была почти беспросветной — такой, какая бывает в заднице. Или в чернильнице. Мир всхлипнул и попытался вытащить из кармана платочек: белое полотно, висящее перед глазами, колыхнулось, как будто в него высморкались.

— Думаю, Пенни была бы тобой недовольна.

Пенни? Какая Пенни? Я не знаю никакую Пенни. Это слишком сложно для меня.
На мне не было одежды. Ни единой тряпки, только простыня как бумажный листок. Я попыталась открыть глаза, но чья-то ладонь прикрыла мне веки, как покойнику.

— Нахуй Пенни. Кто это? А ты кто?

Кто-то пошевелился и усмехнулся. Жгучее желание разлепить себе веки пальцами зудом отдавалось в ладонях.

— Будь это последний день моей жизни, я бы радовался, что провел его не в камере, а в постели. А она еще и недовольна. Сучка, — как под порывом ветра, простыня вздулась парусом и упала на пол около кровати. Ну клево, теперь мои обгрызенные ногти видны всем. За остальное мне не стыдно.

— Что? Последний день какой жизни? — какие-то странные люди. Говорят странные вещи. И комната странная — с одним окном и двумя дверями. Одна из них захлопнулась, и меня швырнуло на пол сквозняком.

На кровати лежал Малфой и равнодушно смотрел на меня. Так обычно разглядывают метлу самой старой модели или сушеных тараканов в аптеке.

— Мы что… трахались? — надо же с чего-то начать разговор.

— Если тебе будет угодно, то да. А может быть, и нет, — монотонно пробубнил Малфой. — Я не могу тебе точно сказать, мало сведений для ответа.

— Ты пьян?

Тумбочка ахнула и отвернулась дверцей к стене, графин осторожно двигался по краю стола к стакану.

— Скорее всего, нет. Хотя допускаю, что да, — нараспев проговорил тот и повернулся на бок, намереваясь вздремнуть. Одеяло сползло на пол, обнажив его бедра, но Люциус не обратил на это внимания, подтянул колени к подбородку, подложил под голову ладонь и прикрыл глаза.

— О чьем последнем дне ты говорил? — Из коридора донесся дробный стук шагов и грохот.

Сейчас он назовет имя какой-нибудь грязнокровки. И, если повезет, может быть, даже знакомое имя. Может быть, даже Грейнджер.

— О твоем, — Люциус пожал плечами. — Тебя же завтра казнят.

Стакан на тумбочке захлебнулся водой и рухнул на пол. Осколки осторожно распались и беззвучно улеглись на полу.




Глава 2.

Я шла первой. Выгоревшие стены тлели, как будто их только что вылизали языки огня. Чудилось, что дым поднимался под потолок и там густел, превращаясь в черный гипс. Блейз бурчал под нос французскую песенку про дружбу и наступал мне на пятки, а мелкая Паркер хныкала и размазывала грязные сопли по лицу. Темный земляной лаз, за долгие годы насквозь пропитавшийся запахом испражнений и трупной вонью, сужался и уводил в сторону. Пришлось согнуться пополам, чтобы протиснуться в извилистый коридор. Он вел к широкой площадке, поросшей мхом и гнилыми ягодами. Ягоды валялись прямо на мхе, похожие на крупные бусины.

— Куда мы идем? — я остановилась, и Блейз налетел на меня.

— Эвакуируем вас, — процедил завхоз и замахнулся факелом.

— Я понял, — зашептал Забини мне на ухо, — Филч — это оживший мистер Баттон из притчи старика Бидля. Ну, помнишь? Старик, который спасал детей от страшного чудовища, вел их по длинному подземному ходу, а потом…

— …а потом оказывалось, что они ходят кругами? — в детстве я даже боялась этих сказок. — Он сжирал их, а трупы складывал в кучу, и каждый год пересчитывал, бла-бла-бла. Блейз! — я пихнула его в бок. — Ты видишь здесь хоть один труп? Хотя, стоит признать, воняет как в могильнике, — воздух пах илом, плесенью и гниением.

— А ну прекратили шептаться! У меня есть права, — Филч напыщенно надулся и выпятил грудь. Он был похож на гнутый галеон — такой же сияющий, но непригодный. — Запру всех, кто посмеет сопротивляться, в подвале, и, если замок рухнет…

— Ты хотел сказать «когда замок рухнет», — нахально поправил его Блейз и осторожно снял с выступавшего из стены камня слизня. Рыхлое тулово лениво вращалось в его пальцах, покрытое соплями и землей; Забини долго рассматривал его, а после сунул мне под нос: — Красавчик?

Слизень нагло смотрел на меня глазками-бисеринами. У слизней нет глаз? Значит, Забини успел нарисовать на заднице червя две точки и сделал вид, что так и было. Тихое хихиканье Блейза ширилось, заполняло собой подземелье, металось из угла в угол и каталось по полу, оно забиралось за шиворот, путалось в волосах и наконец сбежало.

— Мудак. — Младшекурсники пялились на нас, раскрыв рты, и до зуда в позвоночнике хотелось засунуть этого слизня в один из раззявленных ртов, заставить прожевать и проглотить вязкую массу.

— Что встали? — надрывался Филч, прохромав мимо. — Мне велено вас эвакуировать!

— А нам насрать, — мы с Блейзом одновременно развернулись на каблуках и уселись прямо на сырую землю, по мантиям тут же поползли мелкие черные точки — мы не знали, как назывались насекомые, но сочувствовали им. Надо же, стены тлеют, а ведь там их домики, маленькие, невидимые для глаз, но они есть. Вернее, были.

— А ну! — Филч ткнул Блейза палкой и кинул мне. — Встали быстро. И за мной идите, — буркнул он и зашагал дальше. — Некогда мне тут с вами, Хогвартс в опасности. А где этот ваш белобрысый… самый наглый?

— Малфой в школе решил остаться, — процедил Забини, закатывая глаза. — Ему нравится наступать в дерьмо, и мы не вправе мешать, я считаю.

— Хочет закончить дни героем, нет? — крякнул Филч, отпирая дверь, поросшую травой. Похоже, ее не отворяли многие десятилетия.

— Он хочет еще один значок на грудь — за спасение прекрасного себя от гнева Темного Лорда, — Блейз фыркнул и поднялся на ноги. — Куда идти-то? — равнодушно спросил он и, не дожидаясь ответа, направился к обветшалой двери. — Надеюсь, это дверь, за которой раздают сладости.

— Ты любишь сладкое? — впервые слышу. Обычно он называл леденцы Берти-Боттс разноцветным козьим пометом.

— Терпеть не могу, — Забини уже шагнул на лестницу, скрывавшуюся за створкой, но остановился и обернулся. — Просто обычно за такими дверями раздают пинки.

Наверняка за створкой стоит высокий истукан с рождественскими подарками, а по стенам — тем самым тлеющим стенам — развешаны календари, и на каждом из них значится: «Последний день». Переворачиваешь листок — а там опять: «Последний день». Слюнявишь пальцы, листаешь-листаешь, а там все время «последние дни», но ведь так не бывает. Наверное, коридор шутит, а может, потерял счет времени. Это как часы со сломанной часовой стрелкой: минутная вращается, но время все равно застыло.
Коридор вел наверх, и мы карабкались по нему, под ногтями скапливался желтоватый гной, а легкие облепила пыльная пленка. Мы тяжело дышали и уже не различали, кто шел позади. Словно всего треть из нас сможет выйти из подземелья, и мы отчаянно боролись за заветные места.

— Панси, ты чего встала? — Блейз окликнул меня и подтолкнул вперед. Воздух вонял рыбными отбросами, потом и духами Дафны.

— Дверь не открывается, — я слышала свой голос со стороны, он звучал ровно, холодно и безразлично. Так каждую неделю зачитывали списки погибших по радио: хвастались количеством обезвреженных магглов.

Толстые занозы втыкались в ладони, когда я молотила по дереву. Огромными зубьями они впивались в плоть, проедали ее насквозь, и иногда застревали в ней. Подземелье вздрогнуло, зашаталось и покатилось, как игральная кость, а десятки человек сзади копошились как муравьи.
«Что такое? Я принес три веточки в наш муравейник!»
«А я четыре, стало быть, я первый».
«Ха, идиоты! Я притащил девять, посторонитесь, неудачники».

— В сторону, — буркнул Филч и налег на преграду плечом. С недовольным бурчанием дверь подалась вперед, и Блейз, протиснувшись сквозь толпу, заглянув в щель.

— Хей, мы вышли к Хогсмиду. И здесь воняет, — он зажал нос.

— Ты смотри, какой нежный, — завхоз зыркнул на нас и отпихнул Забини в сторону. — Младшие курсы вперед, — и малышня, как тараканы побежали к двери, по одному проскакивая в дверь.

— А если там снаружи оборотни, они не смогут защититься, — пропел Блейз, толкнув Филча. — Не лучше ли выпустить сначала нас?

— Все успеете…

Раздавшийся снаружи визг намекнул, что можем и не успеть. Толпа колдунов с факелами надвигалась с ужасающей быстротой, они потряхивали в воздухе кулаками, палками, и даже сковородками. Палочки, как верхушки деревьев в лесу, смотрели на небо в надежде увидеть там знак об окончании битвы. Людское море колыхалось и шептало, что разнесет вдребезги любого, кто встанет на пути. Сейчас на пути стояли мы, и я с трудом подавила желание сделать ноги обратно в зловонный лаз.

— Все на борьбу! Сразимся за Гарри Поттера! — прокричал кто-то рыжий. Наверняка один из Уизли, которые лезут куда не надо. Я не разглядела лица, но он, похоже, был слегка не в себе. — Все на борьбу!

Мелкая Паркер стояла, раскрыв рот, и даже не подумала отойти с дороги. Удар обрушился на нее слева, и кровь брызнула на мантию малолетки Астории с пятого курса. Та взвизгнула и отскочила, чуть не налетев на Филча.

— Бегите! — заорал Блейз, хватая меня за руку. — Бегите, идиоты! — зрачки его глаз расширились в темноте, слились с радужкой, и мне показалось, что вместо глаз у него две глубокие дыры. Ну мало ли — вдруг эти люди уже успели ослепить Блейза? — Они же задавят вас и размажут по земле! — Забини оглянулся на Паркер, которая без движения лежала на обочине, и потащил меня за собой.

Люди, спешащие на подмогу к защитничкам Хогвартса, не останавливались ни перед чем. Я видела, как упала Миллисент, и какой-то второкурсник орал на одной ноте, потому что его рука безвольно болталась в рукаве мантии. А Филч только хромал и выкрикивал, задыхаясь:

— Расступись! Освободите путь! — и ни слова о тех, кто остался на дороге. — Хогвартс в опасности!

— Сюда! — Блейз свернул в темный переулок и прижался спиной к шершавой стене. Здесь было пусто, как в чайнике, из которого выкипела вода. — Тс-с-с, — он зажал мне рот и развернул лицом к себе: — Ты сдохнуть хочешь или как? Эти идиоты затопчут и не заметят, а засранцу Филчу похуй, сейчас каждый спасает свою шкуру…

— Я что сказал? — проскрипел засранец, появляясь в проулке. По главной улице реками дерьма текли люди с факелами. Кажется, они даже распевали песни, как будто репетировали плохую пьесу. — Вон отсюда, к остальным, живо!

— Мы забыли пару-тройку человек, придурок, — огрызнулся Блейз. — Да-да, тех самых, что валяются у обочины.

— Мы уже подобрали их, — спокойно произнес тот и подождал, пока я тронусь с места.

