Стонарики или же драбблы - минифики длинной 100 слов (для драбблов не так строго).
Обычно имеют двусмысленный поддтекст.
Тексты, не удовлетворяющие вышесказанному, а также формату сайта, будут удаляться.
Перед тем как покинуть
палату больного, ты старательно проверяешь свою собранность.
Ты уже выставила себя полной дурой перед Хаусом, когда он
тебя уволил, и не факт, что сможешь держать себя в руках в
следующий раз.
Ты представляешь себя со стороны: глаза
наверняка красны и опухли, но никто не должен это заметить.
Ни один человек не подойдет к тебе настолько близко, чтобы
разглядеть это.
Путь через всю больницу к выходу
подобен долгой дороге позора – ты уверена, что здесь уже
каждому известно: Эмбер провалилась. Взгляды со всех сторон,
кажется, прожигают кожу насквозь. Единственное, что может
хоть как-то ободрять тебя – это мысль, что Тринадцатая тоже
проиграла. Если посмотреть на ситуацию в таком ключе, то это
почти может сойти за победу. Почти. Хотя, конечно, ты
никогда не признавала никаких "почти".
У самого выхода
ты сталкиваешься с Таубом. Ты удивлена, что он здесь,
поскольку ожидала, что вся команда уже разошлась, но, с
другой стороны, ты знаешь, что нравишься ему.
– Ты
уходишь? – спрашивает он.
– Как видишь, – отвечаешь ты.
Он открывает перед тобой дверь и выходит за тобой. Ты
уже говорила ему, что не находишь его особенно
привлекательным. Тогда ты не шутила, но сейчас даже самая
пустая попытка утешиться – лучше, чем ничего.
Он
говорил, что любит свою жену. Интересно, сколько времени
уйдет на совращение его с пути истинного? Это может быть
забавно. В конце концов, тебе нужна хоть какая-то победа.
– Завтра я возвращаюсь в Массачусетс, – говоришь ты
ему, когда вы с ним подходите к твоей машине. У тебя ведь,
по крайней мере, есть работа, куда можно вернуться.
Ты
выжидающе смотришь на Тауба, пытаясь понять, можно ли
ограничением во времени подтолкнуть его к действию.
Рот
его приоткрывается в форме буквы "О", как будто он очень
удивлен, и в холодном воздухе видно его дыхание. Затем он
кивает:
– Понимаю.
Он протягивает тебе руку,
которую ты неохотно берешь. Рукопожатие.
– Было
приятно познакомиться.
Вот и все.
Ты и сама не
знаешь, почему не удивлена этим. Но ведь он сугубо
практичен, так же как и ты: он не стал бы подвергать риску
свой брак ради одной ночи. Однако какой-то частью сознания
ты не можешь не думать, что будь у тебя, скажем, внешность
Тринадцатой, то он бы не задумался ни на секунду.
Все,
что ты делаешь – это киваешь в ответ, даже не утруждая себя
улыбкой, и садишься в свою машину.
Единственное, чем ты
можешь сейчас поддержать свои силы – это фастфуд, поэтому ты
останавливаешься у ближайшей точки. Очередь, к счастью,
небольшая. Хоть что-то хорошее за сегодня.
Ты изучаешь
скудное меню.
И именно в этот момент – из всех людей на
свете! – входит она. И ты снова напоминаешь себе, что она
тоже уволена, и стараешься не замечать её присутствия, пока
оформляешь свой заказ.
Но она сама подходит к тебе,
пока ты ждешь. Вид у нее самодовольный, как всегда. Это
неприятно задевает тебя за живое.
– Чему это ты
улыбаешься?
– А мне только что звонил Хаус, – говорит
она.
– Да ну? Он что, и тебя приглашал на
свидание?
Тринадцатая отрицательно качает головой.
– Нет, лучше.
Черт, ты заинтригована – что могло
от нее понадобиться Хаусу? Она наклоняется вперед, по своей
обычной манере вторгаясь в твое личное пространство, и
шепчет, как будто сообщая секрет:
– Я получила эту
работу.
Ты ненавидишь ее. Зато, по крайней мере, ты
можешь признаться себе, что ты – настоящая стерва.
–
Мэм, – говорит кассирша, прерывая вашу беседу. – Вот ваш
заказ. И хорошего вам дня!
– Что, неужели я
настолько перебрал с викодином и виски, или ты, одержимая
некой патетической идеей мести, решила преследовать меня
даже во сне? – я оглядываюсь по сторонам и вижу себя в
автобусе.
– Ты прекрасно знаешь, что все это – и я
здесь – не по-настоящему, – Говоря это, Эмбер так заводит
кверху глаза, словно ей приходится объяснять это снова и
снова с самого сотворения мира.
– Ну хорошо, и ты здесь
– не по-настоящему – потому что…?
– Ты все-таки не
разгадал эту задачу. Кто же должен умереть?
– И в самом
деле – кто же? Неужели сама ты никак не догадаешься?
–
Почему я была с тобой в автобусе?
– Какая разница? Была,
и все. Да, я виноват, все случилось из-за меня, так может,
прекратим этот дурацкий день сурка?
– Твое подсознание
знает, что это очень важно!
– Ну, я забыл трость в баре…
– со вздохом отвечаю я.
– А что, я не могла передать ее
тебе через Уилсона, чтобы не мотаться в автобусе туда и
обратно? Почему я вообще оказалась в баре?
– Потому что
заботишься об Уилсоне.
– Да, я забочусь об Уилсоне. Но я
не забочусь о тебе!
– Это одно и тоже!
– Ничего
подобного. Это могло бы случиться, будь ты по-настоящему в
беде, но ты был просто пьян. Почему же я здесь?
–
Почему ты здесь, почему я здесь, почему здесь кто-нибудь
еще… Видимо, потому, что я очень здорово приложился
головой.
– Ты здесь потому, что до сих пор не пришел в
себя. Или не нашел ответа… Почему я приехала за тобой в
бар?
– Потому что Уилсон был на дежурстве.
– Ты и в
самом деле загнал себя в тупик. Ты выдумываешь сложные
запутанные версии о таблетках от гриппа – или что там было
еще? – о почках, вышедших из строя, и много о чем еще, лишь
бы придать логический смысл своему предположению. Потерять
Уилсона – это, конечно, больно. Но если подумать об этом…
– Я понял, я не хочу, чтобы Уилсон возненавидел меня,
и поэтому мне кажется, что кто-то умер. Теперь ты наконец
уйдешь?
– Давай начнем с самого начала. Кто ответил тебе
на звонок, Хаус?
– Нет…
– Кто должен умереть?
–
Нет, он был на дежурстве… ты пришла… а потом автобус…
–
Кто на самом деле был в автобусе?
Мой голос дрожит,
спотыкается и срывается вместе с сердцем:
– Джимми?
Каждую ночь наступает
этот момент – перед рассветом, далеко за полночь, – когда
Эмбер решает приняться за него.
Он прекрасно знает, что
она – лишь часть его подсознания. И одновременно –
воплощение всего нездорового в его душе. Но от этого ему не
становится легче.
Эмбер балансирует на тумбочке рядом с
его кроватью, вскидывая ноги в различных па, и насмешливо
улыбается его попыткам забыться. Как ему хочется спать! Как
хочется, чтобы его перестала преследовать Эмбер, чтобы
подсознание перестало принимать облик женщины, которую он не
смог спасти. Которая была для Уилсона любовью всей
жизни…
– Тебе ведь хотелось умереть вместо меня... –
говорит она ему.
Он стонет и закрывает уши подушкой, но
ее голос по-прежнему звучит в ушах с кристальной ясностью.
– Потому что ты заслужил смерть! А милые, молодые и
талантливые женщины – нет…
– Заткнись, – со стоном
шепчет он.
– Тебе ведь хотелось остаться в
автобусе…
– Заткнись! – кричит он в ответ, подняв
голову.
Наклонив голову набок, Эмбер по-волчьи улыбается
ему.
