Данный материал может содержать сцены насилия, описание однополых связей и других НЕДЕТСКИХ отношений.
Я предупрежден(-а) и осознаю, что делаю, читая нижеизложенный текст/просматривая видео.
Anamnesis vitae | |
Автор: | Creatress |
Бета: | Elinberg |
Рейтинг: | NC-17 |
Пейринг: | Уилсон/Хаус |
Жанр: | Drama, Romance |
Отказ: | Ну, я бы написала, что все мое - но вы же все равно не поверите, правда? Так что персонажи, события и места, чьи названия покажутся вам знакомыми, принадлежат тем, кому принадлежат |
Цикл: | Historia Morbi [4] |
Аннотация: | Хаус и Уилсон учатся жить вместе, а у Хауса в кои-то веки раз пациентка, с которой вроде бы все ясно... |
Комментарии: | Тайм-лайн: вскоре после третьего развода Уилсона. Канон, соответственно, учитывается частично. Все медицинские случаи взяты из практики - очень редко моей, в основном моих преподавателей, кураторов и профессоров. Anamnesis vitae(лат.) - в точном переводе "Воспоминание о жизни", в истории болезни соответствует разделу "анамнез жизни", совокупность всех сведений о жизни больного в тех ее аспектах, которые могут быть связаны с заболеванием. Комментарии принимаются с благодарностью, здесь же или на е-мэйл |
Каталог: | нет |
Предупреждения: | AU, OOC, слэш |
Статус: | Закончен |
Выложен: | 2011-07-16 21:50:23 (последнее обновление: 2011.09.23 17:44:25) |
«Больного рекомендовано лечить вскрытием». Из студенческой истории болезни. | |
просмотреть/оставить комментарии |
Глава 1. В принципе, вечера бывают разные. Бывает, что Хаус сидит преувеличено прямо и кусая губы, потому что боль сегодня разыгралась не на шутку, и единственное, чего ему хочется, это оказаться уже спящим, чтобы скорее настало утро, и, возможно, следующий день будет немного лучше. Разумеется, ему не хочется, чтобы Уилсон об этом узнал. Или, правильнее сказать, у него нет желания замечать, что Уилсон об этом знает, потому что тот, конечно, знает, и поглядывает на Хауса украдкой. Когда нет возможности облегчить состояние Грега, а на пустое сочувствие тот реагирует вполне определенно и неблагосклонно, Уилсон, тем не менее, пытается просигнализировать, что он все понимает и вообще он – рядом. Как и всегда. А бывает, что Уилсон задумчив и молчалив. Он готовит ужин, накрывает на стол, убирает, отвечает на вопросы, не выныривая из своих размышлений, и Хаус как никогда понимает, что имели в виду обе миссис Уилсон, бывшие миссис Уилсон, говоря, что Джеймс может исчезнуть, физически еще оставаясь рядом. И Хаус, который просто не может допустить, чтобы Уилсон вот так растворился, задевает его и насмешничает, издевается и дразнит до тех пор, пока тот не вернется целиком и полностью в реальность, где Грег требует его внимания. Каждый раз таким вечером Хаусу кажется, что он как бы провел битву за Уилсона. И выиграл. На этот раз. А еще случается, что у Уилсона звонит телефон, и вечер проходит под знаком Консультации Страждущих, Немощных или Болящих. Пациенты или друзья, но люди звонят Уилсону за сочувствием, которое и получают. Всегда. Хаус же, который считает, что сочувствию, на худой конец, и, в любом случае, Уилсону можно найти лучшее применение, дуется как мышь на крупу и комментирует каждую фразу, сказанную Джимом своему собеседнику. И так до тех пор, пока Уилсон не обожжет его неодобрительным взглядом и не уйдет в ванную, чтобы продолжать разговор, включив воду. Впрочем, вечера, когда Уилсон читает книгу, а Хаус терзает гитару, или Хаус играет на пианино, а Уилсон слушает, или они вместе смотрят телевизор, не в обнимку, но соприкасаясь, плечами, руками, бедрами, тоже нередки и определенно приятнее. Сегодня как раз такой, и Уилсон, лежа на диване с газетой, прикидывал, как бы уговорить Грега сыграть что-нибудь на заказ, когда вдруг зазвонил телефон, и Хаус, недовольно поморщившись, взял трубку. Уилсон взмолился мысленно, чтобы звонок был адресован именно Хаусу. И не только потому, что подсознательно переживал по поводу одиночества своего друга. Хаус сказал пару ничего не значащих фраз в трубку, пока Уилсон гадал, кто звонит, а потом протянул телефон. - Джим, слезай с проститутки, тебе мама звонит. Уилсон вскочил с дивана так, будто злосчастный предмет мебели его укусил и выхватил трубку. - Придурок! – приглушенно, но энергично рявкнул он на ухмыляющегося Хауса. – Алло, привет… нет-нет, ты что… Нет, это просто Хаус. Он опять накурился, - мстительно заметил Уилсон, глядя на строящего оскорбленную невинность Грега. Он проговорил минут пятнадцать, а когда вернулся в гостиную, Хаус наигрывал Штрауса. Это, видимо, он так извинялся, спохватившись и вспомнив, что уже довольно поздно и скоро надо отправляться в постель. - Мама звонила. Приглашала приехать на их с отцом годовщину через месяц. - Давай-давай. У них соберутся сливки дома престарелых – ты отлично повеселишься. - Они, конечно, зовут и тебя. - Неужели мне не хочется ехать на вечеринку, где не будет шанса напиться, склеить девицу в баре и придется спать с тобой на разных этажах? Как странно. -Я думаю, что в моей комнате найдется место для двоих. Особенно, если ты не будешь раскладываться по всей ширине кровати. - Шокировать старичков? Нет, я не против – будет весело, но ты не простишь, если у кого-нибудь окажется больное сердце… - Они знают. Хаус перестал играть, резко опустив руки на клавиши. - Они – что? - Они знают. - Знаешь, на секунду мне послышалось, что ты сказал, будто доложил о нас родителям. - Хаус, ты же не мальчишка, которого я подцепил в баре вечерком, - пожал плечами Уилсон. – Я знаю тебя двенадцать лет. Черт, мои родители знают тебя лет десять. - О, ты знаешь счет! – восхитился Хаус ехидно, но как-то по инерции, погруженный в свои мысли. В семейных отношениях есть вещи, которые понять легко. Например, если вокруг всей стоящей на полках дребедени видны пыльные ободки – значит, вытирал Хаус, объезжая тряпкой вокруг. А если полка девственно чиста – значит, это был Уилсон. Если тарелки стоят в стопке по величине – посуду мыл Уилсон, а если в разнобой – Хаус. Если Уилсон ворчит, нервничает и огрызается, когда утром они опаздывают на работу, значит, Хаус что-то выкинул за завтраком. А если краснеет, отводит взгляд и улыбается – значит, они просто поздно встали. Или вот еще: Шар-рах! Дзынь! Звяк! - Хаус! Какого черта?! Ты в своем уме? Сколько раз я просил тебя не швырять ключи на стол? - А как ты тогда поймешь, что я дома? – спросил Хаус с невинным и искренним взглядом голубых глаз. - Я стою напротив тебя! Уж разберусь как-нибудь! - Какая поразительная сообразительность! – воодушевленно откликнулся тот. – Я не зря всегда верил в тебя, Джим. Но есть вещи, которые понять не так просто. Например, с какого момента все летит к черту. * Если считать, что из каждой неудачи человек извлекает бесценную жемчужину, в широких кругах известную как опыт, то Уилсон по поводу семейной жизни жемчуга мог набрать на целое шикарное ожерелье. Это, впрочем, не меняет того факта, что, в отличие от жемчужного ожерелья, с которым все понятно, опыту еще надо найти достойное применение. В противном случае он будет балластом на тонущем корабле. Как уже неоднократно упоминалось, знакомы они с Хаусом были весьма и весьма давно, достаточно давно, чтобы Уилсон удивился, насколько много он все же не знал о Хаусе, просто потому что раньше это не имело никакого значения. Не имело никакого значения, что у Хауса есть привычка перетягивать на себя одеяло, причем не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле. То, что как минимум раз в неделю Грега мучает ночная боль, от которой тот предпочитает спасаться, играя на пианино, тоже раньше большого значения не имело. Не то, чтобы Уилсон не любил музыку, но не в три часа ночи точно. И уж конечно, он не мог знать о том, что Хаусу для спокойного сна жизненно необходимо укладывать голову на грудь Уилсона, а если зазеваться, то и пристроить заодно на него же половину конечностей. Ну а то, что раз в неделю Уилсон настаивает на овощном дне, шокировало Хауса до самой глубины души. Хаусу нравится пересматривать старые фильмы. Он не слишком-то любит сюрпризы. Уилсон тщательно упаковывает и прячет подарки к каждому празднику и устраивает Хаусу жуткий разнос после того, как тот тщательно обыскивает квартиру, отыскивает и разворачивает предназначенные ему презенты. Не говоря уже о том, что подменяет подарки, приготовленные для других, и только благодаря бдительности Уилсона Кадди не получает на день рождения картонного младенца. Уилсону нравится гулять. Когда не слишком жарко летом, впрочем, в Нью-Джерси на особую жару обычно жаловаться не приходится, или по отчетливой прохладе поздней осени, когда землю прихватывает инеем, а иногда и под весенним моросящим дождиком, теплым и коротким. Или зимой, когда вдруг выпадает пушистый снег и слегка искрит, будто присыпанный сахаром. В хорошие дни прогулки с Хаусом ограничиваются парой кругов по ближайшему парку. В плохие дни с помощью Уилсона Хаус с трудом добирается до скамейки в пресловутом парке. Тогда они сидят, глядя на нагло-зеленую траву, ошалевшую от щедрого летнего солнца, на прыгающие по глади пруда солнечные блики, на весьма и весьма отъевшуюся на дармовых угощениях от гуляющих белку, скачущую к корням родного дерева. Вернее, это Уилсон смотрит, а Хаус рассматривает его, исподтишка, готовый в любой момент сделать вид, что безумно заинтересован пушистым хвостом белки, еще не привыкший, что можно смотреть в открытую. Хаусу нравятся поездки на автомобиле, а у Уилсона по летней жаре уже через час начинается жуткая головная боль и тошнота. Это все не было проблемой раньше. Совсем нет. И полгода назад Уилсон был готов поклясться, что, учитывая все через что они прошли, такие мелочи и не могут стать проблемой для них. Хотя время неплохо лечит подобные заблуждения. Мелочей не бывает, в силу их повторяемости. Первые сто раз ты смеешься над тем, что зубная паста опять не закручена, а на сто первый обнаруживаешь, что готов в глотку другому забить этот самый тюбик. Если бы Уилсон поразмыслил, то решил бы, что тут виновато чувство обреченности. На сто первый раз тебе в голову заползают предательские мыслишки, что следующие сто тысяч раз тоже ничего не изменится. Впрочем, времени подумать у него особо нет. Форс-мажоры бывали разные. Пропавшие наркотики с отделения, неожиданно скончавшийся на операции больной, Хаус, потерявший любимый мячик. Или Хаус, обнаруживший среди вещей Уилсона статуэтку «Лучший врач года». Последнее особенно странно, потому что Джеймс может поклясться – Хаус ее уже видел год назад. Собственно, Хаус даже был на вручении. А еще Хаус не мог не видеть ее месяц назад, потому что во время уборки уронил ее, отбив уголок, и устроил Уилсону нагоняй по поводу «разложенного по полкам барахла», хотя сам Уилсон был уверен, что в этот раз сердиться должен он сам, а не наоборот. Так что в чем причина того, что Хаус был так зол, увидев ее сейчас – оставалось для Уилсона загадкой. - Почему мы должны хранить дома эту треснувшую хрень? - Потому что кто-то не в состоянии убрать вещи с полки прежде, чем размахивать тряпкой, - пожал плечами Уилсон, заталкивая в духовку поднос с курицей. - Почему бы тебе не принести домой новую и целую? - Хаус, - нахмурился Уилсон, выпрямляясь и по привычке одергивая передник, словно белый халат, - она же не набор суши из ближайшей лавочки. Я даже не номинировался в этом году. - Почему? - Потому, - огрызнулся Уилсон, отворачиваясь к холодильнику, но Хаус и сам уже все понял. Весной, когда положено было делать публикации и подавать проекты, Уилсон как сумасшедший мотался между Плейнсборо и клиникой Сент-Джордж, а по вечерам создавал ужасающие счета за телефонные разговоры, беседуя с Хаусом. Очевидно, волнение за благополучие любовника не могло служить Уилсону вдохновением для общения с комитетом. - Какого хрена? Я тебя ни о чем таком не просил! - Если бы я всегда ждал, пока ты меня попросишь, то мы с тобой не протянули бы и пары месяцев, - заметил Уилсон, впихивая в руки Хаусу стопку грязной посуды. Тот, не церемонясь, свалил ее в раковину под жалобный звон. - Знаешь, Уилсон, - заметил он резко, - я думаю, тебе стоит сделать эту чертову статуэтку любимой постельной игрушкой, потому что ты не получишь больше другой такой никогда! Уилсон, понявший по его тону, что ситуация неожиданно перестала быть дружеской перепалкой, внимательно посмотрел на Хауса. - Я не говорил, что жалею. В любом случае, мне не слишком нравится дизайн стекла и металла, если ты понимаешь, о чем я. - Отлично, - хмыкнул Хаус, беря трость, - тогда можешь, моя посуду, свести близкое знакомство с фарфором. Когда Уилсон ложился спать, Хаус уже лежал на своей половине кровати. В темноте Уилсон потянул свой край одеяла, что-то завернутое в него вывалилось, грохнулось об пол и разлетелось вдребезги. Уилсон зажег лампу, глядя на севшего на постели Хауса, глядящего на него слегка ошеломленно, и присмотрелся к осколкам. Его почти не удивило, что это оказалась пресловутая статуэтка. Он медленно сел, снял тапочки, аккуратно поставил их на осколки, забрался под одеяло и погасил лампу. - Завтра ты все уберешь, ясно? - Как скажете, сэр, - откликнулся Хаус, устраиваясь рядом. – Спокойной ночи, Уилсон. - А с каких это пор я - Уилсон? – вдруг спросил Уилсон, глядя в темноте на едва угадывающийся потолок. - Точно не знаю, - раздумчиво ответил Хаус, - наверное, с рождения, но ты лучше уточни у мамы. - Хаус… - Или ты намекаешь, что как честный человек я обязан дать тебе свою фамилию? - Просто