Уважаемый мистер Филч, идите, пожалуйста, в жопу со своим Хогвартсом, а я хочу сидеть здесь, стряхивать насекомых с одежды и вдыхать тлен. Я почти счастлива.
Толпа была нескончаемой, она длинной лентой извивалась и путалась, завязывалась узлом и колтунами застревала на особо узких улочках. Лента кусками исчезала за главными воротами Хогсмида и тянулась до самой школы, а мы пялились вслед и видели, как волдырями она вздувалась, металась, волновалась и кричала.

— Что там случилось? — вопрос повис в воздухе и нетерпеливо закрутился перед носом. — Почему многие возвращаются?

Волдыри вздулись, мерцая огнями факелов, шум поднялся вместе со сковородками, толпа волнами набегала на ворота Хогсмида, задерживалась перед ними, но с третьей попытки проникала в деревню.

— Он мертв! — свет факелов длинными языками взмыл в небо, как разноцветный дым, ложащийся на талый снег.

«Мертв-мертв-мертв», — отдавалось во всех закоулках Хогсмида. Это слово самостоятельное, юркое и вольное.

«Кто-мертв-кто-мертв-кто-мертв», — отвечало эхо и пускалось в пляс вместе с юрким словом.

Кажется, половина деревьев Запретного леса полегла от неожиданности, а вторая половина возликовала и подпрыгнула.

— Кто мертв-то? — Блейз стиснул мою ладонь с такой силой, будто его пальцы были железными. — Поттер? Или…

Толпа возвращалась, опустив сковороды, палки и даже факелы.

— Кто мертв-то? — требовательно повторил Блейз, глядя на Филча. Почудилось, будто они ровесники.

— Уйди, поганец, — выплюнул завхоз и, сгорбившись, захромал к грязноватому кабаку. Казалось, что в его глазах стояли слезы.

— Поттер, да? — в эту секунду, мы все, все до единого, даже полудохлая Паркер на руках у шестикурсника, перестали дышать.

Время капало с факелов вместе с раскаленной смолой и каплями замирало на земле. Сердце нахально пропускало удары, как будто расхотело работать — знает ведь, что сейчас мне не подсчетов. Забини прищурился и крепко сжал палочку, словно искал поддержки. Астория уронила сережку и теперь ползала под ногами, как муравей. Филч остановился, медленно, будто его суставы в одно мгновение заржавели, развернулся и выдохнул:

— Оба.

Астория села прямо на сырую прошлогоднюю траву и даже не пискнула, когда пошатнувшийся Нотт наступил ей на пальцы.
Капля, готовая было сорваться с факела и полететь вниз, застыла. Передумала, наверное.




Глава 3.

Большой зал, разделенный на две половины защитным барьером, смахивал на игральную кость домино. Два тела, накрытые одинаковыми полотнищами, собрали вокруг себя народ, как плохие актеры известного спектакля. Когда актеры играют хорошо, зрители зевают и изредка хлопают, а когда плохо — возмущаются, живо обсуждают «да откуда такие бездари берутся?» и хмыкают. Думаю, именно из-за этого большинство лицедеев играют хреново.

— Что теперь будет? — тихо спросила Падма Патил. Мы стояли все вместе: толпились у дверей, наступали друг другу на мантии и ругались сквозь зубы, но шагнуть вперед никто не решался. Вдруг Темный Лорд встанет и надерет нам всем задницы? Он может, он такой.

— Ничья, — гоготнул Гойл и чуть не наступил на малявку Криви.

— Жопа будет, помяните мое слово, — процедил Блейз, стирая с подбородка кровь. И когда только успел поцарапаться? — Определенность всегда лучше жопы, — он закатил глаза и сплюнул на пол.

Ряды тел, завернутых в мантии Пожирателей, лежали тут же, возле хозяина, как лакричные палочки в коробке. Вскоре они станут такими же тянучками, жирной массой из тканей, костей и гноя. Лиц не было видно, и все трупы казались одинаковыми: высокими, худыми и обгоревшими. Даже Макнейр казался подростком: наверное, половину тела оторвало Сектумсемпрой.
Нарцисса Малфой медленно шла между рядов тел и осторожно заглядывала под каждое полотно. Она двумя пальцами брала за краешек тряпки и по дюйму приподнимала, словно боялась, что сейчас из-под полотна выглянет ее сын и скажет: «Эм, привет, а я, кажется, умер. Такие вот дела». У Нарциссы дрожали пальцы, похожие на слегка искривленные сосульки, а глаза казались огромными, как два пятна акварели на восковом лице.

«Акварель стекает с воска», — шептал Блейз, но, когда я обернулась, он продолжал рассматривать столы на той стороне зала, где из-за толпы не было видно тела Поттера.

На той, другой, стороне никто не плакал. Даже Уизли с Грейнджер сидели на лавке и молча наблюдали за происходящим. Верно, надеялись, что сейчас Поттер как всегда встанет и одним взмахом палочки всех победит. Вот только побеждать уже некого, да и Поттер вряд ли поднимется. Стоило моргнуть, и защитный барьер зарябил, как будто его всколыхнуло заклятие. А может быть, его никогда и не было, просто Поттера и Темного Лорда нельзя складывать в одну кучу. Примерно как сырую рыбу с хлебом.
Люциус Малфой, прихрамывая, плелся за женой. Он озирался по сторонам, будто проник в школу незаконно и хотел выкрасть ценный артефакт.

— Мистер Малфой, — я тихо позвала его, и Люциус обернулся. Рассеянно кивнув, он собирался продолжить путь, но я не позволила: — Мистер Малфой, младшие говорят, что видели Драко на восьмом этаже. Может быть…

— Здравствуй, Панси, — Люциус не слушает, взглядом он шарит по одинаковым сверткам с телами, по потолку, стенам, людям, словно жаждет увидеть все и сразу. — Хорошо, что ты здесь, — он гладит меня по волосам и выворачивает карманы мантии. — Я не захватил конфет, прости.

— Мистер Малфой, с вами все в порядке? Позвать мадам Помфри? Сейчас девяносто восьмой год, вы давно не дарили мне леденцов, потому что мы с Драко выросли.

— Я помню, — отмахнулся Люциус, и усталая улыбка тут же исчезла с его лица. Как будто кто-то отдернул шторку. — Где он, Панси? Где мой сын? — он наступил мне на ногу и встряхнул за плечо.

Я помотала головой, мол, не знаю, и мягко отстранила его руку. Я правда не знала.

— И не надо меня жалеть, — плюнул Люциус мне в лицо. Синяк на его щеке, как клякса, расплылся по коже. Ну да, наверное, не надо.

— Хорошо, я буду делать вид, что все клево.

Мы с Люциусом играли в гляделки, и я выиграла, потому что он Малфою надо было бежать дальше, не до игр.
Оконная рама, оторвавшаяся от стены, постукивала в окно, барабанила пальцами и нагло ухмылялась, будто напоминала, что мы в зале не одни. Наверное, следовало выметаться, но мы стояли и пялились на тела: так выглядят гусеницы, и не различишь, где чей кокон. Нарцисса, безвольно опустив руки, встала рядом со мной. Дыхание ее, как переломанные конечности, торчало наружу из-под кожи, прерывалось и болело. Да-да, дыхание рваное, теплое и звонкое, как стекло. Уронишь — и придется собирать с пола осколки. Нарцисса всегда была немного не в себе.

— Вы что-то потеряли? — вежливо осведомилась пробегавшая мимо мадам Помфри.

— Да, — слово повисло как белье на веревке, зацепилось за халат Помфри и жалобно скулило, как обоссавшийся щенок. — Я, по-моему, потеряла… сына. Вы не видели?.. — Нарцисса подалась вперед и молитвенно сложила руки. Мерлин на обеде, не ждите.

— Не видела, — буркнула та и тут же радостно заявила: — Но у меня есть Успокаивающая настойка! Будете?

Нарцисса не ответила и покачала головой. Давно бы объявление повесила: «Потерялся Драко Малфой, нашедшему — вознаграждение». Я уверена, кто-нибудь откликнется, ведь вознаграждение на дороге не валяется. А если печать фамильную на листок шлепнуть — вообще красота, пол-Англии сбежится, чтобы начать поиски.
Многоголосая толпа, как нестройный хор, нараспев повторяла:

«Они оба мертвы».

Макгонагалл быстро прошла от входа к нам и замахала руками:

— Разойдитесь по спальням, быстрее, пожалуйста, — ее голос дрожал, как посуда в трясущемся шкафу. Макгонагалл, конечно же, забыла, что почти все спальни разрушены, но ее никто не поправил. Придется идти в несуществующие комнаты, ничего не поделаешь. — Студенты, разойдитесь по спальням! — ее голос, как Флитвик на шаткой табуретке, крутился, верещал, срывался и падал. — Да мне плевать, что вам семнадцать! — Макгонагалл схватила Корнера за плечи и подтолкнула вперед. Тот был выше ее на голову, но сопротивляться не смел, будто боялся, что у Макгонагалл соплохвост в рукаве, и она в любую секунду может его случайно выпустить. — Следуйте за деканами.

Я нехотя развернулась спиной к телам, укрытым полотнами — чудилось, будто это спящие дети — и зашагала к высоким дверям.

— Ты чувствуешь? — Блейз, наморщив нос, шел рядом. — Здесь воняет как в заднице, а я ведь предупреждал, что все мы там будем.

— Так обычно говорят про смерть и тот свет, Забини. В заднице по-другому, и не каждому суждено туда попасть.

«Они оба ушли», — проскандировал несуществующий хор.

— Профессор, что же теперь будет? — спросила Парвати точь-в-точь, как сестра. Пока что мы шли нестройной толпой.

— Будет жопа, — настаивал на своем Забини, правда его уже никто не слушал.

Нас вытолкали из зала, приговаривая: «Вам незачем смотреть на такие ужасы». Мы уже насмотрелись, спасибо, а Нарцисса не успела обшарить все покрывала. Что она там искала, один Мерлин знал. Хотя что-то мне подсказывает, что Мерлин пил чай, играл в шахматы и не думал о кучке людей посреди в замке Хогвартс. Совсем-совсем не думал, потому что шахматы с чаем намного интереснее.

— Мы делаем все возможное, чтобы предотвратить рецидив, — бормотал Слагхорн, уводя нас в темноту коридоров.

Будь коридоры кишками, замок давно бы сдох от несварения, потому что пища не нашла бы выхода, просто заблудилась. Ну, вот как мы. Слагхорн взмахнул палочкой, на кончике которой вспыхнул огонек, и осветил портреты на стенах — голые рамы без единого обитателя: то ли попрятались, то ли погибли. Хотя я не верю, что картинка может погибнуть, она же нарисованная. Картинке страшно только «Экскуро», но никак не Авада.
Лестница, уходящая вниз, угрожала разрушенными ступенями. Ступени, похожие на обглоданные кости, неаккуратной вереницей цеплялись друг за друга, а нестройный хор бубнил:

«Кто теперь будет править?»

— Как думаешь?.. — Не знаю, к кому обращался Блейз. Может быть, даже и ко мне. А может, к статуе Артура Коленопреклонного. — Как думаешь, если похоронить Поттера и Темного Лорда в одной могиле, это будет слишком невежливо по отношению к ним?

А им разве не все равно? Они ведь даже не узнают об этом, так что как зароют, так и будут лежать.
Мы спустились в подземелья, которые напоминали мусорку. В огромную корзину бросили обломки камней, обрывки пергамента, вылили пару бутылей чернил, а сверху забросали деревянной стружкой. А потом пришли мы и старательно все это утоптали. Можно начинать гордиться собой.

— Сюда! — Слагхорн втиснул пузо в щель, а потом уже пролез сам. — Рассаживаемся!