– Не-ет, – даже не моргнув глазом, продолжает она,
– Если бы существовала на свете карма, если бы существовала
судьба, если бы существовало божественное возмездие… О-о!
Тебя бы уже не было на свете.
– Заткнись, – тихо просит
он...
– Если бы тебя не стало, Уилсон был бы рад.
Уилсон не стал бы горевать. Он бы… Может быть, он отмечал бы
это событие! Как ты думаешь?
– Но я ведь был его другом
пятнадцать лет! – возражает он дрожащим голосом.
– Да
какая разница! – восклицает она, выпрямляясь во весь рост и
становясь выше. – Потому что ты долбаный подлец!
– Я
вовсе не…
– Ах, так почему же Уилсон кричит и прогоняет
тебя прочь при каждом удобном случае? Чтобы повеселиться? Ты
долбаный подлец, Грегори! Твой отец это знал с самого
начала!
Лицо Хауса болезненно искажается:
– Не смей
вмешивать сюда моего отца!
– Я твоё подсознание, ты,
чучело, – шипит она, захватывая рукой его волосы так, что
это не помогает ему не вспоминать об отце. – Хочу и буду
говорить о нашем отце!
Губы его трясутся. Он чувствует
сильную тошноту. За последние несколько дней, пока его
мучила Эмбер, он ни разу не сомкнул глаз, и ему хочется
просто отдохнуть. Хочется рассказать о своих страданиях
Уилсону, хочется принять какое-нибудь снотворное, хочется,
чтобы Эмбер исчезла, потому что это всё – всего лишь
бессонница. И ничего больше.
– Я вовсе не подлец, –
говорит он, стараясь казаться спокойным и, насколько это
возможно, сдерживая дрожь в голосе.
– Еще какой, –
презрительным тоном отвечает Эмбер и чмокает его в макушку.
(И снова никак невозможно остановить мысли об отце…) – Да
тебя все ненавидят, Грегори. Кадди, Уилсон, Форман,
Тринадцатая, Чейз, Кэмерон, Тауб…
Её голос понижается,
становясь всё более угрожающим.
– Катнер тоже тебя
ненавидел…
Хаус издает самый жалкий звук. Слёзы вот-вот
скатятся по его щекам.
– Катнер не ненавидел меня! –
слабо пытается оправдаться он.
– Откуда ты знаешь? –
интересуется она, наклонив голову набок. – На самом деле он
был совсем не таким, каким все его знали. Он покончил с
собой, и ты не можешь разобраться, почему…
Он скрежещет
зубами.
– Эмбер… – почти умоляет он.
– Если бы я
была жива… Если бы Катнер был жив, мир был бы гораздо
лучше!
– Эмбер! – кричит он.
– Если бы мы были живы,
это было бы гораздо справедливее, правда?
Он мотает
головой.
– Я никогда не верил в… в судьбу…
– Теперь
ты веришь. О, ещё как веришь! Ты предпочёл бы умереть вместо
меня, чтобы Уилсон по-прежнему оставался счастлив, чтобы
Уилсон был счастлив и влюблён…
– Но тогда бы он
оплакивал меня, – возражает он.
– Ты – подлец, – просто
напоминает она.
Перед этим аргументом он окончательно
сдается и перестает возражать, а Эмбер продолжает бубнить
что-то о его никчемности, о том, что никто не стал бы
оплакивать его.
Он напрасно закрывает уши подушкой. Он
напрасно пытается уснуть.
Когда-то в споре Уилсон
заявил Хаусу, что тому не удалось "затянуть Тринадцатую в
свою чёрную дыру".
Конечно, это не означало, что Хаус
не мог этого вообще. Это лишь значило, что у Тринадцатой
была своя собственная, гораздо бОльшая бездна, которая
затягивала её вниз.
Засунув обе руки в карманы, чуть
покачивающейся походкой, она входит в кабинет Хауса. И
застаёт его дремлющим, что в последнее время случается с ним
чаще, чем раньше.
Саморазрушение в конечном счёте не
помогло ни ей, ни ему. Зато жизнь продолжает оставлять на
обоих свои более чем заметные следы. Белки глаз Хауса в
уголках окрашены жёлтым. Продолговатое лицо его истончилось
до полной измождённости.
Тринадцатая не может печатать
на клавиатуре, не может водить машину, и не в состоянии
взять в руки кружку с кофе, чтобы не обжечься.
– Хаус… –
окликает она.
Моргая спросонья, он пробуждается –
медленнее, чем когда-то, и выглядит при этом ещё более
раздражённым, чем раньше.
Тринадцатая садится, чтобы не
упасть. Не всегда можно предвидеть заранее приближение
глубоких судорог.
– Так значит, это она привела тебя
сюда?.. – спрашивает Хаус, не называя её подругу по
имени.
– Тест, – говорит Тринадцатая в ответ. –
Лечение…
– И, конечно, ничего не помогает? – Лишь
усмешка на его лице всегда остаётся прежней.
– Нет, –
соглашается она.
Один и тот же разговор каждую неделю.
Хаус держится за свою работу, потому что сдаться –
значит доставить окружающему миру слишком много
удовлетворения. Тринадцатая остаётся в больнице, потому что
здешние удобства вполне её устраивают. И хотя Хаус никогда
бы в это не поверил, но одно из маленьких утешений для нее –
в его молчании; в том, что он медленно умирает вместе с ней.
Автор:Турист Похмелыч Название:Пророчество для блондинки - продолжение событий.
Долорес Амбридж лежала на подстилке из листьев в дупле
многовекового дуба, между ног после изнасилования конскими
половинами кентавров саднило так, что шевелиться не
хотелось, но главное было не это. Жгучая досада разрывала
душу, вчера её навестила эта малолетняя вертихвостка
Грейнджер и предложила ей сделку, которая и вызвала все эти
чувства, откуда-то эта школьная всезнайка достала копии
колдографий которые Цисси сделала в то счастливое утро когда
они с Беллатрикс упоённые ласками друг дружки кувыркались в
постели.
И вот теперь эта малолетняя сучка угрожает
отправить все эти колдографии в «Пророк» и в «Придиру» если
она, Амбридж не покинет преподавательский пост в школе и не
подаст Фаджу прошение об отставке. Она хорошо понимала, что
переубедить Гермиону может только Дамблдор, но согласится ли
он на подобный разговор со своей ученицей после всех
неприятностей причинённых ему министерством большой
вопрос.
Столько усилий, чтобы вызволить Беллатрикс из
Азкабана было потрачено впустую, пока Блэк не подсказал ей
своим примером как помочь подружке выпутаться. А вот
теперь ещё эти кентавры, требующие автономии всех участков,
где они компактно проживают, всё это не могло не вызывать у
Амбридж приступов дикого раздражения переходящего в глухую
ярость. Однако постоянно нацеленный на отверстие дупла лук
охранявшего пленницу кентавра, заставлял её смириться с
создавшимся положением. Но надежда договориться с Грейнджер
у неё ещё оставалась ведь там, в пятидесятом подземелье при
произнесении пророчества она тоже присутствовала, а значит,
не могла не знать его содержания…
И в этот момент
Амбридж услышала приближающиеся голоса, кентавры говорили
громко и все разом, речь шла о ней и Бэйнс, вождь стада
отчаянно торговался, требуя полного невмешательства людей во
внутреннюю жизнь их стада, выдачи им Флоренца, а также
полного закрытия для посещения людьми их посёлка без особых
приглашений с их стороны. Его собеседник, тихим спокойным
голосом отвечал, что это легко может быть устроено, после
полного низвержения Тёмного Лорда, тут Амбридж фыркнула, как
можно полностью низвергнуть ЕГО, так ревниво оберегающего
секрет своего бессмертия... И тут обладатель тихого голоса,
который она узнала ещё издали, произнёс: «- Выходите
Долорес! И пожалуйста, в будущем, постарайтесь не повторять
допущенной Вами ошибки. Иначе можете потерять Вашу жизнь.