у меня есть имя. - Я так долго звал тебя по фамилии, что твое имя просто выветрилось из моей памяти. - Ага, - согласился Уилсон, а потом фыркнул, - вообще-то предыдущие два месяца ты упрямо звал меня только по имени. Это слегка раздражало. Он усмехнулся, а Хаус сделал вид, что уже спит. *** - Господи, я был уверен, что у тебя, по меньшей мере, тут собрался бордель из медсестричек! – воскликнул Хаус, заходя к Уилсону поздно вечером. - С чего бы это? – спросил тот, погруженный в изучение каких-то бумаг. - Должна была быть какая-то причина того, что ты все еще у себя в кабинете в одиннадцатом часу вечера. - Много документов накопилось и пришли новые протоколы Американской Онкологической Ассоциации. Я скоро заканчиваю. А что ты тут делаешь? Я же сказал, чтобы ты ехал домой без меня. Хаус пожал плечами и сел, отодвинув кресло так, чтобы свет лампы не бил в глаза. - Тебе новую кушетку поставили? - Да, - отозвался Уилсон, машинально скосившись на этот предмет мебели. Его даже не удивило, что Хаус заметил ее за ширмой. Хаус умел быть очень наблюдательным, когда хотел. – Сегодня принесли, но не знаю, оставлю ли я ее. Мне теперь редко приходится осматривать больных прямо в кабинете. - Пациентки предпочитают, чтобы ты осматривал их в номерах отелей или на квартире? - Знаешь, - задумчиво сообщил Уилсон, - с некоторого времени твои сексуальные инсинуации перестали меня доставать… как ни странно. - Знаю. Просто не придумал пока ничего другого. Но я над этим работаю. - Я подожду, - великодушно согласился Уилсон. - Идет. Тебе не кажется странным , что мы живем вместе… и спим вместе – и весьма неплохо, кстати, и ты даже пытаешься воспитывать мою крысу, что очень хорошо, потому что иначе у него не начал бы развиваться Эдипов комплекс – но когда нас спрашивают, мы оба отвечаем, что свободны? - Нет, не кажется. Потому что лично я отвечаю, что занят. А когда спрашивают незнакомые, я отвечаю, что женат – так проще, чем вдаваться в подробности, - рассеянно отозвался Уилсон. - Ну да. А про кольцо отвечаешь, что оно принадлежало королю Поликрату и теперь в желудке у рыбины вместе с сальмонеллами? - Про это меня не спрашивают… - Уилсон задумался на секунду, очевидно слегка обескураженный этим фактом, а потом пожал плечами и убрал бумаги в стол. – Теперь, если ты поднапряжешься и вернешь мне ключи от машины, то мы и вправду сможем уехать домой. - Уилсон… а что если ты не поедешь сегодня домой? Джеймс сразу сел назад в свое кресло. - Ты хочешь, чтобы я не ночевал дома? Я хочу знать все и сразу – ты уже был дома и поджег нашу квартиру? Я ведь все равно это замечу, даже если ты сейчас же рванешь туда и всю ночь будешь приводить ее в порядок. Хаус вздохнул. - А что если я не поеду туда? - Ты хочешь ночевать не дома? Я все еще хочу знать сразу, но возможно не все… Хаус закатил глаза. Очевидно, сегодня тупость окружающих его особенно удручала. - А что если мы оба останемся ночевать здесь, а ты, наконец, начнешь меня понимать?! - Ночевать здесь? – Уилсон снова глянул в сторону кушетки и неумолимо задал следующий вопрос: - Зачем? - Уилсон, вопросы и ответы – это моя прерогатива! А ты обещал выполнять мои прихоти. - Нет, это ты ослышался. Я обещал держать тебя в рамках и работать твоей совестью и здравым смыслом. К сожалению ни одного дурака на эту работу не нашлось - Почему же? – резонно возразил Хаус. – Один нашелся. - Что ж ты его не нанял? - Именно что нанял. По всему выходило, что Уилсон и есть тот самый дурак. - И вообще, - нахмурился Хаус, - я знал двоих – она вечно отказывалась выполнять то, что он хотел… - Ну конечно. И они расстались, - перебил его Уилсон. - Расстались? Нет. Он ее убил. Уилсон откинулся в кресле, потер шею и демонстративно зевнул. - Как их звали? - Гарри и Салли. - Где они жили? - Уилсон… как раз где они жили, я не помню. - Как неудачно, - покачал головой Уилсон. – Почему бы тебе не выдумать их местожительство, как ты выдумал все остальное? Он посмотрел на Хауса внимательнее, пока тот говорил что-то несуразное и язвительное в ответ. Однако взгляд светлых глаз был совершенно непроницаемым. С другой стороны, чутье, развитое у Уилсона на Хауса, подсказывало, что что-то не в порядке. Знать бы еще что. - Если мы останемся ночевать здесь, ты будешь доволен? - Нет. Но возможно, я начну ненавидеть окружающий мир чуть меньше. С другой стороны, я доволен, когда ненавижу окружающий мир… Уилсон молча встал. Что бы там ни придумал Хаус, он действительно ничего такого не обещал, но иногда, иногда, возможно, стоило пойти навстречу и уступить в мелочах, пусть даже таких странных. Хотя бы для того, чтобы потом, в серьезных вещах, с чистой совестью пустить в ход тяжелую артиллерию. - Как ты себе представляешь? Разобьем палатку у меня в кабинете? - Идея мне нравится. Палатка, гитара, костер… Жаль, палатки нет. - У меня в машине есть, - неохотно сознался Уилсон. Хаус с преувеличенным вниманием на него посмотрел. - У тебя…? - Да. И не спрашивай зачем. - Ладно… В любом случае, я отогнал твою машину за три квартала отсюда, чтобы сымитировать достовернее свой отъезд. - Ты за этим украл мои ключи? - Нет, ключи я украл просто из смазанных клептоманских побуждений, а мысль отогнать машину мне пришла в голову позже. Так что будет достаточно, если ты просто выйдешь отсюда и попрощаешься с медсестрами, как будто уезжаешь домой. - Ага, понятно. А сам по-пластунски проползу назад сюда? В черной маске из чулка. Хаус задумался, но покачал головой. - Я бы глянул, но боюсь, ползя, ты привлечешь к себе еще больше внимания. Вот маска – это пожалуйста, если тебе так удобнее. Уилсон вздохнул, взял портфель и пошел имитировать прощание с медсестрами. У него было чувство, как будто он соглашается на какую-то игру, чтобы порадовать ребенка. В каком-то смысле, возможно, так и было. Конечно, обычные люди в возрасте Хауса уже не могут считаться детьми, любящими игры, но Хаус-то обычным не был. И в любом случае, Уилсон не против был его порадовать. Когда он вернулся, Хаус уже умудрился устроиться на кушетке и даже откопал откуда-то стерильную простынь, которая очевидно призвана была сыграть роль одеяла. Уилсон покачал головой и повысил температуру у кондиционера. - Хаус, ты ненормальный, - вздохнул он, запер дверь, опустил жалюзи и выключил свет. Ну, с этим Хаус никогда и не спорил. - А если нас здесь застанут, ты об этом думал? – напомнил ему Уилсон, чтобы не расслаблялся. - Опасность тебя не заводит? – уточнил Хаус, закидывая руки за голову. - Эксгибиционист… В колледже не перебесился? Хаус притворно вздохнул. - Ты знаешь, в отличие от большинства окружающих меня врачей, я в колледже изучал медицину. Я понимаю, что… Уилсон, нашедший на ощупь знакомое горячее тело, скользнул руками по сухой коже, приподнял голову Хауса и поцеловал обветренные от жары губы, думая отстраненно, что надо заставить Хауса обработать каким-нибудь бальзамом, пока не начали трескаться. В кабинете было странно темно, несмотря на то, что из-под двери пробивалась полоска света из коридора. Уилсон едва угадывал очертания тела Хауса, блеск глаз, когда на его щеку легла пылающая ладонь, и Хаус еле слышно хмыкнул. На этаже было так тихо, как будто все кругом вымерло, и остались только они в тишине и темноте пустого кабинета, в маленьком ограниченном пространстве за ширмой, словно в норе, в убежище. Уилсон хотел лечь рядом, уткнуться в плечо Хауса, сжать их мирок еще больше, до размеров объятий, но Хаус его остановил. Хаус всегда его останавливал. Кроме тех случаев, конечно, когда он сам останавливал Хауса, готового вот-вот раствориться в невероятной широте окружающего его простора. Все честно. - Куда это ты намылился? Время детское, чтобы спать. Слова могли показаться двусмысленными, а вот губы двусмысленными не были. Они были горячими, жадными и настойчивыми. Требующими вполне определенного. - Хаус… - заставил себя оторваться Уилсон, - Хаус… ты… - он замолчал и вернулся к поцелуям. Это все могло и подождать. Кушетка была такой высокой, что их лица были почти на одном уровне, несмотря на то, что Хаус сидел, а Уилсон стоял. В принципе, Уилсон считал, что это один из лучших вариантов, учитывая вечную угрозу, что на утро после их милых игр, требующих определенного физического усилия, Хаус не сможет подняться на ноги. Хаус привлек его ближе, заставляя встать между своими разведенными бедрами. Темнота, тишина и духота кабинета сгустились, окутали их плотным коконом. Вдоль позвоночника бежали, щекоча, капельки пота, проскальзывая по пояснице и ниже. Сильные руки прижали Уилсона вплотную, он вздрогнул, ощутив, как они соприкасаются, и в низ живота упирается горячая твердая плоть, и по чужому телу прошла ответная дрожь. Он последний раз поцеловал его в уголок рта и поднял голову. - У тебя вообще…хоть что-то… есть? Шепот прозвучал сорвано и хрипло. - Уилсон, это у тебя должна быть предусмотрительная заначка где-нибудь в кабинете. Хаус пытался говорить спокойно и язвительно, но дыхание, тяжелое от вожделения, прерывалось. - Я не храню презервативы на работе! – возмутился Уилсон. - Брось. Сейчас не тот момент, чтобы разыгрывать невинность. - Я правда не храню! Хаус обреченно вздохнул. - Купил собаку и охрип от лая. Все приходится делать самому. Он выудил откуда-то собственные джинсы, достал из кармана несколько белых квадратных упаковок и сунул в руку Уилсону. - Что это? - Уилсон, это называется «презерватив», «кондом» или «резинка». Нужно открыть упаковку, зажать спермоприемник, и, когда… - Хаус, я спрашиваю, откуда это? - Почему тогда ты говоришь… - Хаус. Откуда? - Свистнул из отделения гинекологии… - Дальше. - … кондомы для влагалищных УЗИ датчиков, - закончил Хаус. Уилсон смотрел на него с пару секунду, игнорируя тянущую теплоту внизу живота, а потом не выдержал и расхохотался, уткнувшись-таки в горячее и мокрое плечо Хауса. - Доктор Гонзалес тебя убьет. - Она не узнает. - Я ей расскажу. - А я тогда расскажу ей, зачем они мне понадобились. Уилсон хмыкнул и снова его поцеловал. - Не расскажешь. Тебе это слишком нравится. Хаус и тут хотел что-то ответить, но вместо этого подавил стон, когда Уилсон коснулся его, и откинулся назад на локти, силясь дышать ровно и смотреть на ласкающие его руки. Крупные, мягкие руки Уилсона с аккуратно подстриженными ногтями касались чужой кожи, поглаживая, массируя. Пальцы скользнули по напряженному животу, потом ниже, обхватили член. Уилсон сосредоточенно провел ладонью вниз-вверх, большим пальцем размазал выступившие капельки по головке, снова скользнул ниже, массируя точку в самом основании, ощущая, как горячая плоть напрягается еще сильнее под его прикосновениями. Обстановка, кушетка, послушный и тихий Хаус – все вызывало какое-то странное чувство, и Уилсон ласкал вдумчиво, следя за реакцией, за выражением лица, как делает хороший врач во время пальпации. Хаус смотрел за его действиями внимательно и неотрывно, и только тяжелое дыхание, вздымающее грудь, выдавало его состояние. Когда он откинулся и заметался головой по кушетке, резкими движениями сбивая простыню, и потянулся перехватить ласкающую руку, Уилсон оставил его в покое и между поцелуями спросил: - Ты… как ты…? В обычное время Хаус не преминул прокомментировать возможности его словарного запаса, но сейчас очевидно его сарказм все же взял ненадолго перерыв. - Иди сюда, - он нетерпеливо потянул Уилсона еще ближе, заставляя склониться, чуть ли не лечь сверху. Уислон устроил его удобнее, радуясь высоте пресловутой кушетки. Эта поза, когда вы можете смотреть в глаза друг другу, безусловно, весьма романтичная, но не самая удобная из всех возможных. Но сейчас можно было сполна насладиться тем, как Хаус закусывает нижнюю губу, задавив стон, как пытается вскинуться навстречу, как крупные капли выступают на бледном в темноте лбу, и пот стекает по напряженной шее. Хаус с тяжелым судорожным вдохом схватился за предплечья Уилсона, стискивая, как будто пытаясь удержать. Или удержаться самому. Как всегда. Идеально. Уилсону вряд ли удалось бы толком поспать на этой узкой высокой и жесткой кушетке, даже не принимая во внимание тот факт, что еще существовал Хаус, стремящийся устроиться спать не столько на кушетке, сколько на самом Уилсоне. Очевидно, ему казалось, что так будет мягче. Дыхание Хауса было ровным, и лежал он удивительно спокойно, не ворочаясь и не пытаясь свалиться с края самому или спихнуть Уилсона, так что Джеймс решил принять за рабочую гипотезу, что Хаус действительно спит. Сам он лежал, подремывая, уже довольно долго, слушая чужое сопение и чувствуя, как голова Хауса прижимается горячей, колючей от щетины щекой к его груди. Будить его не хотелось, но стрелки неумолимо показывали, что утро уже в разгаре, так что Уилсон пошевелился и шепотом позвал спящего. Хаус даже во сне умудрился саркастически хмыкнуть и прижался крепче всем своим жестким горячим телом, втискивая Уилсона в кушетку. Тот позвал его погромче и потрепал заодно по плечу, а потом, не удержавшись, скользнул рукой ниже, легко провел кончиками пальцев по позвонкам, круговыми движениями обвел крестец, положил ладонь ниже, осторожно сжимая. Хаус слегка потерся об него в ответ, скользя вдоль бедра горячей тяжелой плотью. Уилсон приподнял голову, второй рукой невесомо перебрав темные волосы на макушке, и встретился глазами с совершенно очевидно не спящим Хаусом. - Я проснулся, - сообщил тот без нужды. - Вижу. И чувствую. С добрым утром. Чужие губы все такие же сухие и теплые, а утренние поцелуи ленивые и мягкие. Уилсон