Куда рассаживаемся? В гостиной, кроме пары обгоревших картин и книжных полок нет ничего.

— Мы не должны отвлекаться от учебного процесса, — бормотал декан, — учеба превыше всего, что бы ни случилось…

— Ага, мы бы еще в Большом зале сели и давай историю магии изучать, — смешок пробрался сквозь толпу и выпрыгнул прямо на Слагхорна.

— Да-да, — тот как ни в чем не бывало сложил пухлые руки на груди. — Профессор Бинс уже спешит сюда. Он курирует раненых привидений замка, а их ведь после битвы немало. Вот профессор и задержался.

Если скрутить привидение и выдавить из него глазные яблоки — потому что больше нечего — наверное, его можно будет считать раненым.

«Кто теперь будет править? — гремело издалека, и казалось, будто говорили стены замка. Надрывали раненые глотки, выжимая из себя глухие звуки. — Вновь король? — спрашивали они и сами себе отвечали: — Короли!»

«В истории волшебного мира известны прецеденты, когда два правителя имели равные законодательные полномочия…»

Замок трещал по швам, башни шатались, а часы рассыпались разноцветными камнями, следы крови покрыли стены, как указатели. Стены рушились, и люди гибли, и только Бинс оставался неизменным: если бы замок ушел под землю, он не заметит бы, потому что у него лекция. Лекция, а остальное подождет. Впрочем, когда Бинс не обнаружит стены, через которую надо просочиться, возможно заподозрит неладное. Хотя вряд ли.

«…подобный казус зафиксирован в последний раз в конце восемнадцатого века, когда министр магии Альфред Маклагген разделил власть с полукровкой Джоном Свифтом по прозвищу «Долгое перо». Подобное положение дел отразилось даже в оформлении кабинета министра магии: за широким столом располагались два кресла, а за высоким шкафом пряталась шахматная доска. Каждый раз, когда министры не могли решить спорный вопрос, они садились за партию, и победитель имел право решающего голоса…»

Гойл, усевшись возле стены, похрапывал, Миллисент, прислонившись к уцелевшему косяку, прикрыла глаза, сон тихо крался по гостиной, забирая нас по одному: бил по макушке, щекотал в носу, укачивал, и наконец связал почти всех. Довольно потирая руки, сон, представлявшийся домовиком в вязаном колпаке, уставился на Бинса круглыми глазами. Наверное, он был благодарен за помощь.

«Одна голова хорошо, а две — лучше», — было написано у входа в министерство, и статую, что украшала фонтан в атриуме, венчали две головы. Среди недостатков подобной системы историки выделяют несогласованность решений и, как следствие, путаницу в решении насущных вопросов. Впрочем…»

— Но, профессор, министр — сам! лично! — велел оставить их в гостиных и продолжать занятия, — Слагхорн задыхался и не поспевал за Макгонагалл.

— То есть министр сказал сделать вид, что так и было?! — возмущенно перебила та. — Оставить учеников в полуразрушенных помещениях и продолжать вести уроки? Вы шутите? Между прочим… — профессор остановилась на пороге гостиной и резко развернулась, так, что бедняга Слагхорн налетел на нее и отскочил назад. Пузо всколыхнулось и задрожало как холодец, обтянутый мантией. — Между прочим, у нас в зале…

…куча никому ненужных тел. Предлагаю зарыть их побыстрее, а то нам негде будет обедать.
Бинс бубнил и бубнил, словно в помещении никого не было, кроме него. Слова ложились на пол слоями, и по ним можно было ходить.

— Гораций! Да будет вам известно, что Кингсли Шеклболт отдал приказ собрать детей в уцелевшем помещении. У нас есть такое, западная сторона замка разрушена меньше всего, предлагаю отправить всех туда. По крайней мере, до тех пор, пока все не уладится.

— Ничего не знаю, — заупрямился тот, — у вас министр Шеклболт, а у нас другой министр.

Сон, притворившийся домовиком в вязаной шапке, нетерпеливо заерзал на месте: Макгонагалл своими криками перебудила всех. Нотт рядом со мной вздрогнул и протер глаза, а Забини поправил сползшую с плеча мантию и уставился на нас, будто не узнал.

— Профессор! — Блейз сжал кулак в кармане и выпрямился.

— Да, мистер Забини? — Макгонагалл напряглась и раздула ноздри, будто намекала, что лучше не попадать под горячую руку.

— Профессор Бинс объясняет нам новую тему. Нельзя ли потише?

В эту секунду Слагхорн упал в обморок. А может, это был не он, но грохот прокатился по подземелью, разбился и рассыпался на куски. Я смотрела на мир через стекло, и оно начало давать трещину. Маленькую, незаметную, но противную.

— Профессор Бинс уволен. Привидения не имеют права преподавать в Хогвартсе по причине того, что мертвы, — Люциус Малфой шагнул через высокий порог и остановился, оглядывая гостиную.

— Мистер Малфой?

Люциус выглядел избитым, как будто его пинали и катали по земле: в волосах запутались клочья пыли и сухие листья, исцарапанные руки сжимали изломанную трость.

— Мисс Паркинсон? — в тон мне отвечает Люциус. Странно, ведь он всегда называл меня просто Панси.

— Где Драко? Вы нашли?.. — кажется, я хотела спросить что-то другое, но с языка сорвалась ерунда. Сейчас Люциус сглотнет и скажет, что не знает. Драко ведь остался в замке, когда нас эвакуировали, откуда Люциусу знать? А Нарцисса до сих пор ходит между рядов тел и приподнимает края полотен, а объявление о пропаже сына так и не дала, дура.

— Драко? Какой Драко? Не знаю никакого Драко, — Люциус вскинул подбородок и продолжил: — Ах, Драко! Он потерялся, — Малфой дернул плечами. Пожалуй, даже о погоде за окном говорят эмоциональнее. — Может быть, даже погиб. Или пропал, не могу сказать точно. Но я же говорил, что не нужно меня жалеть. Милая, — последнее слово он произнес с издевкой и зачем-то приподнял бровь.

— Не отвлекайте его, мисс Паркинсон, — Макгонагалл сжала губы в нитку, как будто дала задание превратить червя в бабочку, а нерадивые студенты вместо этого трансфигурировали ее стол в свинью. — Мистер Малфой занят решением важных государственных вопросов: в какой цвет окрасить кабинет министра и кто будет писать заметку в «Пророк» о новом правительстве.

— …нет-нет, это решительно невозможно, Люциус! — высокий мужчина с массивной серьгой в ухе ворвался в помещение, отодвинул Макгонагалл в сторону и уставился на Малфоя.

«…законотворчество превратилось в вакханалию, кипы бумаг порхали по министерству, служебные совы толпились около дверей кабинетов и путали своих получателей. Работники, сидящие в одном кабинете, следовали разным приказам и, срывая голоса, спорили, кто же из них делает правильно и «по закону», — Бинс, как сломанная пластинка, ворчал под нос, хотя его уже никто не слушал.

— Люциус, я протестую. Амбридж — уволить! Похороны устроить в среду, а над входом в министерстве написать…

Я слышала, как дышат однокурсники рядом. У Парвати сердце пропустило удар, а у Аббот сбился пульс. Наверху толпы сороконожек носились по коридорам, а мы стояли в абсолютной тишине, прерываемой нескончаемыми «нет-нет, коллега», и таращились друг на друга. Если сотню булавок рассыпать на чистый пергамент, то можно увидеть нас: раскрытые рты, как булавочные головки, и у каждого поднятая палочка в руке, словно острие.

— Амбридж нужна лично мне. Без нее я не смогу выдумывать новые коварные законы.

Мне почудилось, или Малфой только что сказал это вслух?

«…к четвертому месяцу двоевластия, к сотому дню правления Маклаггена и Свифта министерство магии превратилось в котлован, в котором исчезали порядок, спокойствие и мир волшебного сообщества…»

— Кажется, я уже говорил, что будет жопа? — Блейз прикрыл лицо ладонью, Макгонагалл закатила глаза, а мелкая Паркер громко чихнула. Подземелье вздрогнуло и, кажется, горько вздохнуло.




Глава 4.

— Ты почему еще не на травологии? — Дафна на ходу жевала булочку, намазанную персиковым джемом. Она потеребила меня за плечо и принялась отчаянно жестикулировать. Капля джема упала на белую блузку.

— Потому что у нас зельеварение, — бедняжка Дафна все никак не может запомнить, что вечерние правила утром уже не действуют.

Огромная доска объявлений, прибитая в холле сразу же после битвы, была увешана огромными пергаментами, крохотными клочками и незаметными записками. Люциус Малфой приказал прикрепить доску заклятием Вечного приклеивания, и даже Кингсли Шеклболт не смог противиться порыву. Каждый час и, казалось, каждую секунду на ней появлялся очередной огрызок, исписанный быстрым почерком. Огрызок сообщал о том, что время перевели на час назад, кричал о переменах в расписании или скромно извещал о прибытии нового директора. Люциус стучал по столу у себя в кабинете, и неугодный директор собирал вещи, а на следующий день Шеклболт хватался за голову и производил свою рокировку со словами: «Ну и идиота же вы назначили, коллега».

— Что случилось?

Я как раз рассматривала изображение оборотня (похож на Грейбэка, да), когда Астория остановила малявку Паркер. Та размазывала по роже сопли и всхлипывала, как разрезанный напополам хомяк. Вот-вот помрет.

— Завхоз сказал, что я наказана, потому что гуляю после отбоя по замку, — пропищала Паркер и замотала головой. — А я на заклинания шла, они у нас ночью.

Все ясно, господа министры опять занимались хуйней: один сочинял расписание занятий, а другой распорядок дня. Посоветоваться друг с другом они, конечно же, забыли. Толпа, похожая на живой шар, наполненный крупой, носилась по замку и постоянно останавливалась около доски с объявлениями в холле. Часы, кое-как восстановленные при помощи Репаро, пыхтели и пересчитывали камни в своих чревах.
Поначалу студенты блуждали по замку, будто в одно мгновение забыли все пути к нужным кабинетам. Они бродили по коридорам, спотыкались, спрашивали друг у друга дорогу и отчаянно возмущались, что подземелье вдруг оказалось не в том месте, где было.

— Внимательнее, мисс Паркинсон, — профессор Спраут споткнулась и чуть не уронила вонючие сморчки в горшочке. — Вам, скорее всего, экзамены сдавать.

— Если через час ничего не изменится, — ехидно вставил Забини, ковыряясь в земле и вытирая руки о мантию Гойла. — Кстати, профессор, вы не знаете, время не переводили, а то, быть может, урок уже кончился, а звонок сломался? Звонок может, он такой — неожиданный.

— Мог бы и промолчать, — спустя целую вечность мы тащились по размытой дождем дорожке. Воняло от нас, как от котла Нотта на уроке зелий — плесенью, переваренной пищей и серой. — Спраут бы и не вспомнила, что урок сдвоенный. Я в душ.

Если ничего не случится, хотелось добавить, но в нашем мире лучше молчать — а то слова всегда можно использовать против нас.
Извилистого коридора здесь точно не было, а может, я его просто не видела. Горластые ступени пружинили под ногами и складывались гармошкой так быстро, что пришлось держаться за стены, чтобы не упасть. А Гарри Поттер с Темным Лордом наверняка сейчас играют в шахматы в общей могиле. Их все-таки закопали вместе, потому что министры не смогли определиться, чья могила должна быть шикарнее. С того дня прошло несколько недель, полных утомительных перемен, мелочных деталей и беспрерывных метаний. С каждым часом становилось все труднее запомнить, что правильно и нужно, а что можно оттащить на помойку. Я даже завела себе папку, куда складывала новые указы, заботливо снятые с гребаной доски мудака-Люциуса.
Люциус наведался в Хогвартс слишком часто, излишне тщательно обходил замок, заглядывал в кабинеты, проверял преподавателей. Но я подозреваю, что он просто искал сына и между делом вылавливал меня в коридорах и задавал один и тот же вопрос: «Ты не видела?» Глупо было надеяться, что спустя месяц я изменю ответ. Когда в очередной раз меня схватила сильная рука, я, не оборачиваясь, пробурчала: «Нет, не видела».