После такого публичного скандала Ваше прошение об уходе с
поста учителя и директора школы, попечители считают
принятым».
Охая от не прошедшей ещё боли в промежности и
мучительно разминая затёкшие от долгого сидения в скорченном
состоянии ноги Амбридж вылезла из дупла навстречу Дамблдору
и медленно пошла вместе с ним к выходу из леса. Возле
хижины Хагрида её провожатый извинившись, исчез, но чем
ближе она подходила к Хогвартсу, тем яснее осознавала, что о
её позоре у кентавров уже знает вся школа и решение
удалиться тайком, как можно тише созрело в голове
немедленно.
Когда на приём в
клинике к Уилсону пришла первая пациентка по имени Эмбер, он
не обратил на это особенного внимания.
Когда спустя два
часа появилась ещё одна, он чуть поморщился.
На
следующий день, когда явилась третья, он целую минуту, стоя
в коридоре, оцепенело таращился в карту, пока Бренда Превин
не спросила его: "Что-нибудь случилось, доктор?"
К
моменту, когда за двое суток он встретил уже пятую Эмбер
среди своих пациентов, Уилсон был убежден, что в этом
замешан Хаус.
Полное её имя было Эмбер Йорк, и у неё
был грибок стопы. Перед тем на приём приходила Эмбер Фастоу
- с опоясывающим лишаем, а перед ней - Эмбер Вильямс, с
ОРВИ, а до того была Эмбер Прайс со сломанным пальцем на
ноге. Самую первую из них звали Эмбер Тэйлор, и он уже не
помнил, что у неё было.
Он отправился к Хаусу, но этот
мерзавец, конечно, всё отрицал. Он зашёл и к Кадди, но она
лишь долго молча смотрела на него, и он понял, что и она
здесь ни при чём.
Он вздохнул и вернулся к работе в
клинике.
Эмбер Фицпатрик, двадцать один год. У нее были
тёмно-каштановые волосы, голубые глаза и острый приступ
гонореи, которую она подхватила, переспав со своим
начальником.
Эмбер Касарез, тридцать два года.
Кареглазая блондинка, сломала правый мизинец на любительском
матче по софтболу.
Эмбер Джессапс, сорок восемь лет.
Рыжеволосая, зеленые глаза, пищевое отравление из-за плохо
приготовленного голландского соуса.
Всех их Уилсон
лечил, всех отправлял домой с рецептами и рекомендациями,
или просто говорил выпить две таблетки аспирина и завтра
утром позвонить ему. И, кажется, никто-никто - ни Кадди, ни
Марко, ни Бренда - не замечал, что за две последних недели
каждая его пациентка носила имя Эмбер.
Он раздумывал,
не наказание ли это свыше. За что, он не знал, но, за что бы
ни было, наверняка он заслужил это.
Он пытался убедить
себя, что это просто какое-то невероятное совпадение. В
конце, концов, Эмбер - достаточно популярное имя.
Однако
после тридцать второй по счету Эмбер он почувствовал, что не
в силах вынести еще хоть одну. Он хотел пропустить сегодня
работу в клинике, но из-за очередной забастовки медсестер в
больнице не хватало рабочих рук.
Хаус, разумеется,
появлялся в клинике лишь изредка и неохотно - помаячить
издали в коридоре, - так что основная нагрузка легла на
плечи Уилсона. Практически это означало для него увеличение
рабочих часов в клинике. И все больше и больше пациенток с
именем Эмбер.
Эмбер Стоунсайфер, один год, ушная
инфекция.
Эмбер Рубин, одиннадцать лет, острый
фарингит.
Эмбер Тиквелл, девятнадцать лет, конъюнктивит.
Среди них была даже Эмбер Уилсон - это имя так напугало
его, что он на несколько минут закрылся в туалете, чтобы
прийти в себя. Побрызгав себе в лицо водой, Уилсон мельком
поймал свой взгляд в зеркале. На него смотрел незнакомый
человек с землистым цветом лица и запавшими, окруженными
тенью глазами.
На следующий день ему удается ненадолго
забыть о потоке бесконечных Эмбер из-за нового утреннего
аврала, швырнувшего больницу в состояние бешено крутящегося
колеса: на лакокрасочном заводе произошла утечка химических
веществ. Облако токсинов, выпущенное в воздух, ядовитой
дымкой блокирует солнце.
И он даже испытывает нечто
вроде облегчения, когда первой пациенткой на следующий день
оказывается Эмбер Волакис.
Когда он открывает дверь в
смотровую, она уже сидит там на краю кушетки.
Волосы её
завиты и уложены идеальными локонами. На ней простые джинсы
и знакомая рубашка - одна из его собственных, цвета
французской лазури, что подчеркивает оттенок её глаз.
В
смотровом кабинете светло. Всё залито мягким светом, какой
бывает только летом после полудня, когда все кажется
застывшим и одновременно мерцает бликами, а от голых
нагретых камней призрачным миражом поднимается пар.
Откуда-то издали до него доносятся звуки улицы - гудки и рев
разворачивающихся машин.
Она улыбается ему, и сердце в
его груди переворачивается. Свет становится ярче.
-
Привет, мой хороший, - говорит она. - Так здорово, что мы
снова встретились.
Мороз затянул
холодом всю округу; на закуржавевших окнах узоры от снежных
игл; поднявшись на высокое крыльцо, стукнув в дверь, ждет
он, когда откроют.
Она выбегает в сени в наброшенной
шубке, отворяет.
- Ой! - всплескивает руками в вышитых
рукавах. - А Арсена нет. Только с утра, снарядившись, в Сечь
выехал! Как же вы разминулись?
Яцько, неловко отводя
глаза, бормочет что-то, стараясь не смотреть на ее
ввалившиеся щеки, худобу стройной фигуры.
Она впускает
его, повторяя - ой, как же так, как получилось, что именно в
его отсутствие? Яцько, смущаясь, бормочет:
- Да вот
так…
Рослый, здоровый красавец парень смущается, мнет в
руках стянутую с головы барашковую шапку, она, тоже что-то
почувствовав неловкое, говорит ему:
- Ты зайди, не
стой на морозе…
Яцько входит в хату, и сразу же к нему
подскакивают дети; с радостными криками оба мальчика жмутся
к нему, к его холодному кожуху. Погладив их головки, сунув
обоим по гостинцу - леденцу на палочке, он немногословно
отвечает на Златкины расспросы о себе.
…Сидя на лавке,
он смотрит, как она ловко управляется с ухватами, с печкой и
с детьми одновременно.
Что-то чуя, она одна никогда не
спросит его, глядя, как радостно находит он всегда общий
язык с детьми, как они липнут к нему, как весело на него
набрасываются, - отчего же он сам до сих пор не женат, и
когда наконец порадует их детишками? Приятель его, соученик
по бурсе, Василий Семашко, с кем бывали в разных передрягах
и не один пуд соли вместе съели, младше его годами, уже
обзавелся семьей и кучей детей - ползают по хате, и сам с
виду уж стал взрослым, заматерел - настоящий мужик! Старик
Савва Грицай на старости лет рад внукам… А его, Яцька, кто
только не спрашивал, отчего он не обзаведется своими детьми…
А что он может сказать? Арсен Звенигора столько лет был
ему самым близким другом - как родной, как старший брат.
Вместе бежали из турецкой неволи, вместе когда-то делились в
полоне последним куском хлеба…
Когда-то давным-давно, на
берегах реки Кызыл-Ирмак, в долине Аксу, когда турецкие
батраки-повстанцы вместе с невольниками приступом взяли
замок богача Гамида, они с Арсеном прятались в горном ущелье
под скалой. Яцько был взбудоражен - только что участвовал в
настоящем бою, со всеми кричал и бежал в атаку! Ему даже
жаль было, что все уже закончилось - хотелось снова храбро
идти на врагов… Когда отдыхали в ущелье, Арсен за руку
привёл туда освобождённую из замка пленницу и велел Яцьку
стеречь её здесь, пока в долине еще продолжается бой.