отстранился. - Пора вставать, - сказал он, пытаясь спихнуть с себя Хауса и сесть. - Брось, - по-детски сморщил нос Хаус и потянул его назад. – Возвращайся сюда. Нам же даже ехать никуда не надо. Времени вагон. Отрывистые, рваные фразы, тяжелое дыхание, блеск в глазах Хауса – на Уилсона все это действовало безотказно. Хаус давно в своей неподражаемой манере объяснил, что Уилсона заводит, когда его хотят, и сейчас наверняка был не против повторить свою лекцию, так что Джеймс предпочел для верности снова заткнуть ему рот поцелуем. Как недавно выяснилось, несмотря на всю свою гениальность, даже Хаус мог делать языком не больше одной вещи за раз. Зато он мог обхватить Уилсона за шею и лечь сверху, целуя губы, щеки, шею. Уилсон заставил его вытянуть руки и опуститься на него всем весом. Джеймс слегка подавался бедрами наверх в ответ на каждый поцелуй, заставляя их члены соприкасаться и скользить. Кушетка явно была не рассчитана на такие игры, так что Уилсон счел за благо протянуть руку и упереться о тумбочку, когда Хаус наконец оказался лежащим сзади на боку и толкнулся внутрь. Слишком резко, но не настолько чтобы не приносить удовольствие. Уилсон закусил губу, слегка прогибаясь в позвоночнике, откидывая голову Хаусу на плечо и зажмуривая глаза. Он сдерживал стоны, готовые сорваться с губ, дышал тяжело, резкими выдохами сквозь зубы на каждый толчок, от которого тянущее ощущение прокатывалось по всему телу. Хаус прижимался губами к его затылку, то целуя волосы, то бормоча что-то неразборчивое, явно сам с трудом справляясь с собственным дыханием. Он обнял Уилсона, подтягивая ближе к себе, сжимая соски, слегка покручивая их, скользя рукой ниже, чтобы провести ладонью по тяжелому подрагивающему члену. Уилсон вытянулся всем телом, чтобы полнее ощущать каждое движение партнера. Дыхание его становилось все чаще, пока наконец он не захлебнулся воздухом, подрагивая в судорожно сжатых объятиях Хауса. Тот уже не в силах сдерживаться задвигался еще резче, и Уилсон приглушенно зашипел сквозь зубы. Уилсон завязывал запасной галстук, заботливо хранимый в шкафу, на случай какой-нибудь неожиданности (то есть если Хаус выкинет очередную шутку), Хаус надевал футболку, которая выглядела после пребывания всю ночь на полу точно также, как и раньше – то есть мятой до невозможности. Уилсон свернул одну когда-то стерильную простыню, запрятал ее в пакет на утилизацию, и начал скручивать вторую, когда Хаус его остановил. На простыне отчетливо виднелись несколько смазанных пятнышек крови. - Это твое? - Хаус… - Это я сделал? Внезапно Уилсон почувствовал раздражение от того, что ровным счетом ничего не понимал насчет этой замечательной, но сумбурной ночи, того нелепого вечера и сегодняшнего неловкого утра. - Черт, Хаус, не начинай! Ты делаешь из мухи слона! Объяснить тебе строение слизистой? Такое бывает. - У тебя как-то не бывает. Уилсон вздохнул, почувствовав себя неловко. - Эта кушетка не была самым удобным местом, особенно для… в общем, я все понимаю… - О? Спасибо, что делаешь мне скидку как инвалиду, а то с тех пор как в нашем супермаркете мне отменили бесплатную парковку, я чувствую себя униженным. Хаус хлопнул дверью, игнорируя оклик Уилсона. Джеймс пару секунд смотрел на закрытую дверь, а потом яростно скомкал оставшуюся простынь, затолкал ее в пакет и швырнул в корзину. Глава 2. - Привет. Хаус молча скосил глаза в сторону севшего рядом Уилсона и вернулся к щелканью пультом. Картинка в телевизоре менялась со скоростью и равномерностью секундной стрелки. Уилсон недовольно поморщился, глядя на это. Примерно из-за того же они уже скандалили три дня назад, и повторять не хотелось. Но он все же не удержался от комментария. - CNN не начнет показывать порнуху, даже если перелистнешь этот канал в сто первый раз. - Ну а вдруг? – меланхолично возразил Хаус. - Без шансов. Зато я в палате всего тридцать секунд, а меня уже подташнивает, когда я смотрю. - А он вот не возражает, - Хаус подбородком указал на законного обитателя палаты, лежащего на соседней койке. - Конечно, я сам был в составе комиссии, которая признала, что мозг мистера Джексона умер полмесяца назад. - А лечил его три месяца назад тоже ты? Уилсону сразу захотелось поговорить о чем-нибудь совсем-совсем другом. - Хаус, что это было сегодня ночью? - Это… - … называется сексом. Я знаю, спасибо, - перебил Уилсон, надеясь слегка обломать очередную попытку позабавится за его счет. Хаус только пожал плечами, возвращаясь к пульту. - Зачем тогда спрашиваешь? - Хаус… - Уилсон помедлил, - это же не было попыткой разнообразить нашу сексуальную жизнь? Хаус, повернулся и посмотрел на него с преувеличенно-комичным удивлением. - Ты не ценишь? Что ж в следующий раз мне придется купить чулки в сеточку и заячий хвостик. Уилсон аж головой замотал, пытаясь отогнать этот устрашающий образ. Хаус, прищурившись, посмотрел на него. - Не для себя, - пояснил он. – И, Уилсон, если ты сейчас заикнешься о каких-нибудь причмочках из секс-шопа или Камасутре «для людей с ограниченными возможностями», я тебя не просто спихну с койки, но и придушу твоим же галстуком. - Ладно. Дело было не в сексе. Хорошо. Уилсон замолк и сделал вид, что его очень интересует информация о предстоящих выборах в муниципальном округе. Иногда Хауса удавалось разговорить, перестав спрашивать. - Тебе не кажется это странным, - действительно заговорил Хаус, - когда двое людей вдруг начинают спать в одной кровати… всегда… вместе. Вместе завтракать… и ужинать. И жить все время вдвоем… И… короче, когда они перестают быть просто «людьми» и становятся «парой»? - Не знаю, - пожал плечами Уилсон. – Такова реальность. - Реальность? Что такое реальность, Уилсон? – спросил Хаус, доставая из кармана чужого белого халата двадцатипенсовую монетку и крутя ее в пальцах. – Монета реальна, рука – тоже, - он быстро сжал кулак, а когда раскрыл – монета исчезла. – А фокус? Фокус реален, Уилсон? - Я думаю, - ответил тот, придирчиво вертя руку Хауса, рассматривая с разных сторон, - что пока в фокус верят – он реален. - А если фокусник не верит? Он-то знает точно, - с этими словами Хаус достал монетку из узла галстука Уилсона. - Если фокусник не верит, то никто другой и подавно не поверит, - пожал плечами Уилсон. – И тот четвертак был штата Пенсильвания. - Ну ты все равно его больше не увидишь. Уилсон вздохнул и встал, глядя на Хауса, снова уставившегося в телевизор. - Зачем ты опять все усложняешь? Слушай, тебе ли не знать, что в жизни неприятности прекрасно находят нас сами – неужели надо создавать их специально из-за собственного характера? - Это риторический вопрос. Он не требует ответа. Уилсон медленно выдохнул, стараясь успокоиться. - Как хочешь. Наслаждаешься тем, что ведешь себя как сволочь со мной – пожалуйста. - Я всегда этим наслаждался. А тебе теперь следует быть терпимее со мной, раз уж у нас «любовь». Уилсон наклонился и внезапно сильно сдавил плечо Хауса и выдохнул: - Нет. Любовь, она не терпима. Это тебе наврали. Она требовательна. Он выпрямился и направился к выходу, уже с порога заметив: - Уже половина двенадцатого, ступай в клинику. Кадди тебя уже обыскалась. * Кадди и в самом деле встретила Хауса не слишком ласково. Если она и была признательна за то, что он пришел, то умело это скрыла. - Хаус, сколько времени? - Ну, раз я пришел на работу, то логично предположить, что девять, - заявил Хаус, старательно игнорируя доносящийся из радио двенадцатичасовой сигнал. Кадди вздохнула и покачала головой. - Ты пропустил свою смену в клинике. - Я безутешен. - Мне надо, чтобы ты заменил доктора Стюарта. - Нейрохирурга? – Хаус вскинул бровь. – Нет, мне, конечно, нравится копаться в чужих мозгах, но ты уверена, что у нас достаточно лишних пациентов, чтобы я смог как следует набить руку? - Не на операции! Стюарт должен был выступать врачом-консультантом на заседании комиссии по подтверждению лицензий, но привезли экстренную пациентку, и вряд ли он теперь освободится следующие несколько часов. - Заседание комиссии? Ты меня ни с кем не спутала? - Они сегодня решают вопрос с Уилсоном, - невзначай добавила Кадди. - Я буду счастлив тебе помочь, - тут же переменил мнение Хаус, как ни в чем ни бывало. – На благо родной больницы – все, что угодно. * Уилсон улыбнулся председателю комиссии, делая вид, что все в порядке и украдкой поглядывая на часы. Стюарт опаздывал. Внезапно дверь распахнулась, но с губ Уилсона не успел сорваться вздох облегчения, потому что он увидел, кто именно вошел. - Бедолага никак не может отмыть руки от мозгов очередного несчастного, так что мне придется его заменить. Всем привет, - сообщил Хаус, прохромав вдоль ряда стульев и садясь рядом с Уилсоном. - Что ты здесь делаешь? – сквозь зубы шепотом прошипел ему Уилсон. – Где Стюарт? - Мне пора начинать ревновать? – ехидно спросил в ответ тот вполголоса. - Коллеги, - пошевелился наконец в кресле председатель, - начнем заседание. При некоторых условиях, например, когда вопрос о подтверждении лицензии касается врача с двадцатилетним стажем, заведующего отделением и занимающегося в основном административной работой, существует только одна вещь, которая может быть скучнее, чем председательствовать в такой комиссии – это быть тем самым врачом. Однако именно эту комиссию Уилсон никак не назвал бы скучной. Он сидел как на иголках, словно рядом с ним в кресле не развалился со скучающим видом Хаус, а лежала небольшая симпатичная бомба с часовым механизмом. Или даже скорее непредсказуемая мина-лягушка. - Кроме того, в мои непосредственные обязанности входит ведение медицинской документации отделения, - докладывал Уилсон, - и я преобразовал систему учета медицинских карт. - А, - понимающе пояснил Хаус, - это те разноцветные красивые ярлычки. Они очень украсили полки в ординаторской. Уилсон сортирует их каждый раз, когда снова страдает клинической депрессией. То есть регулярно. Председатель с большим вниманием выслушал это, видимо чувствуя, что у него есть шанс в этот раз слегка поразвлечься на комиссии. - Я уделяю много внимания психологической поддержке пациентов, вы понимаете. В том числе, я стараюсь наладить с каждым пациентом личный контакт. - Да, - вставил Хаус, - он старается. Иногда это правда очень, прямо-таки слишком, личный контакт. Особенно с пациентками. Председатель ухмыльнулся в усы. Уилсон переплел пальцы, сжимая их изо всех сил. - Вы много работали на тему междисциплинарных команд, доктор Уилсон, - решил, очевидно, помочь ему слегка председатель комиссии. - Да, - благодарно улыбнулся тот, - у нас налаженная система взаимной работы и помощи с коллегами с других отделений. - И не говорите, - подтвердил Хаус, - он постоянно приходит за помощью. С каждым трудным случаем. Вообще почти с каждым случаем. Просто сплачивает весь наш коллектив. Председатель не сумел удержаться от улыбки. Обычно врач-консультант от больницы лишь поддерживает своего коллегу, и председатель бы дорого отдал, чтобы узнать, за что же эти двое друг друга так ненавидят. - Ну что ж, полагаю, этого достаточно, доктор Уилсон, можете быть свободны. Уилсон кивнул и вышел, уже на пороге краем уха услышав, как Хаус что-то рассказывает достопочтенной комиссии, как много времени он, Уилсон, посвящает работе, особенно после третьего развода. * Уилсона не было в его кабинете, не было в кабинете Хауса, не было в кафетерии, в морге, в реанимации, в комнатах отдыха. В лаборатории Эдвин Гарнер лишь покрутил пальцем у виска, на онкологическом отделении сестры смерили его злобными взглядами, и в конце концов Хаус, сдавшись, отправился искать Уилсона туда, куда хотелось меньше всего. - Кадди, мы с Уилсоном играем в прятки, и если он выиграет, мне придется купить ему обед – а я не могу так рисковать своим имиджем. Короче, где он? Женщина подняла на Хауса красивые глаза и пожала плечами. - С чего ты взял, что я знаю? - Брось. В больнице его нет, а я ни за что не поверю, что он в рабочее время свалил, не предупредив тебя. - Ладно, поставим вопрос по-другому: с чего ты взял, что я тебе скажу? - Потому что иначе я буду доставать тебя до конца рабочего дня. - Ты и так будешь. Ну же, Хаус, ты знаешь, что я хочу услышать. - Я подам на тебя в суд за хараcсмент. - Хаус. - Я отработаю свою смену в клинике, - неохотно согласился он. - И? - И пропущенную сегодня тоже. - И? - И не опоздаю. Кадди оперлась локтями о стол, представив свое декольте в лучшем виде - Просто слушала бы и слушала. * Уилсон обнаружился в небольшом скверике рядом с церковью, сидящим на скамейке и смотрящим на слегка облупившиеся кирпичные стены старой кладки, которые увивал плющ. Он лишь скосил слегка глаза, когда Хаус плюхнулся рядом, но ничего не сказал. - У меня хорошие новости – лицензия у тебя в кармане. Председатель сказал, что ему давно не было так интересно. - Он давно так не смеялся, ты хочешь сказать? - Председатели не умеют смеяться, Уилсон, у них нет чувства юмора. Уилсон, однако, даже не улыбнулся. - Зачем, Хаус? За что? - Брось. Ничего же не произошло. Ты же знаешь, что они продлили бы твои лицензию, даже если бы я сказал, что ты пожираешь младенцев. Они продлили ее, даже когда я сказал, что ты сидишь на антидепрессантах. - Что ты сказал?! - А, этого ты не слышал… Это я сказал, когда ты уже ушел. - Ты что, издеваешься? - Есть немного. Слушай, да кому вообще есть дело, что о тебе думают! - Мне есть дело, - запальчиво огрызнулся Уилсон. - Да, - задумчиво откликнулся Хаус. – Есть. Это-то и печально. Только вот это ведь все было правдой. Все, что я