— Может быть, Драко хотел скрыться? Ума не приложу, зачем ему это, но вдруг? Вспоминай, — шептал Люциус, наклонившись к моему уху, а меня клонило в сон.

Во сне мне виделось, что Малфой ходит за мной по кругу, нудит, выпрашивает, ноет и время от времени становится на пути. Утомил, уйди.
Двери кабинетов гадко ухмылялись и отказывались показывать свои номера, суки. Они скалились и держали замки закрытыми, спорили с преподавателями, а однажды маленькая дверка одного из подвалов довела Слагхорна до нервного срыва. Номер шестьдесят девять на ней медленно вращался, завораживая и заставляя забыть, зачем пришел.

— Макмиллан? — Флитвик оторвался от листка и рассеянно оглядел класс. — Здесь?

— Если не ошибаюсь, то я здесь, — неуверенно ответил жирный Эрни, почесывая ухо. Ну да, ну да, проверь, все ли конечности на месте, ведь в этом мире ничего нельзя сказать точно.

— Малфой здесь… — Флитвик как ни в чем не бывало уткнулся носом в журнал, а я обернулась. Воздух превратился в тыквенный пирог — вязкий, пахучий, мягкий, и теперь класс дышал крошками, давился ими и жадно глотал. Нарцисса ведь так и не нашла сына, все покрывала приподняла, но под каждым лежал безымянный кокон. Не Драко. А сейчас он здесь, только я его не вижу. Наверное, со зрением непорядок. — Поттер… Нет Поттера?

Флитвик каждый раз задавал этот вопрос, будто надеялся, что министры — вдруг! — прикажут Поттеру воскреснуть. А я считаю, что министры должны приказать себе пойти в задницу. Просто так, им понравится, я думаю. Там интересно, я была.
Дни шли, папка с приказами пухла — то ли от голода, то ли от удивления. Май сменился июнем, а дверь директорского кабинета ни разу не открылась за все это время. Она поросла плющом (откуда он только взялся в замке?), запылилась и всем своим видом показывала, что за нею никого нет. Ходили слухи, что дверь прекратила открываться, когда девяносто первый директор за последние три недели громко ею хлопнул. Терпение двери лопнуло, и она показала всем большую фигу. Теперь директоры сидели в бывшем кабинете профессора Фирензе, любовались на пожухлую траву под ногами и насекомых, спрятавшихся среди бумаг.

— Гермиона, возьми, пожалуйста, первокурсников, и спускайтесь быстрее, — Шеклболт, завернутый в бархатную мантию, протискивался сквозь толпу, спешащую рассыпаться по замку. Нас тасовали как бочонки в мешке и как карты в колоде, подбрасывали в воздух и переворачивали. Кого-то захватывали пинцетом и рассматривали под микроскопом, а кого-то запихивали в общую кучу и месили в огромной кадке, до однородной массы.

— Панси! — мистер Малфой догнал меня и ухватил за руку. Сильные пальцы сжали предплечье, и мне пришлось посмотреть на министра. — Бери слизеринцев и ступайте наверх, в башню, теперь ваша гостиная там. Драко?..

— Не видела!

— Ступай, — отрывисто произнес Люциус.

Ага, на пару часов, да?
Министры, разминувшись, дружно хмыкнули и демонстративно отвернулись друг от друга, увлекаемые потоками студентов.
Как министры оказались у власти, да еще и вдвоем, я не знала, но это и не важно. Дафна рассказывала, что после Темного Лорда и Снейпа никого, кроме Люциуса, не осталось. Ну как никого, а мы? Думаю, мы неплохо бы смотрелись за министерским столом. За такими вот столами всегда сидят засранцы — ну вот как мы. Возможно в тот момент покачнулось небо, а может, кто-то там, наверху, решил нас всех напинать. Пожалуй, Бинс сказал бы, что это очередной исторический казус. А Блейз говорит, что это называется «хуйня». Наверное, он прав, потому что доска объявлений вот-вот рухнет под тяжестью указов.

— Что нового? — Люциус вновь был одет в дорогую мантию и опирался на трость. Прихрамывал правда, но несильно, и вел меня по пустынному четвертому этажу.

— На улице солнце. — Кажется, раньше здесь были двери, а сейчас — только картины и голые стены. А на картинах томились мои друзья, и все они махали мне, звали к себе. Как будто я задолжала каждому по дюжине галлеонов, иначе как объяснить такое воодушевление? — А где Драко, я не знаю.

— Точно солнце?

— Ну да, в «Пророке» так написано, Дафна подтвердила, и за окном ярко-ярко, как на конце фитиля. Точно солнце!

— Не уверен, надо еще спросить у Трелони.

Может, еще получить письменное подтверждение у Мерлина? Он даст, ему нетрудно.

— Куда мы идем?

Люциус — министр, и я вроде бы должна его уважать, но я знаю его с детства, и мой отец всегда называл его «Люцидеем», потому что только Малфой мог выскочить с собрания Пожирателей, «не прищемив яиц». Как есть лицедей, Снейп так не умел, и поэтому Снейп сейчас в могиле, беседует с червями и со звуком «Чпок!» вытаскивает их из своей плоти. А Люциус сидит в кабинете министра и надоедает мне одним только присутствием. По-моему, я изучила его лицо лучше, чем свое.

— У нас собрание, — стук каблуков по полу отдавался под потолком. — Ты же не хочешь оказаться на обочине, правда?

Можно я лучше на обочине, а? Ненавижу собрания. А если на собраниях нужно записываться в список, я лучше сразу сдохну, ненавижу когда меня пересчитывают, как скотину.
У Люциуса прямая спина и длинные волосы. А еще у него сын, который пропал, но в списках учеников числится, и все-все преподаватели делают вид, что он сидит на занятиях. Они беседуют с ним, задают вопросы и даже ставят оценки — не ниже «превосходно», потому что это карается новым законом. У Люциуса тонкие губы и морщина на лбу. Она тянется горизонтальной линией и исчезает в бесцветных волосах. Под глазами у него пятна, как будто их припудрили пылью, руки исцарапаны. Будь царапины письменами, по рукам мистера Малфоя можно было бы читать. А пока что можно читать только по линиям, но я не умею. Я шагаю за ним следом и жду, когда же этот путь закончится? Однокурсники на картинах внимательно следят за нами и прикладывают указательные пальцы к губам, но горло и без того сжали пальцы. Пальцы поглаживают его, щекочут, но не отпускают. Они ведь добрые и не будут меня душить?
Люциус выше меня на голову, и имеет привычку нависать надо мной, закрывать собой свет, чтобы жизнь не казалась радостной. У него светлые брови — не широкие и не узкие, просто брови, какие бывают у каждого, серебряные запонки и бледная метка на руке.

— Мистер Малфой… — любопытство пожирало изнутри и подталкивало слова, чтобы они быстрее лезли в глотку. — Как получилось, что вы стали министром? У вас же даже палочки нет, Драко говорил, а я слышала.

— Ты слишком много слушаешь, Панси, иногда лучше быть глухой. Или хотя бы притвориться. У меня есть палочка, и она неплоха. Макнейру она уже не нужна, правда? — У Люциуса всегда были кривые пальцы. Тонкие и кривые, как сухие ветки, и фамильный перстень болтался, угрожая упасть и потеряться. — Ты понимаешь? — он обнял меня за плечи и повел в конец коридора. Странно, что он уже не переживает за Драко. И рука у него горячая, как будто к лопатке приложили подгоревший пирожок.

Единственная дверь нехотя отворилась, пропуская нас вперед, и прошептала вслед: «Добро пожаловать, хреново вам провести время, потому что вы мне не нравитесь, придурки». Да-да, я слышала, как она шипела эти слова, связанные из дерьма, дыма и несвежей одежды. Комната оказалась маленькой, гнилой и пустой. Пара наспех сколоченных стульев торчали из пола, подобно обглоданным пням, а однокурсники жались к стенам, как тени с фонарями вместо глаз. Несколько пар фонарей зажглись, как только я ступила на порог.

— Привет, Панси, а мы тебя ждем, — отчеканила Миллисент и похлопала рядом с собой, садись, мол. А куда садиться? Голо, грязно и холодно.

Я оглянулась на Люциуса, и тот самодовольно кивнул. «Без тебя не начинали», — донесся шепот, или, скорее, я прочитала по губам. Губы у Люциуса бледные, почти синие, как будто он ел чернику. Вдалеке топали сотни ног — неужели обед опять устроили посреди занятий? Малфой подошел ко мне и подтолкнул вперед, на место рядом с Асторией. Позвоночник лизнул длинный, мокрый, прохладный язык сквозняка.

— Я собрал вас здесь, потому что доверяю вам, — тихо начал Люциус и прищурился. — Каждый из вас, я уверен, не захочет, чтобы Кингсли Шеклболт остался единственным министром, потому что его правительство мигом скинет сторонников Темного Лорда с пьедестала.

Можно подумать, что сейчас мы на нем. Нет, ну карабкаемся, конечно, за выступы цепляемся, я, наверное, на огромной пуговице каменной мантии болтаюсь, а Нотт — уцепился за нос безликого человека, застывшего на пьедестале. Человек наверняка вручит нам медали «За самые длинные руки» или «За умение попадать в дерьмо», а потом погладит по голове и подарит коробку конфет на всех. А кому не достанется — сам дурак.

— Но ведь вы сами сбежали, — в тишине мой голос заполняет каждую щель в стенах, забивается ватой в уши. — От Темного Лорда. Вам ведь было насрать, победит он или проиграет.

— Это Снейпу было все равно, не мне, — Малфой побледнел и стал похож на фигурную сосульку. — Он так долго метался между Поттером и Темным Лордом, что, в конце концов, не выдержал и сдох. Наверное, и сейчас он бежит за Поттером и Темным Лордом, не зная, кого выбрать. Тот свет такой забавный.

Однокурсники, словно пробирки в штативе, вылупились на нас и не моргали. Люциус смотрел мне прямо в глаза, как будто хотел выжечь на мне: «Спорит с министром. Безобразие». Думаю, ему нужно издать новый закон, который запретит возражать министру, зато будет поощрять хвалебные песни и речи.

— Шеклболт уже возродил Орден Феникса — шайку болванов, которые сгорают и восстают из пепла, теряя каждый раз по пучку перьев. До меня дошли сведения, что в их рядах возможны революционные настроения.

— Как это? — не понял Гойл, но Люциус проигнорировал вопрос и наверняка мысленно вычеркнул Грегори из списка участников собрания.

— Вы, — Люциус посмотрел на каждого по порядку и кивнул одному из притаившихся в темноте, — поможете мне с текущими делами, а я займусь гораздо более важными вещами.

«О, только от одного Лорда избавились, а тут новый подоспел», — прошептал Блейз, со злостью глядя на собственные обгрызенные ногти.

— Нельзя так говорить, ты же тоже был на стороне Лорда, — сейчас Забини станет стыдно за свои слова. Точно говорю.

— Честно? Я только на своей стороне, а Темному Лорду, пожалуй, снесу на могилку цветы. Хотя нет, цветов у меня нет. Старую вазу оттащу, пусть радуется…

— Панси, останься после собрания, — как бы между делом бросил Люциус, после чего достал палочку, сотворил из воздуха стол и пергамент с пером.