Девушка была чуть не с головою замотана в какие-то турецкие
платки; из-за этих платков он толком и не разглядел ее. Одно
слово - девчонка! Стеречь ему ее не хотелось, и из-за этого
Яцько слегка обижен был на Арсена, категорически
приказавшего ему не покидать их убежище.
…Они были с
нею почти ровесники; но она, на год старше его, в свои
шестнадцать лет была уже настоящая заневестившаяся,
по-южному созревшая девушка, а он в своих пятнадцать -
худенький, бледный заморыш, попавший в плен из крепостных
сирот, да и до плена батрацкая жизнь его была несладкой.
Тогда, в ущелье, пришлось им сидеть долго; полуденный
зной припекал, и она пошла к речке за кусты освежиться. И
пока он хмуро сидел, отвернувшись, вдруг ему пришло в
голову, что она там, за кустами, плещется в воде совсем
голая, представилось ясно - как розово-смугловатым телом
разбивает волны у бережка… и он, горячо вспыхнув, еще
сильнее отвернувшись, сжимая в пальцах хрустнувшую ветку,
просидел - не помнил сколько, боясь даже шевельнуться, пока
она не вернулась.
Позже, когда вернулись домой и
счастливо жили в Дубовой Балке, когда узнал, что Арсен водит
ее каждый вечер за околицу под темные сени калин, опаленный
жарким стыдом и гневом, убежал за село в поле; валялся там
ночь в траве, и слезы его видело одно лишь звездное
небо…
…Вот перед ошеломленными, отшатнувшимися в
испуге жителями захваченной деревни татарский мурза
замахнулся нагайкой на не пожелавшую с ним говорить
строптивую пленницу…
Но, вырвавшись вдруг вперед из
толпы, Яцько заслонил собой девушку.
— Не смей бить,
мурза! Ты же знаешь, что у нас женщин не бьют!
И
стойко принял удар обрушившейся на его голову нагайки.
…А что он еще может сказать, что может сделать? Арсен
ему с самого начала был как старший брат, которым он
восхищался. С ним и другими они прошли плен, прошли через
множество опасностей и передряг…
Он глядит ей в лицо.
"Ради тебя одной, моя любушка - брошу все, уйду казаковать
на Сечь… В самую смерть, в самую битву пойду, не щадя себя;
ищут пусть ветра в поле!"
Посидев недолго на лавке, он
оглядывается на окна, схваченные морозом.
- Ну, я пойду,
- неловко говорит он, держа шапку.
Она, отставив
ухват, всплескивает руками:
- Да как же?! И не
поешь?
- Нет, - отнекивается он. - Дела… Я
ненадолго…
- Ну ненадолго так ненадолго…
Он выходит
в сени и перед тем, как уйти, долго смотрит ей в глаза,
перебирая в памяти всё, что не решился ей сказать, что
никогда не решился бы… И уходит.
Ты вчера позвонил мне под вечер,
Ты сказал, что нам
надо расстаться, -
начинает звонкий, задорно-забавный
девичий голос.
Бил в окно разгулявшийся ветер,
Ты сказал, что пора нам прощаться, -
подхватывает
другой, более "старший" и более романтичный.
Жизнь
прекрасна, но часто жестока!
- философически поясняет
первый, звонкий.
И другой назначаешь ты
встречи…
Я по жизни опять одинока!
- с
разгона вклинивается третий, залихватско-хрипловатый,
энергичный.
О любви плачут белые свечи…
-
внезапно поворачивает все в сторону романтики -
романтичный.
И дальше, хором, все вместе - припев:
Нет любви - нет в жизни счастья, и винить не
стоит себя
Нет любви - нет в жизни счастья, вот и все,
говорят, не судьба
Я тебя в эту ночь
вспоминаю,
О тебе я сегодня заплачу, - грустно вступает
романтичный голос.
Я найду-у и о-пять потеря-аю!
- хулигански выкрикивает с джазовым рыком звонко-задорный.
И вина выпью я за удачу!
Мы с тобой от
любви убегаем,
В травы падают спелые вишни, - добавляет
красоты и романтики романтичный.
Мы друг друга
опять потеряем! - вставляет хриплый.
Повторяя
грехи этой жизни… - философски резюмирует романтичный.
И дальше, в закат и в раскат, почти с аббовой
звонкой протяжностью, возвышаясь, снижаясь, ширясь, падая,
захватывая и охватывая, закатываясь и раскатываясь, дальше и
больше, ближе и выше, хором, все вместе, звеня…
Дорога в степи
расстилается вдаль, и куда ни глянь - нет конца той степи, и
от одного горизонта до другого ведет, изгибаясь, широкий
шлях.
Голо и бесприютно здесь зимой - не поют птицы, не
трещат сверчки, лишь протяжные ветры, завывая, продувают все
пространство насквозь.
Лишь под ногою коня - смерзшиеся
комья земли, лишь по чернеющей, извилистой дороге - сплошь
бугры и ухабы... "Живый в помощи Вышняго, в крове Бога
небесного водворится..." И уже зашито за пазухой письмо
кошевого Сирко, и даны им последние наставления в дорогу...
"Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог
мой, и уповаю на Него..." И что ждет тебя, казак, впереди, в
этом далеком пути, в этой бескрайней степной дороге, какие
грядут трудности и опасности?
Повторяя давний псалом,
отпуская во весь опор коня по этой черной бугристой дороге,
в трудном пути, надейся, казак, на свою удачу! Тяжелый и
непредсказуемый, далекий жизненный путь открывается перед
тобою. "Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси
твоему, яко ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во
всех путех твоих…" И лишь повторяемый псалом да молитва
матери охраняют тебя в жестоком пути. "На руках возмут тя,
да не когда преткнеши о камень ногу твою; на аспида и
василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя
упова, и избавлю и…" На них только да на свою удачу уповай и
надейся, казак - и будет тебе по силе открывшийся широкой
дорогою вдали путь молодой жизни!
Хотя она сразу
понимает, что произошло, когда видит пламя, охватившее стены
церкви, у нее нет времени, чтобы скорбеть и убиваться.
Работа, как всегда, для неё на первом месте (а что, если бы
было по-другому? может, всё с самого начала пошло бы
иначе?), и она, развернувшись, немедленно бежит к машине,
чтобы достать ноутбук для связи с Ниа.
Она знает, что
Ниа занимал важное место в жизни Мэлло. Она думает, что - в
своей особенной, странно-ледяной манере - и Ниа по-своему
очень ценил Мэлло. И что-то вроде сострадания побуждает ее к
жалкой, неловкой попытке проявить сочувствие, сказать: "Мне
жаль его. Мне так жаль… Если бы я знала, если бы я могла
сделать хоть что-то, чтобы спасти его…"
Но на угрызения
тоже нет времени, и вместо этого она говорит, чуть заикаясь,
как Джованни, на каждом слове:
- Мне очень жаль… Я и
представить не могла, что Мэлло так поступит…
И это не
то, совсем не то, что она имеет в виду.
От слов, что в
ответ произносит Ниа, у нее на долю секунды останавливается
дыхание, словно Кира записал её имя в тетрадь вместе с
именем Мэлло.
- Нет. Теперь всё хорошо.
За всю свою
жизнь она не слышала более вопиющих слов неправды.
-
Проблема решилась. Теперь, если Ягами Лайт не изменит наши
планы относительно встречи, всё будет хорошо.
Голос Ниа
холоден и невыразителен, как стоячая вода. А у неё перед
глазами до сих пор бушует пламя, охватившее церковь.
Ей
хочется крикнуть: "Ничего хорошего здесь нет! Мэлло мёртв! Я
понимаю, я тоже любила его!" Но это было бы
непрофессионально и глупо, и, может быть, она в самом деле
выдает желаемое за действительное, и ей только кажется, что
он чувствует то же, что и она.
- Я понимаю, - говорит
она, про себя отсекая все остальное, заталкивая его вглубь
вместе с чувством горя, вины и боли оттого, что солнечного
огня Мэлло больше нет на свете.