сказал. - А говорить было обязательно? Хаус пожал плечами, опершись сцепленными пальцами на рукоять трости, а подбородком на пальцы. Уилсон снова отвернулся. - Почему ты тут сидишь? – заговорил Хаус. - Я часто тут бываю. - Ты – еврей. - Мне нравится сквер. Ну и церковь вообще-то тоже. И я часто думаю, что святой Томас – покровительствует как раз… таким исследователям. Как ты. - Пантелеимон, - машинально поправил Хаус, - покровитель врачей. - Не врачей, - покачал головой Уилсон. – Томас – тот, кто сомневается. Тот, кому надо засунуть свои пальцы в чужую рану просто чтобы проверить, существует ли она на самом деле. - Всегда есть место сомнению, - согласился Хаус. - Да… - Уилсон поднял глаза к небу, словно проверяя, не пойдет ли дождь, но на небе не было даже дымки. – Мне нет дела, что они там думают. Мне есть дело, что ты говоришь. Особенно теперь. Он встал. - Уилсон, - окликнул его Хаус, пытаясь подняться на ноги, - ты все это знал. Я не из тех, кто будет всегда поддерживать тебя. Ты согласился это принять. - Всегда есть место сомнению, - невесело усмехнулся Уилсон, подавая ему руку. * * * В свое время медицина выросла из боли так же, как экономика из технического прогресса, а литература из народных сказаний. Древнего человека не волновал холестерин в крови и камни в желчном пузыре. Строго говоря, даже инфаркт его не слишком тревожил – если уносил жизнь сразу. Про онкологию и говорить нечего – она не доставляла проблем. Просто не успевала. Зато его весьма тревожила желчная колика, сломанная кость или воспаленный аппендикс. Ущемленная грыжа, перфорированная язва, ангина, пиелонефрит, радикулит, неврит – список можно продолжать бесконечно. Его объединяет одно общее качество – все это причиняет боль, а она пробуждала первобытный, животный страх. Боль была тем, что гнало людей к лекарю и тем, с чем в первую очередь тот, на заре истории, учился бороться. Потом пришли инфекционные заболевания, но они будили страх почти мистический – незримые, беспричинные, уносящие миллионы жизней – проходящие неслышно по городам и оставляющие за собой трупы. Почти нереальные. А боль оставалась. И по-прежнему была вполне реальной. Более чем реальной, на самом-то деле. Перевес в войне с инфекциями принесли антибиотики, несмотря ни на что, спасшие больше жизней, чем вся народная медицина вместе взятая за всю свою историю. В процентном соотношении конечно. Переломным моментом в борьбе с болью был эфир. Тот самый, который открыл дорогу всей хирургии. Усыпляющий газ. Но теперь врачи и химики ведут бег наперегонки с бактериями, отменяя старые лекарства, придумывая новые, возвращая старые и так далее. В этой битве все размерено, бои предсказаны. А боль, то первозданное пугало, она остается во всей своей красе. У врачей есть эфир, есть морфины, есть спазмолитики, есть множество наименований разных классов болеутоляющих. Они могут лечить и вылечивать колики, сломанные кости, аппендицит… грыжи, язвы, ангины, пиелонефриты… Но человеческое тело подчас весьма загадочная вещь, и никто не может объяснить временами, почему оно испытывает боль. И в таких случаях, никто не поручится за благополучный исход для пациента все того же боя, который лекарь ведет со своим самым старым противником с самого начала времен. * Уилсон проснулся и в первый момент сам не понял, что его разбудило. Пару секунд он лежал, глядя в потолок, а потом понял, что ему не хватало привычной тяжести и тепла. С другой стороны он обычно не просыпался, когда Хаус вставал… Уилсон повернулся и увидел лежащего рядом Хауса. Глаза у того были закрыты, но дыхание тяжелое и надрывное, совсем не похожее на дыхание спящего. - Хаус… - шепотом позвал Уилсон, протягивая к нему руку. – Хаус? Тот открыл глаза, и по лицу его пробежала легкая судорога. - Что ты не спишь? – хрипло откликнулся он, слегка морщась от собственных слов. Но Уилсон уже и так все понял. Это случалось не так, чтобы очень редко, но и не так чтобы очень часто. Хотя в любом случае значительно чаще, чем ему хотелось бы. - Пойду принесу капсаицин. - Капсаицин, - болезненно усмехнулся Хаус. - Ты мне еще спой: «у кошечки боли, у собачки боли, дай подую, дай поцелую». - Я могу, - не стал возражать Уилсон. – В смысле поцеловать. Если ты думаешь, что так станет легче. - Из нас двоих змеиный яд не в твоей слюне, - возразил Хаус, пока Уилсон выбирался из-под теплого и уютного одеяла. Он заморгал от резкого перехода, включив свет в коридоре и на кухне, и Стив, тут же проснувшись, встревожено дернул усами. Уилсон, разыскивая тюбик капсаицина, думал, в принципе ли у крыс быстрый переход от сна к бодрствованию, или на них распространяется общее напряжение, когда в доме хронический больной. Удивительно, какая ерунда лезет в голову спросонья, отдернул он сам себя, возвращаясь назад и неудержимо зевая. За его спиной Стив застучал перекладинами колеса. Хаус лежал навзничь, крепко стиснув зубы и зажмурившись. Уилсон зажег ночник и откинул одеяло так, чтобы открыть исполосованную старыми и достаточно новыми шрамами ногу. Поцеловать не решился – Хаус хоть и привык к их близости, такие нежности вряд ли одобрил бы – так что просто проследил кончиками пальцев светлые и темные рубцы. - Мажь уже, - поморщился Хаус, - любуется еще. Он старался лежать спокойно и, тем не менее, Уилсон чувствовал, как каждый раз под его прикосновениями мышцы напрягаются, словно Хаус пытается вжать ногу в кровать посильнее и уйти от касания. Силясь держать глаза открытыми, Уилсон дошел до ванной, чтобы стереть остатки капсаицина с рук. - Он не жжет, - вдруг сказал с постели Хаус. - Везет тебе, - мрачновато откликнулся Уилсон, чувствуя жжение где-то в районе запястья, и вернулся назад, чтобы снова обработать руки. Однако он, как и Хаус, понимал, что капсаицин не жжет, когда не действует. Так и оказалось. Уилсон лег рядом, не выключая ночника и не накрывая Хауса одеялом – в этот момент даже такое прикосновение могло приносить боль. Уснуть он не мог, так что просто лежал, полуприкрыв глаза, слушая тяжкое дыхание Хауса и изредка еле слышное надрывное постанывание на выдохе. На лбу у больного выступил холодный пот. Хауса бросало то в жар, то в холод, и он соответственно то тянул к себе одеяло, то резким движением откидывал его, и Уилсон всякий раз, вздрагивая, выныривал из дремоты. Через три четверти часа, когда стало очевидно, что капсаицин не действует, Уилсон встал, включил верхний свет, принес все необходимое для инъекций и начал делать футлярную анестезию. Хаус, измученный болью, никак не реагировал, когда игла раз за разом вонзалась в кожу. Появилось распирающее чувство онемения. Уилсону хватило сил отнести блюдце с инъекционными принадлежностями на кухню и оставить там, клятвенно пообещав себе, что завтра же утром он все уберет. Как ни парадоксально, онемение вовсе не означает исчезновение боли. Где-то глубоко внутри, под верхним онемевшим слоем мышц, она продолжала вгрызаться в тело так же сильно, но еще более противоестественно. Еще через два часа Уилсон встал, чтобы дать Хаусу болеутоляющее, а заодно подогреть молока им обоим. Свою порцию он выпил не без удовольствия, но Хаус едва сумел сделать пару глотков сквозь плотно стиснутые зубы. Пальцы его вцепились в простыни чуть ли не до треска, а когда Уилсон положил ладонь на его покалеченное бедро, почувствовал мелкие судорожные подрагивания мышц. Он вздохнул, снова вставая на ноги. От усталости Уилсона слегка пошатывало. - Я дам тебе спазмолитики. - Не надо, - раздраженно и капризно огрызнулся Хаус. – Все равно не помогает ничего! Уилсон лег назад, ощущая головокружение, даже когда лежал, и закрыл глаза, слушая напряженное чужое дыхание. Всякий раз, когда вздох Хауса становился хоть чуть-чуть громче, Уилсон с тревогой смотрел на него. Еще через час Хаус не выдержал. - Уилсон, сделай же что-нибудь, в конце концов!.. Невысказанное «Я больше не могу» повисло в воздухе. Уилсон протянул руку и как мог успокаивающе погладил Хауса по мокрому от пота плечу. Оставалось только смириться и вызвать скорую с морфиноидами. Дома они ничего такого не держали. - Давай подождем еще два часа, ладно? Если лучше не станет, я… позвоню. Хаус хотел, было, что-то сказать, но лишь обессилено вздохнул и пожал плечами. Уилсон лег чуть ближе, осторожно взял горячие сухие пальцы Хауса в свои, позволяя сжимать, когда становится уж слишком больно. К половине седьмого утра боль, наконец, слегка отступила, и Хаус провалился в глубокий сон. Уилсон отключил будильник и пошел варить себе кофе, изо всех сил стараясь не шуметь, чтобы не дай бог не разбудить Хауса. К половине девятого он был на работе и, объяснив Кадди, что Хауса сегодня не будет, отправился к себе на отделение. Однако, как оказалось, Хауса равно сложно против его воли, как заставить работать, так и заставить не работать. К обеду, очевидно успев выспаться, Хаус уже вовсю шебуршал какими-то бумажками на столе Уилсона, видимо, в поисках очередного компромата. Уилсон, зайдя к себе, остановился на пороге, разглядывая Хауса, который внимательно читал его ежедневник и одновременно откусывал кусок банана. - Что ты тут делаешь? Тебе надо было остаться сегодня дома. - Я нормально себя чувствую. Не все ли равно, где ждать следующего приступа тут или дома? - Тебе лучше было бы отдохнуть, - повторил Уилсон, разыскивая какие-то ключи в карманах. - Я не устал. - Круто, - посочувствовал Уилсон с некоторым раздражением, - а я вот устал. Взгляд его упал на рюкзак Хауса, с характерными округлыми очертаниями. - Шлем? Ты на мотоцикле? Дождь льет с утра! - Я это уже на улице обнаружил – не возвращаться же мне было за ключами от машины, - отговорился Хаус. - Ты промок, замерз, - возмущенно заметил Уилсон, - а что если холод спровоцирует боли, или у тебя будет простуда, а потом миозит… - …А потом коллапс и смерть, - прервал его Хаус, вдумчиво пережевывающий банан. Уилсон хотел, было, возмутиться, что если Хаус и умудряется так быстро все забыть, то вот самому Уилсону таких ночей как сегодня хотелось бы как можно реже. Однако он глянул на часы и понял, что безнадежно опаздывает. - Я уезжаю в комитет, - сказал он вместо всего, что хотел. – Возьми ключи, запри шкаф для документации, пожалуйста, и оставь ключ у меня на столе. С этими словами он всунул в руку Хауса ключи и оставил того доедать банан. * Если говорить о разрушении семейных отношений, то Уилсон просто не мог не создать определенной теории. В отношениях всегда есть точка невозвращения, после которой от вас уже мало что зависит – так или иначе, но после нее все отношения движутся только в одном направлении: к полному и окончательному разрыву. После нее вы можете делать все, что вам угодно – пытаться оживить чувства, поговорить, работать с психологом, это может сделать ваш путь к краху лишь более извитым и длинным, но общее направление движения уже не изменит. Это как та пресловутая соломинка, которая ломает спину верблюду – даже если ее убрать, верблюд все равно уже сдохнет. К сожалению, в теории Уилсона не было объяснено, как вычислить, что будет этой точкой невозвращения. * Хаус не часто подходил к двери встречать Уилсона, но сейчас, когда ключ зашкрябал в замочной скважине, он все равно встал с дивана, чтобы покормить Стива, так что мог себе позволить подойти к входной двери и получить законный вечерний поцелуй. Впрочем, Уилсон на поцелуи был не настроен. - Ты, придурок… - выдал он с порога. - Это мы так приветствуем теперь друг друга? - нахмурился Хаус. – Я не совсем это имел в виду, когда говорил об агрессивном сексе, понимаешь? - Знаешь, Хаус, - продолжил Уилсон явно на взводе, - я привык, что ты ни с кем, в том числе и со мной не считаешься, и к твоим дебильным шуточкам, но это уже полное пренебрежение! - Да что я сделал-то? - Ты? Ты? Ты положил мне на стол сегодня шкурку от банана, а ключи выбросил в урну! Несколько мгновений Хаус просто молча смотрел на него а потом расхохотался. Бог знает сколько раз он пытался вывести Уилсона из себя, вымысливая самые невообразимые кульбиты в игре на нервах, но, похоже, достал он его в тот единственный раз, когда действительно ошибся случайно. Уилсон слегка покраснел, резко оттолкнул Хауса с дороги, забыв даже о трости, швырнул свой портфель на кресло, выдернул ключи из замочной скважины, вышел из квартиры и хлопнул дверью. * Уилсон вернулся уже очень поздно, уставший и слегка выпивший. В квартире было темно. Хаус очевидно уже спал. Мятая рубашка валялась на диване в гостиной, а джинсы на полу у входа в спальню. Уилсон поднял их, чтобы швырнуть на стул, когда из кармана что-то вывалилось, с громким стуком ударилось об пол, и покатилось в сторону. Уилсон вздрогнул и посмотрел на едва видные в полутьме очертания лежащего Хауса, но тот не проснулся. Или сделал вид, что не проснулся. Уилсон закрыл дверь в спальню, наклонился, пошарил рукой под тумбочкой и достал закатившийся предмет. На ладони у него лежала баночка викодина. Глава 3. С минуту Уилсон просто смотрел на нее, подмигивающую рыжеватыми бликами в свете лампы, а потом крепко сжал стекло в кулаке, но баночка оставалась все так же реальна. Потом Уилсон погасил свет в гостиной, преувеличенно аккуратно дошел до кухни, опасаясь обо что-нибудь споткнуться, щелкнул там выключателем, прикрыл за собой дверь и опустился на стул, поставив викодин на стол. Руки у него внезапно задрожали, но Уилсон заставил себя глубоко вдохнуть несколько раз и успокоиться. Он взял викодин в руки и тщательно осмотрел. Наклейка от аптеки и выписавшего врача была