Одна из теней, что смахивали на дементоров, отделилась от стены, и Астория ахнула. По кабинету пробежался вздох и, подобно марафонцу, погиб спустя мгновение. Драко смотрел на нас, а перо, вставшее на острие, было готово служить новому хозяину.



Глава 5.

— Где ты был? — вопрос сбежал прежде, чем я успела его поймать.

Уголок губ Драко дрогнул, и на его лице появилось подобие ухмылки.

— Странный вопрос, Панси. Я отлучался в туалет, а ты уже панику подняла.

— Тебя не было больше месяца, Драко! Тебя не было на занятиях, но преподаватели почему-то не замечали этого, и даже ставили тебе оценки, представляешь? — дверь скрипнула, а Люциус переступил с ноги на ногу:

— Мы поговорим об этом позже, Панси, — он взял мою руку и подержал между своих ладоней; щеки залила горячая краска, а Астория завистливо хихикнула. Люциус думал, что я построю себе сарай из иллюзий, описаюсь от счастья и забуду месяц бесконечных расспросов. Наивный.

Драко закашлялся, и манжеты его рубашки серые, и волосы не уложены, и глаза лихорадочно блестят. В туалет, говоришь?

— Может быть, потому что я все-таки был на занятиях? — вежливо переспросил он и переглянулся с Блейзом. Забини пожал плечами и закатил глаза, будто хотел сказать, что моя память сбежала в Запретный лес.

Люциус положил ладонь мне на плечо. Ладонь оказалась тяжелой, будто созданной из свинца, и холодной, словно ее держали на морозе. И где только нашли мороз в июне?

— Ты заблуждаешься, Панси, Драко все время был здесь. Ты думаешь, я был бы так спокоен, если бы не знал, где мой сын? — его голос сродни настойке полыни, которую мадам Помфри раздавала всем-всем. За последний месяц студенты выпили литры этой горькой гадости, и, казалось, даже стены замка пропитались ее парами.

Значит, тот Люциус, что вел разговоры о возможной гибели Драко, мне привиделся? А может быть, и Санта-Клауса не существует?

— Тебе нужно прилечь, Панси, — Малфои заботливо гладят меня по плечам. Две руки — горячая и ледяная — трогают, тянут и щекочут. И Драко, и Люциус высокие, и я помню, как детьми мы с Драко смотрели на его отца снизу вверх. И мечтали, что когда-нибудь вырастем такими же. Драко вырос, а я не смогла.

— Я в порядке, — перед глазами натянули занавес, и за ним бумажные куклы играли спектакль. Они спрятались за ширмой и уверяли оттуда, что их не существует. Скорее всего, я им поверила. — Я в порядке, — повторяла я, чтобы убедить саму себя. От Малфоев пахло обманом и страхом. От них перло путаницей и чушью.

— Кингсли Шеклболт слишком многое себе позволяет. Недавно он уволил Долорес Амбридж, и теперь некому сочинять законы. Она, знаете ли, была мастером: могла сформулировать указ так, что сам не заметишь и попадешься на свою же удочку, — Люциус говорил тихо, но мне чудилось, будто он использовал Сонорус. Драко хмыкнул и скрестил руки на груди. Интересно, а чья же теперь ладонь лежит у меня на плече?

— Так может, его это… того, — загоготал Гойл и для пущей убедительности ударил кулаком по стене.

— Мы заключили перемирие, не забывай, — одернул его Малфой и распахнул дверь, чтобы уйти.

Не забывай, Гойл, теперь мы как растения — должны сидеть по горшкам, жевать землю и любоваться своими листками. Мои листки давно погрызены прожорливыми жуками, а корни болят от усталости, а твои?

— Можете начинать, — выплюнул Люциус и собрался хлопнуть дверью.

— Куда ты, отец? — Драко выступил вперед, как будто хотел сбежать следом.

— У меня шахматная партия с Шеклболтом. Мы никак не можем решить, в какой цвет покрасить наш кабинет в министерстве.

Да-да, это очень важный вопрос, а издание законов можно доверить школьникам. Я люблю наше мудрое правительство.

—А что начинать-то? — Дафна хлопала ресницами, пытаясь одновременно приглянуться Драко, поправить прическу и зажать нос. В комнате жутко воняло.

На ужине воняло не лучше. Эльфы, по-моему, приготовили дохлую миссис Норрис, не зря же Филч такой угрюмый ходил.

— Я не знаю, с чего начинать, — пожал плечами Драко, накалывая на вилку что-то, похожее на жареную тряпку. — Предлагаю упразднить факультеты и отправить гриффиндорцев нахуй, — он выхаркнул последнее слово вместе с костью и оглянулся на гриффиндорский стол.

Уизли вяло ковырялся в тарелке, Патил что-то рассматривала в чашке — скорее всего, искала образы, как на прорицаниях, — Грейнджер подняла взгляд от стола и посмотрела прямо на нас, будто почувствовала, что мы тоже смотрим. Со дня гибели Поттера прошло чуть больше месяца, но казалось, что он сидит под столом и ждет, когда же его помянут. А его никто не поминал. Поттер сидел, ковырялся в зубах после еды и ждал, а о нем не говорили, какая жалость. Даже друзья старались не упоминать знакомого имени, а может, я просто не слышала.
Макгонагалл спешила к выходу с огромным свитком, и за ней медленно тянулась вереница идиотов, которым не терпелось узнать об изменениях. Толпа, окружившая стенд, плотным, жужжащим облаком, облепила профессора, как будто мечтала порвать новый указ на мелкие куски.

— Поддерживаю, — буркнул Блейз и взял в руки чашку. Он обхватил ее ладонями, рассматривая чаинки, и поежился, хотя в Большом зале было жарко. — Может быть, закажем парочку дементоров из Азкабана и приставим их к гриффиндорской гостиной? Просто так.

Забини совсем забыл, что в гостиной гриффиндорцев теперь живем мы.
Деннис Криви (вроде бы этого козявку звали именно так) пронесся между столов, роняя на пол учебники и зашептал что-то на ухо Грейнджер. Та выслушала и отмахнулась, но Криви не отступился, он теребил за мантии каждого гриффиндорца по очереди и размахивал руками, как будто увидел, что могила Поттера и Темного Лорда пуста. Вот было бы весело. А главное, неожиданно. Ковровая дорожка, постеленная у нашего стола по приказу заботливого Люциуса Малфоя, звала пройтись по ней и выйти в коридор. Я не смогла отказать, и перед глазами медленно всплывали кривоватые буквы, украшенные завитушками и огромной, бесформенной печатью:

«Бывший министр Кингсли Шеклболт в равной борьбе уступил министру магии Люциусу Малфою со счетом три-два и вынужден был покинуть пост. Реванш состоится ровно через два месяца, тридцать первого июля, в кабинете министра магии. До этого момента законодательная власть переходит в руки господина Люциуса Малфоя. Искренняя радость по этому поводу обязательна».

Голоса, мешаниной ворвавшиеся в холл, толкались и бежали наперегонки. Они затоптали меня, испинали и оставили кучей валяться в углу, пока не подошел Драко.

— Кажется, кое-кто доигрался в шахматы. Шеклболт же не знал, что отец отлично жульничает и даже пешку может превратить в трех королей.

— Трех королей на доске не бывает, — машинально поправила я. Пол под ногами окрасился в черно-белую клетку и зарябил.

— А за окном солнце, да?

— Причем здесь солнце? Мы же про королей. — Драко болен, ему нужно к мадам Помфри, а та все настойку полыни варит. И стены в замке провоняли, и пар в воздухе.

— Нет, ну ты скажи, за окном ведь солнце, да?

— Ну солнце.

— Солнце, говоришь? Так, может, и три короля бывают на доске? — и развернул меня лицом к окну. На стекло обрушивались потоки воды, грязноватые капли сбегали по нему, оставляя мутные разводы.

Кружка выпала из руки Забини и с грохотом покатилась по полу. А может быть, это новый директор пытался попасть в кабинет. Точно не скажу.





Глава 6.

Мои ноги были деревянными, еле гнулись и чувствовали только боль. Драко двигался порывисто, его руки, как две изломанные палки, торчали из тела и врастали в матрас по обе стороны от меня. Иногда даже чудилось, что он оставлял в моем теле занозы — на память, случайно или ради забавы. Наверное, мы действительно сделаны из дерева, и потому кровать превратилась в груду ненужных дощечек. Мы сколочены из десятка беспорядочно составленных планок, суставы наши заменены шарнирами, а глаза — пуговицами.

— Хватит трахаться, — мимоходом заметил Забини в деревянном жилете. — Люциус уже здесь, — Блейз похож на истукана с высокими скулами и выгоревшими глазами.

— П-п-издец, — Драко смачно выговорил первый слог и проглотил окончание. Он двигал бедрами, мял мне грудь и наматывал волосы на кулак, но все не мог кончить, а Блейз стоял и смотрел, как будто заплатил за концерт. — Вон иди, — послал его Драко, но не настаивал. Ему от этого хорошо, а меня никто не спрашивал. Забини не хватало лупы, чтобы рассмотреть все в деталях, но здесь я ничем не могла помочь.

— Начинаем через две минуты, — Люциус зашел в спальню и присоединился к Блейзу. Теперь они смотрели вдвоем, а мне стало жарко, стыдно и гадко, как будто с меня содрали одежду посреди Большого зала и ткнули в складки на животе. Складки крохотные, почти незаметные, если вдохнуть и не дышать, но сейчас их выставили напоказ. Ненависть. — Панси, ты забыла бумаги у меня в министерстве. — Как будто мы на официальном приеме, блин.

Здание министерства росло под землей. Новые комнатенки и старые кабинеты были набиты волшебниками, перьями и папками с новыми законами, которые полагалось учить наизусть. Каждый служащий, приходя на работу, сдавал их проверяющему и получал право спуститься на свое рабочее место.

«Панси, у тебя листок упал, — комментировал Люциус, пока я пыталась вспомнить очередной абсурд, сочиненный моими однокурсничками-дебилами. — Панси, твои родители просили передать, что они уехали к родственникам в Испанию. Панси, мой сын куда-то делся, ты не видела?»

«Что? Драко ведь в Хогвартсе», — я выронила шпаргалку и наступила на нее, чтобы Малфой не заметил.

«Люциус, — высокий голос разорвал тишину и почти вырвал из-под носка ботинка трепыхающуюся подсказку. — Проверила все одеяла, которые были в доме, ни под одним нет!» — отчеканила Нарцисса, появляясь в камине. Языки пламени, обрамлявшие ее голову, пожирали дрова и бумагу.

— Я заберу, — выдохнула я, но в этот момент Драко застонал, и Люциус вряд ли услышал мои оправдания.

В гостиной теснились диваны. На диванах сидели деревянные фигуры с коронами на головах, они вытянули ноги, побросали книги и сверху закидали их пергаментами. Десятки королей, вырезанных из красного дерева, не двигались уже третий час, и только один болтался по гостиной, напевая рождественский гимн. У Гойла не было голоса, петь он не умел, да еще и перепутал июль с декабрем, но он оказался единственным подтверждением, что мы еще живы. Остальные, затянутые в деревянные мантии, приколоченные к диванам и стульям, не могли оторваться от пергаментов и писали, строчили, сочиняли.

— А давайте! — голова кружилась от огневиски, в груди кто-то зажег свечу — настолько стало тепло. И теперь деревянные ребра тлели. — Нет, вы послушайте! Сейчас ведь почти никого не убивают, не то, что раньше… Давайте отменим авроров и следствие по преступлениям, а? Ну зачем они?