Через три дня она
приходит в себя в объятиях Джованни - мужских и сильных, но
чересчур заботливых, чересчур охраняющих. Она садится в
постели, запускает пальцы себе в волосы и вздыхает.
Приподнявшись на локте, он кладет руку на ее обнаженное
бедро. Пальцы у него такие длинные, смуглые, на них есть
мозоли и от пистолета, и от шариковой ручки.
- Халле… -
тихо окликает он, заставляя ее взглянуть на него. В его
глазах - ни капли страстности и упрямства, так свойственных
Мэлло. Они темны, печальны, и в них она видит то самое
понимание, которое когда-то надеялась увидеть у Ниа.
-
Стивен? - отвечает она, пробуя на вкус его имя. Оно горчит
на губах, но не оставляет пепла на языке.
Автор:Elissa Black Название:Все дороги ведут в Ад.
— Ты слишком сильно старалась меня забыть. — услышав
знакомый голос прямо за спиной, Гермиона вздрогнула. Она не
слышала его уже более пяти лет. И отчаянно старалась забыть.
А видимо, зря.
— Ты умерла. — просто констатировала
она, не оборачиваясь. Будто это был какой-то факт из давно
прочитанной, старой, забытой, но такой хорошей книги.
Слишком хорошей книги, чтобы её можно было забыть. А ведь
все хорошие книги заканчиваются, правда?
— Ну и что
же ты медлишь, моя хорошая? — кривила губы в издевательской
и такой родной усмешке Беллатрикс. Гермиона все ещё не
оборачивалась, но она точно это знала.
— Почему же
ты не оборачиваешься? Ну же, переверни страницу, видишь
слово конец? Всем книгам свойственно заканчиваться. Где твоя
знаменитая Гриффиндорская храбрость, моя хорошая? Все ещё
убеждаешь себя?
Нет, она определенно издевалась. И
Гермионе это даже нравилось.
Снова.
— Ну же,
обернись, у меня уже и так мало времени до рассвета. Иначе я
сама тебя разверну, — её дыхание обжигало, и в то же время
было таким… Холодным.
— Сделай это сама, —
сдавленным голосом ответила Гермиона, когда все такие же
холодные пальцы коснулись её довольно смуглой
кожи.
* * *
Она видела всё ту же Беллатрикс,
которою видела ровно пять лет тому назад. Все те же чёрные
непослушные кудри, спадающие на лицо, тяжёлые веки, делающие
взгляд немного томным, выступающий подбородок… Вот только
было в ней что-то другое, пугающие: непонятное простым
смертным. Но на этот вопрос не могла ответить даже всегда
всё знающая Гермиона.
— Ты не Беллатрикс. — наконец
выдала она. — Но кто же?
Хриплый смех послужил ей
ответом.
— Воспоминание, — хмыкнуло нечто,
удивляясь своей догадливой, умной и такой странной
создательнице.
* * *
Где-то пропели первые
петухи. Вставала утренняя заря, окрашивая небо в светло —
розовый цвет. И чёрные, как смола волосы, смешивались с
каштановыми, в один, некому неведанный цвет.
Но его
больше никто не увидит.
Останутся лишь
воспоминания, сравнимые с лёгким порывом осеннего ветра.
Автор:неизвестен Название:сказка о любви в пяти частях
Переводчик - Сын Филифьонки
Найдено на просторах
тумблера, ссылка утрачена
< i >
а ты знал,
что деревья разговаривают? они говорят по-латыни. во сне я
понимаю их, и они рассказывают мне нечто важное.
когда я просыпаюсь, меня окружают странные, причудливые
вещи. скрученные, искажённые в лунном свете ветви. сломанное
крыло ворона. разлитые по бутылкам напоминания разных
секретов. и над всем этим - ощущение твоего тепла. твоих
рук, глаз, тела. как будто ты здесь, со мной. так близко,
что наши тени на противоположной стене сливаются в
одну.
я не могу вспомнить, что пытались сказать мне
деревья.
< ii >
посреди ночи,
остановившись где-то между пустынных дорог, в комнате отеля,
где всё в чёрных и голубых тонах, и наши силуэты - как
тёмные трещины в белом свечении луны, мы пьём по очереди
дешёвое виски, передавая бутылку друг другу. каждый глоток
жжет, как адское пламя. но не этого ли я заслужила?
ты говоришь "давай поиграем".
хорошо, давай.
поиграем в старую игру "две правды, одна ложь".
правда: я совершенно сломлена.
ещё одна правда: я люблю тебя, насколько это возможно,
всеми силами сломленной души.
а
вот и ложь: ты так же любишь меня в ответ.
я не говорю
этого. я никогда не скажу этого.
< iii >
шесть часов. мы сидим на диване, и тени ползут по стенам,
как ветви плюща по сводам собора. солнце светит сквозь
пыльное стекло балкона. там, снаружи, осыпается цветущая
глициния.
а здесь, внутри этой комнаты, мы с тобою
целуемся, и твои губы на вкус как затверделый мёд, как
древняя магия крови, как что-то очень, очень дикое. моё тело
покрыто татуировками, а твои руки сплошь в шрамах, но когда
ты целуешь меня, это словно отпущение грехов.
< iv
>
я смотрю, как бледно-серый свет играет на твоём
лице, когда ты спишь. он размывает твои черты, обозначая
впадины под скулами и темные полумесяцы под глазами.
дыхание, застывавшее в холодном морозном воздухе - всё, что
я помню из своих снов этой ночью.
мне хочется
сказать, что я люблю тебя.
эти слова перекатываются
у меня во рту, между стиснутыми зубами. на этот раз они не
пылают огнём от виски и отчаяния, и мне кажется, что это
хорошо. во сне ты пошевеливаешься, и мне представляется, что
тебе снятся сны. интересно, что ты видишь в своих
сновидениях?
< v >
мои вены всё ещё горят
от езды на огромной скорости и от невероятного зрелища
уличных фонарей, расплывающихся в неоновые полосы. я совсем
не сплю. кажется, я живу только за счет адреналина, что
приходит от ощущения ночного ветра, бьющего в лицо. ты
никогда не поймёшь, каково это - жать, не отпуская, на
педаль газа, пока твои крики несутся вдоль ночной дороги
навстречу ветру.
но ты молча притягиваешь меня к
себе, а потрескивающие помехи радио сливаются с мягкой
музыкой, которую оно играет. медленно-медленно моё сердце
успокаивается, чтобы биться в такт с твоим, пока мы
покачиваемся в танце, двигаясь по комнате.
я всё
ещё не знаю, что хотели сказать мне деревья, но теперь это
не важно, потому что я нашла тебя.
Что чувствует человек, видевший смерть? Страх? Шок?
Отвращение? А что чувствует ребенок, когда у него на глазах
убивают мать?
Мне было двенадцать, когда мама погибла
от руки бандита, и я могу поклясться, что в тот момент меня
переполнял вовсе не страх. Ненависть, чёрная, скользкая
ненависть заполняла мою душу, когда меня заставили смотреть,
как их главарь перерезает горло мамочке, медленно,
растягивая её мучения.
Невыносимо больно
слышать, как под острым лезвием кинжала ломается гортань, и
воздух с свистом вырывается из горла вместе с алой
кровью.
Потом бандиты ушли, забрав с собой всё ценное,
а меня оставили беспомощно наблюдать, как жизнь покидает
самого дорого мне человека, как меркнет свет в таких родных
глазах.
В ту ночь, стоя на коленях перед телом матери, я
поклялась, что капитан Харгар умрет.
Пять долгих лет я
скиталась по Скайриму. После смерти матери осталась одна в
мире и боролась за своё существование, как могла: рубила
дрова, работала на фермах, иногда воровала. Тьма в моём
сердце не утихла, и с каждым днём она разрасталась всё
сильнее, заполняя каждую клеточку моей души, омрачая разум.
В один из дней, ведомая злостью на весь мир, я убила
человека.