сорвана, прихватив с собой большую часть этикетки. Впрочем, строчку мелким шрифтом о том, что действующим началом является гидрокодон еще можно было разглядеть. Уилсон снова перевел дыхание. Где-то внутри будто застыла пустота. Тупое сосущее ощущение страха, заставило поморщиться, словно от тошноты. Невольно Уилсон подумал, насколько же глубоко в него проник страх хаусовской наркомании. Очевидно, намного глубже, чем в самого Хауса. Возможно, это естественно. Возможно, чтобы Хаус мог гордо заявить, что ничего не боится, должен был быть кто-нибудь, кто будет бояться за него. Например, Уилсон. Ну, кто же еще? Конечно. Спасибо. Уилсон снова покрутил пузырек в руках и вдруг понял, что ускользнуло от его первого беглого осмотра: пробка была запечатана. Мужчина неловко поставил лекарство на стол, встал, достал их початую бутылку виски, плеснул себе немного в стакан и выпил. Его снова пробило на секунду нервной дрожью. Он почти мог бы заставить себя поверить, что это очередной прикол Хауса, который веселит только его самого. Как обычно. Его, безусловно, подмывало пойти в спальню, вытряхнуть этого придурка из постели и потребовать объяснений, но Уилсон определенно не был настолько пьян, чтобы забыть о том, что в их союзе именно он – носитель разума и сдержанности. Так что Уилсон сел за стол снова, достал мобильный телефон и набрал номер. После десятка гудков ему ответил знакомый голос с характерными интонациями. - Ричард Эшвеге, алло. - Ох, - запоздало спохватился Уилсон, которому вдруг пришло в голову, что в клинике Сент-Джордж сейчас как и в Нью-Джерси час ночи, - я не разбудил вас? - Я на дежурстве. Ребекка, пожалуйста, вы должны поставить ему капельницу, а не пропороть руку насквозь. Это я не вам. Чем могу помочь? - Это доктор Уилсон. У него ушло несколько минут объяснений, чтобы Эшвеге вспомнил Хауса и соответственно, самого Уилсона, после чего он рассказал, что именно его встревожило. - То есть пузырек запечатан? – деловито переспросил Эшвеге. - Да. - Там есть где-нибудь отметка о дате, когда аптека выписывала это средство? - Не думаю. Часть этикетки сорвано, но мне кажется, что это лекарство вообще не поступало в продажу. - С отделения, понимаю… А… Впрочем, ладно, это не имеет значения. Как сейчас самочувствие доктора Хауса? - Ну, как правило, нам удается купировать резкие усиления его боли рекомендованными средствами. Хотя приступы тоже бывают. Он делает необходимые упражнения, но от терапии с психологом отказался наотрез. - В каком режиме прошли эти месяцы после реабилитации? Какие-то резкие смены активности? Отпуск? Медовый месяц? - Ничего такого. - Особые стрессы? На работе или в личной жизни? - Не сказал бы. Думаю, что последнее время его жизнь ничем не отличалась от обычной. Что вы посоветуете мне делать? - Магнезию, витамин В12, лед на голову. Это я не вам, простите. Я полагаю, вам пока не стоит беспокоиться. Некоторым людям нравится смотреть своим демонам в лицо. Пусть так и будет. Пока викодин остается для него вызовом – не думаю, что существует опасность. Хотя вам, конечно, придется наблюдать, что там с этим пузырьком. - Я должен рассказать Хаусу, что мне известно? - Не думаю, что вам следует это делать. Оставьте ему его секреты. Нет-нет, каталку не туда! Это я не вам. Обыденность, с которой Эшвеге принял его сообщение, немного успокоила Уилсона, так что, закончив разговор, он еще раз потряс баночкой с викодином, вслушиваясь в сухой стрекот пересыпающихся таблеток, потом покинул кухню и на ощупь сунул пузырек в карман джинсов Хауса. Сам Хаус спал в позе морской звезды, раскинувшись по всей кровати. Уилсон не слишком-то нежно сдвинул его и лег на свою сторону. Через пару мгновений Хаус уже перевернулся на бок и привалился к Уилсону, так и не проснувшись. Или сделав вид, по крайней мере. * * * На следующее утро Уилсон отловил Хауса на балконе, принеся вместо парламентерского флага кусок чизкейка из буфета. После произошедшего ночью он решил, что ему следует быть мягче с Хаусом. Каким бы невыносимым чудовищем тот ни был временами. - Чизкейк? – уточнило «невыносимое чудовище». – Ты туда сунул сыворотку правды? - А тебе есть, что скрывать от меня? – немного принужденно улыбнулся Уилсон. - Я дрочил на Кэтрин Хепберн, когда мне было пятнадцать. - Во-первых, Хаус, прекрати! А во-вторых, я знаю. Ты мне это уже говорил. - Когда это я был так пьян? Слова были правильными: острые подколки, насмешки на грани хорошего вкуса и язвительные комментарии. А вот выражение лица Хауса не было правильным. Не было энтузиазма, задора, веселья от состряпанных гадостей. Взгляд выглядел потухшим. Строго говоря, Уилсон мог бы почти поклясться, что Хаус напуган. Знать бы еще чем. - Хаус, - мягко сказал Уилсон, беря его за руку, - поговори со мной. Пожалуйста. - Я уверен, что у тебя в кабинете есть радио. Если нет, можешь пойти послушать в машину. - Хаус. Перестань. Я же вижу, что с тобой что-то происходит. - Все нормально. - Черт возьми, если я спрашиваю – значит, нет, не нормально! Почему ты не можешь просто сказать, что именно случилось? В конце концов, мы вместе, разве нет? Тебе нет нужды справляться с чем-то одному! - Слушай, точно! – с показным энтузиазмом воскликнул Хаус, и Уилсон сжал зубы, сдерживая порыв спихнуть его с балкона. – Это идея! Давай сходим на сеанс семейной терапии – займемся сексом при посторонних, просто мечта! - Хаус, я вижу, что тебя что-то гнетет… почему бы тебе не рассказать, что не так? - То есть на прилюдный секс надежды нет? – сокрушенно вздохнул Хаус. – Знаешь, Уилсон… шел бы ты к своим пациентам. Наверняка там найдется над кем прочесть отходную. Уилсон отбросил его руку, словно та его обожгла, развернулся и ушел. * - Миссис Винк, я вас уверяю, что эта операция… Дверь распахнулась, заставив пациентку вздрогнуть, а Уилсона вздохнуть. На пороге стоял Хаус. - Чем занят? - Хаус, я занят, – практически одновременно выпалил Уилсон. - Я понимаю. Поэтому я и спрашиваю тебя: чем ты занят? – очень медленно сообщил Хаус, как будто Уилсон был не просто глуховат, но еще и туповат к тому же. - Хаус, пожалуйста, подожди меня в коридоре. - Как, тебе не нужно мнение независимого консультанта? Мэм, он давит на вас врачебным авторитетом? – поинтересовался Хаус, удобно устраиваясь в кресле. Уилсон мысленно застонал. Только этого ему сейчас и не хватало: Хауса, любезного с пациентами. - Так вот, миссис Винк, - вернулся он к прерванному разговору, твердо решив не обращать на Хауса внимания, - я понимаю, что любое хирургическое вмешательство на головном мозгу всегда внушает страх, но я уверяю, что данная операция не представляет опасности и особых сложностей. - Конечно, - вставил Хаус, - это же головной мозг! На нем вообще не бывает сложных или опасных операций! Миссис Винк, относящаяся к породе людей, которые испытывают первобытный страх перед медициной, и рады бы лечить пузырчатку «травками», встревожено на него посмотрела. - В любом случае, - слегка повысил голос Уилсон, - опухоль головного мозга требует безотлагательного лечения, и нам очень повезло, что локализация опухоли и глубина ее залегания… - Конечно, - перебил его Хаус, разглядывая снимки и заключение по поводу биопсии, - нельзя забывать, что глиома – доброкачественная опухоль. - То есть она неопасна?! – тут же подхватила миссис Винк, как будто роль эта была ей известна по нотам. - Любая опухоль головного мозга опасна, - рявкнул Уилсон. – Сама локализация делает ее злокачественной! И я думаю, Хаус, что если миссис Винк понадобится консультация, то она предпочтет для этого специалиста! Напрасно. Миссис Винк смотрела на Хауса с обожанием. Она смотрела бы с обожанием на любого, кто не советовал бы операцию. - Понимаете, доктор Уилсон, я так боюсь наркоза… И еще все эти истории о том, как врачи воруют и продают органы… - Господи, да кому они нужны, ваши старые, просроченные органы, - поморщился Хаус. Уилсон схватил его за запястье, вытаскивая из кресла. - Хаус, - прошипел он, - подожди меня в коридоре. Диагност усмехнулся ему в лицо и вышел. * В следующий раз Хаус встретил Уилсона, когда тот нашел его в вестибюле. - Она отказалась от операции, - со сдержанной яростью сообщил ему Уилсон. – Спасибо тебе! - Круто, - зевнул Хаус. - Можешь собой гордиться, - выплюнул Уилсон и, круто развернувшись, направился в сторону лестницы. - Уилсон! – по возможности лениво окликнул его Хаус, захромав следом. - Я не слышу искренней благодарности в твоем голосе. В конце концов, я же для тебя старался! - Да что ты? Весьма признателен и очень тронут! Хаус поморщился от боли в ноге, пытаясь поравняться с Уилсоном, чтобы придержать за рукав. - Слушай, если тебе это так надо, я натравлю на эту гусыню Кэмерон, и та ее мигом убедит. Но только ты знаешь не хуже меня, что больного нельзя уговаривать на операцию. Пациент должен быть уверен сам. Черт возьми, Уилсон, это, мать его, головной мозг! Не та трепанация, не тот гемостаз, нетипичное расположение нервных центров – и ты получишь слепоту, глухоту, парез, паралич, черта в ступе. И кто окажется виноват, Уилсон? Эта баба никогда не сможет понять, была ли необходима эта операция или нет. Зато она точно будет считать, что во всех осложнениях виноват ты – ты же ее уговорил. Ты этого хочешь, оказаться крайним? - Я скажу тебе, чего я хочу, - ответил резко Уилсон, - я хочу, чтобы не мне пришлось сообщать этой женщине через пару месяцев, что ее опухоль стала неоперабельной. Я хочу, чтобы не мне приходилось объяснять ей, почему она теряет зрение, я хочу, чтобы не мне нужно было говорить ей, что из-за сдавления мозжечка она больше никогда не встанет с постели. И я хочу, чтобы не мне надо было смотреть, как она умрет от синдрома вклинения. Если у тебя все так просто, почему бы тебе это все не сделать вместо меня?! Он рывком выдернул свою руку из хватки Хауса и начал подниматься по лестнице. Тот нахмурился, понимая, что для Уилсона эта доброкачественная и операбельная опухоль, очевидно, значила слишком много. - Уилсон, - сказал он ему в спину, с трудом поднимаясь по ступенькам, - ну если бы чего-нибудь такое сделал ты, я бы тебя простил. Уилсон остановился и обернулся. - В этом вся разница между нами, Хаус, - с горечью заметил он, - я бы никогда такого не сделал. И он поспешил наверх, почти бегом преодолевая лестничный пролет. Хаус попробовал успеть за ним, но острая боль, пронзившая ногу, заставила его опуститься прямо на ступеньки и с раздражением отбросить трость. * До конца рабочего дня они с Уилсоном больше не встречались. Машины Уилсона на стоянке уже не было к тому моменту, когда Хаус вышел, так что Грег отправился домой, рассчитывая застать Уилсона там. Если конечно, тот не намылился снова в бар, но тогда Хаус считал себя в полной мере имеющим право закатить скандал по этому поводу. Спивающийся Уилсон, равно как и роль партнера носителя вредных привычек, в его планы не входили. Однако Уилсона вообще не было в квартире. Дом встретил Хауса тишиной и темнотой. Тот постоял, нахмурившись на пороге, а потом зажег свет и вошел вовнутрь. Ключей Уилсона на специально прибитом крючке не оказалось. Хаус, которым овладели неопределенные, но нехорошие предчувствия, бездумно зашел на кухню, потом в спальню, а затем в ванную. Что-то привлекло его внимание, но он не мог точно сформулировать причину своего беспокойства, пока не понял, что из стаканчика исчезла вторая зубная щетка. Конечно, предположение, что Уилсон, схватив свою зубную щетку и зажав ее в кулаке, побежал в ближайшую аптеку за новой, было не более и не менее вероятно, чем что его похитили инопланетяне. Но в первом случае, пришлось бы признать, что вместе с щеткой Уилсон рассчитывал купить в аптеке еще и бритву, крем для бритья, фен, и, как показал беглый осмотр спальни, штук шесть рубашек, три галстука и чемодан. Во втором случае, Хаус мог поклясться, что инопланетяне забрали бы только что-то одно – или Уилсона, или зубную щетку. Он с трудом мог придумать ситуацию, в которой инопланетной форме жизни срочно понадобилось бы и то, и другое. Хаус хмыкнул и с задумчивым видом взял телефонную трубку. * Уилсон уже успел лечь и даже просмотреть с десяток страниц какой-то книги, не особо, впрочем, вникая в содержание, когда в дверь вдруг застучали. Слегка удивленный, он выбрался из-под покрывала и, решив, что это горничная или портье, открыл дверь. На пороге, конечно, стоял Хаус с наглым блеском в глазах и рюкзаком за плечами. Он сдвинул Уилсона с дороги тростью и прошел в номер. В любом случае Джеймс был слишком растерян и утомлен, чтобы всерьез сопротивляться, а уж тем более устраивать сцену в коридоре гостиницы, где их без сомнения услышали бы сразу несколько этажей. Так что он просто закрыл дверь и обернулся, глядя на стоящего посередине комнаты Хауса. - Как ты меня нашел? Хаус пожал плечами, очевидно слишком погруженный в свои размышления, чтобы позабавится тем, насколько туго соображает Уилсон. - Последний набранный номер на домашнем телефоне. Ты звонил в гостиницу, чтобы заказать комнату. Уилсон вздохнул и сел на край постели. Устало потирая переносицу, он спросил: - Зачем ты приехал? Я не хочу сейчас разговаривать. - Разговаривать? – переспросил Хаус, скидывая рюкзак. – Разговаривать? – снова повторил он, расстегивая молнию. – Ты меня с кем-то спутал. Я не собираюсь разговаривать. Он открыл рюкзак, и Уилсон с удивлением обнаружил, что тот полностью занят запиханной внутрь подушкой. Хаус не без усилий вытащил ее оттуда и швырнул на кровать ближе к стене. - Я приехал, чтобы