Безумные мысли плясали в голове, приседали и кружились.

— Это позволит сократить расходы на зарплату, — задумчиво протянул Люциус, важно покивав. Он осмотрел меня с ног до головы и отвел взгляд. Вроде бы. — Можно будет оставить лишь довольствие дементорам… Парочку детей, я думаю. Ведь дети почти всегда счастливы.

Пальцы свело, я даже видела, как мышцы сжались, и боль пронзила суставы. За месяц беспрерывного законотворчества мы издали уже все законы, какие могли придумать. И сейчас приходилось издавать те, которые мы придумать не могли.

— А как виновного находить? — зануда-Астория вскочила с кресла, уронив перо и пергамент.

— Да очень просто, — хихикнул Нотт, — кого первого на месте преступления поймали, тот и виноват.

— Нет-нет, давайте лучше виновным будет тот, кто тело обнаружил! Только об этом законе никому рассказывать не надо, а то никто не признается, — Дафна хлопнула в ладоши и часто заморгала, глядя на Люциуса. Жгучее желание надеть ей на голову ведро с отбросами опалило желудок.

— Может, лучше сделать виноватым случайного человека? — это говорила не я, потому что я такого даже не думала. Похоже, мозг уже давно отказал, а язык выжил. Это все объясняло. — Тогда ответственность за принятое решение можно спереть на судьбу. На неудачу и случайность, — я посмотрела Люциусу в глаза, а тот хмыкнул и нехотя кивнул.

— Думаю, именно так и нужно сделать, — решил он и вскинул брови. — Не то опять во всем обвинят министерство. А так очень удобно, действительно. Да, — последнее слово ударом гонга пронеслось мимо и исчезло за поворотом.

— Па-ап, — Драко протянул Люциусу листок с наскоро написанным указом и принялся за следующий.

Министр поставил размашистый росчерк на пергаменте и, отбросив перо, потер покрасневшие глаза.

— Тебе не кажется, что с миром что-то не так? — я отправила перо в чернильницу и придвинулась к Малфою, тот нехотя поглядел на меня, как будто боялся, и нахмурился. Морщина на лбу превратилась в дугу.

— Все не так, — то ли Люциус говорит, не размыкая губ, то ли мне послышалось. — Что-что? — гораздо громче переспросил он. — Нет, все хорошо, у нас все хорошо, я не волнуюсь.

— Ты говорил, что у тебя пропал сын, Люциус, помнишь? — тихо спросила я. — Вот же он сидит, — и на Драко кивнула.

Люциус велел называть его по имени, но мне до сих пор не по себе, ведь он же министр.

— Драко сидит, да. Что, опять не там роспись поставили? Надо переписать, в таком случае. Разве Драко не там сидит?

— Да нет же, нет! Ты слышишь меня? Слышишь, о чем я говорю? Посмотри вокруг. Сначала ты говоришь, что твой сын мертв, а Нарцисса его ищет, потом выясняется, что министров двое — такого не было уже два века. Гриффиндорцы живут в нашей гостиной, и я не удивлюсь, если хаффлпаффцы вдруг стали лучшими в учебе.

— Так и есть, — вставил Забини, проходя мимо.

— Ну вот, — я дотронулась до руки Люциуса и тут же отстранилась. — Так не должно быть.

Если завтра с утра Гарри Поттер придет на завтрак и заявит, что он все это время был в школе и сидел со мной на одних и тех же занятиях, придется долго клеить картинку моего мирка. Мой мирок маленький, хрупкий и помещается в рамку для картины, часто разбивается, выпадая из рамки, но я заботливо его собираю и склеиваю. Так и живем.
Люциус долго смотрел на сову, метавшуюся черной точкой за окном. Волосы на висках у него чуть темнее, и синяки. Тоже на висках.

— Пойдем, — тихо вздохнул он и поднялся на ноги. Я подскочила, потому что это же Малфой, он и передумать мог.

Коридоры замка приветствовали раскрытыми ртами факелов. Люциус не обращал на них внимания, взмахивал палочкой, и рты закрывались, оставались только сгоревшие палки. Спиралевидная лестница, ведущая в кабинет директора, вращалась быстрее обычного, и мы оба чуть не упали, когда она начала поднимать вверх.

— Куда мы?

— В кабинет директора, — спокойно ответил Люциус и легко коснулся палочкой двери, затянутой плющом. Дверь вздрогнула, проворчала стандартное: «Добро пожаловать, засранцы» и отворилась, выпустив тучу затхлого пара.

— Но этот вход был закрыт несколько недель! — я вбежала в комнату первая и тут же зажала нос. Здесь воняло плесенью и старьем.

— Потому что я не хотел, чтобы меня беспокоили, — Люциус оставался за порогом.

— А постоянная смена директоров?..

— Привидения. Привидения и гаденыш Пивз постоянно гремели и стенали здесь, чтобы студенты думали, что это новый директор приехал. На самом деле, директора у Хогвартса нет. Но я подумываю назначить Макгонагалл, а то она так переживает, когда крепит на доску очередной указ, — Люциус хмыкнул, отставил трость в сторону и внимательно посмотрел на меня. Так изучают мандрагору на уроке травологии — с опаской, настороженно и аккуратно.

— Что ты смотришь? — интересно, никто не успел принять указ, грозящий наказанием за грубость министру? А то мало ли.

— Нравишься, наверное, — пожал плечами Люциус. — Скорее всего. Вероятно. Ты воспитанная, спишь с моим сыном, а еще твое мнение всегда отличается от мнения большинства. Не будь тебя, все бы мыслили одинаково. Так неинтересно. Ты должна мне нравиться, я считаю. А еще ты говоришь то, о чем я думаю. Я начинаю подозревать, что ты копаешься в моей голове, — оборванные предложения сгустками сползают по стене и скапливаются в вязкую лужу на полу.

— Панси, — Люциус подошел вплотную и взял меня за подбородок, заставив взглянуть ему в глаза. — Где ты прячешь Драко? Нарцисса заказала еще сотню одеял в замок и теперь заглядывает под них по вечерам. Думает, что найдет сына.

Я помнила коконы-тела, завернутые в полотнища, ободранный пергамент со списком погибших и тихий шепот: «Тел на одно меньше, чем в списке». Быть может, Драко не пожелал лежать на полу: он всегда был капризным.

— Когда вас эвакуировали, ты шла последней, да? Ты ведь видела всех, — его губы были совсем близко, и они шевелились в беззвучном крике. Голос охрип, словно простуженный, и пальцы похолодели. А каменные статуи, что стояли по углам кабинета, бесстыдно обнажили члены и бедра, зато прикрыли простыней плечи. Забавные такие.

— Я шла первой, — неловко перебила я, не пытаясь отстраниться. Холод рисовал паром по стеклам, а Люциус согревал, вцепившись в мои запястья. Кожа под его ладонями горела, будто ее смазали Бодроперцовым зельем. — Первой, а не последней, ты ошибся. Филч подтвердит.

Морщина на лбу искривилась и поломалась. Только сейчас я увидела, что он вдвое старше. А еще мама как-то рассказывала, что Люциус окунал моего отца рожей в унитаз. Я почти уважаю Люциуса за это.

— Я схожу за завхозом.

— Но мы же пришли, чтобы…

— Ничего не трогай, — распорядился Люциус и исчез на спиралевидной лестнице.

Я ни разу не была в кабинете у Дамблдора. У Снейпа тоже не была, и, наверное, должна радоваться. Каждое посещение кабинета директора означает задницу: Забини вон подтвердит. Здесь куча портретов, и десятки глаз смотрят на провинившихся со стен, дают советы и думают, что они намного умнее нас. «Я прожил уже три сотни лет», — важно твердит старик в вязаном парике. «Фи, — фыркает дама в сером платье, — мне уже пять сотен лет, я видела Столетнюю войну». Можно подумать, что Столетняя война была круче наших магических войн. Ну не круче же, правда? Хлам, готовый вывалиться из шкафов, кряхтел и шевелился. Правда шевелился, потому что всего секунду назад высокая статуэтка стояла намного дальше от меня, а сейчас совсем рядом.

— Эй, Панси, — статуэтка звала меня и постукивала по столу ногой. Этажом выше часы пробили тринадцать раз. — Эй, Панси! — Мелкая Паркер показалась в щели между косяком и дверью. — Тебя министр хочет видеть.

— Который из двух? — за окном пролили синюю гуашь, и она, разбавляемая дождем, медленно расползалась по деревьям и траве. До дрожи хотелось спать.

— Министр Малфой! Он сына потерял.

— А я-то здесь причем? Я не прячу Драко под одеялом, там ему и передай.

«Разве только иногда», — мелькнула мысль.

— И закрой дверь, малявка! — рявкнула я.

Дверь с визгом поползла на место, быстрые удаляющиеся шаги вскоре затихли, и даже гуашь за окном застыла. Свистящий звук, похожий на порыв ветра, несся прямо на меня, угрожая раздавить. Железная решетка, сверкая крепкими прутьями, приближалась, падала, крутилась и, наконец, остановилась в дюйме от моего лица. Я чувствовала, что она пахнет ржавчиной, но глаз не открывала.

— Все в порядке, Панси, министр уже нашел сына. Там, где ты его оставила. Надо было спрятать, Панси, а то убила и оставила, — Паркер покачала головой, и короткая челка упала на лоб.

— Панси-Панси-Панси, — Дафна скалилась и задыхалась — так быстро бежала сюда. — Представляешь, тебя назначили ответственной за смерть Драко!

Замок громко вскрикнул и пошатнулся.

— Что? — эхо дразнилось и смеялось, как чумное.

— Ну он же исчез во время битвы за Хогвартс, забыла? В Выручай-комнате нашли и решили, что это ты виновата.

Одна из статуй округлила глаза и на всякий случай натянула простыню до колен.




Глава 7.

— Но почему?

Этот вопрос уже смело можно вырезать на каменной стене и читать на ночь как молитву. Хорошо себя вела — пять раз читай молитву, ну а плохо — все двадцать раз придется повторить.
Кабинет, как пятачок пожелтевшей травы посреди леса. Министры все-таки договорились, покрасили комнату в зеленый и только желтую середину не тронули. Как будто кто-то огромный схватился за свежевыкрашенную поверхность и оставил отпечаток пальца.

— Замолчи, пожалуйста, — вежливо просит он и проводит по лицу пятерней. Жест, характерный для Блейза, но никак не для Малфоя. Может, они решили поменяться местами? Я уже не удивляюсь.

Шкафы, набитые папками, угрожают треснуть по швам, когда Люциус вытаскивает одну из них.

— Где же… А вот. Твой почерк?

«…считать виновным в совершении преступления лицо, выбранное произвольно, иными словами, наказанию подлежит тот, чье имя будет определено случайным обра…»

Из стены напротив выпадает камень, за ним еще один, и еще, увлекая за собой собратьев. Стены крошатся и осыпаются, а Люциус гладит мою руку и приговаривает:

— Я не помню, кто назвал твое имя, но это и неважно. Это случайность, судьба, если хочешь.

Ну да, теперь можно спереть на судьбу, знаю, слышала.
Люциус сжимает мою ладонь и выдает:

— Астория, — ему, наверное, больно, потому что морщина на изогнулась, как будто испытала на себе Круцио. — Она увидела твою подпись внизу и назвала тебя по имени. Да. Вот почему так получилось.

— И только?

Думаю, стоит послать Гринграсс приглашение на мои похороны. Пусть тащит самый большой букет, сука.