Он был торговцем зельями, ехал из Фолкрита,
где закупал алхимические ингредиенты. Увидев меня, грязную и
замёрзшую, одиноко бредущую под проливным осенним дождём,
предложил подвезти до ближайшей деревни. Я согласилась. Но
до поселения он так и не доехал. Поддавшись порыву, я
схватила лежащий в повозке кинжал и со всей силы воткнула
ему в живот. В нос ударил металлический запах горячей крови,
стекающей по моей недрогнувшей руке. Смерть торговца была
быстрой.
Темнело. Я копошилась в тюках, которыми была
нагружена повозка, тщетно пытаясь найти тёплую одежду.
Вместо этого мне в руки попалась книга. «Поцелуй,
милосердная матушка» гласила надпись на потертой обложке, и
едва открыв ее, я поняла, вот она — погибель ублюдка
Харгара.
Спустя два дня я сидела в заброшенной
рыбацкой хижине перед самодельным алтарем: в кольце горящих
свеч чучело ненавистного бандита, сделаное из костей,
добытых в одной из пещер, сердца и плоти убитого мною
невинного торговца, ожидало своей участи. Но не останки были
у меня перед глазами, а лицо ненавистного норда. Злость
заполонила меня. Я, что есть мочи, била чучело кинжалом,
смазанным соком лепестков паслёна и, орошая пол горькими
слезами, отчаянно шептала: «Милосердная Матушка, пошли мне
своё дитя, ибо грехи недостойных должны быть омыты в крови и
страхе».
И я верила, и я ждала, ибо знала, что Отец
Ужаса Ситис награждает терпеливых
Автор:Мята Перечная Название:Сладко-горькая любовь к фанфикшену
Наши отношения с фанфикшеном сильно напоминают любовные.
К сожалению, иногда это несчастная любовь. Наш друг жутко
обаятелен, но капризен, а иногда бывает настолько
жестким!
Выкладка каждой новой главы похожа на
подготовку к свиданию. Ты судорожно причесываешь текст.
Добавляешь пару эпитетов. Не идут, и вообще не твой стиль.
Убираешь их на фиг. Нервничаешь. Спрашиваешь себя, зачем ты
все это затеяла, не остаться ли дома. Редактор, как строгая
мама, дает тебе последние напутствия, и ты наконец
встречаешься с НИМ.
Растущий счетчик просмотров и
ноль комментов — это то же самое, что мучительное ожидание
звонка. Ты точно знаешь, что у него есть твой номер, почему
же он не дает о себе знать? Он же понимает, что ты
загибаешься тут от одиночества?
Любовное
вынашивание какой-нибудь особенно дорогой сердцу задумки
можно сравнить, пожалуй, с беременностью. Ты носишь в себе
целый мир — сложный, тонкий и прекрасный. Мир, которого
никогда еще не было. Ты очень внимательна к своему состоянию
и все вокруг оцениваешь с очень узкой точки зрения — пойдет
ли оно на пользу твоему новому фику?
А может, более
уместно сравнить желание дорваться наконец до клавы с острым
желанием встретиться с любимым? Ты не была на сайте целую
вечность — дня два, а то и больше. Накопила море идей и
отчаянно хочешь поделиться ими с миром. Но вокруг тебя
толпятся 100500 людей, которым ты чего-то должна. Начальник
заваливает срочными заданиями, родственники и подруги хотят
общаться здесь и сейчас, котлеты горят, план по штопке не
выполнен... У тебя все валится из рук, ничего не клеится —
ни отчет, ни статья, ни борщ, ни светская беседа. Окружающие
не понимают, чего ты злишься, почему нервничаешь или,
наоборот, смотришь в никуда и отвечаешь мимо вопроса. Они не
знают, что в голове у тебя бузят ярчайшие персонажи и вообще
происходит битва добра и зла. Бесполезно делать вид, будто
ты в реале — ведь на самом деле тебя сейчас интересует
только одно.
А вот хороший коммент — это экстаз!
Творческий оргазм! То, ради чего стоит писать дальше. То,
ради чего мы приходим в фандом. Тебя любят. Ты доставила
удовольствие кому-то по ту сторону экрана. Тебя принимают со
всеми твоими недостатками. Иногда читатели бывают настолько
доброжелательными, что прощают и топорный непрофессиональный
стиль, и огрехи сюжета, и то, как ты поступаешь с
персонажами. Погрев на любимом сайте самооценку, ты
вываливаешься обратно в реал, но на этот раз с влюбленной
улыбкой на лице и крыльями за спиной.
Фикрайтерши —
народ ранимый и обидчивый. В поисках душевного тепла... то
есть фидбэка некоторые из них меняют места выкладки фиков, а
иногда даже меняют хобби. Фандому все равно. С ленивым
равнодушием опытного пикапера он поджидает следующих
поклонниц.
Но мы останемся ему верны. В фандом мы
понесем самые экстравагантные фантазии и самые крутые
впечатления из реала. И не поменяем его, такого невыносимого
и любимого, ни на какое вышивание крестиком!
Автор:Турист Похмелыч Название:Визит его прабабушки
Выходя из дома на площади Гриммо, Гарри сразу заметил двух
авроров стоявших в подъезде напротив, когда Гарри вслед за
Роном и близнецами полез в машину присланную министерством
один из них шевельнулся и лицо его на мгновение
исказилось...
« — Эх, Грюма бы сюда» — подумал Гарри, —
«тот мигом бы раскусил все эти гримасы», — и тут машина
тронулась, а последнее, что успел заметить Гарри как тело
гримасничавшего аврора падает сведённое ужасной судорогой,
лошадиная доза оборотного зелья заканчивала своё действие1 и
перед ошарашенным напарником начало проявляться
коброподобное лицо, Вродеморта, имя которого боялись
упоминать даже намёком.
Уцелевший аврор с воплями
трансгрессировал, успев прежде только произнести заклинание
«репетус мемори», пересылавшее картинку его воспоминаний за
последние пять минут, в омут памяти начальника
аврората.
Когда троица удобно устроилась в купе
Хогвартс-экспресса Гарри рассказал Рону и Гермионе об
увиденном, повторив начало по требованию вошедших в середине
рассказа близнецов.
« — На, возьми», — сказал Фред
протягивая Гарри плитку орехового шоколада, —
«гримасничающего аврора мы тоже видели, но не подумали, что
это серьёзно, папа говорил, что этот аврор, только что
вылечился от «клоунского заклятья» наложенного на него при
аресте какого-то Пожирателя Смерти».
Распределение
новичков прошло почти незаметно, Шляпа сегодня ограничила
пение всего одним куплетом, а новичков было совсем немного,
и после обычных директорских объявлений, факультеты пошумев
немного в своих гостиных разошлись по спальням и ребята
быстро провалились в сон.
Шрам Гарри пылал, он видел сон
в котором он был Вродемортом и сидел на огромном,
напоминающем трон кресле, в какой-то квартире, в незнакомом
городе, вполне благожелательно беседовал с мужчиной и
женщиной и Гарри почему-то знал, что мужчину зовут Мастером,
а женщину Маргаритой.
Гарри потёр горящий от боли шрам и
это движение выдало его, женщина вскинула голову и
решительно направилась в угол, где он стоял за шторой. Гарри
напрягся готовясь бежать в случае надобности...
« —
Гарри, маленький, не бойся, сон занёс тебя в наш подвал», —
голос у Маргариты был низкий, грудной, а его мягкость словно
магнитом притягивала и нежно убаюкивала внимание собеседника
— «у тебя болит шрам? — вот я его поцелую и он пройдёт, и
будет всё хорошо»
« — А откуда Вы меня знаете, леди
Маргарита?» - спросил Гарри.
« — Так ведь мы же
родственники малыш», — ответила Маргарита, — «бабушка моя
графиня Эллен Пустышкина, приходилась троюродной сестрой
Эрмине Поттер, бабушке несчастного Джеймса».