лечь спать, - сообщил Хаус, стягивая кроссовки. – Как выяснилось, я не могу нормально спать без тебя, а я спасаю чужие жизни, и ты не имеешь права отказывать мне в полноценном отдыхе. Если по каким-то причинам, ты решил ночевать в гостинице… отлично. Не дожидаясь ответа Уилсона, он залез на кровать и умудрился уютно устроиться в основном на своей, и частично на уилсоновской подушке. Уилсон наклонился вперед и беспомощно закрыл лицо руками. Он не знал, плакать ему или смеяться в этот момент. * * * Неверно было бы предположить, что Уилсон остался в гостинице. Очевидно, поняв, что доза Хауса в его жизни не уменьшится радикально таким способом, он решил не тратить деньги на номер. Тем более, что не существовало решительно ни единой причины, которая могла бы помешать Хаусу запихивать подушку в рюкзак каждый вечер, садиться на мотоцикл и доезжать до гостиницы. Таким образом, Уилсон вернулся домой. С Хаусом он практически не разговаривал, решив ограничить их общение лишь самыми необходимыми темами. Почему-то в исполнении Уилсона сейчас все необходимые темы звучали односложно, выражались в глаголах, да еще и к тому же в повелительном наклонении: «Ешь», «Ложись», «Возьми». Неверно было бы также предположить, что Хаус не предпринимал ничего, чтобы Уилсон его простил. За это время он успел трижды приклеить зубную щетку Уилсона к стаканчику, дважды вытащить аккумулятор из его телефона, дважды запустить Стива в хлопья для завтрака, один раз намешать синего пигмента в крем для бритья и один раз заменить музыкальный диск в машине Уилсона на тот, в середину которого был врезан вопль мартовских котов. Но все напрасно. Уилсон оставался неумолим. Предположить, что за это время ничего не произошло, тоже было бы абсолютно неверно. Произошло очень многое: во вторник, после эмоционального спарринга с Кэмерон, миссис Винк отказалась от операции и гордо покинула больницу; в среду Кадди сломала в решетке на автостоянке каблук; в четверг в газетах штата Нью-Джерси появились сообщения о коррумпированности нынешних депутатов; в пятницу в Плейнсборо сломался томограф; в субботу шел дождь; в воскресенье Уилсон вышел из своего уютного односложно-глагольного мирка и сообщил Хаусу, что если тот еще раз намотает прозрачную пленку на унитаз, то он, Уилсон, собственноручно в эту же пленку завернет хаусовский сэндвич. Ну, а в понедельник случилось самое страшное. Хаусу стало скучно. Глава 4. - Во всей этой проклятой дыре, известной также в определенных кругах, как Принстон Плейнсборо, существует хоть один интересный больной?! – вопросил Хаус у своей команды, когда у них не оказалось ни единой истории болезни. Снова. Все трое синхронно сделали вид, что заняты чем-то совсем-совсем другим. Хаус подумал, что как минимум в одном он оказался отличным педагогом – Утята прекрасно научились объединяться против него. - Если через пятнадцать минут у меня не будет пациента, я начну диагностировать кого-нибудь из вас, - пригрозил он. – Начну, пожалуй, с Чейза… Для начала, конечно, сделаем биопсию простаты… - На самом деле одна пациентка есть, - поспешно перебил Чейз. Он был почти уверен, что Хаус шутил по поводу биопсии, но это такая вещь насчет которой хочется знать наверняка. - Наверное, мы сможем отложить твою биопсию на следующую неделю, - предположил Хаус. - Что за пациентка? - Ну, она обратилась за помощью сама, описывает, что ощущает шевеления в брюшной полости, говорит, что выполнила тест на беременность, и он был положительный. С ее слов была задержка месячных. - И это все? - разочарованно пробормотал Хаус. – Чейз, если тебя в детстве уверили, что детей находят в капустном супе, то я очень рад, что ты, наконец, узрел свет истины, но все же не надо всех равнять на свой умственный уровень. Отправь ее к гинекологам и иди готовиться к биопсии. - Гинекологи уже смотрели ее, - тут же ответил Чейз, - выполнили УЗИ – плодное яйцо в матке не обнаружено, сама матка не соответствует по размерам предполагаемому сроку беременности, а при подробном сборе анамнеза выяснилось, что как минимум несколько дней назад у нее было кровотечение, которое могло быть менструальным. Короче, они сняли предполагаемую беременность. Однако пациентка отказывается выписываться, очень эмоционально описывает жалобы. Хаус хмыкнул, очевидно, демонстрируя свое отношение ко всем, эмоционально описывающим жалобы. - Ладно… Забирайте к нам эту… Как ее там зовут? - Джейн Доу. Она не назвала имени, документов при ней нет. Она не вполне социально сохранна. Хаус записал на доску «Шевеление в животе» и теперь критически оглядывал творение рук своих. - Что приходит вам в голову при виде этого симптома? - Глисты, - мрачно отозвался Форман. Хаус кивнул. - Я подозревал это. Вытащи их оттуда, а потом сходи и займись дерьмом. В конце концов, именно оно – наша первая теория. И он подписал чуть ниже «Глистная инвазия». - А чем займетесь вы? - Самым главным, - важно ответил Хаус. – Лабораторной работой. * - Хаус, не трогай пробирки, - сказал доктор Гарнер, настраивая экран микроскопа на новую яркость. – И слезь со стола, пожалуйста. Он начал с этих фраз час назад, когда Хаус принес образцы на срочное исследование, сел на лабораторный стол и начал примериваться, как бы поинтереснее поменять пробирки с кровью местами в штативе. С тех пор Гарнер успел приготовить препарат, сделать пару тестов и посмотреть микроскопию, и раз двадцать повторить эти пресловутые фразы. На Хауса они не оказывали ни малейшего действия, но, очевидно, доктор Гарнер оставался в глубине души оптимистом. Гарнер был молчалив и необщителен, по своему характеру, имиджу и роду занятий. Добрые девяносто девять процентов своего времени в больнице он проводил в лаборатории, не считая тех редких моментов, когда его участие требовалось на какой-нибудь комиссии или на отделении. Несмотря на это, Гарнер был в курсе практически всего, что происходило в больнице, потому как время от времени с каждого отделения кто-нибудь да забегал к нему попросить поторопиться с анализом. Лаборант склонял свое изуродованное гигантским невусом1 лицо к микроскопу, покорно слушал чужие рассказы, но сам редко что-то говорил. Подобная жизнь сделала Гарнера, хотя ему было не больше тридцати пяти, философом той породы, которую обычно называют «сухарем». Однако вопреки мнению большинства Гарнер не просто был всегда рад, когда к нему заглядывали поболтать, а испытывал на самом деле ни с чем несравнимое блаженство, когда незваные посетители наконец уходили и оставляли его с пробирками и аппаратами. Так что он и сейчас поднял голову, поворачиваясь к Хаусу неповрежденной стороной лица. - Слушай, а у тебя нет никаких дел в собственном кабинете? Я бы прислал результаты, когда закончил. - Ты забудешь про этот анализ, - непререкаемо возразил Хаус. Гарнер мог бы поклясться, что ни за что не забыл бы, по крайней мере, для того, чтобы не подвергнуть себя опасности повторного визита, но в спор вступать не стал. Вместо этого он по привычке провел кончиками пальцев по темно-фиолетовому пятну, захватывающему его левую щеку, висок, часть лба и расплывчатыми кляксами заезжающему на веко, и снова начал двигать предметное стекло в микроскопе. - И вообще, - продолжал Хаус, - я прихожу сюда, чтобы помочь твоей социальной адаптации. Гарнер издал еле слышный сухой смешок, похожий скорее на треск. - Ты приходишь сюда потому, что втюрился в своего онколога от самых остриев своих рогов до кончиков копыт, и тебе хочется поболтать, а всех остальных в этой больнице ты довел уже до рвотного рефлекса на одно свое имя. - Между прочим, ты должен гордиться тем, что вознагражден за свое отшельничество таким доверием, - пафосно провозгласил Хаус, откручивая пробку пузырька с красителем. - Я вознагражден за то, что имею привычку входить, не стучась, в общественный туалет, - не согласился Гарнер, отбирая у Хауса пузырек, - и не доверием, а зрелищем, без которого вполне мог бы обойтись. По светлой столешнице расплылись яркие фиолетовые кляксы. Хауса это не расстроило, а Гарнера не порадовало. - В твоем возрасте пора завязывать играть в конспиратора 007, ты все равно не похож на Шона Коннери, - пробормотал лаборант, вытирая краситель салфетками, и превращая кляксы в неясные разводы, в которых при наличие большого воображения можно было углядеть смутные очертания некой фигуры из теста Роршаха. Хаус таким воображением обладал, так что открыл пузырек снова, намереваясь подправить живописные очертания, чтобы стали отчетливее. - Уилсон боится, что большие ребята больше не возьмут его играть в баскетбол, - отмахнулся он. Гарнер снова фыркнул, неодобрительно косясь на эстетические изыски Хауса. - Я вас расстрою: в этой больнице и так много лет все знают, что вы, ребята, любовники. Или думают, что знают. Так что этой информации не пробиться даже в первую десятку сплетен. - Мне не уговорить Уилсона, можешь поверить? - Нет, - тут же ответил Гарнер, - я не могу поверить даже, что ты сумел уговорить его начать спать с тобой. И вообще, перестань валить на него собственных тараканов, заботливо взлелеянных и взрощенных. Уилсон приходил ко мне четыре часа назад по поводу атипичных клеток в биопсии. На этот раз он понимает твое поведение еще меньше чем даже я. - Это неудивительно, - машинально огрызнулся Хаус. – Уилсон всегда выбирает подходящий момент, чтобы перестать понимать. - А почему бы тебе все это обсудить не со мной, а с ним? - Обсудить проблему с тем, кого это напрямую касается? – с наигранным ужасом переспросил Хаус. - Слишком нормально для тебя да? Диагност кивнул. Гарнер пожал плечами, подавляя зевок. - Хаус, я не вижу тут никаких признаков глистной инвазии, - сообщил он, махнув рукой в сторону экрана. – Тебе как воздух нужно, чтобы я нашел глистов? - Почти. Тогда мне не придется работать, - уточнил Хаус, снимая пробирку со штатива. Лаборант вздохнул и включил обычный микроскоп, переставляя туда предметное стекло. - Хаус, не трогай пробирки. И слезь со стола, пожалуйста. * Когда Хаус вышел из лаборатории, унося с собой уверения Гарнера, что никаких глистов нет и в помине, и его же персональную анафему (пробирки в штативе все же оказались поменяны местами), то, разумеется, его дурная удача не могла не помочь ему столкнуться с Уилсоном. Онколог, держа в одной руке стаканчик с кофе, против воли скользнул по Хаусу взглядом и прошел бы мимо, если бы Грег его не остановил. - Уилсон, хватит делать вид, что мы не знакомы, надоело. Учитывая, что ты думаешь, как будто у тебя есть гордость - это, кстати, забавно – а еще ты оскорблен в лучших чувствах и разозлен, а я определенно не собираюсь извиняться, можешь просто мне врезать. Уилсон смерил его внимательным взглядом, словно взвешивал все за и против этого соблазнительного предложения. Однако он покачал головой, то ли с сожалением отказываясь от этой мысли, то ли осуждая ребячливость Хауса, и направился, было, дальше, не отвечая. Однако Хаус придержал его за свободную руку. - Брось, я же вижу, что ты хочешь. - Хаус, - вздохнул Уилсон, - не придуривай. Я не собираюсь тебя бить. - Но ты хочешь. - Не хочу. - Хочешь. Видно по форме бровей. - Не хочу. Он стряхнул чужую руку и сделал шаг вперед, однако Хаус вырвал у него стаканчик и выплеснул в Уилсона кофе. Коричневые пятна расползлись, покрыв большую часть ослепительно-белого халата и светло-серой рубашки, часть кофе вылилось на пол, забрызгав ботинки и брюки. Не слишком большим преувеличением было бы сказать, что Уилсон оказался покрыт кофе практически с ног до головы. - Вот теперь хочешь еще сильнее, - подытожил Хаус с каким-то ненормальным весельем в глазах. Уилсон с видимым трудом взял себя в руки. - Нет, Хаус, - ответил он, отодвигая его с дороги и проходя мимо. - А вот и да, - усмехнулся Хаус, снова хватая его за руку. - Господи, да оставишь ты меня в покое?! – воскликнул Уилсон, выведенный из себя, и резко развернувшись, заехал Хаусу по лицу так, что тот рефлекторно сделав шаг назад, неудачно запнулся о собственную трость, и навзничь рухнул на пол. Все разговоры среди больных пришедших в клинику на консультацию мгновенно стихли, а все взгляды оказались прикованы к разыгравшейся сцене. Уилсон оглянулся по сторонам, оценил неожиданно свалившуюся на них с Хаусом популярность, развернулся и поспешил к лифтам. Хаус неловко приподнялся на локте, прижимая вторую руку к носу из которого обильно текла кровь, и поискал взглядом трость. Сидящая неподалеку на скамейке женщина смотрела на него глазами полными такого ужаса, что Хаус просто вынужден был сказать. - Все в порядке, он из онкологии – там просто принято так прощаться. Женщина побледнела еще больше. - Хаус! – воскликнул, как из-под земли появившийся Форман. – Что вы здесь делаете? - Прилег немного позагорать, разве не заметно? – ответил Хаус, размазывая кровь по лицу. - Не паясничайте, - раздраженно бросил Форман, помогая шефу встать на ноги, - и не слишком-то элегантно закапывать кровью пол вокруг. У нашей пациентки приступ. * У нее и в самом деле, был приступ, и не надо было быть врачом, и уж тем более гением, чтобы понять, что он чистейшей истерической природы. Девушка хохотала и рыдала, билась в судорогах, но, конечно, очень аккуратно, чтобы ничего себе не поранить. Хаус, по-прежнему зажимающий нос, чтобы унять кровотечение, молча сел в кресло в палате, глядя, как Утята пытаются успокоить пациентку. Он знал, что самый лучший способ в таком случае – это всем выйти из палаты и оставить больного одного, и собирался сказать об этом своей команде в