— Мы доигрались, Панси, — Люциус хватает стакан с водой и залпом выпивает жидкость до дна. Щеки и подбородок его потемнели, под глазами синяки и волосы спутаны. Шрам на лице, полученный во время битвы за Хогвартс, застыл серо-розовой полосой. — В детстве Абраксас Малфой, мой отец, подолгу возился драконами, он любил их, гладил по шипам и даже кормил, Панси, представляешь? А потом его спрашивали, где же он потерял два пальца, — Люциус хмыкнул. Я почти не слушала. — Он лечил их от болезней и плакал, когда какой-то брюхокрыл сдох. Глупость какая!

— Твой отец умер от драконьей оспы, да? — глаза закрывались от усталости. Малфой поднес мои пальцы к своим губам и выдохнул:

— Убирайся из моей головы, Паркинсон. Прекрати воровать мои мысли, выдавать их за свои и убирайся по-хорошему, потому что когда тебя отдадут дементору, я не хочу блевать мерзостью.

Дементоры не моются и воняют, не хочу к ним. Если бы я написала: «Приказываю раздавать всем сладости», я бы сидела в гостиной и жевала конфету.

— Люциус, как ты думаешь, эта черная шляпка подходит к моему платью? Я буду достойно выглядеть на похоронах Драко? — По-моему, Нарцисса приклеила себе улыбку, потому что грустить запрещено законом. Малфой оглядывается на жену, ворвавшуюся в кабинет, и поднимается на ноги. Он обнимает ее и гладит по голове: конечно, подходит. Приди Нарцисса в пестрой мантии, Люциус сказал бы то же самое.

Мы сидим в зеленом кабинете, а со стен на нас укоризненно пялятся бывшие министры. Они-то лучше, они-то сообразительнее нас. И старше, и мудрее, и вообще. Нарцисса, напевая, расправляет мантию, Люциус прикрыл глаза, а я выламываю себе суставы, как будто это поможет избежать наказания.

— Люциус! — внезапно восклицает Нарцисса. — А убийцу Драко ведь поймают?

Конечно, поймают, дура. Чего ее ловить, убийцу-то, она же Выручай-комната!

— Конечно, поймают, — кивает Люциус. Слеза бежит по его щеке и тут же исчезает. А может, ее никогда не было.


***
Мерзлое помещение, как каменный колпак на лысой голове, сужается к потолку. Пол, как каток, кресло едва держится на нем, а в кресле сижу я.

— Да-да, я сама видела, как Панси кралась за Драко с палочкой, — с улыбкой вещает Дафна. Она помнит, что плохое настроение наказуемо. — Она правда не говорила, что хочет напасть, но наверняка думала!

— Спасибо, мисс Гринграсс, — Амбридж, восстановленная в должности, делает закорючку на пергаменте и смотрит на меня. В зале у всех улыбки на лицах: все ведь помнят, что грустить нельзя.

Люциус сидит в первом ряду. Вчера он сказал, что Нарцисса выбросила из замка все одеяла, потому что Драко под ними быть не может. Грейнджер в соседнем кресле трясет, тяжелые цепи опутали ее запястья. Кажется, Дафна помянула ее, когда мы решали, кого же обвинить в гибели оборотня Люпина и его жены.
Дементоры потирают склизкие руки и переговариваются. Туман сгущается, и я почти не вижу людей на трибунах. А Драко сидит в зале и спокойно улыбается, глядя, как меня судят за его убийство. Тебя здесь не должно быть, Драко. Если я убила тебя, ты не можешь находиться здесь, пойми.

— Панси говорила, что Драко унижает ее, — Блейз хмурится и не смотрит на Амбридж.

И ты, Блейз. Совсем забыла, что в прошлый понедельник мы сочинили указ, поощряющий лжесвидетельство. Посчитали, что так будет проще ловить преступников. В зале все знают, что Драко погиб в Битве, но законы, принятые нами же, обратились против нас. Это все равно, что изобрести лекарство от драконьей оспы и сдохнуть от нее же, задыхаясь собственной кровью и слюной.

— А давайте отменим защитников-адвокатов и сделаем суды однодневными?! — мой голос доносится будто издалека и ржет, издевается надо мной.

А давайте зароем эту дуру Панси Паркинсон в общей могиле, ведь это она предложила закапывать всех казненных вместе, чтобы средства сэкономить и землю!

— Драко погиб в день Битвы, но заклятие не давало телу разлагаться до тех пор, пора его не обнаружат. Крэббу тоже не повезло, замок ведь не любит непослушания, вот и избавился от тех, кто не желал его защищать и остался просто так, — Люциус встал и поднял правую руку, словно говоря: я не вру.

— Если тебя казнят, кто будет додумывать за меня мои мысли?

— Драко часто рассказывал о тебе, вот я и запоминала. Он часто говорил твоими словами, да вы даже выглядите одинаково.

Только у Люциуса кривые пальцы и морщина на лбу. А у Драко не было, у него был только шрам на спине и четыре пальца на левой ноге вместо пяти.

— Вы хотите сказать, что это замок убил Драко Малфоя? — хихикнула Амбридж, обнажив мелкие зубки. — Не забывайте, министр, что правду на суде говорить запрещено приказом номер две тысячи пятнадцатым, — напомнила она. — Но вам мы один раз простим.

Лично я хочу сказать, что желаю тебе задохнуться, а еще лучше утопиться. Хочу, чтобы ты сдохла. Очень прошу.

— Когда? — Вопрос неспешно ползет по сырой стене. Он похож на улитку без раковины — мягкий, скользкий и податливый.

Люциус сам пришел, чтобы попрощаться. Вернее, объявить меру наказания, ведь с особо опасными преступниками он разбирается сам.

— Не будь этой решетки, я бы тебя, наверное, обнял. Не могу точно сказать, ведь мы не сверились с законодательством, помнишь? И даже у Трелони не спросили, но я бы этого хотел.

Мы с Люциусом стоим по разные стороны решетки, и наши мантии соприкасаются. И пальцы тоже, сцепленные в замок. Дыхание превращается в невесомые капли и оседает на металлических прутьях узорами. Взгляд Люциуса пустой, как стакан на тумбочке. Зрачки большие, тонут в серой радужке, и морщина-дуга на лбу. Я протягиваю руку и провожу по ней, чтобы убедиться, что она не нарисована. В этом мире все нужно пощупать, иначе верить нельзя.
Люциус знает, что Драко погиб в пожаре Выручай-комнаты, а я уверена, что в это время шла по темному лазу в Хогсмид. Только мы вдвоем знаем, что я Драко пальцем не тронула, но кто будет слушать министра и одну из его правых рук? Многорукий Люциус шумно сглатывает и повторяет:

— …когда решетка упадет, я обниму тебя, обещаю.

Его пальцы берут меня за подбородок и заставляют не спеша помотать головой, будто Люциус хочет рассмотреть мои уши. И что он там не видел? Решетка мешает, но Малфой расстегивает верхнюю пуговицу моей рубашки и аккуратно отгибает поднятый воротник. Его шершавая ладонь скользит по тонкой коже и кажется, словно это кожа наждачная, а не рука. Холод нахально лижет лодыжки, посасывает пальцы и целует колени. Холод знает, как согреть. Тепло, бьющееся в подушечках пальцев, ищет выход и протискивается по узким сосудам. Если меня разрезать пополам, то можно увидеть, как капли крови сбегаются к сердцу и дружными колоннами исчезают в его клапане. Люциус отбрасывает в сторону мантию, сползшую с меня, и вкрадчиво говорит:

— Я сдеру с тебя эти тряпки, ты не против? А потом ты заменишь мне Нарциссу, а то она что-то в последнее время… — Люциус шепчет так тихо, что я почти не слышу.

— Это ты заменишь мне Драко, а то он в последнее время немножко мертв.

Мой галстук стягивается на шее, и Люциус шипит мне прямо в губы, на которых вкус ржавчины и тухлой воды:

— Я же сказал: прекрати пиздить мои мысли.

Малфои учили ругательства по тем же словарям, что и остальные.

— Я видела Драко в зале, Люциус, или мне показалось?

Холод осмелел и лезет под юбку следом за руками Малфоя. Я перехватила руки и позволила холоду забраться глубже. Ноги сводит, между бедер горячо, а Люциус обнимает меня, и нас трое: я, он и решетка. Решетка уже теплая от наших прикосновений, но все еще твердая, чтобы от нее избавиться. Надеюсь, когда-нибудь она расплавится и перестанет нам мешать.

— У тебя нет «когда-нибудь», Панси, — Люциус пожимает плечами и резким движением срывает с меня рубашку. Грудь при свете свечей кажется обмазанной белой дрянью. — У тебя есть всего…

А сколько, не сказал, зараза. Ключицы Малфоя обтянуты кожей, и, когда его рубашка падает на землю, я вижу синяки на локтях, выступающие ребра и…

— …я толкну тебя на стену и разверну к себе спиной. Ты расставишь ноги так широко, как только сможешь, и я буду трахать тебя сзади, потому что не хочу запоминать твое лицо.

Да и правда, зачем запоминать, если после моей смерти придется забывать. Прутья решетки как вязкая грязь, как жвачка, липнут к одежде, и мы избавляемся от испорченных тряпок. Люциус лезет мне в трусы, его пальцы все такие же кривые и холодные, как раньше. Мои волосы болтаются прядями, падают мне на лицо, в рот, оставляя вкус жеваной бумаги и соленого жира. Свеча покачивается над головой и заглядывает. Заглядывает и краснеет, но заглядывает. Там нет ничего интересного, дорогая свеча, только хуй и груда костей, расставленные и скрепленные в нужном порядке. Иди в жопу, дорогая свеча.
Хуй прикрыт тканью, но я знаю, что он скользкий и горячий. Люциус водит по нему ладонью, смоченной слюной, а вокруг квиддичное поле раскинулось подгнившим блином. Откуда здесь взялись стены и решетка?

— Почему, Люциус? Почему именно я? — на самом деле, мне плевать. Я буду думать, что кучка дементоров, собравшись в пабе, разыгрывают наши души. Они ставят их на кон и достают карты, а мы ходим и не знаем, что в эту самую секунду один дементор проиграл нас другому.

Малфою с хуем уже все равно. Малфой толкается в меня часто-часто, гораздо чаще, чем бьется сердце. Он боится, что придет кто-то и скажет, мол, время вышло.

— А никто не виноват, Панси, — мне чудится, что Люциус гадко ухмыляется, но ему ведь не до этого. — Мы всё спираем на судьбу, помнишь?

Ага, помню. Как удобно.
Моя грудь, как два бесформенных куска плоти, прижимается к стене. Я отталкиваюсь ладонями, чтобы не чувствовать камни, но Люциусу все равно. У него же член, ему насрать. Я краем глаза вижу блузку, валяющуюся на полу, и уже скучаю по ней. Крепко зажмуриваю глаза и представляю, что плыву на лодке по Большому озеру, а Люциус — это всего лишь волны и ветер. Ничего страшного, только волны и толчки.

— Мы ведь всегда думаем, что с нами ничего страшного не случится, — Малфой подхватывает меня под руки и подтягивает вверх: ноги ватные и не держат.

Мы всегда думаем, что свои ямы, вырытые вот этими руками, мы точно обойдем. А потом еще вернемся и потычем пальцем в тех, кто попался в ловушку. Мне осталось только поржать перед зеркалом.
Пот крупными каплями катится по ложбинке между грудями и по лицу. Помещение провоняло каплями и утопает в холодной духоте. Люциус дышит хрипло, и мне даже не верится, что сейчас — вот-вот — все закончится.

— Как Нарцисса? — я мастер задавать несвоевременные вопросы.