« — Марго,
мы с троюродной сестрицей просили тебя не беспокоить нас
после смерти без особой надобности»!!! - возмущённо произнёс
невесть откуда материализовавшийся призрак дамы одетой по
моде времён королевы Виктории.
« — Успокойтесь бабушка
Эрмина», — стараясь придать своему голосу максимум
просительной доброты, произнесла Маргарита, — «такая особая
надобность появилась, мы хотим просить Вас присмотреть за
Вашим правнуком-сиротой попавшим на воспитание к
родственникам-невеждам».
« — Вот как?» — сурово спросила
Эрмина, и что же сталось с его родителями»?
« — Они
погибли когда ему был всего год, спасая многих людей, от
злого гения их эпохи», — твёрдо, но вместе с тем ласково
сказала Маргарита.
« — Подождите минуточку», — сказала
Эрмина, — «я посмотрю, что за люди эти родственники».
«
— Так, Марго, ты кажется права, я займусь мальчиком», —
сказал призрак появляясь вновь и переходя на добродушный
тон, — «кажется во мне действительно серьёзная нужда», — и
исчезая нежно обратился к Гарри, — «мы с тобой познакомимся
немного позже, а сейчас, тебе мальчик мой, самое время
проснуться, иначе опоздаешь исполнить своё
обещание.
Гарри вскочил с кровати точно облитый холодной
водой, как он мог забыть, что вчера в поезде они с Гермионой
обещали Невиллу попросить Мак-Гонагалл о разрешении помогать
ему в учёбе.
Когда Гарри спустился в Большой Зал он
столкнулся в дверях с Гермионой и деканом Гриффиндора
обсуждавшими вопрос о Невилле.
« — Поттер, это правда
что Вы с мисс Грейнджер решили помочь Долгопупсу в
учёбе»?
« — Да профессор, ведь больше это сделать
некому».
« — Хорошо, я поддержу вашу просьбу перед
директором, а сейчас быстро завтракайте и оставьте побольше
времени чтобы в срок прийти на зельеварение, Вы же знаете
профессор Снегг не любит опоздавших, тем более в Вашем
лице.
Начинался очередной утомительный учебный год и
Гарри не заметил как наступил вечер, после уроков,
запершись в пустом классе он рассказал Рону и Гермионе о
своём сне в предыдущую ночь.
« — Интересно, как призрак
твоей прабабушки может тебе помочь»? — спросил Рон.
« —
Например устроить виртуальный потоп на кухне Дурслей — пока
Гарри в школе и предупредить, что если те его тронут кухню
затопит реально», — предположила Гермиона.
« — Да-а-а»,
— сказал Гарри, — «такая чистюля как тётя Петуния, не
переживёт даже виртуального потопа»...
« — Гарри, тебе
привет от твоей прабабушки», - сказал Почти Безголовый Ник
просачиваясь сквозь стену, — «она рада была узнать о твоих
школьных друзьях, но сейчас советует вам всем троим идти в
спальню, чтобы избежать наказания, и ещё она просила
передать, что с радостью посоветует всё, что будет в её
силах, но являться будет только в крайних случаях, чтобы не
беспокоить остальных спящих».
« — Спасибо сэр Николас»,
— ответили ребята выходя из класса, и через несколько минут
оказались в факультетской гостиной.
« — Ну слава Богу,
пришли», — сказал Фред, — «Гарри, Рон, Вуд решил начать
тренировки по квиддичу уже завтра».
« — Спасибо, мы
придём, Гермиона пойдёшь завтра с нами на тренировку, надо
нам всем, поговорить спокойно»
« — Хорошо, мальчики, до
завтра».
« — Спокойной ночи», — зевая ответили
близнецы...
« — Увидимся», — сказали Гарри и Рон.
Автор:Турист Похмелыч Название:Пророчество для блондинки
« — Я прошу Вас сделать мне предсказание!» — потребовала от
Трелони Амбридж.
« — Я могу сделать Вам предсказание»,
— вмешался низкорослый, русоволосый, узкоглазый скуластый
пятикурсник с Когтеврана по имени Янин Энди, — «приходите
через полчаса в подземелье № 50 и Вы получите то, о чём
просите».
« — Можете привести с собой, сколь угодно
зрителей», — добавил он с презрительной усмешкой, видя
недоуменные лица и обеих преподавательниц, обратился к
стоявшему рядом первокурснику с такой же как и он колоритной
внешностью, — «пойдём брат, ты будешь мне помогать в вызове
духа-вещателя...»
« — Альбус! Что Вы знаете об этих
Энди?!» — спросила Амбридж у Дамблдора.
« — То, что они
потомки сибирских шаманов, и сами не без шаманского дара», —
ответил тихо Дамблдор, — «например в позапрошлом году, этот
Янин предсказал Ваше здесь появление, и как Вы видите не
ошибся, но основное его хобби толкование снов, однако
пойдёмте, не будем заставлять их ждать»...
« — Но почему
они не могли сделать предсказание здесь?! Почему они выбрали
именно пятидесятое, а не иное подземелье?!» — злобно
спросила Амбридж...
« — Всё очень просто Долорес, в
пятидесятом подземелье очаг посередине комнаты», — кротко
пояснил Дамблдор, — «а это удобно, да и необходимо, для
шаманских камланий»...
Стук бубна и пение эхом
отдавались от стен подземелья, Янин кинул в очаг горсть
какой-то сушёной травы, вызвав злобный взгляд стоявшего
рядом с Дамблдором Снегга, и это было последним отчётливым
воспоминанием Амбридж...
Амбридж очнулась в спальне при
своём кабинете, от того, что солнце весело заглядывавшее в
окна посылало свои лучи прямо ей в лицо, с трудом
преодолевая дикую головную боль она слегка приоткрыла глаза,
на прикроватном столике стоял простой керамический термос с
цветочным узором, к которому была прикреплена записка:
« — Долорес, Вы проспали трое суток, постарайтесь
выпить этот отвар целиком до полуночи, иначе мучающая Вас
головная боль продлится неделю.
Уважающий Вас, С.
Снегг».
Но самым удивительным было не это, пробиваясь
сквозь боль в голове дятлом стучали слова:
« — Детишек
учить не придётся Вам вновь,
Коль тронете Вы великанью
кровь,
Из леса бесшумно возмездие придёт,
И в муках
ужасных блондинка умрёт,
Увидит на миг ослепительный
свет,
Душой завладеет Безносый Портрет,
Избегнуть
несчастья нетрудно совсем,
Ей надо уехать из Хогвартса
стен,
Вернётся блондинка тогда через год,
И мужа
себе непременно найдёт,
Ей пост министерский, даст
будущий муж,
И пенсию вслед на полвека пробьёт»...
«
— К чорту Фаджа!!!» — мысленно взвизгнула Амбридж, допивая
вторую кружку отвара, — «я хочу быть министром прямо здесь и
прямо сейчас»...
Хотя он давно уже смыл
помаду и ДНК Эмбер с её кружки (и с её вилки, и бокала для
вина), её присутствие по-прежнему ощущалось в его квартире.
Уилсону то и дело мерещилась легкая тень - то на фоне
книжных полок, то у журнального столика, то на дверцах шкафа
в спальне, то на постели. Чистая, отмытая до блеска кружка,
стоя в шкафу, напоминала о ней ничуть не меньше, чем там,
где она оставила её, уходя в тот день.
Кружка была её -
с помадой или без помады, и Уилсон понимал, что не сможет
стереть посудной тряпкой ни память о ней, ни своё горе.
Уилсон чувствовал, как зловещие признаки горя
преследуют его повсюду, не желая уходить. Он видел их во
всем: в лицах пациентов, в их родственниках, в Хаусе, в себе
самом. По своему опыту работы он знал, что невозможно
избавиться от сокрушительной тяжести потери, но он знал
также, каким образом это проявляется, и знал способы, как
мужественно перенести это. Но горькие складки вновь
возвращались на его лицо, возникали вокруг рта и в уголках
глаз, когда, переступая порог квартиры, он снова готов был
поклясться, что уловил запах ее духов.
Ему постоянно
представлялись отпечатки её пальцев, которыми усеяны все
поверхности здесь, в квартире, и которые не исчезнут, даже
если отчистить, выскоблить добела всю мебель - да даже если
окурить всё здесь фимиамом! И он не мог от них избавиться,
но без конца чистил, драил и мыл квартиру. Он стал настоящим
экспертом по наведению внешнего лоска.
Вот уже
несколько месяцев подряд он пытался убедить самого себя (а
заодно и Хауса, и Кадди), что так внезапно промелькнувшее в
его жизни, мимолетное счастье стоило этой боли. Стоило той
огромной тяжести, что с размаху ударяла его в грудь, когда
он, стоя у кровати, глядел на матрас, который они с ней
покупали вместе. Стоило того жгучего перехвата дыхания,
когда он, ставя свою обувь в шкаф рядом с её туфлями,
явственно слышал стук ее каблучков, когда она подплывала к
нему, встречая в дверях поцелуем.
Ночью, глядя в
потолок, вытянувшись на постели, Уилсон очень остро ощущал
рядом пустое пространство.
Наверное, оно и в самом деле
стоило того, хотя в такие минуты Уилсон в этом сомневался.
Хаус расхаживал по
пустому конференц-залу. Это был тот самый конференц-зал, где
он впервые увидел когда-то Тауба, Хадли, Катнера и - о,
боже! - Эмбер…
Ему как наяву представился Катнер. И
Эмбер. Он явственно слышал, как они спорят о диагнозах
пациентов. Но это было лишь его
воображение.
Прихрамывая, он поднялся на кафедру, к
стоявшему на ней простому деревянному письменному столу и
сел, прислонив трость к его ножке. Взял пеньковую папку,
лежащую на столе, и раскрыл ее.
В папке лежали личные
дела студентов, желавших получить работу в его команде.
Места в ней вновь были вакантны. Все его подчиненные ушли.
А некоторые из них уже никогда не смогут
вернуться.
Первое, на что упал его взгляд, было фото
самоуверенного вида блондинки. Резюме, к которому оно
прилагалось, было полно бесполезной чепухи. "Больше дерьма,
чем в канализации", - подумал Хаус. Выглядела она так, будто
готова пойти на все, лишь бы получить эту работу. Хаус взял
двумя пальцами ее личное дело и швырнул его на пол с
кафедры.
Следующим был симпатичный молодой человек с
карими глазами и каштановыми, спадающими на лоб волосами.
Губы его чуть кривились в неуверенной улыбке. Резюме было
коротким, но сдержало много интересных фактов. Он участвовал
в общественной деятельности, работал в госпитале до
поступления в колледж, и тому подобное, что там полагается у
круглых отличников. Его личное дело Хаус также бросил на
пол. Разве этот сосунок справится с работой в
команде?
Хаус просмотрел еще одно заявление, и еще одно,
и еще. Все они с негромким шорохом падали на пол. И вот,
наконец, перед ним последние несколько штук. Личные дела
Тауба, Хадли и Катнера. Хаус ощутил нервную дрожь… "Вот
оно!"
Он взял эти дела, просмотрел их и отложил в
сторону. Потом взял последнее в папке…
Заявление Эмбер.
Вот оно, фото девушки с умным взглядом. Ленточка в светлых
распущенных волосах, белый халат и классическая
"голливудская" улыбка.
Хаус пригляделся к буквам на ее
халате. Массачусетский фармацевтический что-то там колледж.
Потом принялся за личное дело. Там было много достойного, но
много и всякой чепухи. Хаус не смог удержаться от улыбки,
прочитав фразу: "Спасла из-под машины кошку". Только Эмбер
могла включить такое в резюме.
Подняв голову, он
поглядел на то место в зале, где она сидела в день их
знакомства.
И тут перед глазами его развернулось
воспоминание…
Он сидел в автобусе, Эмбер - напротив
него. Она улыбалась. Окно темнело за ее спиной. Был поздний
вечер.
Хаус чувствовал себя в приподнятом настроении
из-за выпитого алкоголя. Он помнил, как Эмбер, обернувшись,
посмотрела в окно, и потом - снова на него. И тут он увидел
позади нее два больших огня. Очень яркие. Он услышал
длинный, низкий гудок. Огни приближались. Потом всё
случилось очень быстро. Он хотел подхватить Эмбер, но не
успел. Он был слишком пьян, чтобы скоординироваться.
Автобус тряхнуло. Он ясно видел, как удар пришелся на
Эмбер. Её тело обмякло, её швырнуло прямо на него, а потом
автобус затрясло с невероятной силой. Дальше их бросило на
пол.
Очнулся он с болью в отяжелевшей голове, а нога
болела еще сильнее обычного. Приподнявшись, Хаус огляделся.
Вокруг него на полу автобуса лежали неподвижные тела.
Повсюду была кровь.
Рубиново-алый свет бил из-под
уличного фонаря.
А потом он увидел Эмбер…
Хаус
потряс головой. Он снова находился один посреди пустого
конференц-зала.
Он взглянул на фото, приколотое к
резюме - и по щеке его скатилась слеза.
Автор:Сын Филифьонки Название:Из "Зарисовок о жизни Петра III"
...Петенька, войдя в зал, переступает на месте тонкими
ногами в чулках и башмачках с бантиками и застывает,
распахнув глаза и вперясь в огромную ёлку, распахнувшую
перед ним широкие нарядные ветви; от пола до потолка весь
зал украшен сверкающей мишурой, огнями свечей, и всё как
будто разбегается и множится в стороны...
Да, прежде
дома в Германии, в Киле он тоже получал ёлку на Рождество,
но там, во-первых, ставили небольшую ёлочку в маленьком
аккуратном зальце (всё там всегда было маленькое и
аккуратное!), во-вторых, всегда говорилось, что ёлку надо
заработать честным трудом над уроками, и чем честнее,
благороднее труд, тем ценнее скромный подарок; а здесь! всё
с невероятным размахом ширится, множится, сверкает огнями и
разбегается по всему залу; и в густых лапах ёлки, кажется —
от пола до потолка куча подарков, здесь и куклы, и барабаны,
и солдатики — хочешь играй сам, хочешь отдавай придворным
детям, и всё разбегается, рябит блеском огней и играет в его
глазах...
Автор:Мелинда Сгинь Название:Поговорим о Йунных Аффтарах
Давным-давно, когда динозавры ещё бегали по земле и давили
пещерных людей (а НЛО кружили среди облаков, ага), произошло
страшное событие, изменившее жизнь рода Homo sapiens.
Шёл обычный пещерный день обычной пещерной жизни
обычных пещерных людей. Сидел один из них в своей пещере и
курил трубку. Вдруг ударило ему в голову вещество неведомое,
науке тогда не известное. Налились глаза человека безумием и
кровью, вскочил он, схватил свою глиняную табличку и
бросился писать. А Homo sapiens в те далёкие времена были не
такие уж и sapiens, алфавит знали плохо. Человек с трудом
вспомнил некоторые буквы и настрочил свой шедевр. Прикрепил
он на стену пещеры табличку, дописав в конце "Ето мая первая
робота ни судити строга))))))))".
Вернулись его
собратья с охоты и увидели табличку. Настигло несчастное
племя всеобщее безумие, а количество крови из глаз превысило
тысячелетнюю норму. Но в каждом племени найдётся свой
герой. Один из охотников сорвал табличку со стены и закопал
ее возле реки.
Через пару сотен лет, когда динозавры
перестали бегать по земле, а люди стали не такими пещерными,
табличку откопали и поместили в Археологический Музей. Там и
хранится это дьявольское порождение, причина исчезновения
целого племени. И в наши дни служит табличка образцом для
Йунных Аффтаров.
История эта так жутка, что профессор
Снейп до сих пор рассказывает ее ученикам Гриффиндора перед
сном. А что же было у человека в трубке, никто не знает:)