самом ближайшем будущем. Ну как только налюбуется на их попытки. Зрелище и впрямь было забавным, однако любопытный взгляд Хауса бегал по всему помещению. Внезапно его внимание привлек рюкзак, валяющийся рядом с остальными вещами пациентки. Хаус подтянул его тростью поближе к себе и посмотрел на донельзя грязный, засаленный резиновый брелок, бывший когда-то ярко-розовым. Именной брелок, который обычно носят дети. - Джулия! – резко окликнул Хаус, поворачиваясь к койке. Пациентка сразу же утихла и повернулась к Хаусу, глядя на него полными слез глазами, завешанными давно нечесаными и немытыми прядями волос. Что интересно, на оклик Хауса обернулся еще и Чейз, но это диагност решил обдумать попозже. - Джулия – кто? – быстро и требовательно спросил Хаус, пользуясь временем, пока больная не впала в истерику снова. – Джулия Робертс? Джулия Эштон? Джулия Фоскорфония? - Бэнкс, - хрипло выдавила из себя девушка, явно сорванным голосом, - Джулия Бэнкс. - Сойдет, - пробормотал Хаус, выбираясь из кресла и делая команде знак и идти за ним. * - Вы были правы, Хаус! – оживленно сказала Кэмерон, когда они с Чейзом и Форманом вернулись в кабинет, где их шеф сосредоточенно кидал йо-йо. - Ну, это неудивительно, - кивнул Хаус. – А в чем я был прав? - Джулия Бэнкс уже лечилась у нас, мы нашли старую историю болезни. Больная действительно наркоманка, кокаинистка, потом употребляла крэк. - Вы ее через наркологию отыскали, что ли? – нахмурился Хаус. - Через приемный покой, - возразила Кэмерон. - Мы не сказали самого интересного, - заметил Форман. – Знаете, с чем она была госпитализирована? - Если бы знал, давно выставил бы вас всех вон. - У нее была патомимия. Ей мерещилось, что под кожей шевелятся жуки, она исполосовала себе все руки бритвой, чтобы вытащить их, и надергала из себя кусков мышц пинцетом, приняв их за личинок. Хаус выпрямился в кресле, задумчиво кивнув. Патомимия была нередким явлением при приеме кокаина и некоторых галлюциногенов, но и не так чтобы очень частым. Хотя, безусловно, зрелищным. - Я думаю, что диагноз тут ясен, - сказал Чейз. – Передадим ее наркологам? Это было логично. Возможно, даже слишком логично. Кроме того, у Утят были слишком довольные лица. - Кому ясен диагноз? – придирчиво спросил Хаус. – Кого он устраивает? Его команда обменялась быстрыми взглядами. - Ну, наркологов он определенно устроит. - А меня не устраивает. Я не вижу доказательств для постановки диагноза «патомимия». - А…? - А то, что у нее когда-то была патомимия, - перебил Хаус, – еще не показатель того, что сейчас с ней то же самое, и вы можете с чистой совестью свалить ее другим врачам. Где подтверждения диагноза? Где данные за то, что она по-прежнему наркоманка? В приемнике взяли анализ на токсины? - Это все равно ничего не решит, - возразил Чейз. – Вы знаете, что патомимия может возникать как на высоте интоксикации, так и на высоте абстиненции. - Я знаю. - А как мы тогда сможем доказать патомимию? - Никак, - ответил вместо Хауса Форман. – Мы никак не сможем ее доказать, и Хаус это прекрасно понимает. - Ну, а вы должны знать, как в таких случаях ставится диагноз, - с доброй крокодильей улыбкой сообщил Хаус. Они действительно знали. - Исключение всех других вариантов, - пробормотал Чейз. - Бинго, - кивнул Хаус, снова беря йо-йо, - займитесь, у вас впереди целая ночь. Интуиция и здравый смысл дружно подсказывали, что она может оказаться очень и очень долгой, особенно если Хаус твердо вознамерится не позволять никому из них уйти, пока они не поставят окончательный диагноз. * Около шести часов вечера Уилсон пришел в кабинет к Хаусу, неся в руке резиновый мешок со льдом. - Держи. Хаус с интересом покосился на темно-синий мешок, положенный на стол прямо перед ним, а потом поднял взгляд на Уилсона. - Зачем это? - Для твоего носа, - мрачно ответил Уилсон. Кровь идти перестала, но нос и щека рядом отчетливо начали опухать, так что к завтрашнему дню по лицу должны расползтись синяки. Это, равно как и ржаво-бурые пятна на рубашке Хауса, заставляло Уилсона чувствовать себя виноватым. - Зачем ты его принес? – уточнил Хаус. Уилсон удивлено поднял брови. - Я тебя настолько сильно ударил? Даже если оставить все остальное в стороне, мы все еще вроде как… вместе. Как бы ты ни выеживался и как сильно ни злил бы меня, мне все равно есть до тебя дело. - Сколько? – усмехнулся Хаус. – Сколько еще… тебе будет дело? Когда тебе надоест? Когда тебе надоест достаточно, чтобы свалить к новой шлюхе и влюбиться в нее до конца своих дней? Уилсон отшатнулся, будто его ударили, и закусил губу, стараясь взять себя в руки. - Знаешь, Хаус, - слегка приглушенно, явно сдерживаясь, заметил он после паузы, - я не стану возражать, что ты самого себя назвал шлюхой… в конце концов, тебе, конечно, виднее, но знаешь, сейчас я бы с огромным удовольствием врезал тебе еще раз. Вот за эти твои слова. Он развернулся и направился к двери, когда Хаус окликнул его в спину: - Ну, и зачем вообще ты приходил? Уилсон резко развернулся и стремительно подошел к столу, заставив Хауса невольно слегка податься назад. - Видимо, для того, чтобы дать тебе возможность еще раз проверить, как много ты можешь выкинуть так, чтобы я сохранил свои чувства к тебе! Я не знаю, сколько там проверок еще приготовлено тобой, но лучше бы тебе притормозить, черт тебя возьми! Раньше ты доставал меня только на работе и иногда после, но теперь, мать твою, мы живем вместе, мы спим вместе, мы работаем вместе – и ты не даешь мне вздохнуть ни на секунду. Это перебор, Хаус! Жизнь с тобой и без того достаточно сложная, и мне не нужно, чтобы ты специально добавлял еще неприятностей! - Потому что тогда тебе надоест еще раньше, чем это и так произойдет? – любезно подсказал Хаус. Уилсон с грохотом хлопнул раскрытой ладонью по столу. - Заткнись! Не знаю уж почему именно сейчас ты решил, что стоит перестать мне доверять, но… - он осекся и замолчал. Уилсон выпрямился, поправил по привычке халат, сдвинул браслет часов. Взгляд у него был отстраненным и задумчивым, как у человека, который о чем-то очень напряженно думает. - Кадди, - наконец, тихо сказал он. – Я пришел сюда потому, что меня попросила Кадди. Она хочет, чтобы ты оставил эту пациентку другим врачам, на наркологию. У нее есть новый пациент для тебя. - Я не собираюсь брать нового пациента, - раздраженно огрызнулся Хаус, который подозревал, что у Уилсона головоломка сошлась. Причем сошлась не так, как хотелось бы ему, Хаусу. – Я не уверен, что это патомимия. - Да как будто мне есть до этого дело… - медленно ответил Уилсон и, наконец, ушел, отчетливо хлопнув дверью. Команда Хауса в соседней комнате разбирала какие-то результаты анализов, новые и старые, и была так поглощена этим занятием, что только неисправимый оптимист мог бы поверить, что они не заметили настроя, с которым Уилсон покидал кабинет Хауса. - Он не согласился отказаться от пациентки? – спросила Кэмерон. Уилсон отрицательно покачал головой. - Нет. - Интересно, на свете есть еще один такой Хаус? – против воли с гордостью улыбнулась девушка. - Если есть, - хмуро ответил Уилсон, - пусть не звонит мне: с меня вполне достаточно одного. ~ ~ ~ 1. Гигантское врожденное пигментное пятно, занимающее большую часть поверхности тела и склонное в ряде случаев к озлокачествлению. Глава 5. Пэт Кэтер, психиатр, предпочла принести свое заключение на диагностическое отделение лично, о чем вероятно успела пожалеть. - Ну, я не увидела отчетливых доказательств патомимии. С другой стороны пациентка с длительным наркологическим анамнезом… и просто эмоционально нестабильна… В принципе, ее жалобы они похожи на бредовые идеи. - Так это бред или похоже на бред? – раздраженно спросил Хаус. Доктор Кэтер пожала плечами и закинула ногу на ногу, так что и без того короткая юбка еще поднялась. - Доктор Кадди просила, чтобы пациентку от вас убрали. Напишите в историю, что у нее бредово-галлюцинаторный синдром. Я ее заберу. - Но это бред или нет? – упрямо спросил Хаус. Психиатр вздохнула и демонстративно посмотрела на часы. - Доктор Хаус, чего вы от меня хотите? Она наркоманка, у нее в любом случае есть психические отклонения. За одну беседу невозможно сказать, насколько они серьезны. Сейчас девять пятнадцать. Моя смена закончилась пятнадцать минут назад. Я собираюсь домой. Отправьте больную ко мне на отделение… мы посмотрим, исчезнут ли ее жалобы на антипсихотиках. - На антипсихотиках могут исчезнуть вообще любые жалобы. Доктор Кэтер снова пожала плечами. Она достаточно часто встречалась с Хаусом, чтобы понимать, что если ввяжется в спор о новых поколениях психиатрических препаратов, то домой не попадет и к одиннадцати. - Это похоже на бред отрицания, когда больному кажется, что у него исчезли внутренние органы, и он вообще уже труп. Еще больше это похоже на висцеральные галлюцинации – ощущение присутствия в собственном теле каких-то животных, червей. Патомимию я бы тоже не сбрасывала со счетов. Любой из этих синдромов мог развиться на фоне наркомании. Но возможно, у нее и нет ни одного этого синдрома, просто она так описывает реальные ощущения. Я пока не могу сказать точнее, и никто не сможет. Она наркоманка, психически в любом случае нездорова, приступы бреда уже бывали. - Что вы заладили?! – перебил ее Хаус. – Мне неинтересно, что с ней было! Я хочу знать, что с ней сейчас! На счастье доктора Кэтер, дверь распахнулась, и вошел Чейз. - Хаус, вас доктор Кадди зовет. Срочно. - Во-первых, гонцов с плохими вестями казнят. Во-вторых, Кадди знает, что в таких случаях за мной надо присылать личный вертолет, - с этими словами Хаус встал. Психиатр вздохнула с облегчением. Возможно, она еще успеет попасть домой хотя бы к десяти. * Когда Хаус, весьма неторопливо, добрался до кабинета Кадди, та уже поспешно собирала вещи, готовясь уходить. - Хаус, я просила тебя прийти, по меньшей мере, час назад! Сколько ты считаешь, я могу тебя ждать? - Ты не хочешь слышать ответ, - покачал головой Хаус. - Где тебя носило? – риторически вопросила женщина. Возможно, она подозревала, что Хаус по дороге на часик-другой заглянул куда-нибудь посмотреть кино. Собственно, так оно и было, но диагност еще не решил, стоит ли ставить свою начальницу об этом в известность. - Ты говорил с доктором Кэтер? - Говорила в основном она. Психиатры жутко самодовольные типы. - Это меня не интересует! Ты перевел к ним пациентку? - Нет. - И… - И не собираюсь. Кадди присела к столу и утомленно потерла переносицу. Со всей работой комиссии у нее и без того был достаточно тяжелый день, и Хаус мог бы проникнуться и не создавать лишних проблем. Хотя такое уже из области фантастики. - Хаус, завтра утром к нам госпитализируется мистер Керфи, и я хочу, чтобы ты занялся постановкой его диагноза. - Я и так могу поставить ему диагноз, - хмыкнул Хаус, неприметно подпихивая пальцем очечник Кадди к краю столешницы, чтобы проверить, в какой момент тот упадет. – У него геморрой из-за того, что ему неудобно сидеть на куче собственных денег. - Очень смешно. - Он для тебя золотой петух… с золотыми яйцами. А золотые яйца – это не ко мне, а к урологам. Кроме того, у меня есть пациентка. Очечник упал об пол и раскрылся. - Хаус, - вздохнула Кадди, подбирая солнцезащитные очки с пола и запихивая их в сумочку, - пришли анализы из иммунологической лаборатории. У нее ВИЧ-инфекция… Ты знаешь, что ВИЧ часто маскируется и дает странную клиническую картину - Да, кое-что я про это слышал. Но вот чего я никогда в жизни не слышал это, чтобы при этом кто-то жаловался на шевеление в животе. - И что? – переспросила Кадди, нервно глядя на часы. – Думаешь, что это дитя «Чужого»? - А хорошая идея, - с показным воодушевлением кивнул Хаус и нахмурился, как будто ему пришла в голову какая-то мысль. В этот момент раздался стук, и дверь тут же открылась. - Кадди, я… - Уилсон замолчал, увидев Хауса. Тот отвел глаза, встретившись с ним взглядом, и теперь рассматривал столешницу. За окном уже стемнело, и от зажженной люстры на полированной поверхности стола сиял желтый блик, и деревянные узоры рядом слегка напоминали протуберанцы. Хаус неторопливо взял со стола подставку для карандашей и переставил ее на то место, куда падал блик. Очевидно, этот отсвет его раздражал. Уилсон с усилием отвлекся от разглядывания странных действий Хауса и снова посмотрел на главного врача. - Кадди, я закончил с бумагами за этот квартал, сейчас зайду к нейрохирургам, узнаю, закончилась ли операция у мистера Флоу, и уезжаю. - Хорошо, спасибо, - кивнула Кадди, поспешно вытаскивая из шкафа легкий пиджак. Приход Уилсона напомнил ей, что уже очень поздно. Не проронив больше ни слова, онколог вышел из ее кабинета, плотно, пожалуй, даже, с некоторым энтузиазмом прикрыв дверь. Кадди с удивлением посмотрела на закрывшуюся дверь, затем на сидящего Хауса, а потом на часы. Она твердо пообещала себе потратить не больше пятнадцати минут, решительно подошла к столу и села. - Хаус, что у вас происходит? - У нас? – поднял он голову. - У нас, американцев? У нас, диагностов? У нас, пришельцев с другой планеты? - У тебя и у Уилсона? – внесла ясность Кадди. - А что, что-то случилось? - Ты на него даже смотреть не можешь, а он вылетел пулей из кабинета, стоило ему тебя увидеть, как будто под ним костер развели. - Может он зол на тебя? Ты ему давно зарплату прибавляла? - В прошлом месяце, - отвергла такое предположение женщина. Хаус вскинул брови. - А мне? Знаешь, теперь уже я на тебя зол! Кадди отбросила назад длинные вьющиеся волосы и откинулась на спинку кресла. - Хаус, перестань. Мы знакомы много лет, и я верю, что я для тебя не просто начальница. - Нет, конечно, - подтвердил тот. – Я точно не знаю, как называется эта должность, но я уверен, что ты занимаешь пост, придуманный мирозданием специально, чтобы мою жизнь превращать в ад. - Хаус, ты можешь рассказать мне, что у вас произошло, - снова сказала Кадди, которая была достаточно упряма для того, чтобы ее было и не сбить с толку и не обидеть такими выпадами. Хаус снова опустил голову, глядя в пол. Рассказать? Смеющийся Уилсон, которого веселит, что в ресторанчике Хаус украдкой, под скатертью, кладет руку ему на бедро. Рассказать? Окрашенные в темно-красный цвет душные ночи, когда простыни перекрученные и влажные, губы Уилсона мягкие, поцелуи очень жесткие, а шепот очень нежный. Рассказать? Бесстрастное лицо Уилсона, когда он слушает кого-то по телефону или думает о чем-то, или о ком-то, и физически еще присутствует рядом, а в реальности уже далеко. Рассказать? Последнее время, когда холодность Уилсона балансирует на грани ненависти и равнодушия, и еще вопрос, что страшнее. Рассказать? Хаус выпрямился и покачал головой. - Тут нечего рассказать, что тебя заинтересовало бы. - Хаус… - Я сорок с лишним лет уже «Хаус»! Зови меня теперь «Капитан Америка»! – огрызнулся он. В его тоне было что-то такое, что Кадди снова посмотрела на часы. - Как скажешь, - сухо заметила она. – Возьми завтра пациента и не опаздывай. - У меня уже есть пациентка. - Господи, обычно тебя не уговорить осмотреть кого-то, а сейчас – отказаться! – воскликнула Кадди. – В твоем упрямстве есть хоть какая-то логика?! - А это необходимо? – с удивлением спросил он. – Просто у нас не выставлен диагноз. - Ты не хуже меня знаешь, сколько их таких, не диагностированных наркоманов с неясными жалобами. - Так что не будет ничего страшного, если сдохнет еще одна? Кадди резко опустила сумочку на стол. - Я не говорила ничего подобного! - Это был я. Дай, думаю, скажу сам, чем дожидаться, пока скажешь ты. - Вот что, Хаус – я опаздываю, и времени препираться у меня нет. В любом случае галлюцинации – это не вопрос жизни и смерти. Хаус мог бы с этим поспорить, но не стал. - Отдай пациентку психиатрам, - продолжала Кадди, торопливо надевая пиджак. Хаус пожал плечами, с усилием встал и направился к двери. - Хаус, - окликнула его Кадди, - ты ведь не собираешься слушаться, так? - И не думал даже, - пробормотал он и оставил ее кабинет. * Утята не нашли никаких новых данных, кроме справки от районного департамента по социальным вопросам, врач которого два месяца назад сообщал о психической нестабильности этой пациентки. Так как Хауса эта информация абсолютно не устраивала, то он, было, подумал уволить всю команду к чертовой матери, но быстро спохватился, что тогда ничто не помешает им уехать по домам, и просто выгнал из своего кабинета. Хаус сел в кресло, глядя на рекламный календарик от фирмы, производящей детские смеси. У него было чувство, что от него что-то ускользнуло, такое же неясное и мучительное, как у человека, раздумывающего о том, выключил он утюг или нет. Он перебирал осколки разговоров, картинок, мыслей, как какой-то извращенный пазл в три тысячи кусочков, изображающий небо, плавно переходящее в море. Хаус снова посмотрел на календарик. Восемнадцатое августа. Не лучше и не хуже семнадцатого или девятнадцатого. В этот момент дверь распахнулась, и вошел Уилсон. У него было такое лицо, что Хаус лениво попытался припомнить, оставил ли он у себя пакет со льдом или нет. - Ну что, - спросил Хаус, когда онколог захлопнул за собой дверь, - закончилась операция у мистера Флоу? Уилсон явно пытался улыбнуться и справиться с искушением придушить собеседника. - Закончилась. Ты не подскажешь, Хаус, что случилось с моими шинами? - Проколол? Уилсон саркастически хмыкнул, подтверждая. - На гвоздь случайно наехал? – предположил Хаус. - Всеми четырьмя колесами разом? - На очень большой гвоздь? На ящик для гвоздей? - Хаус! Если вдруг тебе кажется, что ты перешел черту, то я тебя успокою – ты ее не перешел, ты зашел так далеко, что ее и не видно уже. - Господи, Уилсон, пей бром. Такая истерика из-за каких-то шин… - Не из-за шин! Я, черт возьми, сплю с тобой, я… - Кричи, пожалуйста, погромче. В приемном покое тебя плохо слышно. - …я, - на тон ниже продолжил Уилсон, - имею право, чтобы ты объяснил мне, что тебя беспокоит, а не выкидывал такие ребячества, но если ты хочешь дуться, как младенец и строить пакости… Он замолчал, потому что Хаус вдруг встал, вышел из-за стола, положил руку ему на плечо и заставил опуститься на стул. - Уилсон… - задумчиво пробормотал он. – Уилсон… Уилсон, посиди-ка здесь. Только не денься никуда – я просто не хотел, чтобы ты уехал из больницы. Подожди меня. Хаус вышел из кабинета, оставив недоумевающего Уилсона, и направился к лифту. Двенадцатый час, в больнице давно остались только дежурные. Приемные кабинеты клиники закрыты, аптека – тем более. Он спустился в приемный покой, где продолжалась, хотя и менее активная, работа. Хаус с треском ударил тростью по ближайшей горизонтальной поверхности, которая при подробном рассмотрении оказалась весьма ненадежно прикрепленной стойкой для карточек. Она перекосилась, карточки заскользили и рассыпались по всему полу. Врачи приемного покоя замерли и дружно повернулись к Хаусу. - Спасибо за внимание, - кивнул тот. – Мне срочно нужен тест на беременность. Очень срочно! Врачи и медсестры переглянулись и так же дружно снова посмотрели на Хауса, но тот ничего не пояснил. Наконец, доктор Салливан вздохнула и направилась к своему шкафчику в ординаторскую. - Убей бог, не понимаю, зачем я это делаю, - пробормотала она, доставая картонную коробочку из дамской сумки. - Зачем он вам понадобился в двенадцатом часу, Хаус? – спросила она, возвращаясь. – Срыв резины? Осечка? Надо вам было для подстраховки еще таблетки принимать – хотите хорошего гинеколога посоветую? Хаус вырвал у нее из рук тест. - Если это будет мальчик, назову твоим именем. - «Пейдж» - женское имя, - возразила та, доставая с полки банку леденцов для детей. - Но тебя-то так зовут, - парировал Хаус, забирая заодно пару леденцов из банки. - Не перепутайте, - вслед ему сказала Салливан, - а то леденец испортите. * Уилсон не хотел сидеть в кабинете, полунасильно усаженный Хаусом на стул, но и просто уйти вызывать такси он тоже не решился. Хаус не так часто его о чем-либо просил в открытую. В итоге Уилсон нашел компромиссный вариант – вышел к команде и сел с ними, наблюдая за почти отчаянными попытками придумать что-нибудь новое для постановки диагноза. Но предположение о злокачественной опухоли, проросшей нервное сплетение и за счет этого дающей фантомные ощущения, было нереальным даже на снисходительный взгляд Уилсона. В любом случае, ему удалось посмотреть в непосредственной близости на приход дежурного хирурга и срочный перевод пациентки в операционную. Чейз едва успел отдать историю болезни, когда вошел Хаус, скользнул взглядом по Уилсону и сел на свое место. Против обыкновения, несмотря на очевидно найденную разгадку, Хаус выглядел мрачным и утомленным. Уилсон поймал на себе выразительные взгляды Утят и, как относительно нейтральное лицо, спросил: - И что это было? - Еще одно доказательство злокачественной и патологической профнепригодности, - откликнулся Хаус. - Это диагноз? – парировал Уилсон. - Не исключено, - тут же ответил Хаус, - но мне надо уточнить по DSM1. - Что с ней? – напрямик спросил Форман. - С DSM? А что, с ней что-то случилось? - С пациенткой. - А, - Хаус с деланно-скучающим видом обвел их всех взглядом, - вы оказались так неблагодарны, что даже не поблагодарили ее, а ведь она вам все рассказала сразу. В общем я взял тесты на беременность, пошел к ней. Мы съели по леденцу, немного поболтали о парнях, тряпках и наркотиках, как лучшие подружки – и кстати, я отказываюсь делать это еще раз – а потом сделали тесты. И – вот новость – я ребенка не жду, так что тебе, Кэмерон, крестной матерью не быть. А у нашей пациентки тест положительный, как она и говорила. - Но ведь гинекологи не нашли плода в матке? - Ну, надо думать потому что в матке его и нет. Равно как и в трубах и в яичнике – это они все смотрели. - Брюшинная беременность, - сказал Чейз, откидываясь на спинку стула. - Когда я тебе все разжевал и всунул в рот, ты сумел таки проглотить – это прогресс, - кивнул одобрительно Хаус. - Ну а УЗИ брюшной полости наши гинекологи делать не умеют. Они его и не делали. Хирурги выполнили сонографию и в брюшной полости, в области брыжейки тонкого кишечника, обнаружен примерно четырехмесячный плод. Они забрали ее на срочную операцию. А теперь, когда я выполнил всю вашу работу, я, пожалуй, возьму вещи и таки поеду домой, а вас с утра здесь будет ждать золотой гусь Кадди. Смотрите, чтобы не облинял. Да, и дождитесь конца операции, чтобы написать переводной эпикриз. Хаус взял трость и ушел к себе в кабинет. - Я о подобном только читала, - заметила Кэмерон, явно еще под впечатлением от диагноза. - Тема для статьи, - пробормотал Чейз. Уилсон встал и молча ушел вслед за Хаусом, прикрыв за собой дверь. Хаус небрежно кидал какие-то вещи в рюкзак. Он молча поднял голову, посмотрел на вошедшего и вернулся к своему занятию. Уилсон остановился у двери кабинета, уперев руку о бедро. - Это было… красиво, - негромко заметил он. – И почти благородно. Ты фактически спас жизнь этой девушке. Я хотел, чтобы ты отказался от этой пациентки, твоя команда этого хотела, Кадди этого хотела… но ты этого так и не сделал. Почему? - Потому что я упрямый засранец, которому наплевать на чужие желания? – предположил Хаус. - Это, разумеется, в первую очередь, - кивнул Уилсон, - но я не думаю, что это – все. - Конечно, ты же всегда знаешь лучше. - Я думаю, это потому что каждый пациент… даже наркоман, имеет право на дифдиагноз, так? Потому что иногда мы, успокоив себя тем, что симптомы вызваны приемом наркотиков, пропускаем брюшинную беременность… - Уилсон сделал короткую паузу и добавил: - или острый тромбоз ветвей бедренной артерии. Хаус быстро отвел взгляд и снова вернулся к своему рюкзаку, резко дергая молнию. - Что-то еще? – наконец спросил он. Голос его звучал ровно. – Хочешь еще раз поговорить о моем поведении? Чтобы я объяснился? - Не хочу, - покачал головой Уилсон. – Я и так все понял. Ты всегда так. Я же наблюдал твой роман со Стейси и его окончание из первых рядов, не забыл? Когда тебе хочется разорвать отношения, то просто поговорить с человеком, сказать ему об этом самому… это для тебя слишком сложно… и слишком по-взрослому. Так что ты предпочитаешь вести себя настолько невыносимо, чтобы довести все до точки кипения и вынудить партнера уйти самому. Перекладывая таким образом ответственность с себя на другого… Только знаешь… со мной так не получится… Я слишком хорошо тебя знаю. Так что найди в себе смелость, скажи мне в лицо то, что хочешь, и я наконец пойду, вызову такси, соберу вещи и съеду от тебя. Хаус швырнул рюкзак на стол, и от резкого звука Уилсон вздрогнул. - Ни хрена ты не понял, - жестко сказал Хаус, подходя вплотную и сжав плечо Уилсона с такой силой, недаром когда-то был спортсменом, что тот поморщился. – Я люблю тебя, придурок. - И что? – тупо брякнул в ответ Уилсон, не найдя более глупо звучащего ответа. Он слишком поражен был этим признанием. - Как вам это нравится? – демонстративно вопросил Хаус, хотя ни одной живой души, кроме его и Уилсона в кабинете не было. – Я тут выворачиваюсь наизнанку, признаюсь в своих чувствах, а в ответ… «и что?». А то, - он слегка тряхнул Уилсона, - что вот это… вот это все между нами – это не дружеский трах, не интрижка, не роман на полгода, даже не связь, которая непонятно к чему приведет… Я… Я, черт возьми, влип в это всеми конечностями разом и так глубоко, чтобы захлебнулся бы даже, умей я дышать макушкой… А я ведь тебе еще даже цветов не дарил, - бессвязно закончил он. - То есть, - яростно начал Уилсон, до которого наконец дошел смысл его слов, - ты устроил мне весь этот ад на земле просто из-за того, что не мог собраться с силами и признаться, что любишь меня и хочешь, чтобы мы всегда были вместе?! Знаешь, Хаус, вот теперь я на тебя действительно зол! Он осекся, чтобы не начать кричать на этого гения, феноменально не умеющего строить отношения. Хаус вызывающе смотрел на него, и у него было такое заносчивое выражение лица и такой испуганный взгляд, что Уилсон моментально растаял и, запустив руку в короткие жесткие волосы, привлек ближе к себе. И в кои-то веки раз Хаус послушался беспрекословно. - У нас все серьезно? – со странной вопросительной интонацией пробормотал он. – Не просто так? - Хаус, - мрачновато откликнулся Уилсон, - у нас с тобой вообще ничего никогда не бывало «просто». Хаус слегка усмехнулся, очевидно, успокаиваясь, и коснулся губами горячей щеки Уилсона рядом с губами, прижимая его к себе поближе. - Тогда, - тихо пробормотал он, обнимая крепче, - смысла скрываться особо нет. С этими словами Хаус поцеловал его по-настоящему и одновременно толкнул дверь, открывая ее нараспашку. - Момент истины! – широко улыбнулся Хаус, отвлекаясь от поцелуя. Уилсону пришлось собраться с силами, чтобы обернуться и увидеть три пары глаз, полных удивления. - Хаус, - простонал он, - ну почему ты никогда ничего не можешь делать, не привлекая внимания! Конец 4ой части ~ ~ ~ 1. Принятая в США классификация психических расстройств |
"Сказки, рассказанные перед сном профессором Зельеварения Северусом Снейпом" |