— Одеяла по дому ищет, все до одного, и приказывает эльфам снести на помойку, — почти спокойно, но сбивчиво, произносит Малфой и давится стоном.

Мир насвистывает незамысловатую мелодию, а мы сидим на жирной, рыхлой, как разлагающиеся черви, траве, и Люциус непонимающе осматривается. Раздевалка хлопает дверью, прыгает, кружится и ржет над нами, зайти предлагает.

— Зайдем? Я есть хочу.

Желудок непонимающе урчит, и Люциус ворчит вместе с ним.

— Иди, — он кивает и добавляет: — Тебе можно, тебя же завтра казнят, — слова падают с высоты Северной башни, разлетаются брызгами, и я разлетаюсь вместе с ними.

А назойливую свечу я, пожалуй, заберу с собой. Вдруг на том свете темно. А еще вдвоем веселее.




Глава 8.

Нас четырнадцать человек. Я пересчитываю снова и снова, чтобы убить время. Странно, что за бесконечную вереницу минут количество людей не изменилось. Очень странно. Трое стоят, прислонившись к стене, и смотрят глазами-пуговицами, хромая Кэти плашмя лежит на земле, и на нее наступают, пинают, топчут два брата-близнеца, бегающие туда-сюда. Приклеить бы их к полу. Очередь к двери никто не занимал, но она есть, и ее видят все, хотя не признаются.

— Нас же убьют! — Терри Бут подскакивает ко мне и хватает за мантию. — Слышишь, Паркинсон, почему ты молчишь? Слышишь же, да? Да? Почему тогда молчишь, если слышишь?

А что, мне прыгать по комнате и бить поклоны?

— Да, ты очень умен, истинный студент Равенкло. Если мы находимся в этой комнате, нас убьют, да.

Помещение тесное и, если поменять пол с потолком, ничего не изменится. Серые квадратные стены и желтые жирные швы сходятся в углах. Еще в углах пауки сплели паутину и сами же в ней запутались. Я видела, как толстый паук отчаянно обматывался белесыми нитями, чтобы скорее сдохнуть. Его можно понять, ведь ждать, пока умрешь сам, нет смысла. Это утомительно, бессмысленно… на это нет времени, в конце концов! Ждать еще кого-то… Скрипучая дверь плотно закрыта, чтобы потом сюрприз был. Мне представляется, что за ней яркий свет, под ногами зеленая трава, а над головой небо, как и должно быть в каждом уважающем себя мире.
Тринадцать безликих людей нарисованы на чистом листе пергамента. А у меня в руках перо, и я могу изобразить их лица. Один будет улыбаться, а второй грустить, третьему я нарисую курносый нос, а десятому — бороду и усы. Им ведь все равно, их скоро казнят. Потом, когда в комнате не останется никого, пустоглазый работник министерства придет сюда, покачает головой и разорвет листочек на сотни мелких кусков. Чтобы даже памяти не осталось.

— Пустите! Пустите меня! — старик рвется в приоткрывшуюся дверь, тянет руки, умоляет взять его первым. Я зажимаю уши и громко напеваю хогвартский гимн. — Я больше не могу ждать, пожалуйстапожалуйстапуститеменя! — его жидкая бороденка мокрая от пота и слюны.

«Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс!» — я ору так громко, как могу, зажмуриваюсь, но на внутренней стороне век отпечатался образ лохматого старика.

— У меня есть деньги, — безумец с круглыми, как леденцы, глазами оборачивается к нам. Никто не реагирует. — Много денег! Я накопил за годы службы в министерстве. Хотите? Хотите, а? Я заплачу. Только пропустите вперед, не дайте сдохнуть.

«Научи нас хоть чему-нибудь! Молодых и старых…»

У нас не спрашивают возраст, а просто швыряют в гигантский чан с кипящей водой, и ожоги ползут по коже юркими змеями. Кожа вздувается пузырями, рвется, плавится, расходится, а я ору: «…лысых и лохматых!» Уши закладывает, люди с открытыми ртами кругом не издают ни звука, хотя кричат изо всех сил, и только мой голос выводит:

«Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс!» — а дальше я забыла, представляете? В нужный момент забыла, и самое обидное, что у меня уже не будет возможности вспомнить.

— Вот возьмите! — старикашка выворачивает карманы и выгребает горы сиклей и парочку галлеонов, пихает их нам в руки и уговаривает взять. — Это все вам! Только пропустите…

Нахрена нам твои галлеоны? Или на том свете есть свой «Гринготтс»? Кстати, министерство может гордиться: само заплатило старику, само подписало приговор, само заплатит, чтобы его исполнили.

Старикашка сползает по стене, дергая себя за бородку, и киселем растекается по полу. А может, его кто-то пропустил вперед. Длинная дорожка, ведущая на возвышение, извивается и петляет, чтобы у приговоренного была возможность не дойти до места.
Мои ноги превратились в пружины и не слушаются, как капризные дети, как подтаявшее желе. Я бреду по дорожке, опустив голову, галлеонов, чтобы откупиться, у меня нет, зато есть мантия, которую я волочу по земле. Дементор сложил руки на груди и ухмыляется, зараза. Скалится, натянув капюшон до носа, но я-то чувствую, что он доволен.

Мантия волочится по земле, и я в одной рубашке. Рубашка мокрая, ткань липнет к телу, а я плюхаюсь на кровать. Люциус растянулся на постели, совсем голый, на нем нет ни тряпицы. Он лежит на спине и пялится в потолок, а я сижу рядом и смотрю на его пупок. И чуть ниже. Голова раскалывается, а дементор выглядывает из-за угла, заглатывая воспоминания. Он не разборчив, жрет все подряд, или просто не нашел счастливых грез.

Стул подо мной шаткий, сколоченный наспех, и я взбираюсь на сиденье, устраиваюсь поудобнее, ищу в нем опору. Если держаться за деревяшку, не утонешь.

Рубашка мокрая, и мне приходится ее снять. Люциус равнодушно смотрит на меня, после закрывает глаза и наощупь находит мою руку, подталкивает ее к темному пятну волос внизу своего живота.

— Ты знаешь, что делать, — убежденно говорит он.

Конечно.

Зев дементора зловонный и гниющий. Он раскрывается прямо перед моим лицом; я думаю, что, пожалуй, стоило взять у старика монеты. Я бы засунула их в смрадную глотку. Глаза закрываются против моей воли, в голове шум и шорох, и Люциус стонет. А еще в голове темный подземный лаз и Филч с факелом. Что они там делают? Кто их приглашал? «Хогвартс, Хогвартс, наш любимый Хогвартс, научи нас хоть чему-нибудь!..»

— …но постойте, здесь нет подписи министра, приказ недействителен, — бесполый голос прерывает меня. Ему не нравится моя песня.

— Давайте отложим казнь до завтра, — Амбридж недовольна. Она-то рассчитывала разжиться очередным трупом сегодня. — Или совершим экзекуцию через неделю?

Дементор не одобряет поведения этих людей, он хотел поживиться моей душонкой, но в последний момент скатерть сдернули со стола, и тарелка разбилась вдребезги. Дементор бурчит что-то, а Люциус в моей голове до сих пор голый, спускает мне в руку, и кривые пальцы комкают простыню. А рубашка на мне почти высохла.

— Пенни ведь не знает, что тебя приговорили? — мы лежим рядом, но друг друга не касаемся. Два мешка с костями, мясом и кровью.

— Не знает, — мать вообще мало интересуется, что со мной. — Узнает — убьет.

— Зачем? — искренне удивляется Люциус и даже приподнимается на локтях. — Ты ведь и так без трех секунд мертва.

Люциус швыряет Амбридж приказ, украшенный официальными печатями, она разочарованно опускает уголки губ и разворачивает бумагу. «Дважды не казнят», — написано там крупными буквами. Кажется, Люциус стащил текст у магглов, или я ошибаюсь?
Дементор забыл закрыть рот, и руки в язвах совсем близко. Пот струйками стекает по спине, по шее и по вискам, капли выжигают трещины в плоти, и мир разваливается. Остаются только стул, чьи-то руки и рубашка, прилипшая к спине. Она что, до сих пор влажная? Или это не та рубашка?

— Передвигай ногами, — короткий приказ как хлыст, но ногам все равно, они не желают идти. Меня тащат по узкой линейке, увлекают в темноту, толкают в спину.

— Сейчас мы вырвем страницу с сегодняшним числом из ежедневника и сделаем вид, что этого дня не было. И законы сожжем, — бормочет Люциус.

— А так можно? — язык огромный, рыхлый и скользкий, едва двигается.

— А почему нет? Если не расскажешь кому-то, что это случилось, значит, этого не случалось.

На квиддичном поле тихо, даже ветер свистит шепотом. Огромные кольца покачиваются на высоких шестах и теряются в небе, на трибунах развеваются забытые шарфы, как знамена.

— Я никому не рассказывала, но все и так знают! — холод облизывает лодыжки, целует шею и щекочет под ребрами.

— Ты так в этом уверена? — Люциус ухмыляется и разворачивает меня спиной к себе, заставляет посмотреть на небо: — Панси! Скажи, а за окном ведь солнце?

— За окном? — я оборачиваюсь, свет бьет в глаза. — Не знаю, — вздыхаю я, — не уверена, что солнце. Давай на всякий случай будем считать, что идет снег.

— В июне?

— Не знаю я, — отмахиваюсь, накидывая мантию на плечи, — не спрашивай у меня такие сложные вещи. А законы? Их ведь найдут.

Раздевалка вновь гостеприимно распахивает гнилую дверь, и Люциус кивает. Я бегу, чтобы узнать, зачем она так настойчиво звала меня. В раздевалке нет ничего, кроме стола, а на нем лежит пустая книга — ни словечка, ни буквы — и ежедневник. Многие листы из него выдраны с корнем, и только майские страницы теребит ветер. Небо заглядывает в окна, а облака подпрыгивают на его спине.

По пустым страницам бегут изо всех ног буквы: оставив на месте точки, побросав запятые, они спотыкаются от тире и мчатся. Улепетывают за края листов и перепрыгивают через переплет. Вскоре на бумаге не остается ни одной буквы, и Люциус, приблизившись сзади, захлопывает книгу, на обложке которой значится: «Приказы». Я подскакиваю, оборачиваюсь и вижу низкие черные своды.
Я иду по узкому лазу последняя. Под ботинками булькает жидкая грязь и мелкие камни, утопающие в ней. Все-таки стоило сначала думать, а потом говорить. Сдался мне этот Поттер, пусть живет, мне не жалко.

— Пс-с!

Сердце спотыкается и пропускает удар.

— Да тише ты, она услышала, — сдавленный шепот и звук пинка.

Я оборачиваюсь и вижу Драко в компании Крэбба и Гойла. Засранцы собрались сбежать, не так ли? А Хогвартс-то в опасности, если что!

— Панси, мы остаемся, — Малфой подмигивает, в свете палочки его лицо кажется пепельным пятном. — Ты с нами?

Я секунду оглядываю вереницу студентов, кусками исчезающую в подземном ходу, переступаю с ноги на ногу и сдуваю челку со лба. Люциус в самом темном углу небрежно помахивает подгоревшим пергаментом, и я вздрагиваю. Показалось, что ли?

— Да, я с вами. А зачем оставаться?

— У Поттера моя палочка, — Драко злится, но тут же кривится в ухмылке и, помолчав, заканчивает: — А еще неплохо бы захватить мир и похозяйничать в нем пару дней.

Подземелье сжимается, как будто смяли клочок бумаги, часы вместо того чтобы бить, протестующее гремят, а я не понимаю намека. Хм, похозяйничать… Что-то в этом все-таки есть.



Конец



"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом"